Расстрел Колчака

       РОМАДИН, февраль 1920.
       
       Они хотели провести показательный судебный процесс - не революционную месть, не большевистский самосуд, не расправу язычника над врагом. Чтобы не повторилось, как с царской семьей.
       Не для своих старались - для Запада. Чтоб, как положено, у приличных людей!
       Только не получилось: суда над Колчаком не было. А было исполнение приказа Иркутского Временного Революционного Комитета по согласованию с Москвой - о расстреле.
       Нервы у местных сдали: "каппелевцы", назвавшие себя так в память погибшего командира, теперь под командованием генерала Войцеховского, выставившего ультиматум освободить Верховного правителя адмирала Колчака и арестованных с ним, обойдя Байкал, наступали с востока, в Иркутске всячески проявляло себя антибольшевистское подполье.
       Тогда и произошел срыв: решение принял местный большевистский военно-революционный комитет при поддержке командующего 5-й армии, и, конечно, с одобрения центрального правительства большевиков.
       Не удалось одно - постарались другое: устроить показательный расстрел. С обвинительным заключением, которое прерогатива только суда.
       Пока читали слова, адмирал в шинели с поднятым воротником и на морозе в фуражке, как будто все происходившее его не касалось, - знал приговор, который не мог быть иным, - разглядывал стоявших в оцеплении.
       Когда «красный» начальник закончил чтение и назвал "расстрел", Колчак произнес вслух "я хочу закурить!" и, не дожидаясь разрешения или отказа командовавшего расстрелом, направился к оцеплению.
       - Закурить не найдется? - спросил он у стоявшего неподалеку красноармейца, а тот вместо ответа передал винтовку соседу, полез за пазуху и достал портсигар.
       Один из старых портсигаров Колчака.
       На помятом, не чищенном серебряном дне лежали несколько самокруток и слева сбоку, убранная под козырек и прижатая к стенке для надежной сохранности, как самая большая реликвия, одна папироса.
       - Можно? - спросил адмирал, показав на нее, и, не выпуская портсигар из рук, красноармеец кивнул головой.
       Замерзшими пальцами с запекшейся кровью на разбитых костяшках Александр Васильевич попытался достать из-под загнутого козырька спрятавшуюся папиросу, и солдат, чтобы помочь, на шаг вышел из строя.
       Низко наклонившись над портсигаром, адмирал тихо, чтобы услышал только стоявший рядом, выдохнул:
       - Простите меня и прощайте!
       В линии оцепления в шинели красноармейца находился Генштаба полковник, офицер контрразведывательного отдела при Штабе Верховного Главнокомандующего Ромадин.
       Его, Колчака, армии Штабе.
       Один из тех офицеров, которые вместе с полковником Алмазовым приехали во Владивосток, а потом сопровождали его, Колчака, при переезде в Омск.
       Один из тех, кто организовал и совершил военный переворот в Омске и поставил его, Колчака, Верховным правителем.
       Какой-то бывший по соседству с Ромадиным солдатик поднес огонь, и, затянувшись, чтобы папироса зажглась, и с благодарностью кивнув ему головой, адмирал спокойно пошел назад - к расстрелу.
       Взглянув на расстрельную команду, которая ждала приказа, сам встал на нужную точку и рукой отдал команду стоящему впереди оцеплению, чтобы вышли из зоны огня.
       Вчерашние крестьяне из центральных губерний, силой согнанные в Красную армию, без слов поняли морской сигнал и сами, не дожидаясь распоряжений своих командиров, раздвинулись в стороны, оставив пространство перед адмиралом.
       В легком морозном тумане за невысокими деревьями явился другой берег Ангары с куполами Знаменского монастыря справа, а еще намного правее - совсем далеко, где после излучины река выпрямляется, - сейчас закрытая от взгляда громадным католическим костелом Харлампиевская церковь, которую в народе называют Морским собором: там шестнадцать лет назад он венчался, - и адмирал перекрестился.
