Странник

На город быстро спустился вечер и улица опустела. Епископские стражники во главе с профосом вывели на улицу упирающуюся Генриетту и поволокли ее по направлению к епископской тюрьме.

«Раз упирается, значит, точно ведьма. Невиновным нечего бояться церковного трибунала» - подумал профос и приказал солдатам:

«Угомоните ее!».

Двое солдат быстро заломили упирающейся девушке руки и крепко и туго связали их – в локтях и и запястьях. От резкой боли девушка вскрикнула.

«Не бойся, девочка» - ласково сказал один из солдат. «Если ты невиновна, тебя отпустят с миром».

Девушка затихла. По ее прекрасному личику текли слезы.

То, что девушка осмелилась сопротивляться при аресте, разозлило профоса. За неповиновение нужно было ее примерно наказать, сломить ее волю, подчинить себе. Профос был глубоко убежден с том, что каждый житель города должен был беспрекословно повиноваться властям – и уже одно сопротивление властям при аресте – пусть даже и совершенно невиновного человека – было в его глазах тягчайшим преступлением.

Ну ничего, он ей покажет. А потом шепнет словечко инквизитору – и уж тот постарается на допросе, чтобы эта дрянная девчонка жестоко пожалела, что посмела сопротивляться Власти.

Профос вынул из сумки веревочную петлю и повернулся к девушке, чтобы накинуть ей на шею. Когда он потащит ее по улице на веревке, она будет куда более смирной и покорной…

У Генриетты от ужаса глаза широко раскрылись гласа. Она решила, что профос собирается удавить ее прямо здесь, на улице.

Профос сделал шаг к девушке, чтобы уверенней накинуть ей на шею петлю. Генриетта попыталась отшатнуться, но солдаты крепко держали ее.

Острая боль пронзила горло профоса. Какая-то неведомая сила толкнула его в сторону, сбила с ног и швырнула на вымощенную брусчаткой улицу. Перед его глазами на мгновение спустился густой туман, потом вспыхнул ярко-оранжевый свет, в голове словно взорвался огненный шар, после чего наступила темнота. И тишина. Профос перестал существовать.

В следующее мгновение рядом с ним на холодную брусчатку мостовой рухнули двое солдат, стоявших справа от Генриетты. Среагировав на падение профоса, державший девушку за руку солдат отпустил ее и потянулся за мечом, поэтому, падая, он не увлек Генриетту за собой.

Двое других, совершенно не понимая, что произошло, в панике потянулись за мечами, но вытащить их так и не успели, последовав за профосом и своими однополчанами – навзничь на грубые булыжники мостовой.

Все было кончено – и все только начиналось. Из тени, разделявшей два соседних дома, вышел человек в коротком плаще, под которым виднелся необычной формы короткий меч. Он подошел к онемевшей от неожиданности девушке и тихо, нежно, ласково и заботливо произнес:

«Не бойся, милая девочка. Тебя уже больше никто не тронет. Тебе уже ничего не грозит.»

На самом деле, это было не совсем так – но, все же, довольно близко к этому. Во всяком случае, до сих пор все, спасенные этим человеком от цепких лап инквизиции, церковных трибуналов и светских властей, жили в пусть относительном, но все же мире и спокойствии – вне пределов досягаемости как церковного, так и мирского «средневекового гестапо».

Человека, который принес столь чудесное спасение Генриетте Пфафф, стандартно обвиненной в колдовстве – с весьма невеселыми для нее перспективами, называл себя Иоганном Леманом. Впрочем, как его звали на самом деле (т.е., каким было его родное имя), где он родился, чем занимался и на какие средства жил – не знал в городе никто.

Еще более удивительными и непонятными, чем этот человек, были инструменты, с помощью которых он так ловко и быстро расправился с профосом и его солдатами. Это были трехконечные стальные звездочки, размером с две человеческие ладони и с очень острыми краями. Умелые мастера, создавшие эти уникальное метательное оружие, далеко превосходившие по эффективности европейские метательные ножи, называли их фурикенами или сюрикенами, но жили эти мастера за тысячи лье от города, в котором их использовал Леман. А в Европе даже самые глубокие знатоки оружия даже и не подозревали об их существовании.

Леман вытащи фурикены из бездыханных тел тех, кто еще несколько минут назад наслаждался своей, как им казалось, безраздельной властью над, как им казалось, абсолютно беззащитным и чувственно привлекательным существом. Но, как будут говорить на Земле через восемь столетий, «сюрприз подкрался незаметно» и в роли сюрприза этого выступил таинственный и загадочный человек по имени Иоганн Леман.

Леман уже не в первый (и даже не в десятый) раз играл роль такого рода «сюрприза», напоминавшего «власть предержащим» о том, что в этой мире реальной властью обладает лишь Всевышний – и Он один; что Он в любой момент мгновенно может сделать сильных слабыми – и наоборот.

