Холера. Одесса - 70

 
        Давно дело было. Назад 30 лет и три года. Жить в Советском Союзе и не слышать об Одессе было невозможно. Там - самая кинематографическая лестница и самый ДЮКовинный француз. Только там есть самый золотой оперный театр и пляжи, что идут «от края до края». Где еще есть пивная, которая открылась на Дерибасовской, и Привоз, на котором можно было купить все, что можно, а также все, что нельзя? А Черное море, которое в районе Одессы «самое синее в мире»? А одесский юмор? Но, как здесь говорят, «лучше сто раз увидеть Одессу, чем один раз услышать за неё».

         Поскольку, скромным научным сотрудникам за четыре года Крым уже надоел, мое время в очередях было потрачено не зря, - билеты в Одессу и обратно уже лежат в кармане. И вот уже наша шестилетняя дочь вместе с родителями выглядывает в окно поезда: «Когда же будет Одесса?». Правда, «солнечная Одесса» встретила нас пасмурным небом и прохладным ветерком. Я был этим доволен, поскольку с чемоданами по жаре искать «место под солнцем» было бы тяжело. Первые варианты нас не устроили, мы - не буржуи, но жить в «караван-сарае» как-то не хотелось. Что же, «ищущий да обрящет», и на исходе 4-5 часов мы оказались за Филатовской больницей, напротив кафе «Глечик», в ближайшем к морю трехэтажном доме с комплектом коммунальных удобств. Вечерком спустились к морю, но погода оставалась ветреная, так что, мы только ополоснули ноги. Утром тоже было пасмурно и прохладно, купили фрукты, сходили в кино, а, вернувшись, узнали, что два пляжа закрыты для купания. На следующий день были закрыты еще четыре пляжа и впервые прозвучало это слово - «ХОЛЕРА». Ранее оно использовалось только в составе идиоматических выражений -«холера тебя подери» или «рыбная холера». К вечеру в аптеках не было ни хлорамина, ни хлорной извести, зато появилось много подворотен, где за 5 рублей можно было купить 15-копеечный пакетик хлорамина. Уличные кафешки опустели. Радостные и смеющиеся лица исчезли, знакомые уже не здоровались за руку, а только кивали друг другу. К утру город был оклеен плакатами санпросвета с указаниями, что можно и что нельзя делать в такой ситуации. Вышло солнце, стало жарко и страшно.

        Съездил, сдал обратные билеты на поезд и отправился в аэропорт, чтобы попытаться улететь в Москву сегодня или завтра. Очередей у касс не было, просто - сплошная толпа, впрочем, билетов не было и не ожидалось. При посадке в самолет на Москву разъяренная толпа скинула с трапа одного из пилотов, когда тот попытался провести без билета, то ли племянницу, то ли дочку. Поздно вечером по телевизору председатель Горисполкома объявил, что через 24 часа город переводится в режим карантина, без права въезда и выезда. Настроение было, - самu понимаете …

       С утра на вокзале метался между кассамu. Вернулся к обеду счастливый, с тремя билетами до Львова на 23.45 (за 15 минут до закрытия города). На вокзал приехали заранее. В 23.20 пришел поезд из Москвы, полный детей (!). Их привезли в летние пионерские лагеря, хотя уже было известно, что поездов шесть остановили ранее и кого-то уже отправили обратно.

       Захрипел динамик, объявляя поcадку на Львовский поезд. У каждого вагона стояло по милиционеру. Далее все выглядело, как в фильмах о 20-х годах, - давка, крики, плач. Милиционеров, пытавшихся установить порядок, или внесли в вагон, или оттерли в сторону, так что, сделать что-то было невозможно. Звон разбитых стекол, люди лезут в вагон через оконные проемы, где еще торчат осколки. Но прогресс внес свои коррективы, - электрическая тяга исключила возможность ехать на крышах, так что, только это и более цивильный вид пассажиров отличали картинки 20-х и 70-х годов. Хорошо, что мы заранее подошли к вагону, благодаря чему, в купе нам досталась одна верхняя полка на троих. Впрочем, на нижних полках сидело по 4 человека, в коридоре тоже было битком. Наши габариты были не выше среднего, так что, дочке хватило места, чтобы заснуть. Состав шел как «литерный», без остановок. В памяти остались затекающая от напряжения рука, которой держался, чтобы не свалиться, и детский плач в коридоре, который, казалось, не утихал всю дорогу. Проводница и не пыталась даже пройти по вагону, так что, билеты наши так и остались невостребованными, как оказалось, к счастью.

