Тимофей

Тимофей

* * *

Звали этого мальчишку Витькой. Фамилия - Тимофеев. Отсюда и прозвища-«Тимофей», «Тима», «Тимка». Жил он по соседству с нашей квартирой. Семья состояла из шести человек. Отец с матерью и четверо ребятишек (двое мальчишки, две девчонки). Витька был старший. Могло бы быть в их семье и пять детей, но один (мальчик) умер в малолетнем возрасте. Отец Витьки, дядя Ваня, и мать, тетя Лена, работала, как и моя мать на механическом заводе. Отец – слесарем по ремонту оборудования, мать - протирщицей деталей. Дядю Ваню ценили как классного специалиста не только на родном заводе. Он хорошо разбирался в двигателях автотранспорта, был отличным диагностом по «моторным заболеваниям», поэтому частенько приглашали Тимофеева в качестве консультанта при определении причин отказов работы автомашины.
Познакомился я с ближайшим своим соседом, Витькой, настолько обыденно, что сейчас и не вспомню как? Первое время обретался я в основном во дворе старшей сестры – через дом от своего. С ребятишками своего двора общался мало. Тем не менее, я жил в этом доме и поэтому постепенно познакомился со всей ребятней своего двора. У них были свои, как мне казалось в то время, «девчоночьи» игры: «Штандр», «Басы», «Прятки». Вероятно, меня в то время тянуло к группе ребят постарше, там казалось интереснее, острее. Но с Витькой нас сблизили взаимные, близкие как для меня, так и для него, интересы. В первую очередь касается это рыбалки и походов по грибы.
Отец Тимофея был заядлым рыбаком, грибником и ягодником. Причем во всех этих областях весьма способным, я бы даже сказал, «талантищем». Все мужское население нашего небольшого двенадцатиквартирного дома считало дядю Ваню непререкаемым авторитетом в вопросах ловли рыбы на удочку, сбора грибов или ягод. Если мужики шли или ехали в компании с Витькиным отцом на один из этих промыслов, самым удачливым непременно оказывался Тимофеев. Он хорошо знал «заповедные» места, окрестности Приишимья. На рыбной ловле дядя Ваня постоянно «угадывал» именно ту насадку, на которую лучше брала рыба. Помнится, в одно лето все рыбаки, рыбачившие на мосту через реку Ишим, применяли в качестве насадки ягоды бузины. А открыл ее Витькин отец. Он был молчалив, скрытен, как и все истинные добытчики. На вопросы интересующихся либо отшучивался, либо совсем не отвечал. Но мужики старались подсмотреть на что он ловит, чем подкармливает.
Грибы дядя Ваня собирал тоже классно. Во-первых, он знал грибные места, но даже прибыв с большой компанией в лес, идя со всеми вместе по непримятой траве, вдруг нагибался и брал грибы там, где все проходили. Ягоды Тимофеев собирал сразу двумя руками, и поэтому корзинка его наполнялась в два раза быстрее, чем у соседей, берущих ягоду рядом.
Сыновья дяди Вани, Витька и Генка, тоже были приучены отцом к промыслам. Ранее, когда я жил с матерью в своем доме, мы ходили с братом на рыбалку, а с матерью по ягоды и по грибы. Но походы эти казались мне теперь какими-то не серьезными, детскими. Удочки тогда у меня были изготовлены из березы, вместо лески - зеленая, капроновая нить. Вся рыболовная снасть была самодельной, поплавок из сухого камыша или из пробки, грузило из расплющенного гвоздя. После переезда из-за линии меня брал на рыбалку зять Иван. Его удочки были уже серьезнее наших, мальчишеских. Гладко оструганы, длиннее, чем у нас. Но заместо лески применял он такую же зеленую капроновую нить, поплавок пробочный, грузило свинцовое, крючки магазинные. Иван тоже любил рыбалку, несколько раз сходил с Тимофеевым-отцом и после этого приобрел бамбуковые удилища и снабдил их настоящей леской, гусиным поплавком, грузилом и коваными магазинными крючками. На заводе было изготовлено из оцинкованной жести рыбацкое ведро с продолговатым отверстием под рыбу и несколькими рядами небольших отверстий. Одно из удилищ, своё старое, но с переделанными снастями, Иван отдал мне. Летом мы с мальчишками, в числе которых был обязательно и Тимофей, ходили на рыбалку. Готовились к ней тщательно. В этой подготовке руководящую роль брал на себя Витька. Мы ходили на элеватор и доставали, а вернее, просто воровали жмых. Потом его распаривали и оставляли на ночь набухать. В смеси с хлебом, варёной картошкой и землёй это была прекрасная прикормка для рыб.
