Во имя высшей справедливости

Часть I. Хельга и Квириний


Восстание было подавлено. Надежды на смуту, которая должна была охватить метрополию после смерти императора Октаса Великого не оправдались. Племянник Октаса – Архаменон – в считанные недели «навел порядок» и установил еще более жесткое и эффективное правление, чем его дядя.

К сожалению, именно в эти «считанные недели» нетерпеливая и неугомонная Хельга сотоварищи успели поднять восстание и даже захватить немалую часть территории Провинции. Но дальше этого дело не пошло. Сначала население, еще помнившее вкус свободы при матери Хельги, поддержало восставших, но затем… Не зря, видно, Октаса еще при жизни называли «Великим» - и вполне искренне (как ни странно, император не очень любил подобострастных, предпочитая верных и сильных).

Не только увеличил Октас Империю вдвое за неполные тридцать лет своего правления, но и метрополию «принял кирпичной а оставил мраморной». И кодекс гражданский оставил – да такой, что по нему вся Иринея еще столетия жить сможет – настолько тщательно и хорошо проработанный документ оказался (и, говорят, сам Октас не последним из авторов сего документа был). Стадионы, водопровод – в общем, всего не перечислишь.

Поэтому, как только пришла весть о скором окончании смуты и не менее скором прибытии подкрепления из метрополии местным гарнизонам, осажденным воинством Хельги, состоявшим в основном из амазонок – истинной гвардии, «надежды и опоры» Провинции, когда она была еще независимым от Империи царством, местные власти (да и население в целом) стали медленно, но верно отворачиваться от той, которой еще несколько дней назад рукоплескали.

Ведь, что ни говори, а в материальном плане жить при Имперском правлении стало куда лучше. Торговля оживилась, налоги стали проще и понятнее (да, в общем то, и ниже, чем при Княгине – все-таки имперская администрация куда эффективнее оказалась, чем княжеская), взятки – ниже, суды – справедливее, преступность тоже упала – от центурий грабителям куда сложнее уйти, чем от продажной княжеской полиции. Пиратов, опять же, Империя угомонила. А то, что свободы меньше и что иногда в рабство приходится отдавать десяток-другой девушек и юношей из бедных семей, так это ничего – страна е обеднеет. Им все равно у хозяев в метрополии будет лучше, чем дома.

Поэтому, несмотря ни на доходящий до отчаяния героизм воительниц Хельги, ни на жестокость (амазонки жестоко расправлялись и с попавшими к ним в руки имперскими солдатами, и с местными «коллаборационистами» - куда более жестоко, чем было предусмотрено даже весьма суровым к повстанцам уголовным имперским кодексом), ни на безусловное превосходство амазонок над имперскими воинами в технике индивидуального боя в очень скором времени от многотысячного войска Хельги осталось всего-то двадцать человек. Двадцать сильных, умных, закаленных в боях и очень красивых девушек.

Они остановились в лесу, вдали от гарнизонов и патрулей имперских солдат. Нужно было что-то делать, что-то решать. Больше всего Хельгу угнетала мысль, что она совершила ошибку, подняв восстание, что вместо свободы и процветания ее мятеж принес ее горячо любимой родине только боль, страдания и опустошение смерть сотен и тысяч людей – ее сограждан – мужчин, женщин, стариков, детей…

Да и имперских солдат было, в общем-то, жаль – за эти несколько месяцев войны Хельга научилась уважать их – дрались до последнего, ловко и умело, в плен не сдавались, а попав – пощады не просили, тайны не выдавали – несмотря на жесточайшие мучения которым их подвергали амазонки. А мучить они умели – как известно, женщины куда более искусны в истязаниях, чем мужчины.

На Иринее еще не были известны слова «Это хуже, чем преступление, это ошибка!», но мысли Хельги и ее верных спутниц крутились где-то близко к оному. Согласно жесткому воинскому кодексу амазонок, за ошибки полагалось суровое наказание – как только ошибка эта становилась известной и очевидной. Хельга привыкла судить других за ошибки – и даже выносить смертные приговоры (если ошибка имела особо тяжкие последствия). Но теперь за ошибку ей приходилось судить себя саму – и своих ближайших сподвижниц.