       Вот и столица Западной Украины. Бессонная ночь и психологическое напряжение лишили нас возможности осмотреть город, хотя бы мельком. На вокзале билетов на Москву не было до начала сентября. Жена расклеилась, дочка стала постанывать, что с ней практически никогда не бывало. Делаем попытку в аэропорт. Все - то же самое, жара, толпы народа, отсутствие билетов в любом направлении. Захожу в кабинет замначальника аэропорта, - багровый мужчина в расстегнутой рубашке разрывается между верещащими телефонами. Выбрав паузу, кладу перед ним наши билеты (Одесса-Львов) и излагаю ситуацию. На его затравленном лице появляется лишняя складка: «Ешё и это!» Листом бумаги он сдвигает билеты на мой край стола, в другой руке уже трубка: «Лида, сейчас подойдет мужчина из Одессы, отправь его сразу на Москву - три человека». Видимо, на её возражение, что нет возможности, угрожающе продолжает: «Как хочешь, так и отправь, только чтобы через час их здесь уже не было!»

       Я сам никогда в чудеса не верил, но теперь знаю, чудеса бывают, - через 45 минут мы сидим в салоне самолета, бегущего по взлетной полосе и берущего курс на Москву. Сколько летал в командировках, никогда в самолетах не спал, а тут все втроем отрубились. Уже стюардесса торопит, самолет пустой, мы одни остались. Ну, теперь до дома - рукой подать. В Москве чувствуется тревога - в автобусах, метро, электричках постоянно объявляют по радио: «Если Вы приехали с юга, чувствуете недомогание, немедленно обратитесь в ближайшее медицинское учреждение. Не подвергайте опасности своих близких, знакомых и незнакомых, что вас окружают. Проявите свою гражданскую ответственность!» Напряжение последних дней не прошло даром, жену замутило, и на Ленинградском вокзале она, «проявив гражданскую ответственность», пошла в медпункт. А я брал билеты на электричку и подтаскивал вещи на платформу. Когда после этого сунулся, было, в медпункт, выяснилось, что только что «холерную из Одессы» увезли в инфекционную больницу. Прежде, чем заниматься уточнениями, надо было довезти дочку домой и уложить спать.

       Вот и дом, быстренько покормились, договорились, что сейчас она посмотрит телевизор, а затем сама ляжет спать. И я поехал обратно. В медпункте, когда выяснилось, что я муж «той самой», дежурный врач схватилась за голову и начала накручивать диск телефона. Тут же у дверей встал милиционер, и в пункт теперь никого не впускали. Я был согласен на госпитализацию только с дочкой, но в отделении милиции не нашлось ни одного человека, кто бы согласился сопроводить меня до дома, а одного меня нельзя было отпускать из опасения, что я «скроюсь с заразой». Ситуация стала патовой. В конце концов, врач вышла в соседнюю комнатку, а я вылез в открытое окно и поехал за дочкой. Поздно вечером мы оказались на Соколиной горе в КИБ-2 (клиническая инфекционная больница), но в другом корпусе, нежели жена, а также в различных отделениях, - дочка, понятно, попала в женское. Как и что было дальше, изложено ниже.

Едва покинув берег моря,
Не знали, братцы, мы, что вскоре
У нас в делах наступит клапан
И попадем мы к эскулапам.

Другие, с волжских берегов,
Холерных не видали снов,
И, радостные сделав лица,
Стопы направили к столице.

Здесь встретили гостей что надо:
У Окружной была засада.
В "Победе" ехали, иль в "ЗиЛе",
Всех в "красный крестик" посадили.
Обрызгав раньше хлоркой фрукты,
Вино и прочие продукты.

Кто вечером, кто на заре -
На Соколиной на горе
Мы собирались, и о том
Свою историю ведем.

Нам не крутили сантименты.
Забрали деньги, документы,
Больничные пижамы дали
И по палатам рассовали.

Да, первый день - тяжелый день.
И на челе у многих тень.
Кто не сообщил своей мамаше,
Что отпуска продлятся наши,
Кто на кровати сер лежит,
За мотороллер свой дрожит.
 
Другой - напрасно ищет дочку,
И о жене не знает точно.
А многих мучают вопросы
О сигаретах, папиросах.

Вокруг больницы - не кусты,
Милиции стоят посты.
И, чтобы вновь людьми нам стать,
Должны анализы мы сдать.

