Людочка

Людочка была хрупкая. Тоненькая, как веточка. Те, кто знал и любил Людочку, любили ее всякой и любой – именно с этим удивленным взглядом широко распахнутых детских глаз. Эти глаза были - главное. Все остальное – русые вьющиеся волосы, руки и ноги, которые надо все время куда-то девать – было обычным, как камушки и песок в детской песочнице посередине двора. Те же, кто Людочку не знал, видели только нескладного выросшего подростка в блеклых джинсах унисекс и розовой ангорковой кофточке. К шелковой блузке и юбке полагалась бы Людмила; бюст третьего размера, серьги кольцами и вызывающие золотые босоножки из двух ниточек потребовали бы в комплект себе Милочку. А джинсы и острые локотки вполне себе откликались на Людочку. Восемь лет в гражданском браке, пять лет дочке, а все Людочка и Людочка.

Людочкин муж Митя ушел из НИИ самолетостроения в малый бизнес, и Людочка вслед за ним: сами себе хозяева; малое, но свое. Митя пребывал в состоянии вялотекущего развода с первой женой: жизнь не торопит, - говорил он. Жизнь действительно не торопила, и Людочка тоже. Семья и семья. Такая же обычная, как маленькая тихая Людочка.

У Людочки был свой секрет, своя игрушка – старое бабушкино зеркало в потемневшей металлической оправе. Стекло подернулось, как бельмом, зеленоватой пленочкой; амальгама по краям потрескалась; трещины, как паутина, выползли из-под оправы неземными бронзовыми нитями. Ничего особенного в зеркале не было. Не княжеского богатства и красоты игрушка девятнадцатого века, вовсе нет, - скорее, современник Рабкрина. Маяковского и девушек в красных косынках. Но в виноградных листьях и ветках, оплетающих овальную потускневшую гладь, все равно было что-то тайное, непростое и до невозможности красивое… Так бы и ушла внутрь, за рамку, оглядываясь по сторонам – до свидания, муж Митя; до свидания, дочка Оля; я к вам вот-вот вернусь, а сейчас здравствуй, зазеркалье, о чем ты хочешь мне поведать???

- Ты красивая, - говорило зеркало.
- Да ну тебя совсем! – застенчиво улыбалась Людочка. – Я обычная. Нос острый, губы тонкие. Глаза маленькие и испуганные. Красивые – это вот Кейт Мосс, Скарлетт Йоханссон, Наталья Водянова. А я – обычная. Некрасивая я.
- Ты не просто красивая – ты очень красивая – почти устало шептало зеркало. – Как же вы, люди, этого не понимаете?.. даже нам, вещам, это видно… У тебя вот здесь, над бровью, тонкий шрам…
- Это я на коньках упала.
- Ну и неосторожная же ты, - улыбалось зеркало. – И больше этого шрама ни у кого нету. Тонкого, как белая ниточка, и на брови из-за него нету трех волосков.
- Откуда ты знаешь, что трех?
- Я все знаю... Ты говоришь: мои нос, губы, глаза – обычные… А я говорю – таких больше нету нигде на целом свете. Не было и не будет. Ты как драгоценная ваза, которую вылепили в одном единственном экземпляре. Ты единственна, и все в тебе – единственно. Движение рук, когда ты поправляешь волосы. Морщинка между бровей, когда ты прищуриваешься и округляешь губы, если смотришь на что-то очень-очень важное. Маленькая земляничка украшает мир точно так же, как украшает его большой дуб. Почему вы этого не понимаете, чем учат вас в ваших школах?..

Людочка робко кивала.

Однажды после разговора с зеркалом ей захотелось танцевать. Подруга – преподаватель восточных танцев – позанималась с Людочкой несколько часов индивидуально. И вечером Людочка надела длинную складчатую юбку с открытым животом, повязала на талию платок с монистами и станцевала для себя и для Мити восточный танец, осторожно вскидывая руки, вращая кистями и побрякивая стеклянными браслетами.

- Ух ты, - сказал ошарашенный Митя. – Людочка, да ты, оказывается, красавица!

На окнах и столах в доме зацвели в вазах цветы, а на столике у кровати запела музыкальная шкатулка. Глаза Людочки стали словно больше и ярче, улыбка расцвела, как яркая диковинная бабочка, щеки порозовели.

- Ух ты! – сказали собравшиеся на шашлыки друзья Мити. – Какая же у тебя жена-то красавица, Мить!
- Людочка, что это с тобой? – затревожился Митя. - Ты как-то изменилась, что-то в тебе светится.
- Митенька, ну что во мне может светиться? Смотрю в зеркало, вышиваю вот. На танцы хожу.

Митя задумался и записался вместе с Людочкой в школу бальных танцев. Вместе ходить.

Перемены наступали, таинственные и тревожные, как крестовый поход. Друзья-мужчины в компании застывали, глядя на Людочку, и начинали путать слова. Вместо шашлыков и пива они собирались вокруг и слушали, как зачарованные, как Людочка вышивает и говорит о самых простых вещах – о землянике, об осени, и о том, что Оля наконец-то перестала бояться засыпать в темноте.

Людочка чувствовала, как внутри нее разворачивается, как несмело расцветающий бутон, на который попали луч света и капля воды – что-то очень важное, очень тонкое, хрустя лиловатыми прохладными лепестками, тугими и сильными. Что-то похожее она испытывала во время беременности и родов, - когда врач приняла в ладони и показала Людочке серьезную, нахмуренную и молчаливую Олю. Бутон был еще мал, но не слаб, и она помнила о нем каждую минуту – расчесывала волосы перед зеркалом, пела по утрам, примеряла бусики и сережки, танцевала себе тихонько часами под тягучую восточную музыку – и хранила неземное, пробуждающееся, еще маленькое, но крепнущее с каждой минутой.
 
Однажды утром Митя пришел к ней, необычно серьезный, встал на одно колено и протянул Людочке синюю шелковую коробочку.

- Я тут, Люда, - глотая слова, сказал он, - с разводом закончил. – Прошу тебя принять предложение руки и сердца, или сейчас принято по-другому говорить?..
Людочка раскрыла рот. Закрыла и снова раскрыла. Пять лет назад, три года, два, да даже год назад она бы всю кровь из своих жил отдала за эти слова.
За спиною запела музыкальная шкатулка и Людочка вздрогнула. Митя стоял на одном колене и ждал.

- Я не могу так сразу ответить, я должна подумать, - сказала Людочка.

5. 10. 2008