Они все знали, что это их ждет суд – причем суд свой собственный – что, подняв мятеж, они тем самым - вольно или невольно – причинили своей родине огромные страдания и что наказание за это преступление может быть лишь одним – долгой и мучительной смертью. Решать было Хельге – как лидеру и командиру.

Ее речь была короткой, четкой и ясной.

«Мы проиграли. Нас осталось всего двадцать и шансов на победу нет. Жертвы и гибель – друзей и врагов были напрасны. Мы должны признать, что нами двигала больше гордыня и жажда власти, чем желание помочь своей стране. В результате мы нанесли огромный вред своей стране и должны понести за это наказание – смерть. Мне очень тяжело это признавать, но нашей стране будет лучше в составе Империи, чем независимой. Поэтому мы должны сдаться имперским властям, публично признать свою неправоту и преступления, призвать население Провинции покориться, подчиниться и честно служить Империи и принять мучительную казнь, которая полагается повстанцам. Так велит нам Кодекс Чести амазонок».

Возражений не было. Для амазонок честь всегда была превыше жизни, а мучительная смерть – в бою или в руках врага – была едва ли не высшей доблестью. Слова великого земного генерала Джорджа Паттона «Войну нельзя выиграть, умерев за свою страну; ее можно выиграть только заставив своего противника умереть за его страну» не были известны на Иринее.

Были выбраны два гонца – Алисия и Амерра – которые и должны были доставить предложение о сдаче новому прокуратору Провинции Клиринию. В ожидании их возвращения амазонки разбили небольшой лагерь. Ждать нужно было долго – не меньше двух суток. Относительно успеха миссии гонцов у амазонок сомнений не было – дорожным разбойникам было не тягаться с профессиональными воительницами, а все гарнизоны и блокпосты Империи были Клиринием предупреждены о возможной сдаче Хельги и ее амазонок – перед приездом в Провинцию он успел изучить Кодекс Чести амазонок и с очень высокой вероятностью предполагал, что восстание закончится именно таким образом.

В лесу было спокойно и тепло, но все же Хельгу не покидало ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Кто-то невидимый и очень заинтересованный. Не бог, не человек, а Нечто. Нечто Иное. Просто наблюдает – и все. И, как ни странно, это Нечто было добрым. Добрым, теплым и ласковым.

Гонцы вернулись через два дня – с эскортом из полусотни имперских всадников. Амазонкам позволили сесть на лошадей и даже оставили личное оружие и доспехи – официальная сдача в плен – точнее, на казнь – должна была состояться в столице Провинции – в личной резиденции Клириния.

По пути в столицу имперские солдаты и офицеры вели себя исключительно корректно – у них тоже был свой Кодекс Чести и они относились к амазонкам с немалым уважением.

Квириний встретил амазонок во внутреннем дворе своего дворца (бывшего главного дворца Княгини). Он обратился к амазонкам с достаточно теплой и благожелательной речью, поблагодарив их за благоразумие и посетовав на то, что это благоразумие снизошло на них слишком поздно.

Одним из крайне позитивных достижений Империи было жесткое и неукоснительное внедрение единого – и крайне эффективного уголовно-процессуального кодекса, значительно повысившего объективность судебных разбирательств по уголовным и политическим делам и существенно ограничившего произвол и откровенное варварство местных властителей – так как правосудие отправлялось имперскими наместниками и прокураторами, назначаемыми и присылаемыми из метрополии.

Смертная казнь, пытки и телесные наказания были строго регламентированы, причем в следователей палачей и судей неустанно вбивалось уважительное отношение к подсудимому, пытаемому или казнимому как к Личности, достойной уважительного обращения даже в процессе пыток и казни. Особое внимание уделялось тому, чтобы убедить подсудимого, пытаемого или казнимого, что происходящие с ним или с нею ужасные вещи происходят не по злому умыслу палача, судьи или следователя, но в соответствии с Имперским Законом – олицетворением Высшей справедливости.

