Поворот судьбы

Закрепив цепь у верхней части столба, палач отошел в сторону. Он невольно залюбовался девушкой, которой, увы, осталось жить меньше часа (Марта была приговорена к сожжению на обычном, а не на медленном огне) и предстояло умереть, превратившись в мерзкий студень. И предвкушая удовольствие, которое он получит, созерцая наготу осужденной.

Сожжение на «быстром огне» включало в себя, если можно так выразиться, «эффект стриптиза»: в процессе этой казни зрители могли, пусть недолго, но все же видеть наготу осуждённой. Стоило языкам пламени дотронуться до подола рубахи осужденной, которая обычно пропитывалась серой, как огонь по вспыхнувшей рубахе моментально взбегал до самых плечей.

На несколько секунд смертница превращалась в огненный столб, а потом сгоревшая одежда облетала чёрными хлопьями и тело, не успев ещё обуглиться, представало глазам толпы… Огонь костра не сразу укрывал наготу “колдуньи” от посторонних взоров и публика несколько минут наслаждалась этим жутким «эротическим спектаклем».

Тяжелая стальная стрела арбалета, выпущенная Луиджи Гвинелли – сержантом личной гвардии графа Эмдена - вонзилась в шею палача, перерубив ему шейный позвонок и вызвав мгновенную смерть. Мощный импульс арбалетной стрелы (а закон сохранения импульса успешно действовал и в ту эпоху, хотя еще не был известен ученым) отшвырнул уже мертвое тело палача в угол эшафота. Толпа ахнула.

Арбалетный залп выкосил половину солдат, цепь которых отделяла помост с осужденной от толпы и помоста с бургомистром и магистратом. Они стояли как манекены в тире, представляя собой прекрасные мишени для гвардейцев графа Эмдена, незаметно пробравшихся на балконы близлежащих домов, пока толпа не сводила глаз с приготовлений к казни Марты. Еще один залп – и в живых из солдат не осталось никого. Граф Эмден не зря платил своим наемникам – ни одна стрела не была потрачена зря.

Все произошло настолько быстро, что ни толпа на площади, ни местные власти еще не успели прийти в себя от столь неожиданного нападения, как вдруг наступившую тишину разорвал стук копыт и звон доспехов и чей-то взволнованный, воодушевленный и даже в чем-то счастливый голос даже не прокричал, а возвестил:

«Во имя Господа, Справедливого и Милосердного!»

Этот клич был уже хорошо известен в городе и близлежащих землях и графствах. По толпе пронесся ропот, граничащий с ужасом: «Вейермейер!». Бургомистр, епископ и члены городского совета оцепенели. Они прекрасно понимали, что лично для них означал этот призыв, но были слишком поражены неожиданностью нападения и скованы внезапно охватившим их ужасом, чтобы даже пошевелиться.

На площадь с трех сторон въехали несколько десятков всадников. «Боже, как они сюда попали?» - подумал бургомистр. «Ведь город так хорошо укреплен…» Через мгновение он получил ответ на свой вопрос – рядом с Вейермейером на дорогом арабском скакуне восседал начальник городского гарнизона – наемник Альберто Виалли. Все надежды бургомистра рухнули и он погрузился в состояние, близкое к коме.

Толпа со страхом расступилась, ожидая дальнейшего развития событий. О том, что будет дальше, ходили самые разнообразные слухи, ибо этот город был далеко не первым, захваченным войском Вейермейера. Впрочем, слухи эти сходились в одном – ничего хорошего людям, осудившим Марту на мучительную смерть – то есть бургомистру, епископу и членам церковного трибунала – ждать не приходилось. И надеяться было не на что.

Так и произошло. Впрочем, Вейермейер начал с того, что выловил взглядом помощника палача, робко и испуганно жавшегося к краю бревенчатого помоста, на котором стояла прикованная к столбу Марта и поманил его к себе. Помощник покорно приблизился, потупив взор и не решаясь взглянуть на грозного воина, которого втайне боялась вся округа.

