БлогиБога

Есть тексты, во время прочтения которых, тебя не покидает дежа-вю. Есть книги, которые ты не читал, но с первых же страниц понимаешь, что всё время жил ими. Есть слова, которые никогда не станут ближе.

Есть книги, состоящие из откровений чужих, но есть тексты откровений твоих собственных.

"Продуваемый всеми питерскими ветрами,

постоянно под ударом какого-нибудь вируса,

я бродил

холодными зимними улицами-вечерами,

я просил,

чтобы этот город надо мной смилостивился".

Это город будущего. Недалекого будущего. Того будущего, когда пролетарии (наконец) вытребуют себе все права, добьются справедливой оплаты труда и полноценной организации отдыха. Того будущего, когда люди установят у себя дома комфортную мебель и всю возможную бытовую технику, того будущего, когда люди поймут, что им незачем жить, если кто-то другой возьмется оплачивать их счета.

Этим, снующим вокруг, незачем жить и они стараются об этом забыть, входя в циклический транс повседневности. Под мерные вибрации метро проходит их жизнь, замедляясь на выходных, и набирая темп в остальные дни. Каждое нарушение этого строя они воспринимают как недопустимую фальшь. Они не позволяют себе болеть, не позволяют любить своих детей и, судя по всему, мозг их тоже не принадлежит им.

Об этом я думал, отщипывая трясущимися, голодными губами кусочки обжигающе горячего блина. Его омлетоподобная масса стала олицетворением уничтоженной традиции. Русский блин, привитый на тело какой-то жуткой международной фастфудовой гидры. Как злокачественное образование он должен рано или поздно исчезнуть. Как только эти люди перестанут чувствовать вкуса. Как только у них выработается еще один рефлекс.

Макдональдс – чужое – плохо.

Блин – свое - хорошо.

Фастфуд – чужое – плохо.

Фасфуд – блин – свое - хорошо.

Фастфуд – свое - хорошо.

Воробьи выстроились передо мной как солдатики на плацу и ждали сигнала. Ждали, когда мои руки расслабятся, когда зубы перестанут работать, а им полетит комок бумаги, пропитанный маслом, и в этом комке они будут искать средство поддержания своей жизни. Нам тоже бросают какие-то комки бумаги. И высасываем из них смысл. Высасываем из книг смысл, а он должен сочиться.

Я отщипнул кусочек блина и на вытянутой ладони протянул воробьям. Они смотрели. Понимали и смотрели. Один из них было рванулся вспорхнуть, но потом вернулся на место, устрашась не столько меня, сколько своего отступничества. И я просто бросил им это тесто. Они разорвали его, но большинство осталось голодным. Я тоже голоден. Это их проблемы.

Стоящая за одним столиком со мной старушка уронила трость. Я нагнулся и поднял ее.

- Спасибо внучек…

Она протянула руку, но снова выронила трость.

Я молча снова поднял.

- Совсем старая стала. Вот ты сейчас не понимаешь, а потом поймешь.

- Понимаю…

- Вот и хорошо.

И она намеренно бросила трость. В третий раз. Я не сомневался.

Старушка доела и пошла, оставив трость у стола.

Глава 1

- И выясняется, что они типа замужем, а муж в больнице после перелома ноги, после операции, а тут я как раз к месту пришелся. По аське переписывались, а потом она звонит мне “У тебя Windows есть?”. Нужно ей установить. Я вызвался поехать. Она: “Не-не”. А я: “Без вариантов!” В итоге приехал. Установил, потом пригласила она чай-кофе попить. Сидим, а уже двенадцать. Я говорю: “Мне в полпервого уже в общагу - не пустят, что-то надо решать: либо я иду, либо сидим дальше!”. И тут общение наладилось. Часа в три еще за пивом сходили. Выяснилось, у нее уже несколько месяцев с мужем оргазма не было… ничё, что я так все рассказываю?

Я поймал себя на мысли, что уже давно не слушаю его, а пытаюсь представить, как можно было бы записать его рассказ и так расставить знаки препинания, чтобы потом можно было нормально прочитать.

- Не… нормально. Я люблю такие диалоги, - сказал я, не отрывая взгляда от луны и затягиваясь холодным дымом.

- А потом было, как я случайно вышел в магазин за продуктами, а там ее подруга. Эта подруга мои фотки видела и узнала. Потащила меня в кафе. А я в шортах и майке – только вышел из общаги, а потом поехали к ней. Причем она знала, чем я с ее подругой занимаюсь. А та потом развелась. Не из-за меня, но все равно мне как-то неудобно.

Слава Богу, на балкон вышла моя мать, и он стал рассказывать о каком-то своем знакомом, который тоже живет в Питере. Смирный такой мальчик. Правила общежития соблюдает. И мог бы напополам снимать со мной квартиру. Втроем мы допили чай, единогласно решили, что это было бы неплохо. И очень даже неплохо, если мальчик действительно тихий, а потом подъехало вызванное полчаса назад такси. Пока мы спускались по лестнице, отец с балкона ругался с водителем. Тот отвечал, что нехрен орать.

Хотя, если б такси не опоздало, нам бы пришлось толочься на вокзале среди бомжей. А так мы успели аккурат к поезду.

Блат у моего товарища был не такой сильный, поэтому он ехал в купе. Сначала я радовался, что сэкономил деньги, а потом откровенно завидовал, когда он, войдя в нашу баню, признался, что в купе окна открываются шире и там совсем не жарко.

А пришел он ко мне, когда я написал, что напротив очень симпатичная и общительная девушка. Инга ему понравилась, он сразу стал рассказывать ей о том, что развелась та дура не из-за него, но все равно неприятно, а я сидел и фантазировал – привлекло бы меня то, что парень, который активно меня клеит, готов заниматься сексом со всем, что шевелится. И почему женщинам так нравится ширпотреб? Когда ей надоело слушать (а произошло это довольно быстро) она широко зевнула и призналась, что ей надо переодеться. Он держал простыню, за которой она натягивала майку, и усиленно мне подмигивал. Я сидел в тени и был уверен, что моего лица он не видит, поэтому я смотрел сквозь него. А потом он нагнулся и:

“А ты не против?”

“Будь спокоен!”

Его это еще больше подзадорило.

Проснулся сосед сверху. От него воняло потом, а все лицо его было как будто обмазано куриным жиром. Он омерзительно зевнул, а потом стал рассказывать, что в плацкарте он едет не от дешевизны, а потому что его задолбали парочки, которые занимаются сексом. А одна из парочек, которые при нем занимались сексом, оказались в итоге братом и сестрой.

Мы подъехали к Туле. Я пошел дышать на перрон. Через пару минут ко мне вышел он. Довольный процессом кадрежа. Отметил, что девочка классная и что обязательно нужно будет с ней (он сделал какой-то непонятный жест руками). Я представил в его руках меч и как он этим жестом вспарывает себе живот и его кишки выпадают на промасленную щебенку. Посмотрел на его лицо – при этом он улыбался.

Я отвернулся и блеванул под колеса. Без каких-либо предварительных спазмов и позывов. Просто и легко, как будто выплюнул комочек жвачки, так иногда похожий на комочек мозга.

Он рассказывал, что условился пойти с ней в вагон-ресторан. Я еще раз сблеванул. И там попить вина. Я блеванул в третий раз так сильно, что несколько капель даже прошло носом. Блевал я какой-то водой, не видя никаких кусочков пищи в ней. Мой поток в полумраке совсем не был заметен на промасленных фекалиями шпалах. Рядом бурно прощалась какая-то молодежь.

- Ну ты, брат… таблетку что ли выпей.

- Я лучше пойду посплю. Мне так намного легче.

Когда мы вернулись на мое место, она уже спала (притворялась). Он взял с меня обещание, что я возьму ее телефон. Мне не сложно, я возьму.

Я проснулся раньше ее. В первом же её взгляде читалась просьба не подавать ему никаких знаков. Просьба эта была логична и понятна.

- Тебя кто-то встречает?

- Да, родственники, которых я никогда не видела. Они сказали, чтоб я с места не вставала, они только по месту меня и могут найти.

- Хорошо, тогда ты тут сиди, а я на всякий случай постою на перроне. Вдруг чего.

- Хорошо.

Когда я вышел, встал напротив окна, за которым она сидела. Она упорно делала вид, что меня не замечает. Когда показалась ее родственница, она обрадовалась и наконец-то посмотрела в мою сторону. Я подмигнул, но в это время она уже отвернулась.

Не решившись воспользоваться переходом прямо напротив вокзала, пытаясь хотя бы на пару минут слиться с питерцами, я понял, что совсем на них не похож. Они глядят все время вниз, не решаясь поднять головы, и бредут при этом так медленно, что я обогнал, наверное, с полсотни людей.

Кладбище. Даже те могилы, что вплотную примыкают к дороге, на фоне которых фотографируются туристы, непомерно запущены. Холмики и дорожки стерлись, сравнялись с землей. Я смотрю на это грустное зрелище, сидя в автобусе, а в стекле, через которое я смотрю, отражаются люди, идущие по противоположной стороне. Если перестать думать, то они похожи на призраков бродящих среди могил. Автобус поворачивает и я вижу, что укреплено только несколько метров берега вокруг речки, а дальше – дикий откос.

Я сел не в тот автобус. Он всё дальше отдалялся от центра, всё глубже погружался в спальные районы. Я решил дождаться ближайшей станции метро и вернуться в город.

Птица залетела в мой вагон. Обычный воробей метался под потолком, бился в окна. Пассажиры – а их было немного, видимо, не час-пик – смотрели на птицу, просто ожидая, чем же все это кончится. Я встал и прижал птицу к стеклу.

Какие же они грязные. Птица была вся вымазана серой пылью. Коричневая головка вертелась в моих руках, показывая то правый, то левый глаз, а потом успокоилась и притихла. Я вышел на ближайшей станции, хоть она была и не моя, поднялся наверх и выпустил эту птицу. Все-таки ей очень повезло, что она залетела в вагон. В вестибюле она просто сдохла бы от голоду или разбилась о стены.

Глава 2

Наверное, стоит рассказать о себе. Я сценарист. Нигде специально этому не учился, но писал всегда. Для школы писал сценарии КВН, потом на провинциальном телевидении диалоги ведущих, потом уже для центрального, московского, расписывал сериалы, а вот сейчас меня позвали на производство одной санта-барбары в Питере. Можно было и в этот раз поработать дистанционно, но уж очень давно мне хотелось ворваться в этот город. В первые же дни я понял, что всю жизнь прожить здесь я не смогу, но получить интересный, запоминающийся опыт – почему бы и нет?!

Мне негде было жить, и она предложила пожить у нее. Мол, есть свободная комната, ни к чему не обязывающее общение и т.д. и т.п. Жила она в центре, в жутком хитросплетении страшных двориков. По телефону она вела меня по этому лабиринту и в итоге я уперся в дверь подъезда (“Я уже все для тебя открыла, поднимайся!”), по пути отметив, что можно было идти и более коротким путем, но, согласитесь, вести приезжего от Исаакиевского собора намного круче, чем от какой-то боковой улочки с трамвайными линиями. На меня тогда многие пытались произвести впечатление. И очень часто эти попытки оканчивались крахом. Тот раз с квартирой – не исключение. До этого она упорно не хотела высылать мне свою фотографию, и, поднявшись на площадку, я понял, почему. Боясь показаться совсем хамом, я обнял ее при встрече. Она стала нюхать мою шею. Меня обдало этим дыханием. Причем не бархатным, а как будто небритой щекой теранулись. Хотя, наверное, можно ли бояться показаться хамом, если тебя пытается трахнуть женщина на сорок лет тебя старше. И тебе при этом только стукнуло двадцать.

Помню, как-то читал у Хакамады, что в одной из поездок по регионам ей приходилось терпеть несколько часов, а потом, когда она, напряженная до такой степени, что даже дышать боялась, спросила, есть ли где-то место, где можно помыть руки, ее привели к умывальнику в столовой.

Меня, когда нужно было хотя бы минуту побыть одному, привели в ванную и прошли следом, чтобы показать, где мыло, а где полотенце.

Я не постеснялся и спросил прямо, есть ли туалет. Заперся в оклеенной синими с золотом обоями будочке, сел на разбитый унитаз и стал думать.

Ей лет 60 точно. И это она еще следит за собой, а может и все 70. Я не могу точно определять возраст людей. Вижу только, когда они его скрывают. Нет, бежать, но… а какие могут быть НО?

Она провожает меня в спальню, но я, к своему счастью, успел заметить кухню. Отличную питерскую кухню – большую, с кривыми полами, с перекошенным окном и сто раз ремонтированной мебелью, выкрашенной белой эмалью. В общем, хорошую такую интеллигентскую кухню.

- Мы пойдем на кухню.

- Почему? – надувает сморщенные губки она. Почему-то морщин от этого становится еще больше.

- Потому что там светлее, я люблю свет. А в спальне окно полотенцем от чего(кого)-то занавешено.