И даже казнимого и истязаемого человека, даже презренного раба психологически унижать было строжайше запрещено. Иринея не знала христианства, но отношение к бессмертной душе человеческой в причудливой имперской религии было схожим – представители Империи верили в чистоту бессмертной души человека и были убеждены в том, что физические страдания и смерть должны очищать душу, а не ранить ее.

Поэтому, в отличие от предыдущей власти, у палачей было куда меньше проблем – многие приговоренные спокойно принимали истязания и увечья и даже смерть – и часто ужасную смерть – помогая при этом палачам удобнее и комфортнее истязать и казнить их, сознавая, что они тем самым выполняют Высшую Справедливость.

В результате складывалась удивительная ситуация, когда палачи относились к жертвам с заботой, уважением и даже любовью и между палачом и жертвой устанавливались теплые, дружеские эмоциональные взаимоотношения, что на самом деле облегчало и страдания осужденных и работу палачей. Теперь амазонкам предстояло испытать это на себе.

Амазонки спешились и передали личное оружие офицерам Клириния. После этого они сняли доспехи и также передали их офицерам, оставшись в легких белых платьях. Поскольку правила сдачи в плен были амазонкам все еще неизвестны (по непонятной причине солдаты и офицеры эскорта не удосужились их объяснить амазонкам «до того»), Хельга вопросительно посмотрела на Клириния.

«Снимайте туники» - спокойно и бесстрастно сказал Квириний. «Вы должны остаться совершенно обнаженными – в знак вашей покорности Империи».

Девушки повиновались, мгновенно скинув с себя туники и также передав их имперским офицерам. Если красота их тел и впечатлила и возбудила офицеров Клириния, то по их бесстрастным лицам этого совершенно невозможно было заметить.

К амазонкам приблизилась группа солдат. В руках они несли короткие железные цепи.

«Вытяните руки вперед и расставьте ноги на ширину плеч» - столь же бесстрастно приказал амазонкам Квириний. «Сейчас на вас наденут цепи, которые будут снимать только перед истязанием или казнью».

Привыкшие повиноваться, амазонки покорно сделали то, что велел им их новый повелитель. Им было немного стыдно от того, что их самые интимные места были прекрасно видны солдатам, особенно когда те надевали им цепи на лодыжки и закрепляли их замками. И странно приятно – публичная нагота была для них некоторым новым вызовом – а к вызовам амазонки привыкли с пеленок. Вообще, как ни странно, все происходившее до сих пор было странно спокойным и приятным. Как будто они были не среди врагов и будущих палачей, а среди друзей - добрых и заботливых, хотя и несколько суровых.

Но лица солдат по-прежнему ничего не выражали. В отличие от подавляющего большинства государств, публичное глумление или, упаси бог, изнасилование пленных, пусть даже преступниц, было строжайше запрещено имперскими законами. В Империи было два вида наказания – боль и смерть. И никакого публичного унижения. Публичная нагота была лишь символом покорности – и не более.

После того, как цепи были надеты и закреплены, всех амазонок, кроме Хельги повели в специально подготовленное строение, где стояли двадцать вкопанных в землю на почтительном расстоянии друг от друга столбов. Каждой девушке велели стать лицом к столбу и вытянуть вверх руки, после чего аккуратно каждую к соответствующему столбу привязали – за лодыжки, поясницу и запястья поднятых кверху рук.

Амазонки начали понимать, что вежливое и внимательное обращение с ними отнюдь не означает избавления их от мучений. Напротив, им ясно дали понять, что их наказание началось с того самого момента, как они отдали оружие и сняли с себя доспехи. И будет непрерывно продолжаться до самой смерти. Что они теперь – просто пленницы, подлежащие суровому наказание и мучительной казни. И все. Вся прошлая жизнь осталась там – в прошлом.

Раздался голос старшего офицера.

