Завтрак на траве

Выехав к отцу Мартину ранним утром в сопровождении двух епископских стражников (большего не требовалось, ибо местные жители – что дворяне, что простолюдины были слишком богобоязненны для того, чтобы напасть на епископа, а крупных банд «лихих людей» в округе уже давно не было), к одиннадцати утра отец Людвиг основательно проголодался.

Поэтому, заметив острым взглядом за зарослями кустарника и небольшой рощицей уютную лужайку в достаточном отдалении от дороги для комфортного «завтрака на траве», отец Людвиг «дал команду» стражникам следовать за ним и повернул коня к месту приятного чревоугодия.

Всадники спешились, достали нехитрую снедь и расположились на лужайке, при этом стражники – на почтительном расстоянии от святого отца, ибо негоже было грешным мирянам «сидеть за одним столом» с пресвятым отцом.

И все было бы хорошо, только вот на беду отца Людвига по той же самой дороге в тот же самый час ехал в сопровождении внушительной свиты своих гвардейцев чрезвычайно любопытный персонаж – граф Карл Густав Иоганн Рудольф фон Лассвитц унд Шпее.

Граф фон Лассвитц владел небольшой территорией, соседней с приходами отца Мартина и отца Людвига (который направлялся к соседу с целью обмена опытом по наиболее эффективным способам и инструментам искоренения колдовства и борьбы с нечистой силой).

Вел он себя на этой территории как полновластный хозяин, строгий (пожалуй, даже крутого нрава), но справедливый и заботливый, надежный защитник и покровитель своих подданных, которые его искренне любили и уважали. Но еще более это искренне чувство подданных к своему сюзерену окрепло после того, как фон Лассвитц оказался единственным из окрестных властителей, который не допустил на своей территории охоты на ведьм и преследования еретиков.

Когда в округе началась массовая истерия преследования женщин и инакомыслящих, фон Лассвитц собрал всех жителей своего небольшого графства на главной площади города и сказал им следующее:

«В моем графстве ведьм нет. И никогда не было и никогда не будет. Еретиков тоже. Поэтому и думать не смейте о том, чтобы подозревать кого-то в связях с нечистой силой. Здесь ее нет – и быть не может. И доносы на эту тему писать не сметь. Кто напишет донос в округ епископу – узнаю, поймаю и повешу на воротах. Лично. Поэтому идите, работайте, гуляйте, веселитесь, пойте, пляшите, любите, женитесь, рожайте детей и ничего не бойтесь. В моем графстве не будет ни колдовских чар, ни костров, ни пыток.»

Столь краткие, четкие и ясные «руководящие указания» возымели действие. В то время, как везде вокруг графства лесным пожаром горели костры, текли слезы, лилась кровь и слышались вопли и стоны несчастных пытаемых и казнимых женщин, в графстве фон Лассвитца была тишь, гладь, да Божья благодать.

Графский священник, назначенный епископом, и поэтому формально не подчинявшийся графу, попробовал было возразить, что, согласно учению церкви, сомнение в наличии ведьм, колдовства и нечистой силы было уже само по себе тяжким преступлением, заслуживавшим костра. На что граф спокойно ответил:

«Во-первых, я говорю не о том, что ведьм и еретиков нет вообще, а только о том, что их нет в моем графстве. А почему именно в моем графстве их нет – не твоего ума дела. Нет – и все. Посему от тебя требуется только одно – возносить молитвы о том, чтобы и дальше так было. И на каждой твоей мессе теперь будут сидеть два моих верных человека, которые мне будут докладывать все, что ты там говоришь.

Будешь мутить воду и людей моих с толку сбивать – посажу в темницу на цепь и на хлеб с водой. Не поможет – сверну шею и брошу в яму с негашеной известью. Думаю, что следующий пастырь будет посговорчивей.

Далее. Из города ни шагу. Надо будет в деревни съездить – только под конвоем из моих стражников. Епископ вызовет – все равно сиди здесь; с ним я сам разберусь. Мне баламуты не нужны – и без вас головной боли хватает».

Священник несколько ошалел от такой прямоты, наглости и неуважения к Святой Церкви. Но он уже достаточно давно жил у графа и понимал, что тот не шутит. Граф не боялся ни Бога, ни черта, ни Святой Инквизиции, ни мук адовых – вообще ничего. И твердо верил в свое Богом данное право управлять своей территорией в соответствии исключительно с собственным пониманием того, что хорошо, что плохо, что полезно, что вредно, что правда, а что ложь. И никто ему был не указ – ни Библия, ни священники.