- Так, идем дальше.

И она заводит меня в другую комнату. Там тоже разложен диван. В одном углу приютились книжные полки. Вверху они отстают от стены сантиметров на десять и непонятно, почему до сих пор не завалились. Под потолком – ужасная люстра. Памятник барства начала девяностых с никелированными шейками на плафонах в виде ландышей и под каким-то запрещенным в среде дизайнеров жутким углом изогнутых шеек этих цветов моего смущения.

Я занимаю стратегическое место у окна. И разглядываю эту, сидящую напротив, русалку местных болот. Она говорила, что натуральная блондинка и что у нее неимоверно густые волосы, а я вижу обычные пересушенные патлы с искорками седины у корней. Обещанные голубые глаза чуть на выкате напоминают пузыри. Выражения в них нет. Только какой-то мерзкий неестественный прищур – она носит очки, но сейчас постеснялась. Очень часто обладательницы таких глаз смотрят на старые портреты и обнаруживают сходство, одним им заметное. Она хвастается своей грудью, но странно было бы, если б при таком объеме остального, она была бы меньше.

На ее белесой коже проявляются старческие пятна, которые она называет родинками. И она постоянно пытается гладить мне то руки, то плечи. Я буквально пляшу в разные стороны уворачиваясь от ее жестов. В итоге мы меняемся местами, чтобы она сидела в тени. Больше я не смотрю на нее, все время как-то отводя глаза, и все думаю, где же мне теперь ночевать.

- Знаешь. Я очень люблю читать, - говорит она что-то, но я её уже не слышу. - Столько книг прочитала. Даже сама не знаю сколько! Теперь мне, когда начинаю что-то читать, кажется, что я уже это читала. И со всеми книгами так. А иногда бывает открываю и сразу знаю о чем книга и чем она закончиться. Даже не знаю… сложно так…

- Я пойду? - элегантно перевожу я разговор на другую тему.

- Куда?

- У меня дела… да, дела.

- Жалко…

- Но мы ж еще увидимся? – зачем, зачем я это говорю?! Почему мне всегда жаль женщин, почему я позволяю себя использовать.

- Ну… надувает она губки…

Глядя на это, я теряю остатки уважения перед ее полом, ищу сумку, телефон и ухожу. Она говорит, что зря.

Побродив немного по дворам, я вышел к какой-то речке. И пошел вдоль нее, наблюдая город. Для себя отметил, что очень много народу пьет пиво на перилах, разглядывая дома на противоположном берегу. А где же те питерцы, что зачитываются Пушкиным и каждый вечер ходят в театры? Или это они так маскируются. Может быть, есть шик в разглядывании домов на том берегу. Постоял, посмотрел – старые дома. Очень старые. У них история есть. Может даже там Толстой с Гоголем ходили когда-то, но… какой-то отпечаток грустной убогости на всем. И мысли мои подтвердились, когда увидел снесенный дом. Как выломанный зуб среди оставшихся гнилых. Я посмотрел на него, пожалел, что фотоаппарат глубоко закопан в сумку, а потом пошел дальше, помня, что все приличные каналы в этом городе пересекаются с Невским проспектом. Ближе к Невскому дома стали светлее. И как будто мне стало легче. Мне негде жить, но я правильно сделал, что ушел с той квартиры, не дав себя засосать в это болото в первый же день.

А ведь у нее еще и деньги были…

Глава 3

- Извините, а можно у вас принять душ?

- Странная просьба.

- Я понимаю, что формально я жилец только с первого числа, но у меня просто сегодня очень загруженный день и я не знаю, успею ли заскочить домой, чтобы принять душ, а вы мне сделали бы очень большое одолжение.

Я нагло врал. Никакого дома у меня не было. Эту ночь я провел в интернет-кафе, разыскивая объявления об аренде квартир. Местные цены меня очень не порадовали. Выходило, что я должен отдать все свои деньги сейчас за 2 месяца спокойной жизни. На что мне жить месяц до зарплаты - я не представлял. И это всё с надеждой на то, что эту зарплату мне дадут уже через месяц, а не задержат, как обычно.

Но выхода не было. Мне нужно было где-то жить, а спать на клавиатуре в интернет-клубе очень неудобно.

- Я даже не знаю… мне уже нужно идти.

- Но вы ведь всё равно отдали мне ключи. Я сам смогу закрыть квартиру.

- Я сегодня вечером еще загляну сюда. Подготовить площадь… - Догадался он о моих намереньях.

- Да-да, конечно. Я приму душ и уйду. Появлюсь здесь только первого.

- Ладно.

Я пошел в душ. Сквозь шум воды было слышно, как хлопнула входная дверь.

После душа ходил по (без двух дней) моей квартире. Насколько моей. Представьте, что вы бездомный моллюск. Вам предлагают новую замечательную раковину. Причем подешевке. Но с одним условием - раз в неделю вы будете оставаться таким же бездомным моллюском, а в ваш дом будут приходить другой человек, чтобы изменять своей жене. Вот так мне и досталась эта квартира. Раз в неделю, по первому звонку, я буду прятать свои туалетные принадлежности, и выметаться на улицу. Так или иначе, я всё-таки оказался втянутым в это болото. Формально. Ведь лично я ничего не теряю. Смог же эту ночь прожить без дома? Смогу найти где переночевать и потом.

В конце концов, этот дом - всего лишь часть огромного ничто. Мы строим тонкие картонные перегородки, чтобы отделиться от той огромной пустоты, чтобы создать пустоту свою собственную.

А пока нужно придумать, где я проведу оставшиеся две ночи.

- Добрый день еще раз! Как видите.

- Да, - подозрительно посмотрел на меня хозяин квартиры. - А я вот кое-что забыл.

- Конечно-конечно. Мне тоже уже пора, поэтому дожидаться вас не буду. Первого сам въеду. До встречи через два месяца. Если что - мой номер у вас есть.

- Хорошо. А в случае ситуаций...

- Да-да, я помню. Я же говорю - мой номер.

- До свидания.

Вышел на улицу, перешел дорогу и пристроившись в кафе у окна, стал наблюдать за аркой. Он появился через пару минут и двинулся в сторону метро. Да, приедет! Приедешь ты сюда еще и вечером! Крюк на метро делать станешь. Лень тебе не позволит. Лень.

Доев свой обед, я вернулся в квартиру. Вещи, на всякий случай, раскладывать не стал, а запихнул на антресоль. Даже если он придет, не станет же он обыскивать каждый сантиметр! А сам пошел к редактору.

- Ой, ты уж приехал. А ну да, двадцать восьмое ж… Ты не мог бы ко мне домой подъехать, а то я… я очень занят, тут дела. Ну, в общем как выйдешь из метро, набери меня. Я тебя встречу.

Редактор был похож на огромного червя. Его можно было бы сравнить с удавом, но он не вызывал гипнотического ужаса, а лишь какое-то смешанное ощущение жалости и досады. Как же ему трудно одежду покупать – ведь одежда больших размеров рассчитана на толстых. И он, наверное, постоянно бьется головой. Обо все. А как же ему, наверное, проблемно целоваться, ведь не каждый день встретишь баскетболистку.

И этот сгусток кармы всего человечества шагает со мной рядом как будто переставляет не принадлежащие ему ноги-колоны и рассказывает о сроках работы, о персонажах, о продюсерах, о всём том, что я уже знаю, но этот безинформативный монолог заканчивается, когда мы заходим в его квартиру. Он наливает чай и просит рассказать о себе.

Я рассказываю некрасивый, несвязный текст. Знал же, что спросят, почему не мог подготовиться? Даю ему папку с моими рассказами и резюме. Но он это все уже, в принципе, видел и даже не утруждается проявить интерес.

- Ты выпить не хочешь?

- Ой, я только с дороги. Меня развезет быстро.

- А ты где живешь?

Я назвал ему район и цену. Он отметил, что мне повезло, тогда я рассказал об условиях.

- Вот это, действительно, сюжет. Нужно будет запомнить. Ты запомни - вдруг понадобится где-то. И вставим.

- Хорошо, я запомню. Но в квартиру я въезжаю только первого. А до этого мне еще надо где-то жить.

- Гм… ну, в принципе, у меня можешь заночевать. Нестрашно. Вот и познакомимся. Тим-билдинг ускоренными методами. Нам еще долго вместе работать.

- Хорошо.

- Хорошо. Только мне сейчас по делам надо. Ты пока можешь до вечера погулять, город посмотреть, а вечером подъезжай.

- Заметано!

От дома редактора очень быстро на трамвае можно было доехать до Волковского кладбища. Это, наверное, самая интимная достопримечательность Питера (если бы там не было могилы Цоя). Здесь по камням, как по годовым кольцам, можно прочитать, чем и когда жил город. Когда люди ощущали свою ненужность и никчемность, а реабилитироваться хотели за счет надгробного камня и писали "Здесь покоится чиновник шестого ранга" - эти камни мне напоминают спортсменов, занявших четвертое место, но добавляющих "только на 3 секунды отстал от первого". Они уверены, что меряют не относительно, а абсолютно - ну что для нас три секунды?! Простим и будем считать чемпионом. Кажется, именно такие мертвецы и становятся призраками.

А есть камни, с которых срезали имена, есть обелиски, которые завалились, а есть среди обелисков скромные серые плиты.

Мне понравилось бродить по католической части.

Перед возвращением в дом редактора я решил зайти в магазин.

- Маш, ты у нас кто?

- Сибагатулина?

- Сибагатулина… - пожевала губу администраторша, перелистывая тетрадку. – Чем же у нас отличилась сегодня Сибагатулина. Сибагатулина у нас сегодня “неправильно пробила”, слышишь, Маш, – чем тебе эта тетка не понравилась, что ты ее пробила, да еще и неправильно? – и не дожидаясь ответа. - А следовательно Сибагатулина “неправильно дала сдачу”. А! Так это она первая к тебе полезла, а ты, давая сдачу, ее пробила.

- Ну… где-то так.

- Понятно, но ты на будущее правильно давай, а то ей мало – видишь, еще и в книге написаться сил хватило. – Администраторша перекатила свои огромные ягодицы к следующей кассе. – Ты у нас Мурза? Мурза у нас сегодня грубо отвечала на вопросы посетителя. И чего это она такого неприличного спросили, что ты должна была защищать свое девичье достоинство?

- Ой… не помню. Не мешай, я кассу проверяю.

- Ну! Понятно!

- Алиева у нас сегодня? А для Алиевой песен нет. Так что спокойно сдавай смену, Алиева, никто тебе не пишет, никому ты не нужна. И мне не пишут – вот такая неблагодарная работа у нас с тобой, Алиева.

Перед выходом из магазина я замешкался и стянул со стенда для покупателей этот эпистолярный шедевр под названием “Жалобная книга”.

- Э! – услышал я вслед, но за мною, разумеется, никто не побежал.

На кухне у стены стояло несколько картин. Я, не спрашивая разрешения хозяина, стал их перелистывать, как страницы книги пытаться разглядеть, что же там нарисовано. Баба какая-то, хотелось сказать, что женщина, но как-то у художника получилась именно баба – раздутая настолько, что кажущаяся полой. Потом какие-то розы… сирень… тень некрасиво легла – дальше. Следующее полотно я даже достал из общего ряда и, поставив на стол, отошел, чтобы лучше его разглядеть. Отличный образец советского искусства с непозволительной для того времени выразительностью – поле боя. Наши против немцев. Обычное батальное полотно, но! Все покойники смотрят на зрителя. Живые, те, кто борются с противником и раненные – за жизнь смотрят дальше, подразумевая, что в этом полотне есть еще будущее и только покойники, осознавшие безысходность замкнутой плоскости холодными взглядами выпали из картины.

- Класс? Мне тоже нравится! - вышел на кухню редактор.

- Жутковатая картинка…

- Но сильная – и это главное. В этом городе без силы – никуда, а откуда ж ее взять.

- В себе?

- Себя – исчерпаешь и с ума сойдешь. Нужно вот такие, безумные вещи рядом держать. Они помогают.

- Буду знать, а остальное что?

- А это так, знакомый квартиру купил. После покойника. И там куча барахла было. Он все повыбрасывал а эти, говорит, пусть тебе будут. Искусство как-никак. Все равно живое лучше принтов. Кроме кладбища еще где-то сегодня был?

- Нет. Я и там могу часами ходить. Там же каждый камень - это история.

- Ага! И под каждым - человек, прикинь!

- Вот только меня знаешь, что смутило. Там дорожки такие узенькие, лавочек толком нет. Неужели никто из местных туда гулять не ходит?

- Не ходят. Знаешь… тут и без покойников хватает.

- Да? А потом зашел вот в магазин и утянул жалобную книгу. Это настоящий артефакт. Смешно, когда люди пытаются переходить на пафосный, деловой стиль. К стати, смотришь и не верится, что культурная столица. Причем пишут много - вот это тетрадка за неделю только.