И, петухи лишь пропоют,
Под мышки градусник суют.
Мы с утренним простимся сном.
И поднимаемся, встаем.
И тот, кто млад, и тот, кто сед, -
Все на горшки идем в клозет.
 
Нас по больничному питают,
Что на анализ не хватает,
Зато на день четыре раза
Чтоб победили мы заразу.
       
Нас теплым словом обогреют,
Мы обрастаем - нас побреют.
А, при нужде, на риск и страх
Нам курево несет сестра.

Шуршат газеты понемногу.
Мы приутихли: «Все от бога».
Но дни идут, прошла неделя,
И анекдоты надоели.

Мы начинаем бунтовать
"Не надо больше нас держать!"
Мы по анализам чисты.
Даёшь больничные листы!
А, не отпустите, за это
Письмо напишем мы в газету!

Ну вот, последние шумочки.
Осталось переспать нам ночку!
Потом мы все меняем платье,
И нет нужды сидеть в палате,
Гулять мы сможем и звонить,
И с женами к друзьям ходить.

Ну, спасибо, ну, спасибо, доктора,
Ну, спасибо, медицинская сестра.
Ну, спасибо, ну, спасибо, nерсонал,
Что за нами убирaл и вытирал.
       * * * *
       
Будем руки, будем руки чисто мыть
Будем фрукты, будем фрукты кипятить,
По Одессам заречемся разъезжать,
Чтобы нам не очутиться здесь опять.
 
КИБ-2 16.08.70 8-11-6-4
 
 
       Для неискушенных, последние четыре числа - мой опознавательный код, - восьмой корпус, одиннадцатое отделение, шестая палата, четвертый (пардон) горшок.
Так нас звали сестры, и в списках результатов анализов мы числились так, и никак иначе.

       Вышеизложенное творение было написано за день до выписки, названо «Холерианою» и зачитано за три часа до получения одежды и документов при 100% явке тех, кто был в серых халатах и тех, кто был в белых халатах, включая заведующего отделением. Аплодисменты скрасили последний день моего пребывания в больнице, а, одевшись, я увидел внизу свою дочку, что ждала меня уже полчаса (женское отделение оформили в первую очередь).

       Надо признаться, что связанные с дочкой два нарушения, допущенные медсестрами, были самыми приятными за время моего пребывания там. Так, первый раз после обеда отворилась дверь, и в палату влетело что-то маленькое в ярко-желтом халате до пола и тут же оказалось у меня на коленях. Это свидание длилось минут пять, затем сестра из женского отделения забрала ее с собой. А еще дней через пять я получил письмо! Первое письмо в жизни моей дочки, я так был рад, что дочка уже знала все буквы и смогла совершить этот «первый подвиг Геракла».

       Ну, а за женой я приехал еще через 10 дней. У самой больницы встретил группу больничного персонала, идущую домой. И за спиной уже услышал приглушенный голос: «Это тот, кто написал «Холериану»!». Я остановился и, как в недавней песне «Оглянулся посмотреть, не оглянулись ли они, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я...» Да, вся группа повернулась и глазела на меня. Опасаясь историй, происходивших с Валентино, Лемешевым или современными поп-звездами, когда поклонницы разрывали одежду на своих кумирах, чтобы иметь памятный сувенир, я заспешил, только что не побежал. Наверное, это напоминало эпизод соревнований по спортивной ходьбе.

       Видимо, скорость, с которой я удалялся, была столь велика, что мне повезло, и, когда я забирал жену, моя одежда была в полном порядке. Не знаю, стоит ли рассказывать, что в родной Андреевке кто-то смотрел на меня, как на привидение, поскольку, в поселке за чистую правду ходили рассказы о том, что моя жена была совершенно холерная, а я выпрыгивал из поезда с дочкой на руках, убегая от милиции и санитаров. Тем более что после моего отъезда с дочкой в Москву, приезжала милицейская машина местная, потом московская с мигалкой, затем санитарная и дезинфекционная, дверь квартиры вскрыли, все облили пятикратным количеством специальных препаратов (через две недели, когда мы вернулись, я еще долго не мог выветрить их запах), а затем еще опрыскали лестницу и крыльцо.

       Когда же появилась наша соседка, увезли её в Солнечногорск, и за два часа оборудовали там инфекционную палату, где она, бедная, и провела две недели в полном одиночестве. А за руку со мною еще пару месяцев никто не здоровался, -протянут, было, свою, потом в глазах мелькнет что-то, и тут же начинают либо поправлять волосы, либо нос чесать, смех, да и только.