       - Приготовиться! - выкрикнул командовавший расстрелом главный иркутский большевик Ширямов, и за спиной адмирала клацнули затворы.
       - Повернись лицом! Я тебе говорю! - нервно закричал вчерашний слесарь, который никогда не командовал воинскими подразделениями, а опыта на расстрелах пока не набрался.
       Все впереди!
       Так же выпрямившись, как в строю, адмирал спокойно повернулся на 180 градусов и встал, исполнив распоряжение.
       - По врагу революции огонь! - чуть взвизгнув от напряжения, крикнул Ширямов, и в паузу между последним словом и вылетом пули, Колчак быстро развернулся и оказался спиной к стрелявшим.
       От выстрела Верховный правитель всей России покачнулся, по инерции сделал шаг вперед и опустился на покрытую снегом, как одеялом, землю.
       Словно заснул, обнимая ее, родную! Которую так любил, и потому выбрал море. Чтобы при возвращении к ней, земля чувствовала его любовь.
       Ее предатели выстрелили в спину. Как убийцы.
       Затем последовало продолжение: чтение приговора и расстрел Председателя Совета Министров Пепеляева и двух чиновников. Сначала те сильно нервничали, но адмирал показал, как нужно вести себя на расстреле, и они повторили, развернувшись и упав лицами в снег.
       Потом расстреляли торговца-китайца, которого обвинили в шпионаже в пользу "белых". Фактически за то, что плохо говорил по-русски.
       В китайском языке нет слова "нет", а потому на все вопросы следователя подозреваемый отвечал "да".
       Выполнив свое назначение, начальство в сопровождении расстрельной команды покинуло территорию, оставив на месте оцепление и тела.
       Потом, как положено, собрали оружие, и, пока не поступила команда "стройся!", солдаты из оцепления сбились в группы на перекур.
       Ромадин достал и открыл портсигар, вроде как, собираясь закурить, а стоявший рядом красноармеец протянул руку, и кивком головы хозяин разрешил взять самокрутку. За этой рукой последовали другие, и через минуту старый колчаковский портсигар был пуст.
       - Да, уж, эти генералы! - затянувшись дымом от самокрутки, в которой было больше травы, чем табака, зло выдохнул один из курильщиков. - Всегда так: последнюю папиросу у солдата заберут!
       И остальные товарищи его поддержали.
       До расстрела, во время и после Ромадин ловил на себе взгляды командира роты, стоявшей в оцеплении.
       Поздней ночью накануне расстрела к тому в комнату при казарме, преодолев все кордоны, пришли три человека: двое постарше и один молодой.
       Когда разбудили, то, сев на койке, спросонья не мог понять, что происходит, особенно когда сразу потребовали, чтобы сегодня рано утром провел их на место будущего расстрела, а потому тут же ответил:
       - Нет!
       Двоих, тех, которые немолодые, знал с детства - выросли на одной улице, а парня видел впервые.
       - Как вы здесь оказались? - спросил он и не получил ответа.
       О том, откуда знают, что его рота встанет в оцепление, если в курсе только трое, включая его самого, спрашивать даже не стал. Чтобы не казаться придурком.
       Все равно не ответят.
       - Нам нужно, чтобы ты взял нас на расстрел! - твердо повторил друг детства, и командир роты отказал, резко качнув головой.
       В этот момент сидевший между старшими молодой издал резкий звук и тут же получил от соседа локтем тычок в бок - чтобы не храпел.
       Во время разговора старших он, туповатый деревенский парень, почти все время спал и посапывал, периодически падая на кого-то из пришедших с ним и получив пробуждающий легкий удар, просыпался, чтобы осоловелыми глазами осмотреться, не понимая, куда попал и что здесь делает, и вызывая пренебрежение к себе у «красного».
       Зачем нужно было тащить его с собой?!
       - Начальство, небось, сильно удивится, когда узнает, что твой родной брат служит сотником у генерала Войцеховского! - спокойно высказал предположение другой бывший соучастник по детским играм.
       Действительно, брат служил у «белых», и «красный» командир знал это и скрывал.