Глава 4

На следующий день я потащился с редактором посмотреть декорации. Я рассчитывал, что мы зайдем в большой светло освещенный павильон, а нам выдали план с отмеченными точками обзора, фотографии с этих точек и строжайше наказали при расписывании мизансцен ни при каких обстоятельствах не нарушать границ кадра, чтобы не возникло конфликтов с обладателями лицензии.

Английские сценарии и описание героев я читал еще до приезда, а теперь нам выдали несколько кассет с другими национальными версиями. Редактор побежал по делам, а меня оставил в студии пересматривать эти кассеты. На третьем часу мне показалось, что я стал понимать язык телевизора. То есть не тот иностранный язык, на котором говорят актеры в уже знакомых мне теперь декорациях (за ограничения они, к стати, вылезали довольно часто, но и нас, думаю, никто расстреливать не станет за мелкие отступления от формата), а какой-то универсальный информационный поток. Сначала я пытался списать всё на унаследованную еще от немого кино какую-то пантомимность героев. Радость - одна гримаса, грусть - другая, но потом и это отключилось. Как будто какие-то провода через ноздри засунули мне в мозг и транслируют информацию туда, напрямую.

Я, стараясь резко не двигаться, выбрал другую кассету, с еще незнакомой версией. Вставил ее и тут же понял, что уже видел эту серию.

Ну, это со знакомым мне видеорядом. Интересно, а если сейчас найти что-то незнакомое.

- А у вас кабельное тут есть?

- Вообще-то Сергей говорил, что вы только видео смотреть будете.

- Ну, мне срочно нужно. Сейчас по BBC отчет за неделю, - разумеется, я соврал.

- Да, BBC у нас есть. Я не помню, на каком канале, но пощелкай.

Я стал переключать каналы, задерживаясь по несколько минут на иностранных.

- BBC сразу узнаешь, - зашел в комнату инженер, выходивший зачем-то.

- Да я параллельно ловлю, что в мире происходит. Уже больше месяца телек не смотрел.

- Ой, да что там может происходить? - и снова ушел куда-то.

ВВС я так и не нашел, но уже и не нужно было. Попадая на DW и на Channel5 я ощущал всю ту же универсальную информационную нить. Она была то толстой, то совсем тоненькой, но везде она присутствовала. Невидимо она пронзала всё пространство. Как будто подстраиваясь под частоту мысли.

Когда закончился рабочий день, я созвонился с Сергеем. Он посоветовал мне еще немного погулять, а домой появиться часам к десяти, т.к. он сам там раньше не появится. Я покорно согласился и отправился бродить по городу. За полтора часа добрел до своей арендованной квартиры, сладострастно посмотрел на окна, представляя, что уже завтра буду ночевать там. А вдруг этот похотливый урод вернулся тогда, нашел мои вещи и вышвырнул их из квартиры. Стараясь быть незамеченным, прокрался в подъезд, вошел в квартиру и первым делом заглянул на антресоли. Нет, мои вещи были на месте.

Я замер, пытаясь почувствовать, определить, насколько мелочен хозяин и возвращался ли он вчера сюда. Что-то мне подсказывало, что возвращался. Я прошел в комнату и ощутил женский запах. Как извращенец или зверь я попытался понять, что за женщина был здесь, но опыта у меня в этом было немного, и запах мне определенно ни о чем не говорил.

Я чуть-чуть похозяйничал, приоткрыв форточку, надеясь, что до завтрашнего дня запах выветрится. Зазвонил телефон. Я вздрогнул!

"Ой, даж не знаю чё там, но у меня, в общем, не получается сегодня домой вернуться. Ты что-то придумай, где спать".

Хорошо, безропотно согласился я.

Может быть остаться здесь? С этой пустотой и этим запахом? А вдруг они снова прийдут. Что тогда? Оставаться нельзя. Могут возникнуть проблемы. Но куда идти.

Я умылся в ванной. И решил остаться. Не включать свет, не шуметь, не разуваться, а если кто-то нагрянет - просто спрятаться в шкаф. Они сюда не по шкафам лазить ходят.

Глава 5

Проснулся я уже под своей крышей. Это как проспать Новый год. Вроде бы день как день, но всё пропитано беспочвенной надеждой.

Не боясь быть застигнутым врасплох, я почистил зубы, умылся, сбегал в магазин за продуктами, приготовил завтрак и, убедившись, что еще не слишком рано, позвонил редактору. Он не брал трубку. Видимо, хорошо вчера погулял.

Я поехал на студию, но, уже добравшись, вспомнил, что у меня еще нет никакого пропуска, а без начальника меня никто не пустит. Я стал слоняться по окрестностям, с интервалом в полчаса названивая Сергею. Кончилось тем, что он вовсе отключил телефон. Меня такой поворот событий немного испугал. Сразу появились мысли, что я больше здесь не работаю, но старался их всячески гнать.

Когда от кругового хождения ноги устали я зашел в какой-то совсем непредставительный пивной бар. Судя по телевизорам, он претендовал на гордое звание спорт-бара.

Полы в этом заведении мне почему-то сразу показались грязными. Я сел на бежевый диван из кожзаменителя, хранящего след каждого, на нем сидевшего, и заказал зеленый чай и бутерброд с рыбой. На бутерброде лежала засохшая долька лимона и не менее обветренная оливка. Мизинцем я столкнул их на край тарелки и съел бутерброд. Разумеется, он был не совсем свежий и во рту даже остался какой-то привкус гнильцы. После первой же чашки этот привкус усилился. Я заказал пирожное с клюквой, надеясь кислотой и сладостью перебить послевкусие. От клюквы веяло подвальной прелостью, а в крем, казалось, пошли тухлые яйца. Я расплатился, не оставив чаевых и вышел. Купил в ближайшем ларьке воды, но от воды тоже тянуло болотной прелостью. У меня начала чесаться левая рука – пока сидел в кафе, меня покусали комары.

- Добрый день! - раздался в телефонной трубке голос хозяина квартиры.

- Добрый.

- Вы еще не въехали в квартиру?

- Я сегодня успел это сделать в первой половине дня.

- Гм… я хотел попросить вас об одном одолжении, - замялся он на том конце.

- О каком? - сделал вид, что не догадываюсь я.

- Переночевать сегодня в другом месте.

Я молчал.

- Я понимаю, что это не совсем корректно, - начал оправдываться тут же он. - Но сегодня случай просто из ряда вон.

Ну какой может быть у любовников случай из ряда вон?!

- Вообще-то у нас был уговор, что о подобных ситуациях вы будете предупреждать заранее?

- Да, я помню, но случай действительно из ряда вон.

- Я еще не совсем уверен, что смогу найти место для ночлега. Со старой квартиры-то я уже съехал.

- Но все же не могли бы вы…

- Перезвоните мне через час. Я определюсь с планами и смогу дать вам окончательный ответ.

- Но ведь мы договаривались, что по первому требованию! - начал было он качать права.

- Да, я понимаю, но вы тоже ставите меня в неловкое положение. Так что будьте добры, перезвоните через час, - бросил я трубку.

Пусть эта наглая похотливая свинья хотя бы напряжется и понервничает. Всему же есть предел.

Отчаявшись дозвониться редактору, я поехал домой. Собрал разложенные в ванной принадлежности, сложил постельное белье в шкаф. И когда со всем этим было покончено, решил напоследок выпить чаю и тут снова почувствовал этот женский запах. Он не настырный, но такой стойкий. Странно, что до сих пор не выветрился. На секунду мне показалось, что я ревную ее к этой свинье. Но я развеял эту мысль.

В арке я почувствовал какое-то давление. Мне показалось, что сейчас дом обрушится. Как будто мои ощущения на долю секунды опережают реальность. Как животное, не сомневаясь в своем чувстве, я выбежал на проспект, не обращая внимания на автомобили, перелетел проезжую часть и обернулся на свой дом. Он стоял, как и прежде. Я понаблюдал за его трещинами, но они тоже оставались неподвижны. Не может быть. В тот момент чувство так сильно завладело мной, как будто сама судьба вышла на связь и сказала "Беги!".

Смятенный и подавленный я пошел к реке. Не помня себя, я бродил несколько часов, пока не стемнело. Очнулся в незнакомом мне месте. Это нервы, - успокаивал я себя, - это всё нервы. Работу потерять испугался, еще с квартирой этой траблы. Это всё нервы. Нужно сесть и успокоиться.

Я огляделся, но ни одной лавочки не увидел. Тогда я решил прокатиться на трамвае. Меня они всегда успокаивали. Неожиданно, через какие-то промышленные районы, трамвай выехал к Волковскому. О! Значит я недалеко от дома редактора. Может быть, эту ночь получится у него переночевать. Если, конечно, получится дозвониться.

- Привет, извини, что не брал. Я сейчас не в городе.

- А, тогда понятно, - хотя мне не понятно ничего.

- Ты что-то хотел.

- Я сегодня на студию ездил. Меня не пустили. У меня ж пропуска еще нет.

- А мы тогда тебе не сделали?

- Нет :(

- Да ладно. Я возвращаюсь послезавтра. Тогда сделаем. Это быстро.

- А чем мне пока заниматься.

- Ой, наработаться еще успеешь! Привыкай к городу. Ходи, гуляй, очень скоро у тебя на всё это не будет времени.

- Хорошо.

- Ладно, если что-то случится - звони. Когда буду в городе, я сам тебя наберу.

- Договорились.

Я прошел одну остановку назад и оказался на кладбище. Здесь я уже немного ориентировался и сразу направился в ту часть, где еще не был. Но сегодня уже было не так интересно. Темнело. Из-за высоких деревьев вечер опускался резко, и камней было не разглядеть. Я присел у одной из могил, как будто там лежал мой родственник. Попытался прочитать имя, но из-за вензелей не разобрал. Прикоснулся к камню - обычный камень, не подающий никаких признаков мистики. Тут уже сто лет никого не хоронили.

- Куда же мне идти?

Камень молчал. Я снова отключился, как тогда, когда бродил у реки. Не знаю, как долго это длилось, но, когда ко мне снова вернулись мысли, было уже совсем темно. Это всё нервы. Еще и место выбрал! Нужно встать. А куда идти? Может вернуться домой и сказать, что мне негде спать. Они ведь, эти похотливые сволочи, не всю ночь там торчать будут. Кончат и разбегутся. Нет. Нельзя рисковать. Вряд ли я еще так быстро найду такой хороший вариант. Хороший вариант…

Ночевать я решил на кладбище. Ничего в этом жуткого нет – тоже интересный опыт. Это, наверное, единственное место, где не встретишь ночью ментов. А если забраться подальше в кусты, где только каменные пеньки от старых могил, то можно быть уверенным, что и металлоискателей тоже не встретишь (хотя тут уже всё, что могли, вырыли).

Я пошел искать еще более тихого места и случайно наткнулся на участок, где было много детских могил. Странно, что маленьких камней меньше, чем взрослых. Ведь детей тогда умирало больше. Куда же они остальных девали? Может быть в тот кустарник, где я собирался ночевать. Там притаились эти тихие, мелкие, неоформившиеся души. И никого они не зовут, потому что звать им некого.

Очень сильно захотелось курить. Но не было что. Попросить у прохожих? Нет, не то место.

- У вас закурить не найдется?

- Отдай мне свое сердце!

- Меня, конечно, ломает, но не настолько.

Я записал этот диалог в блокнотик. На потом. Вдруг к месту будет.

Все мне боковым зрением кажется, что кто-то мелькает между камнями. Вот за теми, огромными. Уже без имен и без дат – все стерлось. Или стерли. Но шикарные памятники и добротные – до сих пор стоят. Точно специально кто-то стер. Только “покойся с миром” осталось. Как будто мне. Упокоюсь чуть-чуть.

Покойся с миром. И мне почему-то захотелось умереть. Прямо сейчас, в этом спокойствии. Как будто эти каменные пальцы расположили где-то подо мной свою ладонь и стали баюкать. Перестал бояться всего. Большей частью перед сном думал о смерти и не находил в ней ничего зловещего. Помню, меня как-то саданули по башке так, что я потерял сознание, а потом обобрали. А ведь могли и убить. Так вот, пока я лежал без сознания, а длилось это больше часа точно, я ничего не чувствовал – ни как шарили по моим карманам, ни как злорадствовали. Ничего абсолютно – и душа моя не металась между этим светом и тем. Наверное, и смерть выглядит так же. А с чего ей выглядеть по-другому?

В детстве я боялся темноты-склепов-скелетов и меня отец как-то ночью повел на кладбище и показал “Видишь, просто люди успокоились”. И я точно так же успокоился бы прямо сейчас.

А с чем бороться. За что бороться. Бессмертных нет. Разные люди умирают. Может и мне когда-нибудь придется. Тянуть, в принципе, нечего.

С этого дна мысли я посмотрел в последний раз на свет (теперь уже лунный) где-то там вверху, отраженный на листьях. Мигающая масса. И заснул, положив голову на пенек – осколок могилы – убаюкиваемый детскими душами.