Подготовка к рыбалке заключает в себе особое таинство. Мне и сейчас доставляет огромное удовольствие готовиться к рыбной ловле. Загодя ходили мы копать червей. Для добычи хороших червей, «цыганков», как мы их называли, бывало, что уходили на значительное расстояние от дома. Все рыбаки знали места, где можно было накопать крупных, резко извивающихся «цыганочков». В качестве насадки использовали и муравьиные яйца, и ручейников, распаривали пшеницу и перловку, а проще всего было готовить тесто. Но его быстро смывало с крючка, и приходилось часто менять, что не очень-то рыбакам нравилось. К насадке добавлялись различные ароматизаторы, секреты которых тщательно сохранялись. Затем пересматривались рыболовные снасти, пробуя в ведре с водой погружение поплавка. Кому-то нравилось, что он чуть показывается над поверхностью воды, другому, чтобы поплавок выглядывал на четверть, а то и треть своей длины. Поплавки изготавливали из гусиных перьев, которые собирали на противоположном берегу реки Ишим, где частенько паслись гуси. Но выпавшие сами по себе перья гусей были небольшие. Для изготовления хорошего поплавка требовались перья большие, для огрузки которых требовалось грузило значительного веса, что облегчало заброс снасти при сильном ветре.
Для добычи подходящих гусиных перьев мы собирались в компанию из 4-6 пацанов и отправлялись за реку дёргать их из гусей. Однажды пришлось нам убегать от разъярённых хозяев, которые, услышав встревоженное птичье гоготанье, устроили на нас облаву. Нас с Витькой прихватили прямо на мосту. Один из мужиков гонял мальчишек за рекой, но мы с Витькой сумели вывернуться от него, дорога к мосту оказалась свободной, и мы что есть мочи бросились к нему. Понимая, что хозяин гусей может надолго закрыть нам дорогу на мост, мы, увидев открытую к нему дорогу, не задумываясь, что это может оказаться ловушка, бросились в неё сами. Когда добежали примерно до середины моста увидели, что с той стороны, куда мы бежали, вышел парень с палкой. Он явно ждал нас. Обернувшись, увидели преследовавшего мужика. Поняли, что нам деваться некуда. Ловушка захлопнулась. Посередине моста оказались мы с Витькой, с обоих концов охотники по наши души (а может, уши). Ну и что бы делали вы? Вот-вот. То же самое, что не задумываясь, сделали и мы с Витькой. Прыгнули с моста в реку и поплыли по течению. Отстали от нас преследователи, наверное потому, что посчитали, достаточно с мальчишек и такого испуга, а то, не дай Бог, утонут, потом отвечай за них. Обошлась нам охота за перьями испугом, хотя и изрядным. Иногда брали нас с собой на рыбалку и взрослые. Мы старались в это время присмотреться к тому, как они ловят рыбу, пытались вызнать и запомнить секреты, слушали рассказы старших о пойманной добыче и втайне мечтали поймать такую же. Однажды и мне довелось поймать на удочку первую в своей жизни щуку. Конечно, щукой её назвать было трудно. Скорее, был это большой щурёнок. Но я с гордостью рассказывая о своей добыче, называл её щукой, хотя добавлял, небольшой. В то время, когда мы отправились на рыбалку, деревянный мост через реку ещё не был построен. Был конец, а может, середина мая. На рыбалку нас с Витькой взял мой зять Иван. Идти через реку пришлось по висячему мосту, который был устроен на подвесных канатах, и в ширину пропускал лишь одного человека. Всё это устройство раскачивалось от ветра и в такт шагам. Путь до места рыбалки был обходной и неблизкий. С утра мы неплохо половили окуньков и чебаков, но к середине дня клёв становился всё хуже и наконец, прекратился совсем. К тому же начинал донимать голод. С утра я позавтракать не успел. Во время рыбалки съел немного бутербродов, остался только хлеб и 3 головки лука, который я не любил с детского садика. Тогда я подавился пережаренным луком и с тех пор на дух его не переваривал в любом виде. Но Иван, видя, что я голоден, а лук не ем, заставил меня его съесть с добавлением хлеба и соли. Это оказалось не таким уж противным, гораздо менее ужасным, чем преодоление «висячего» моста. После этого случая я стал лук есть, а в жареном виде, порезанный соломкой, да с картошечкой, я даже и полюбил. От нечего делать мы поднялись с Витькой на ровный пригорок, побарахтались, побегали, покувыркались. Прошло уже довольно значительное время с последней проверки насадки, и поэтому я решил поглядеть, чтобы