«Не бойся. Тебе ничего не грозит. Ты всего лишь помощник палача. Я отпущу тебя, если ты здесь же, немедленно, покаешься в своих прегрешениях и поклянешься на кресте, что никогда больше не будешь исполнять обязанности – ни палача, ни помощника».

Помощник стоял, боясь пошевельнуться.

Вейермейер сделал знак рукой и один из всадников – без доспехов и в сутане священника – спешился, и держа в руке внушительных размеров серебряный крест, подошел к помощнику палача.

«Встань на колени, сын мой» - дружелюбно, но твердо обратился к нему священник. Помощник, не мешкая, повиновался, так и не поднимая взгляда.

«Повторяй за мной» - начал священник.

Помощник согласно кивнул, слегка наклонился вперед и поднес к лицу ладони, сложенные вместе в молитвенном жесте.

«Перед лицом Всевышнего и Святой Церкви…»

«Перед лицом Всевышнего и Святой Церкви…» - покорно повторил помощник палача.

«я приношу покаяние и молю о прощении за совершенные мною тяжкие грехи и преступления…»

«я приношу покаяние и молю о прощении за совершенные мною тяжкие грехи и преступления…» - голос помощника был на удивление искренним. Вейермейер почувствовал, что этот парень делал свою работу не «по зову сердца» (точнее, Сатаны), а по безысходности.

Нищета в городе была ужасающей (зато бургомистр и епископ как сыр в масле катались), а работа помощника палача приносила стабильный доход – и немалый. Впрочем, это было довольно обыденным явлением. Поэтому Вейермейер казнил только палачей – да и то быстро и безболезненно – а помощников обычно отпускал – но только после покаяния и клятвы – которые все без исключения встречавшиеся ему помощники палачей приносили быстро и довольно искренне.

«я приношу покаяние и молю о прощении за то, что я по недомыслию и от бедности…». Помощник слегка запнулся, но все же фразу повторил.

«участвовал в сатанинских ритуалах мучительств и убиения невинных людей по указанию слуг Сатаны, прикрывавшихся сутанами священников и печатью бургомистра». Помощник впервые за все время поднял глаза и вопросительно посмотрел на священника. То, что ему предстояло повторить, мягко говоря, расходилось с тем, чему учила Церковь устами всех известных ему священников – и могло стоить ему жизни – причем на том же костре.

Но во взгляде священника он прочитал такую неумолимую решительность, что, хоть и запинаясь, но фразу повторил.

«Во искупление своих грехов я клянусь немедленно совершить паломничество в Святую Землю» - это придумал Вейермейер – в интересах самого же помощника палача. В случае неудачи предприятия Вейермейера – а это предприятие было все же грандиозной авантюрой (несмотря на полную уверенность Вейермейера в успехе) помощник мог жестоко поплатиться за свои слова – никто бы не стал разбираться, произносил он их по доброй воле или под давлением – по мнению католической церкви, «добрый католик» должен был скорее умереть, чем произнести ТАКОЕ. «Хорошо, что на свете, слава Богу, не так уж и много добрых католиков» - подумал Вейермейер.

«И клянусь на кресте впредь никогда, ни в каком качестве не участвовать в мучениях, телесных наказаниях и умерщвлении людей, вне зависимости от обстоятельств.»

Помощник палача повторил эту фразу, после чего священник протянул ему крест.

«Поклянись на кресте, сын мой» - ласково, тепло и заботливо произнес священник.

Помощник палача истово перекрестился, хотя даже издалека было видно, как у него дрожат руки – от страха и волнения. Произнес «Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь». И поцеловал крест.

Толпа безучастно следила за происходящим. Трупы убитых солдат на площади, десятки хорошо вооруженных всадников и арбалетчики на балконах зданий – этого было вполне достаточно, чтобы у каждого человека в толпе осталось только одно желание – вести себя «тише воды, ниже травы».

Священник помог помощнику подняться.

