Мсьё Корнишон

— Нет, нет, даже и не просите меня, — запротестовал я несколько лукаво, — ну сколько уже можно? Эту историю вы все прекрасно знаете, слышали, и не раз. Так зачем же рассказывать её снова?

— Ну, пожалуйста, расскажи…

— Да уж, будь так любезен.

— Расскажи, расскажи, — эта история как своеобразный символ… счастливый… когда ты её рассказываешь, наш поход удаётся на славу!

Мои друзья-походники наперебой начали уговаривать меня в очередной, -надцатый уже по счёту раз поведать рассказ о мсьё Корнишоне. Что в том рассказе мои друзья находили захватывающего, почему он им так нравился, я не понимал, да они и сами-то толком не могли объяснить свою прямо-таки мистическую привязанность к вышеупомянутой истории. Признаться честно, и мне она нравится, потому рассказываю я её всегда с удовольствием и с каким-то особым шармом и мастерством, хотя каждый раз говорю себе, что больше никогда не буду этого делать. Почему? Да уж больно рассказ печальный… к тому же Корнишон — царствие ему небесное! — был моим хорошим другом… А ведь говорил я ему, говорил: «Смотри, Паша, оставь эту затею, — это не твоё…» — а он меня не слушал. Итак, недолго подумав, я всё-таки согласился пойти друзьям навстречу и рассказать о мсьё Корнишоне ещё раз…

…Его звали Павел Лопухов. Молодой человек: простой, обыкновенный, черноволосый, скуластый, чуть выше среднего роста, а в целом мало чем отличающийся от других молодых людей своего возраста (а именно лет двадцати); одевался Паша так, как удобно, а не как модно; учился в университете, изучал экономику, обожал русский рок, походы, литературу, а также одну девушку…

Они познакомились случайно, на остановке. Он как её увидел, так решил подойти и заговорить. Вообще же нужно отметить, что Лопухов был мастером каких ещё свет не видывал по знакомству с девушками в общественных местах: на остановках, в кафе, барах, дискотеках, просто на улицах. За это, кстати, он и получил своё прозвище — мсьё Корнишон. Корнишон — потому что всегда при этих самых знакомствах казался (ну или старался казаться) неким таким живчиком, и видом, и поведением напоминающим крепенький огурчик, корнишончик, что находится в банке и никак не позволяет себя вытащить оттуда, постоянно ускользая от вилки, пытающейся его зацепить; таким же суетливым, скользким и быстрым был и Паша. У него так быстро всё менялось, что поговорка «семь пятниц на неделе» — та ему не подходила, поскольку у Корнишона было не семь, а двадцать семь пятниц на одной неделе. А обращение «мсьё» Паша заслужил оттого, что при встречах с девушками очень часто употреблял французские слова и выражения, как например: «mon soleil» , «et tu es aujourd'hui tr'es belle!» , «seulement pour vous, mademoiselle!» и так далее и тому подобное. О чём он с ней заговорил, мне неизвестно. Но он ей, видимо, сразу понравился, что называется запал в душу. Они стали созваниваться, потом, немногим позже, встречаться.

Та девушка звалась Катей. Чернявые волосы, невысокая, нефигуристая, — была она не сказать что красавица, но весьма недурна собой; у Кати было смугловатое лицо и чуть узковатые симпатичные глаза, сразу же напоминающие о её далёких татарских или башкирских корнях; и в тех глазах всегда виделось безразличие и спокойствие, но таился за ними целый огромный, никем до Корнишона не разгаданный мир.

Однако именно здесь и нужно сказать, что был также ещё один, кто попытался разгадать её мир, понять и стать частью того мира. Но что-то не получилось, не задалось.

Он Корнишону являлся не то чтобы другом, но и не рядовым знакомым; наверное, он был ему даже кем-то вроде приятеля-единомышленника, — так будет вернее. А имя у него тоже такое нынче редкое было — Аристарх. Так вот, этот самый Аристарх — парнишка с заниженной самооценкой, тьмой предубеждений и во всём считающий себя неудачником — любил, как и Лопухов, русский рок, литературу, походы и ту самую девушку Катю… Они вместе учились с Катериной, и Аристарх был в неё влюблён, давно. Но как ни говорил он ей о своих чувствах, как ни пытался ей свою любовь доказать, ничего путного из этого не выходило, — она попросту не давала ему шанса и пресекала все его попытки и старания. Он знал, что ничего для неё не значит, но до тех пор, пока Катя не повстречала Пашку, надежды его не покидали. Аристарх поначалу их вместе не видел. Ему о них добрые люди сказали. Он не поверил: «Кто у неё парень? Кто? Ещё разок можно повторить? Пашка, говоришь? Пашка Корнишон? Да это бред какой-то, ошибка наверняка. Вы, верно, друзья, надо мной смеётесь просто! Да он же бабник! У него каждый день подружка новая». Но однажды их увидев, ему стало не до смеха. А через несколько дней у них с Корнишоном состоялся разговор, после которого Аристархушка уяснил, что всё для него кончено. Пашка всем и вся трещал, что это у него серьёзно, что он никогда ещё в своей жизни не был так влюблён, что они с ней, мол, одно целое. То же самое, что интересно, говорил и Пашкин оппонент. Только вот одному она позволила доказать свои чувства, а другому нет. Нет — и всё, хоть убей! А уж почему — один Бог разве что ведает, да и сама Катерина.