Между тем, до епископа местного дошли слухи, что у фон Лассвитца с искоренением колдовства дела обстоят совсем плохо. То есть, вовсе никак. Ни одной ведьмы и ни одного еретика е выявлено, не пытано и не сожжено. И это в то время, когда другие властители – хоть и в нарушение закона, но во имя Господа Нашего Иисуса Христа и спасения души своих подданных усердно помогали святой церкви в ее неустанной борьбе против врага рода человеческого.

Один местный барон, ревностный католик и благочестивый христианин, повелел сжечь пятнадцатилетнюю крестьянку, под пытками признавшуюся в распутной связи с дьяволом. Владелец имения Холстейн, Христоф фон Раутцов приказал в один день сжечь восемнадцать ведьм. Даже мелкие дворяне не оставались в стороне от праведного дела и самочинно жгли своих служанок и крестьянок, попавших под подозрение в колдовстве.

И только фон Лассвитц среди всего этого благочестия и весьма похвального усердия оставался белой вороной. Поэтому и решил епископ направить к графу своего инспектора с небольшим отрядом стражников, дабы на месте расследовать, является ли сие недостойное поведение графа лишь леностью души и тела (как известно, одним из семи смертных грехов) или же и граф попал в сети врага рода человеческого.

К несчастью для епископа, у фон Лассвитца была великолепно поставлена разведка и контрразведка, а также «служба специальных операций» (граф прекрасно понимал, что иначе ему просто не выжить в столь враждебном окружении). Поэтому об «инспекторской проверке» граф узнал задолго до того, как епископский посланник выехал на широкую дорогу, ведущую к владеньям графа.

Но до владений епископский инспектор так и не доехал. Когда его кортеж въехал в небольшую лощину, скрытую от посторонних глаз густыми зарослями кустарника, из «зеленки» ударил арбалетный залп – и епископский посланник вместе со стражниками, пронзенные стрелами, оказались в придорожной канаве.

Тела убитых раздели, побросали в телегу, после чего прикрыли всяким хламом, коней забрали с собой и уже через несколько часов глубокой ночью привезли в графский замок, где одежду и конскую сбрую сожгли, трупы сбросили в яму с негашеной известью, а лошадей отправили на графскую конюшню (не пропадать же добру!).

На следующий день епископ внезапно умер, а назначенный на его место священник, изучив обстоятельства последних дней жизни покойного, благоразумно решил, что с графом лучше не связываться – и оставил фон Лассвитца в покое.

Неизвестно, была ли встреча фон Лассвитца и отца Людвига Божьим Промыслом или кознями дьявола, только оказались они в один и тот же день и час на одной и той же дороге.

До этого они никогда не встречались. Отец Людвиг, разумеется, слышал о странном вельможе, который вроде бы до сих пор не выявил и не сжег ни одной ведьмы, но графская территория была вне юрисдикции отца Людвига, а когда он робко попытался заговорить об этом с епископом, тот его жестко оборвал: «Не лезь не в свое дело.».

Граф же очень хорошо был осведомлен об отце Людвиге и его «подвигах» на ниве искоренения колдовства. Благоразумие подсказывало графу, что связываться с инквизитором не следовало, так как это могло дать предлог для оккупации графской территории «добрыми католиками».

С другой стороны, честь, совесть и человечность (а граф был одним из немногих дворян, в которых безумные и людоедские христианские бредни так и не смогли вытравить эти священные для каждого Человека понятия) говорили ему о том, что со страшным злом христианского террора необходимо было бороться – и всеми доступными способами.

Поэтому, когда внимательный глаз графа (состояние «холодной войны» с окружающей средой научила графа тщательному и постоянному отслеживанию окружающей среды) заметил на придорожной лужайке священника и двух епископских стражников за скромной и незатейливой трапезой, ему почему-то пришло в голову, что это мог быть «тот самый» отец Людвиг. Упускать такую возможность расправиться с мерзким патологическим садистом-христианином очень не хотелось.

Поэтому граф скомандовал «За мной!» - и во главе своего внушительного отряда въехал на лужайку, изрядно напугав священника.

Отец Людвиг успокоился лишь после того, как один из стражников, однажды видевший графа на одном из окружных праздников, воскликнул «Отец Людвиг, не бойтесь - это же граф фон Лассвитц!».

«Отлично» - подумал граф. «Значит, хвала Всевышнему, я не ошибся».

Будучи необычайно свободолюбивым человеком, граф люто ненавидел слово «Господь». У него нет и не могло быть Господа, он был рожден свободным и люди просто не могли быть слугами Божьими (тем более, рабами). В лучшем случае, они были Его детьми.

Несмотря на свое странное отношение к ведьмам и еретикам, граф пользовался в округе огромной популярностью и уважением. Людям свойственно – и справедливо – уважать силу, честь и мужество, которыми был в избытке наделен свободолюбивый граф.