в случае необходимости поправить её. Подойдя к удочке, резко её потянул, но подалась она тяжело. Произошло всё неожиданно быстро. Я чисто инстинктивно выдернул то, что зацеплено было на крючке. Мне показалось, что это была палка, зацепившаяся поперёк. Но вот палка мелькнула в воздухе, отцепилась с крючка, плюхнулась в прибрежную грязь и ожила, забилась. Прежде чем понял, что это щука, бросился я на неё всем своим телом, как на амбразуру, подмял под себя. Руки нашли скользкие щучьи бока и накрепко вцепились в них. Поднялся я весь измазанный в липкой прибрежной грязи, с гордо поднятой добычей в руках. На облепленной илом и песком мордуленции радостно сияли мальчишеские глаза. Домой ноги несли меня сами. Я даже не обратил внимания, как мы миновали «висячий» мост. Поверх всей добычи, вошедшей в Иваново рыбацкое ведёрко, мы положили подъязка, которого поймал зять, и мою щуку, которую я поймал за брюхо. Мою первую щуку. После этого было много разговоров, о том, как я её поймал. Рыба съедена. О ней поговорили и забыли. Много щук поймал я после этого, но та, первая в жизни, запомнилась навсегда. Если не ходили на рыбалку, то играли в неё, сидя на ларях, как будто на берегу реки и, зацепив за самодельный, сделанный из проволоки крючок, траву, предварительно вырванную у заборов, выкрикивали: «тайменя поймал», или «во какой сом попался». Играли в «казаков-разбойников», ставили детские спектакли, выступая на импровизированной сцене, отгороженной от зрителей, соседей дома, шторами или занавесями. Мы с Витькой были в этих спектаклях и режиссёрами, и артистами. Девчонки тоже принимали участие в игре. Надо сказать, что интермедии имели успех.
Но более всего отличался Виктор своей природной способностью к рисованию. Мать его, тётя Лена, рассказывала, что ещё совсем маленьким – «…под стол пешком заходил, и головой не стукался» зарисовал Витька карандашами всю внутреннюю часть стола, деревянную кадку с фикусом и все места на стенах, более или менее скрытые от родителей. Поэтому лет в 12 – 13 пошёл Витька Тимофей, согласно собственному желанию, заниматься в изокружок городского Дома пионеров. У меня к рисованию отношение было, так сказать, приходящее. Взялись с Гешкой перерисовывать иллюстрации из книги Гашека «Бравый солдат Швейк». У кого лучше получится? Порисовали – надоело – бросили. С Витькой же соревноваться в изобразительном искусстве было бесполезно, так как превосходил он в этом всех своих знакомых сверстников. Причём не только в рисовании, но и в лепке. Помнится, слепил он из пластилина медведя на льдине. Нет. Нам с ребятами такого вовек не сделать. Тем не менее немного погодя Витька сманил на поход в изокружок и меня. Конечно, не было у меня таких выдающихся способностей к рисованию, как у Тимофея, но он убедил, что их можно развить, необходимо только желание. Короче – посещение состоялось. В изокружке мне понравилось и я стал ходить в него вместе с Витькой. Мне очень понравилось, что на занятиях преподаватель Григорий Иванович Шарапов не только учил держать карандаш, рисовать, чувствовать колорит, палитру, но очень много рассказывал об истории искусства, художниках и скульпторах, их произведениях. Он частенько проводил своеобразные конкурсы не только по изобразительному мастерству среди учащихся, но и по знанию теории и истории искусства. Лучшим в этих конкурсах вручались призы: краски, карандаши, или просто один-два больших листа бумаги. Занятия проходили довольно интересно. Григорий Иванович давал свободу фантазии учащихся и лишь потом, выставив все картины в один ряд, начинались разборки с указанием ошибок. О них сообщал ученикам в такой форме, что никому не было обидно. Группа в изокружке подобралась разновозрастная. Различными были и способности. Некоторые проявляли себя в оформительской работе, занимаясь копированием и компоновкой газетных плакатов, иных средств массовой агитации и информации, другим (самая большая группа) самостоятельная работа с портретом, натюрмортом, пейзажем. Различной была и манера изображения натуры. Валерка Гуселетов, любивший все жанры изобразительного искусства, пробовал себя в манере Ван-Гога. Тольку Графеева отличала монументальность изображения, этакая серьёзность, солидность. Витьку Лукичёва – фантазия и даже фантасмагоричность. Сашку Игнатченко – лёгкость и хулиганистость. Единственную