Впрочем, на этот раз Леман, как бы это помягче сказать, несколько отклонился от «основной миссии». Его основная задача на эту ночь состояла в том, чтобы встретиться с отцом Оливером и чудесное спасение Генриетты было весьма серьезной «самодеятельностью», которое, теоретически могло поставить под угрозу его основную – и исключительно важную Миссию.

Но, увидев солдат и профоса епископской стражи, Иоганн мгновенно и четко представил себе – а он отличался великолепно развитым воображением – как эту девушку раздевают догола в присутствии мужчин, бреют ей все волосы на теле, голой подвешивают за связанные за спиной руки, заливают в рот воду, поджаривают на огне босые ноги – и что эти жуткие пытки, официально санкционированные «святой» инквизицией и христианской церковью, делают с ее молодым и прекрасным телом, ее душой и ее жизнью.

Вопреки мнению людей, которым приходилось сталкиваться с Леманом, он вовсе не был совершенной машиной для исполнения различных (и, по большей части, практически невозможных) Миссий, а реальным человеком из плоти и крови, не лишенным ничего человеческого, в том числе и человеческих чувств, и эмоций.

Более того, Леман четко и непоколебимо знал, что через некоторые чувства и эмоции нельзя было переступать. Просто нельзя – ибо иначе можно было самому потерять все человеческое – и начать служить Злу думая, что служишь Добру. За примерами далеко ходить было не нужно – лучшего «наглядного пособия», чем христианская церковь, породившая кошмар «святой» инквизиции и церковных трибуналов и придумать было невозможно. А Леман дал клятву служить Добру – и только ему.

Кроме того, он твердо верил в то, что в мире совпадений не бывает, что все в этом мире происходит только потому, что на это дал согласие Всевышний (в связи с чем в молодые годы у него возникло довольно много вопросов ко Всевышнему и именно поиск ответов на эти вопросы и привел его на тот Путь, которому он следовал вот уже много лет).

Поэтому уж если столкнул его Всевышний (Леман органически не переносил слово «Господь», ибо был уверен – и не без основания - в том, что люди есть дети, но не слуги Божии) с попыткой ареста Генриетты, то долг Лемана – Высший и человеческий состоял в том, чтобы спасти ее от мук застенков инквизиции а, весьма вероятно, и от костра.

И еще твердо верил Леман в то, что невозможных Миссий не бывает – и действительно, за свою долгую карьеру служения Добру – он сумел не провалить ни одной. Поэтому он совершенно не боялся дополнительных «головных болей», которые сам на себя же и взвалил, вырвав Генриетту из лап церковных палачей.

Собрав фурикены, Иоганн спрятал их в незаметные внутренние карманы своего плаща. Поднялся и подошел к плачущей девушке. Ласково погладил ее по голове и еще раз повторил.

«Не бойся, милая девочка. Все кончилось. Тебя уже больше никто не тронет. Тебе уже ничего не грозит.»

«Кто вы?» - со страхом спросила она.

Леман проигнорировал это вопрос и быстро и ловко разрезал ремни, которыми солдаты связали Генриетту. Потом, правда, изменил свое решение промолчать. И ответил ей.

«Я – тот, кто спас тебя от очень мучительных страданий и, возможно, от смерти на костре. Я сильно сомневаюсь, что ты смогла бы вынести мучения церковного трибунала и не оговорить себя».

В этом он был прав. Машина пыток, запущенная инквизицией и ее матерью – христианской церковью - работала исправно. Очень мало, кто выдерживал чудовищные пытки, которым «святые отцы» подвергали слабых, запуганных, униженных женщин. Причем, поскольку, «святые отцы», как правило, были заранее уверены в виновности допрашиваемой, то пытка продолжалась до тех пор, пока обвиняемая не сознавалась.

Раздетым догола мученицам, подвешенным на дыбу за связанные за спиной руки, привязывали к ногам каменные гири до центнера весом. Когда запас гирь кончался, в ход шли корзины с песком. В одном из городов к висящей на дыбе женщине подвесили груз в триста килограмм весом!

Причем продолжаться это могло до бесконечности – «в лучших традициях» католицизма и монашества палачи в сутанах были очень терпеливы и настойчивы. Одна беременная женщина провисела на вывернутых руках четыре часа подряд!

Допрос под пыткой мог длиться до четырех суток подряд. Одну девушку из Нордлингена допрашивали под пыткой 23 раза, пока она не созналась в том, что была ведьмой.