Мерзкие и поганые христианские священники, благочестивые подонки-христиане, облеченные светской и духовной властью, вызывали чувство страха и болезненного преклонения, но никак не уважения. Недочеловеки - «слуги божьи», не желавшие постоять за себя, свою жизнь и здоровье, и покорно и даже с любовью и благодарностью к своим палачам шедшие на неслыханные муки и на костер вызывали чувства презрения и омерзения (в крайнем случае, жалости), но уж никак не уважения.

«Здравствуйте, святой отец!» - весело приветствовал отца Людвига граф, спешиваясь с лошади. «Разрешите разделить с вами скромную трапезу».

«Да благословит тебя Господь, сын мой» - приветствовал отец Людвиг фон Лассвитца и жестом пригласил графа «к столу». В отличие о простых мирян, граф был знатным вельможей и даже превосходил «по рангу» отца Людвига.

Графские гвардейцы, тем временем, присоединились к епископским стражникам, незаметно окружив последних.

«Куда путь держите, святой отец?» - по-прежнему весело осведомился граф. Отец Людвиг был для него уже покойником – только священник об этом еще не знал.

«Еду в гости к отцу Мартину» - ответствовал священник, вгрызаясь в кусок хлеба с сыром. «Узнать, как продвигаются дела его в святом деле борьбы с колдовством».

Граф внутренне улыбнулся. Рыбка сама плыла в сеть. Сейчас отец Людвиг в благородном христианском рвении наговорит такого, что у графа просто не останется иного выбора, кроме как казнить этого выродка.

Так оно и произошло. Правда, не без небольшой помощи со стороны графа

«Я слышал» - граф потянулся доставал из дорожной сумки хлеб, ветчину, вино, фрукты – «вы немало преуспели на ниве искоренения козней дьявола».

Лицо отца Людвига просияло. Граф давал ему возможность «сесть на любимого конька». И вещать. «Возможно, мне удастся убедить этого ленивца наконец-то открыть глаза и увидеть, что все вокруг поражено дьяволом» - с надеждой подумал священник. И его понесло.

«Успехи наши скромные» - сказал он, скромно потупив глаза. «Но, должен признаться, мы кое-чего добились.»

«Чего же?» - с интересом осведомился граф. И с удовольствием откусил половину сочного, хрустящего яблока.

Память у отца Людвига была отменной. Поэтому он сразу начал сыпать цифрами и фактами.

«19 мая в Реуте сожгли 38 ведьм – причем дюжина из них была из богатых семей. 24 мая в Момпельгарде – еще 44 ведьмы и четверо колдунов. 28 мая в Тюркгейме - 36 ведьм. Через неделю – в Кведлинбурге - удалось выявить и сжечь 133 ведьмы».

«Так много?» - искренне удивился граф. Он и не подозревал об истинных масштабах террора и безумия, охватившего Европу. И искренне разозлился. Мысленно обратился к Всевышнему. «Ну что, Всевышний, ты доволен жертвами, которые приносят тебе? Ведь все это делается во имя Твое, твоего Сына-недоноска, твоими верными рабами и слугами. Как ты и заповедовал в своих омерзительных, варварских, людоедских Заветах»

Всевышний молчал. Возможно, Ему действительно было стыдно.

«Да, а что делать, если дьявол проник всюду и везде? В каждом городе, селе, монастыре и имении приходится жечь десятки ведьм – часто с интервалом в несколько дней, что, поверьте, очень сильно напрягает. Иногда приходится сжигать по десять – двенадцать ведьм в день.» - искренне пожаловался инквизитор.

«И что» - продолжал расспрашивать священника граф – «это все безобразные старики и старухи, которых взяли с поличным во время ворожбы?»

Отец Людвиг расстроился. Потом, наоборот, приободрился. Вот, наверное, почему граф не жжет ведьм. Он просто не понимает истинного лица и всей изощренности козней дьявола. Надо его просветить и наставить на путь истинный и тогда… Отцу Людвигу очень понравилась мысль о том, что ему, возможно, удастся наставить этого неуступчивого и ленивого вельможу на путь истинный самоотверженной и усердной борьбы с колдовством – и тем самым нанести еще один удар по врагу рода человеческого. Он мысленно обратился к Богу с молитвой о мудрости и силе и продолжил.

«Нет, граф, дьявол проник уже во все души, так что никто в обществе не может быть уверен в том, что избежит цепких лап сатаны. Посудите сами. Всего за несколько месяцев сознались в колдовстве и были сожжены судья, два бургомистра, несколько советников и помощников судей. В другом месте в колдовство было вовлечено полгорода - советники и врачи, директор госпиталя, должностные лица города, судебные исполнители, жена канцлера, декан, нотариус, студенты права. Еще в одном - канцлер доктор Горн, его сын, жена и дочери, также много знатных господ и некоторые члены городского совета, и даже многие лица, заседавшие с епископом за одной трапезой

Даже в самую благочестивую, прекрасную и образованную девушку города вселился Дьявол. Пришлось, конечно, ее арестовать, пытать и сжечь – на Рождество Святой Богородицы».