девушку в группе – Люду Капусткину – точность, реалистичность, аккуратность. Кстати, насколько мне известно, она и Толя Графеев закончили потом «Мухинку», довольно серьёзное и престижное высшее учебное заведение, имеющее мировую известность. У Витьки Тимофея было всего понемногу. Но надо отдать должное юным дарованиям, все их произведения отличались своей какой-то особой чертой, характером. Часто вся группа учащихся выходила или выезжала на этюды (на пленэр), изображая в эскизах, в карандаше или красках, пейзажи родного Приишимья. Григорий Иванович рассказывал и о местных художниках, Чукардине, Шутове и других. Мы ходили на выставки, помогали их оформлять, развешивали в залах картины. Иногда, заходили в изостудию городского Дома культуры, в которой занимались взрослые художники, а вёл её тоже Григорий Иванович Шарапов. Однажды, придя с Витькой Тимофеевым в студию, надо было помочь чем-то, оказался я в роли натурщика. Моя раскрасневшаяся от морозца физиономия понравилась старшим художникам и они посадили меня на возвышение и, обступив с разных сторон, принялись за мой портрет. Когда румянец от мороза проходил, художники заставляли меня сбегать на улицу и нагулять его снова. Постепенно у меня появились другие интересы, и я стал посещать Дом пионеров всё реже, а потом и вовсе прекратил. Но обучение в изокружке оставило след в моей жизни, не говоря о том, что я действительно развил свои художественные способности, стал лучше рисовать, лучше понимать изобразительное искусство, узнал много нового и интересного из его истории. Витька же не прекращал заниматься им никогда. Это было его дело, его призвание. Вместе с большими способностями к изобразительному искусству имел Тимофей редкое качество. У него не было музыкального слуха. Причём он этого не понимал, а сказать ему об этом никто не осмеливался. Считали неудобным об этом говорить, вроде бы сам должен понимать и слышать, что получается не пение, а вой. Этот недостаток Витька, вероятно, получил с генами отца. Тот был родом из Улан-Удэ и кровь у него была бурятской. Не имел дядя Ваня слуха, а петь хотелось. Но если был он в трезвом виде, то, зная свой недостаток, сдерживал свои вокальные желания. В положении подпития контроль ослабевал, душа жаждала выражения в песне, и тогда из-за стены, разделяющей наши квартиры, слышался громкий вой, напоминающий заунывную песню степняка-бурята или ханта-оленевода, поющего о всём, что он видит, когда едет, сидя на нартах.
– Тунтра ету, сопака ссати, рыпа ем. Томой приехал, здрасти. Шена с тругим. То свитания.» и т.д.
По этой песне-вою, безошибочно можно было определить, что дядя Ваня «принял на грудь». Витька тоже любил попеть. Помнится случай, когда он, приехав из армии, зашёл ко мне, чтобы распить бутылочку за его приезд. За рассказами об армейской жизни, в которой он числясь химиком-дозиметристом, на самом деле был художником части, мы незаметно прикончили бутылочку «Столичной» и Витька взял в руки гитару. В армии он обучился нескольким аккордам и решил показать мне свою игру и своё пение. Если бы он пел песни, мелодии которых я не знал, то, может, я бы не понял, как он перевирает мелодию. Но Витька пел известные мне песни так искажая их, что я не смог выдержать и посоветовал ему избегать показывать незнакомым людям свою музыкальную бездарность. Я попытался высказать эти мысли как можно дипломатичнее, чтобы не задеть его самолюбия, но Виктор всё-таки обиделся.
Извиняюсь, что забежал вперёд, объясняя музыкальные способности приятеля, но хотелось, чтобы всё было понятно. Не виноват же в конце концов он был в этом.
Кроме рыбалки, походов за грибами и ягодами, очень хотелось нам с Тимофеем пострелять из старенькой берданки, висящей на ковре в комнате моего соседа по квартире Александра Ивановича Сахарова. Я частенько заходил к нему и просил иногда «поцелиться». Сосед видел как мне нравится ружьё и поэтому однажды пообещал как-нибудь сходить пострелять. Александр Иванович любил природу, охоту, и видя, что я люблю читать, стал давать мне для чтения книги об охоте, природе, животных. Так познакомился я с произведениями Дефо «Робинзон Крузо», «Дерсу Узала» Арсеньева, рассказами Бианки, Пришвина, Сетон-Томпсона, которые мне очень понравились. У Александра Ивановича были дети-старшеклассники: дочь Нина и сын Женя. Они частенько разыгрывали меня.