Прошло время, месяцев пять-шесть, кажется. У Корнишона с Катькой была назначена свадьба. Ну везде, понятно, веселье, куча друзей, все в предвкушении этого праздничного события, все Пашку поздравляют. Отовсюду только и слышалось: «Вот это новость! Слыхали?! Корнишон-то женится! Угомонился наконец…» А в ответ от кого-то со смехом слышалось: «А перед этим зато скольких в своей койке угомонил!» Так или иначе, только день свадьбы приближался. Всем радость; всем, кроме одного… Бедный Аристархушка уже и траур себе по этому случаю приготовил. «Вот в тот день, как поженятся они, я и умру. В этот же точно день, в ту же минуту, при венчании, когда прозвучат слова священника, мол, жених может поцеловать невесту…» — так и говорил Аристарх, а многие его жалели, но лишь на словах, а за спиной за Корнишона радовались.

И говорят, что Аристарх будто той ночью, перед венчанием, молился не смыкая глаз. Молился, чтобы сорвалась та свадьба, чтобы чудо произошло. Он утверждал, что знаки многие видел от Всевышнего, что Катерина ему судьбой и Небом предназначена. А с Корнишоном она, дескать, несчастливой будет, что порушится их брак и не успев начаться. И когда он молился, в то же самое время, представляете, Пашка-то — ну Корнишон! — окучивал вместе с друзьями на мальчишнике другую! Вот красавец, а?! Каков! А самое главное — никто ничего не узнает! Вот рассказал он это мне на следующее утро, только ты, говорит, о том инциденте никому. По чести-то, конечно, я бы и должен ей или тому же Аристарху (с которыми, я забыл упомянуть, также был знаком лично) поведать сей факт, ан нет: Корнишон таким доверием у всех, включая меня, пользовался, что предать его и подставить я не мог никоим образом. А вот Господь Бог его наказал. Утром ещё, в день своей свадьбы, Корнишон был живой и здоровый, но вот случилось непредвиденное…

В то время была ранняя весна, было тепло, и сосульки с крыш домов, гигантские, тяжёлые, коварные, так и падали. Ну одна и на голову Пашке досталась. Я, друзья мои, признаться, и не знаю, какая оценка у Корнишона по основам безопасности в школе была и кто ему эту дисциплину преподавал, вот только про элементарную безопасность Пашка в тот миг забыл. И упала та злополучная сосулька, и умертвила Корнишона. Не слушать ему теперь русский рок, не ходить в походы, не быть бойким огурчиком перед девчонками, не целовать милую Катерину… Вот так, братцы… Не дождалась невеста жениха.

Катерина весь день сама не своя была. А что Аристарх? Нет, он не радовался… во первых, убит человек; во-вторых, друзья мои, не просто человек, а приятель-единомышленник; ну а в-третьих, когда любимая девушка в слезах — какая же может быть радость?

Ну а вечером он увидел её, всю заплаканную, с опухшими от слёз столь драгоценными ему глазами; такой он её увидел в первый и последний раз. Она стояла на крыше двенадцатиэтажного дома и собралась прыгать вниз, в подвенечном платье. Аристарх немедля побежал к ней; хорошо ещё, что дверь в подъезд, ему совершенно незнакомый, была открыта. Он молнией взобрался на крышу, но опоздал… Катерина уже решилась и прыгнула. Да, да, — жизнь без мсьё Корнишона Катюше показалась ненужной.

Аристарх так же решительно побежал с крыши обратно. На труп Катерины, лежащий прямо у подъезда было невозможно глядеть, белое платье запачкалось алой кровью. И удивительно, никого рядом не было. Только Аристарх склонился над ней и, не в силах сдержать слёзы, закрыл лицо руками.

А дальше, мои уважаемые, — самое любопытное, от чего меня самого всегда в дрожь берёт. Кто-то сильный разжал Аристарху ладони. И он ослеп от яркого белого света, исходящего от женщины, стоявшей рядом. Он её не разглядел, настолько свет был ярким, в тысячи, а то и в десятки, наверное, тысяч раз превосходившим по силе свет солнца. С женщиной были ещё двое, тоже в белом. Но кто это были такие, Аристарх понять не смог.

— Там тебя услышали, — сказала женщина, — если желаешь, чтобы воскресла та, о которой молился ты, — да будет так. Но тогда ты должен от неё отказаться. Ибо она не для тебя. Она воскреснет по моему слову, ибо дано мне сделать это, но как ты скажешь ей, что любишь, тут же умрёт вновь.

И он согласился. И воскресла она, поднялась и пошла к дому, больше покончить с собой не пытаясь. А он был так рад, что снова живой её видит, так рад.

Про уговор Аристарх не забыл. Он начал думать обо всём подряд, лишь бы только не о Катерине. И мысленно возжелал смерти. Он всегда мечтал спасти ей жизнь, стать для неё героем. И свершилось: по его молитвам её воскресили, и смерть ему вскоре была дана, — тем же несчастным вечером его переехала машина. Последними словами его стало: «Отмучился наконец-то… Как загадал себе, так и вышло…Эх…»

…Прошло уж с тех пор лет двадцать. И не только мы с вами Корнишона вспоминаем. Они нынче рядом лежат, на одном кладбище, — и Корнишон, и Аристарх. И частенько довольно к тем могилам наведывается знатная уж, замужняя дама, та самая, что Корнишон когда-то своей Катей, своим Солнышком называл…

Март, 2008