Священник смиренно перекрестился. И продолжил.

«Даже Святую Церковь не миновали сети дьявола – мы уличили в колдовстве и сожгли церковных каноников церквей, приходских священников, сельских дьяконов, семинаристов, викариев. И даже – о ужас – настоятельницу женского монастыря»

Отец Людвиг кривил душой. Никаких улик против зверски замученных на костре людей, разумеется, не было. Единственной «уликой» было признание – «царица доказательств», вырванное под нечеловеческими (то есть, христианскими) пытками. И действительно, чудовищная жестокость христиан, стремившихся выявить и покарать всех противников своего кровавого Бога-садиста и его Сына-недочеловека, не шла ни в какое сравнение с истязаниями, которыми подвергали свои жертвы даже самые отъявленные садисты-вельможи и другие представители светской власти.

«При этом». – отец Людвиг перевел дух «Дьявол вселяется почему-то в самых богатых, самых привлекательных, наиболее известных из духовенства»

«Понятно, почему» - зло подумал граф. «Потому, что этим людям свойственно искать истину, не поклоняться вашему уродливому идолу – недочеловеку Христу. И головы им сложнее всего задурить вашими идиотскими, бесовскими бреднями. Поэтому – на костер их!»

Но, сдержавшись, продолжил беседу. Все равно жить отцу Людвигу оставалось всего несколько минут.

«Скажите святой отец» - с искренним интересом спросил граф. «А вам не приходило в голову, что некоторые – если не все – ваши жертвы были невиновными, И просто либо их оговорили – по злому умыслу или невежеству - или они сами оговорили себя и других – под нечеловеческими пытками? А, может быть, ведьм и колдунов вообще не существует в природе?»

Отец Людвиг был в шоке. Граф осмеливался оспаривать утверждения Святой Церкви, а, возможно, и Священного Писания о существовании ведьм. И подвергать сомнению справедливость применения пыток при допросах.

«Нет он точно отдался злому духу» - подумал отец Людвиг. «Надо будет донести епископу. Но пока нужно постараться спасти душу этого еретика.»

Лицо священника осветилось мягким светом истинно христианской любви, доброты и ангельской кротости.

«Ну что вы, граф» - улыбнулся отец Людвиг. «Ведь Господь милосерден к чадам своим и поэтому не допустит страданий невиновных. А Он всемогущ и мы – верные слуги его, поэтому все, что мы делаем, делается с Его ведома и благословления.»

«То-то и оно, что всемогущ» - подумал граф. «Следовательно, вместе с этими красавцами – Сыном своим и прочей нечистью вроде Моисея, Давида, Иисуса Навина и тварями помельче несет ответственность – и еще какую – за все то, что вы тут творите Его именем и во имя Его. Покаяться бы пора – и давно пора» - обратился он к Всевышнему.

Всевышний по-прежнему молчал. Граф давно научился общаться с Ним напрямую, минуя всяческих зловредных посредников (этому его в свое время научили людены), но на этот вопрос-предложение Творец упорно не отвечал. Вообще, с признанием собственных ошибок у Всевышнего дела обстояли не лучшим образом.

«Не хотите ли вы этим сказать, святой отец» - продолжил фон Лассвитц – «что сам по себе донос или даже простое подозрение уже является достаточным основанием для обвинительного приговора, пыток и сожжения на костре?»

«Разумеется, сын мой» - без тени сомнения ответил отец Людвиг. «Ведь ни людская молва, ни Святая Церковь не могут ошибаться».

Графу стало нехорошо. От людоедских речей этого верного заветам Христовым благочестивого христианина веяло Апокалипсисом. Массовым и скорым истреблением всего человечества. «И какому идиоту пришло в голову назвать христианство религией добра?» - в ужасе подумал граф. На его взгляд, за всю историю человечества не было более варварской, людоедской, злой и человеконенавистнической религии, чем учение патологического мазохиста Христа. Особенно когда оно соединилось с патологическим садизмом, дикой религиозной нетерпимостью и чудовищным мракобесием одной из самых страшных книг в истории человечества – Ветхого Завета.

Вообще-то, уже давно пора было заканчивать эту комедию и отправлять этого патологического маньяка-садиста с явными признаками танатофилии в самые глубокие пропасти ада. Но граф хотел еще кое-что для себя выяснить.