Впрочем, бывали и исключения. Двадцатилетнюю Анету из Вюртемберга десять раз подряд поднимали на дыбу с тяжёлыми гирями на ногах, а потом бросали с высоты на плиты пола (это, кстати, не было самодеятельностью палачей – именно так предписывала проводить допросы католическая церковь) - но так ничего и не добились. Судьи услышали от стойкой девушки только одно: она сказала, что прощает тех, кто её оболгал. Мария Холль за пять месяцев вынесла 56 жесточайших допросов, не оговорив никого и не признав свою вину. Она осталась жива и с гордо поднятой головой (но с совершенно разрушенным здоровьем) вышла на свободу.

Леману все это было очень хорошо известно. «Ничего» - думал он – «это все скоро закончится. Даст Бог, не пройдет и года, как мы со всем этим покончим». Именно это – разрушение, взрыв, уничтожение чудовищной системы пыток и казней и составляло конечную цель нынешней Миссии Лемана. И первым шагом в ней должна была быть встреча с отцом Оливером, до которой, впрочем, оставалось еще несколько часов.

«Когда все это закончится» - думал Леман – «я соберу столько денег, сколько это потребуется, но в каждом городе, в каждой деревне Европы БУДУТ стоять два памятника – один тем, кто погиб от кровавых рук христианской церкви, другой – тем, кто не сломился и выжил. Всю Европу перетряхну, но своего добьюсь. Европа должна знать и своих палачей и своих мучеников, и своих героев.»

Леман еще раз взглянул на Генриетту, покорно стоявшую рядом с ним – и подумал о том, имел ли он право подвергать опасности свою Миссию (в конечном итоге, предначертанную Всевышним) ради спасения одной несчастной девушки. И чем больше он об этом думал, тем более четко понимал, что на это он имел не только право, но и обязательство. Потому, что именно пренебрежение интересами отдельного человека, отдельной Личности ради «великой цели», ради Миссии, ради Всевышнего и привело к превращению Церкви Христовой из проповедников Благой Вести в вертеп Сатаны, в чудовищную, кровавую, удушающую паутину насилия, пыток, казней и костров, боли и страданий, мучений и смерти.

«Впрочем» - подумал Леман – «чему тут удивляться. Ведь первые христиане были совершенно отмороженными фанатиками, которые не только были готовы пожертвовать своей жизнью ради торжества своей веры, и не только не боялись неимоверных мучений, но и с радостью их принимали. Они совершенно не ценили свою жизнь, свое тело, свое здоровье и не страшились даже самых чудовищных пыток и истязаний. Земная жизнь для них не имела смысла, более того, была грешной из-за того, что в ней торжествовало язычество; для них важным было торжество Идеи, Духа – и жизнь после смерти. Они совершенно искренне считали, что чем сильнее они страдают во имя христианской веры, тем больше их вознаграждение на том свете. Духовные бухгалтеры, хвостом их по голове. Да и сам Христос тоже хорош – так театрально умер на кресте, что наплодил миллионы желающих это повторить – и ладно бы только в отношении себя.»

«А раз их собственная жизнь, тело и здоровье не имели значения, раз эта жизнь для них была грехом и обузой, то жизнь другого человека тоже не представляла самостоятельной ценности – особенно в свете того, что, по их мнению, Апокалипсис и Приход Мессии должны были случиться со дня на день (если не с минуты на минуту). Действительно, зачем любить, творить, надеяться, работать, радоваться, когда эта жизнь – лишь тяжкий грех и нужно стремиться как можно скорее от нее освободиться и перейти в лучший мир?

Поэтому других людей тоже можно было убивать, мучить, пытать – если этого требовали интересы христианской веры. Причем пытать и казнить как можно более жестоко – ведь чем сильнее страдания на этом свете, тем лучше участь на том. Вот и дожили – до сожжения живьем молоденьких девушек на кострах. Даже детей – кое-где и двухлетних сжигали. И чуть ли не младенцев».

Для Лемана не было в мире ничего более ненавистного, чем идея мученичества за веру, столь популярная в христианской среде. Он был глубоко убежден, что от идеи мученичества за веру до идеи зверских, мучительных убийств за веру – один короткий шаг и христианская церковь его сделала столетия назад – а теперь ему и его соратникам приходилось все это безобразие расхлебывать.

Ему были гораздо ближе мусульманские шахиды или бесстрашные викинги, смело бросавшиеся с мечом или саблей в руках на превосходящие силы противника и погибавшие в бою, с гордо поднятой головой, а не на эшафоте - в страшных мучениях. «Мой Бог – Один; мой рай – Вальгалла» – часто думал он про себя (хотя и не был потомком викингов).

Он тронул за плечо Генриетту.

«Пора уходить. А то попадем еще в какую-нибудь переделку»

«Куда? Домой?» - дрожащим голосом спросила девушка.

«Нет, Генриетта, домой тебе нельзя. Они снова придут за тобой – и на этот раз меня может не оказаться рядом».

«Тогда куда?»

«К моим друзьям. Они тебя спрячут, а потом ты переберешься в безопасное место, где тебя никто не тронет. »

«Я не хочу прятаться.» - заупрямилась Генриетта. «Я добрая христианка и никому ничего дурного не сделала».

«Ты добрая дура, вот кто ты» - выругался Леман про себя. Впрочем, за последнее время эти два определения стали для него почти синонимами. А вслух сказал:

«Давай просто уйдем отсюда. А потом я тебе все объясню».

Но девушка, похоже, боялась Лемана больше, чем церковного трибунала. Что, впрочем, в паранойе, свойственной тому времени, было вполне объяснимо.

«А может быть, ты - демон» - испуганно сказала она. «И утащишь меня с собой на шабаш. А потом возьмешь мою душу и унесешь в ад. Я ни в чем не виновата и трибунал меня оправдает» - твердо и уверенно сказала она.

Времени оставалось крайне мало – в любой момент могла появиться стража. «Боже, ну и фанатичка» - с тоской подумал Леман. «Ввязался, старый дурак, на свою голову».

«Старым», впрочем, Лемана было назвать трудно. Внешне он выглядел лет на сорок, не больше. Хотя сколько ему было лет на самом деле, тоже никто не знал.

Пришлось применить «последний довод Лемана» - как он в шутку называл заранее заготовленную фразу. Довод был убийственным и, как правило, бил без промаха. Впрочем, фраза эта, хоть и с натяжкой, но все же соответствовала действительности.

«Церковным трибуналом овладел дьявол» - тихим и страшным голосом сказал Иоганн. «Он поселился в их душах и заставляет их хватать невинных женщин, мучить их самыми зверскими способами, требуя оговорить себя и других невинных женщин, а затем сжигать на кострах живьем. На медленном огне.»

Последнее он произнес для острастки. Пока что это было некоторым преувеличением. Ведьм действительно сжигали – ни помилования, ни другого наказания для обвиненных в колдовстве просто не было, но, как правило, предварительно удушив перед смертью и практически никогда – на медленном огне. Хотя в последнее время параноидальный страх перед ведьмами достиг такого масштаба, что некоторых женщин, не признавшихся в колдовстве, даже после месяцев жутких пыток, все равно сжигали, только уже на медленном огне и живьем – как нераскаявшихся ведьм.

Иными словами, даже простое обвинение в колдовстве уже автоматически означало смертный приговор – если женщина сознавалась, ее душили, а затем мертвое тело сжигали, если нет – все равно сжигали, только живьем и на медленном огне – причем часто на таком дьявольском орудии, как костер из сырых дров.

При этом делалось всё, чтобы колдунья как можно дольше находилась в сознании. Сырое дерево разгоралось медленно и плохо. Языки пламени лениво лизали босые ноги смертницы - не более того - причиняя невыносимую боль. Когда пламя поднималось чуть выше колен мученицы, костёр перетряхивали шестом, сбивая пламя. При этом иногда сожжение на медленном огне длилось два часа подряд - под нескончаемые мольбы испытывающей невыносимые муки казнимой подбросить в костёр дрова или раздуть костер.

Французский судья Жан Боден «теоретически обосновал» сию жестокость в книге “Демономания”, написав буквально следующее:

“Кара, которой мы подвергаем ведьм, поджаривая и сжигая их на медленном огне, на самом деле не так уж велика, ибо не идёт ни в какое сравнение с истязаниями, которые они по воле Сатаны переносят на этом свете - не говоря уже о вечных муках, ожидающих их в аду.». Как говорится, ни убавить, не прибавить. Достойная речь достойного слуги Сатаны (если слуги Сатаны вообще могут быть достойными).

Сделав довольно театральную паузу, Леман продолжил:

«Дьявол сделал это, чтобы через церковные и инквизиционные трибуналы и светские суды, членов которых Сатана хитростью и обманом завлек в свои сети, истребить все женское население и через сие злодеяние весь род человеческий».

Девушка посмотрела на Иоганна расширившимися от бесконечного ужаса глазами. Слова «чем беспредельнее ложь, тем легче в нее поверят» будут произнесены в Германии доктором философии Геббельсом лишь столетия спустя, но безыскусная формула эта прекрасно работала и в XIII столетии (чем, в частности, и объяснялась дикая паранойя все более усиливавшейся «охоты на ведьм»). Но теперь формула это должна была работать во имя Добра.

Впрочем, и в этом Иоганн не сильно ошибался (хотя сам в Дьявола не верил; будучи адептом Добра, он верил лишь в существование Зла, а не какой-то мифической астральной сущности – Дьявола, Сатаны или Люцифера). Все набиравший силу маховик чудовищной машины, всепожирающего молоха «охоты на ведьм», параноидального, близкого к полному помешательству страха перед колдовством, при котором в КАЖДОЙ женщине видели ведьму, вполне мог привести к упомянутому Иоганном результату – и в очень короткое время.

Помешательство на «ловле ведьм» (которое по всем объективным показателям было чистейшей воды сатанизмом) охватило и духовенство, и светские власти, и простой народ. «Общественное мнение» той поры требовало пыток и костров даже по самым сомнительным слухам и подозрениям; при этом особо доставалось богатым и знатным. В некоторых городах уже стали поговаривать: «Все знатные семьи города предались магии; скоро можно будет просто пальцем показывать на ведьм!»

Некоторые деревни в окрестностях Трира уже начисто лишились женского населения, поскольку раскрученный маховик уже невозможно было остановить. В других деревнях уцелели две-три женщины, и то совершенно случайно. Ни в чем не повинных женщин сжигали десятками и сотнями в день – Леману было известно о 133 сожженных одновременно, на одной площади; при этом площадь выглядела как огромный горящий сосновый лес. Но, прекрасно понимая мистическую, сатанинскую, дьявольскую подоплеку происходящего, Леман подозревал, что это еще не предел. И далеко не предел.

Именно поэтому Орден Хранителей Добра, к которому уже много лет принадлежал Иоганн Леман, и принял решение резко ускорить реализацию его Миссии. Но сначала нужно было снять с себя «головную боль» - доставить девушку и ее ближайшую родню в безопасное место.

Оглушенная сильнейшим психологическим ударом – ведь рушилось все то, чему ее учили с младых ногтей, девушка покорно пошла за Иоганном. Улицы были необычно пустынны, да и идти было, к счастью, недалеко.

Когда шок начал понемногу проходить и к Генриетте вернулась способность размышлять, она вдруг подумала, что этот странный человек, возможно, прав и Дьявол (в реальности которого, в отличие от Лемана, Генриетта совершенно не сомневалась) действительно вселился в жирных и наглых монахов и городских чиновников, а не в несчастных женщин, многих из которых она хорошо знала, и которые умерли страшной смертью на костре или под пытками. Обгорелые трупы последних трех жертв сняли с костров всего два дня назад.

«Кто ты?» - тихо спросила она почти еще детским голосом, повернув свое залитое слезами милое и прекрасное лицо к Иоганну. Он на секунду представил, как это лицо выглядело бы после многочасового и многократного висения на дыбе с грузом, привязанным к ногам, диких пыток огнем и водой а затем на костре – обугленное до неузнаваемости. Ему стало нехорошо. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки. «Ну да ничего, недолго вам, мразь, наслаждаться своим сатанинским пиром», подумал он, обращаясь в пространство, через астрал, к инквизиторам и членам церковного трибунала. А Генриетте ответил:

«Я – тот, кто несет людям добро и свет, тепло и заботу, и защищает их от Зла» - почему-то очень нежно ответил Леман. Он вдруг почувствовал мощный прилив нежности к этой девушке, которую он только что вырвал из лап неминуемой, долгой и мучительной смерти. Из лап Сатаны. «И правильно сделал» - решительно подумал Иоганн.

«Ты – ангел во плоти?» - с надеждой спросила Генриетта.

«Если бы» - грустно подумал Иоганн. «мне бы ангельские возможности – в пять минут от всей этой нечисти следа бы не осталось по всей Европе». Но вслух сказал.

«Нет. Я – человек. Просто сильный человек. Но это и хорошо. Потому что мы, люди – можем и должны победить дьявола. В какого бы могущественного человека или организацию он не вселился».

Генриетта, похоже, расстроилась.

Иоганн был не совсем откровенен с Генриеттой, да и не мог, и не должен был быть. Он был одним из тех, кого в исламе называли «Аль-Махди» - человек, присланный Всевышним на Землю творить добро и разрушать Зло. Хотя Орден и не был мусульманской сектой, изучение Корана и другой мусульманской литературы входило в обязательную программу подготовки «оперативников» Ордена.

Религия Ордена была довольно эклектичной и веротерпимой, поэтому руководители Ордена с удовольствием переняли это понятие из Ислама, присваивая звание «Аль-Махди» всем «оперативникам», принятым в действительные члены Ордена. Сами себя оперативники называли Странниками, ибо странствовали по всей Европе (обычно, поодиночке, редко – по двое), а если нужно – то и по всему миру, выполняя свои Миссии, творя Добро и разрушая Зло.

Орден Хранителей Добра был немногочисленной и тщательно законспирированной организацией (при этом обладавшей довольно значительными источниками финансирования, природа которых была известна только руководителям Ордена). И, разумеется, абсолютно тайной – за свою деятельность и убеждения члены Ордена были бы немедленно отправлены на костер в любой стране Европы, если бы это стало известно духовным или светским властям этой страны.