«Теперь пойди и сними с осужденной женщины цепи».

Помощник вопросительно посмотрел на Вейермейера. Он был все еще слишком взволнован и напуган, чтобы заговорить с всадником, но… помощник палача хорошо помнил, что конец цепи, которая приковывала Марту к столбу, был прибит гвоздем (сам помогал держать цепь), а клещей, чтобы выдернуть гвоздь, ни у помощника, ни у палача не было.

Вейермейер рассмеялся, ловко извлек из седельной сумки огромные клещи и не менее ловко бросил их помощнику палача. К его немалому удивлению, помощник сумел их поймать – и даже не ушибся.

Через несколько минут Марта, освобожденная от оков, и все еще не верящая в свое чудесное спасение, уже растирала руки, затекшие от долгого пребывания прикованной к столбу. Она еще не успела прийти в себя, как четким, уверенным голосом Вейермейер произнес:

«Внимание!» - и поднял вверх руку. Толпа мгновенно затихла; шепот, из без того негромкий, стих совершенно.

«Марта Гвиллер!» - торжественно обратился он к осужденной. «Властью, данной мне Всевышним и Святой Церковью, объявляю вас невиновной в инкриминированных вам преступлениях. Вы свободны.»

Толпа ахнула и неодобрительно загудела. Вейермейер повернулся к толпе и гул мгновенно стих. Священник поднялся на бревенчатый помост и помог Марте сойти с эшафота. Ей подвели коня с дамским седлом и помогли на него взобраться.

Наступила очередь справедливости в отношении бургомистра, епископа и членов церковного трибунала. Подошедшие пешие солдаты гарнизона взошли на помост, где находились «местные власть предержащие» - духовные и светские – оттащили бургомистра, епископа и членов церковного трибунала на середину площади, освобожденную расступившимися всадниками, крепко связали им руки за спиной и поставили рядом с трупами солдат. Мертвые солдаты не входили в состав гарнизона, а подчинялись непосредственно бургомистру. За что и поплатились жизнью.

За каждым из приговоренных – теперь уже судом Вейермейера – встал высокий крепкий гвардеец графа Эмдена и двое гарнизонных солдат.

Членов городского совета пинками согнали с помоста, после чего на него взошел Вейермейер в сопровождении Виалли, священника и старших офицеров своего войска.

«Господин бургомистр! Господин епископ! Господа члены церковного трибунала! Вы обвиняетесь в том, что на основании ложного доноса и ради собственной корысти, жажды власти и похоти приговорили к мучительной казни – сожжению на костре – ни в чем не повинную женщину – Марту Гвиллер, безосновательно и в нарушение всех законов – церковных и светских – обвинив ее в колдовстве и ереси».

«Вы совершили и тяжкое преступление по светским законам – покушение на убийство и по церковным – совершая злодеяния именем Божиим, что есть тяжкое богохульство, вступили в сговор с Сатаной и стали слугами Дьявола.»

По толпе пронеслась волна ужаса. Они не знали толком, кто был этот Вейермейер, но его решительные заявления о том, что он действует именем Всевышнего и Святой Церкви и наличие в его антураже священника не вызывали сомнения в том, что он, вне всякого сомнения, доведет свое дело до конца. А по всем законам конец мог быть только один – смерть на костре. Благо, и ходить далеко не надо – вот он, костер. А дров – на всех хватит.

Первым пришел в себя епископ.

«Кто ты и как смеешь ты говорить от имени Божьего и Святой Церкви?» - закричал он (терять епископу было все равно нечего).

«Я – тот, кто послан Всевышним покарать вас за ваши злодеяния, которые вы творите именем Божьим. А зовут меня – Вильгельм Вейермейер»

От Вейермейера исходила такая духовная сила и убежденность, что епископ был просто оглушен. Полная и многолетняя безнаказанность епископа и ощущение абсолютной власти над городом сыграли с ним злую шутку. Привыкший к беспрекословному повиновению и преклонению, он был просто не готов к сражению в ситуации жесткого психологического давления и полного превосходства противника в физической и военной силе. Поэтому на том все его сопротивление и закончилось.