       Но память об этой истории, да «Холериана», что нашлась в моем
письменном столе (в своё время она украшала пару стенгазет в институте), подвигли меня взять ручку и к юбилею этой истории (разве 33 года - не юбилей?) изложить на бумаге все, что еще осталось в памяти.
 
       «Кстати, о птичках», несмотря на мое обещание, что мы «По Одессам
заречемся разъезжать», и я, и жена, и дочка, да и сын, которого тогда еще не было, уже по несколько раз побывали в Одессе.  В этом году, при возможности, я туда снова заеду, благо, пока еще это можно сделать без визы. Но пару пачек хлорамина я с собой все-таки захвачу, и предупрежу на работе, что, в принципе, могу задержаться на две недели или месяц сверх запланированного отпуска.
    
                Андреевка январь 2003

      Кстати, в прошлом году, ровно 40 лет спустя после "той холеры" снова был в Одессе, прекрасно отдохнул, побывал на открытии и закрытии Одесского кинофестиваля, о чем у меня есть отчетики в разделе "Ах, Одесса, жемчужина у моря". В двух редакциях предложил этот рассказик. В одной, - ответили "Посмотрим", так до сих пор и смотрят. Во второй, - задумались, стоит ли старье ворошить. А я постеснялся сказать, что новое - это хорошо забытое старое...
И в этом году планирую там быть, несмотря на проблемы в Мариуполе...

                Андреевка 06.06.2011


      Кстати, оказалось, что подросшая за это время дочка тоже хорошо помнит то одесское лето, но это уже другой взгляд на события. Судите сами...