Именно поэтому все кандидаты проходили многолетний и тщательный отбор, в процессе которого они обучались, наряду с доктриной Ордена и гуманитарными науками самым совершенным боевым искусствам и приемам владения оружием, а также методам разведывательной деятельности и того, что в современном мире принято называть «спецоперациями».

Но практически в каждом городе у Ордена были свои верные люди, где каждый член ордена мог найти приют и поддержку в случае необходимости. Именно на такую «конспиративную квартиру» и направлялись сейчас Иоганн Леман с Генриеттой.

«А как же мои родители? Сестра? Брат?» - испуганно спросила вдруг Генриетта

«Не бойся» - спокойно ответил Иоганн, не сбавляя шага. «За ними придут мои друзья и ты с ними скоро увидишься».

От Иоганна исходило такое тепло, и такая добрая и ласковая сила, что Генриетта твердо решила, что этот человек не может быть дьяволом или демоном. «Наверное, он все-таки ангел во плоти – только почему-то должен это скрывать» - твердо решила она.

Они уже пришли и стояли перед дверью небольшого домика. Иоганн постучал в дверь и хриплый мужской голос не очень дружелюбно спросил: «Кто там»?

«Добро и Счастье» - ответил Иоганн по-русски.

Каждый оперативник Ордена, включая и хозяев конспиративных квартир, знал несколько языков, в том числе, и русский. Генриетта, судя по всему, была девушкой образованной, и Иоганн не мог поручиться, что фраза эта, будучи произнесенной им по-немецки, по-французски или по-латыни или по-гречески (и даже по-английски) не будет понята девушкой. А выдавать пароль Ордена посторонним было бы катастрофой. Поэтому он и выбрал русский язык.

«Счастье и Добро» - ответил хриплый голос. Дверь отворилась. Громадного роста детина с окладистой бородой стоял на пороге и лучезарно улыбался. В огромной лапище его, впрочем, уютно устроился добротный, средних размеров боевой топор.

Иоганн дружески обнял хозяина дома и он вместе вошли в дом. В горнице никого не было. Хозяин дома жестом предложил Генриетте сесть. Иоганн заговорил по-русски и кратко обрисовал ситуацию. Хозяин в основном кивал. Когда они закончили, Иоганн повернулся к Генриетте.

«Как тебя зовут? А то ведь мы даже не познакомились»

«Генриетта» - честно и звонко ответила девушка. Она уже немного пришла в себя и стала подсознательно кокетничать.

«А меня Рудольф». – Из соображений конспирации Иоганн постоянно менял имена. Под именем Иоганн Леман его знали только оперативники Ордена. Впрочем, это имя он иногда использовал и официально.

«Генриетта,» - несколько медленно начал Иоганн. «Я спас тебя от мучений в руках слуг дьявола, от мучительной смерти на костре и от мук ада после смерти ибо, будучи принесенной на костре в жертву Сатане ты прямиком попала бы к нему в ад».

Последнее, было, мягко говоря, спорным утверждением. Сам Леман, естественно, в аду не бывал и поэтому утверждение сие, было, вообще говоря, совершенно безответственным и ни на чем не основанным. Но в его работе с «посторонними» принцип доктора Геббельса работал, и неплохо, поэтому Леман, хоть и скрепя сердце, но пользовался им. Это был один из маленьких компромиссов, которые он себе позволял. Наименьшее из зол, так сказать.

К девушке начал возвращаться покинувший было ее ужас. Иоганн продолжил.

«Поэтому, в качестве благодарности за твое спасение от мук на этом свете и на том ты должна мне пообещать кое-что.»

«Хорошо» - согласно кивнула Генриетта. «Надеюсь, это не будет что-нибудь дьявольское» - со страхом подумала она.

Иоганн подошел к ней и заглянул ей прямо в глаза. Глаза у нее были необычного василькового цвета, усталые и очень напуганные.

«Ты проживешь в этом доме несколько дней. Потом тебя переправят в безопасное место. Там тебя обучат различным наукам и ты сможешь жить долго и счастливо»

«А меня научат так же кидать эти штуки? Которыми ты профоса и солдат…» - вдруг с явной заинтересованностью спросила Генриетта.

Иоганну захотелось обнять и расцеловать девушку, но он сдержался.

«Молодец!» - лицо Лемана просияло. Нет, не зря он вытащил эту девчушку из лап смерти и не зря он, как обычно, оказался «в нужное время в нужном месте с нужными идеями». Из нее получится классная Странница.

«Ты молодец» - еще раз повторил он. «Молодец, что сопротивлялась стражникам, молодец, что хочешь научиться защищать себя.»

«И других» - с вызовом сказала Генриетта.

«Поэтому пообещай мне следующее. Обещай никому никогда не сдаваться. Не позволять себя арестовывать, пытать, мучить, казнить, убивать. Сражаться до последнего – стрелой, копьем, мечом, кинжалом, но превыше всего – умом и хитростью. И побеждать. Обещай не умереть красиво - в бою или на плахе, а победить – перехитрив врага, убив, если не удается перехитрить. Обещай ненавидеть своих врагов и палачей – и противодействовать им – всегда, везде и любыми средствами.»

