Дурак

       Вконец измотанный хождением по бюрократическим закоулкам, на склоне дня я приполз домой. В комнатушке моего «продвинутого» деда светился монитор компьютера.
       – Как дела? – раздалось оттуда. Хотя дела и продвинулись, хотелось выть от впечатлений прошедшего дня со стоянием в очередях перед каждым кабинетом, от бесконечных переписываний бумаг из-за малейшей неточности, от рыбьих, ничего не выражающих, глаз чинуш, от ощущения полной беспомощности перед плохо смазанной, а, может, «не подмазанной» бюрократической машиной. Ничего не ответив, я «просочился» на кухню.
       – Да-а-а! – несколько позже протянул он, выслушав мои стенания. – Я, ведь, тоже как-то был бюрократом.
       Я с любопытством глянул на него – это было что-то новенькое. Кем только не приходилось бывать моему пращуру, но об этом я слышал впервые. Дед мой был когда-то, и это было непредставимо, таким же «клёвым чуваком», как я или мои товарищи. Он и сейчас не был дряхлым, вполне «мужчина в годах», но представить его своим ровесником было невозможно. Где-то, в глубине веков, бывал он неплохим спортсменом, ведущим молодёжных передач на радио, защитником вьетнамского неба от американских В-52 и F-105. Ловил змей в среднеазиатских пустынях и тосковал за колючей проволокой. С юга на север и с запада на восток мотало его по необъятной стране. Как ни корёжила его жизнь, каким бы «продвинутым» он ни был, сквозила в нём наивность простодушного человека.
       – Как тебе известно, с твоей бабкой мы осели аж на двадцать лет на «стройке века» в сибирской тайге. Это тебе кажется, что двадцать лет большой срок. А сейчас вспомнить, так пролетели эти года, как три минуты. Хотя, есть что вспомнить.
       – Так вот – продолжал он. Стройка стройкой, век или не век её строить, а дела в стране шли всё хуже и хуже. Генсеки стали регулярно помирать, пока не пришёл Мишка-меченый. Затеял он перестройку с ускорением.
       – Это ж представить себе надо – я на газ жму, а ты в это время колёса меняешь! Цирк, да и только! Так цирковые - мало того, что искусники, они железной дисциплиной спаяны. Так и этого недостаточно, решили, что свободы у нас не хватает. А как мы свободу себе представляем, так то у батьки Махно спросить надо. Не будем, ведь, труды князя Кропоткина изучать, а батька свой – доходчивый. Долгая история, как в это время выборов и перевыборов директоров, советов трудовых коллективов, профсоюзных комитетов я на виду оказался. Вякнул, наверное, что-то «умное» на общем собрании; и в профком, и в совет, и куда только не выдвинули поборники свободы и справедливости.
       Это я сейчас иронизирую, а тогда верилось, что если заменим мы всю эту проклятую бюрократию на своих людей, жизнь наступит…!
       А! Да! Я к этому и подхожу. Я тогда думал, что я «ужасно» справедливый. Какая-то способность прорезалась примирять различные точки зрения. Вот и оказался я в кресле председателя профсоюзного комитета. Председатель уехал в длительный северный отпуск и я на несколько месяцев занял его место. Так и стал я почти на пол года освобождённым бюрократом.
       А в это время сдали жилой дом для наших работников. Распределение квартир прошло в яростных схватках с администрацией ещё в присутствии уехавшего председателя. Мне оставалось только разъяснять заинтересованным лицам, какими такими справедливыми соображениями мы руководствовались при этом. Честно сказать, довольных моими объяснениями «пролетевших» соискателей не наблюдалось. Но, как-то так, расходились. Но одного соискателя я запомнил надолго. Ох, запомнил!
       В те времена, когда класс-гегемон распахивал ногой любые двери, ввалился в мой кабинет этакий комсомольско-плакатный покоритель Сибири. Как ему, работавшему на предприятии всего второй год, хватило бессовестности требовать жильё в этом доме, когда люди, стоявшие на очереди по пять, семь, а то и больше лет, не смогли его получить, моему уму непостижимо. При всём моём желании и желании хоть кого, шансов на получение квартиры у него не было ни малейшего. А требовал он очень напористо. Взяток предлагать каждой мелкой сошке в те времена было ещё не принято и он описывал ужасающие условия проживания с ребёнком в бараке, вещал о справедливости, гуманности и нёс ещё чёрт те что. Вся аргументация поборников социальной справедливости и равенства была пущена в ход. Впору было плакать. И я чуть не заплакал, вспомнив нашу с твоей бабушкой и твоей будущей матушкой жизнь в половине жестяного вагончика, когда в пятидесятиградусный мороз «отрубалось» электрическое отопление и обогревались мы паяльной лампой. Вспомнил, как чуть не сгорели, когда выскользнула обледенелая трёхлитровая банка с бензином из рук и разбилась в шаге от работающей лампы. Вспомнил мороженую картошку и водку, замёрзшую в бутылке…. Как строили эти самые бараки, мечтая о прекрасной в них жизни.
       А претендент переходил на повышенные тона и просторечье митингов того времени; «Зажрались тут!», «Бюрократы паршивые!», «Вас самих в такие условия!»…. Вот это, последнее и доконало меня. С бешеной злобой, в гордыне от собственной праведности, я прошипел: «Чем ты, падло, лучше меня? Ты здесь без году неделя, а я живу в такой же халупе уже двенадцатый год!». Соискатель опешил.
       – Да?
       – Да!!!
       – Ну и дурак. Зачем же ты тогда здесь сидишь? – задал парень риторический вопрос. Он встал и спокойно, как ни в чём не бывало, словно потеряв ко всему, и ко мне в первую очередь, интерес, с отрешённым лицом вышел. Что, мол, с дураком говорить.
       Вот, внучёк, и живу я, так до сих пор не поняв: дурак я или нет? Карьеру бюрократа от профсоюза я не продолжил. Ушёл работать по специальности. А вопрос остался.
       Мы сидел молча в дедовой комнате, тускло освещённой светом монитора. За окном сгорел оранжевый закат, и небо вызвездили мерцающие светлячки. Каждый погрузился в свои думы. Деду, верно, грезились дни его юности, пальмы и пески юга, заснеженные кедры в тайге и балтийский прибой, меня же не отпускал сегодняшний день. Мысли мерцали, как светлячки, разбросанные по темно-синему бархату неба. И в откровения о непостижимых глубинах и тайнах мироздания, настойчиво вплетались воспоминания прошедшего дня, перемежаясь с впечатлением от дедова рассказа.
       Представить своего предка в кабинетах, которые я обошёл за день, было невероятно. А вот того напористого плакатного парня, ушедшего с отрешённым лицом….