       Он молчал, потому что лучше других понимал, чем ему грозило оповещение начальства, а в том, что эти сделают, не сомневался.
       - Я не могу взять троих! - сквозь зубы выдавил он из себя.
       - Двоих! - приказал бывший друг, и командир качнул головой.
       - Одного! Вот этого! - процедил он и, показав на соню-засоню, у которого от сладкого сна приоткрылся рот, а в углу собралась слюна, со злостью предупредил:
       - Если хоть что-нибудь попытается сделать, тут же застрелю!
       После сильного тычка спавший приоткрыл коровьи глаза и, взглянув на сидевшего напротив "красного", но, обращаясь ко всем, заспанным голосом спросил:
       - Ну, все порешили?
       - Через два часа, ну, чуть пораньше, до подъема, приходи сюда – караульному скажешь, Степашин из 9-й роты отправил ко мне… Форму дам сейчас – приказано в шинелях: чтобы все выглядели одинаково…
       Конечно, полушубки у всех разномастные и без нашивок: поди, разберись, кто есть кто!
       - Запомнишь – «Степашин, 9-я рота»?!
       - Запомню! - ответил парень. – Я сам – Игнашин… 99-го года…
       Выглядел немного постарше, но кто его знает?! Во всяком случае, не отличается от служащих под его началом! Не побеги к «белым», то мобилизовали бы «красные».
       И на всякий случай командир повторил:
       - Если что-то замечу, застрелю своими руками!
       Очевидно, смертельная угроза подействовала, и парень на минуту проснулся, а потому осмысленно и молча кивнул головой, но тут же снова закрыл глаза и задремал.
       - В первый и последний раз сделаю! - почти скрежеща от злости зубами, сказал «красный». - А потом хоть убейте!
       - По рукам! – отозвался друг детства. – Мое слово знаешь!
       - А все-таки, как вы сюда прошли? – снова поинтересовался хозяин, и на мгновенье ему показалось, что из-под полуприкрытых век сидевшего напротив сверкнула сталь, а потом понял, что ошибся: когда глаза полностью открылись, на него смотрел самый тупой взгляд, какой в жизни видел, но взявшимся неизвестно откуда животным чутьем ощутил: если б отказал, то его убили бы.
       Так же тихо, как и прошли сюда.
       "Красному" командиру так и не пришло в голову, что участвовал в представлении, достойном великих творцов, потому что оно стало продолжением жизни: по пьесе, сочиненной, конечно, талантливым драматургом, в которой, подобно опытному режиссеру, распределил и срепетировал роли, а потом так же, как профессиональный дирижер управляет оркестром, давая знак инструменту вступать, через падание и храп руководил обыкновенными казаками-станичниками, не имевшими опыта в переговорах, сидевший прямо напротив него сонный придурок.
       Конечно, до и после расстрела белогвардейской вражины не знал, что Ромадин ни на минуту не выпускал его из поля зрения: если что-нибудь в действиях того покажется подозрительным, то, подскочив сзади, почти вплотную, нанесет в определенную точку без замаха короткий закрученный удар по восходящей. Мгновенное кровоизлияние в мозг. А убивать и не стоит: зачем брать грех на душу?! – все равно не выживет! А если выживет – пусть много и часто благодарит Бога!
       Главное, чтобы молчал и не показал на Ромадина!
       Преподаватель-японец, один из трех десятков учителей, которые работали с их группой, очевидно, догадываясь, кто его ученики, не тратил время на восточную философию, а все два года, когда они обучались под его руководством, основное внимание уделял отработке смертельных ударов в точки тела врага, доведя действия учеников до автоматизма.
       Он учил их драться одному против нескольких и побеждать. И еще обучал, как оказать помощь раненному напарнику и привести его в рабочее состояние, чтобы мог передвигаться. Чтобы не оставлять раненого.
       Он много чему их научил и готов был с ними заниматься и дальше, даже бесплатно, о чем заявил на экзамене по окончании своего учебного курса представительной комиссии, когда они демонстрировали, чему научились. Хотя, конечно, экзамены сдавали каждый квартал.