Бургомистр пробормотал:

«Если это суд, то мы имеем право на адвоката…»

Вейермейер только рассмеялся.

«Вы лишили Марту права на адвоката – поэтому, по справедливости, права на адвоката не имеете и вы» Затем продолжил.

«Вы знаете, что по церковным и мирским законам за ваше преступление полагается высшая мера наказания – сожжение на костре. Причем справедливо было бы сжечь вас на том самом костре, который вы приготовили для вашей невинной жертвы – в качестве алтаря для жертвоприношения вашему Богу Смерти – Сатане. Вы хотели сжечь Марту живьем – поэтому и ваше наказание должно было быть таким же.»

Вейермейер сделал паузу.

«Но Господь милостив. Я не могу сохранить вам жизнь – слишком тяжелы ваши грехи и преступления. Но смерть ваша будет быстрой и безболезненной».

Вейермейер кивнул солдатам. Солдаты крепко взяли осужденных за руки.

«Подождите» - истошно закричал епископ. Я христианин, я не могу умереть без исповеди и святого причастия.»

«Но умрешь – и будешь вечно гореть в аду!» - жестко и громко почти крикнул Вейермейер. «Когда Марта просила об исповеди и святом причастии, ты отказал ей в этом, требуя, чтобы она оговорила себя и других – чтобы вы могли продолжить служить ненасытному Дьяволу, который требует все новых и новых жертв. Вы – самые страшные преступники, ибо предали Господа и Святую Церковь и предались Сатане. Вот и отправляйтесь к нему – в ад!»

Вейермейер взмахнул рукой. Гвардеец, стоявший позади каждого из приговоренных, быстро схватил «своего» осужденного за голову – одной рукой за затылок, другой – за лоб, после чего сильно и резко свернул голову осужденного вправо. Послышался хруст разрываемых шейных позвонков и тела приговоренных обмякли. Они были мертвы. Толпа загудела.

Вейермейер кривил душой, говоря о том, что не мог сохранить жизнь бургомистру, епископу и членам церковного трибунала. Будучи убежденным – и истинным (в отличие от «публики», которую он был вынужден казнить) христианином – он был не менее убежденным противником смертной казни. В других обстоятельствах он с удовольствием продал бы приговоренных в рабство сирийскому халифу (пожизненное заключение в графской тюрьме было бы для них хуже смерти).

Но Вейермейер не мог этого сделать. Он начал войну, да не с кем-нибудь, а с самой католической церковью; войну, целью которой была полная ликвидация как института инквизиции, так и вообще «охоты за ведьмами» и пыток и казней еретиков – вне зависимости от того, кто этим занимался – папская инквизиция, местные церковные трибуналы или светские власти. Пока война шла успешно, но все же бургомистр, епископ и члены церковного трибунала были слишком опасны – даже в кратковременном заточении. Практическая военная необходимость, черт бы ее побрал.

Тела казненных перенесли на помост, завалили вязанками дров, приготовленных для Марты и подожгли. Толпа в оцепенении смотрела, как горели трупы тех, кто чуть больше часа тому назад представлял собой абсолютную власть. Воистину, все в руках Божиих и никто не знает, когда и как придет его час и как может измениться его судьба.

Вейермейер тихо молился:

«Господи, дай мне силы, мужество, знание, мудрость и стойкость победить. Чтобы никогда, нигде не пылали костры, сжигающие невинных жертв; чтобы никогда нигде никого не пытали, чтобы люди могли свободно думать и свободно говорить, не опасаясь за свою жизнь и здоровье, чтобы исчезло с земли Зло, Боль и Жестокость и воцарились Любовь, Добро и Тепло. И чтобы как можно меньше погибло людей в войне, которую я веду ради этого – и с нашей стороны, и со стороны противника. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь».