История одного выстрела или Промокашка, Глава 1

домыслы к устной истории “Территории” by К.А. Sihir

Глава первая
Obligation

*Times New Roman 12*




Оглавление

Пролог                2
Часть 0 – Забегая Вперед                3
Часть 1 – Школьный Учитель                7
Часть 2 – Чужими Руками                10
Часть 3 – Дело
     Праздники кончились                15
     На Грани                18
     Восход                21
Часть 4 – Довести Дело До Конца
     Заслуженный Отдых                26
     Отдых Еще Надо Заслужить              28
     Легкие Шаги Безумия                34
     Иначе                37
Часть 5 – Лучший Из Миров
     Ночное                43
     Глава Тридцать Четвертая              46
     Bull’s Eye                49
     Промокашка                52
Терминология                54


 
Эпиграф

Изгибом клинка полыхая в ночи,
Затравленный месяц кричит.
Во тьме – ни звезды, и в домах – ни свечи,
И в скважины вбиты ключи.
В домах – ни свечи, и в душе – ни луча,
И сердце забыло науку прощать,
И врезана в руку ножом палача
Браслетов последних печать.

Г.Л. Олди, “Живущий в последний раз”


 
Пролог

События данного произведения разворачиваются в Мире Тьмы (World of Darkness) – в особом, альтернативном  мире. В мире, похожем на наш, но…
“Мир тьмы является отражением современного мира, но более тёмным и жестоким, полным тайн и интриг. Человечество является лишь добычей для могущественных сверхъестественных существ, таких как вампиры, оборотнии и призраки. От другой подобной фантастики ужасов Мир тьмы отличает тот факт, что эти существа — не одиночные хищники, которых можно выследить и уничтожить; их число достаточно велико, чтобы создать скрытое от глаз смертных общество и управлять людьми, как марионетками, в своей борьбе за власть и смертельных играх. Однако даже для них развитие человеческой цивилизации стало большой проблемой, и могущественные тёмные Князья и Лорды, правившие миром в прошлые столетия, вынуждены прилагать огромные усилия, чтобы удерживать остатки контроля над развивающимся человечеством.
Теория заговора, по мнению многих существующая в реальном мире, в Мире тьмы получила особое развитие. Заговоры могущественных магов, сообщества коварных вампиров, стаи смертоносных оборотней и другие ещё более странные силы сражаются как со своими сородичами, так и с другими видами в тайной войне за власть над миром. Разделение богатых и бедных, влиятельных и слабых, могущественных и беспомощных в этом мире гораздо более велико, чем в нашем. Повсюду царит упадок, и его тёмные отражения видны повсюду: горгульи и другие элементы готики преобладают в архитектуре, а панки в кожаных куртках правят толпой на улицах.”
Вот что пишут о Мире Тьмы в ВИКИПЕДИИ (http://ru.wikipedia.org).
На взгляд автора – некорректное определения, а местами вообще бред полный. Однако у автора нет пока ни желания, ни времени давать свое определение этому странному миру, таинственному, изобилующему опасностями и соблазнами, местами для подвигов и изумительными сказками, которым, слава Творцу, не суждено стать былью в нашем, светлом мире.

Примечание №1: Советую начать читать с Части 1, а Часть 0 оставить чуть на потом.
Примечание №2: Значение неизвестных слов и понятий Вы можете поискать в алфавитном указатели в конце главы, куда они помещены, дабы не влезать в текст и не портить общего стиля.

С уважением к читателям, Б_Р.
 
Часть 0

Забегая вперед
I
Что-то я много курю в последнее время. Да смилостивится Мать Крыса, Мать Гайя[1] и Папа Гелиос[2], и это время, не смотря ни на что, всё же НЕ будет последним. Помню, в тот вечер я подумал:

Место: улица Парк Стрит, город Гринвуд,
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Реймон - притоке реки Тонг, США.
Время: около полуночи, начало сентября,
на заре 21 века.
Звук: шелест подошв, шелест дождя, шелест облетающей листвы.

Будь я героем книги, автор мог бы черкнуть, дескать, «я поправляю шляпу щелчком пальца, мои асфальтовые глаза грустно шарят по горизонту, там, где я когда-то видел красную звезду». Так бы всё и было, если бы не два но: «но» №1 - асфальт в Гринвуде бывает либо буро-красным, либо грязно-черного – на выбор; «но» №2 – это не грусть (в серых глазах), это страх. Я был по ту сторону Паутины когда здесь, где рокочут бульдозеры, выворачивая пни, еще был городской парк. И этого ужаса я постараюсь не забыть никогда. Постараюсь усердно, как старался до сегодняшнего дня. Чтобы больше не было соблазна по глупости или ради удобства воспользоваться Миром Духов - читай «миром кошмаров», да таких, что Лавкрафт Говард Филлипс (упокой Гайя его душу!) нервно курит в коридоре. Один на один с ночным шоссе, я лениво шагаю вдоль новенького забора, одно «Работы ведет Муниципальное Строительное Предприятие АО «Тиффани»» проплывает на уровне глаз за другим. В уродливом свете фонарей кажется, белые буквы на красном фоне вот-вот будут смыты тонкими струйками цвета этого самого фона. Криво улыбаюсь. Вообще-то земля была не в муниципальной, а в частной собственности, это раз, а два – это меня наняли уладить это смешное недоразумение, по крайней мере, часть его. Доски из редких пород деревьев, росших здесь, уже лакируют для внутренней отделки моего паба. А какого, собственно хрена, чего вы ждали – все крутятся, как могут, я ни чем не хуже и не… За шумом бульдозеров не сразу замечаю догоняющее меня такси – мерзкий  гудок режет ухо не хуже наточенной на ремне бритвы. Голос не многим приятнее:
- Дело, твою мать, браток, ну ведь никогда, мать твою, не знаешь, когда и где тебя встретишь, твою мать! Садись! Хрен ли под дождем звиздюхать – садись, а то лысина чирьями пойдет, мать твою так, брат!
Адреано… Странное имя для черного… Кажется, я так и подумал, когда познакомился с ним – с первым человеком в этом проклятом городе. Они были с Коксом… приятели, шкодили в детстве вместе. Кокс… Вспоминаю всё реже, как познакомился с ним…

II
Интермедия - Чума
Место: пустырь за заводом переработки мусора компании Trash Recycle Sys.,
Чикаго, штат  и не только, но всё в США.
Время: ранний вечер, ноябрь месяц
около двух лет назад.
Звук: дробный стук капель по картону, приглушенно хрипящий бум-бокс,
 сип отчаяния и боли.

Меня уже тошнило от голода…и от этого города, когда-то давно, не в этой, не в моей жизни и не мне бывшего родным. Глупо было возвращаться в Чикаго – весь департамент полиции знал фоторобот дезертира-убийцы, каждый прыщик, каждую щетинку на моей роже, будто я был новой звездой шоу бизнеса. Будь я поумнее, это было бы последнее место, куда я сунул свой нос по возвращении в Штаты. Но я был туп. Не настолько, чтобы попасться, но настолько, чтобы не уехать сразу. Я шароварился в окрестностях, большей частью в черных трущобах, куда даже гнилейшие из копов предпочитают не заезжать. Там я пытался выжить…
Я славно дрался, но у черных, вы не поверите, так развито чувство стаи, что твои бродячие собаки! Первые месяца два были адом. Но и я нашел свою стаю. Бритые ребята, белые рубашки, черные брюки, подтяжки, красные повязки и черные кресты. Биты, обрезки труб, ножи, стволы. Нет жалости, нет мозгов, океан черной ненависти, горный хребет уверенности в собственной правоте. О, я был дома, был рыбой в воде!
И вот как-то раз с одним придурком из этой свары мы грабанули заправку. Вдребезги разбили голову кассиру, взяли бабки, прихватили жратвы в магазине, вышли, но в этот момент… Из сортира вышел охранник, посмотрел нам в след, достал из-под прилавка дробовик, и голова моего напарника-придурка оказалась вопреки ожиданиям не пустым орехом! Мозги у него всё-таки были! Вот они-то и поднялись в небо четвертоиюльским салютом. А пуля на излете сбила вентиль баллона с пропаном… Вспышка. Интересное чувство – ты бежишь, потом летишь, а мышцы, сокращаясь, натягивают обгоревшую кожу, и ты слышишь, как она хрустит, а потом лопается: шпок-пок-пок…
Пару дней я отлеживался на пустыре – там, куда выбрасывают отбросы люди, живущие чуть ниже отбросов. Картонные домики бомжей на свалке за заводом, за ними пустырь – место бесконечно ужаснее свалки. Но я жопой чуял, что там меня не найдут, а местные не тронут. Обгоревшая кожа на половине спины и задницы загноилась, начала вонять, уже скоро я едва мог ходить, а потом сил не стало даже чтоб встать. Дольше лежать в дерьме людей, питающихся дерьмом, означало смерть. И вот одной дождливой ночью, шатаясь, опершись на обломок хоккейной клюшки, я поднялся-таки и побрел на запах дыма и звуки хип-хопа, не обещавшие ничего хорошего лысому молодчику вроде меня. Но это «ничего хорошего» казалось мне лучше, чем гнить живьем.
Бочки с горящим мусором, пара навесов из грязного полиэтилена и рубероида, под одним из них – археологической древности Кадиллак, двери открыты, мотора не слышно за вырывающимися из хриплых колонок битами и скрэтчами. Черные стояли в несколько кругов, в центр самого большого вышел тощий, очень высокий нигер, пожилой, один из немногих не похожих на бомжей.
Я проталкивался к нему. Не помню, о чем я думал и чего хотел. Наверное, задушить его, снять золотую цепь с шеи и уйти живым. Кажется, я даже не ставил под сомнение успешность этого мероприятия. Видимо, мозг мой сгнил чуть раньше спины. Дождь, пахнущий соляркой, импровизированный капюшон из тряпки на моем лысом черепе, грязь и тусклый свет костров спасли меня от быстрой и незаметной смерти на подходе к кругу. Длинный начал вяло что-то рифмовать под ритм, круг хлопал, подбадривая его, старик явно только разогревал рифмопроизводственные мощности, когда – молния – и… я до сих пор помню его взгляд, поймавший в то мгновение единственные серые глаза в толпе, мои глаза… и из него пошел нещадный, секущий ливень слов, каждая капля которого била меня в грудь. В сердце? В душу? Хоть убейте, не помню, что он пел. Помню, едва-едва, о чем.
“ Тебе объяснили кто твой друг, а кто - враг, и ты купился, ты поверил, дурак! Но те, кто отправляли тебя в последний бой, не станут умирать рядом с тобой. Они не пойдут с тобой в тот мрак, в котором ты,  в котором твой враг. Они все узнают из программы новостей, в которой покажут плачущих детей. И вот ты уже побрит наголо, даже взгляд поменялся, стал таким наглым, Но стоит ли это слез твоей мамы? Твоя жизнь равна девяти граммам. И они уже летят, летят тебе навстречу, может даже не убьют, может просто покалечат. Ты, гребанный м***к, когда-нибудь поймешь, вспомнишь тех детей, которых не вернешь! Не спеши точить ножи. Скажи, зачем тебе война? Твоя жизнь - не только злость. Вся твоя злость - всего лишь сатана. И как я могу судить тебя? Я перед Небом, как и ты, такая же тля, я так же , как и ты, не понимаю этот мир, но есть одно НО – я никого не убил! А ты можешь продолжать верить уродам год за годом, год за годом, ты можешь продолжать верить в сталь, все зашибись! Мне тоже очень жаль. Все джихады, вендетты, крестовые походы придумали суки, придумали уроды, думай головой, головой, а не жопой: Неужели ты так хочешь кого-нибудь ухлопать? Вкус победы - это вкус чьей-то боли. Хотел бы ты сам себе такой доли? Ведь те, кто отправят тебя в последний бой, не станут умирать рядом с тобой!!!”

Будто на поводке он втянул меня в круг, я плелся, едва ли что-то соображая, как вдруг он легко и просто сбил меня в грязь, вывернул руку, наступив на затылок, вжав лицом в глиняную жижу. А затем укусил в запястье, так укусил, что я снова услышал этот хруст лопающейся кожи и сухожилий под зубами. Я отрубился.
Сейчас я еду в такси Адреано и едва кривлю губы в улыбке, а было время – я не мог не сгибаться в приступе злого смеха над собой, вспоминая ту ночь. Очнулся уже в «норе», или «где_кинуть_кости», как там называли это место. В памяти остался лишь след агонии длинной в несколько дней и в целую жизнь, а в крови магмой горел катарсис того нового «я», которым я стал.
Вечером моего нового рождения мы сели в не то палио-, не то мезолитской старости Кадиллак и дернули прочь от Чикаго. В дороге Кокс – длинный, тощий, безумно цепкий, резкий и гибкий, черный, немолодой – рассказывал мне, что и как, учил. Времени было много, но Кокс не терял его даром. Всё, что я знаю, я знаю от него; так, как я думаю, - я научился думать у него; то, что я чувствую, научил меня чувствовать он; я живу благодаря ему и той жизнью, которую он предложил, а я принял и полюбил. Десятки городков, сотни закусочных, придорожных мотелей-барделей, первый контракт, работа, первая награда, работа, первый предатель, работа, дорога, леса, работа, дорога, леса, работа, дорога, леса… Кокс советовал повнимательнее к ним, к этим лесам, приглядываться. Там, куда мы держали путь (по его словам, на самый краешек пасти Червя),  такая радость как лес не грозила мне очень и очень долго. И мы приехали. Краешек? Или всё же где-то за?
- Его зовут Адреано.
Тогда у меня и мелькнуло (и с тех пор всегда мелькает): «Странное имя для чернокожего».
- Мамаша – итальянка, папаша – браток. Ты, Дело, считай, что он – твой самый главный босс. Шибздик вонючий, придурок тот еще, но ты его боссом будешь считать, пока не случится одно из трёх: пока я не скажу по-другому, пока он не сдохнет или пока не сдохну я. Иначе я тебе твои же кишки скормлю, - Кокс всего на тройку слов переходит не то на рёв, не то на визг, - Понял меня, сука!?
Эти три слова Кокс иначе не произнес ни единого раза. Киваю.
- Косит под таксиста, не светится. Все «вшивые» заказы будешь получать через него.
Вшивые – значит от смертных и по поводу смертных.
- А заработаешь репутацию, дам тебе ниточки к нормальным заказчикам… Правда, если к тому времени у тебя еще не будет своих ниточек – грош тебе цена, Дело, и мне лучше прихлопнуть тебя прямо сейчас, а еще лучше – полгода назад. Так что озаботься этим вопросом. Сука, ты меня понял!?
Киваю.

III
Место: улочки города Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: около полуночи, начало сентября,
  на заре 21 века.
Звук: шуршание покрышек по асфальту и капель по стеклам и крыше такси,
скрип «дворников», молчаливое радио.

- Дело, че раскивался, браток? Лыбу давишь, не рехнулся часом, а?
Адреано выруливает по каким-то дворам.
- Я говорю, Дело, ты как всегда профи, хоть и белый да лысый, а брат получше многих наших черных. Бабло под сиденьем, как всегда. Обрез, который ты просил – под бардачком приклеен, забирай, я задолбался с ним по городу ездить. Кастет в … Ага, ты его уже нашел, только на кой он тебе понадобился – я не по…
Никакая, даже самая аккуратная вмятинка на виске или гематома на затылке не скроются от глаз парамедиков полдепа. А вот разбитый всмятку нос и поломанные кости лица – как раз то, на что они и внимания и не подумают обратить. Жаль, что из трёх Коксовых «пока не» случилось всё-таки последнее – дух Кокса отправился мирно раскуриваться с Матерью Крысой. А Адреано (со смерти Кокса для меня уже не «самый главный босс», а только - «шибздик вонючий и придурок тот еще») до последнего дела мне был нужен – сложно нынче хорошее отделочное дерево найти даже в небольших количествах. Вчера мистер Нэшвелл как раз объявил по первому каналу о новой программе по борьбе с организованной преступностью. Чего зря время терять?
В тот вечер, как и договаривались, я приволок Адреано «собакам» Деррика. Как и договаривались – живым и пригодным к «даче показаний». Помню, они прямо слюной исходили, не терпелось приступить к «дознанию», начать «…разматывать змеиный клубок бандитизма, грабежей, изнасилований, краж и убийств калеными щипцами!» (с) мистер Нэшвелл, интервью первому каналу. Кто же мог подумать, что мафиози с разбитым носом скончается, не приходя в сознание, всего через час после того, как попадет в руки бравого отдела по борьбе с организованной преступностью, от кровоизлияния в мозг? Это из условий договора не выбивается, а Деррику всё равно плевать. Зато мой паб еще полгода копы и пальцем не тронут. Уговор есть уговор, знаете ли. Да только… Мне уже надоело так жить… Вот уже год всё так странно у меня в Гринвуде. Но я надеюсь, надеюсь и чую, что скоро это всё изменится. И  станет ясно, зачем Кокс меня сюда притащил и зачем ехал сюда сам. А значит, может случиться и так, что я доделаю какую-то работёнку за него, ведь уговор есть уговор, а Дело есть Дело.

-*-*- ночь, 29 августа 2006 г.

Зарисовка называется "Small story". По мотивам устной истории "Территории", "Гринвуд - город мечты" и "Охота на Лисс"
Рифмованный текст - чуть измененная композиция группы
Lumen (www.lumen.ws) "Не спеши".
Все права защищены. При цитировании ссылка на автора обязательна.
отдельное спсибо Елене С. aka lex - причесавшей мои литератырные потуги


















От  автора.
Этот псевдолитературный потуг задуман и начат 29 августа 2006, продолжен под гнетом любопытства одного хорошего человека и для положительных эмоций другого.
С благодарностью за привнесение сказки в жизнь автору города Гринвуд и автору Лисички; с благодарностью за любопытство – Sadyf; за творчество и вдохновение – Lumen (www.lumen.ws), чьи тексты я активно использую в произведении по поводу и без такового. Возвращающимся из-за края, уходящим за ответом и стоящим на страже посвящается.
 
Часть 1

Школьный учитель
I
Место: каменная урна
Время: серо-черное утро 7 дня
Звук: урчание желудка
- Да будет легким исход для несчастных, да не омрачат мучения, боль и страх их голоса, не исказят их ноты, да сольются они в Песне Жизни с тем, что Изначально и Вечно…
Маленький, большеглазый, Эрик Эшлиншир скомканной салфеткой жался в угол шлакобетонного "мусорного ведра". Сюда бросила его, предварительно помяв и истрепав сверх всякой меры, чья-то злая рука. Взгляни кто со стороны, сказал бы, что больше всего Эрик сейчас был похож на использованный клочок туалетной бумаги, к такому не то что прикосаться, в его сторону и смотреть то противно! К сожалению, хозяин злой руки не был чистюлей и не брезговал даже бывшими в употреблении средствами гигиены. Подтверждением тому - другие шесть «комочков» вот уже шесть дней на каждом рассвете изымали один за другим из того же «ведра». Слабые, визжащие, они жались к стенам, сползались, как опарыши, в одну кучу, надеясь спрятаться за спинами друг друга, хоть на сутки продлить жизнь одноразовой салфетки, вытолкать кого-то вместо себя навстречу смерти. А смерть стояла на пороге, смотрела с упоением, захлёбывалась едкой слюной в предвкушении пира. Смерть была отвратительна, она любила позабавиться и пошутить перед тем как прийти.
Эрик остался один. Седьмой рассвет стоял крался к Эрику по ту сторону двери, неспешно, сонно, неумолимо…
- Господи, Господи, Ты - Истинно Существующий, Ты – Суть Всего, из Тебя Всё происходит и в Тебя Всё возвращается...
Последние двадцать восемь лет - а именно столько прошло после окончания Мичиганского Университета с отличием и званием Магистра Теологии и Английской Словесности - мистер Эшлиншир в любое время года вставал с рассветом безо всяких будильников. Двадцать восемь лет прошло после приезда по распределению в крошечный Шельвиль – «спутник» города Гринвуд. Целая жизнь! Не пропустил он ни одного дня с тех пор - лишь только светлело небо на Востоке, с легкой радостью Эрик просыпался и до восхода Солнца молился. Молился искренне, с тихим упоением обращался за помощью в делах серого дня к Тому, что было в его жизни защитой и светом, уверенностью и силой, сердечным теплом и искренностью, истиной и учителем. Затем завтракал и после получасовой прогулки до здания школы, на другой конец городка, убирал помещение класса и готовил всё необходимое к предстоящим пяти-шести урокам английской литературы и истории. Приехав в Шельвиль, начав эту новую жизнь, Эрик не только стал замечательным педагогом – это была… жизнь внешняя.
- … защити меня от отвергнувших Вечное, от глаз их злопыхающих, от чрева их алчущего…
Он изменился внутри. За двадцать восемь лет он научился видеть свет истины во всём: в отличниках и хулиганах школьниках, в их скандальных и тихих родителях, в деревьях парка и электрочайнике новой модели, в новом здании школы (подаренном городку мэром Гринвуда в рамках программы «Пригороды – это наши тылы!»), в томике Писания и придорожном булыжнике, в себе и в смятом окурке… За этот срок он спас не одного человека, жертвуя, как тогда казалось, последним – не один раз Эрик был и тем, кому «возвращалось сторицей»; он прочел тысячи книг об учителе, которого так долго искал и нашел (точнее услышал!) двадцать восемь лет назад. Он встречал сотни самых разных фанатиков – католиков и индусов, иудеев и буддистов, кришнаитов и православных, индейцев-язычников и мусульман, болельщиков «Янки» и «Монреальских Медведей», ребят и девчонок, отдавших свое сердце Шонам Коннери, Брэдам Питтам, Кристинам Агилерам и Джонам Бон Джови – возвращал им эти самые сердца, возвращал умы, утраченные в истерическом запале поклонения догмам, возвращал потерянную веру – в Бога, в Себя, в людей, в добро… да мало ли во что. Люди на его пути были подобны малым детям, всё время что-то теряющим, всё время «сующим пальцы в розетку», «забывающим дышать», «по ошибке пьющим ацетон».
И всех отпускал с миром в сердце, донося до них, что Мир – един, что «Небеса» - не место за облаками, а то единство мира, которое от нас ускользает, та изначальная Нота, что пронзает пространство и время, и что, придя к миру внутри себя, каждый может эту Ноту расслышать во всем, а значит – подключиться к общему Хору Земли и Неба.
- …дай сил, о Извечный, разорвать тенета обмана и смрада, дай стойкости от страха и наваждения, веди мудростью своею неисчерпаемой меня сквозь мрак...
А вот бояться и предавать, мучить и убивать, прятать сердце при виде чьих-то страданий в саркофаг изо льда и считать себя непоколебимо правым не научился Эрик Эшлиншир за последние двадцать восемь лет…
Быть может, поэтому хозяева злых рук решили оставить его напоследок. Они наслаждались каждой новой его попыткой уберечь такую же б/у туалетную бумагу, как и он, подставить под беспощадные пальцы себя, закрыть тщедушным телом чью-то жалкую жизнь, дать кому-то еще один день, еще одну надежду… Быть может, поэтому раздавался дьявольский смех, когда костлявый старик катился кубарем в дальний угол камеры, проливал бессильные слезы, не имея возможности остановить приходящих на каждом рассвете, когда он истово молился за души тех, чьи мученические предсмертные крики холодили кровь и останавливали сердца, и за жизни живых… пока еще живых… оставленных на следующий рассвет.
А еще… Эрик не умел оставаться равнодушным, когда видел людей… нет, не людей… существ… монстров… не издающих Ноты Единой Истины, но с темным, обжигающе холодным, жидкоазотным гноящимся подобием свечения, ползущим наружу.

II
Интермедия - Спрут
Место: Шельвиль – городок-спутник города Гринвуда
Время: Семью днями ранее
Звук: тихий трепет торжества
Прохладным августовским вечером в парке прямо под россыпью ярких звезд собралось несколько сотен горожан. Торжество по случаю открытия нового здания школы было в меру напыщенным и в меру занятным. Последние деньки лета баловали горожан ясным небом, а прибывшие из Гринвуда «шишки» - не самыми скучными речами.
-… и вот именно мы, те, кто добился многого, теперь можем… и ДОЛЖНЫ позаботиться о достойном обеспечении ВОЗМОЖНОСТЯМИ нашей молодежи! Неудивительно, что с промышленным и экономическим ростом нашего общества растут и потребности! В первую очередь – потребности в молодых, квалифицированных, активных, живых, инициативных юношах и девушках, в молодых специалистах самых разных областей! Гринвудская молодежь инертна и имеет предостаточно, они не стремится «к звездам», как ни прискорбно об этом говорить. Будучи оторванными от преуспевающего центра, города-спутники исполнены соблазнов – алкоголь, дурные компании, преступность, мысли о легкой сиюминутной наживе – всё это стоит на пути перспективных ребят и девушек таких городов, как Шельвиль! На пути в жизнь! Кто же защитит их, если не мы – полные сил колоссы, устоявшие в нахлынувших волнах растления нашего времени!? Именно поэтому, наш многоуважаемый мэр и его коллеги инициировали создание программы «Пригороды – наши тылы»! И вот – наконец-то первый вещественный результат действия данной программы – бастион знаний, щит нравственности, кузница нашего будущего! Я рад представить вам первую в своем роде… Школу-интернат имени «Эрнеста Хемингуэя»!!! Прошу, аплодисменты! Те, кто, не покладая рук, трудились этот год, вкладывая душу в новое здание и его наполнение, заслуживают аплодисментов!
Бертран Дон, глава Отдела по Развитию Пригородов администрации мэра города Гринвуд, закончил немного затянувшуюся, но яркую речь. На сцену начали подниматься известные люди Шельвиля, от мэра и до преподавательского состава старой школы. Мистер Дон пожимал им руки, улыбался, кто-то даже был удостоен хлопка по плечу. Его пышные усы топорщились от удовольствия, когда он получал благодарность за благодарностью, а уж при виде прослезившегося от чувств мэр Шельвиля… Благодушие едва овладело Бертраном, но мигом перешло в нервозную настороженность. В глазах очередного поздравляющего – кажется, один из преподавателей - замершего в двух шагах с протянутой для поздравления рукой… в глазах немолодого, серого, жалкого человечка… он ясно увидел... жалость?… нет, отвращение! Сострадание? Страх! Неуверенность!… Смятение?… Огонь и непонимание…
- О! Это мистер Эшлиншир! Лучший преподаватель старой школы – вот уже двадцать лет лучший преподаватель! - подоспевший мэр ухватил «лучшего преподавателя» за руку и подтащил к Бертрану. – Мистер Дон, уверяю вас, у нас ТАКОЙ преподавательский состав - не подведут! Будут ковать молодежь… будущее! Будут ковать будущее на совесть!
- Эрик… Эшлиншир – едва произнес будущий «кузнец молодежи». Глаза его, казалось, вмещали полмира… и всю мировую скорбь – Очень… п-приятно. Извините…
Школьный учитель с трудом разжал словно обмороженные от рукопожатия с чиновником пальцы. Коротко поклонился, вымученно улыбнулся и поспешил с помоста. В голове его не укладывалось… существование… чего-то… такого… такого… Линии Дыхания Мира огибали Бертрана Дона, бежали от него прочь, сама Жизнь – в воздухе, в земле, в свете звезд – кричала, едва коснувшись его… черно-кровавые раны тянулись за усачом через пространство, а его руки… как сердце черной дыры… багрянец, богатый на сгустки, подобно венозной крови тек с его уст – и струился по парку темно-алой паутиной, ища лазейку, трещину, черный ход в умы, в души, в сердца подходивших к нему людей…
Будто избитый, Эрик едва доволок ноги до дома. Приняв душ, он долго не мог найти равновесие внутри себя, долго шатался из угла в угол. Глаза от увиденного жгло будто кислотой, они непрестанно слезились. Что-то расстроилось в организме пожилого человека, его даже стошнило. Голова раскалывалась. Лишь за полночь ему стало лучше. Эрик вяло улыбнулся. Он не стал раздумывать, как увиденное могло существовать. Он поудобнее устроился на кровати, издал долгий, низкий звук - свою Ноту, вливаясь в Небесный Хор, он зашептал слова, он собрал всю силу устремления – Мир зазвучал в унисон…
Никто из шельвильцев, поздравленных вечером Бертраном Доном, не заметит, проснувшись утром: от былого восторженно-благоговейного расположения к чиновнику осталась блёклая тень благодарности, обычная для людей, погруженных в домашние и рабочие заботы, не привыкших помнить что-то хорошее.
А Эрик Эшлиншир проснется счастливым, не смотря на причину пробуждения - удар об пол из шершавого, неровного шлакобетона, ошкурившего его руки и лицо, удар такой, что воздух вылетел с сипом из легких. С легкостью комка газеты он преодолеет каменный мешок от входа до дальней стены, чтобы влететь в кучку из шести обезумевших от ужаса, непрестанно воющих на все лады, бешено визжащих людей.

III
Место: сердце страха
Время: рассвет
Звук: тишина
Он остался один. На сладкое. Пора. Рассвет. Эрик слышал шаги, злые руки принялись отпирать дверь.
-… и да не убоюсь я зла. Я и Отец мой – Одно?
И безупречные струны Духа Единого Мира беззвучно отозвались:
– Ты и Отец твой – Одно!
- Да будет так: пусть путь врагов Жизни будет скользок, и да будут спасены те, что едины с Небесным Хором, и да восстановится гармония Единства в тех, кто отвернулся от Света или был обращен…
Кто-то вскрикнул… нет, страшно завизжал за дверью, а в каменном мешке вдруг стало светло, будто утреннее солнце заглянуло и в этот уголок мира.
- Но не моя воля, а Твоя, Единый, да будет. - произнес Эрик самую трудную часть, вверяя свою Ноту и свой голос высшему Хору Земли и Неба.
Визг стих, перейдя в недовольное ворчание, а в «мусорке» воцарился кромешный мрак.
-*-*-
отдельное спасибо Алене за провокацию начать писать снова, а так же Елене С. aka lex за причесывание моих литературных потугов!
 
Часть 2

Чужими руками

I
Место: город Гринвуд,
штат Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: прекрасный дождливый воскресный день. Начало21 века. Сейчас.
Звук: из динамиков по всему парку льется Strangers In The Night  - Frank Sinatra.

От мелко просеянного через оловянное решето облаков дождика нас с Сиддом защищает бело-зеленый козырек вагончика-кафе D’Netty. Мы стоим за столиком-прилавком, общаемся-трещим, смеемся и шутим. Свет вывески-названия особенно мягок, а бодрящий аромат кофе-американо особенно цепляющ в этот тихий полдень засыпающего в последний weekend лета парка аттракционов. Мой собеседник увлечен венским. Не в ущерб беседе.
- По пончику?
- О! Конечно! D’Netty – лучшие в штате! Тебе какой?
Сидд… Ты был отличным полисменом. Ты уволился из-за «психологической несовместимости с коллегами», читай – по причине несогласия с методами работы полицейского управления города. Ты стал частным детективом, много и с удовольствием (а главное – эффективно) работал: находил следы пропавших людей (пусть они тебя никуда и не приводили), выходил на продажных копов (пусть и без приемлемых для суда доказательств), следил за подробностями сразу нескольких цепочек убийств, распутывал их потихоньку. Пусть это и казалось даже тебе самому самоубийственным в особо извращенной форме.
Как сказал дед с палкой и бородой в каком-то красочном фильме, ты «копал слишком жадно и глубоко». Это в полной мере относилось к тебе, Сидди.
- Мне?.. Мне шоколадно-ореховый, конечно!
Пришло время кое-что рассказать тебе…
- Пришло время кое-что рассказать тебе…
Приятель…
- Приятель, - я улыбаюсь широко и почти по-дружески, пусть и немного серьезно. – Ты это заслужил. - Восхитительное лакомство уже кочует с бумажной тарелки мне в рот, ведомое рукой-челноком и обильно дополняемое вкуснющим кофе. – Пончики…
Я немного молчу, жую, глотаю.
- …с шоколадно-ореховой, ванильной, вишневой, фруктовой, ягодной начинками, аппетитнее бюста Памеллы, посыпанные пудрой сахарнее улыбки Бритни, политые сверкающей до изнеможения глазурью, что на вид слаще губ Анжелины… Съел, скажем, ты, Сидд, одну такую штучку – и остановиться не так-то просто. Умял второй, прихлебнул кофе – и будешь ходить к лотку за новой порцией как по расписанию. Полакомился так с месяц – жить без них не можешь. Не фигурально. Фактически.
Я внимательно слежу за твоей реакцией, Сидди, я сохраняю лицо всё тем же шутливо-дружелюбным. Ты откладываешь начатую сладкую булочку, ты косишься на меня, на кофе, не понимая, что за новую шутку я затеял. Ты подозреваешь, что на этот раз я говорю о деле. И ты прав, малыш.
- Да только фургончик-кафе переезжает, а в том, что встает на его место, сладости уже… не те. Не те-е-е… Нет, ими не утолить жадного голода, не насытить тягу вкусить источник ТОГО манящего запаха ванильного теста. Впрочем, как не унять этой страсти и никакими иными «благами цивилизации». Но ты пока этого не знаешь. Пока – ты ищешь. Нет, не к шелковой коже молоденьких тайских девочек тебя тянет. И не в любимый паб за кружечкой редкого привозного бельгийского пива. И даже не к любимому сборнику стихов. Тебя тянет перебирать ларек за ларьком, магазин за магазином, кафе за кафе. Ты уже начинаешь замечать на себе изумленные, а потом и недоумевающие, обеспокоенные, ужаснувшиеся взгляды стоящих за прилавками людей в бело-зеленых фартучках. Один пончик за другим. Но всё не то, представляешь? И пудра не та! И крем слишком жидкий! А в глазури – комочки! Потыкавшись так с месяцок, ты приходишь к выводу, что «этим козлам, мать их, похоже, сложно стало нор-маль-ные пончики делать! Ну что тут сложного, в том, чтобы шоколадная крошка была ТЕХ размеров, а? Я что, так много прошу что ли? Всего лишь как следует приготовленный пончик!» Ты идешь по следу, ведомый сошедшими с ума вкусовыми сосочками и взбесившейся памятью, ты ищешь ТЕХ ощущений.
Сидд, не хмурь брови. Ты недоверчив и одновременно обеспокоен.
- Эй, приятель! Это я как пример. Не в тебе дело. Дело в том, что такой «наркоман» даже если и встретит вдруг и цапнет один из ТЕХ пончиков в одном из ТЕХ кафе – он не успокоится. Рецепторы вкуса и обоняния давно рехнутся к тому времени настолько, а мозг и чувства будут пересыпаны неудовлетворенностью до такой степени, что всё его человеческое некогда существо будет способно работать лишь на достижение одной единственной цели – попытку удовлетворения их ежесекундно меняющихся требований (хотя ученые уверяют, что примерно 8 раз в секунду).
Сосредоточение. Всё еще юное в твои 35 лицо заострилось, глаза готовы разить, а мозг уже во всю работает над тем, как найти того, кого имеет смысл разить. Ты молодец.
- Вот здесь-то уже и наступает тот момент, когда поделать что-то не только можно, но и нужно. Обычно ближе к последней стадии одержимости несчастного находят ребята из «New Age MediCare» и… «забирают на лечение». – Грустная ухмылка, вызванная тоном, с которым я это произношу, а отнюдь не догадкой, трогает твои тонкие губы. – Тогда проблем нет. Другой вариант – его срывает с катушек, и этот в принципе уже неспособный удовлетворить свои вкусовые прихоти психопат дробит кому-то голову подручным тяжелым чем-то, потому что его сетованиям на жизнь никто не внемлет. Он берет охотничий винт и выходит на улицу с намерением доказать, что в этом мире уже нет ничего, ради чего стоит жить. Окружающим не стоит. Свою же жизнь защищает с небывалой шустростью и прытью. Его Миссия – Святая Месть за то, что «НИКТО УЖЕ ДАЖЕ ПОНЧИКИ НЕ УМЕЕТ ДЕЛАТЬ НОРМАЛЬНЫЕ, ЧТО УЖ ГОВОРИТЬ ОБ ОСТАЛЬНОМ».
Тогда этим зверьем (это уже не человек, но и для зверья подобное сравнение - оскорбительно) занимается уже полицейский департамент. Однако в расчете на уличные патрули на поимку/нейтрализацию подобного доходяги потребуется около 5-7 патрульных машин. Плюс шумиха. Плюс пара изрешеченных случайных прохожих, десятки выбитых окон в домах и автомобилях и добрая сотня пуль. Ну и кому это надо?
- Никому, конечно. Наши копы стрелки те еще. А уж ищейки… Так ведь еще же шумиха, репортеры, зеваки, дальнейшее расследование. Списание на синдром «постал» уже прокатывает редко-редко.
- Вот! Вот! Ты меня понимаешь! Получается, что в делах с прошляпленными NewAge-ем ребятишками и удобнее, и тише, и проще, и дешевле пользоваться услугами Кокса и его ребят вроде меня – эдаких «rabbit from the hat» или «rodent from the pocket». Контракт сразу на год – со скидкой! Но ведь вкусные, заразы! Я вот обожаю эту #%$ню!
Подкидываю и ловлю зубами последний кусочек.
- На нас – н-не действует.
Широко улыбаюсь Сидду, он – мрачнее тучи. Платим по счету, покидаем уют столика и козырька. Я бреду под моросящим дождем, среди других кафешек, лотков под тентами, комнат ужасов и смеха, тиров, аттракционов близких к сумасшествию и находящихся далеко за его пределами. Последний weekend августа. С понедельника LunaPark будет закрыт, малышне и взрослым надо будет самим придумывать себе развлечения… Но пока – редкие семейные пары ведут мимо нас с Сиддом своих чад, покупают жвачки, леденцы, «вату» и попкорн, стреляют в тирах шариками, разгоняемыми сжатым воздухом в фигурки волков, медведей, тигров, птиц, динозавров, людей. Морось и зябь почти осенние, но многие всё же решились урвать огрызок лета, ухватить за хвост веселье, вмазаться еще парой улыбок перед серыми сезонами дождей и снегов.
Сидди… Ты идешь рядом, веко правого глаза дергается, в такт ему ветер треплет полы твоего плаща. Я не поднимаю воротник, я даже снимаю шляпу, я наслаждаюсь игрой еще по-летнему теплых брызг дождя на гладко бритой коже головушки, украшенной черными крестом и орлом. Мурчащий женский голос льется, течет по водяной взвеси воздуха, струится со всех сторон, он доносит до моих ломаных ушей песню о лете и славной погоде, прыгающих рыбках в пруду и чьих-то богато-симпатичных родителях….
В воздухе витает тихое ощущение уезжающего цирка, окончания театрального сезона, последнего урока в колледже, последних страниц книги, ставшей хорошим приятелем или просто компанией на вечер. Эти мысли навевают ухмылку (ловлю пристальный, до сих пор тяжело-взъерошенный после услышанного за кофе взгляд Сидда) – ведь я не заканчивал и даже не начинал колледжа, пойдя добровольно служить Дяде Сэму, я ни разу не был в театре, в цирке – всего раз (в крошечном шапито у шоссе во время разъездов по Штатам с Коксом), но обо всем об этом много читал… В Гринвуде только и делать – работать, драться да читать. Тусоваться? Нннет. Деньги копятся на крошечный паб вдалеке от main street – тихое, уютное место для интересных людей. Вроде глав управлений и людей из администрации мэра. Ни с кем из них я пока не знаком. Но чую – это золотая жила! С кем-то из этой тусовки, я подозреваю, держит деловую связь Кокс, но он предпочитает хорошее (если не сказать безупречное) выполнение работы «БЕЗ ЛИШНИХ ВОПРОСОВ, СУКА!». И в этом я его понимаю.
Ты прячешься от дождя, втягиваешь голову в плечи. Зонт ты при этом несешь в руке. Ты молодец. Шаришь взглядом по сторонам, обдумываешь услышанное, понимая, что оно значит вообще… и что оно значит для тебя, для Сида… и для не_Сидда.
Старшие чины копов в эту элиту НЕ входят. Это - возвращаясь к прерванной теме денег и паба. Их глазки горели неадекватностью, когда я по секрету подкинул информацию о готовящемся сегодня около полудня нападении на сеть кафе D’Netty. Думается мне, они расщедрятся и поделятся этим с NewAge, вместе подчищать хвосты сподручнее (снова усмешка – эта идиома, примененная к нам с Коксом показалась чрезвычайно смешной!!!). В городе, скажем, 8 сотен точек продажи D’Netty. Из них, предположим, 8 – с особенно в известном смысле вкусными товарами. Я не вникал в подробности, но Кокс за полгода вычислил всего один – тот, в котором мы только что пили кофе. Месяц наблюдения не дал нам ничего – значит, распределение сладостей происходит на заводе, а туда не сунуться. Поэтому, даже под угрозой (назовем это терактом) теракта никто не будет раскрывать о них информацию и уделять одним точкам больше внимания, чем другим. Проще выбить у департамента усиление и поставить по наряду полиции рядом с каждым пунктом продаж, плюс по мобильной бригаде тяжело вооруженного спецназа в нескольких точках города – чтобы могли за несколько минут добраться до нескольких потенциально атакованных кафе. Тогда шанс на то, чтобы скрыться от сокрушительного ответного удара, у атакующей стороны будет равен почти нулю. Это я так себе представил ситуацию. Сейчас посмотрим, как оно всё обернется.
Сидд становится всё менее и менее адекватным. Шаг его неверен, лицо дергается. Ну же, Сидди, давай, взбодрись! Это тебе по силам! Или, если честно, так: я не хочу делать того, что сделаю, если это тебе будет не по силам! Эй, приятель!...
- Эй, приятель!
«Summertime and the living is easy…»
- Чего тебе? – огрызаешься ты.
«…fish are jumping and the cotton is high …»
- Чего нос повесил?
«…your momy’s rich, and your daddy’s good looking…»
- А тебе-то какая на хрен разница?!
«…so hash, little baby, don't you cry!»
Ты вдруг немного смягчаешься, у меня появляется надежда.
- Что-то подсел на измену… «One of these mornin's…» Из кожи вон лезу…
«…You're gonna rise up singin'…»
- С чего вдруг?!
«You're gonna spread your wings…»
- Да сам не пойму!!! Что-то меня изнутри тянет, ноет, гонит куда-то… « …And fly to the sky!» Прочь гонит, но это не я! Это как... Я не хочу! «But 'til that moment…»
- Эй, Сидд! Ты это брось! «…Nothin' can harm you…» Ты же сам себе хозяин! Постой, объясни, что с тобой происходит?
«…With your daddy and mummy…»
- Нет, Джефф, нет… прости… я лучше поеду…
«…standin' by!.................»
Э нет, Сидди, это ты меня … прости. Обожаю эту песню. Почти в любом исполнении. Предохранитель на пульте снимается мягко, бесшумно, а щелчок самой кнопки остается никем не замеченным, теряясь в оглушительном реве-хлопке сдетанировавшей взрывчатки. Испаряются недавно еще такие вкусные пончики и кофе. Крошево вывески D’Netty оплавленным фейерверком устремляется в небо, чтобы через секунду всыпать прибитому звуковой волной Сидду зеленым дождем.
- Бежим!!! – ору ему прямо в ухо и начинаю тащить за собой.
- Зачем? Куда???!!! Что происходит? – бедный… Вопрос в твоих глазах напополам с ужасом растягивает зрачки до размеров Солнечной системы. Это глаза Сидда, но сумасшедшего – к сожалению; мертвого – к счастью. – Туда!! Держи крепче!
Протянутый пульт схвачен – подчиняясь рефлексу, ты вцепляешься в него, как в путеводную нить, как в спасательный круг…
Броневик с копами на подъезде, я слышу рев двигателя и жалостливый скрежет разрываемого могучим корпусом хилого забора парка, я вижу его силуэт, направляющийся по дальней аллее к тиру. Бегу и тащу.
А ты начинаешь приходить в себя, бежишь почти вровень со мной, вместе мы резко тормозим возле прилавка-рубежа тира… и ты умираешь. Твоими глазами глядит на меня гнида, жаждущая впиться мне в глотку черными жвалами. Сидд не воспротивился, он отдался, и теперь гнида, сидевшая в нем до сих пор тихо и смирно, слышит лязг оружия, топот подошв и короткие команды главы группы. Она чует опасность, бросает все ресурсы на сохранение «жизни» тела-футляра, подчиненного теперь напрямую.

II
Интермедия - Приговор
Твои расследования не привели тебя к смерти, как они это сделали не с одним любопытным легавым. Они привели людей из New Age к тебе. Инъекция очень специфической субстанции в крохотную полость между полушариями головного мозга (если верить коксовым чумным друзьям, кажется, испытавшим это на себе). Этого хватает, чтобы крошечная тварь уцепилась за тело смертного и всё-таки не находилась в нем. Никакие обостренные чувства и нюх на червей не заметят в несчастном скверны, а он при этом будет периодически обуреваем странными желаниями… а если вдруг решит им не следовать или даже упорно сопротивляться, будет мучим страшными болями и почти физиологической потребностью в конкретном действии. Если и это не аргумент – бац – и голова превращается в конфетти. А если аргумент, то, постепенно сдавая позиции, человек наладит устойчивую связь и предоставит возможность в любой удобный для твари момент овладеть собою.
Бывший коп, потомок польских эмигрантов и вообще отличный, классный парень, Сидд Полувец стал несчастным обладателем bomb-in-the-head примерно полгода назад. Поделать с этим уже ничего было нельзя. Ты был одним из информаторов Кокса, точнее вы даже менялись сообщениями: то ты ему шепнешь, то он тебе. Но нечто для тебя самого необъяснимое - на грани тебя и чего-то подсознательно-рефлексивного - заставляло тебя собирать информацию о нас, о том, что Коксу известно о багрово-зеленых делишках города. Нет смысла бахвалиться тем, как ты был вычислен – на это ушла уйма человеко-часов! Мне казалось, у нас есть достаточно. Кокс выслушал меня с таким лицом, будто его карманная крыса вдруг затараторила ему таблицу Менделеева. Он глянул в записи, взвесил факты, придирчиво изучил мои выводы.
- Неплохо, Дело, жаренный твой хвост, неплохо! Собакоголовые считают подвигом доказать червивость, пользуясь головой, глазами и руками, а не нюхом. Срать! Срать я хотел на безмозглых волков! Встреть его. Ты знаешь поговорку: «Только дело всегда право – только пуля никогда не соврет». Поэтому-то она и дура. Дай ему шанс – он его заслужил, пусть по справедливости, своим делом докажет, на чьей он стороне. Выстоять и умереть или сдаться и быть осужденным и казненным по справедливости.
Мне показалось, голос Кокса тогда дрогнул. Я даже допустил весьма бредовую в иных обстоятельствах мысль, что это из-за распоряжения о неминуемой смерти Сидда, а они были почти что друзья…
- ТЫ ВСЁ ПОНЯЛ, $УКА!!!??? - всё снова на своих местах. – Всё правильно сделаешь – получишь Voto.

III
Но всё это не имеет значения, потому что цепкие пальцы заменили зонт в руке твари на ствол китайской пневматической М-16, а массивное тело рвануло вперед и сбило футляр_из-под_Сидда с ног. Сжимая в одной руке М-16, в другой – детонатор и с диким криком ненависти в глотке, он вылетел из-за угла тира прямо под светлы очи пятерки тяжеловооруженных ребят в армейских бронекостюмах,. Реакция у бойцов из закромов полицейского департамента отменная, как всегда: под аккомпанемент рева автоматических стволов, угрожающего порвать мои барабанные перепонки, измочаленное тело Сидда катится по асфальту, и гонит его свинцовый ураган. Будто ветер – мятую салфетку.
Спускаюсь по шахте канализационного колодца, бегу по тоннелю, вылезаю за пределами оцепленного парка, с удовольствием берусь за любимое дело - мирно бреду...
- Молток, Джефф! - Кокс уже какое-то время, оказывается, идет рядом, я с трудом успокаиваю и без его неожиданных появлений взбесившееся от гнева сердце.
Прочь от деловой части города.
- Улица Эдисона в районе Изобразительных Искусств, дом 21, подвал. Выслать из штата. Я вниз, ты вверх. На рассвете у костра, – бросает нигер минут через 10 нашей совместной прогулки.
Сворачиваем в переулок, нагретый кучкой «братьев», трущихся под брезентовым тентом вокруг чадящего костерка. Шуршащим от сырости хрипом бумбокс с мятыми решетками колонок трескочет тихонько, но неугомонно. Поочередно беря (они называют это «покупать») слово и выходя в круг, укутанные кто во что горазд, живущие так близко к самому дну, но чуть выше своих прадедов-рабов, они играют в эту своеобразную игру, жонглируя заранее придуманными фразами, импровизируя и сочиняя на ходу, сочетая и притирая друг к другу случайно оказавшиеся рядом слова. Это, по словам Кокса, и есть настоящая магия, на что я (придумывающей тексты заранее почти целиком) всегда улыбаюсь, но в его случае – это…
- Молоток! А проблемы для тебя, если верить классику, просто гвозди! - Обернувшись уже на подходе к кругу, наставник прерывает ход моих задуплившихся размышлений, – Только надо было меня предупредить, козлина ты вонючая, что сразу два таких жирных засандалишь по самую шляпку, понимаешь меня, сука!!!???
Голова дергается в конвульсии кивка, и я мельком вижу свои руки – маниакально, не имея никакой возможности остановиться, я жмакаю, кручу, перетираю меж пальцев смятый клок газеты, вроде бы оттирая грязь канализационных переходов. В мозгу куролесят два настойчивых глюка: один говорит, что ладони изгвазданы в шоколадно-ореховом креме, другой утверждает, что это кровь Сидда. Кокс входит в круг, и голос его подобен очереди сухо щелкающих на изломе веток. Мне становится тошно от этого звука…
“Вдыхаю гарь промышленных районов, где всё, как встарь – и лица и законы, где мы с тобой играем в прятки, в загаженных подъездах падая на дно. И хочется бежать отсюда – от этого спасает лишь одно: что мы с тобой одной крови, мы с тобой одного цвета, у нас на двоих одна сигарета, мы самые сраные осколки лета!!!
Теряю память потерянных друзей, что не оставят домов и сыновей, глядя в фарфоровые лица людей с четким ощущением тюрьмы в голове – они сгорают в доменных печах, хотя всего лишь летят на свет! И мы с ними одной крови, мы с ними одного цвета, мы самые сраные осколки лета, даже если нас не было и нету!
Никто из нас не выбирал день, когда нам всем родиться, никто не пел в полёте песнь свободной в небе счастья птицы. Каждый ощущает на себе эти взлеты и паденья, у каждого свой смысл жить, свое предназначенье – не сдаться, не сломаться, не пропасть, не сбиться, не сорваться, жить, как будто бы в последний раз встает над нами солнце, средь каменных лесов, домов, оков бороться за каждое мгновенье призрачного счастья до неба достучаться, ведь мы с ним одной крови, мы с ним одного цвета, мы самые сраные осколки лета, даже если нас не было и нету!!!”


спасибо всем вдохновителям: Сихиру (), Алёнке, WhiteWolf, группам Lumen и Marcheeba отдельное спасибо Елене С. aka lex за причесывание моих литературных потугов тексты песен:
Marcheeba – Summertime
Lumen (www.lumen.ws) - Одной крови
 
Часть 3
Дело

Праздники Кончились

Место: улицы, город Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: вечерние сумерки, последние часы лета.Начало 21 века. Сейчас.
Звук: навязчивый гул мыслей, грустный тихий плач дождя.

Таксист хмур и нелюбопытен. Дворники маятником-гипнотизером манят в сон…
Кокс дает задания… я имею в виду не «левые» заданьица, которые я получаю от щуплого негритоса с нелепым именем Адреано, а нормальные, «наши», задания…. Так вот, их Кокс дает каждый раз, когда я его вижу. А просто так он не попадается на глаза. Никогда.
Даже если у меня интересующая его информация, и я его отловил-таки, чтобы ее сообщить, всё равно будет работа. Наверное, сама Мать посылает ему задания для новичка, когда он встречает меня. Я имею в виду Мать Крысу. Хотя, может и Мать Города… Интересно, дух Гринвуда – Мать или Отец? Проверять я не буду.
Еще в тот день, когда мы только приволоклись в эту «обитель зла» (так я назвал Гринвуд при первом на него взгляде, а Кокс меня поправил – «Обитель работы!»)… еще тогда ответил он мне на предложение сократить путь по лабиринту ангаров и складов через Умбру:
- Вот что, лысый… Если ты вдруг надумаешь Перемещаться в самом ли Гринвуде или ближе семи миль от официальной границы города…то подумай хорошенько. Подумай и реши, что тебе по зубам: решить текущую ситуацию БЕЗ Перемещения… или стать МОЕЙ РАБОТОЙ НОМЕР ОДИН. Ты понимаешь меня, сука?! А еще лучше – подумай уже сейчас, заранее. Если я, пока хранят меня великие Матери, узнаю, что ты был за Паутиной – хоть на минуту, хоть на секундочку туда заглянул – ТЫ НЕ ЖИЛЕЦ. Сука, ты меня понял!!???
Клянусь: и за все деньги мира я не стану этого проверять. Кто знает Дело, тот поймёт, ЧТО для меня такая клятва.
Грустная ухмылка похожа на оскал трупа. Я вижу свое отражение в стеклянных дверях клуба «Мастиф», двери скользят в стороны, открывая мягко освещенный холл.
- Добрый вечер, мистер Руббер, вы сегодня на сцене?
Охранник – как всегда вежливо-угрожающий – принимает мокрый плащ и старую шляпу.
- Да, после выступления я хотел бы заглянуть в гримерку – забрать кое-какие вещи.
- Разумеется. Следуйте за мной. Ключ передаст Вам менеджер. Или отправит в лазарет на вашей койке.
Мы уже покинули гостеприимный холл и топаем по коридорам под пристальными глазкАми камер охраны, направляясь в Гардероб. Можно говорить прямо, но я так люблю эту игру!
- Это вряд ли. Сегодня комедия, а не драма с поножовщиной. Сюда?
- Да, извольте. Что ж, так или иначе, желаю успехов. – Дверь в одну из раздевалок распахнута. – Выход через 7 минут – в 15:00.
Разминку придется сократить. Ладно. Главное – на сцене не спешить. Надо играть не меньше трех актов.
Кокс всегда дает задания по одной примерно схеме. Раз – задача известна за шесть-двенадцать часов до самого дела. Два – он ставит задачу, и следующая встреча – лишь по её исполнении, а способ решения остается на мое усмотрение. Три – он ни слова не говорит о своих делах, не берет меня на них, и уж тем более - не помогает мне с моими.

- … подвал, выслать из штата. Я вниз, ты вверх. На рассвете у костра…

Он не ждет меня с отчетом на рассвете у костра на пустыре. Нет, черт возьми! Он ждет меня, чтобы оттуда – вместе или по одному – рвануть на общее дело! Это, драть меня кверху жопой, должно быть что-то очень, очень большое! Так тебя через так, гребаный Черный!!! Идём вместе… я через крышу… ты по трубам… контрольная встреча…
Оскаленная злость на Кокса согревает тело лучше разминки. Короткие синие тайские шорты занимают почетное место на бедрах. Кожаная бандана надежно хранит татуированный орлами и крестами лысый череп от рассечений. Прямо из-за кулис попадаю в клетку – на сцену. Наверное наследственное – ненавижу углы и клетки! Но придется потерпеть - сюрпризов от больной психики на завтрашней работе! Три раунда по 3 минуты. Не меньше.
Держать, держать гнев на цепи.
Не размозжить лицевые кости коротким тычком локтя на 10-ой секунде.
Не превратить его гениталии в кровавую губку после первого, ознакомительного раунда.
Даже обойдя с фланга, не вырубить в запале сучьим ударом в затылок.
Не раздробить челюсть.
Не сломать ребра, чтобы острые осколки проткнули легкие.
Крутиться.
Подставляться!
Ловить картонные кулаки боками, плечами, лбом!
Дать пробить в печень! Сл;бо!!! Еще! Еще!!!
Ну же, врежь под дых!
В зубы!
Давай, давай! В нос!!!
Я же раскрылся – прямой с ноги в «солнышко»!
ДААА!!!!!!!!
Да, парень, да – молодец! Публика наверняка в экстазе!
Но мне не до них...
Уф...
В экстазе -Я. Я впускаю гнев в кровь – боль усиливается стократ, но уже не сковывает мышцы. Короткий удар основанием раскрытой ладони в сопатку - парень широко шагает назад, машет культяпками, но всё равно заливает нас обоих парными фонтанами багрянца, и затем - падает на пол. Не встает. Урод. Улыбаюсь я месивом алого рта. Кровь бежит из этого неудачного тела через просевшую внутрь переносицу - полноводной рекой по бетону. Его лицо безвозвратно бледнеет.
НЕТ_ОН_НЕ_ПОХОЖ_НА_СИДДА.
Выхожу из клетки. Менеджер с лаской отца-педофила хлопает по опухшему из-за разбитого сустава плечу, сладенько улыбается, отдает ключ от сейфа с выигрышем. Через каждые три боя или реже выигрыш можно забирать – мера предосторожности учредителей.
До дела еще время есть. Больше, чем необходимо телу для выздоровления. Куда меньше, чем нужно мозгу (упоенному, ублаженному, заласканному болью сверх всякой меры), чтобы захотеть еще. Ему не надо будет ради очередной дозы лезть под ножи и пули, оступаться на краю крыши и рваться в огонь. На неделю хватит. Это по всему получается и так чересчур рисковое дело, чтобы добавлять в него вероятность «сдачи» моих расшатанных шестеренок. Это по всему получается достаточно рисковое дело, чтобы, выползя с ринга, зайти в гримёрку, отпереть сейфы – свой и уже мертвого парня, выгрести три пухлые пачки денег - из его, цапнуть два жестких, бурых, в коросте мотка – из моего. Рулоны ткани – прибежище духа Крови.
Когда я выполнил блестяще свое первое серьезное задание, Красная Пустынница – ставленница Матери в Аризоне – даровала мне их лично. Вот это было дело! Пять байкеров-упырей и их хозяин – «…зверский, мать, кусучий кровосос!» (с) Кокс. Во всех смыслах слова «зверский». И он, и я - голые руки и такие же бесстыдно голые клыки. Я сказал «нет» соблазну походить с ним по кругу, поломать взгляд взглядом, поразевать пасти друг на друга, выясняя, у кого глотка луженей, а мясорезка распахивается шире. Step by step. Neat & Clean. Ювелирно откушенную, ссохшуюся голову кровососа я принес на сам ритуал посвящения. Аспект Матери - Красная Пустынница покровительствует мне с тех самых пор. По приезду в Гринвуд я припрятал бинты там, где они вероятнее всего могут мне пригодиться – как раз для такого случая. Наверное, для этого самого случая.
Деньги наверняка тоже пригодятся. Я буду заниматься отправкой чего-то, что мы найдем в подвале, из штата, это ясно. А если оплошаем и останемся живы, убраться подальше или снять надежный схрон может оказаться весьма накладно.
Заматываю грудную клетку и живот в хрустящий, едва не ломающийся корсет, но не бужу спящего в нем духа. Накидываю рубашку и плащ, тело заливается, болью, и потом, и кровью и воем, как Флорида – солнцем. Карманы брюк набиты, нож, ботинки, шляпа.
Снова под дождь… Ранний вечер, но серые небесные валуны четко хранят Гринвуд от взгляда Отца Гелиоса, и он, пренебрегая ничего не значащим муравейником, клонится за горы. И на наше счастье! Увидь он, что начинается здесь с приходом сумерек, сошел бы с Небес, и День Великой Битвы случился бы чуть раньше запланированного.
Будка – автомат – карточка из бумажника. Звоню Тогги-Боббу – торговцу краденными тачками и запчастями, на имя задолжавшего мне по-крупному таксиста Арти договариваюсь о машине. Звоню Арти – кое-что ему припоминаю, отодвигаю от уха трубку, дабы не слышать следующую за этим тираду. Говорю, куда и когда пригнать машину. Затем – звоню в мотель «Сермонд-Сью» на границе штата. Люс;, как всегда, любезна и согласна аб-со-лют-но на всё. По крайней мере, она вполне согласно и любезно меня выслушивает и  кладет трубку без возражений. По желтым страницам нахожу приемлемую транспортную компанию - не дозваниваюсь. Там же встречаю объявление дальнобоя-частника из крохотного городка почти посередине между границей и Гринвудом, созваниваюсь с ним – Роджер Младший соглашается взять у частного лица груз под расчет наличкой. Еще бы - с полной-то предоплатой!!! Он переправит контейнер через обе Дакоты, Миннесоту и Висконсин к Великим Озерам, в «благословенный» город Чикаго, где у нас с Коксом, кажется, еще живы друзья. Хотя, хрен знает, куда может понадобиться отправить груз из штата… Вроде больше некуда.
За полтора часа «переговоров» Солнце скрылось за пиками гор Большого Рога, Бигхорн, дождь сменился холодом, стекла телефонной будки густо запотели, уютно скрывая меня от уличной тьмы. Опухшие суставы выбитых пальцев ныли, плечо потяжелело, ноги и спина не хотели более поддерживать тело в вертикальном положении. Пора отправляться в нору, сон будет коротким. Но перед тем как спрятать немеющие ладони в кожу перчаток и нырнуть, задержав дыхание, в ледяной мазут ночи, я вывел шутливую рожицу на молочной испарине… Рожица получилась крайне грустной. Влага, собравшаяся в углу одного из двумерных глаз, не удержавшись, изящно соскользнула крупной слезой через весь рисунок и «повисла» на подбородке в нерешительности и страхе перед грядущим.

- А тебе, Coque Negro – Черный Кокс, страх грядущего, кажется, неведом, не так ли? И правильно. Мне тоже. Не из того мы теста, наставник! - Высокая фигура, прихрамывая, почти вывалилась из будки, насвистывая разбитым ртом, безбожно перевирая неясный шустрый мотивчик, и, пока звук ее шагов не затих в переулке, в ночной тишине можно было еще расслышать хриплое мурлыкание: “Я верю в пацифизм… Добро должно победить… Но как мне жить? Как мне сейчас быть? Так надоело ждать, так надоел страх! спасаться не чем, это значит – возьми кирпич и дай им сдачи! возьми кирпич и дай им сдачи! возьми кирпич и дай им сдачи, бери кирпич и дай им…”

Оромное спасибо всем вдохновителям - Ру, Нке, Нту и Те. За идеи, атмосферу и понимание того, что я не совсем психопат, даже если ТАКОЕ придумываю и пишу.Отдельное спасибо группе Lumen (www.lumen.ws) - лучшим из людей и нереально чудным музыкантам и исполнителям, и Тэм - за зажигающие ум и сердце и чувства тексты и мелодии, в общем - за песни.
Спасибо так же Елене С. aka lex за причесывание моих литературных потугов!

 
На грани

Место: город Гринвуд и его ближайшие окраины,
штат Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, предгорья
хребта Бигхорн, берега реки Рэймон - притока реки Тонг, США.
Время: без пяти минут осень, преддверие времени смерти и потерь.начало 21 века. Сейчас.
Звук: шум усталости в ушах, стук предвкушающего сердца в горле.

До норы – полтора часа… Очень хочется спать. Полтора часа пешком из центра города – к набережной, через промсклады, в сторону скал – там, у порога реки, есть множество пещер и расселин, там тихо, там так спокойно, там легко…
И будка, и широкая улица остались за спиной. Загаженные, покрытые бурым граффити ржавчины стены из рассыпающегося от сырости кирпича плывут навстречу и мимо. Бомжи, сторчавшиеся нарики и все остальные “деклассифицированные элементы” Гринвуда существуют только в том случае, если умеют прятаться и буквально выживать. Они на глаз и слух знают, чьим кошельком, одеждой и жизнью можно поживиться, а от кого – надо забиться как можно глубже и притихнуть. Моя прогулка проходит в относительном одиночестве.
Слышу копов. Фокус с «серой мышкой» не пройдет – карманы полны денег. Подоспевшее вовремя Taxi дает возможность обогнуть легавых и отдохнуть гудящим ногам. Обогнуть, отдохнуть, припугнуть, перегнуть, долбануть и заснуть… Трясу головой, прогоняя рифмованное наваждение.
В десять я уже за городом. И даже немного над ним. Вид, открывающийся с этого места на Гринвуд, захватывает дух и, в то же время, – внушает отвращение. Будто мокрая черная туша развалилась там внизу, испещренная мириадами светящихся блох, источающая вонь мокрой псины. Сбросив еще одно наваждение, я сбрасываю и одежду. Здесь, в этой сети морщин на теле скалы, слишком узких для человека, во множестве пещер припрятана одежда и ножи, еда и запаянные в целлофан «батончики» баксов; здесь же можно провести ночь. Плащ с деньгами плотно скручиваю и заворачиваю в мешок черного плотного полиэтилена. Сую в щель. И лезу следом.
Затащив наконец-то «пакет» достаточно глубоко, скрипя зубами и стараясь не порвать, имея в виду, что с ним еще завтра выбираться наружу, я наконец-то вырубаюсь.
Меня будит Восход. Яркий, ослепительный, пробивающийся сквозь ветви редких деревьев, сквозь стены домов, крыши автомобилей … Но ЭТО не восход Отца на небосвод! Этот восход - на земле!!! Трясущийся человечек во мне просит прощения у Солнца за неуместную вчерашнюю шутку, а зверя пробирает могильный холод – если сейчас восход, то я проспал и провалил дело!!!! Сердце стягивает стальными кромсающими силками ужас… Я снова просыпаюсь.
Это был сон. Сон нес боль, беспокойство, страх и, кажется, еще бОльшую усталость. Пробуждение превращает всё это в злость, умножая на семь, направляя в ненависть к смрадно храпящему городу.
Одетый для исполнения роли молодого хип-хоп оболтуса, в трубах, балахоне и с рюкзачком, вчера избитый, а сегодня уже здоровый, добираюсь до промзоны, сажусь в полусгнивший джип Tayota годов 80-х выпуска. На нем, наверное, приехал ночной сторож или уборщик какого-то склада. Джип мчит меня по темному, пока ночному Гринвуду на своих предельных сорока Миллях в час.
Через восемнадцать минут такой езды я сворачиваю на проселок у забегаловки-заправки «Удод», ползу по колдобинам еще минут десять. Моросит дождь. Моторчик дворников, немногим мощнее двигателя машины, едва справляется. Кокс греется у горящей покрышки, с ним – пара бомжей. Здесь, в районе старой городской свалки, до сих пор промышляют собирательством множество обнищавших стариков, бродяг, уродов и просто бедноты. За те пятнадцать лет, что ее не используют по причине переполненности, заваленный доверху карьер успели окружить уродливые, чахлые, но многочисленные деревца. Они скрывают ВСЁ происходящее здесь от глаз проезжающих по шоссе человечков.
Рассвет застает нас набивающими животы консервами, разогретыми в огне. Однако, мало что меняется в цвете неба и в освещении – дождевой фронт хранит землю от слабого света Солнца. Лишь часы напоминают о том, что уже 5:30.
Мы выпиваем дешевого виски. Пять глотков я, Кокс - еще пять, оставшуюся половину бутылки получают бродяги, после чего сразу скрываются с глаз. Не успевают скрыться их спины, а в огонь уже льется чья-то кровь. Туда же летят щепотки волос, осколки костей, восковые фигурки людей, животных и духов. Статуэтка Матери из необожженной глины ныряет в пламя последней.
Одежда уже снята, даже бинты вновь скручены в бурые валики. Серебряный «уголок» порхает в стремительных пальцах проводящего ритуал, мимолетно и сладко обжигает мои предплечья, плечи, спину, грудь. Нос чувствует приближение огромного, жестокого, неистового и легкого, словно пустынная пыль, зверя. Хребет вытягивается в звенящую струну, чувствуя, что Она уже здесь. Всё тело трясет, мелко, мышцы то хаотично сокращаются, то деревенеют и виснут плетьми, во всем царит ритм сумасшествия.
Горячее дыхание обжигает затылок словами: «Ты – Voto. Иди, сын мой, исполняй волю Гайи так, как тебе д;лжно». Конвульсии скрючивают тело, бьют о землю, будто мой дух рождается заново, а человек – это то, что рожает его в муках. Пустынница катает меня, дергающегося, по земле, будто повитуха, завершая таинство. Завершая ритуал. И вдруг ничего этого нет.
«До восхода полчаса. Входим в 6:28. Ровно!» - голос Кокса удаляется вместе с источником. Хватает сил, чтобы встать, но не чтобы открыть глаза. Наверное, ребенок, родившись, чувствует себя так же. Мир проживается тысячекратно острее, хочется кричать, биться, безмолвно, но оглушительно громко требуя ответа «ЗА ЧТО??? ЗА ЧТО ОПЯТЬ?????». Это Дух бьется, переродившись и став сильнее, в пока что по-прежнему слабом теле. И тело не понимает, почему ему снова не дали умереть, почему его продолжают куда-то тащить, на что-то толкать, не пускают в забытье небытия… «…и кем бы ни был ты на свете, отрадней всё-таки не быть». Бальмонт, старина, в чем-то ты был прав. Как там это у тебя было?
Я шепчу:
- Когда засну без сожаленья Лишенным грез последним сном, Пусть осенит меня забвенье Усталым бережным крылом.
И телу становится легче держаться на ногах.
- Не надо ни друзей печальных, Ни жадных недругов моих, Ни женских воплей погребальных, Всегда немного показных
Сил хватает, чтобы подхватить ворох мокрой под вечными осадками одежды.
- Не надо вздохов над могилой: Хочу спокойно я почить, Чтоб ни мгновенья жизни милой Тревогой злой не омрачить!
Плетусь к луже в метр глубиной и пять в радиусе, с желтой, но более-менее чистой водой.
- Пусть озарит любви сиянье Последний час земного дня, Чтоб легким было расставанье И для нее и для мен».
Захожу в лужу по пояс, смываю грязь и облепившую каждый сантиметр тела красную пыль, сдираю ее ногтями.
- Пускай светлы, моя Психея, Твои прекрасные черты, Чтоб улыбнулась грусть, немея Перед святыней красоты.
В голове немного проясняется – то ли от дикого холода, то ли человеческая тушка прислушивается к чему-то знакомому. Как доберусь в срок до места?
- Но нет! Весна страшится тленья, А слезы женщин мучат нас, Лишая в жизни разуменья И мужества в предсмертный час.
Выхожу из воды, но в воздухе ее не меньше. Лужа остается за спиной – вода в ней кроваво-красного цвета.
- Пусть в одиночестве надменном, Без сожалений и обид, Я встречу смерть, когда мгновенно Она мне кровь оледенит!
От таких обещаний скорого бессрочного отпуска сведенные болевой и холодной судорогами мышцы млеют и снова начинают подчиняться. Я одеваюсь.
- Увы, закон земной свершая, В безвестный мрак уйду и я, В ничто, где был ничем, не зная Ни слез, ни счастья бытия…
Ему явно нравится такой план. Ноги шустро несут меня к джипу, незаглушенный движок еле-еле преодолевает сопротивление десятков килограммов налипшей грязи.
- И пусть нельзя мгновенья эти Ни зачеркнуть, ни позабыть – Но кем бы ни был ты на свете, Отрадней все-таки не быть!
Колымага подползает к краю карьера, срывается вниз, чавкая и булькая, тонет – уже без водителя – в месиве отходов и грязи. Плюю ей в след. Я снова в форме. И я – Voto. И я охрененно опаздываю, крутить меня в роденте за хвост!
Через пять минут я на шоссе. О чудо, ночной автобус «Биллингс - Гринвуд» отходит от заправки. Подбегаю, прыгаю на задний бампер, вцепляюсь в решетку радиатора. После восьмиминутной стремительной поездки спрыгиваю на повороте сравнительно недалеко от мажорного Fine Arts District. Тааак… Ага – машина такси. Водитель спит, стучу в окно, бодро улыбаюсь из-под капюшона, стараюсь быть убедительным.
- Отец, до автовокзала срочно подкинь – вот-вот автобус придет, девчонку встретить надо. Промокнет, дура – зонта ж не взяла! Да еще и скандалить будет – опять я виноват…
«Отец» - пожилой азиат (то ли пакистанец, то ли индус – их хрен разберешь), поморгав и поняв моё горе, кивает на пассажирскую дверь, снимая блокировку, я запрыгиваю внутрь. Он наклоняется вперед, зажигание дает - я легонько бью его по шее, выволакиваю из салона и кладу под козырек подъезда через дорогу…
Улица Эдисона… Какое, интересно, отношение ученый имеет к искусствам? Дом 21… Массивный особняк в три этажа плюс подвал, окружен обширным садом и решеткой ограды. Рюкзачок я трамбую в бардачок, движок не глушу и под дождь выхожу. %ля…
Камеры – мимо… мимо… мимо… Вперед! Между прутьями забора, по огромному вязу, не добегая до вершины – на высоту четвёртого этажа – прыжок на крышу. Замираю.
Сейчас где-то за облаками пересекает горизонт Отец Гелиос. Несомый огненными крыльями, медленно движется он по небосводу. Сперва становится видно навершие его пылающего копья, затем древко и ослепительный лик, увенчанный ослепительной короной. Затем покатые плечи, рука, сжимающая грозный меч. Еще взмах – и еще две руки Великого Бога – держащие лук и наложенную на тетиву стрелу – становятся видны тому, кто может видеть. И вот уже лишь стопы Отца Всего Живого остаются скрыты… Нет, я всего этого не вижу. Но некоторые сказки живы долго-долго после того, как они были рассказаны.
Тихо. Очень тихо… Пора!

Продолжение следует!

Оромное спасибо всем вдохновителям - за идеи, атмосферу и понимание того, ЧТО я пишу. Спасибо, К.А., за сеттинг и модуль! И вообще ВСЕМ респект! Отдельное спасибо группе Lumen (www.lumen.ws) и Бальмонту, а также всем-всем-всем стихоплетущим и рифмоискрящим чудотворцам - живым здесь и сейчас и живым всегда - этого мира!!!
Спасибо Елене С. aka lex за причесывание моих литературных потугов! *bow*
 
 Восход
I
Место: дом 21 по улице Эдисона, квартал Изобразительных Искусств,
 город Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: восход.
Звук: каплями жизни струятся секунды, стремясь разбиться о камень рока.

Прыгаю в вытяжку, легко избегнув встречи с лопастями вентилятора. Скольжу, кажется, до второго этажа. Крохотными лапками выталкиваю внутрь решетку, придерживаю от падения хвостом. Я в ванной. Решетка встает на место. Тихо. Никого.
По первой встреченной лестнице – вверх. Вихрем обношусь по всем комнатам и закоулкам третьего этажа. Тихо и темно. Темно и тихо. Ни-ко-го.
Возвращаюсь на второй этаж – и вот удача! Хорошо защищенная комната, заделанная под кладовку. Коридор–ванная–вентиляция – паутина шахт и труб кажется прямым светлым проспектом с разметкой. Приятно оказаться правым, посчитав что-то за удачу раньше времени. Аккуратно выглядываю из-под потолка – это комната охраны. Камеры, пульт, управление гаражными воротами и жалюзи на окнах. За всем следят два парня в синих рубашках. Как же от них воняет червем!
А вот и Кокс – драть его налево! – в полный рост, в боевой форме шмыгает на одном из экранов мимо силуэта охранника, и тот рушится на пол – голова отдельно от тела.
Один из моих парней дергается к пульту, но мой нож уже на всю длину вошел ему промеж лопаток. Второй тоже не заставляет себя ждать – только неограниченная гибкость боевой формы-гибрида спасает меня от пули 40-го калибра… Но первый до сих пор жив!!!
И жмет на чертову кнопку! Сумасшедшим ураганом обрушиваюсь на обоих. Три удара в грудь целому и еще один – в лицо подранку. Реву от злости. Тела падают в брызгах крови, но тревога уже включена.
Коридоры, двери, лестница – всё сплошная серо-коричневая вьюга, выносящая меня в холл первого этажа; походя срезаю одного синерубашечника и получаю три пули от другого. Одна бьется прямо в лоб и отскакивает сплющенным комочком горячего металла. Две другие пробивают шкуру, но ни до чего серьезно не достают. Забираю у галимого недо-стрелка «Глок», разряжаю магазин в него самого и в бегущих на подмогу дружков. В упор. До последнего патрона. Крики, ор, пышная ковровая дорожка становится краснее, чем была. Ноги слегка вязнут в ворсе. Втягиваю воздух – люди. Не из лучших, но всё же люди. Никого не добив, пересекаю холл, за пару секунд заращиваю дырки новым мясом, затем взываю к Духу Крови в бинтах, отдаю ему часть силы своего духа и выпускаю из долгого заточения. Согласно заключенному с создателем бинтов-подарка договору, он наполняет мое тело еще большей, просто невероятной жизненной силой. На случай б;льших, каких-нибудь невероятных неприятностей.
Кстати, вот и они. Неприятности.
Дверь в подвал то ли выбита, то ли взорвана. За ней – что-то страшное: Кокс во всей красе угольного гибрида и беспощадного боя. Неясно, с чем мы имеем дело – здесь добрых полтора десятка разномастных уродов, подобных людям, если не смотреть на когти длинною в фут, лоснящиеся от яда слизистые шкуры, оскаленные пасти, украшенные осьминожьими щупальцами. Кокс только влетел в их кучу, как и мне, ему ясно, что надо прорваться мимо, взять что-то там из подвала и тихо свалить, ведь бой на чужой территории, в меньшинстве, в открытую - не наша стезя. Но кто ж знал, что их будет СТОЛЬКО!!!
- Вперед, $УКА! Вниз! – рявкает наставник. И я - карманная мышь.
Ноги, щупальца, куски шевелящейся плоти, отсеченные черным ножом, мелькают вокруг адским хороводом. Я прорываюсь вглубь зала, и тут мой рассудок мутится.
Цепи. Столы. Крюки. Стенды. Всё украшают гниющие и свежие полуразделанные, полусъеденные тел;. Или части тел. Местами лишь кости. Целые гирлянды из плоти от стены до стены. Одна из тварей, не дотянувшаяся через собратьев до Кокса, пускается за мной, прыгает сзади. Едва успеваю уйти под стол, меняю форму. Но с другой стороны меня встречает пятерня когтей-серпов, спарывая живот и скрежеща о ребра. Хрен вам! Духи Гайи меня хранят!!! Нож уже торчит у него промеж глаз. Наученный горьким опытом, делаю еще два удара, и не зря – лишь после третьего фомор валится с ног. За его спиной - цепь с потолка, с неё, весь в собственной крови, но пока живой, свисает ободранным кролем седой и щуплый старик.
Инстинкты бросают меня на стену. Прыжок, оттолкнуться, сальто - я за спиной одного из самых милых обитателей. Почти человек. Почти. Абсолютно голая, с длиннющими, когда-то белыми, а теперь бурыми от крови волосами женщина, но вместо живота – разинутая пасть с сотней-другой трехдюймовых зубов. Мясорубка.
Кажется, я засмотрелся! Пучок жгутов из зазубренных мышц, подобных цепям десятка бензопил, рвется из этого чрева ко мне! Ха! Бросаюсь навстречу! Падаю навзничь, скольжу по сопливо-кровавому полу ей под ноги.
- Привет!
Удар в колено, в бок, в шею… Зашкур;ть мой лысый череп!!! От первого удара мой десантник лопается пополам, едва повредив кожу твари! Второй удар тычется тупым рыльцем, не делая ей вреда... Что ж, пускаю в ход зубы и отхватываю красотке шикарную стройную ножку до бедра. Вот так! Мозг едва не вскипает от её воя!
Блондинка падает, я прыгаю от нее на один из столов. Подхватываю скальпель, больше похожий на топор, приправив гневом и тенью, коих здесь в избытке, запускаю в другой конец зала, снося голову одному из наседающих на Кокса.
- Он не жилец!!!! – надрывается во мне зверь. – Девять к одному! Он УЖЕ сильно ранен! Он окружен! Бери Заказ и ВАЛИ ОТСЮДА!!! Спасайся!!! БЕГИИИ!!!!
- Он брат, и отец, и друг, и наставник! Он мне дороже, чем весь этот с#аный мир! – обрывает его дух.
Во мне уже не кипит прежняя злость. Магма Гнева спокойна и неумолима.
Девка-мясорубка ползет в мою сторону. По столам, по столам, вот я уже рву цепь, на которой подвешен Заказ. Правой - ловлю падающее тело в наручниках, левой -подхватываю очередное орудие вивисекции. Сейчас противников у Кокса станет семь. Зубастые языки оплетают и размалывают левую руку в фарш! Плотно опутав костяк, они сдергивают меня со стола, тянут к хозяйке… к хозяюшке… Чуть не роняю деда, они протаскивают нас метров пять, пока я не успеваю изогнуться и – ХРАЩЩЩ!!! – лохмотья перекушенных зубастых жгутов уносятся к уродине ни с чем, разбрызгивая сопли и слизь.
Была ни была, а Кокса я не брошу! Выставив вперед оскаленную пасть, стараясь держать чуть сбоку тщедушного старичка с зажмуренными глазами и в бреду шевелящимися губами, я подскакиваю к бойне шестерых против одного. Меня тут же принимают в расчет, две когтистые пятерни с клоками кожи выдирают из моей груди клоки серой шерсти. Два оглушительных визга: мой «Смерть!!!» и Коксов «М%$#к, БЕГИ!!!» - вдруг становятся неотличимы от тишины.
Я слышал предсмертный вой и гневный рев. Я слышал цикад и шелест трав в ночном лесу. Я слышал взрывы разворачиваемой кумулятивными снарядами бронетехники. Но я никогда не слышал ТАКОГО звука! И не смог бы его описать. Мгновение – глаза старика распахнулись, а губы вытянулись и слегка приоткрылись. Но не он его издавал - звук шел со всех сторон, от всего и вся. Даже сам воздух – звучал. Шестеро фоморов вспыхнули, как в центре взрыва термической авиабомбы. С треском в ало-белом пламени истлели шкуры и мускулы, в синих всполохах стали янтарным углем  когти, клыки и кости. Но ж;ра я не почувствовал. И не коснулось пламя лужи крови в дюйм глубиной на полу. Они горели изнутри каждой клетки, будто каждая молекула оказалась в чревом миниатюрного ядерного реактора, атомы рассыпались в волны, в ничто, в пустоту, в свет и звук. Нас в подвале трое. И тихо. Тихо и темно.
- Вон отсюда! – рявкнул Кокс, кажется, даже не замешкавшийся от сцены Хиросимы в отдельно взятых точках пространства.
Я рвусь с клиентом под мышкой наружу и, лишь обогнав наставника, понимаю – тот еле держится на ногах. Чуть медлю, выйдя в холл, чтоб обернуться и глянуть, не нужно ли ему помочь, и снова – всего за миг до «поздно» –  рев-визг:
- ВЛЕВО!!!
Качусь вдоль стены еще до того, как слово закончено, и полсотни пуль взрывают стену, обои, книжные полки, картины, канделябры и прочую &№*%у за моей спиной.
Пока стрелковая команда прячется по углам и перезаряжает, мы вышибаем с налета ближайшую дверь (кажется, в обеденный зал), юркаем в нее. Есть возможность с не_весельем рассмотреть наставника, в очередной раз спасшего мою шкуру. Знаю одно: окажись я даже в бинтах на его месте – был бы уже мертв. Изорван сам его Дух. Поэтому тело не может зажить быстро, как мое после пуль охраны. Подобно моей распущенной на лоскуты руке и распоротому (пусть неглубоко – лишь до мышц) пузу, Кокс измочален весь. Выбегаем из зала в огромную кухню. Он тормозит на пару секунд у двери и, заслышав топот стрелков, отвечает на него стуком двух осколочных гранат по лакированному паркетному полу. Уши закладывает – даже криков раненых не слышно.
Дед после своей пиротехники вперемежку с североканадским горловым пением выпал в осадок и в себя пока не приходит. С шипением перекладываю его на плечо пережеванной лапы, и мы двигаем на выход.

II
Интермедия – Coque Negro
Место: мозг?.. память?.. кровь Дела. В общем, где-то в Северной Америке.
Время: от 30 лет назад до сегодняшнего дня и всегда.
Звук: сердца стук. Один.

Коксов возраст неопределим. Ему за пятьдесят – всё, что было известно. Лет в шестнадцать он прошел Жгущую Чуму, став одним_из. В Денвере, среди «друзей», в раткиновской общине, ходили слухи и байки о невероятно упрямом и не соблюдающем Литанию Выживания Крадущемся Ноже. Его не найти, за ним не проследить. Его Задание умрет, ни о чем не узнав. Но если он хоть каплю заинтересован лично – читай, уязвлен, раздражен, недоволен, неспокоен… О, тут уже не до соблюдения Кодекса Ножей, и не до скрытности, и не до хитростей! Даже самое легкое недовольство в любой момент могло стать последней каплей, ломающей «плотину Гувера» его самообладания. И тогда он в необузданном, незамутненном гневе… Хотя иногда даже без гнева, размеренно и спокойно, но неостановимо и неизбежно уничтожал всё на пути к цели.
Говорят, однажды, на старости лет, Кокс (так коротко звали того странного Крадущегося Ножа) взял себе ученика. И появился с ним на Безумной Сходке. Волки назвали бы это «мероприятие» Мут. Но у детей Матери Крысы в отличие от детей Папы Волка такие сходки проходят с участием огромного количества приглашенных – психопатов, шабашитов, отмороженной гопоты, панков, волков или сгнивших волков - да в общем-то любых безумных личностей, ибо сила Детей Крысы не просто в чистоте, а в чистоте безумия (или в безумии чистоты?), и нет им дела до частностей и различий. И вот на таком Муте, на Сходке, решил ученик Кокса порасспрашивать о своем учителе и об отношении к нему. Наслушался всякого и набросился на наставника с допросами-вопросами:
- Почему ты, став старейшиной, не стал Королем какого-нибудь Города?
- Почему ты двадцать лет не брал ни единого ученика и вдруг взял?
- Ты учишь меня скрытности и Кодексу, коварству, ударам в спину и неожиданным ходам, а сам почти всегда делаешь всё наоборот - по прямой?
- Кокс, почему ты вообще так не похож на других Крадущихся Ножей?
- Почему ты стал героем стольких историй о кровавых уличных поножовщинах и перестрелках, прямо вот посреди бела дня, да еще и “один против всех”?
- Почему ты, действуя против своей же науки, до сих пор верен Литании в её Первом и главном пункте – почему ты до сих пор ВЫЖИЛ!?
- Разве ни разу не приходило тебе в голову, что, если ты всё делаешь не так - в лоб, грубо, неуклюже, открыто и всё-таки Старейшина, то чего бы ты мог достичь,  соблюдая Литанию и Кодекс!!??
Надо сказать, что наставники учат молодых дерзких раткинов: в том и преимущество старейшины и мастера – он никогда и никому не обязан давать объяснений своим поступкам. А бритый, белый, татуированный, как неонацист, накаченный пацан требовал именно объяснений у своего тощего, престарелого, заросшего, по-ямайски выглядящего наставника, и было это в дальнем от сцены, темном углу мош-пита во время выступления забойной такой панково-альтернативной команды. Мош-пит тот был на первом этаже давно обвалившегося внутрь себя здания заводика на окраине Денвера. Сценой служил крошечный козырек - остаток пола второго этажа.
Взвизгнула гитарная струна – и на месте тощего Кокса возник огромный угольный кринос. Он без объяснений вжимал в угол меж толстых кирпичных стен крошечного серо-бурого гибрида, вырывал шматы мяса из пытающегося защититься двухметрового собрата, рубил подставленные лапы зубами, кромсал когтями, рассекал плечи и грудь с одинаковой простотой. И дураку было ясно – еще миг, и короткая жизнь ничтожного крысёныша по кличке Дело оборвется, но его наставник остановился так же внезапно, как и начал воспитательное мероприятие. Гнев в его глазах рыкнул, облизав кровь собрата с клыков. Лысая полуголая фигура бессильно сползла на пол, оставляя на стене густой красный след, возвращая естественный цвет запыленным кирпичам. Кокс поднял своего горе-ученика за шкирку и зашвырнул в самую гущу разогревшейся слэмящейся публики, кивнул выступавшей группе, получив пару таких же коротких кивков, и был таков.
На «сцене» вокалист поудобнее, будто меч, перехватил микрофон, чуть выдвинулся вперед. То, что случилось в головах несчастной публики после ухода Кокса, можно сравнить лишь с Горящей Чумой. Те, кто был там тогда, говорят: всё, о чем пел солист, всё, что они слышали, происходило с ними на самом деле – в тот самый миг. И было это стократ реальнее, чем все их прожитые до того мига жизни. Но не многие помнят, что же это было, каждому вбилось в голову что-то своё… Делу в раскроенный череп вбилось вот что:
“На все предложения остепениться – только молчать и злиться! А лучше – кричать и кидаться, чтобы никогда не сдаться! Пропитанный злостью и никотином, я навсегда останусь teen’ом – всегда семнадцать, всегда война и вечный дождь с двух сторон окна! Нам никто не поверит, но каждый узнает, что финиш всегда будет за краем! А как еще встретиться с Раем? Только сгорая! Только сгорая!!!
Если твое сердце тащит тебя за собой… далеко…
Если твое сердце тащит тебя за собой… далеко… далеко…
ПАДАТЬ НЕ БОЛЬНО, ВСТАВАТЬ ЛЕГКО!
ПАДАТЬ НЕ БОЛЬНО, ВСТАВАТЬ ЛЕГКО!
ПАДАТЬ НЕ БОЛЬНО, ВСТАВАТЬ ЛЕГКО!!!”
Не многие знали, что на сцене были волки. Не многие знали и то, что двадцать лет назад Коксу по случаю получения третьего ранга Король впервые выдал на поруки и воспитание четверку молодняка. Они были где-то в Канаде, и там сама Мать Крыса пришла к Пророку стаи Черного. Она рассказала, что молодая стая волков неподалеку попала в засаду во время Ритуала Посвящения и что вот-вот щенки должны были пополнить ряды Червя. Мать велела достать их любой ценой и отвести в каком-то направлении в септ. Пророк думал, что сошел с ума – Мать приказала идти против Литании… и ради кого? Ради врагов и предателей! Ради Гару!!! Только Кокс пережил бой за спасение волчат. В одиночку он привел их в ближайший септ Гару, унеся ноги незамеченным и взяв со спасенных слово молчать. Слово они сдержали. Что странно. Для Волков.
Изорванный Коксом и избитый слэмерами, Дело лежал в луже собственной крови на крошеве кирпича, и Мать Крыса дала ему это знание через его кровь. Сила Раткинов – в стае. А стая для Раткина – всё племя. И что знает или знал один – то узнать может каждый. «Мы едины. Вместе мы – сама Мать Крыса. А Она и другие аватары – сама Мать Гайя». Так говорят старики, наставляя Сумеречных Пророков.

III
Место: дом 21 по улице Эдисона, квартал Изобразительных Искусств,
 город Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
хребта Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: между восходами.
Звук: хриплое дыхание, топот, чавканье открытых ран на бегу.

Выход из кухни в сад был в двух шагах. Кокс бежал, не обращая внимания на  кусок собственной кишки, путавшийся под ногами, на пенящееся красным с каждым вдохом легкое, торчащее из пятидюймовой дыры в груди. Но именно он, всего одним глазом на размозженном, освежеванном черепе, первым заметил, как…
Как, расшвыривая куски кухонных прилавков, плит, столов и полок с посудой, в мир по эту сторону Паутины пришел червь голода, червь пожирания собственной плоти, червь, вытягивающий жилы, сосущий гной страха и горечь боли, слизывающий с кончиков нервов безысходность и отчаяние. Гнида, каких я еще не видел в жизни.
А Кокс видел.
- БЕГИ, ДЕЛО! ЕСЛИ ТВОЕ ИМЯ ХОТЬ ЧЕГО-ТО СТОИТ – ВЫПОЛНЯЙ ДОГОВОР!!!
И никакого «Сука, ты меня понял?!». Лишь сорванные из-за спины две связки гранат. Лишь прыжок к пасти червя. И шелест стопорных колец о кафель. Всё это – для него. Учуянные на контрасте со свежим воздухом улицы струи газа из порванных гнидой газовых плит. И ослепительный свет за спиной. И прижавшийся к груди комочек - старик. И свист раскаленной стальной шрапнели из посуды, стекла и стали, рвущейся под шкуру спины. И оплавленная вилка, прошившая на излете раненое плечо насквозь и теперь страшно торчащая в запястье деда. И сиденье такси, и серая мгла улиц и неба, и за спиной Восход Солнце на Земле ярче, чем на Небе. Это – для меня.

PS (IV)
А где-то, кто знает, где – быть может, в Кливлинде - вдруг дрогнули и отпустили аккорд пальцы гитариста. И бас ухватился не за ту струну. Ритм выронил палочку. А вокалист вздрогнул и замолчал. Треш и угар вдруг остановились. Обезумевшая было толпа еще минуты две побесилась, приутихла, и тогда в зале взошла на трон Её Святейшество Тишина. Под ее властным взглядом, музыканты вышли из ступора, чуть растерянно и горько переглянулись. Вокал поджал губы, перехватил микрофон, будто меч. Раз уж меч остался в гримерке, то сойдет и микрофон. Затрещали от натуги мышцы усилители. Несмело зацокала когтями ритм-секция. Загудел низким рыком бас. Гитара тихо и чисто рассекла воздух серебром струн, сливаясь с вокалом в каждом миге, в каждой ноте каждого звука… И с первыми аккордами и словами отморозки и шалавы, гопники и раздолбайки, пацаны и девахи уже не в силах были проглотить вставшего в горле хинного комка.
“К черту печаль… и светлую грусть. Сквозь зубы сказать, что я не боюсь. Вырвать чеку и плевать, что потом. Я так устал, что со мной как со скотом! У кого больше прав мерить здесь кошельком? На моей земле я устал быть рабом! Но моя усталость – отчаянье загнанной мыши – заставляет меня быть сильнее и выше! Удачи, счастья  тем, что молчат. А ты поднимайся, вставай с колен, брат. Пора орать, пора орать!!!”
И в глазах молодых охламонов забрезжил огонь. Горечь и бессмысленность жизни ушли, а то, что слышали они теперь со сцены, проживалось ими, и ценилось, и любилось куда ярче, и больше, и чище, чем все их сраные жизни до этого момента.
“Можно тихо шептать… о красоте и любви. И я, наверное, мог бы, но оставлю другим. Все, кто не стал, не захотел, не привык, я надеюсь, поймут и мне простят этот крик. Кто-то должен сказать, и пусть скажем мы: на моей земле я устал быть немым! Но моя усталость – отчаянье загнанной мыши – заставляет меня быть сильнее и выше! Удачи, счастья тем, что молчат. А ты поднимайся, вставай с колен, брат. Пора орать, ПОРА ОРАТЬ!!!”

Продолжение следует...

Оромное спасибо всем вдохновителям - за идеи, атмосферу и понимание того, ЧТО я пишу. Спасибо, К.А., за сеттинг и модуль! И вообще ВСЕМ респект!
Отдельное спасибо группе Lumen (www.lumen.ws) за вдохновение и всё, что они делают для любимого мира и любимых людей. и за песни, соответственно, "Далеко" и "Пора орать". Очень Вас люблю и уважаю, ребята!
ЗАРАНЕЕ спасибо Елене С. aka lex за причесывание моих литературных потугов! *bow*
 
Часть 4
Довести Дело До Конца
Заслуженный Отдых

Место: барно-танцевальный зал, отель Сермонд-Сью -
где-то близь городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близь границы со штатом  Вайоминг, Ю.Дакота, США.
Время: поздняя ночь где-то в середине второй недели сентября, начало 21 века. Сейчас.
Звук: Blues For Junior - Stan Getz

Саксофон драл луженое – ну пусть медное – горло. Ему вторила труба. Луна пританцовывала среди кавалеров-облаков, редко мелькая в окошке в очередном па. Если бы она перестала плясать и кружиться в сумасшедшем ритме… Если бы перестали мелькать ее сине-черные покровы… Если бы  обратила внимание… Да какого, собственно, черта ей обращать на тебя внимание? Душно и горько. И внутри и снаружи. Что есть, то есть, а что сделано – то сделано.
Да, конечно, ты сделал всё правильно. И даже Луна тебя не осудит, не обвинит. Так что же, ты умнее Луны? Куда же ты лезешь?
Ты вопрошаешь у своего собственного воспаленно-красноглазого, сизоносого, бледного отражения в зеркале позади барной стойки. После всего, что случилось, после тяжелых ранений, после гибели Coque Negro (так на самом деле звали наставника), даже после девяти тройных скотчей… после всего этого тебе всё же не кажется странным, что ты разговариваешь сам с собой. Или так: …тебе всё же не кажется странным, что ты разговариваешь сам с собой? Даже если не вслух. Даже если про себя. Но ведь мы… никому об этом не скажем, правда?
Правда, кивнул ты самому себе, прижал указательный палец правой здоровой руки к губам, выдавил заговорщицкое тихое «Цшшшшш…!». И хлопнул еще стаканчик.
Люс;, чертова кошка, подкралась неслышно. Ты вздрогнул, когда сухое шерстяное пальто опустилось тебе на плечи. Её неширокие бедра, обтянутые черной джинсовой юбкой опустились на соседний табурет за стойкой. Правая кисть – прохладная и тонкая разжала твои сведенные судорогой пальцы, державшие давно погасший окурок и только что опустевший стакан. Глаз не замечает, но спина чувствует – она на мгновение замерла, увидев твою другую, левую, руку. Подвязанная шарфом на манер гипса, больше похожая на тряпичный сверток с мясным фаршем, та сиротливо прижималась к боку. Только гипс – он белый, а твои бинты пропитаны кровью, и лимфой, и Тварь еще знает, чем, сочащимся из каши мышц и сухожилий. Твой взгляд, едва оторванный от зеркала, тяжело бухнулся на орошенное всеми сортами алкоголя дерево стойки. Героическое напряжение, чугун глаз с трудом подается. Ты поднял взгляд на нее, ваши глаза встретились.
Твои – утонувшие в помойно-теплом, вечном, грязном дожде. И её – вынырнувшие из малинового, сухого, трескучего пламени, из жажды, из безумия и … страха.
Она уже умостилась на твоем правом бедре, обвитая твоей правой, нервозно подрагивающей рукой. Нежная ладонь ее левой руки  – ладонь, отлично умеющая сжиматься в крохотный каменный кулачок, - спокойно гладила твои одинаково плохо выбритые щеку и затылок, шурша щетиной, сдвигая шляпу почти на глаза, а потом и вовсе изящным щелчком скинув её прочь. Люс; не впервые видела уродливые черные символы, украшавшие эту лысину, и не впервые они ее не смущали. Как и другие твои части тела. Её тоненькие, очень плотные – стальные – пальчики ловко «свистнули» из пачки сигарету, прикурили и поднесли к твоим губам. Эти же пальчики звонко щелкнули, привлекая внимание бармена. Стакан снова был полон. Люс; отняла у твоих жадных губ сигарету – и ты уже пил виски из её чУдных рук. Их невероятный аромат ласкал ноздри и на контрасте делал скотч нестерпимо кислым.
Ты вполне искренне скривился. Сигаретный дым скользнул меж её губ, коснулся зубов и языка, прошел гортань, её легкие, снова трахею, затем снова язык и губы, и лишь затем ты вдохнул его. Необъяснимая сладость и сушь. Дым был почти таким же приятным, как боль в лопнувшей губе, стиснутой её сахарными зубами. Её дыхание прохладно, чисто и свежо. Таким свежим может быть лишь снег на вершине, лишь мартини предрассветным субботним утром, лишь вкус победы.

Ты победил, ты сделал дело, ты выжил, но вкус победы испытывал не ты, Джефф-Дело. Вместо тебя триумф пыталась испытать пропитанная грязной горечью тряпка.

Потом, позже, вы будете вместе. Потом вам будет ни до Земли, ни до Небес, ни до Преисподней – бесы, равно как и ангелы, и люди, смутятся, увидев, что выделывают ваши тела, стремясь проникнуть друг в друга, стремясь уподобиться магнитным полям или волнам, излучениям или черт знает чему, стремясь стать одним. Яркий огонь и затхлая вода. Свежая прохлада воздуха и теплая гниль земли.
Но сейчас, даже целуя Люс;, ты смотришь за ее спину - в глаза осунувшегося, серого, пьяного отчаюги, потерявшего последние силы, надежду, веру и смысл быть. Ты мысленно убеждаешь его, мол, он не виноват. В том, что, мол, не так уже всё плохо, что не всё пропало, что он не сошел с ума. Сейчас ты едва чувствуешь её язык, шутливо выписывающий кренделя на твоей шее. Сейчас ты еще не поддался когтям этой зверюги-дьяволицы, она еще не утащила тебя в безмятежное и ровное дыхание, в ритм танца, в пропасть, из которой вынырнули её чертовск;е глаза, сейчас ты не только не с ней и не сейчас, ты даже не здесь, ты не в отеле Сермонд-Сью, ты…

 
Отдых Еще Нужно Заслужить
I
Место: улицы, город Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
гор Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: Пару дней или ночей назад, ~8 часов утра.
Звук: Laura – Ella Fitzerald

…ты смотришь
…в ночь…
…с трудом
… не отвлекаешься
… на мелькание дворников…
…чувствуешь гнев
… он сжигает слезы
… в соль
… и
… в пар…
…дождь
…снаружи…
… ему не тягаться
… с дождем
… внутри …

…сквозь мокрую пелену коротко подмигнул аварийкой серый Кадиллак. За рулем колымаги дымит папиросой Арти. Это хорошо. Хорошо, что он приехал. Да разве мог он иначе – должен мне по гроб жизни!?

II
Интермедия – Жизнь Артура Джонса
Место: много где…
Время: от 20 лет назад до сегодняшнего момента.
Звук: My Little Brown Book – John Coltrane

Артур с замысловатой и чуднОй фамилией Джонс был здоровенным детиной и больше него была лишь его репутация угрюмого подонка, делающего, что вздумается, не объясняющего своих поступков ни-ко-му.
Работа таксистом, вероятно, худшее, что он мог для себя придумать. Однако никто и ни-ко-гда не решался ему об этом сказать. Сев в его машину, клиент иногда мысленно, а иногда и вслух прощался с жизнью, родными и близкими и был уверен, что вот сейчас его завезут в кромешно темный, как смоляная кожа этого амбала-водилы, переулок и… Прибыв на место назначения целыми и невредимыми, многие бывали до того шокированы, что забывали расплатиться. Однако Арт умел произносить слово «Деньги!?» так, что люди роняли всё, что держали в руках, выворачивали карманы, вытряхивали всю имеющуюся наличность из портмоне и пускались на утёк. Некоторые – на поиски банкомата, дабы снять баксики со счетов и приползти, держа их в зубах, к хмурому таксисту. Впрочем, назвать Арта хмурым – всё равно что назвать Солнце теплым. Такие слухи ходили в городе об Арти.
А еще ходили такие слухи, что, дескать, добрая половина изнасилований в Гринвуде – его, с позволения сказать, рук дело. Великое множество раз его одновременно видели в разных концах города за подобными забавами то с пятилетней девочкой, то с полумертвым дедушкой. Быть может, причиной подобных слухов был тот факт, что Артур Джонс отмотал два срока: 5 лет по обвинению в изнасиловании и еще 10 по обвинению в еще одном изнасиловании.
В первом случае жертва – вдова его покойного сослуживца по Буре в Пустыне. Доказательствами злодеяния были: 1) заявление тетки,  слегка тронувшейся умом после потери мужа и лишения прав на ребенка; 2) Арти – единственный живший по соседству черный (надо сказать, неплохо живший на увеличенную за 7 ранений и 5 наград пенсию); 3) Арти давно знал семью потерпевшей, был вхож в дом, а значит, давно вынашивал коварный план, решившись лишь после гибели главы семейства. Копы вломились в доставшийся по наследству крохотный частный домик семьи Джонсов через час после заявления. Постреляли для верности в подозреваемого (правда, впотьмах не попали), скрутили, попинали и уволокли в участок. Удивительным человеком был судья – назначил минимальный срок, но пришлось продать и домик, и кус земли, поделив лавэ между потерпевшей, обвинителем и парой присяжных.
Второй случай был позабавнее. И недели не прошло, как Арт вышел из тюрьмы, повели его друзья отпаивать за все годы лишений в стриптиз-бар. Приглянулась ему там одна танцовщица… Хотел познакомиться после закрытия заведения, поэтому с друзьями распрощался, потоптался с полчаса у задней двери, ее так и не дождался, поплелся пьяным домой. Проснулся в кутузке. Друзья подтвердили, что запал Арт на девчонку. Мусорщик видел, что в переулке Арт терся. Девчонка подтвердила, что черномазый был. Судмедэксперт развел руками на возражение адвоката жертвы против экспертизы – унижает достоинство, не поспоришь. Арт хотел сказать последнее слово о своей невиновности, но получилось что-то совсем другое. «Надо было тебя прямо в клубе трахнуть, когда ты мне перед носом ноги раздвигала! Взять за эти самые ноги и трахнуть – головой об пол! А ноги переломать – чтоб были кривыми и не сдвигались больше, гнида!!!» - обратился он к пострадавшей и получил двадцатник. За примерное поведение вышел через 10.
И это всё в одном небольшом городке. Пока Артур мотал срок, в скалистой местности вплотную к городской черте нашли громадное месторождение самых разнообразных цветных металлов. Территория пригодная к разработке оказалась во владении предприимчивых и не любящих размаха и шумихи людей. Акции предприятия E.F.Mining Ltd. поделили меж собой видные люди города. Гринвуд подрос и окреп, изменившись до неузнаваемости. Но люди и слухи остались прежними. Арти был насильником-басней-страшилкой и рецидивистом. И почему-то 99% описаний насильников, получаемых от жертв, просто один в один походили на Артура Джонса. Когда Арт снова вышел, его снова арестовали. За три дня на свободе, если верить заявлениям, он переимел: четырех юных особ, двух женщин «за 40» и одного почтенного мужа лет восьмидесяти. За три дня в кутузке, если верить заявлениям, его жертвами пали еще около 10 человек. Городской прокурор пожал плечами, что-то пробормотал о массовом безумии и выпустил Арти под подписку о невыезде и залог – у оставшегося без дома ветерана были скромные сбережения, которые адвокат и внес.
Обвинения в количестве примерно 5 штук в сутки еще какое-то время посмешили обычно мрачных работников полдепа (полицейского департамента) перлами из серии «…огромный чернокожий мускулистый коротко стриженный, со страшным лицом. Скорее всего, известный маньяк-насильник Артур Джонс…». Скоро и они сошли на нет.
Но уже через месяц одно дело обрело нешуточный оборот. Целая адвокатская шайка выдвинула против Арти обвинение в сексуальном насилии с тяжкими телесными повреждениями над… преподавателем физкультуры одной мажорной старшей школы. Свидетели, и лабораторные анализы, и результаты беглого расследования, кассета с записью преступления в каморке рецидивиста Джонса и его отпечатки на месте преступления и на орудии насилия – швабре школьного уборщика, в общем, всё приводило копов в невероятное удивление. Быть бы Арти за решеткой и быть бы ему там «дыркой для мужской пользы» после такой-то статьи – будь ты хоть трижды бугаем, а против коллектива не попрешь, если коллектив решит попереть тебя… Но.
Запись оказалась сплошь в помехах и с явными следами цифрового монтажа. Свидетель – уборщик школы – поскользнулся на мокром полу и сломал локоть, ушиб колено, ударился головой. Не сильно – небольшая шишка на затылке, но почему-то больше не мог вспомнить подробностей того вечера. Врачи цокали языками и качали головами. Да, мозг человеческий – тонкая штука. Судмедэкспер только заикнулся о том, что, по результатам экспертизы, насилие было осуществлено не только черенком швабры, но и непосредственно мужскими половыми органами, причем  … групповым и в нем принимали участие не менее… как обвинитель/пострадавший, побледнел, побпгровел, устроил истерику в зале суда, заседание прервали, слушание перенесли. Но через два часа по совету своих адвокатов физрук снял все обвинения, и судья, коротко ругнувшись, отпустил Артура за внесенный третьими лицами залог. Разумеется, под подписку ни_шагу_из_Гринвуда. 800 Адреано, 300 Делу, 5000 залог. Джонс остался без денег, без квартиры, зато с предложением поработать таксистом и отменной репутацией горе-насильника. И с навсегда испорченным характером.

Место: Такси за номером 861.
 Прокуренный салон. Где-то на улицах Гринвуда.
Время: Середина марта этого года – примерно 6 месяцев назад.
Звук: Bob Marleyпоет о жизни и о любви.

(Ooh - ooh - ooh - ooh)
Why boasteth thyself,
- Нахрена он на камеру-то это записывал!? Совсем дебил!! Ладно, кассетой я сам займусь, не впервой. Из хранилища улик ненадолго выкупим…
O evil men
…Тебе три сотни – уборщику объясни, что не хорошо братьев своих же подставлять. Не поймет – суй в жопу швабру, только не так милосердно, как Арт физруку, а  щеткой вперед  и крути, пока пена изо рта не пойдет! Хе-хе-хеее!!! Ну, да ты парень наш, ты сам разберешься.
Playing smart and not being clever, oh no!
- Да какого хрена! Что вообще произошло!? Не будь как м?$ак – начал, договаривай!
I say you're working iniquity
- Короче, Джефф, браток, слушай сюда…
To achieve vanity, yeah, if a-so a-so.
…Был у Арти приятель Мак, служили вместе. Арт вернулся, а приятеля талибы в танке поджарили. Здесь, в Гринвуде, у Мака жена с дочкой полугодовалой остались. Кстати, эта-то вдовушка, как только Арт 15 лет назад вернулся и начала с ним шашни крутить, ну он ее и чпокнул, раз уж так хотела …
But the goodness of Jah - Jah
…Как мамаша овдовела, так с катушек съехала. Ее прав на ребенка лишили. Дочурка башковитая девочка была, ее удочерили…
Idureth for Iver.
Одни приемные родители, другие, все дела, в крутенькую школу определили, ну она там училась, всё чин-чином…
If you are the big tree,
We are the small axe
… Недавно идет пьяный Арт, в лачугу возвращается, глядь – у мусорного бочка тачка тормознула, в ней кутерьма какая-то, пацан с овцой дерутся, девка вырывается, дверь открывает, выбегает – голая почти, рубашка порвана…
Sharpened to cut you down, (well sharp)
Ready to cut you down, oh yeah!
… мужик было за ней вылезать начал, Арт гаркнул (глотка у него – может одновременно у бегемота отсасывать и гимн Америки петь), ну мужик обосрался, в тачку и дёру…
These are the words of my master
…Арт к девке, та сидит, плачет, значит. Он снял рубашку, её накрыл, а сам пьянющий, но глядь – у нее на шее армейские бирки папашкины – дружка Джонсова, Мака то есть. И тут копы откуда ни возьмись!
Keep on tellin' me - o-oh! - no weak heart shall prosper:
Oh no, they can't! Eh.
…Он думает – шляпа – полуголая баба и я без рубашки! Посадят! И текать. Издали видел, копы ее вроде подобрали…
If you are the big tree,
We are the small axe
… Поутру идет себе в супермаркет, где грузчиком работает, пашет две смены, получает зарплату за месяц, выходит… и видит, как этот сраный физрук в свою тачилу покупочки грузит – в ту самую, что Арт ночью видел! Грузит, а по телефону с женой п%*дит, мол «щас в школу заеду, кое-что заберу»…
Sharpened to cut you down,
Ready to cut you down.
…Ну Арт, не будь дурак, покупает на зарплату камеру с кассетой, едет к школе, поднимается в его кабинет, перепугав по дороге уборщика обзаводится шваброй, дает в пятак физруку,
Whosoever digged the pit
ставит камеру на полку,
Shall fall in it - fall in it, eh!
привязывает ублюдка на столе, берет в руки швабру,
Whosoever digged  the pit
камеру включает и спрашивает:
Shall bury in it - shall bury in it.
 «Ты вот это хотел с ней сделать?»
If you have a big tree ... [fadeout]


III
Место: узкий сквозной переулок, город Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
гор Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: Пару дней или ночей назад, ~8 часов утра.
Звук: Black and Tan Fantasy – Duke Ellington

- Здор;во, брат!
Дело вылезает под дождь, едва не падая. В полутьме неосвещенного переулка не видно, как стекающая с его лохмотьев дождевая вода окрашивает лужи красным.
- Хай, белая попка! - Арт до скрипа сжал протянутую ладонь и едва похлопал Дело по плечу, разумно избежав дружеских объятий – Если такое здесь, то что у тебя там?
Он заглянул в салон угнанного такси…
Через 5 минут не приходящее в сознание тело лежало в машине Арти, прикрытое какой-то завалявшейся в багажнике тряпкой. Когда в дали заорали сирены стражей порядка, Джефф споро просипел, куда и как надо отвезти груз, кому передать, если не сможет встретить сам, достал из бардачка пачку денег, назвал имена и суммы. Приятели ударили по рукам, каждый прыгнул в своё авто, каждый рванул в свою сторону, у каждого было свое дело.


IV
Место: улочки города Гринвуд –
что в штате Вайоминг, близ границы со штатом Монтана, в предгорьях
гор Бигхорн, на реке Рэймон - притоке реки Тонг, США.
Время: Пару дней или ночей назад, ~ 9 часов утра.
Звук: Чуть подсиповатый вполне человеческий рык Джеффа Груббера;
жалобный хруст радио-магнитолы под кулаком.

У Джеффа дел было аж целых два… нет, даже три! Отвлечь копов от Артура с грузом - раз. Выжить - два. И смыться из Гринвуда - три. Порядок любой.
Угнанный желтенький автомобиль петлял по окраинным районам в сторону центра города. Смесь грузовиков с танками – автомобили усиленных нарядов полдепа – сжимали кольцо. Руль крутился и так и эдак, пытаясь помочь калеке умчать залитый кровью автомобильчик от стаи сине-белых хищников. Но только нарушителям в роликах на «ютубе» удается долго уходить от вставших на уши копов. В городе Гринвуд таких досадных казусов не бывает. Глава полдепа Дэрик Нэшвил знает свое дело хорошо, как и все ходящии под ним синерубашечники.
Было неясно, куда несет беглеца вихрь улиц и перекрестков. От боли тошнило, залитый красным руль скользил в единственной рабочей руке и, кажется, жил своей жизнью. Броневик наконец-то разогнался на прямой и саданул в задний бампер, смяв багажник, как «мартинс» – жестяную банку. Такси спотыкается о бордюр, несчастную машину подбрасывает метра на пол, и с чавкающим звуком желтый жук в черных пятнышках влипает в смолу газона на опушке Центрального (и единственного) городского парка города Гринвуд.
Победный вой двух загнавших дичь броневиков ударил крупнокалиберным градом. Недоумевая, как же так и вообще за что вот так вот прям сразу, четырехколесный друг человека в добавок к пятнашкам покрылся испариной пулевых отверстий, натужно крякнул, хотел было застонать, но вдруг лопнул в горючей вспышке.
Быть может, кто-то из деревьев, благоразумно отвернувшись от слепящего огня, видел уродливо-огромную крысу, ковыляющую на трех лапах в глубь парка. А те, кто не отвернулись, не могли понять, галлюцинация это или мираж: борта броневиков приоткрылись, а из вмонтированных в корпуса клеток человеческие фигурки выпускали смрадных, кошмарных зверей, отдаленно напоминающих чудовищно крупных собак. Мерзкая крыса и представить себе не могла, какая она (точнее - он) милашка в сравнении с фоморами, шедшими по его следу бок о бок с копами усиленных полицейских бригад. А о том,  что копы, бежавшие бок о бок с этими чудо-питомцами, видимо, исключительно на всякий случай заменили стандартные обоймы на «пенетратор», «дум-дум», «hollow point», и командирские стволы были заряжены вообще серебром, пасюк догадаться тем более не мог.
Не мог. Не мог. Не мог – не мог, но догадывался. Серебро было в Гринвуде большой редкостью, как впрочем, и во всех городах окрестных штатов. После «бума» цен на благородный металл даже самые ленивые и самые тупые сдавали его в приемные пункты E.F. Mining Ltd. Не сдавали только очень богатые. Или очень суеверные. Очень.
С капельками крови, слюны и пота последние силы покидали бегущего грызуна. Фоморахи и тяжело вооруженные и армированные отборные бойцы в форме полдепа разве что на хвост не наступали. Хотелось застрелиться, было не чем. Налетев в пылу бегства на пару дубов, он убедился, что убиться головой о что-то твердое тоже не получится. Что ж, тогда оставалось одно…
Нет, о яде Джефф не думал. Он бежал, как умеют бежать лишь крысы: захлебываясь красно-белой пеной и злобой, не останавливаясь ни на миг, даже чтобы подумать, пока не осталось ничего кроме жгучей смеси крови и злости в пропорции один к одному.
Протиснувшись меж корней громадного представителя царства растений, зубами и одной лапой прорываясь в тупик, суливший свободу, он лез так глубоко, как мог. Он хотел жить и жить в безопасности так страстно, как может хотеть лишь жертва, оказавшись за решеткой зубов хищника. Резцы, показалось, вцепились в стальную паутину, крошась и раздирая в кровь десны, сквозь шум в ушах в спину ударили металлический скрежет и надсадный вой. Паутина поддалась, не порвавшись, но пропустив.
Почти теряя сознание, давясь осколками зубов и ревом боли, грязно-коричневый комок меха стоял по ту сторону. В Мире Духов.
Некого было бояться. Выбор сделан. Дверь за спиной, но ее нет. За спиной, в мире людей,  те, кто промоет мозг и узнает или просто выпытает всё - от Норфолка до Юджина и от Детройта до Хьюстона, а потом добьет изувеченное тело. И тело будет радо концу страданий, а выпущенный Дух будет в ужасе от позорной смерти и предательства своих. И это пугало больше ножа Кокса. Но Кокс уже не выпустит кишки – не дотянется из мира лучшего. Дело знал это точнее некуда – связь через тотем-Пустынницу прервалась в момент взрыва.
И Дело, не боящийся ножа мертвого Кокса, и Джефф, больше не скрывающийся от властей, не смотря на дезертирство из ВС США и убийство сослуживца, и белый бритый отморозок Груббер, изувеченный, весь в крови – все они, не сбавляя темпа, неслись по безупречно отвратительному, сгнобленному крошечному зелено-бурому пятнышку на стенке желудка Гринвуда, города-монстра. Улицы в Мире Духов больше походили то на кишки, то на тоннели гигантского муравейника, то на коридоры и переходы облюбованного чужими космического корабля, но чаще – на всё это сразу.
Асфальтовые реки сливались в озера черного едкого газа площадей. Свет из окон домов, смыкавшихся крышами в вышине, разъедал глаза. Зеленовато-синий, он, шурша, струился по стенам и собирался в кислотное море-болото, повисал мертвенно жгучим маревом над головой.
Щупальца испещренные отростками, живые вывернутые наизнанку гнойники, фигуры гротескных чудовищ, слепленные из будто пластилиновых тел людей и животных, вывороченные плотские огрызки, едва прикрывающие съеденные дымом и разорванные светом листы начищенной стали… Всё это изощренное недоразложившееся отвращение во плоти населяло Гринвуд-Дух не в больших, но и не в малых количествах, его было здесь в самый раз, чтобы сойти сума. ЭТО рубило корчащееся пространство склизкими языками. ОНО драло в кровь сальное стонущее в экстазе зеркало асфальта отражающимися в нем и отражающими его металлокерамическими когтями. Все вместе они ревели и плакали, и эхо бешенным рыбьим косяком разносилось среди сиротливых каннибалов-домов. Плач вдруг уступал место деловитому хлюпающему хрусту, методичному, как удары сердца. Всё работало. Всё жило. Всё умирало и не могло прийти к праху. Всё разлагалось и разлагало, не тления не было конца. Всё убивало себя и, мучаясь, жило, рожая себя вновь. Всё кощунствовало над собой, над тем, что когда-то было Гринвудом, над теми, кто когда-то был его жителями, над тем, кто когда-то был бегущей крысой, над тем, что никогда всем этим не было, недоперенимало у него ничтожнейшее и недооставляло лучшее. Оно частично делало ВСЁ частью себя. Оно части себя делало – целым ВСЕГО. Оно звало.
«ГЕЛИОС!!! ОТЕЦ!!! ГАЙЯ!!! Мама… Папа… Спасибо… есть Паутина, и это всё…  Г Е Л И О С …   МА-А-А-МА-А-А!!! Мать… Крыса… Спасибо…» - мысли застряли где-то в глотке мозга, мыслями тошнило вовнутрь… До тех пор пока крыса еще могла думать.
Оно хотело всё, что было вовне и отторгало себя. Оно не насыщалось и со злостью харкало откушенное вон изо рта, изжевав, изуродовав, отрыгнув и проглотив вновь. Оно брало Мир. И ничто не могло перед ним устоять. А что по глупости пыталось – теряло рассудок и становилось им, уверенное, что осталось собой.

Он вылез из Гринвуда, а затем и из Умбры где-то через сутки. Где-то на юго-востоке. Где-то Груббер. Где-то Джефф. Где-то Дело. А где-то и не совсем.



 
Легкие Шаги Безумия

Место: барно-танцевальный зал, отель Сермонд-Сью –
где-то близ городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близ границы с Вайомингом,
Ю.Дакота, США.
Время: поздняя ночь где-то в середине второй недели сентября, начало 21 века. Сейчас.
Звук: Из мощных колонок аудиосистемы крадучись появляются первые аккорды какой-то композиции, тихие и упрямые.

- Что ты говоришь, богиня с голым животом? Верно, я сегодня немного странный. И тихий. Вот со «спокойный» не угадала.
В полутьме зала был слышен лишь голос Джеффа, но не его собеседницы. Последняя только что отлепилась от юного накаченного провинциального мачо, с которым протанцевала непозволительно близко весь прошлый трек. Теперь же она бесстыдно качала бедрами и плела узоры гибкими руками под новый трек перед лысым парнем с гипсом и в накинутом на плечи пальто. Мачо же сейчас плюхнулся за столик, но на поздравления друганов из серии «Ай какую цыпочку подцепил! Небось давно её знаешь? Такие при первой встрече в губы не целуют, язычком по шее не играют!!! Почему молчал, ничего не рассказывал!?», так вот на эти самые поздравления вперемешку с дурацкими расспросами он не отвечал, пребывая в тихой эйфории  после танца с Люс;.    И в этом его ой как можно было понять!
- Что это за песню ты поставила? – продолжал тем временем нежно усталым голосом лысый, - Нет, никаких «танцевать», крошка! Полон зал парней! И поздоровее меня найдутся! Выбирай на вкус и с ними крути своей попкой в юбочке воблипочку – да, да, вот этой самой попкой! Нет? Да что ты? И чего же именно им не хватает – инвалидности или упитости вусмерть?
Танец ее становится лишь танцем, она больше ничего не говорит, танцует и смотрит ему в глаза… а Дело… а Дело не в силах ничего сказать. Лишь видны ей его мысли за пьяной пеленой серых очей. Они плывут, подобно дыму, сплетаясь с музыкой и песней: они… мы…

…мы так долго смотрим друг на друга. Я не понимаю.
Или всё-таки понимаю, но делаю вид? Что я делаю?
Из-за меня
Я тону. Я тону, тону в свежести её взгляда!
ночи без огня и цели.
Я тону и забываю, как это – догадываться, подозревать,
помнить, знать наверняка…
Из-за меня
Я тащусь…
накануне дня.
Как же я тащусь!!! Как кобель за течной сукой,
как синдромный ветеран на запах пороха...
Из-за меня
Как лосось вверх по течению…
замерла на самом деле
Тащусь от тебя. Или к тебе, Люс;? Сейчас допью скотч
и потащусь за тобой на танц-пол…
Из-за меня
Арти уезжает, надо будет сказать «Прощай!» старому… Другу?
линия огня.
Надо будет постараться идти прямо, а то столько народу –
всех обходить по синусоиде, так и свалиться недолго!

Мерзко-бледных оттенков свет подкрашивает лица танцующих в неестественные, отталкивающие цвета. Тяжелыми, нервными тенями прыгает по их лицам усталость от бессмысленной жизни. Страх и неуверенность ломают ритм их танца, четвертуя тела и раскладывая члены по ячейкам известных движений.

Почему ты не такая, как все, Люс;!?
Нет средства
Изгиб спины с лентами мышц вдоль хребта
согреться,
от мини-юбки до топа.
если вдруг остановилось сердце!
Крылья плеч отведены назад и бьют воздух.
Нет средства
Голова откинута, фарфор лица устремлен в потолок,
от смерти
его красит бледно-алым прожектор.
на свете.
Едва заметно колышутся с каждым движением, каждым вздохом
Нет средства
чернильные перекаты груди.
вернуться,
Я тянусь к ней,
если не получится проснуться.
моя ладонь на мгновение накрывает один из перекатов -
Нет средства
- правая.
от смерти,
Левая висит жидким поленом,
не похожей на ветер.
Не спеша протянуться к этой симфонии живой пластики.
Из-за меня
Ты пантера, ты дьявол, ты хуже -
только то, что накануне.
ТЫ – КОШКА! Я же – сумасшедший грызун,
Из-за меня
решивший пустить прахом все законы природы!
ночи без огня.
Я пигмей, вошедший в джунгли с копьем,
Из-за меня…
сломавший его и предложивший голодному ягуару
…просто я наверно умер
в уплату за быструю зеленоглазую смерть.
во времена
Я пилигрим…
накануне дня.
а мое паломничество – лодка Харона Праведного,
моя святыня – смоляной котел, где кипят
соблазненные тобою праведники.
И я снова стою в восхищении:
Нет средства
котлом стал танц-пол,
согреться,
сопливые двухдесятилетние грешники
если вдруг остановилось сердце
обступили тебя кругом и готовы спустить в штаны!
Нет средства
Снова они стоят крУгом,
от смерти
музыка, мерные хлопки, кто это?
на свете
Кто это там, в кругу?!
Нет средства
Кто зажигает глаза ребят?
вернуться,
От чьих слов они расправляют плечи?
если не получится проснуться
 - Слова?!? Почему я не слышу СЛОВ?!!??
Нет средства
 - Что это за вой?! Где, б%№*, слова!?
от смерти,
 - Что вы на меня все уставились?
не похожей на ветер.*

- Что Вам надо!? СмОтрите и глазами жрёте! Кокс, это ты в кругу?! Это они обожрали тебя голодными зенками до костей?! – Джефф метался по танц-полу, хватая здоровой рукой за грудки то одного, то другого человека, вглядывался в их лица, в глаза, напарываясь то на откровенную злобу, то насаживаясь на искреннее сочувствие. – Это вы до золы сожгли кости моего друга?! Мои кости!!!!???
- Идём, идём, Дело…
- Кокс? Кокс, ты жив? Ты жив, жив!!! Старина!!! Эй, Люс;, я сейчас! Это Кокс! Он не умер!!! Я вас позна…
Прищур зеленых глаз проводил двух уходящих в сторону задней двери мужчин - бритоголового и чернокожего. Тяжело дыша, кошка локтями протолкалась к стойке, попавшиеся на пути фанаты звезды танц-пола заохали, потирая ушибленные бока. Люс; цапнула из-за стойки бутылку White Horse, сама наполнила рокс едва ли не до краев и осушила залпом. Руки её слегка тряслись – не иначе адреналин от танца. Один из мОлодцев (видимо, самый смелый… или самый грешный?) подсел рядом и мило улыбнулся. Ответная улыбка обнажила ровные белые зубы, взгляд зеленых углей был, как всегда, многообещающим и хищным.
Дело с трудом идет через зал, ноги заплетаются, как и язык, бормочущий какую-то чушь. Сильная рука держит за плечи, помогая идти по прямой, а не по синусоиде. Чушь адресована явно хозяину сильной руки, в которого пьяный вцепился, как заплаканный младенец в мать. Он наконец-то чувствовал себя в безопасности. А бледно-желтые, чахло-зеленые, серо-синие мерцающие в светомузыке фигуры мелькают слева и справа… Слева… справа… Слева… справа…..

 
Иначе

I
Интермедия
Место: 200-й км от Биллингса (Монтана, США) по шоссе в сторону Денвера (Вайоминг, США)
Время: вчера рано  утром, около 6.

Слева. Справа. Слева. И справа. И снова слева…
Крыса бежала по середине шоссе и почему-то чувствовала себя в безопасности. Одна лапка была поджата к груди, зверек выглядел взъерошенным, окровавленным и помятым. Создавалось впечатление, что не так давно он побывал под колесами и спасся каким-то чудом.
Машины. Слева. Странный, пугающий, звук двигателя и шин приближается, грозно нарастает, взвизгивает и тут же, будто извиняясь за беспокойство и резкий свет в глаза, глухо удаляется. Уходит совсем не таким, каким приходил. И справа. Догоняет шумной пенной волной… Вжжжинххх…. Как стекло на зубах, как гребень против шерсти. Взвившийся ветер треплет маленькие чуткие ушки. Удаляются два красных глаза, две  точки на спине. Две сигареты... Две дырки от пуль?
Надсадно хрипя, вероятно, кубометрами добрых двух десятков цилиндров, вонючий дальнобой снижает скорость, выкручивая руль на болевое, шофер укладывает монстра в дорожную пыль обочины. Крыса повторяет маневр грузовика. Интересно, куда он повернул? Да что там… Не интересно… Сил бежать больше нет. Невысокий домик распластался, приобняв стоянку таких же дальнобоев. На нем пульсирует призрачным светом вывеска - «Coco-Hut». По всему видно – дешевый мотель.
Сипло вгрызаясь жадной пастью в загазованный солярочный воздух, зверек доковылял до мусорных баков. На свет из прогрызенного плотного полиэтиленового мешка появился кус недоеденной отбивной. Удача. Как появился, так тут же и исчез – есть хотелось неимоверно. Больше съестного в мешке не было, однако за баком нашелся трупик раздавленного грызуна, чуть меньших размеров, нежели крыса-инвалид, но всё же вполне способного утолить зверский голод последней.
Отдышавшись и набив брюхо, Дело огляделся. При ближайшем рассмотрении мотельчик оказался обителью порока и разврата, шлюшником, короче говоря. Азиатки, темнокожие, девчонки всех цветов, комплекций и мастей шустро и совсем не отсвечивая юркали от мотеля до останавливающихся машин. Чуть погодя, они возвращались в обитель под вывеской «Coco-Hut», обремененные наличностью, а иногда в добавок и синяками, болезнями и приключениями на свои задницы и прочие телесные отверстия. Грузовики уезжали, их места занимали новые рыцари дорог, и девки спешили щедро поделиться с этими отважными любителями сунуть-вынуть-и-бежать всеми прелестями, нажитыми непосильным трудом… Ну, то есть не бежать, а езжать, разумеется.
Подгадав момент, когда сорвиголовы-водилы очередной фуры пошли было отовариваться (водилы явно были опытны в этих делах, раз решили сами пройтись и выбрать, а не ждать, пока их приголубят в случайном порядке), так вот, подгадав момент их выхода из машины, зверек собрал всю свою крысиную волю в лапку и взвился с асфальта на ступеньку кабины грузовика, а оттуда незамеченным прошмыгнул в салон.
Немного погодя, водители вернулись не одни, попыхтели и поскрипели в разнобой спальным и водительским сиденьями, покурили уродский LM (Джефф со школы любил Lucky Strike, Дело же предпочитал Pall Mall, a позже, забегая вперед, найдя свое теплое хлебное место в Гринвуде, - дорогие французские GITANES), в общем, после всего вышеперечисленного, да еще после брезгливого шелеста банкнот «чаевых» грузовик наконец-то тронулся. Уловив из разговора водил, что в Сермонд-Сью они непременно зайдут сплясать и перекусить, грызун отдался на милость владыки снов.


II
Место: в тени под стеной общественной уборной на заднем дворе отеля Сермонд-Сью -
где-то близь городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близь границы с Вайомингом, Ю.Дакота, США.
Время: Сейчас -
одна из поздних ночей  второй недели сентября, начало 21 века.
Звук: шелест ветра в кронах деревьев двора, гулкие отзвуки музыки из барно-танцевального зала, тяжелое, хриплое дыхание близкой осени.

- …я за тебя беспокоюсь, друг. Голова вроде цела, да будто тебе туда наркоманы нагадили!
Ты сидишь на нестерпимо воняющем хлоркой гравии заднего двора. К сортиру тебя привел здоровенный нигер, там ты на него бросился. Не с ножом и даже не с кулаками. Повис у него на шее, причитая, смеясь и плача дурачком, обнимал его и хлопал по плечам обеими руками, отчего немало запачкал гавайку бурыми п;лосами. Похоже, левая пошла на лад. Когда здоровяк ухватил стоявшее у входа в уборную ведро для мытья полов и окатил тебя с ног до головы, похоже, не с самой свежей водой… так вот когда это произошло, слюни ты подобрал весьма шустро и успешно.
Нет, ты не познакомишь его с Люс;. Его нож не вернет тебе веру в реальность себя самого, цельность и покой даже всего лишь на последний миг жизни. Он так и не научит тебя чуять, что же там за углом, на долю секунды левее, раньше и впереди. Он не напомнит тебе старых речитативов и не выплюнет новых. Он даже самым краешком не намекнет, кто же заказал…
- Где дед? – спрашиваешь ты невпопад.
Угольная тень в гавайке ухмыляется, видимо, довольная результатом химико-бактериологической водной процедуры.
- В номере. Врач его дошил, сменил бинты. Говорил, надо и твоей рукой заняться, но я, как ты и сказал, расплатился и послал подальше.
- Хырь бы с ним. Сколько?
- Того, что ты дал авансом, вполне хватило, я еще полсотни накинул.
- На амнезию?
- Это ж друг Люс;. Или всё-таки догнать его и…
- Нет, не надо, хырь с ним. К Люс;, я точно знаю, просто так в друзья не попадают.
Вы помолчали немного. Ты устало поднял на друга глаза:
- Пора?
- Да, друг, пора.
- Где машина?
- Вон, в том углу двора. Кресло-каталка уже в номере, готово.
- Ну вези его к машине, я ща подойду.
Чернокожий напряг на мгновение челюсть, будто перекусил рельс, сплюнул и поплелся к корпусу для постояльцев. Но через три шага, не останавливаясь, обернулся и бросил:
- Спасибо, Джефф;м.
- На счастье, Арт;р!
И вы улыбнулись, честно и скупо. Вас забавляли полные имена друг друга.

III
Интермедия
Место: отель Сермонд-Сью, и немножко разных уголков США, и не только.
Время: сейчас, и немножко раньше, и совсем уж давно.
Звук: шелест гравия под ногами, и журчание песка мыслей по каменистому руслу воспоминаний, и …

…и ты встал. Тебя качнуло. Распространяя тошнотворный запах сортира – немного мочи и очень много хлорки, ты побрел к машине. Чем ты только не пах в своей жизни. Куда ни забрасывала тебя немилосердная, всюду становился ты тем, во что попадал, становился своим и пах соответствующе. Хотя…
В одиннадцать, когда все пахли школьными книжками, булочками и молоком, ты пах чипсами и колой, в которую подмешивал втихаря отцовский джин. Пока он тебя не застукал и не поколотил за это. Он часто делал это и за куда меньшие грешки, но раньше дело не доходило до реанимации. Его лишили прав на ребенка.
Пять лет ты провел в детдоме-интернате, среди «наглых, мразеватых, мерзких уродов» (так ты к ним относился) и был ты первым среди них. Но к запаху тихой ненависти и подлости примешивался запах дыма, леса и реки. Покуда была возможность, ты ночевал в кемпинге, лишь в морозы ты перебирался в корпус, да еще… Еще – когда тебя столкнул с лестницы метивший в главари местной шайки парнишка. Чудом, но травм позвоночника и трещин в черепе удалось избежать. Но три месяца ты не вставал с постели.
Зато в рамках последнего из этих трех месяцев ты провел свою первую ночь с леди. Впрочем, даже две первых ночи: с молоденькой уборщицей-мексиканкой и пухлой, неимоверно страдающей от одиночества и ежедневных соблазнов управляющей детского заведения. Второй ты бы предпочел, чтобы не было. Но из песни слов не выкинешь. Так или иначе, наутро второй “первой ночи” ты обнаружил оброненные пышечкой ключики от директорской, оделся, тихонько проковылял в кабинет, забрал из стола директора свое личное дело и документы и быт таков.
Дорога была не то чтобы долгой, но чем только не приходилось зарабатывать на хлеб и теплый ночлег! Ты пах жареными отбивными, бензином, и свежими газетами. Потом был родной и такой знакомый Чикаго! Общежитие спортивной школы, запах пота, пыли, крови из рассеченных бровей и скул, тренажерного зала и ринга. Запах одного скверного парфюма сменялись другим вместе с их обладательницами, но в итоге всё забивал пот тренажерного зала, хлорированная вода душа, дешевый скотч и Lucky Strike…
Вербовщики знали свое дело, а ты своего тогда еще не знал. Возможно, для того, чтобы наконец-то узнал, и забросила тебя сука-жизнь через океан… Выжженная сухая земля. Горы. Небо. Кто-то сказал: «Когда Бог творил землю, ему немного не хватило любви… именно на твои горы, Афганистан». Аромат пыли и пороха пестрил струйками ненависти и страха. А скоро последние два, щедро пересыпанные пряной смертью, заглушили всё остальное.
Бессмыслица подхлестнула гнев, и тот рад был разорвать эту душную завесу, бросить ошметки гнить вместе с убитым Cер…сержантом… в бараках и покалеченным часовым, следившим за погрузкой техники в самолет. Еще в октябре ВВС США разбомбили нахрен город Кандагар, а потом высадили спецназ. С тех пор обстановка в городе  и окрестностях была вполне спокойной, и старший офицерский состав коротал время командировок тем, что списывал часть поставленной для штурма и так и не использовавшейся техники как уничтоженную и отправлял на продажу друзьям-арабам, или пакистанцам, или иранцам по сходной цене. Получая проценты с продаж в качестве бонуса к пенсии, к стати говоря. Самолет приземлился ночью в Пакистане, на счастье, в отдалении от какой-либо базы ВВС США (то ли в Кветте, то ли в Пешаваре). Прошмыгнув мимо покупателей и продавцов, ты снова бежал… Месяц понадобился, чтобы добраться до портового города, неделю выжидал ты удобного случая пробраться на борт сухогруза, идущего в Штаты… От сухих пайков тебя тошнило во всех углах трюма и не по одному разу. За морскую милю от тебя несло консервами и машинной смазкой. И где-то проклевывался запах надежды…


IV
Место: задний двор отеля Сермонд-Сью и дорога до стоянки грузовиков в старом Кадилаке - где-то близь городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близь границы с Вайомингом, Ю.Дакота, США.
Время: Ночь. Сейчас.
Звук: шуршание насыпной дороги под колесами,  урчание мотора, скрип голодных кишок, пропитанных спиртным.

Дорога, что вела к Сермонд-Сью от шоссе, находилась на реконструкции и была скорее проселочной, или грунтовой, или насыпной, но никак не асфальтированной. Причина раздрая – частый проезд от шоссе к отелю и обратно тяжелых фур – изначальная конструкция не предполагала подобной нагрузки. Нынче фуры паркуются на широкой площадке у шоссе. Чтобы старика меньше трясло, Джефф сел назад и придерживал болтающееся перебинтованное тело, а также капельницу, назначенную врачом.
- Док заверил, что дед “крепче дуба и скоро пойдет на поправку”! – давясь ухмылкой и сэндвичем прокаркал Арти, трогаясь.
- Очень кстати. И так охренеть как задержались, остается надеяться… - Джефф не закончил.
- Вы…
Глаза старика были приоткрыты, меж век плескались узнавание и радость. Он глубоко дышал – неприлично надувающаяся грудная клетка делала его по-смешному похожим не то на жабу, не то на воробья.
- Ну я. Узнал? Надо же. Пару дней проживешь без врача?
- Конечно, я Вас узнал… точнее вспомнил, когда тот добрый врач из меня вынул эту железку, я вспомнил, как Вы меня уносили…
- А! Точно! – вмешался Арт. – Во, глянь! – он перебросил через подголовник скрученную винтом серебряную вилку, ту, что прошила плечо Дела навылет, оставив аккуратную прижженную изнутри дырку, а потом засела в запястье Эрика.
Джефф поймал “снаряд”, тут же едва не уронил – неприятное жжение поползло по пальцам, сунул во внутренний карман с презрительным “хмык”.
- Да… - продолжал Эрик, - Я почти уверен, что всё будет в порядке. Не знаю Вашего имени… Очень хотел с Вами еще повстречаться, чтобы поблагодарить. Если здесь благодарность может быть уместна.
- Лучшей благодарности, чем мне мог бы отслюнявить заказчик твоего, дед, спасения, желать не приходится. Ты кто вообще такой? Чем занимался? Есть идеи, на чем попался, кто тебя сдал, кому ты такой громкий дорогу перешел, а главное - кто заказал тебя достать?
Старик немного подумал, расслабленно лёжа на спине и глядя в качающийся на кочках потолок салона.
- Эрик. Эрик Эшлиншир. Двадцать восемь лет я преподавал словесность и философию в средней и высшей школе Шельвиля. Помогал людям, чем мог поддерживал Мир в городе, был кем-то вроде городского духовника… или психолога. Дорогу перешел? Полагаю, дело в … поверите ли Вы, если скажу, что почти уверен: всё дело в администрации города Гринвуда, быть может, даже в самом мэре. Я лишь молился о гармонии и Божьем гласе для тех, кто …
- Твою налево заразу за ногу…
- Кхм… О заказчике же, нет, простите, никаких предположений. Но уверяю Вас, если дело не в заказчике, а только в деньгах, в чем я лично сомневаюсь, то я в долгу не останусь. Праведная жизнь вознаграждается не только добродетелями, но и деньгами. В течение двух недель 200 тысяч долларов на Ваш счет вас устроит?
200 штук. Знак равно. Свой клуб-мечта. Знак равно. Живой дед. Знак равно. Мертвый Кокс. “Сука, за смерть Кокса со мной сторговаться хочешь!!??” – хотел было выдохнуть Джефф, но чудом сдержался, “…Да ты ведь даже, что он погиб, не знаешь….”
Сдержался, но в лице изменился наверняка – дед прикрыл глаза, а вскоре начал что-то будто во сне бормотать.
Если бы Арт или Джефф знали санскрит… С губ Эрика летела отходная молитва и пожелания удачного следующего воплощения духа в мире людей.
Джефф глядел в окно, пытаясь успокоиться за короткую паузу. Перебесившись, он был крайне удивлён новым голосом школьного учителя – звоном мечей под каменным сводом:
- Что ж, тогда помогите мне вернуться в Гринвуд. Там может быть сделано и моей жизнью больше, чем сделал бы он.
Боль, и злость, и радость изогнули губы Джеффа филиппинским керисом, а голос сделали едким, как щёлок.
- Нет, mon p;re! Таким Макаром ты только больше угробишь, чем спасёшь!!! – Всё. Прорвало. - Ты сколько-сколько лет жил такой умный да красивый на ободке параши? И ведь даже носом не повёл!!! На хер вас, таких вот умных!!!! – в запале Джефф вышиб  локтем боковое стекло, крохи-осколочки бросились наутёк, забираясь по темным, укромным местам, в карманы, под сиденья. – В гробу я видел вас, святош! Сказал бы “в жопе”, да только тут-то, в Гринвуде, в самой жопе вам как раз делать нечего! Мир вам подавай на всей Земле?! Не убий??? А как под действием гнид маленьких мальчиков трахать – так вы первые!? Пойми ты своей седой башкой, если мозгами понять не можешь!!! Если за тебя РАТКИН свою жизнь отдает, то дальше что??? Гару за тебя личной шлюшкой мэра заделается?! Ты этого за свою трижды святую жопу хочешь?! Наше предназначение – всех вас, мразь, пережить, выкарабкаться, выжить и вычистить планету от смрадной гнили трупов! Что там ваш Иоанн про это писал?! А!? Что-то ничего не припомню! Так какого рожна Гайя нас за вас отдает!!!???
На Дело было страшно смотреть: выпученные красные глаза, лопнувшая губа, кровь бежит по подбородку, брызжет вместе со слюной в затылок Арту, вжавшему голову в плечи, но всё равно не спрятавшемуся за подголовник. Хрипя, дыша рывками, бритоголовый постепенно остывал.
- Езжай в своей робе туда, где она не пропитается дерьмом и кровью. Где тот МИР, которому ты нужен. А здесь, здесь даже не война! И не бойня! Здесь вечно протекающая бочка черного мазутного гноя! Чернее ночи! ДА чернее черноты, черт вас разбери!!! Это я не про тебя сейчас, Арт, – Дело едва улыбнулся. – Да если бы чернота… Рубище запачкаете, ваше преосвященство. А нами дыры затыкать – сама Гайя велела. Вот уже ваш преподобный лик кровью забрызгал, уж простите, не морщитесь. Это нам - что сперма, что кровь, что дерьмо – всё схаваем, всё стерпим, всё усвоим. И не по одному разу. Мы сами - то, в чём выживаем. Так что не лезь ты через мясорубку в чужую парашу! Сиди, где чисто, знай пачкать не давай.
Лысый череп бессильно уткнулся в край двери, сведенный судорогой в оскал рот ловил ночной ветер. Перед глазами страницами альбома филателиста мелькала прожитая жизнь. В канители цветов, запахов, фактуры мелькали марки - лоскутки собственной плоти, с кодом по реестру, датой… Последний кармашек был занят чем-то черным, не имеющим толщины, со злыми, кисло-зелеными сполохами по краям. Кадиллак тряхнуло на съезде с шоссе, наваждение прошло.
- Вот и водила, - низко буркнул Арт. – Сиди уж, я всё сделаю.
- Стойте, подождите!!! – сквозь боль духа и тела, Дело едва заметил трепыхания старичка. Тот приподнялся на локте, жадно вцепился в руку Джеффа, глаза были полны слёз, и скорби, и какого-то восторга, и с;ни прекрасных лагун. – Я так хочу Вам помочь! Я впервые в жизни ХОЧУ кому-то помочь! Не помогаю, не легко и свободно провожу помощь свыше, а именно хочу! Но ни моё, ни Ваше тело не выдержит сейчас Хора Небес! Мы лишь объединимся с Ним раньше срока, как это произошло с теми созданиями в подвале! Но я так надеюсь, что МОГУ помочь… Я ВЕРЮ, что той тряпке, которой затыкают щели в бочке, как Вы это назвали, этому лоскутку бесконечно далеко до черной слизи, которой он пропитан. Но если он пропитался насквозь, то какой в нем смысл!? Если чернота сочится меж волокон, то Вам нужна помощь! Разве может волокно удержать напор того, что оно пропускает через себя!? Я сейчас, наверное, путано говорю, повторяюсь, но впервые в жизни я понимаю, что кому-то помощь НУЖНА, и впервые в жизни я… не знаю и Небеса не спешат подсказать, ЧТО или КТО этой помощью может быть…
- Хватит этого бреда! Грузи его в контейнер!!!
- Послушай, послушай меня! Ты никого и ничто не сделаешь чище…
- Слышь, старик, кончай!
- …ты только больше грязи развезешь! Ты как тряпка, которую пора выжимать!!!
Надсадных хрип Эрика скрылся за громадой фуры. Арт положил походящего на безумца старика на прикрученную к полу контейнера койку, подсунул под него судно, проверил, хватит ли воды, дотянется ли дед до новой капельницы, не опрокинется ли ящик со съестным. Весь прошлый день, пока Дело отсыпался, Арт готовил условия для перевозки и торговался с дальнобоем за простой и молчание. Денег понадобилось, прямо сказать, не мало, но решающим аргументом стал всё же тяжелый взгляд Артура Джонса.
Контейнер был запечатан снаружи, остаток денег передан, друг обнят и провожен взглядом до подножки автобуса, двигатель заведен и радио включено. Руки дрожали. Будто недавно ударило током.
Почти как в трюме, когда гидравлическую дверь на волю открывал… Краем уха зацепив разговор матросов о том, что вы в Мексиканском заливе, ты удостоверился в относительной близости берега, прочности спасжилета и с удовольствием променял сухогруз на солоноватое теплое молоко воды. Долго твоим верным другом было амбре жареных морепродуктов и перца чили, месяц ты высматривал в новостях трагический репортаж об убийстве и дезертирстве, но так ничего и не высмотрел. Потом ты пах грузовиками и дорогой, и всё вернулось на круги своя. Чикаго. Там была стрижка, факельное масло, чужая кровь, собственная боль, жажда этой самой боли, легкое безумие, взрыв, горелая плоть, гной, гниль, отбросы, КОКС - Агония, Гнев и снова дорога…
И ты вдруг подумал, вторя свистом сонному радио: Так становился ли ты хоть раз тем, во что тебя бросали? Или лишь набирался этим до тошноты, до тех пор, пока тебя не начинало рвать, выворачивать изнутри наружу, выжимая всё лишнее, всё не твое - вон, прочь из своевольного ума, сердца и тела? И если до сих пор не тошнит от Гринвуда, то чего ты здесь ждешь, и воля ли на то Гайи или твое упрямство, и… Что же ты сотворишь, когда всё-таки потянет блевать?!

PS (V)

Дело было сделано. По крайней мере, дальше от Дела мало что зависело. И дух, и тело выложились по-полной, последний завершающий штрих дался с наибольшим трудом: хотя всего и надо было посидеть на заднем сиденье и вернуться в Сермонд-Сью, дорога обратно далась неимоверно тяжело. Жар и гнев выплеснулся в разговоре со стариком, и уже на полпути к отелю в груди засела шершавая ледышка. Она будто повисла на нервах, волохалась и болталась, выматывая душу и тело, как бы нежно Джефф ни вёл машину. Казалось, вот-вот и изо рта пойдет пар, а глаза навечно превратятся в недремлющие очи, смерзшись с веками. Ты подкрутил настройку приемника, но в этой глуши, кажется, больше ничего не ловилось. Что ж, ты не гордый, ты и сам себе споешь. Что там приходит на ум в связи с последними событиями? Ах да, твоё любимое, что-то вроде…

“Новый маленький Иисус замерзает на улице – он на зимнее солнце хитро жмурится, он вами отвергнут, он снова неузнан, но он неистов, он необуздан!
Новый маленький Иисус постоянно курит. Он о жизни знает всё, его никто не надурит. Но она уже достала, колотит озноб. Благословит любого он пулей в лоб! За две тысячи лет всё так изменилось! У него есть пистолет – вам такое не снилось!
На чужих дорогах и в пустых городах он потерял невинность, рассудок и страх, он растоптал надежду и ошметки мечты. Новый маленький Иисус – это, может быть, ты!
Потерянный взгляд на бледном лице и полная ясность, что будет в конце: любовь отвергнута, душа уволена, ничто не истина, всё дозволено! Ничто не истина, всё дозволено! Ничто не истина, всё!..”**

Через четверть часа Дело без сил упал, едва переступив порог и прикрыв за собой дверь вроде бы не предназначенной для гостей комнаты цокольного этажа.

-//-

Примечания к части 4
* Би2 - “Из-за меня”
** - Lumen – “2000 лет” (www.lumen.ws)
 
Часть 5
Лучший Из Миров

Ночное

Место: коридор; дверь; за дверью – крохотная комната:  двуспальная кровать,  тумбочка, мешок с песком и опилками на крюке, вбитом в потолок,  стул, дверь в совмещенный санузел, крохотные окошки под потолком забраны жалюзи;
отель Сермонд-Сью, близ городков Спирфиш, Лид и Стерджис, Ю. Дакота, США.
Время: четвертый час, ночь. Сейчас.
Звук: мягкие шаги за дверью, едва слышная через стены и потолок музыка.

Нет, веки не “налились свинцом”. В глаза налили свинца. Жгучего, прожигающего кость перегородок, тягучего, сочащегося из-под полуприкрытых век, тянущего с собой наружу всё, что еще плещется в черепе…
Проводив оплеухой и гневным взглядом новенькую уборщицу-индианочку, перепутавшую комнату хозяйки отеля с обычным номером и в недоумении перебиравшую связку ключей перед дверью… в общем, избавившись от чересчур усердной обслуги, Люс; была на пороге комнаты на 20-й минуте джеффовских безуспешных попыток встать. Или хотя бы сесть. Или ползти.
Не в первый раз взяла Люс; под руки перебравшего друга, поволокла в ванную. От друга воняло хлоркой и еще чем-то, что идентифицировать не хотелось. Карманы  одежды простились со всем содержимым: пара рулончиков баксов, пистолет, обойма… ржавая вилка? Не важно, все легло на тумбочку под ночник. Загруженное в ванну тело было залито гелем для душа и почти горячей водой. Одежда ловко разрезана и брошена в мусор. Журча в сливе, вода уносила растворенные в себе нечистоты, кровь, грязь – бурый вихрик уклончиво повращался вправо, потом немного влево, опять в право и спрятался в водосток.
Горячая нега сменилась сотней лезвий до синевы холодной воды. Джефф вздрогнул и начал приходить в себя. Он вяло и, кажется, виновато улыбнулся, не без усилий перевалился через край ванны, встал, держась за косяк двери рукой свежей мумии. Окровавленные лохмотья кожи и бинтов… в конечном итоге, рука, пока она есть, конечно, заживет, но пока…
Оттолкнувшись от косяка, придав себе ускорение, он пересек комнату на заплетающихся ногах, плюхнулся спиной на кровать, свесив раненную рука до пола. Беззвучно смеясь, Люс;, покосилась на красный отпечаток ладони на косяке, взяла с туалетного столика маникюрные ножницы и немного задержалась перед зеркалом. “Хороша” – попытался бы воскликнуть счастливец, оказавшийся в этот момент у нее за спиной. И было бы это, вероятно, последним звуком “Х…” в его жизни. Стройное, спортивное тело. Лицо философа, решившего познать этот мир, соблазнив его. Глаза чуть задумчивы и страстны. Кошка величественно прошествовала к постели и присела рядом с мышкой. Ты поднял взгляд. “Давай руку”. Как всегда, поняв без слов, ты протянул ей конечность, аккуратно положил неокрепшим пока локтем ей на ладонь.
Ножницы чирикали в юрких пальцах воробьями на первом солнышке, лоскуты отжившей свое кожи падали на пол, ты не шипел, не кривился. Вслед за ними упали на пол ножницы и мокрый после джеффоомовенческих процедур топ. Мужское тело второй свежести и третьей целости возлежало, казалось, безразлично уставясь в потолок. Босые ступни лесной ведьмы и танцовщицы на миг задрались к потолку, покинула бёдра и полетела в угол вторая (и нижняя) половина нехитрого наряда - мини-юбка и бельё. И по ее отстраненному лицу никто бы не сказал, что об этом она мечтала уже очень давно.

Late at night in summer heat. Expensive car, empty street
There's a wire in my jacket. This is my trade
It only takes a moment, don't be afraid.

Сначала томным взглядом, затем тоненьким пальчиком она обвела три параллельных рубца на животе Джеффа, начав чуть ниже пупка и упершись в ребра.

I can hotwire an ignition like some kind of star
I'm just a poor boy in a rich man's car
So I whisper to the engine, flick on the lights
And we drive into the night.

Рассвет медленно крадется с восточного побережья к западному. Где-то посередине своего пути, если б был чуть попроворнее, он непременно застал бы врасплох двух счастливых, перемазанных кровью людей. Коротко бритая голова мужчины всерьез решила отпечатать на накаченном до кубиков животе женщины черный ломаный крест, потому лежала на нем как приклеенная. Люси, улыбаясь уголками губ, смотрела в тьму под потолком и стращала её огненным дулом сигареты, угрожая пронзить её тонкий покров хищными струями дыма…

Oh the smell of the leather always excited my imagination
And I picture myself in this different situation
I'm a company director, two kids and a wife
I get the feeling that there's more to this one's life
There's some kind of complication, he tells her he's alone
Spends the night with his lover, there's a trace of her cologne
And the words of his mistress, as she whispers them so near
Start ringing in my ear:
Please take me dancing tonight I've been all on my own
You promised one day we could its what you said on the phone
I'm just a prisoner of love always hid form the light
Take me dancing, please take me dancing tonight…

- Прости.
Шепот дыма, покидающего самые любимые для тебя губы, был тебе ответом. Либо ты прощен, либо оно того не ст;ит.
Минуту назад бешеный танец, в котором пара кружила в горизонтальной оси, споткнулся о хрусткий спазм, вставший поперек горла Люс;. Разгоряченная ритмом, она впилась не знающими покоя губами в твоё по-прежнему сочащееся кровью плечо. Ты был уверен – её сейчас вырвет, и не знал, как себя повести, ведь тебя это не удивило и даже не смутило. У многих живых существ вызывает отвращение крысиная кровь, а от крови раткинов выворачивает вообще всех… а неживых, так… Впрочем, последнее к делу не относится. Изведав раткиновской крови, Люс; лишь стиснула зубы, сверкнув дьявольскими огнями глаз, и парабола её плевка обняла полкомнаты и юркнула в темный угол. Так или иначе, если бы в такой момент подругу стошнило, любой нормальный человек потерял бы к девушке всякий интерес, но не ты! Не ты и не к Люс;! О нет, ты бы продолжил, в полуживотном порыве ты бы продолжал и продолжал…
Будь ты с кем-то еще, ты бы сказал “продолжал входить в нее”. И это еще был бы САМЫЙ романтичный из вариантов (не то что, скажем, вставлять, пихать… кхм… и прочее!). Но с Люс;…
С ней это был … полёт? Нет, чуть иначе. Пиши о тебе кто книгу, он бы так сказал: это было будто качание на качелях на вершине прибрежного рифа, на краю ущелья, на обрыве над горной рекой, на краю бездны! И ты бы согласился. Ведь это ты почти взлетал, но потом неминуемо возвращался! Это твое сердце замирало, когда ты уже не был на земле, но еще и не падал вниз, и даже не летел вверх, и повисал на доли секунды над этой пропастью, и даже не НАД, а В ней, просто чуть выше краёв. И снова непреодолимая сила несла именно тебя обратно, и дух захватывало, и тело пело и ныло, не желая уходить и боясь не вернуться. А уже над гранитной скалой или над крышей небоскреба, замерев на ЦЕЛЫЙ МИГ, что-то снова бросало тебя вперед, подбрасывая над краем и за край, и ты в восторге спеленутым рыком приветствуешь эту силу, а тело твое рывком изгибается, посылая качели навстречу бездне, неизвестности, навстречу ничему, и опять пропасть, и с каждым взлетом из падения, с каждым падением из верхней точки взлета, с каждым рывком всё сложнее и сложнее не прыгнуть, не разжать рук на спасительных штангах или не сломать штанги не знающим меры зверем, не раскинуть их в стороны, не броситься в бездну, в Люс; целиком и без остатка, силясь объять необъятное изнутри и со всех сторон, нежно падая в живой тьме то ли вниз, то ли вверх, то ли паря, то ли замерев на месте…
Так ведь, Джефф? Так…. Так это было, когда ты был с Люс;. “Не был, а бывал” – ответил бы Джефф, услышь он этот вопрос, но он не слышал, да никто, собственно, его и не задавал…

…So here am I in a stolen car at a traffic light
They go form red to green and so I just drive into the night…
Please take me dancing tonight I've been all on my own
You promised one day we could it's what you said on the phone
I'm just a prisoner of love always hid from the light
Take me dancing, please take me dancing tonight…*

- Прости… - сказал Джефф уже сквозь сон.
Она мирно улыбнулась, а он понял – вот сейчас она уйдет, как уходила под утро всегда раньше, как будет уходить всегда.
- Всегда, но не сегодня… пожалуйста… не уходи… Прошу…. один единственный раз – не уходи.
“Не уйду…” – с трудом разобрал ты её ответ, - “Ни сейчас, ни потом. Что бы ни было… завтра…”
И, даря покой и прощение, кивнул, разгораясь в улыбке, златобелый восход.

 
Глава Тридцать Четвертая

I
“Глава тридцать четвертая…

…Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, – все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало. Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это – худшее одиночество. Но тут мы никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.

* * *

Я помню пробуждение утром…” **

Опять этот сон. Почти каждую ночь с любимой, когда удается сомкнуть глаза, Делу снятся их с Люс; любимые книги. Строки из Хемингуэя приснились впервые. Джефф открыл глаза, всмотрелся в пасмурную ночь потолка. Было очевидно, он в комнате один.
Ни дыхания, ни тепла. Довольно прохладно. Раздербаненная постель хрустела высохшей кровью. Мужчина сел, ступни коснулись ледяного пола. Растерев ватное после сна лицо, он по памяти прошлепал в ванную, включил свет над раковиной, сполоснулся под душем и вернулся в комнату, размышляя, во что бы одеться. Света из уборной хватало, чтобы рассеять мрак  лишь наполовину.
На постели, исчерченной ржавыми струпьями, лежала нагая девушка. Сеть волос разметана на простыне, губы чуть приоткрыты. Тело танцующей богини черств;, холодн; и бездыханно.
Ты резко ткнул выключатель. Бело-коричневые от высохшей крови простыни. Желтоватый свет лампы. Слегка отливающей синевой труп. Из дымки едва уловимого запаха любимой женщины, крови и секса, как из засады бросился в нос запах Червя.
- Нет! Нет! Черт! Боги! Гайя!!! Нееет!

“Я слышу, как в ночи
Устали серые дома
Им стало слишком тесно,
Они так много знают”

Мужчина безумной лысой обезьяной бросился на постель, ухватил похожее на манекен тело за плечи, принялся трясти.
- Нет! Тварь! Ааа!!!….
Крик боли перешел в рёв злости, рёв гибрида. Оборотень, схватив в охапку негнущееся тело “живой грации”, бросился на пол, не слабо приложив труп спиной и затылком о блестящий кафель.

“За стенкой в тишине один и тот же крик,
И в сотый раз по кругу,
Кому-то повторяют :
Дыши! Дыши! Дыши! Дыши!”

- Дыши! Дыши! Живи!!!
Когтистые, розоватые страшно безволосые лапы принялись ритмично давить на неподвижную грудину, чуть выше и между двух затвердевших холмиков. Эхом метнулся по комнате хруст сломавшегося ребра, но оборотень продолжал и продолжал попытки выжать жизнь из синего трупа.
- Дышииии!!!!

“Ненадёжные стены панельных строений,
Впитали в себя вкус побед и поражений,
И харкнули это из себя наружу,
Прямо мне в душу, прямо тебе в душу”

Завизжав умирающим зверем, он ухватил тумбу и запустил ею в окно, рывком перевернул кровать, набросился на нее и принялся ломать, будто бился, подобно Гераклу, с Танатосом. Но, к сожалению,  это было не так – время героев прошло, и кровать была сломана и разбита, а Люс; оставалась мертва.

“Никуда не убежать от соседского уха,
Но оно, поверь, будет безнадёжно глухо,
Когда над тобой начнут колдовать,
И кто-то тебе будет повторять и повторять:
Дыши! Дыши! Дыши!
Дыши!!!”

Тогда несчастный, голый, лысый, потрепанный хомид упал на колени, закрыл лицо руками (одной нормальной, а другой - с розовой, будто недавно наросшей кожей) и горько, совсем по-человечески заплакал. Эхо с размаху метало хриплые рыдания в стены.
Стены оставались безразличны и глухи.
И никому не было дела.

“Я ничего не слышу, я затыкаю уши, я ничего не знаю, и мне никто не нужен!!!
Я ничего не слышу, я затыкаю уши, я ничего не знаю, и мне никто не нужен!!!
Я ничего не слышу, я затыкаю уши, я ничего не знаю, и мне никто не нужен!!!
Я ничего не слышу, я затыкаю уши, я ничего не знаю, и мне никто не нужен!!!
Дыши!!!!”***

II
Что ж, безразличие мира – не что-то, из ряда вон выходящее, оно в порядке вещей. Мразеватое, ублюдочное безразличие. Не безразличие хребта Бигхорн, на склонах и в расселинах которого может произойти всё, что угодно, а хребет как стоял, так и будет стоять. Нет, безразличие людей и бетонных стен сродни безразличию раковой опухоли в мозгу, равнодушно растущей, убивающей того, кем она является и чем живёт. Воистину,

Не станет нас - а миру хоть бы что.
Исчезнет след - а миру хоть бы что.
Нас больше нет - а он и был, и будет,
Исчезли мы - а миру хоть бы что.

Обернув бедра полотенцем, Джефф покинул номер, прикрыл за собой дверь и повесил на ручке “Do Not Disturb”. Отель еще спал после ночной гулянки. В подвале, в прачечной, нашлось много всякой разной неприметной одежды нужных размеров и пяток плотных черных мусорных мешков и моток скотча. Вернувшись в номер, нагой, как младенец, мужчина вымыл нагую, как труп женщину. В общем-то уже не женщину. Уже лишь труп. Воистину,

Мы больше в этот мир вовек не попадем,
Вовек не встретимся с друзьями за столом,
Лови же каждое летящее мгновение, -
Его не подстеречь уж никогда потом.

На миг мужчина приник к грубым сухим губам мертвеца. Нет, её больше нет. В последний раз он скользнул по её шее и плечам кончиками пальцев, одел во всё еще мокрые вчерашние юбку и топ. Вытер и расчесал волосы. Очень уж сильн; в этом оборотне людское начало - мысль о непохожести трупа на любимую шокировала, хотелось её принарядить, делая из куклы подобие человека внешними штрихами. Откуда ему знать, что же делало из её мёртвой ЕЁ ЖИВУЮ! Воистину,

Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах - а где, скажите, дым?

Тело бревном скрылось в двух мешках, было плотно, чтоб не выпало, перемотано скотчем. Черный пластик - неважная замена хрустальному гробу, но и Белоснежка была… не совсем сказочной. Со скорбной ношей на плечах мужчина вышел через заднюю дверь прачечной, сильно и зло дал в ухо водителю мини-вэна, привезшему какие-то хозтовары или что-то для кухни, отобрал ключи и бумажник, выбросил из машины всё с его точки зрения лишнее, аккуратно уложил в неё свой сверток, сел за руль.
Ведя машину к шоссе, чтобы по нему направиться на юг, Джефф думал: быть может, какая-то червивая гнида прицепилась-таки к нему в Умбре, Мире Духов, а потом вышла из него и убила Люс; и, если так, то хорошо, что не пожрала её душу; быть может, еще в том доме, в том подвале в его тело попал яд или какая-то зараза с когтей и зубов фоморов, он передал её Люс;, а Люс; этой дряни не пережила. И так, и эдак, он приходил к горестному выводу, что не только не смог защитить любимого человека от тьмы этого мира, но просто напросто сам её убил. Воистину,

Ты к людям нынешним не очень сердцем льни,
Подальше от людей быть лучше в наши дни.
Глаза души своей открой на самых близких, -
Увидишь с ужасом: тебе враги они.

Вывернув наконец-то на шоссе, Джефф наугад ткнул в магнитолу – ему было всё равно, чем заглушить неспокойные табуны мыслей и предположений. Чудовищно хотелось напиться. Действительно,

Увы, от мудрости нет в нашей жизни прока,
И только круглые глупцы - любимцы рока.
Чтоб ласковей ко мне был рок, подай сюда
Кувшин мутящего наш ум хмельного сока.****

Инкарна Солнца, не щадя мути осени, объял разящим взором Черные Холмы (Блэк-Хиллс), меж которых струилось шоссе. Янтарные стрелы Гелиоса рикошетили о дымчатое зеркало асфальта, о капот, били в глаза. Километры наматывались на колеса жилами чертей, указатель на съезд к Пещерам Джуэл выплыл из желто-зеленой дымки деревьев. Одна проселочная дорога сменялась другой. Уже сухая под жаром Светила поверхность – то глина, то щебень, то потрескавшийся асфальт – недовольно шуршала под брюхом мини-вэна, лужи, сломя свои жидкие головы, бросались под колеса. Холмы и рощи, балки и ручьи сменяли друг друга час, а то и два. Водитель с воспаленными красными глазами загнанной мыши начал думать, что уже заблудился, но из-за следующей сопки показался знакомый пейзаж.

Bull’s Eye
Интермедия

Место: ферма Оуэнс Хилл и её ближние и дальние окрестности,
 близ городка Аптон, штат Вайоминг, США.
Время: черт его знает - в прошлой жизни.
За две недели до приезда Черного Кокса и Дела в г. Гринвуд.
Звук: рёв внедорожного квадроцикла,
лязг челюсти подпрыгивающего на кочках Джеффа

240 голов! Сегодня Джошуа Фарнхайт получил премию за сохранение породы Американского Голштинского крупного рогатого скота молочного направления продуктивности! Ох и на отличную систему питания перешел он два года назад! Тогда Джошуа очень повезло! Коммивояжер из Фарма-Прайм (Pharma-Prime, Ltd.) развозил по фермам наиболее многообещающих мелких скотоводов, предлагая новую экспериментальную систему кормов. Сложно сказать, чего это дурак-Джошуа согласился заключить сомнительный контракт с неизвестной доселе компанией, но был в контракте пункт о возмещении ну абсолютно всех убытков, если таковые возникнут в связи с переходом на новую систему, да и еще немало соблазнительных заманушек. Более того, принимая во внимание постоянные публикации Фарнхайта в журнале для животноводов “Час Быка” в течение 25 лет, всеобщую известность своими племенными быками, ему были предоставлены такие льготы при условии ненавязчивой рекламы с его стороны, что...
Ох и молодцы же, Фарма Прайм! Коров начинают кормить по новой системе, новые добавки, витамины, расписание инъекций по поддержанию иммунитета – результаты видны неспециалисту уже на втором поколении! Красивые, статные, с лоснящейся шкурой, ровными рогами, мясистые, удои растут минимум на 30%, телиться начинают без единой проблемы, копыта как мраморные! А третье поколение уже и вовсе не болеет, ни прививать не нужно, скот спокойный, послушный, клеймится без обычных буйств! Но, начиная с третьего колена, в каждом десятом животном сидит Тварь, Гнида, Бэйн – зовите, как угодно. И никак он не проявляется. Зато когда из коровки сделают бифштекс… или пузатенький папаша устроит барбекю… ребенка начнут кормить молочной смесью…
Впрочем, что будет тогда, Дело точно не знал. Но ничего хорошего – точно. Фарма Прайм ХОРОШЕГО ничего не делает. Еще вчера вечером он прокрался на ферму и влил в поилку немного высококонцентрированного токсина, переданного Коксу кем-то из Чумных Господ. Все способные в будущем принести фоморское потомство скотинушки поиздохли, но полтора десятка одержимых гнидами получили небольшие мутации, но пережили отраву. Теперь, подчиняясь воле духов Червя, они навострили рога и копыта прочь с этой фермы, а Делу приходится с взмыленной задницей носиться по пересеченной местности на угнанном у старины Фарнхейма квадроцикле по следам этих “красных коров Гериона”. Интересно, у старины Фарнхейма три головы? Надо будет проверить…
Наконец-то выйдя на линию прямой видимости с улепетывающими парнокопытными, Дело чуть сбросил скорость и отстегнул накрепко притянутую к сиденью канистру нежно пахнущего в этой скотской атмосфере бензина. Квадроцикл поравнялся с угрожающе ревущими уродами, канистра взвилась в воздух, разрядился дуплетом обрез, и обезумевшие рогатые факелы бросились врассыпную, а Дело поспешил разорвать дистанцию – не хотелось ему встречаться с рогами отборного бычья. Лениво перезаряжая обрез, он катался на своем транспортном средстве от факела к факелу, вышибая фоморские мозги с одного, реже – с двух дуплетов. Головы у племенных скотомонстров оказались крепче черепов национальной сборной по американскому футболу.
Всё так бы и закончилось ворчливыми поездками туда-сюда и выстрелами почти в упор, если бы не: во-первых, три скотины избежали огня и драпанули в лес, и на драндулете гнаться за ними было невозможно; во-вторых, кончились патроны. Пробираясь меж деревьев, ведомый запахом беглецов и тварей, сидящих в них, Дело скупо матерился. Погоня привела на крошечную лесопилку, где пускали на дрова или доски результаты санитарных рубок окрестных лесов. Минотавры-недоростки были где-то рядом. С грустью глянув на хиленький хулиганский нож, Дело обзавелся ухватистым топором лесника, приглушил его обухом сторожа и вступил в бой с тремя невероятных размеров, силы и массы коровами-мутантами. В бой доблестный, славный, отчаянный, честный бой – грудь в грудь.
А именно: бросился на одну из них с дерева, вложив инерцию прыжка в первый удар и Гнев в два последующих. После чего, весь залитый мозгами и кровью, дико визжа от ужаса, он на всех четырех лапах с полминуты уносился и уворачивался от двух ревущих бешеных туш, сшибавших рогатыми лбами полуметровые деревья, попадавшиеся им на пути. Ухватив бесхозно валявшуюся (после разрушительного попадания одной из коровьих туш в хозяйственную пристройку) бензопилу, Дело дернул стартер, резко остановился и с размаху всадил одному из преследователей только начавшую вращаться смерть в выемку меж ключицами. Прячась от третьего монстра, он повис на крепко засевшем инструменте, медленно перемалывающем внутренности фомора, а бык всё продолжал бежать, силясь достать страшными зубами досадный комок шерсти. Увлекшись попытками ухватить Дело и, должно быть, не самыми неприятными ощущениями от вращающейся где-то внутри шипастой цепи бензопилы, урод не заметил двухметровой в диаметре ели на своем пути и с бешеного разгона встретился с королем леса. Встреча прошла со счетом 1:0 в пользу растительного царства. Безумно вращая глазами, крохотный крыс едва не попал под копыта третьему грозному врагу. Не будем вдаваться в подробности описания того, как в течение долгих минут противники мучительно искали достойное обоих место для схватки, так как сама схватка была чудовищно молниеносной и столь же смертельной для наименее великого из двух бойцов. Достаточно очевидно, кто вышел из этого боя победителем. Скажем лишь, что судьбоносным местом стали располагавшиеся неподалеку железнодорожные пути, а так же упомянем об оружии достойного Джеффима Груббера, коим он поразил мерзкую рогатую тварь, ибо оружием этим был локомотив скоростного поезда, шедший со  скоростью 90 миль в час из Ньюкасла, Вайоминг, в  Эджмонт, Ю.Дакота.
Итак, славная победа была одержана. Вымоченный в крови недостойных врагов, как греческий борец в оливковом масле, и имея на себе из одежды не более, чем имели сии древние великие мужи во время своих выступлений, Дело принялся искать водоем, дабы привести себя в порядок. Замет планировалось прихватить в ближайшем населенном пункте одежды и вернуться в условленное место для встречи с Наставником.
Ручей нашелся быстро, но этой короткой и жаркой майской ночью нестерпимо хотелось искупаться. Пройдя вниз по руслу километров пять, герой обнаружил долгожданное озеро. В стремлении смыть мерзкую железосожержащую высохшую слизь, Джефф едва не в кровь изодрал всего себя ногтями, понырял, поплавал, радуясь трем четвертям луны на небе, а когда покинул воду, с удивлением выяснил, что он здесь - не единственный ценитель ночных бдений и любитель дикой природы.
На берегу лежала, подперев голову кулачками (в одном из которых был зажат лезвием вниз неженского размера нож), и во все глаза смотрела на него невероятно дерзкого вида женщина. Черные прямые волосы средней длинны. Огромные, зеленые, скалящиеся ровными рядами бритвенно острых ресниц, глаза. Каучуковое тело гимнастки или легкоатлета. Тонкий нос. Чуть ухмыляющиеся опасные губы. Острый подбородок, резкие скулы, монотонная, персиковая кожа. Из одежды - тонкие шорты серой джинсы и короткая майка.
Джефф сразу справедливо заподозрил какую-то подставу, но стоящий в десятке метров у площадки для пикников джип, расстеленный на берегу плед, корзина для пикников, диодная лампа почти под локтем у женщины и открытая в самом конце потрепанная книга…
Подошедшему поближе Джеффу пригрозили ножом, приметили его иронично изогнувшиеся при этом губы, выслушали короткое объяснение о том, как тяжело заблудиться в Блэк-Хиллс и как обидно, если всё-таки умудриться это сделать. В ночного купальщика полетело полотенце, а через минуту – безразмерные, хоть и коротковатые рабочие штаны цвета хаки, явившиеся на свет из-под сиденья джипа. Затем ему были предложены остатки пикника, но, несмотря на всё гостеприимство, девушка так и не выпустила из рук ножа и не проронили ни звука.
Звали её Люс;. О чем она сообщила при свете лампы при помощи блокнота и карандаша, оказавшихся в корзине. Она была немой от рождения.
Уминая угощение, Джефф не торопил новую знакомую с беседой, давая время писать в блокноте ответы. Попутно он выяснял, как “звучат” те или иные слова на языке жестов, стараясь сразу запомнить полезнейшую (как показало будущее) “азбуку”. Невзначай заглянув лежащую на пледе открытую книгу, он узнал “The Time Traveler’s Wife” Audrey Nifenegger, Нью Йоркское издание 2000 года. Да… на сборах перед отправкой за океан он “стрельнул” это чтиво у одного сентиментального гея морячка, дабы развеять смертельную скуку, и оказался приятно удивлен. Книга его почти тронула. Почти. Припомнив произведение, он принялся уточнять у Люс; неясные моменты. Но на ровном месте ни с того, ни с сего завязалась дискуссия. Сколь разными могли быть взгляды на события, персонажей, их эмоции, на смысл самого произведения – кто б знал!? Обоих шокировала, да что там - вводила в ступор! - полная противоположность их восприятий вроде бы однозначных, но для каждого однозначных по-своему вещей. Остаток короткой ночи промчался, как один миг. Тихо запикал будильник. Люси вскочила на ноги, ожесточенно давя кнопки часов на запястье, сгребла вещи и швырнула их на заднее сиденье джипа, двигатель заревел. Без объяснений Джефф был одарен сладчайшим поцелуем в губы, лукавой улыбкой и визитной карточкой мотеля Сермонд-Сью, где и встретил снова, меньше, чем через месяц, свою первую и на то время единственную любимую женщину.

 
Промокашка

Место: где-то в Черных Холмах (Блэк-Хиллс),
на границе Вайоминга и Ю.Дакоты, США.
Время: за полдень, но еще не вечер. Сейчас.
Звук: да какой на фиг звук… впрочем…  почему бы и нет? Frank Sinatra – My Way.

На дальнем от кемпинга берегу озера, не заходя далеко в лес, ближе к вершине одного из холмов, вдали от русел дождевых потоков Джефф наскоро выкопал в сырой, раздряблой земле могилу.
Снять черные мешки,  в последний раз увидеть её лицо… Что может быть желаннее? Но нет – тем лучше ты будешь помнить её живой.
Не в духе, но в теле, Дело вернулся к мини-вэну, сел за руль и вскоре он мчался по шоссе к ненавистному городу, забравшему у него всё и всех. И давшему в замен сомнения и неопределенность, под которыми начал хрустеть его Дух. Раньше он точно знал, что “если есть дух, крепкий, как сталь, то всё остальное ничего и не значит”. Знал, что его не сломить. Теперь - надеялся, что он окажется тем, кто “потом только крепче на излом”. И малодушно раздумывал: лучше ли быть сломленным, чем несломленным и убитым, или всё-таки убитым, “только без особой спешки”?
А Фрэнк Синатра был далек до всех метаний и вздорных рассуждений сумасшедшего оборотня-крысы, и голос его знай себе майским ветром гулял по салону, не смущаясь свиста ветра сентябрьского в открытом окне… Оказалось, голос Джеффа, хоть и был стократ менее “майским”, был способен на что-то кроме речитатива, визга, мата и рыка, и дуэт получался вполне ничего. Впрочем, как и кем только не запоешь, лишь бы задушить застрявший в горле стон, крик и плач существа, способного лишь убивать и не сумевшего защитить, жаждущего умереть, но рожденного выжить вопреки всему… стон промокашки, в которую больше не лезет, а выжать некогда, некуда, некому, да и ст;ит ли время терять – всё равно снова вытрут какую-то дрянь.


And now, the end is near, And so I face the final curtain. My friends, I'll say it clear; I'll state my case of which I'm certain.
I've lived a life that's full - I've traveled each and every highway. And more, much more than this - I did it my way.
Regrets? I've had a few, But then again, too few to mention. I did what I had to do And saw it through without exemption.
I planned each charted course - Each careful step along the byway, And more, much more than this, I did it my way.
Yes, there were times, I'm sure you knew, When I bit off more than I could chew, But through it all, when there was doubt, I ate it up and spit it out. I faced it all and I stood tall And did it my way.
I've loved, I've laughed and cried, I've had my fill - my share of losing. But now, as tears subside, I find it all so amusing.
To think I did all that, And may I say, not in a shy way - Oh no. Oh no, not me. I did it my way.
For what is a man? What has he got? If not himself - Then he has naught to say the things he truly feels And not the words of one who kneels. The record shows I took the blows And did it my way.
Yes, it was my way.*****





Примечания к части 5
* Sting – Stolen Car
** Эрнест Миллер Хемингуэй – “Прощай Оружие”
*** Песня группы Lumen (www.lumen.ws) – Дыши.
**** Стихи вышли из-под калама поэта, известного как Омар Хайям.
***** Frank Sinatra – My Way

От автора.

Это эмоциональное, но не логическое завершение истории. Неясными остаются некоторые моменты. Несказанными слова и неспетыми песни. Почему во вступлении Дело работает на главу полдепа Гринвуда? Кто заказал спасение Эрика? Почему такая судьба постигла Люси? На какие шиши Джефф построит свой паб? Подарит ли Гринвуд новых друзей и кто кому главный недруг? Фиг знает, сподобится ли автор обо всём этом написать. Так что спрашивайте, автор любит и устные сказки))

PS

Спасибо, группа Lumen!
Спасибо, кто плакал о каждой ране Джеффа.
Спасибо за терпение – всем)
Спасибо за веру в то, что всё в конце будет хорошо.
продолжение следует
 
Терминология
[1]Бэйн (гнида, тварь) – Дух, служащий силе Вирма, точнее являющийся его продолжением и порождением. Пример: Дух Ненависти, Дух Страха, Дух Насилия, Дух Предательства. 
Вирм (Wyrm) – он же Тварь, Червь – см. Триумвират. Обладает тремя головами, отражающими его извращенные сумасшествием аспекты: Зверь Войны – агрессия, причинение физического насилия и вреда, боли, уничтожение; Осквернитель – извращающий, изгаживающий суть вещей, часто ассоциируется с сексуальным насилием; Поедатель Души – заставляющий сомневаться, извращающий саму суть, порабощающий волю, переманивающий на сторону Вирма. 
Волки – см. Гару. 
Гайя – 1. Дух Всего Сущего. 2. Дух планеты Земля. Она же Гея, Терра, Мать Сыра Земля и проч. Могущественное существо, являющееся сутью всего живого и неживого, грубого и тонкого, материального и спиритуального на планете Земля, сущностью самой планеты. 
Гару  - оборотень-волк. Может быть рожден человеком, волком или гибридом. Аспект – война с Вирмом, защита Гайи и людей. 
Где_бросить_кости (где_упасть, crash-place) – безопасное место, где могут отсидеться, передохнуть, восстановить силы, спланировать дальнейшую деятельность или просто пообщаться. Обычно в таких местах чрезвычайно силён Wyld и его влияние. 
Гелиос – Дух Солнца. Считается старшим братом Гайи, в теории куда более могущественным, однако имеющим меньшее влияние на мир Земли в силу удаленности и занятости «своими» делами. 
Гибрид  - см. Кринос. 
Гнилой Гару (разг.) – Гару, необратимо попавший под действие Вирма вообще и одной из его Голов в частности. Действует в интересах Вирма.
Горящая Чума (Агония, Чума) – необратимый и крайне мучительный ритуал или процесс превращения существа, несущего в себе кровь раткина (кто-либо из его предков был раткином) в оборотня. Инициируется укусом другого раткина, награжденного способностью к инициации лично Матерью Крысой за некие заслуги. 
Инкарна – персонификация, конкретизация могущественного Духа. Высшая ступень в спиритуальной иерархии. Пример: Гелиос – Инкарна Солнца; Гайя – Инкарна Земли (планеты). 
Кринос – форма оборотня, являющаяся чем-то средним между человеком и животным. Обычно антропоморфный монстр с зубами, когтями и шерстью. Так называемая “боевая” форма. В криносе оборотень становится ближе к спиритуальному аспекту, поэтому менее уязвим для физического вреда, а так же обладает сверхчеловеческими физическими данными. 
Мать Крыса – Дух Прародитель Раткинов. 
Мир Духов – см. Умбра. 
Мир Людей – мир, населенный смертными людьми. 
Мут – собрание Гару в месте, где Паутина между Мирами наиболее тонка, дабы восславить Великих Духов, свои подвиги в сражениях с силами Вирма, спланировать дальнейшую деятельность. Обычно проводится один раз за лунный цикл. 
Оборотни (Were) – созданный Гайей через (при помощи) Вайлд(а) компромисс между животными (или людьми) и Духами Прародителями (Волк, Крыса, Ворон и т.д.). Их цель – исполнять волю Гайи в Мире Людей согласно аспектам – Духов Прародителей и своим.  Часто в силу различных причин крайне уязвимы для конкретных химических элементов.
Отец Волк – Дух Прародитель Гару, оборотней-волков. 
Паутина – некая перегородка, разделяющая Мир Духов и Мир Людей. Согласно Легенде, наложенная Гайей в целях лишения древних людей возможности управлять духами в корыстных целях. При необходимости, могущественные духи способны пересекать Паутину, однако это забирает у них массу сил, а само существование в Мире Людей приносит страдания. 
Ранг – положение в иерархии оборотней конкретного вида и духов. Уровень зарекомендованности оборотня как исполнителя своего предназначения. Так же уровень ответственности. “Звание”, получаемое лишь за заслуги перед самой Гайей. 
Раткин – оборотень-крыса. Может быть рожден человеком, крысой или гибридом. Аспект (предназначение, возложенное Гайей) – выживание, сохранение “чистоты”, война (с людьми, несущими вред Гайе – в первую очередь, с Вирмом – во вторую). 
Септ – группа оборотней, объединенная общим видением, взглядами, деятельностью, целями, часто  обосновавшаяся на некоторой территории.
Тварь (разг.) - см. Вирм. 
Тотем – дух-покровитель некоторой группы оборотней (племени, септа, стаи), реже – одиночного оборотня.
Триумвират – части или продолжение Гайи, три основных аспекта бытия планеты. В Триумвират входят: Wyld (Вайлд) – дикая сила творения, бесконтрольная и хаотичная; Weaver (Вивер) – сила упорядочивания, создания формы, логики, “Ткач”; Wyrm (Вирм) – сила разрушения, “Червь”. Согласно легенде, в начале времен Вирм и Вивер “сошли с ума”: Вивер попытался остановить Червя, запутав его в своих сетях, однако Вирм вопротивился и стал уничтожать всё подряд, а не согласно плану Гайи. В результате, всё материальное содержит в себе “червоточины”, а всё созданное человеческой наукой и логикой себя не оправдывает и ведет лишь к разрушениям. С тех пор Вирм жаждет освободиться и помешан на этом желании, поэтому не остановится перед разрушением/уничтожением Мира Людей, Мира Духов и даже самой Гайи.
Умбра – полуабстрактный мир, отделенный от Мира Людей Паутиной и населенный Духами, так же являющийся вместилищем параллельных реальностей и, в теории, дорогой в иные Миры. 
Фомор – существо в Мире Людей (обычно животное или человек), одержимое Бэйном. В следствие симбиоза физическое тело часто изменено, встречаются фоморы, наделенные Бэйнами супернатуральными и даже спиритуальными способностями.  В силу саморазрушительной природы Вирма, обычно срок жизни фоморов крайне ограничен.
Хор Небес – одна из традиции Магии, легко узнаваемая по использованию звуков, работе с первоэнергией и по странным, с точки зрения иных традиций, мотивациям, например: достижение гармонии со звучанием вселенной. Традиция превозносит гармонию общего над частными желаниями и стремлениями. 
Червь - см. Вирм. 
Voto (Вото) – второй ранг Раткина.