       - Достаточно! У них всегда при себе будет огнестрельное оружие! – ответил зампредседателя комиссии, и японец понял.
       Он повернулся к группе и сказал:
       - Вы – мой лучший ученик!
       И, сложив по-японски руки, поклонился им. В ответ они, как один, наклонили головы. В благодарность.
       Их преподаватели были разными как по возрасту, так и по специальностям, и никто из них не знал, кого и для чего готовил.
       Специалист-токсиколог считал, что читает курс военным фельдшерам, и был удивлен, когда начальство попросило уделять больше внимания приготовлению ядов.
       Профессор – специалист по радиотехнике, рассказывая о беспроволочном телеграфе и новейших достижениях в своей области, полагал, что преподает военным, которые повышают квалификацию в области связи, и удивился малочисленной группе, но потом, очевидно, объяснил себе интеллектуальной ограниченностью военного начальства.
       Только кадровые военные понимали, кого и чему они учат: стрелять из револьвера из любого положения, попадая точно в «яблочко», или наездничать, применяя джигитовку со стрельбой, - необходимо в первую очередь их же коллегам. Для нападения и для обороны.
       После вручения их группе дипломов об окончании Николаевской академии начальник академии на прощание им сказал:
       - Вы – золотой запас русской армии... Не резерв, а ежедневно сражающийся!
       Ромадин любил свое ремесло, и оно ему шло.
       Только сейчас он об этом не думал. Как и о том, что сделает после падения «красного» на снег: отбиться от шестерых для него не проблема! Тоже натренировали - пять сокурсников плюс учитель. Если же не удастся уйти, выдернет из металлической пробирки притертую пробку и быстро закинет в рот облатку с цианистым калием, - одну из двух, спрятанных там.
       Сейчас ни о чем не думал: мозг сам перерабатывал фиксированные глазами, ушами и каждой клеткой ромадинского тела сведения, чтобы потом отдать приказ ремеслу, которое, выбрав оптимальное решение, направляло доведенные до автоматизма действия.
       Команда на построение для отвода почему-то задерживалась. Тела оставались лежать - похоронная команда все не приступала к обязанностям.
       Стоявший с краю группы красноармейцев, Ромадин спиной почувствовал взгляд на себе, но оборачиваться не стал.
       - Подойди сюда! – позвал кто-то, очевидно, его, но Ромадин не обернулся: мало ли кого зовут!
       - Нужно помочь! – обратился к нему тот же голос, подойдя ближе и встав прямо перед ним. – Я – начальник похоронной команды, и мне не хватает людей! С твоим командиром договорюсь! А пока хожу, распорядись, чтобы начали выносить тела - возы слева, за деревьями!
       Парень производил впечатление шустрого, в отличие от медленно соображающих крестьянских детей, – наверно, помощник приказчика. И в организации дела поможет.
       У начпохкома действительно возникли большие сложности: сначала, рано утром, начальство приказало тела расстрелянных отправить под лед на Ангаре, и выделило людей рубить полыньи, и полыньи подготовили, а часть людей забрали, оставив ему шесть человек, чтобы утоплять, - больше-то и не требуется!
       Перед самым расстрелом начальство передумало и отдало новый приказ: закопать подальше от города, чтобы никто не знал место, и, в первую очередь, чтобы случайно не всплыли и не возбудили местное население. Только к этому времени все рубщики были уже распределены на другие работы, и копать промерзшую землю для пяти шестерым будет трудно.
       Если бы ему дали побольше саней, то стал бы просить еще копателей, но возов не хватало, а на имеющиеся два вместе с ним и возчиками помещались не больше одиннадцати живых, включая возчиков, и пять трупов.
       В ответ Ромадин молча кивнул головой, согласившись заняться неприятным делом, а начальник направился к комроты просить двоих человек. Кроме «помощника приказчика» он выбрал высокого и крепкого красноармейца, очевидно, крестьянского сына, и для успокоения комроты, что потом не разбегутся, добавил:
       - Верну прямо в казарму!