Глава 6

Проснулся я от телефонного звонка

- Привет. Ты у меня в телефонной книге под именем Андрей, но я не помню, кто ты.

- Прикольно, я недавно аппарат поменял, поэтому твоего номера у меня нет. Тебя как зовут?

- Андрей.

- Тоже?

- Да. Ты чем занимаешься?

Я соврал, что администратор одного клуба.

- А я бизнесом занимаюсь. Свое дело.

- Прикольно. Ну, как вспомнишь, кто я – пиши :)

- Аналогично.

Проснулся я с жуткой болью между лопаток. Вывернув руку, я потрогал то место, где болело и обнаружил, что один позвонок выбился из общего ряда. Да, фигня. Надавил на него, но на место он не встал. Я встал, покрутился, понагибался, провоцируя его либо вернуться в стройный ряд либо… ну хоть как-то проявить свое участие. Выпрямившись, я обнаружил, что позвонок проигнорировал все мои заботы о собственном здоровье. Не может же быть так, чтоб человек вот так вот взял и нанес себе непоправимый ущерб. А если не болит, то и фиг с ним.

Теперь я понял, что звонивший хотел услышать вовсе не меня, а того, кому раньше принадлежал этот номер. Ведь у меня он только несколько дней и немногие его знают. А что бывшего хозяина тоже звали Андреем просто совпадение.

Попил водички из бутылки, пожевал жвачку, обнаружил, что от меня пахнет и это не дело – ночевать на кладбище, ладно, если б хоть какие-то намеки на вдохновение, и пошел домой.

Перешел мостик, увидел упадочность магазинчиков и каких-то фирм в здании на противоположной стороне улицы – да, видимо кладбище напротив действительно плохой фен-шуй. Зато из арки с указателем венеролог тянулся поток людей – анализы сдавали. “Утро начинается с анализов” – эту фразу я покрутил в голове и записал, когда сел в автобус.

- Не бойся. Я посижу и уйду, - встретила меня на кухне девушка. - Мне с сердцем стало плохо, а он сбежал… даже в "скорую" не позвонил – женатый мужчина.

- Классический сюжет.

- Что?

- Ну, выбор между моралью личной и репутацией – порождением морали общественной.

От моего ответа она оторопела.

- Ой, какой ты заумный. Аспирант, наверное.

- Нет, сценарист.

- Класс! А я вот теперь свободная женщина…

- Это если бы ты умерла, то труп на мне бы висел.

- Женатый… зря связалась.

- И за квартиру больше платить.

- Что?

Тут я поймал себя на безучастности и цинизме. Задумался, говорить ли ей. Отметил про себя, что сегодня был запах другой женщины, значит она у него не одна.

- Да ничего, не обращай внимания.

- Не волнуйся. Я ж у него не одна, - прочитала она мои мысли.

- Да?

- Ну, трипак он же не от жены подцепил.

- Тогда я спокоен.

- Только я чуть не сдохла! Пустишь меня в душ?

- Да, конечно.

И ненавидят друг друга. И если посмотреть поверхностно, то есть за что… хотя о чем говорить, если тут даже собаки друг друга не замечают.

- А мочалки у тебя тут нет?

- Нет.

- Я б тоже не дала…

- Слушай, а ты не можешь на несколько дней отключить телефон?

- Щас! А как я работать буду?

- Ну тогда хотя бы не брать трубку, когда он звонит.

- И не собираюсь. Сука. Я чуть из-за него не сдохла. Хрен я теперь возьму трубку. А, вот и звонит.

- Вот и не бери. По гроб жизни буду должен?

- Прямо так?

- Это я образно. С меня шоколадка.

- Эх, а когда мне совсем не шоколадки предлагали…

Я сделал вид, что не заметил, как она напрашивается на комплимент.

Пока она была в душе я вытащил из сумки её телефон и отключил звук.

Она вернулась из душа. Мы выпили вместе чаю.

- Это мне, наверное, кофе сейчас нельзя. Сердце всё-таки.

- Да, я бы не рисковал.

- И нагрузки избегать.

- Я не доктор, но…

- Давай с тобой как-нибудь встретимся, - предложила она.

- Давай, - не отказался я. А почему отказываться? Она привлекательная девушка.

- Тогда на днях зайду.

- Имя?

- Лиза.

- Заходи, Лиза.

После того, как она ушла, я набрал хозяина.

- Доброе утро, - хозяин на том конце.

- Доброе. Тут возникла небольшая проблема. Вы меня слышите?

- Да.

- Вы проявили слабохарактерность, оставив тело.

- Вы сейчас дома.

- Нет, конечно. Я не так глуп, - я потянулся за блокнотом, чтобы записать эту театральную, но, в целом, неплохую фразу.

- Почему вы молчите? - почувствовал он паузу.

- Вы думали, что я сейчас приду, устрою истерику и вызову милицию. Кто вызвал, тот и виноват. Или хуже того, я позвоню из дома вам, а вы вызовете наряд и разбираться будут уже потом. Понимаете, какая это грязь? - еще одна удачная фраза.

- Что мы будем делать.

- Вариантов множество. Если учесть, что в квартире уже нет моих вещей, и я аккуратно протер все блестящие поверхности, я к этому делу никакого отношения не имею. Но я по-дружески хочу предложить вам помощь в решении этой проблемы. У меня есть определенный ресурс. И это будет стоить не очень дорого.

- Гм… я, думаю, учитывая то, что вы, как сами сказали, теперь к этому никакого отношения не имеете, вы можете не волноваться.

- Ты чё, хряк, не догнал?! Если не волноваться, то я звоню в ментуру и сдаю тебя со всеми потрохами. Платить тебе придется в любом случае. Ты, конечно, дохрена сообразительная сука - типа девочка сама повесилась, но даже я понял, что ее повесили уже готовую.

- Что?! Ей же просто плохо стало…

- Приходи и поговорим.

Он примчался через сорок минут в указанное место. Я подобрал его на такси и отвез на Дыбенко. Мы засели с ним в какой-то забегаловке. Всю дорогу я не давал ему говорить.

- Такая ситуация. В твоей квартире висит девочка. Сама она сделать этого не могла, потому что повесили ее уже готовую, - начал я пьесу.

- Но я к этому отношения не имею.

- Я не адвокат и не судья. Мне этого рассказывать не надо. Я прошел тебе помочь. Эту проблему можно решить быстро и занедорого. И после этого разбегаемся и не признаем друг друга в лицо.

- Я понял, это вы. Это вы всё так сделали, чтоб выглядело… - он захрипел и выкатил глаза.

- Это уже не имеет никакого значения. Ситуацию я обрисовал. Я исчезну в любом случае. Только я могу исчезнуть вместе с твоими проблемами, а могу оставить всё ведро тебе. И как хочешь, так и жри это дерьмо.

- Но я ведь…

Я написал на салфетке "$10 000".

- Но у меня нет таких денег.

- Что за проблема? Возьми кредит в банке под залог квартиры. Это сейчас за сутки можно провернуть.

- Но ведь это…

- Мою плату за квартиру можешь не возвращать. Сейчас я иду к соседке пить чай и наблюдать за квартирой. Если только сунешься, сразу вызываю ментов и тебя берут как преступника, оказавшегося на месте преступления. Пока. Завтра я тебе позвоню. Будь в центре с деньгами.

Я вышел из забегаловки и тут же зазвонил телефон. Её телефон в моем кармане. Это был хозяин квартиры.

- Да, мой сладенький.

Он тут же бросил трубку.

Через некоторое время, заметив пропажу, позвонила она.

- Эй! Что такое!

- Привет, рад тебя слышать.

- Что это такое?! Я хочу получить обратно совой телефон!

- Хорошо, через час можешь забрать его в любом приличном ресторане. Ты любишь японскую кухню.

- Конечно.

- Ну, тогда, - я назвал адрес ресторана.

- Хорошо, я там еще не была… знаешь, я сразу что-то почувствовала.

- Расскажешь при встрече.

Вот и славненько. Верну ей карточку. Он больше звонить не станет. Покойникам не звонят. Особенно, таким дорогостоящим.

Глава 7

Через неделю я рассказал ей о моей авантюре. Она хохотала, а потом как будто в шутку, потребовала свою часть. Я подарил ей какую-то бирюльку, и она была рада.

Я снял квартиру. Не в таком хорошем районе, но уже на 100% мою. Заплатил за год вперед, пообещал хозяйке, что сделаю ремонт и попросил меня не беспокоить. Ремонт ограничился сменой замков на случай если хозяйка все же решится меня побеспокоить.

До этого я никогда не был в Ikea. Все время она марилась мне на горизонте. Эта страна простых вещей за реальные деньги. Если тебе нужно стеклянную банку – ты ее там принепременно найдешь, и стоить она будет как стеклянная банка. А анодированная сталь там не на вес серебра.

Указатель на второй этаж. Там вход. У лестницы плакат, предлагающий взять большую сумку для удобства. Я ее беру, поднимаюсь и понимаю, что эта корзина с сумками на первом этаже – для продавцов. Чтобы они видели, кто сюда в первый раз пришел. Потому что такие же корзины по всему залу и брать их следует, когда уже есть что в них положить. Что же делать. Я выкручиваюсь – кладу в сумку куртку. Да, мне жарко, не нести же сумку в руках. А так я все сложил и мне удобно. Холодно, правда, и мурашки по рукам от кондиционера, но удобно.

Стоят кресла, чтобы в них посидеть, кровать, чтоб на нее плюхнуться и даже всё-все можно потрогать. Вот овечьи шкурки. Верхнюю – да, видно – трогали. Но теперь я хитрее, я отворачиваю несколько слоев и трогаю ниже, цвета топленого молока. С еще не сбившейся шерстью, отзывающуюся на мое прикосновение.

Я трогаю деревянные плошки, даже торшеры, которые никогда в жизни не трогал – трогаю здесь.

И постепенно спускаюсь на первый этаж. А там фурнитура. Какая красота. В моей корзине еще ничего нет, а здесь уже столько уюта. Вот стенд с бумагой для подарков. Подумать только – в одной упаковке несколько рулонов бумаги, а вот и наборы ленточек в тон к ним. Причем все так продумано – на крышке коробки с ленточками, дырочки, куда их можно продеть и потом очень удобно ими пользоваться. Я вспомнил, когда в последний раз был на дне рождения… не вспомнил… и привиделись мне люди, которые имеют здесь карточку постоянного покупателя, которые жгут свечи и без того устойчивые на специальных тарелках для свечей, которые кутаются в уютные вязанные пледы по вечерам и ведут долгие беседы. Эти люди любят друг друга и часто приглашают на дни рождения. И заворачивают друг другу подарки. То так, то этак. И не замечают, что один человек разным людям дарит подарки в одинаковой упаковке. А что, не выбрасывать же только что начатый рулон?! И ленточки опять так же.

И захотелось все здесь скупить, все добро свое разложить в коробочки из сезаля, или пальмового листа, а потом прикинул, что вот этих двух пластиковых ящиков для всего моего добра аккурат и хватит. А что класть в эти коробочки и не представляю.

Остановился, подумал, закрыл глаза. Не пишут в учебниках истории о свечах и пледах. И о коробках из пальмового листа, и о подарочной упаковке. Нет, не пишут. Я проверял.

Я вышел из магазина, ничего не купив.

Комната моя была ужасна. Но мне это было совершенно не важно. Ввинтил двухсотваттные лампочки, снял жуткий ковер и какие-то репродукции, безжалостно помещая их в сырость балкона на неизбежную гибель, но не выбрасывать же сразу. А то хозяйка взъестся. А там запреют, и сама выбросит.

Есть от голых стен созидательная энергия. Какая-то напряженность. Как в лезвии ножа. Даже в магазине прикасаешься – острый. И как так повесили без защитного колпака, и ничего не боятся. Это же как кислоту разлить – а вдруг кто вступит. А вдруг помутится в глазах, рука дрогнет и все. Что-то изменится в проекции на будущее. Вот такая иногда сильная энергия в голых стенах. И в мебели, стоящей не на своем месте. Они как будто вспарывают пространство, все его токи, рушат его логику и создают водовороты. В беспокойстве вдохновение и сила. Только здесь.

Почему-то я сразу почувствовал, что не буду жить здесь долго. И сам себе пообещал не покупать ничего такого, что привязывало бы меня к месту.

На основе истории с хозяином квартиры я написал сценарий для одной серии подзатянувшейся саги о работниках правопорядка. Когда сценарий после нескольких доработок утвердили мы с Лизой устроили замечательный вечер, отметив такое наше знакомство и, злорадствуя над хозяином квартиры, представляя как он сначала покроется холодным потом, а потом придет в ярость, увидев эту историю в зомбоящике.

То было хорошее лето. Мы дышали открытыми в летнюю ночь окнами, ощущая в каждом синхронном вздохе свою одинокость. Нет, не движением, не словом даже – какими-то движениями кожи, когда прикасались друг к другу, чувствовали это покалывание.

И уже в эти моменты понимали, что еще не любим друг друга и вряд ли когда-либо будем. Да. Это было ясно. И мне, и ей. Только она зачем-то все гладила мой живот и пыталась согреть своим дыханием. Женщины легко признаются в своих чувствах. Они могут сойти с ума от их отсутствия. Она готова врать самой себе.

- Я тебя люблю.

- Я тебя тоже.

Мы можем простить себе любую ложь, если для кого-то она покажется правдой.

Потом всё как-то сошло на нет. Совсем всё. Она просто исчезла. Я перестал звать, а она перестала приходить сама. Я был уверен, что она нашла себе кого-то. На сто процентов был уверен.

Глава 8

Просыпаешься, видишь непроглядную темноту за окнами и хочется уверовать, что механизм твоего мобильного сошел с ума. Не пугает даже перспектива покупать новый, потому что так хочется спать. Я иду к окну как будто под ледяным дождем с крупным градом. По улице ползут люди. Медленно-медленно. Да, стоит вставать на 15 минут раньше, чтоб позволить себе так раздражающе медленно передвигаться. Хотя я б не стал.

Сегодня – плата мне за вчера. За леность, за праздность. Вместо того, чтобы поработать и написать полторы страницы текста я с упоением зачитывался любовным романом, только потому что уважаю автора. И поэтому штампы смотрелись не так резко. Он даже меня на что-то вдохновил. Вспомнить бы на что.

Сосиски без сои. И все же – от чего они такие розовые? Может быть от того, что у них была очень счастливая прошлая жизнь? Может им внутривенно вводили эндорфин? От инъекции счастья я бы сейчас не отказался. Я много от чего не отказался бы сейчас, но почему-то этому миру предложить мне нечего: одевайся, выплёвывайся на улицу и иди на свою творческую работу.

Редактор был прав - работа жрала меня, за день успевая переварить и низвести до состояния дерьма, но на следующий день я, как птица феникс, возрождался и снова садился за стол. А потом, в определенный момент, я перестал это чувствовать. Просто работа наконец продавила в моем мягком мозгу удобную для себя нишу.

Писать сериал. Всем журналистам и писателям кажется, что проще работы быть не может и особых способностей для этого не требуется. У тех, кто с таким настроем приступает к работе и получается мыло, которое закрывают после четвертой серии. Чтобы создать сериал, который будут смотреть не отрываясь на протяжении полугода, а потом еще придется дописывать продолжение, нужно действительно быть богом. Нужно каждый раз садиться и писать новую, короткую жизнь. Не просто фактаж с открытым концом, а жизнь, ограниченную с двух сторон стеной. И задача сценариста не пробежать от начала до конца, разбросав диалоги и (при необходимости, но лучше без) шутки. А прожить какую-то неимоверную жизнь. Неправдоподобную, бурлескную, показушную жизнь тоже нужно прожить. Причем прожить в заданных рамках, так, чтобы ставить точку не от того, что время кончилось, или наоборот, не тянуть сюжет из следующей серии, а именно ставить точку, потому что по-другому нельзя. Нельзя творить, но нужно быть богом. И, как это не печально, богом нужно быть только для того, чтобы ставить точку.

Позже я уже сам натаскивал новых сценаристов, и каждый раз поражался к тому, что люди не понимают, что всё, абсолютно всё, что выходит под твоим именем должно быть непременно с максимально возможным для тебя уровнем качества. Все они писали какую-то фигню, даже когда не на заказ, а вроде как по собственному желанию, но разве способен человек, который не может за деньги напрячь мозг, сделать то же самое бесплатно. Те, кто говорят, что да, и вдаются в рассуждения о свободном творчестве, просто неудачники. Мозг у человека один. И если он работает, он работает всегда. И если человек хорошо пишет, то он может писать для себя лучше, а на заказ просто стабильно, но не бывает так, чтобы по собственной воле выходили шедевры, а на заказ бездарность.

Новички смотрели на сериальную работу свысока и не понимали, что здесь их могут научить не дружить со словом, а подчинять его. Слова - это камни. Можно бесконечно долго любоваться их природным расположением, но произведением искусства они станут только когда попадут под резец.

Телевиденье полностью лишено индивидуальности. Если вам что-то нравится, значит, опытные люди сели и сделали, чтобы вам нравилось. Если не нравится, значит, это сделали, чтобы вы сейчас не заснули и было что обсудить завтра. Если вы считаете, что улыбки фальшивы, подумайте: разве те, кто улыбается, не понимают этого? Разоблачителей здесь быть не может. Вы все целевая аудитория. И даже если вы не смотрите телевизор, вы всё равно под прицелом.

В наше время, кишащее гениями, труднее создать качественный сериал, чем слепить андеграундный фильм. Странно, правда? Все так любят нарушать правила, забывая при этом, что правил-то и нет уже давно. То есть они совершают преступление против собственной же иллюзии. Ну не глупо ли?

Глава 9

В переходе с "Садовой" на "Сенную" стоят нищие. Разные, как коробки с чаем в супермаркете, но по сути своей одинаково пустые. Какие-то инвалиды – их не жалко, им подают много, настолько много, что они ленятся вынимать из банки купюры меньше ста рублей, они не боятся, что наличие других денег отпугнет благодетеля. Их увечия говорят сами за себя. Странно, что человек, видя в банке чужие деньги, не хочет класть туда своих. Из брезгливости что ли… Безумная страсть быть первым.

"Тише-тише, все будет хорошо, все будет хорошо, не плачь…"

"Мне больно".

"Спокойно-спокойно. Я рядом. Мы вместе".

"Я не могу".

"Просто нужно решиться. В один момент и все".

"Я не могу, мне больно".

"А ты все время увертываешься…"

"Ты любишь меня?"

"Люблю-люблю… тш… не плачь. Хочешь отдохнем чуть-чуть?"

"Да…"

Решительным жестом она схватила уже пустую бутылку из-под вина и присосалась к ней. Ловя какие-то капли, она все выше и выше запрокидывала голову.

"Я думала мне так будет легче. Тебе нравится?"

"Я устал очень".

И почему все об этом мечтают. Почему все этого так хотят.

"Это я виновата во всем!"

"Нет, не дано, все хорошо".

"Не прикасайся ко мне!"

Она села на полу и потянула к себе одеяло, а после и вовсе укрылась им.

Я замолчал. Она тоже. Потом я поднял одеяло, а она рыдала. Не как до этого, а серьезно. Я понял, что если сейчас ее не успокоить, она чокнется.

"Спокойно-спокойно, это у меня должны развиться комплексы из-за того, что я ничего не могу. Ты тут не при чем".

Не обращая внимания на ее отпихивания, я обнял ее плечи и перетянул на кровать. Она продолжала рыдать, но как-то вся обмякла.

"Держи коленки, так ты не сможешь меня вытолкнуть".

"Аааа! Мне больно!"

Я сам взял ее коленки и с силой прижал к груди.

"Не дави так, не дави!"

Я вошел она закричала.

"Перестань, перестань, мне больно!"

Не вынимая члена я опустил ее ноги с клонился к ней.

"Достань, мне больно. Очень".

"Тш…тш… все будет хорошо… ты только перетерпи. Лежи и не шевелись, терпи…"

Вы когда-нибудь обращали внимания, что о сексе и о деньгах люди думают одинаковыми шаблонами?

Я вернусь к нищим, если не возражаете.

Но с инвалидами это не работает. Особенно с этим красавцем с голой грудью. Грудь его впала, лишена ребер. Я пытаюсь представить, что за странную операцию ему пришлось перенести, и почему его оставили так, с потрохами наружу, с обвисающими легкими и сердцем, которое можно пощупать или даже раздавить, не прилагая усилий. Почему его лишили возможности спать на животе – этой позы всех обездоленных и беззащитных.

Вот рядом парень. Здоровый и красивый. В хороших кроссовках. Он играет на флейте и в кофре инструмента несколько монет. Кажется, что он не зарабатывать сюда пришел, а ему просто негде заниматься, а здесь такая хорошая аккустика и слушатель есть.

Вот еще цыгане. С детьми. Вечно спящими детьми. Мечта каждого родителя. В руках у цыган – страха каждого ребенка.

Безобразно нагло разглядывая цыганку, я чувствую на себе чей-то взгляд. Как будто раскаленным прутом упираются мне в висок. Я встречаю этот взгляд, и он обжигает мне глаза. Белки этих глаз кровоточат. Все лицо смотрящего покрыто сетками лопающихся сосудов. Я не вижу стаканчика для денег в руках этого мужчины – он просто смотрит на меня из этого ряда. И он хочет мне зла.

- Вот он! – хочется закричать мне и подхватить его толпой и вышвырнуть из этого замкнутого мира метро, но не могу… не могу… я беззащитен перед этим взглядом.

“Все мы здесь друг перед другом беззащитные” - заверяет он меня.

Даже отвернувшись, я чувствую этот кровоточащий взгляд. У стены стоит девочка. У противоположной стены. Невыгодной, туда никто не смотрит. Она стоит, прижавшись боком к серой панели, и не видит проходящих. На груди – табличка. Я делаю несколько шагов назад, против течения, чтобы прочитать, что на ней написано. “Умерла мама”. Разрезая поток, я иду к ней и даю пятидесятирублевую бумажку. Она смотрит на меня и недоумевает.

- Держи, держи!

Она смотрит и не видит меня. Оглядывается, но как будто не замечает, хотя я стою прямо перед ней. Я возвращаюсь в поток и несусь к вагону.

В вагон вошла девушка как будто составленная из сломанного человека, собранного в кучу и скрепленного скотчем. Множество невидимых ограничителей скрутили в узел ее суставы и посадили голову так, как будто она постоянно прислушивалась к звукам сверху и не чаяла увидеть источник этого звука. Количество суставов на ее пальцах трудно поддавалось счету. Иногда казалось, что они из цельной кости, но вдруг один из них с содроганием ломался и сгибался. Медленно и неосознанно, как лапка насекомого, ощупывающая воздух.

Сразу же ей уступили место и она, буквально упав на сиденье, сместив все возможные свои оси, и не оставляя надежды подняться, обвела жестом какой-то невидимый циферблат и издала звук. Вероятнее всего это была благодарность. Но звучала она устрашающе.

На правой руке у нее были серебряные кольца, а на левой – золотые. Сидя практически неподвижно и уставившись плотным взглядом в мою грудь, она ломала собственные пальцы, как будто ковырялась во мне, и я почти физически ощущал ее пальцы, скользящие по моим внутренностями. Причем неказистые внешне движения, отличались неимоверной ловкостью там, у меня внутри. Вот она ощупала мою печень и сдавила какой-то ее край, послав сильнейший разряд тока в мой мозг, провела пальцем по ребристой поверхности желудка как увлекшийся ребенок обводит узоры на скатерти, потом указала на почку. Замерла. Как будто она была здесь не одна и ожидала чьих-то действий в отношении моей почки, по после сама выпрямила палец с серебряным кольцом и проткнула ее насквозь. Боль била настолько сильной, что я согнулся и издал стон.

- Что с вами? – спросил меня кто-то.

Я посмотрел на нее, сидящую напротив. Она поводила глазами в разные стороны, как хамелеон. Как будто в ней соединялись два человека. Совершенно разных и совершенно независимых. Ее взгляд с моим не встретился. Она как будто прибывала в каком-то экстазе. Медленно поводя пальцами, перебирая как четки, мои кишки она, казалось, уходила все глубже и глубже в себя.

- Все хорошо, не стоит беспокоиться.

- Подойдите на станции к милиционеру, может он вам поможет.

На подъезде к станции она стала выть и теперь не только пальцы, но и все руки ее обнаруживали суставы в неожиданных местах и тянулись к стоящим. Ей помогли встать, снова придав какую-то новую геометрию ее телу, и она пошла к выходу.

Я пошел за ней. Вышел из метро и медленно пошел. Она села в сквере напротив. Я, пройдя мимо, чувствуя на себе её взгляд, сел дальше. Вскоре появился молодой человек. Такой же составленный из отходов человеческого материала, наспех слепленный, сломавший физиологию. Он упал рядом с ней, они теранулись лицами, не встретившись в поцелуе, и начали выть, иногда дотрагиваясь друг до друга. И буквально через пару минут помогли друг другу подняться и ушли.

Я представил их судорожное соитие. В каком-нибудь общественном туалете и мне стало жутко. Я захотел прямо здесь лечь на траву и заснуть.

Я еду домой.

На секунду мне показалось, что поручень, за который держится эта грузная женщина, отходит о крепления, буквально на миллиметр. Совсем незаметно, но когда эта туша раскачивается при езде, видно как он прогибается и вот-вот готов начать искривляться. Я как загипнотизированный смотрел на этот наполированный тысячами рук кусок метала, и видел, как отражение в нем искажалось от изгиба. Я почти реально увидел, как труба отгибается и, следя за моим взглядом, тянется и тянется к моей голове, упираясь в результате в глаз и вдавливая его в череп. Я даже услышал свой крик. Даже не крик, а какую-то неимоверной силы вибрацию, направленную даже не вперед, а вверх. И мозг от этого взорвался.