«Ну а все-таки?» - настаивал граф. «Если вдруг обвиняемая не признается, несмотря на все ваши усилия. Или вообще отказывается отвечать».

На это у отца Людвига уже давно была заготовлена соответствующая процедура. Которую он и кратко изложил графу.

«Если она вообще молчит, то мы предаем ее суду за неуважение к власти и запирательство. И казним, разумеется. Если же не признается – то мы ее сжигаем как нераскаявшуюся ведьму. Нам медленном огне, разумеется – иначе не удастся очистить ее душу от злого духа».

Графа это давно не удивляло. Помешанные на совершенно безумных идеях о грехе, необходимости и полезности страдания, а также на Спасении, Преображении и Воскресении через чудовищную, мучительную смерть (в полном соответствии с танатофильско-мазохистской кончиной духовного урода и античеловека Спасителя), христиане всерьез считали, что копчением несчастной женщины заживо в течении пяти часов оказывают ей наибольшую возможную услугу, ибо тем самым спасают ее душу от вечных мук адовых.

Не то, чтобы мук адовых вовсе не существовало. Отнюдь. Существовали – и еще какие! Только вот никакого, даже самого злостного колдовства (за исключением, пожалуй, лишь приведшего к серьезному увечью или смерти) не было достаточно для того, чтобы в ад этот попасть. Как правило, после физической смерти тела человеческие души попадали в чистилище, где проводили некоторое – обычно небольшое – время перед последующей инкарнацией.

А в ад попадали за убийство, нанесение тяжких телесных повреждений, психологический садизм – словом, именно за то, чем так усердно занимались «святые отцы» и верные «рабы Божьи». Поэтому отцу Людвигу, чье путешествие в ад (в один конец, разумеется) должно было состояться с минуты на минуту, предстояло очень сильно удивиться, не увидев в аду ни одной нераскаявшейся ведьмы, а вместо этого - всех своих «коллег» по сатанинским черным мессам – пыткам и бичеваниям – и не менее сатанинским жертвоприношениям – аутодафе.

«Кстати, отец Людвиг» - лицо графа все больше мрачнело, но священник этого не замечал. А если и заметил, то сделал совершенно неправильные выводы. «Меня все время интересовал один вопрос – почему самую варварскую казнь, которую только изобрело человечество – сожжение на костре, то есть – вы приберегли именно для самых слабых, беззащитных и, в общем-то совершенно безвредных существ - женщин? Ведь зверскому убийце рубят голову – или вешают, если это простолюдин, грабителей и разбойников тоже вешают, а женщина может только мечтать о такой смерти.»

Отцу Людвигу этот вопрос очень не понравился. Но все же он на него ответил.

«Во-первых, не женщина, а ведьма» - поправил он графа.

«Как будто для христиан это не одно и то же» - фыркнул про себя граф. Но промолчал.

«Во-вторых, грабитель, убийца и разбойник наносят человеку ущерб лишь в этой краткой земной грешной жизни. Ведьма же – и дух злой, которым она пленена – забирает душу человека и тем самым обрекает его на вечные муки адовы в жизни загробной. Земная жизнь ничтожна перед будущей вечной жизнью, поэтому пособничество Сатане есть более тяжкое преступление, чем даже государственная измена. Колдовство есть преступление против Господа, и поэтому любые средства по его искоренению оправданы, святы и милосердны. А пламя костра есть пламя очистительное – оно сжигает духа злого. Поэтому ведьмы и заслуживают наказаний (точнее, очищения болью и страданием) превышающих все существующие.».

«Вот до чего доводят необразованность, глупость, невежество и невнимательность» - подумал граф. «И Всевышний тоже хорош. Скрыл, мерзавец, от широких масс людей истину о реинкарнации. Из самых благих намерений, разумеется. Вот и доигрался. В такой ад этими своими благими намерениями дорогу вымостил, что сам, небось за голову хватается»..

Это действительно было так. Всевышний действительно периодически приходил в ужас от того, к каким последствиям приводило его вмешательство в дела земные. Через столетия один крепкий толстенький лысоватый человек даст этому очень точное определение – «Хотел, как лучше, а получилось, как всегда».

О, если бы все люди знали, что нет никакой вечной загробной жизни, а есть только небольшая «передышка» между инкарнациями, что ни для кого нет никаких «вечных адовых мук» (за исключением убийц, насильников и садистов – то есть совершивших преступления против человечности, но даже для них муки эти ограничены во времени), что мы созданы для этого мира, а не для «того», что мы обязательно вернемся в этом мир, что всю свою жизнь мы строим этот мир для себя же – то есть для собственного возвращения, что все страдания, понесенные телом в этой жизни, не помогают а мешают спасению души, ибо увеличивают карму, которую затем приходится «сжигать», но не в огне костра или на пыточном снаряде, а неустанной внутренней работой, поисками истины, «перепрограммированием подсознания» (то есть тонких энергетических тел).