       - Забирай! – с облегчением, что избавился от навязанного: пусть теперь за его действия отвечает другой - сам захотел! - ответил «начальник» Ромадина и в придачу, чтобы не выглядело странным, что отдает лишь одного, предоставил непосредственного подчиненного.
       Возвращаясь к своим могильщикам, начпохком увидел, как организованные новоиспеченным прытким помощником его подчиненные тащат где-то сворованную рогожу, чтобы завертывать тела.
       Быстро обшарив на одежде Колчака карманы в поисках возможных оставленных записей, в одном из них Ромадин обнаружил только немного помятую коробку с единственной папиросой и, смяв ее до конца, чтобы раскрошить до табака, вернул на прежнее место.
       Глаза бывшего Верховного правителя всей России были полузакрыты, и бывший подчиненный закрыл их полностью. Пока тело не окоченело, Ромадин сложил руки адмирала на груди и увидел, что на него с изумлением смотрит боец похоронной команды.
       - Так у нас, у русских, принято! - строго ответил Ромадин на молчаливый вопрос и приказал: - Неси рогожу!
       - Зачем заворачивать?! Рогожа сгодится на другое! - сказал подошедший со стороны начпохком своему новому подчиненному.
       - Да чтобы солома в санях не пропиталась кровью, и запах не привлек голодных волков! - ответил тот, проявив не городскую сметку, и объяснил начальнику: - Я служил в мясной лавке, и приходилось из деревень перевозить туши...
       На самом деле, крови из тел вытекло мало - она замерзла на выходе, и только отдельные красные пятна на белом, пустые гильзы и затоптанный снег свидетельствовали о расстреле.
       Еще раньше, так, чтобы никто не видел, Ромадин поднял гильзу и положил в карман.
       Как доказательство.
       Тело расстрелянного адмирала он бережно завернул в рогожу и, держа за плечи и поддерживая голову, чтобы не болталась, вместе с красноармейцем, который нес за ноги, погрузил на сани.
       Ромадину и его "товарищу" по роте как чужим пришлось ехать на возу с телами – лицом к ним, а тот от суеверного страха мелко и часто крестился, но, к радости спутника, всю дорогу молчал.
       Зимний день короток, а потому смеркаться собиралось рано, и начпохком, к удовольствию Ромадина, отмечавшего время и фиксировавшего путь, после пяти с небольшим верст решил дальше не ехать, а закопать где-то поблизости, но в стороне от дороги.
       Землю пришлось рубить топорами, и Ромадин начал готовить могилу для Колчака.
       - Зачем?! Всех в одну! - сказал начпохком, а подчиненный, показав свой опыт в захоронении покойников, ему ответил:
       - Одна для четырех - нормально улягутся, а для пятого придется очень глубоко рубить: еще поранятся... Легче другую - ближе к поверхности!
       Так и захоронили: тело Верховного правителя России адмирала Колчака лежит в отдельной могиле, и среди земли, покрывшей его, есть горсть, которую бросил в могилу офицер контрразведки при Штабе Верховного Главнокомандующего полковник Ромадин.
       От своих.
       Когда закончили дело, сумерки стали глубокими, а в город въехали почти в темноте.
       Как было обещано командиру роты, данных взаймы собирались везти до казармы, но на полпути Ромадин предложил их высадить - недалеко и дойдут пешком. К тому же согреются!
       Зайдя за угол ближайшего дома, он вдруг остановился и, помотав головой, сказал спутнику - второму красноармейцу:
       - Мне нужно выпить – после всего увиденного я что-то не в себе! Заскочу тут по соседству и тебя догоню!
       Аккуратно и крепко свернутую шинель вместе с остальной формой через караул вернули «красному» командиру той же ночью, чтобы на рассвете, пока не заметет, двигаясь по санному следу и обнаружив место захоронения, точно определить координаты.
       Для отчета.