Я был очень доверчив, и розыгрыши удавались им без труда. Женя учил меня делать чай сладким, не насыпая в кружку сахар.
– Надо только сделать сорок круговых движений по часовой стрелке и сорок – против часовой. И не вздумай ошибиться. Чай сладким не будет, – наставлял он меня.
– Причём он продемонстрировал мне это со своей кружкой (сахар он подсыпал незаметно).
У меня не получалось.
– Наверное, обсчитался, – серьёзно заявлял Женя, а в его глазах искрились «бесенята».
А Нина пообещала свозить меня в Лондон. Только сказала, чтобы я принёс разрешение от нашей учительницы. Я очень хотел побывать в Лондоне и поэтому спросил разрешения преподавателя. Она сказала, что даст такое разрешение, если я улучшу свои оценки по некоторым предметам, особенно по природоведению. Мои старания были отмечены в журнале, выдано письменное разрешение, но в Лондон мы конечно не поехали:
– Из-за ухудшившихся международных отношений, – так объяснила мне ситуацию Нина.
Однажды их мать, которую я называл тётей Тасей, ушла в магазин. Я читал в своей комнате, когда почувствовал запах гари. Выскочив на кухню, увидел, что горит полотенце, висевшее над керогазом на верёвке. Керогаз, разновидность керосинки, применялся для приготовления пищи, и полотенце загорелось от его пламени. Тётя Тася его не стала выключать, надеясь на своё скорое возвращение. Испуганный, бросился к двери, но она оказалась заперта снаружи на ключ. В кухне полыхало бельё, в растерянности, я даже не подумал о его тушении. Кинулся к форточке, открыл её и стал кричать Генке, Витькиному Тимофееву брату, о том, что у нас пожар. Дверь открыла тётя Тася, которая слышала мои крики, так как в это время стояла во дворе и разговаривала с соседками. Пожар был скоро потушен, испуг прошёл. Оказывается, в соседней комнате спал Женя, но я этого не знал. Ну, действительно, подрастерялся.
Вскоре после этого случая Александр Иванович, или просто дядя Саша, как я его звал, пригласил нас с Витькой пострелять из ружья. Может, это было продиктовано тем, чтобы как-то загладить, их вину за пожар, не знаю, но мы с Витькой с радостью согласились. Прибив гвоздями к палке с заострённым концом отрезок фанеры, изготовили мишень. По дороге к месту стрельбы мы надоедали дяде Саше бесконечными расспросами, пока он дипломатично не дал нам понять, что « по дороге на охоту молчание – золото». Мы примолкли, но между собой перешёптывались, гадая, много ли патронов взял для стрельбы Александр Иванович. И вот, миновав деревянные дома, зацепившиеся за крутой берег реки, и перейдя ощетинившийся удочками и облепленный рыбаками мост, мы вышли на противоположный берег. Он был положе того, на котором расположился город. В некоторые годы, в половодье, вода, разливаясь, заливала его. Иногда разливы были такие, что с крутого, городского, берега можно было наблюдать лишь далеко выступающую гряду холмов, сопок, до подножия которых простиралась вода. Потом она убывала, обнажая низменность. Скоро просыпалась свежая, зелёная трава. Вода оставалась только в лягах, пологих низинах, в большом количестве располагавшихся на равнине. В них оставалась и рыба, которую быстро вылавливали ребятишки и птицы. На этом, противоположном от городского, берегу постоянно паслись стада коров, овец, гусей. Пастух угонял коров с овцами далеко к лесу, возвращались только к вечерней дойке. Александр Иванович попросил нас с Витькой обежать с криками окрестности, чтобы выяснить, нет ли кого в лягах. После этого он воткнул в землю мишень и отмерил от неё 25 шагов. Ещё раз проинструктировав нас о правилах меткой стрельбы и безопасности, он вручил мне ружьё. От волнения дрожали разом вспотевшие руки. Я долго не мог спокойно прицелиться.
– Спокойно Толя, отдохни и попробуй снова, – успокоил дядя Саша.
Прицелившись уже спокойнее, я выстрелил.