Не было бы ни казней, ни пыток, ни костров, ни идиотского страха Божьего (не бояться Его надо, а считаться с Ним – и договариваться на взаимовыгодных условиях).

«И Назарянина эти тупые бараны – Апостолы то есть – слушали плохо. Из рук вон плохо. Не поняли, олухи, ни черта. Он же ведь о жизни вечной в данном физическом теле говорил. О неограниченном долголетии, о физическом бессмертии. Грех есть смерть ТЕЛА, идиоты вы несчастные. Тела, а не души. Душа и так вечна, хотим мы того или нет. И хочет ли того Всевышний или нет. Вот и пожинают плоды сей безграмотности их потомки по всей Европе. Страшная, между прочим, жатва.»

«Если я правильно понял, святой отец» - фон Лассвитц решил уточнить один важный для него вопрос (когда еще представится случай еще раз вот так искренне и «по душам», в спокойной и непринужденной обстановке побеседовать с инквизитором о духовных вопросах), «то все, кто попал в ваши руки, взошел на костер».

«Совершенно верно, сын мой» - с гордостью ответствовал священник. «Как я уже говорил, Святая Церковь не может ошибаться. Ведь она есть Тело Христово и напитана Святым Духом Христовым».

«Тело – это точно» - согласился про себя граф. «Мертвое, грязное, мерзкое и вот уже полторы тысячи лет разлагающееся тело. Воняет – хоть ноздри затыкай. А трупного яда столько, что с избытком хватит на всю Европу. Хорошо, хоть мусульмане подсуетились вовремя – этих вашими бреднями не возьмешь. Вмиг перережут – во славу имени пророка. Настоящего Спасителя цивилизации, между прочим. От дьявольской христианской саранчи».

«И что, все признались?» - с нескрываемым интересом спросил граф у инквизитора.

«Почти все» - гордо ответил отец Людвиг.

«Ну, а если не долго не признавались и стойко переносили пытки».

«Тогда мы пытали родителей. Или детей.» - строго отвечал священник.

«Вот, тут одна ведьма двадцатилетняя никак не признавалась. Девять раз встряхивали – и все ни в какую. Молчит и не признается. Все пытки термит – и молчит.»

«Ну и дура» - подумал граф. «Ведь сразу было ясно, что терять нечего - из застенка путь один – на костер. Поэтому палачу – два пальца в глаза, затем шило взять – и переколоть весь трибунал, начиная с судьи. И либо с боем пробиться на свободу, либо умереть в бою, сражаясь – и убивая – до последней секунды – с высоко поднятой головой».

Граф фон Лассвитц унд Шпее никогда не был христианином. И был этим бесконечно горд. Из всех богов ему ближе всего был Один – бог Войны свободолюбивых и гордых викингов, а раем – Вальгалла, страна героев, честно сражавшихся и с честью сложивших головы в бою. А если естественной смертью – то все равно в бою.

Граф был глубоко убежден в том, что лишь ярость, гнев и ненависть к врагу были способны спасти и тело, и душу и открыть двери в рай. «Любовь убивает, ненависть - спасает» - любил говорить он. Только людоедская «любовь» духовного кастрата Христа, только его Завет «подставлять другую щеку, отдавать рубашку, если снимут платье, идти две мили, если просят одну, быть нищим духом, не противиться злу», дополненная другим Заветом изувера Апостола Павла – подчиняться Власти ибо она от Бога - не позволяли крестьянам взять в руки вилы, солдатам – копья, а дворянам – мечи и раз и навсегда избавить свою землю и свои народы от христианских массовых убийц-садистов, уверенно ведших Европу к ксеноциду – поголовному истреблению ее населения.

Тщательно изучив Священное Писание, фон Лассвитц полностью, окончательно и бесповоротно убедился в том, что никакое примирение с христианством для человечества невозможно, что невозможна жизнь в соответствии с Новым Заветом – а возможна лишь смерть в адских мучениях, что этот дьявольский «договор» между Богом и человечеством (которое, к счастью, его так и не подписало) должен быть немедленно, окончательно и безвозвратно расторгнут (вместе с его предтечей – каннибальским Ветхим Заветом) и человечество должно потребовать, да-да, именно потребовать от Всевышнего, новейший – Третий Завет, который поставит в центр человеческой Вселенной не Бога, не Его Сына – недочеловека-идола Христа, а Человека, Личность, Гражданина.