Я заставляю себя отвести взгляд, но труба по-прежнему смотрит на меня, она чувствует мое присутствие и готова на все, чтоб от меня избавиться.

Преодолевая какую-то силу я выхожу на первой же станции метро. Наполированные металлические дуги окружают меня и так же давят, и смотрят, моими же глазами смотрят. В меня же смотрят. Я хочу присесть и закричать, сжимая голову руками, чтоб она не лопнула от моего же крика, но борюсь с собой и иду в толпе. С закрытыми глазами. Поток людей несет меня, замедляясь перед ступеньками и эскалатором. И теперь, когда эта километровая лента выносит меня из жуткого подземного царства, я позволяю себе открыть глаза.

Ступенька подо мной начинает дрожать. Она раскачивается из стороны в сторону, грозясь вдавить меня в ребра тоннеля.

Я слышу крик. Зажимаю рот, чтоб проверить, не мой ли он – нет, не мой. Сегодня жертвой стал не я. Все оборачиваются и видят внизу эскалатора девушку, полы пальто которой попали под зубья. Она нагибается, чтобы вытащить его и лента хватает ее за волосы. Забитые на ленте так плотно, что даже не позволяющие себе глубоко вздохнуть, люди не могут обойти ее и огромной массой выдавливают ее, отрывая клоки волос и куски одежды.

Жизнь в большом городе – постоянное ожидание своей очереди.

Сегодня жертва не я. Сегодня жертва не я.

Глава 10

А потом неожиданно появилась она. Просто позвонила и пришла.

- Я замуж собралась. Хожу по салонам. Платье выбираю, - ответила она на какдела.

- Прикольно, а кто он? Богатый бизнесмен?

- Ну что-то вроде того… ты, наверное, первый, кому я скажу, но… я уже не хочу замуж, - я немножко удивился такой чести.

- Ты с ним расстанешься?

- Не знаю… я просто ему скажу. А он уже решит. Но я не хочу замуж. Сейчас. И детей не хочу… вообще.

- А по мне ты скучала?

- Да… наверняка… а ты?

- Скучал, - соврал я.

- А почему? - не поверила она.

- Да не знаю. Просто скучал.

- Я тебя хотела что-то спросить, но боюсь.

- Не бойся, спрашивай.

- Нет, не могу сейчас.

- А когда?

- Сегодня, только позже… хотя… я знаю, что ты ответишь. И перестань раздевать меня. Мне ж не 15 уже.

- Хорошо. Тогда может ты сама?

- Да, я сама. И ты сам. А хочешь я станцую?

- Конечно.

- Ой, а у тебя музыки нет никакой? Я на телефоне поставлю.

Она включила какую-то мелодию и с телефоном в руках стала танцевать, а свободной рукой расстегивать пуговки на блузке. Когда пуговки кончились, она переложила телефон на пол и стала раздеваться обеими руками. Мелодия закончилась и началась сначала. Она разделась легла рядом со мной.

- Так что ты хотела спросить?

- Да не важно… Я уже знаю ответ.

- Ну тогда скажи мне ответ и может быть я догадаюсь какой был вопрос.

- Ты сказал бы “не знаю”.

- Значит это что-то важное.

Мелодия началась сначала.

- Только ты не матерись. Ну, во время этого. Я не люблю, когда мужчины матерятся.

- Хорошо.

- Ты признайся, у тебя кто-то был?

- Нет. Никого у меня не было. И сейчас нет.

- Как же так? Ты что, ни с кем не общаешься?

- Да так. Не особо.

- И друзей у тебя здесь, смотрю, нет.

- да у меня и там их не было. Только тусовка вокруг, а вот видишь – разбежались все и не вспоминаем друг о друге. Встретимся – порадуемся, не встретимся – не велика потеря. Удобно очень.

- Да… что-то в этом есть. Хотя я бы так не смогла. Поцелуй меня. Я хочу что-то забыть.

Что такое сюжет? Сюжет - это пересечение двух гармоний. Одна логичная линия - это еще не сюжет. Сюжет - это когда одна логичная линия пересекается с другой. Причем линии эти не параллельны, а перпендикулярны. Это разнонаправленные лучи. Они не могут не конфликтовать, но при этом обязательно пересекутся.

Если бы Бог пришел сегодня на землю. Пришел в этот город – он бы сошел с ума. Его б подобрали на улице, попытались ограбить, но т.к. воровать у Бога нечего, то избили бы хорошенько, а потом отправили бы в обезьянник. Бог в обезьяннике.

Но долго Бога там держать бы не стали, потому что кому он нужен? Кто станет платить за то, чтоб его оттуда вытащить? Хотя могли бы конечно повесить на него все грехи… не в первый раз… но это ж тоже работа – считать грехи, вешать их на бога. Причем работа неблагодарная. И Бога бы просто отпустили.

Стал бы он ходить по храмам и обвинять РПЦ в отсутствии веры, его б быстренько подобрали нацболы или просто какие-нибудь авангардисты. Но т.к. Бог кране неагрессивен он скоро бы надоел им и они его отпустили бы. Снова. Иди, Бог, с Богом!

А куда он пойдет? Работать он не умеет. Никому он не нужен. Никто ему не верит. Устроился бы работать в макдональдс, жарил бы котлеты, удивляясь пластичности созданной им материи и податливости генов в лучах разума.

Как у любого не реализовавшегося, у него развился бы комплекс неполноценности и он бы завел себе блог. Хотел обозваться “Бог” – заняты все варианты, “Гений” – тоже, “Создатель” – все-все-все забито. “Демиург” – свободно. Но сейчас в слове демиург видят не больше смысла, чем в семизначных номерах телефонов. И стал бы Бог каким-нибудь нейтральным белым мужчиной.

Хотя если б он пришел в Америку из политкорректности он был бы черным мужчиной. В России думают, что к Богу относятся более адекватно и сделать ангелов-таджиков, а Бога шикарным таким грузином еще никто не додумался. Потому что это уже перебор. Всё-таки гармонии должны пересекаться, а не заплетаться в макраме.

Спасибо, лекция окончена.

После того, как она заснула, я высвободился из-под ее руки и пошл в ванную. Вода из-под крана была гнойно-желтого цвета. Я взбил пену, чтоб не видеть этого ужасного зрелища – так получилось перебить какой-то гнилостный запах. Потом я вылез из ванной в облаках пены – не решился смывать ее этой тухлой жидкостью и, слегка обтершись полотенцем, вышел на балкон. Ветер с севера доносил какой-то разряженный легкий запах леса. Не столько перебивающий запах прелости этого города, сколько просто освежая его. Занюхавшись этим потоком, я внезапно почувствовал гнилую нотку. Оглядевшись в поисках источника, я понял, что именно я, а не кто иной источаю этот запах. Я вернулся в комнату, нашел сладкое массажное масло и натерся им, пытаясь замаскировать запах. Местные принюхались, они может даже и не заметят ничего. Может быть и я со временем привыкну к этому беспрерывному гниению.

Когда я проснулся, ее уже не было. Видимо ей удалось забыть то, что она хотела забыть. Мне она даже записки не оставила. На всякий случай я проверил всё ли на месте - на первый взгляд всё.

Еще пьяными ото сна глазами, постоянно дурманимый еще теплой открытой постелью, рассыпая обрывки теплых бинтов сна, я пришел на кухню. Холодильник открывать не хотелось, потому что там был еще больший холод, чем во всей квартире, но нужно было.

Я достал огурец и стал грызть. Безвкусный обычно огурец в этот раз отличился сильным рубным вкусом. Наверное, пропитался от семги. Я достал семгу, понюхал – она испортилась. Дата на упаковке говорила, что она свежая, но от нее воняло. Мне показалось, что восьмерка в цене прищурилась и выронила из своего пузика, оказавшегося ртом, маленький шершавый язычок. Врут. Все. Всем.

Семга ушла в мусорник вслед за огурцом. В холодильнике оставались только замороженные котлеты, пахнущие, почему-то манкой. Это я обнаружил, когда стал их жарить. Неужели в них столько сои?!

Я вспомнил, что иногда такое бывает с цветами. Вот запомнил какой-то предмет, рассказываешь о нем, будто он зеленый, а когда видишь его снова, выясняется, что он оранжевый. Пытаешься понять, как это произошло – невозможно. Очень часто так бывает с переходными цветами. Говоришь бирюзовый, а кто-то представляет ярко-голубой, а кто-то самый обыкновенный зеленый. А с поэтическими цветами что творится! Собери десять человека и попроси намешать на основе красной краски пунцовый и получишь девять вариантов красного и один фиолетовый. Люди видят по-разному, и только Бог знает насколько. Хотя, если находятся какие-то общие слова, люди готовы не замечать этой разности на протяжении всей жизни.

Соевые котлеты с ярко выраженным привкусом крупы из детства я съел даже без хлеба и, умывшись как всегда грязной питерской водой, даже не выпив чаю, пошел на работу.

В городе воняло. Сильно. Даже нестерпимо. В метро меньше, а туман как будто поднимался из сточной канавы.

На автостанции серые вороны клевали свою раздавленную соплеменницу. Там, откуда я родом, они считаются редкостью, а здесь их больше чем людей. Когда я выношу мусор, одна из них подкрадывается незаметно и разрывает пакет. Остальные налетают и начинают ковыряться в моем мусоре. Такое впечатление, будто они перелопачивают отходы моей жизни, чтобы узнать что-то такое обо мне и, когда у них появляются подозрение, смотрят черным глазом, наклонив голову. Так, будто и не смотрят вовсе, а прислушиваются.

Серые вороны. Здесь их больше, чем людей.

Слово не может быть фундаментальным. Оно должно быть как минимум подвешено на нити и постоянно колебаться в своем смысле и значении. И… да! Обязательно чтобы было смешно.

Ах, ваше зло ко мне так мало, что едва ли оно отзовется сейчас хотя бы тараканчиком, а не то что злым человеком, который может угрожать вашей жизни. Потому что нет нужды в том человеке, потому что я сама вас убью. Вот этим молотком.

Она вспомнила, как изнасиловал, а потом совратил он ее, молодую позёршу и красавицу, строптивую как необъезженная корова с лугов Версаля, лишил благородного происхождения. Как рассказывал, разгуливая пальчиками по телу, какую-то чушь! О том, что земля наша полнится только нашими поступками. Что, якобы, весь мир – огромный магнит наших поступков. Вот сделает человек что-то хорошее и появляется на планете пальма или слон, а он плохого различные вредные твари, как то бабки базарные и бактерии, или даже убийцы. Столько всего вмещала его голова, и так было прелестно его слушать. И от прелести этой как будто растворялась она в тумане собственных грез, изредка выныривая в этот мир, чтобы дать ему страстное наставление: там ходу нема, выше бери! И после снова растворялась от жгучих изумлением его карих глаз. А люди, рассказывал он, рождаются от любви. Она и правда родила. Только, такое впечатление, что со зла – жуткого чертенка, пучеглазого и корявоносого, как отец, с отвратительным характером. Видимо, оттуда же.

- Молотком? – изумился он.

- Да! но сначала я выколю ваши безобразные глаза шляпной булавкой, острой, как моя к вам ненависть.

Теперь понятно?

Проснулся я с мыслью о том, что давно не испытывал боли. Очень давно. Осознание этого было настолько явственно, что даже породило некое чувство вины. Я попытался вспомнить, когда еж мне было больно. И не смог. Даже зубы у меня не болели никогда по-настоящему. Как все рассказывают о жуткой зубной боли, вплоть до повышения температуры. У меня было слабенькое нытье, с которым я шел к дантисту (их я никогда не боялся, потому что они не причиняли мне боли), и он очень быстро решал все мои проблемы. И рук я никогда не ломал. Попадал по пальцу молотком, но это не боль. Не было той всепоглощающей, сжимающей голову в тиски боли. Не было и все.

Было очень похожее состояние, но не от физического, а от психического раздражения. И это пугало.

Я взял и укусил себя за палец, но очень больно не получилось. Тогда я прощупал кисть, нашел чувствительное место на запястье, и укусил там.

Мне показалось, что я даже услышал скрежет, и глаза мои заслезились, но все это было легко и терпимо.

Не удовлетворившись результатом, я встал и подошел к окну. Остатки инстинкта самосохранения не позволяли мне нанести себе какой-то серьезный ущерб. На кухне я порылся в ящике со столовыми приборами. Ножи, штопор, вилки – все это казалось таким невинным и безобидным, неспособным причинить настоящую боль. Хотя штопор. Я взял его и упер в ладонь. Зажмурившись, сделал первый виток. И взвыл от боли. Это - то!

Сидя на корточках, я уже не кричал, а просто хрипел и сопел, заливаясь слезами и чувствую, как горит от прильнувшей крови мое лицо. Медленно я вкручивал штопор уже в другую ладонь. Пока не потерял сознания.