«Священное Писание учит любить врагов своих. И подчиняться власти, ибо она – от Бога» - неуверенно возразила Генриетта. «И если ударили по одной щеке, подставить другую. Снимут платье, отдать рубаху»

«Боже, еще одна добрая благочестивая католичка» - про себя простонал Иоганн. «И откуда их столько развелось? Другую щеку… Тогда почему не сразу другую грудь?». Он вдруг вспомнил истязание Беатриче Пинелли в Милане, в котором он выполнял свою предыдущую Миссию.

Несчастную девушку – уже голую и едва пришедшую в себя после предыдущей пытки, привязали за запястья рук к креслу и она должна была, прогибаясь вперед, сама подставлять под специальный хлыст поочередно то левую, то правую грудь, чтобы помогать палачу попадать точно по соску – по самому чувствительному месту. И ведь подставляла – и даже в молитве благодарила после того палача за пытку. А до пытки молилась – вместе с членами трибунала и палачом – во славу своего будущего истязания.

Иоганн видел все это, пробравшись в тюрьму под видом врача, который, согласно правилам обязательно должен был присутствовать при пытке. В «учебке» Ордена учили и врачебному искусству, поэтому обязанности врача Иоганн мог выполнять вполне профессионально. В тюрьму Иоганну нужно было пробраться, чтобы выяснить ее план для последующего штурма – и он вынужден был присутствовать при всем шестичасовом истязании несчастной – один он не смог бы, даже со всей своей боевой подготовкой «взять» епископскую тюрьму.

Следующей ночью отряд Иоганна, сформированный из местных тайных приверженцев ислама, с криком «Во имя Аллаха, справедливого и милосердного!», тюрьму взял. Беатриче была освобождена, как и другие узницы тюрьмы. Всех их впоследствии переправили на главную базу Ордена, где их довольно быстро поставили на ноги. Карло Бенито (тайно известный также как Абдулла Шах), высказал нетривиальное предложение захватить инквизиторов и палачей с собой и во время привала; так сказать, «на природе» просто и скромно рассадить на колья. В соответствии с доброй восточной традицией.

Глядя на тела и лица узниц, изувеченных пытками столь пекущейся о душе человека христианской церкви и вспоминая недавний шестичасовой кошмар, Иоганн подумал, что, пожалуй, в этой идее был некоторый здравый смысл. «Уличная справедливость», так сказать. Но идея эта настолько сильно противоречила принципам Ордена и задачам Миссии, что Иоганн вынужден был от нее отказаться (хотя и не без некоторого эмоционального сожаления). Приговоренным скорым исламским судом к смерти палачам и судьям просто свернули шеи – быстро и безболезненно (местные мусульмане были ребятами крепкими).

Пришедший в себя после столь наглой атаки, миланский герцог повелел было учинить массовый розыск тайных мусульман, но заявившийся к нему в полночь Иоганн сотоварищи довольно быстро объяснили герцогу, что против веры христианской они собственно ничего не имеют, и обращать в ислам население Италии вовсе не намерены, тем более, силой; просто не был бы герцог так любезен несколько умерить пыл местных борцов с ересью, иноверцами и «охотников за ведьмами». А то ведь так и герцогиню можно было в один прекрасный день на костре увидеть.

Сия безрадостная перспектива герцога несколько озадачила и он довольно резво принялся за дело, прикладывая немалое рвение к тому, чтобы столь живо и образно нарисованная ему Иоганном картина ни в коем случае не превратилась в реальность. Как ему удалось этого добиться, о том Иоганну известно не было, но «охота на ведьм» на «вверенной герцогу территории» прекратилась надолго, а инквизиторы, сосредоточившись исключительно на борьбе с еретиками, и тут стали проявлять неожиданное милосердие, почти не применяя пытки и практически никого не сжигая на костре. В общем, данная Миссия Иоганна завершилась полным успехом (если не считать, разумеется, глубокой психологической травмы полученной им за шесть часов созерцания пыток Беатриче).

«Могут, значит – если захотят» - со злостью подумал Иоганн. А Генриетте ответил:

«»Все так, но это лишь в том случае, если враги твои и властители твои – добрые христиане, а не одержимые бесом слуги Сатаны.»

«А как же я отличу одних от других?» - с удивлением спросила Генриетта. «Ведь если дьявол даже до церковного трибунала и святой инквизиции добрался» - Генриетта перекрестилась – «то как же я пойму, кто добрый христианин, а кто – слуга Сатаны?»

А вот на это у Иоганна уже был готовый ответ. И еще какой.