И начаться этот договор должен быть с преамбулы: «Бог служит человеку и человечеству, а не наоборот. И будет так – отныне и на веки веков». По мнению графа, с гордыней Всевышнего не мог сравниться ни один человек. И поумерить эту гордыню было давно пора. Ибо грех этот Божий оказался смертным уже для миллионов невинных людей, жестоко убиенных во имя гордыни и ревности Всевышнего.

Тем временем, отец Людвиг продолжал.

«Ну так вот, начали мы тогда пытать ее мать. Как дошли до пытки огнем, так она сразу созналась и показала, что дочь ее погубила восемь стариков при помощи волшебной мази. Детишек убивала без счёта, а у тридцати из них съела сердца. Пять раз вызывала ураган. Крестьянам устроила падёж скота. Бывала на шабашах с восьмилетнего возраста и распутничала с дьяволом.

Сообщили мы дочери об этом признании, та со вздохом сказала – «Раз мама так говорит, я готова подчиниться» Созналась тут же – и мы ее на следующий же день сожгли вместе с мамой. Во славу Господа.».

Фон Лассвитц побелел от ярости. У него вообще была очень низкая терпимость к идиотизму.

«Ну и поделом тебе, добрая христианка. От таких мам отрекаться надо – и немедленно. Когда же до этих кретинов дойдет, что для каждого человека самое главное – свое счастье, свое благополучие, своя жизнь и свое здоровье, а не то, что говорит мама? Или церковь. Или Священное – для Сатаны, разумеется – Писание. И каждый, кто хочет убить или калечить человеческое тело – неважно, во имя какой Идеи и какого Бога – должен быть убит на месте. Сразу, без разговоров, проволочек, суда и следствия, исповеди и Святого Причастия».

Отец Людвиг явно вошел в раж и потерял всякое чувство реальности. И вдохновенно продолжал.

«Доктрина Святой Церкви учит, что дети ведьмы должны быть схвачены, ибо они часто осведомлены о преступлениях матери и их - поскольку они находятся в нежном возрасте - можно убедить или заставить говорить»

«Ну и как?» - мрачно осведомился граф. «Говорят?»

«Еще как!» - победоносно отвечал инквизитор. «Вот тут одну девочку-подростка выпороли кнутом – так она сразу о матери всю правду и рассказала.»

«И что – сожгли обеих?» - спросил граф с чувством безнадежности, ибо предполагал, каким будет ответ.

«К сожалению, нет» - вздохнул священник. «Проявили мы тогда преступную слабость. Только три года в тюрьме продержали, а потом выпустили под поручительство отца и изгнали из города. Говорят, что она потом даже замуж вышла. И кого это угораздило на ведьме жениться?»

«Так что же, и детей на костре сжигаете?» - с плохо скрываемой яростью спросил граф. Впрочем, инквизитор был так увлечен своими же речами, что ничего не заметил.

«Конечно» - просиял священник «Ведь в них тоже вселился злой дух, а, поскольку он вселился в еще слабую детскую душу, то, если не изгнать его святым пламенем костра, он нанесет огромный вред делу Божию и душам человеческим. Потому детей жечь надо еще более решительно, чем взрослых.

Ведь дети – самая легкая и удобная мишень для духа злого. Вот тут недавно целых триста детей – трех и четырех лет – сознались в том, что имели связь с дьяволом. Семь, двенадцать, четырнадцать лет – все признавались в связях с дьяволом и всех мы сожгли в очистительном пламени. Буквально на днях сожгли двух маленьких, но уже очень опасных колдуний – одиннадцати и двенадцати лет. Под пыткой признались в сношениях с инкубами. Другому подростку дали сто тридцать ударов плетью – и он признался в том, что служил дьяволу. Разумеется, его сожгли.»

«Кстати, граф» - заинтересовано спросил отец Людвиг. «А как в вашем графстве обстоят дела с искоренением колдовства? Сколько ведьм и колдунов вы выявили и сожгли?»

Граф не ответил. Его терпение было уже переполнено. «Добрый пастырь» Христос и его непутевый (в лучшем случае) Бог-Отец создали монстра, перед которым бледнели любые творения языческого духа и колдовства. Хотя отдельные случаи и бывали, но все же до массового, систематического, хорошо организованного и тщательно теоретически обоснованного истребления женщин и детей во всеевропейском масштабе смогла додуматься только вера и церковь, которые создал Сын Божий по указке кровавого садиста Бога-Отца.

Преступления ТАКОГО масштаба находились за пределами чисто человеческих возможностей, они были по плечу только Богу, только Его Святой Дух мог подвигнуть на столь невероятные по размеру злодеяния.

«Да-а, Всевышний» - горестно подумал граф. «Каяться тебе и каяться в преступлениях твоих бесконечных против рода человеческого. Интересно, простят тебя когда-нибудь люди или так и будешь ты жить – непрощенным?»