Очнулся я в луже крови. Штопор сидел в моей правой ладони уже как свой, не доставляя никаких неудобств. Я почувствовал какое-то ноющее тянущее чувство, когда вытаскивал его, но не более того. Через несколько минут хлынувшая было снова кровь успокоилась сама. Помыл руки, нашел бинты и перевязал ими ладони. Потом вернулся на кухню, посмотрел на лужу собственной крови. Убирать все это сейчас не хотелось. Да и не было острой необходимости. Запаха крови я не ощущал вообще.

Прижимая к себе полупустой пакет с мусором (мусор я стал выносить часто, чтобы избавиться от отвратительного воздуха), не давая разорвать его воронам, я шел через двор. Вороны охамели настолько, что буквально кидались на меня, и иногда мне приходилось пригибать голову, чтобы не остановить слишком низкий полет одной из них. Донеся свое сокровище в целости и сохранности, я поставил его на переполненный бак, разогнав ворон рукой. Как ни странно, они послушно расселись, кто на ограждении зоны для мусора, а кто на асфальте. Последние через несколько секунд стали прохаживаться от нечего делать поклевывая асфальт или, может быть, принимая его части за что-то живое.

С ограждения моих действий ждали десятки черных глаз, периодически сменяя друг друга. Я поставил пакет, но силы отойти и отдать на растерзание этим зверям еще один день моей жизни в себе не мог найти. Я стал рассматривать чужой мусор. Перевернул какую-то картонку, чтоб узнать, что кто-то покупает эти жуткие пельмени, а вот кто-то нашел мыло из старых запасов. А кто-то до сих пор сам чистит картошку. Я давно не ел настоящей (не порошковой) картошки, а эта, судя по форме обрезков, была еще и не генетически модифицированная. Настоящая кривая огородная картошка, которая портится за зиму, превращаясь в некое растительное подобие хряща. Я взял один из очистков – он был в земле. Она росла в земле и ее не мыли с мылом, перед тем как положить на прилавок! Я понюхал – пахла картошка сладко-сладко. Как какой-то фрукт. Не удержавшись, я откусил маленький кусочек. Маленький настолько, что даже не почувствовал его вкус, а стал гонять уже пережеванный в полости рта, пытаясь нащупать ту зону, которая распознает эту сладость.

- Что ты здесь делаешь?

Хотя я не собирался глотать, я поперхнулся. Передо мной стояла Лиза. Высокая и красивая.

- Что ты здесь делаешь? – только и нашелся сказать я.

- Я к тебе иду, а вижу ты тут… с мусором…

- Забудь! – бросил я очистки и вытер руки о себя. - Что ты хотела?

- Что я хотела?! Ты не берешь трубку, не отвечаешь на смс! Я все дворы здесь облазила, разыскивая этот!

- Ну?

- Зачем я с тобой связалась… ты жрешь с мусорки… неужели все так плохо… все…

- Это не то.

- Да че там… что мне так не везет.

Она опустилась на корточки и закрыла лицо. Некоторые вороны слетели с ограды на землю и стали медленно обступать ее.

- Все будет хорошо.

- Ты - придурок! – она вскочила и кинулась ко мне. Лицо ее раскраснелось. – Я беременна, а ты все будет хорошо. Ты сволочь, я тебя ненавижу.

- Да я сволочь, можешь меня ненавидеть.

- Я об стену готова разбиться… а ты… дай я хоть ударю тебя.

- Ударь, - но сил у нее не хватило.

- Тебе все равно. Тебе все равно все равно…

Я промолчал.

- Не молчи!

- А что я должен сказать?

- Ты же мужчина. Скажи, что мне делать. Я не знаю. Что делать с Наташкой?

- Какой Наташкой?

- У меня девочка будет. Уже сказали.

- Ого срок! Запустила… Плохая примета давать имя не родившемуся ребенку.

Она из ворон клюнула свое отражение в бляшкее ее туфельки.

- А! – вскрикнула она. – Убери ее.

- Она не моя. Ничего она тебе не сделает.

- Что мне делать?

- Аборт.

- Я не могу, я боюсь. Это грех. И срок уже.

- Не думай об этом. Живи проще.

- Живи проще? А ты можешь? Ты сам можешь жить просто? Я не могу. Сколько пыталась – не могу. А ты, если можешь, живи! Живи!!! Проще!!! – она орала на весь двор, а вороны нацелили на нее свои клювы как будто микрофоны репортеры. – И чтоб ты сдох.

- Все мы рано или поздно…

- Придурок… - она разрыдалась. Я пошел к подъезду, оставляя ее наедине с воронами-репортерами, косившимися на ее туфли.

Как это иногда бывает жутко обнаружить, что рядом с тобой стоит человек, которого ты до этого не заметил. Возле которого ты провел несколько минут, уверенный, что один и распустивши вокруг себя слизистый кокон мыслей. Он как будто вгрызается, этот случайно обнаруженный человек, в твои мысли, и ты лихорадочно начинаешь вспоминать, не надумал ли ты чего-нибудь лишнего.

Рядом со мной обнаружился человек с бельмом в глазу и нижней частью лица, лишенной челюсти, свисающей как будто фартук. Все речевые усилия его кончались колебаниями этого фартука и не приводили к членораздельной речи. Я попытался понять, что он мне говорит, но, не поняв ничего:

- Извините, я спешу, - я замешкался с ключами и пытался продумать свои движения так, чтобы быстрее проскочить в квартиру и не пустить его. Почему-то я был уверен, что он непременно захочет проникнуть ко мне в квартиру.

И тут его голос громыхнул со всех сторон. Как будто репродукторы были установлены у меня в голове. От неожиданности я потерял сознание.

Глава 12

Башня. Настолько высокая, что даже птицы не верят в ее реальность. В форточку влетела стайка воробьев. Та ее часть, что не врезалась со всего размаху в оконное стекло, оставив едва заметные красные точечки бисерных капелек крови. Неразрываемым потоком она пролетели к углу у входа, врезались в стену, пересекая друг друга крыльями, добавив к уже коричневым следам свои свежие, красные, и вылетели в дверь.

Я остался наедине с заведующим. Подойдя к окну, я различил множество старых, засохших следов на стекле. Множество капелек птичьей крови. Чуть-чуть наискосок – еще одна башня. Судя по бархатным пустым глазницам – заброшенная. Я мог бы допрыгнуть до нее. По крайней мере стоит попытаться. Потому что это – не жизнь.

- А вы любите Достоевского? – в очередной раз пытается он завести разговор.

- Он шизик, я его боюсь.

- А мне все время кошмары снятся, когда его читаю. Все время. Как будто город меня давит, давит. Как будто это какой-то огромный кишечник и он должен меня раздавить. В этом его функция. Раздавить и переработать.

- Ужасно! – над нашим разговором жужжит пила в соседней комнате. Мерно. С небольшими перерывами. По всем законам я должен уже привыкнуть к этому звуку. За несколько дней, что идет казнь, но не могу.

- Но я нашел выход. Я его летом читаю. В белые ночи. Просыпаешься – светло вокруг и все кошмары уходят.

- Да, белые ночи как будто специально созданы, чтоб прятать в них сны – инвалиды памяти. Кошмары этого города… А пилы дезинфицируют?

- В смысле?

- Ну, там 70 человек, вместе со мной, ложатся под пилу. А вдруг инфекция?

- Да, каждые несколько часов меняют пилу. Вместе с отрядом медиков. Старая нагревается, - он замолчал, подошел к стене, размазал пальцем кровь, попытался стереть ее, кровь лишь поменяла рисунок. Ее даже больше стало. – Знаете, если б мне пришлось… я был бы рад инфекции. Все равно начнется агония. Завтра утром здесь невозможно будет находиться. Стоны, агония. Хотя операции делаются по всем правилам, не всяки организм может перенести… проходит наркоз и начинается.

- По всем правилам… а вы, как человек, думаете – это справедливое наказание? Ведь это ж страшнее смерти – такое существование. Растение. Ты даже подтереться не можешь…

- Но у вас же будет сиделка.

- Ужасно. Лишать человека даже одиночества… а если я выброшусь из окна, вам ничего не будет.

- Вообще-то вы должны находится в аудитории и присутствовать при операции. Я сделал исключение только для вас.

- Значит еще не все… как же неуклюжи люди бывают в свей доброте, и как сообразительны…

- Вот вы точно как Достоевский говорите. Я прямо читаю и зачитываюсь.

Я очнулся на лестничной площадке человека с лицом-фартуком уже не было. И был ли он. Я нашарил в кармане ключи от квартиры и, водя домой, сразу же плюхнулся в кровать. Нужно постелить чистое белье - было предсонной моей мыслью. Но даже запах грязного белья не помешал мне тут же отрубиться. Или я был настолько слаб, оттого что в последние дни практически не мог ничего есть.

Глава 13

Я шел домой, повернулся было к подъезду, но опешил. В темноте промелькнул огонек. Снега не было, значит это не блик. Этот маленький красный огонек напугал меня сильнее ясной вспышки света. Напугал своей призрачностью. Я остановился и прислушался – передо мной определенно кто-то был. Простоя секунд десять я, пытаясь изобразить, что вспомнил о каком-то деле седлал несколько шагов назад вперед спиной, а потом развернулся и пошел. Решил обойти вокруг дома и зайти со стороны окон, по узкой твердой полоске у фундамента. Тогда бы в свете окон я видел бы, что кто-то стоит у подъезда. Так и сделал. Никого у подъезда не было. Я спокойно зашел.

- Алло, что ты хотела? – решил я наконец ответить на её звонок.

- Это не Лиза…

- Извините. А почему вы?

- Она умерла…

- Я? – попытался я в одном слове выразить все смущения и заглушить всплывающие в памяти сцены самоубийства несчастной Лизы.

- Вы у нее в телефонной книжке в разделе друзья. Я всех обзваниваю. Завтра кремация.

- Я в друзьях?.. а что случилось?

- На нее напали волки.

- Как?

- Вы не слышали разве? Все газеты пишут. Из-за плохой зимы волки пришли в город. А она по делам ездила на Дыбенко. Там же посадка совсем рядом. И они на нее напали. Прямо в толпе. Никто больше не пострадал, а они выхватили её и потащили… все газеты пишут.

- Я не могу завтра… я уезжаю из города…

- Извините за беспокойство.

Я хотел поблагодарить за звонок, но… благодарить? Спасибо…спаси Бог, нас всех.

Я представил как голодные волки выхватывают мою Лизу из толпы и грызут ее. Все кричат, бегут, ломятся в станцию обратно, а оттуда напирают выходящие, не знающие, что происходит.

Из-за плохой зимы волки пришли в город и убили мою Лизу. Плохая зима.

Я как скомканный лист бумаги, ощущая каждое дуновение ветра и отвечая на каждое неконтролируемым содроганием, отзывающимся спазмами, добрался до станции мето пешком. У газетной раскладки стал и смотрел на передовицы. Ничего ни о волках, ни о плохой зиме. Зима как зима. Тогда я стал брать газеты и смотреть, что внутри. Первые я пролистывал медленно, вчитываясь в заголовки дайджестов, а с третей уже быстро хватать, шерстить, искать “волки”, “зима”, “волки”.

- Ить-ить-ить! – пытаясь проглотить язык выдала торговка. – Что ты все смотришь и смотришь?!

“Про волков, про волков не пишут?” - я не понял, сказал ли я это или только подумал. И в этот момент показалось, что и все предыдущие мысли я тоже проговаривал. Мне стало стыдно. Я бросил газету и ушел под землю.

В переходе жестом за плечо меня остановил мужчина с двустволкой. На нем была зеленая куртка, зеленые плотные штаны, набитые ватой и военные сапоги. Он внимательно и от того молча посмотрел мне в лицо. Даже не в глаза, а в лицо, а потом тем же жестом по плечу, но уже в другом направлении, велел мне идти. Я пошел, чувствуя на себе этот взгляд.

А куда я пошел? Мне никуда не надо. У меня даже жетона нет. Я вышел из дома за газетами, а потом эта дура сбила меня с толку. Я развернулся и, прорезая толпу, прорезаемый взглядом человека с двустволкой. Когда он смотрел, на меня он щурился одним глазом, как будто целился, но полностью глаза закрыть себе не позволял. Его самого забавляла эта игра.

- Извините, а вы кто? – неожиданно для себя я сам подошел к нему. Его вопрос удивил, прищуренный глаз его уже не справлялся со своей ролью и вынырнул из-за век. И тут же стало заметно, что на один глаз он близорук, а на другой дальнозорок и потому он так странно на меня смотрел.

- Инспектор по зачистке.

- Зачистке кого? Почему с незачехлёным оружием в городе?

- От волков. Волки в город пришли.

- А почему в метро? Волки ездят в метро.

И снова в глазах его установилось равновесие. Один он прищурил и посмотрел на меня так, как будто что-то хотел разглядеть в черепной коробке, внутри.