                ДЕТСКАЯ ХОЛЕРА
                1СЕРИЯ
Одесса, август, 1970-й. Впечатано в память. Мне 6 лет, и я впервые поняла, что время бывает разным и по-разному течёт. Вот оно идёт почти обычно, только издалека чуть погромыхивает - чего-то дальний пляж закрыли, какие-то слухи ходят… Вот начинает образовываться воронка - и тот пляж закрыли, и ближний тоже, а круги, словно линия обороны, сужаются,сжимаются новыми словами и моими вопросами:
 - А что такое КАРАНТИН ?
 - А как болеют ХОЛЕРОЙ?
И вот наступает тот, почти кинематографический вечер. Точно помню - свет потушен, хотя мама не ложится и чего-то ждёт. Я давно в постели и нахожусь в блаженно-дремотном промежуточном состоянии между явью и сном. И тут воронка времени резко закрутилась и вошла в штопор. Хлопает дверь, в комнате появляется папа. Он, конечно, утверждает, что билеты на поезд были куплены днём, я же буду настаивать на своей правде памяти. Раз уж день разматывается киноплёнкой, пусть и сюжет будет реально киношный. Итак, папа влетает с чудом добытыми билетами, меня, прямо в пижаме, хватают в охапку, в другую «охапку» - сумки/чемоданы (думаю, упакованные мамой заранее), и через мгновения мы оказываемся в такси (пусть, по моей версии, на нём папа приехал с вокзала). Я продолжаю ничего не понимать, родители коротко бросают: «Уезжаем!», и следующим кадром возникает вокзал. Остро и больно врезалось в память- темнота, перрон, мама снимает с меня пижамку и переодевает в платьице - вот ужас! – на виду у всех, всех, всех, у этих толп людей, которые снуют вокруг. Мне кажется, что все они, как один, смотрят на меня, на прилюдное оголение, а спрятаться некуда. На мои робкие возражения мама не обращает никакого внимания. А потом объявляют: «Поезд Одесса- Львов отправлением 23 часа 45 минут…» А теперь давайте вспомним то, о чём папа упомянул вскользь, не выделив акценты, словно маркером, и попробуем представить, что же тогда происходило. Итак, с утра официально объявили, что в 24.00 Одесса станет закрытым городом, и никого отсюда не выпустят. Конечно, сразу после этого все ринулись на вокзалы. Кто-то уехал на ранних поездах, самолётах, автобусах, но таких счастливчиков было явное меньшинство. Итак, люди весь день безуспешно пытались покинуть Одессу, и вот он, последний шанс, стоит на том пути, и как раз на него объявляют посадку. А через 15 минут карета превратится в тыкву, а все не уехавшие - в заключённых с неясным сроком. Конечно, к вагонам сбежалась толпа с билетами, но, в основном, без, и началось то, что папа точно сравнил с фильмами про революцию и 20-е годы, великий исход, реальный, настоящий ШТУРМ. Уж не знаю, по рассказам ли или своими глазами виденный кадр: разбитое окно вагона, карабкающиеся в него и раздирающие себя стёклами люди, стекающие капли крови… Помню, как мы шли по вагону, а папа открывал и тут же закрывал двери переполненных купе. Уж не знаю, за какой по счёту дверью нам повезло, почему нас пустили - может, сжалились, глядя на меня, может, на билеты в руках у папы. На нижней полке взрослые сидели впритык, плечо к плечу, мне же после всех волнений вполне нормально спалось в уголке на верхней полке, рядом со своими. А с утра было даже здорово - так много народа, можно было долго идти по вагону, со всеми знакомиться и общаться. Время словно немного угомонилось, ослабило хватку и разжало объятия (чуть потерпим, и будем дома), но только затем, чтобы его прорвало пружиной, и оно опять бешено заскакало. Помню растерянность у Ленинградского вокзала. Вот ведь она, электричка, а там до дома рукой подать, но папа какой-то непонятный, а где мама?  А маму забрали в больницу…
И наступает               
                2 СЕРИЯ.
Мы едем в карете скорой помощи, и я узнаю это новое красивое выражение - СОКОЛИНАЯ ГОРА, но звучит оно как-то хищно, и эта вот «гора» неумолимо приближается. Очень внятно и очень спокойно папа даёт мне последние наставления. Да, какое-то время я буду одна, нужно немножко потерпеть, слушаться врачей, а потом всё будет хорошо и мы опять будем вместе. Ребёнком я была разумным, слова подействовали, тревога, страхи и сомнения отступили. А тут и «Скорая» остановилась. «Выкатилась повозка. Захлопнулись ворота замка»- как из любимых, знаемых наизусть и постоянно цитируемых любым ребёнком той поры «Бременских».
    Итак, мама уже несколько часов в закрытой палате для особо подозрительных, откуда может рвануть и расползтись зараза, папа в мужском отделении, а у меня, шестилетней, впереди несколько недель среди чужих людей. И никаких встреч с родными, передачек, вкусняшек, тёплых слов и всего прочего, что поддерживает ребёнка и скрашивает пребывание в больнице. Больницы в жизни ещё предстоят, да и эта не первая, а вторая, но до этого было так, пара дней, и свои рядом. Боевое крещение предстояло здесь и сейчас.
     Я старалась терпеть и справляться с переживаниями, ведь я обещала папе быть молодцом. А безделье мучило, ведь все мы были совершенно здоровы. Тётеньки в нашей бесконечной по размерам и количеству коек палате бесконечно повторяли истории своего появления в этом «волшебном» месте, проклиная минуту, когда решили перестраховаться и провериться (…тут меня и прихватило… что же было несвежим?... чёрт дёрнул меня сообщить…).