«По их поступкам, Генриетта, по их поступкам». Ему очень хотелось сказать, «дочь моя», но он сдержался. Уж очень часто употреблял эти слова монах-доминиканец, председатель трибунала, мучившего Беатриче. И так эти слова, да еще и тон, с каким монах произносил их, наполняя их почти «святой» (и, что самое ужасное, абсолютно искренней) любовью противоречили жутким мучениям, которые в этот момент испытывала слышавшая их Беатриче, что Леман почти с облегчением вздохнул лишь после того, как монах испустил дух.

Абдулла Шах лично переломил монаху шейные позвонки (Беатриче была хорошо знакома мусульманину и он к ней, как говорится, «неровно дышал»). «Личная месть итальянца» - подумал тогда Иоганн. «Повезло монаху, что легко отделался».

«Запомни, Генриетта» - негромко, но отчетливо произнес Леман. «Любой, кто подвергает другого человека мучениям – неважно, по какому поводу и ради какой цели – слуга Сатаны и продал свою душу Дьяволу. Допрос обвиняемого – неважно, в каком преступлении - с применением пытки есть сатанинский ритуал и угоден не Богу, но Сатане.

Казнь человека – неважно, на площади или в застенке и неважно, за какое преступление или ради какой цели - это жертвоприношение Богу Смерти, врагу рода человеческого – Сатане. И чем страшнее казнь или пытка, чем выше и достойнее цель, во имя которой казнят человека, тем больше доволен Сатана и тем более оскорблен милосердный Бог, тем страшнее грех, который берут на себя судьи и палачи, тем страшнее будут для них Божий суд и муки ада.

Любое истязание человеческого тела – этого высшего и самого совершенного творения Божьего и, прежде всего, женского – ибо тело Женщины есть последнее и высшее творение Божье – неважно, каким инструментом и во имя какой цели – пусть сколь угодно благой – есть сатанинская черная месса и наказание за это – вечные муки адовы. И чем страшнее истязание и чем выше и благороднее цель, ради которой истязают человека, тем страшнее грех, который берут на себя судьи и палачи, тем страшнее будут для них Божий суд и муки ада.»

«То есть» - тихо спросила Генриетта – «нельзя пытать или казнить человека даже для спасения его души?»

«Нет, милая - это противно Господу нашему Иисусу Христу и поэтому это есть величайший грех, за который на Страшном суде совершившие его будут наказаны особо строго.»

«Но ведь святая церковь учит…» - Генриетта запнулась.

«Вот поэтому» - вздохнул Иоганн – «мы и видим, что там воцарился Дьявол». Что, к сожалению, на этот раз было абсолютной правдой. «А черная месса, осуществляемая инквизицией или церковным трибуналом, есть грех во сто крат более сильный, чем та, которая совершается ведьмой или колдуном.

Ибо колдун один, ведьма – одна, а черная месса инквизиции совершается во имя всей церкви – могущественнейшей организации - и прикрывается святым именем Божьим. Поэтому вред от даже одной пытки в застенке – даже если пытают истинного еретика или ведьму – в десять раз выше, чем от всех еретиков, ведьм и колдунов во всем городе, а то и во всем герцогстве. А уж если пытают невиновную – то во сто крат выше. Если не в тысячу. Поэтому обещай мне выполнить все, что я тебя попросил.»

 «Обещаю» - тихо сказала Генриетта и поцеловала маленький нательный крестик.

«Ну, слава Богу» - подумал Иоганн. Дальше все пойдет по стандартной схеме, уже много лет используемой Орденом в спасательных операциях. Сегодня же ночью семью Генриетты переведут в безопасное место. Через неделю, когда стихнет шум, вызванный убийством профоса и солдат, ее с семьей перевезут во Францию, а оттуда – на островную базу Ордена в Средиземном море. Там ее семья останется «помогать по хозяйству», а ее, скорее всего, направят в «учебку» - университет Ордена.

И через три года запуганная, забитая, оболваненная и, как сказали бы в двадцатом веке, «зомбированная» христианской галиматьей девушка превратится в гордую, сильную, смелую, независимую, высокообразованную Женщину, в «амазонку» (так называли себя женщины – оперативницы Ордена, хотя официально они, как и мужчины, носили звание «Аль-Махди»), которая смело, умело и эффективно будет нести в этот мир Добро, Любовь и Свет и побеждать Зло. Ни в чем не уступая мужчинам – коллегам по Ордену в выполнении его Священной Миссии Добра. Священной миссии любого Человека.

 

Примечание. Все упоминания в данном рассказе о пытках и казнях, включая технику их проведения (за исключением пытки Беатриче и казни ее мучителей), а также цитаты из Жана Бодена и «обвинений толпы» являются подлинными – и ужасными – историческими фактами. Впрочем, как и совместная молитва палача, жертвы и судей перед пыткой обвиняемой.