Но отцу Людвигу граф ничего не ответил. Только сделал странный знак рукой своим стражникам. Подошли трое – сержант и два рядовых стрелка.

«Вот что, сержант.» - спокойно, но с трудом сдерживая гнев, обратился к ему граф «Повесьте-ка вы святого отца вон на том дереве» - он указал на столетний дуб на другом конце лужайки. «А то как бы он в своем святом христианском рвении о спасении душ человеческих все человечество не истребил. Да, и заткните ему пасть его сатанинскую. А то ведь как свинья орать будет».

Отец Людвиг остолбенел. Он хотел было закричать, что он лицо неприкасаемое, что их всех найдут и казнят на костре… но не успел. Крепкие руки графских стражников схватили его, сержант заткнул ему рот кляпом, ему заломили руки за спину, связали их и поволокли инквизитора к дубу.

Он судорожно огляделся, пытаясь понять, почему его не выручили епископские стражники. Ответ был прост – по незаметному для постороннего глаза знаку их бесшумно задушили тонкими ремешками.

Священник понял, что наступил его смертный час и что никакие молитвы его не спасут. «Что ж» - смиренно подумал инквизитор, «значит, Богу было угодно, чтобы я умер мученической смертью от рук еретика и тем самым заслужил вечное блаженство в раю». Отец Людвиг возрадовался, ибо мало кому из его соратников была предоставлена честь мученической смерти за веру и Святое Дело Христово.

Ведь говорил же Спаситель, обращаясь к ученикам своим с Нагорной проповедью: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

А поскольку отец Людвиг ревностно и точно исполнял завет Христа, последовательно и четко истребляя людей и приближая тем самым долгожданный Апокалипсис, то, с его точки зрения, ему было гарантировано место в Раю у самого Престола Божия. Он еще успел вознести хвалу Господу, прежде чем его поставили у дуба, перекинули веревку с петлей через высоко расположенную толстую ветку

Он жестоко ошибался – и в ошибке этой ему предстояло убедиться уже через несколько минут. Но он этого еще не знал.

Граф неторопливо подошел к приговоренному и коротко сказал.

«А теперь послушай меня, гнида. Ты есть слуга Сатаны и вера твоя есть религия сатанинская. И церковь твоя есть секта мерзкая, дьявольская и сатанинская. И гореть тебе в аду долго и жестоко. И Бога твоего и Сына его бестолкового и бесчеловечного человечество еще к ответу призовет. За бесконечные их преступления против рода человеческого. И каяться им и каяться, годы, десятилетия и столетия – прежде чем заслужат они прощение человеческое.»

Отец Людвиг впал в состояние, близкое к коме. Он ожидал чего угодно, любых богомерзских и богопротивных речей. Но ТАКОЕ…

Стражники спокойно и равнодушно наблюдали за происходящим. Они разделяли точку зрения своего патрона. Обыкновенные, нормальные люди, не изуродованные сатанинскими догмами христианства, они люто ненавидели и отца Людвига, и инквизицию, и христианскую Церковь, и Христа, и его Бога-Отца за весь тот кошмарный беспредел, который по «благословлению Божию» творился на их земле.

«По справедливости человеческой тебя бы надо закоптить живьем, как ты коптил несчастных женщин» - речь графа близилась к завершению. Но я, в отличие от тебя, твоей Инквизиции, твоей церкви, твоего идола и твоего Бога, милосерден и человечен, поэтому не буду тебя даже вешать. Хоть и жил ты как последняя грязная свинья, хоть и служил ты всю свою жизнь Сатане верой и правдой, так хоть умри по-человечески.»

С этими словами граф вынул из ножен дагу – кинжал для левой руки с длинным и узким клинком – и одним быстрым движением всадил его точно в сердце священнику. От удара отец Людвиг дернулся назад (упасть его телу не дали крепко державшие его за руки солдаты), голова его запрокинулась назад, а затем бессильно упала на грудь.

Граф дал команду отнести в овраг и закопать бездыханные тела инквизитора и его стражников, имевших несчастье оказаться «в неудачное время в неудачном месте» и медленно пошел прочь. Он был доволен – еще одна мразь теперь не будет топтать землю. А с душой поганой этой гниды чудовищной пусть Всевышний разбирается.

И Всевышний действительно «разобрался». Освобожденная от тела душа отца Людвига устремилась ввысь, ко Всевышнему, к теплу, любви и свету, к райскому блаженству, но…По дороге ее «перехватили» Другие – и отнесли в Ад, в самые глубокие круги преисподней, где черной, мерзкой и гадкой душе христианского священника предстояло провести долгие столетия в мучительном – и настоящем – очищении от грехов своих, вызванных чудовищными преступлениями его против человечества и человечности.