Больно отдачей толкнул в плечо приклад ружья. Я просто забыл, как наставлял Александр Иванович, крепче прижимать его к плечу. Отдав ружьё хозяину, мы с Витькой побежали смотреть мишень. Отверстия от дроби расположились на ней довольно густо. Дядя Саша похвалил меня, и я невольно покраснел от удовольствия.
– Ну что? Как отдача? – спросил Александр Иванович.
– Чувствительно, – потирая плечо, поморщился я.
– Понял ошибку? – хитро прищурился он.
– Конечно.
– Обычно плохо слова доходят, пока сам не прочувствуешь, – отметил Александр Иванович.
Потом стрелял Витька и тоже метко поразил мишень. На каждого из нас пришлось по три выстрела. Мишень изрешетили до щепок и понесли показывать её домой, где, довольные собой, хвастаясь меткостью, показывали товарищам. Затем Александр Иванович задумал изготовить моторную лодку и в течение зимы её сделал. Для доставки моторной лодки на реку дядя Саша смастерил тележку на двух велосипедных колёсах. Испытывать лодку он пригласил и нас с Тимофеем. Мы помогали доставить её к реке, сгрузить и спустить на воду. Александр Иванович устроил настоящий ритуал, похожий на тот, при котором спускают на воду большие корабли. А потом мы мчались в вихре водяной пыли и брызг. Нос моторной лодки, разрезавший водную гладь реки, гордо вздымался. Наши ладони, опущенные в воду, мягко ласкали её нежность.
Чем занимаются ребятишки в таком возрасте? Каждому нравится своё.
Витьку отличало то, что в ограде он мог играть и в настольный теннис, во дворе стоял стол для этой игры, около которого всегда была очередь. Играл в баскетбол, футбол, но на стадион предпочитал не ходить, в этом отношении он был «дворосед». В лучшем случае мог сыграть в соседнем дворе в лапту, в сборной команде домов. Эту древнюю народную игру замечательно описал в своём автобиографическом романе Виктор Астафьев. У нас во дворах было как в его описании. Два лучших игрока, называвшихся «матками», стояли рядом друг с другом и по очереди отбирали из двух подходивших к ним игроков. А те, подходя к «маткам», предлагали:
– Тебе журавля или синицу?
– Журавля, – говорил «матка», и тот игрок, который перед подходом назвался журавлём, кстати, не всегда достойный названия, иногда это мог быть и слабенький игрок, в чём и была психологическая хитрость загадки, отходил в команду выбравшего его «матки». Затем наступала очередь отгадывать другому «матке» – его противнику.
– Тебе пирог с повидлом, или с говном? – спрашивала другая пара.
Вот и угадай. Вроде всё просто. Если с какашками, то и игрок соответственно такой же. Здесь, бывало, скрывалась хитрость. Лапта – игра старинная. Русская разновидность американского бейсбола. Играли резиновым литым мячом, который, если уж попадал в спину, а бросали его сильно, то надолго оставлял красно-синий след. Начинали играть младшие пацаны. Потом выходили и присоединялись к ним парни постарше. Удар у них был намного сильнее, поэтому «соплячата» постепенно выходили из игры, иногда сдерживая слёзы. Реветь было «западло». Иногда к парням присоединялись молодые мужчины, и начиналась настоящая битва, за которой с удовольствием наблюдали и взрослые, и старики. Парни старались впечатать мяч в спину противника с такой силой, что она прогибалась, слышались матерки, смех. После игры взрослые расходились, обещая друг другу «прилепить» мяч побольней.
Учился Витька средненько. Закончил школу. К этому времени у меня появились другие интересы, товарищи. Виктор стал работать художником, затем армия. После службы приехал в Ишим и снова занялся привычным делом. Заключал контракты на оформление помещений и получал за это неплохие деньги. Кстати, пивбар, который находился на берегу реки Ишим, оформленный Виктором, выглядел, до самого своего сноса, очень прилично. Преобладало обожжённое, покрытое лаком, дерево. Подряжался на оформление Виктор и в других городах и весях. Затем уехал в Ленинград, в котором до этого обосновалась его младшая сестра Валя. Женился. Я собирался к нему съездить, посмотреть город, с ним повидаться, да так и не успел.
Утонул Витька в Финском заливе. Поплыли с товарищем на лодке. Неожиданно налетевший шквал поднял волну. Лодка перевернулась. Товарищ Виктора на пределе своих сил смог добраться до берега, а Тимофей не смог. Остался после него сын. Живёт в Питере. Наверное, уже и сам имеет семью. А умеет ли рисовать, не знаю.