     И что такое «конфликт сословий», я, «институтский ребёнок», тоже узнала в те дни. Нас, старших дошколят обоего пола, в отделении было несколько, мальчики, как я предполагаю, лежали с мамами. Младший медицинский персонал и тётеньки нашего лёгкого отделения частенько от безделья (уж точно, не от заботы) вели с нами светские беседы. На дворе был зрелый август, и тема естественным образом свернула на подготовку к школе. Нас лениво и без особого интереса спрашивали о наших успехах (...а буквы ты знаешь?) Ура! УРА!!! Он пришёл, мой звёздный час! Вот сейчас я отрапортую и расскажу чистую правду, и вы всё поймёте! (...Господи, ну должна же я что-то предъявить окружающим, чтобы на меня обращали чуть больше внимания, чуть больше занимались и чуть-чуть любили!) Итак, вот:  все буквы я знаю уже много лет, читаю давно, прочла много книг, и не только тоненьких, хорошо складываю и считаю (всё так и было) и могу досчитать до...   И тут сбоку в мой монолог ввинтился ехидный мальчишеский голос: «Ну, и до скольки? Вот до миллиона можешь?» Я запнулась, понимая, что вряд ли. «А вот я могу!» - продолжил голос. Ну уж нет,это чересчур! Нагло, нагло врёт! Никогда не досчитает! «Ну давай, считай!" - с ноткой сарказма и превосходства в голосе предложила я. Парень, мой ровесник, набрал побольше воздуха в лёгкие и громко, выразительно произнёс: «На столе лежит лимон, вот тебе и миллион!» Я стояла, открыв рот, опустошённая, свет померк и понятные жизненные ориентиры осыпались от дружных раскатов смеха всех окружающих. Я испытывала чувство, близкое к брезгливости и понимала, как чудовищно меня провели и надули, и это так... Слово ребёнок подобрать не мог, сейчас бы я сказала: пОшло. Тётки и медсёстры продолжали хихикать над тем, как ловко обычный пацанчик утёр нос этой маленькой задаваке и всезнайке (не-е-е, нашенские детишки не такие!). Вот пусть и не хвастается! И будет попроще!!! Я ещё пыталась сопротивляться и говорила глупости: «Ну нет, нет же, так неправильно, это не в счёт, давай, считай !» - а смех только нарастал. Короче, народный юмор победил учёность. Впрочем, ребёнком я была покладистым, не вредным и не злопамятным, и  никто в отделении потом меня не гнобил, а с тем мальчишкой, как и  со всеми  ребятами, мы прекрасно общались и играли.
      И свидание с папой я тоже хорошо помню. Почему-то меня тщательно и долго переодевали, подбирали халатик (можно представить, какими «нарядными» мы ходили в отделении), вели какими-то переходами, лестницами и коридорами – и вот дверь палаты открылась и впереди, слева у окна, на кровати сидел ПАПА !!! Из всего, что я увидела, больше всего меня потрясли шахматы. Их сделали сами заклю...больные. Расчертить листочек было легко, а вот фигурки слепили из хлебного мякиша. По диете «холерным» полагался лишь белый хлеб, тёмные фигурки просто красили йодом. А что касается «подвига», моего первого письма, то особым достижением я это не считала. Написала и написала. Всё произошло естественно, само собой, как первое слово или первый шаг. Разве что в хвастливый список моих умений добавилась эффектная строчка...                Мы постепенно приближаемся к финалу. Впереди         
                СТРАШНЫЙ ЭПИЛОГ И ХЕППИ-ЭНД
Кто бы мог подумать, что главное психологическое испытание мне ещё предстоит. И вот день выписки. Разумеется, сначала выписывают женское отделение, и первыми - детей. Меня вызвали в самом начале. Поставили галочку, кинули на кушетку мою одежду и... отвернулись. В ответ на моё вежливое «…А-а-а…?» прозвучало: 
«Переодевайся! Следующий!». Отвернувшись от входящих, стараясь стоять спиной, сжав зубы, я сдирала с себя больничную одежду и, голенькая, судорожно, спеша, натягивала свою. Одевшись и выдохнув, я наконец-то развернулась и опять начала: А-а-а? - Иди! – А папа? – Иди!!! Следующий!
      Я одна, меня выписали и выставили на улицу, и что мне делать, я совершенно не знаю. Все силы ушли на то, чтобы скрыть охвативший меня ужас. К счастью, у персонала хватило ума приставить ко мне выписавшуюся пациентку, которая согласилась присмотреть за мной до появления папы. Но до сих пор не понимаю, почему мне не придумали дела при выписке, помогать, например, уносить больничную одежду, вызывать следующего, да просто болтаться на глазах ? А так - пришлось быть «довеском». Помню, как мы нарезали круг за кругом вокруг клиники, а я изо всех сил старалась сохранять лицо и поддерживать светскую беседу на нейтральные темы. Пару раз я пыталась вежливо ввернуть: «Простите, а когда папа…», но от ответа моя собеседница уходила и переводила разговор на другую тему. Мне просто заговаривали зубы вместо того, чтобы спокойно и по-взрослому ответить. Не знаю, сколько времени прошло, но после очередного церемонного круга по дорожкам на крыльце больницы я увидела папу. Он, конечно, бесконечно расшаркивался и благодарил «спасительницу», но это было уже неважно. Меня отпустило. Всё закончилось. Мы вместе с папой, и мы сейчас поедем домой. Время крутанулось воронкой последний раз, с присвистом чмякнуло, булькнуло и, успокоившись, уютно улеглось у ног. Последующие дни были стёрты из памяти, словно услужливым ластиком. А вот маме опять не повезло. В их палате обнаружили «вибрионосительницу», и её эпопея растянулась ещё дней на 10.
               
                Андреевка. 2017 г.