“Иди, парень”.

Так значит они уже здесь. Они уже в метро. Волки и наши спасители.

Ускользая от этих разнонаправленных кинжалов мы идем на работу. Два кинжала в спину. Два глаза – один близорукий, второй – дальнозоркий. И на турникетах кинжал в руку – контроль пассажиров по бесконтактным проездным картам, а там, на работе еще один чип, считающий часы в офисе и на обеденном перерыве суммируют наши расходы, чтоб потом для нашей же выгоды. Нам же всё. Дать нам скидку. Чтоб мы меньше заплатили. Но все равно заплатили. А потом дома. Булавки-булавки-булавки кредитов. По чуть-чуть, по сто рублей в день на компьютер, на телефон. А потом гильотина единого номера налогоплательщика – бац! И для нашей сохранности нас же в морозильник. По частям. И мы там годами лежим, отдельно от мозга и сохраняем свежесть.

Глава 14

Я не помню как, но снова оказался в метро. Сидел и смотрел на свои руки. И они как будто отдалялись. Они лежали на коленях, но кисти были дальше обычного от локтей. Я попытался вцепиться в колени и не смог. Выпученными глазами я смотрел на отстающие от меня руки и боялся, что сейчас, от движения поезда, во время остановки они просто упадут на пол и выходящая толпа их растопчет.

- Девушка. Извините, - обратился я к соседке.

- А?

- Вы не могли бы мне помочь?

- Как? – уже с опаской спросила она.

- Подержите мои руки.

Она отвернулась, а из-за голов на меня стали выглядывать другие головы. Я отбивал их своим прямым взглядом, а они все лезли. Доехав до конечной, я дождался пока вагон опустеет, и поднял колени так, чтоб руки упали мне на живот. Потом распихал их культяпками по карманам и пошел. Пересел на встречный поезд и поехал к своей станции.

- Все хорошо, я смогла, у меня получилось.

Я не оборачивался, обнимая обрубком поручень поручень. Попытался разглядеть ее отражение в стекле, но помешала рекламная наклейка. Она обняла меня сзади и положила голову мне на спину. Много людей вышло и освободились мета. Она потянула меня за руку и посадила рядом с собой.

- Видишь? – спросила она.

- Это ты?

- Да!

- А как же… - странно, я даже не боялся, что нас кто-то услышит.

- Ты еще не понял?

- Чего?

- Ну я отдельно, а, - она прошептала на ухо мне только одно слово “тело”, - отдельно.

- И я?

- Да.

- А где же мое?

- Не знаю… да и не важно. Ты еще не заметил?

- Чего?

- Нас не видят?

- Как?

- Ну не замечают.

Она стала посреди вагона и стала танцевать и что-то напевать. Никто не реагировал. Все те же серые лица, рельефные от серого света как будто мешки с картошкой.

- Давай, и ты!

- Я стал и стал танцевать рядом с ней.

- Вот видишь – никто.

Я оглянулся и не встретил ни одного взгляда.

- А такие же?

- А их немного.

И она растворилась.

А потом ждала меня на кухне дома.

- Они нашли тебя? – указала она на засохшую лужу моей крови.

- Нет, это я сам.

- Тебе было больно?

- Да.

- И мне было больно. Обними меня. Не бойся, твои руки снова на месте.

Она стонала мне в ухо. Эта сука стонала мне в ухо своим противным голосом. Я подумал, что если она сейчас же не заткнется, то у меня упадет, и закрыл ей рот ладонью. Она стала уже мычать, но еще громче и старательнее, чем стонала. Я попытался отключить слух, уйти в медитацию, просто пилить ее и ни о чем не думать, настроиться на волну ритма и ни о чем не думать, но своими криками и мычанием она выдергивала меня из этого состояния. Тогда я пытался поймать ритм ее вздохов и войти в транс в этом ритме. У меня стало получаться. Я почувствовал как будто отключась, время теряется, я сжимаюсь в точку. сознание скакнуло и выбросило меня обратно, но если смог один раз, то смогу еще. Я вспомнил ту точку и снова ушел в нее.

Интересно. Сознание отключено, выходит подсознание и занимается тем, на что оно всегда было направлено – абсолютная свобода. Наверное, нирвана где-то здесь, а не в воздержании и многочасовых медитациях. А потом наступила темнота. Расслабляющая темнота. Я не пытался из нее вырваться. Я был уверен, что автопилот доведет дело до конца, и позовет меня, когда будет нужно. Все это произошло в один миг. Темнота сменилась оглушающим криком. Я очнулся весь мокрый от пота. Так я еще никогда не кончал, у меня даже ноги свело судорогой. В такие моменты не чувствуешь разницу между удовольствием и болью – все едино. Какое-то бархатно-нервное ощущение.

Она орала как сумасшедшая – неужели и ей это удалось, а потом она стала лупить меня со всей силы и брыкаться. Я спутал наши ладони и распял ее – она извивалась и кричала, но я был намного тяжелее её, и она не могла даже вытолкнуть меня из себя. Так продолжалось секунд двадцать, а потом она обмякла и замерла, даже там, внутри у нее ничего не шевелилось. Я слез с нее, лег рядом и только сейчас мне показалось, что простынь сильно уж мокрая. Я вскочил с кровати и включил свет – она лежала вся в крови с перегрызенным горлом. И это не Лиза. Где же Лиза? Я посмотрел на себя – я тоже был в красных разводах, как будто вылезший из кожи.

Неужели и я?!

Я сразу вспомнил те глаза. Неужели не ушел, а в агонии, в горячке придумал это свое спасение… я подошел к ней – она еще была жива. Только пульс замедленный – я осмотрел рану – кровотечение было. Сильное, но не фонтан. Я только содрал кожу.

Может ее еще можно спасти. Спасти? И она станет тоже такой… хотя, если такой, то она сама выкарабкается. Я же выкарабкался.

Я сел на пол рядом с ней. Кровавое пятно на простыне стало коричневеть по краям. Я взял ее руку. Перемазанные кровью наши пальцы как будто слились в единое целое. Как будто превратились в какой-то выдранный орган. Я стал по одному разгибать ее пальцы и увидел, что руки наши похожи на сердце, окровавленное сердце. И я чувствовал его биение – ее пульс. И снова ушел в темноту, снова все сжалось и выбросилось через мгновенье – мгновенье для того мира и несколько часов для этого. Выбросилось холодом ее руки – сердце остановилось. Я разрушил его, отпусти ее.

Значит она не смогла. Значит здесь все по-другому…

И все на меня косились. Все что-то знали. Обо мне или о ком-то, но косились на меня. Или на мою корзину, полную свечей.

- Карточка есть?

- Что?

Кассир стала молча проносить мои свечи через красный луч. Одна за одной. И каждая давала мерный пи-пи-пи-пи… Снова на мгновенье нырнул и очнулся от страха, что и ее. Сейчас. Здесь. при всех. И тогда уже ничего не исправишь…

- Одна тысяча пятьсот сорок.

- Что?

- Одна тысяча пятьсот сорок. Пакет нужен?

- Да… - наконец-то пришел в себя я.

Взял пакет и стал складывать свечи. Как будто загружая свое сознание – я ее убил, загрыз, как волк. Нет… волк бы съел. Волк просто так не убьет. А я ее просто так. Как человек.

Прийдя домой, я достал кастрюлю, поставил ее на огонь и положил в нее несколько свечей. Они плавились очень красиво, а я подкладывал новых. Когда кастрюля почти полностью заполнилась парафином, я отнес ее в ванную и тонкой струйкой облил ее. Кожа ее, еще мертвая, покрылась черными пятнами от расплавленного парафина, как будто протестовала против такой своей участи. Свечей хватила на две с половиной кастрюли, но мне удалось закрыть все ее тело.

Глава 15

- А ну давай, давай! Положи голову на стол. Все зубы мигом проглотишь. Маме она расскажет. На помойке будешь жить со своей мамой. На мои деньги, ****и, живете. На мои! И пью я на свои деньги, и срать я хотел на твою маму. Ляг, спи. Или ешь. Только не ори. Заткнись. Пять тысяч на очки. Я фигею. За что пять тысяч, чтоб через месяц ты их укокошила. Куда пошла. Ложись спать. И я спать буду, - этот шум мешал мне заснуть на верхней полке.

- А можно, когда проснусь, я тебя разбужу? – каким-то чересчур спокойным голосом спросила дочка.

- Можно. Только не сразу. Дай человеку отдохнуть.

- Папа, я тебя люблю, дай поцелую.

- Спи.

Он затих, а она пошла гулять по почти пустому вагону. В одном из купе увидела меня. Сначала испугалась и убежала, но потом, влекомая детским любопытством, вернулась.

- Привет.

- Привет, - ответила она, прячась за перегородку.

- Грушу хочешь? – предложил я.

- Нет, я только что поела. Тебя как зовут?

- Андрей.

- А я Оля.

- Молодец.

- А у меня папа тоже Андрей. Но он сейчас спит, а ты что делаешь?

- Ничего.

- Тоже спать будешь?

- Да пока не собирался.

Она села рядом со мной на полку и стала разглядывать мою волосатую коленку, выглядывающую из-под шортов.

- Тебе не холодно?

- Да нет…

- Это потому что ты такой пушистый.

Я засмеялся, а она стала гладить мою ногу. А потом и вовсе легла мне на колени.

- А мы домой едем, к маме.

- Я тоже домой, но я сам живу.

Она задумалась, нахмурилась.

- Я тоже хочу жить сама.

- Почему?

- Ну не знаю… может не сама, но без родителей.

Лежа на коленях она стала гладить меня по животу. Я почувствовал какое-то непристойное возбуждение и пошевелился, попытавшись причинить ей неудобство. Она поняла мой жест и встала, но тут же оперлась рукой на мою промежность. Я почувствовал наступающую эрекцию. А она ничего не заметила или сделала вид, продолжая преданно смотреть мне в глаза. Как будто нанизав мой череп на какую-то стеклянную ось, с которой я и рад бы соскочить, но не мог.

- Мы на озере были. Много купались.

- Молодцы. Долго были?

- Я не помню… долго. Да, долго. Я хочу в туалет.

- Сейчас стоянка долгая будет. Он закрыт.

- Но я хочу!

- Иди к папе.

- Он спит и просил его не будить.

- Ладно, пошли.

Когда-то я украл у одного проводника треугольный ключ и теперь часто им пользовался в дорогах, пренебрегая санзонами. Мы прошли в конец вагона к уже запертой двери. Я открыл ее, впустил девочку и сам юркнул следом, заперев за собой дверь.

- Помоги мне.

- А ты сама не можешь?

- Когда качает – нет.

- Что мне сделать?

- Держи меня за коленки, а я буду держаться за тебя.

Она сняла штаны, трусики. Я подсадил ее на стульчак. Она села на корточки, держась за мои руки и выдала прозрачную золотистую струю из еще нежной кожной складки между ног. Как будто из разломившегося абрикоса пролился сок. Несколько капель остались на ней.

- У тебя нет салфетки?

- Есть, - я полез в карман.

- Вытри меня.

- А сама?

- Я упаду.

На секунда я задумался, но протянул руку. Она подалась навстречу и, упершись в салфетку, стала двигаться.

- Не убирай.

Она терлась о мою руку. Я выбросил салфетку и стал ей помогать. Сладострастными глазками она смотрела на меня. Я расстегнул ширинку и стал поддрачивать. Она закрыла глаза и, чуть не упав, сжала ножки. Я поставил ее на пол, взял за затылок и засунул головку члена ей в рот. Она широко открыла глаза, недоумевая, что происходит, прислушиваясь к новому вкусу.

Когда я кончил и отпустил ее затылок, она посмотрела на меня, не закрывая рта, полного спермы.

- Глотай! – улыбаясь, сказал я.

Она сделала усилие, но несколько капель все равно просочились между ее губ и стали медленно сбегать к подбородку. Я собрал их пальцем.

- Что это?

- Так делают мужчины, когда кого-то очень сильно любят.

- Значит, ты меня любишь?

- Да.

Я присел на корточки и стал пальцем в сперме водить по ее промежности. Она снова затихла и зажмурилась. Почувствовав, что она движется мне навстречу я засунул в нее мизинчик.

- Ой! – она вскрикнула и прижалась ко мне.

- Все хорошо, успокойся, - ласково сказал я.

Я помог ей умыться. Все это время она молчала, но по ее движениям я понял, что теперь мы сблизились даже больше, чем родственники.

- Только никому не рассказывай. Я сейчас выйду, а ты выйди через несколько минут.

- А как я узнаю, что несколько минут?

- Ты знаешь какую-нибудь песенку?

- Да. “А ты меня любишь – ага! Любить меня будешь – ага!”

- Вот спой ее два раза и тогда выходи.

Я вышел из кабинки, пошел к своему месту, забрал рюкзак и выскочил на перрон.

Поеду домой следующим поездом.

(c) все так любят этот значок, но ведь он ничего не значит