«Вам дадут тридцать плетей – десять по плечам и спине, десять – по ягодицам и десять – по бедрам. Бить будут сильно – чтобы рассечь кожу. После этого невольницы вотрут вам в раны соль и уксус. Вы амазонки – храбрые и выносливые воины, поэтому прошу перенести порку без криков. Это не такая уж сильная боль по сравнению с тем, что вас ждет завтра. Вот завтра накричитесь в свое удовольствие»

И сразу же посыпались удары. Ликторы пороли девушек четко, безжалостно и профессионально, с оттягом, каждым ударом рассекая кожу – готовя ее для соли и уксуса. Плети ложились ровно – одна параллельно другой, оставляя на загорелых телах амазонок ровные ярко-алые полосы, причем из некоторых сразу начинала сочиться кровь.

Девушкам было очень больно. Как будто по спине проводили раскаленным железным прутом. В голове после каждого удара вспыхивал ослепительный огненный шар. Он еще не успевал погаснуть, как вспыхивал другой – и так, казалось, до бесконечности.

Пока прекратилась так же быстро, как и началась. Ликтор не зря ограничил число ударов тридцатью – с такими умелыми исполнителями еще пять-десять ударов – и наиболее слабые из амазонок начали бы терять сознание.

Невольницы появились бесшумно – девушки вдруг почувствовали мягкое прикосновение жидкости – и тут же жестокую, пронзительную, режущую боль от уксуса, проникающего в свежие, только что нанесенные раны. Боль все усиливалась, особенно после того, как к уксусу добавилась соль. Девушкам казалось, что к их спинам приложили раскаленные железные решетки. Послышались первые слабые стоны.

«Не стонать!» - резко крикнул офицер. «Это что еще за малодушие? Наказание еще не началось, а вы уже стонете. Стыдно! Как же вы будете переносить настоящие испытания, настоящие мучения, настоящую казнь? Стыдитесь! Вы же воины, а не домохозяйки!»

Стоны смолкли.

Квириний провел Хельгу во внутренний дворик, где стоял одинокий глубоко вкопанный в землю столб.

«Знаете, Хельга» - как-то даже мечтательно проговорил Квириний «лично мне вы очень симпатичны. Я с удовольствием предложил бы Вам пообедать со мной и побеседовал бы с Вами о Вашей участи за обеденным столом. Но Вы – мятежница, поэтому прошу меня извинить – правда, я действительно должен попросить у Вас прощения за то, что должен поступить с Вами не так, как мне хотелось бы, а так, как велит Закон»

«Я знаю, что все мы должны быть казнены и умереть мучительной смертью – ради блага Империи и Провинции. Мы заслужили это».

И опять это странное ощущение какой-то внешней Силы, наблюдающей за Хельгой. И имеющей какие-то странные собственные планы в отношении нее. Вроде бы они здесь одни – и не одни.

«Я рад, что Вы это понимаете» - спокойно продолжал Квириний. «Дело не в казни – казнены Вы, конечно, будете. Дело в том, что согласно Закону, я должен начать Ваше наказание прямо сейчас. Кстати, Ваших девушек уже наказывают»

«Что я должна сделать?» - тихо спросила Хельга

«Подойти вот к тому столбу и поднять вверх руки» - с улыбкой сказал Квириний. Девушка повиновалась. Ее привязали, как и ее амазонок – за руки, за лодыжки и за поясницу.

«Тридцать плетей» - спокойно скомандовал Квириний ликтору. «С разрывом кожи. Затем – соль и уксус – как и остальным».

Квириний не очень любил присутствовать при истязаниях – что женщин, что мужчин. Выросший в семье торговца и попавший на государственную службу благодаря случайному стечению обстоятельств, он вообще не одобрял ни смертной казни, ни чрезмерных истязаний. Плетей этим дурехам – но немного, чтобы тело не попортить, а как заживет – подкормить и на невольничий рынок – варварам в Запроливье. Там наказания были такие, что даже у него кровь в жилах стыла.

Зачем убивать-то? Восстание и так подавлено, амазонки в содеянном раскаялись, готовы публично покаяться и призвать к повиновению Империи. Что еще нужно? Если бы не этот чертов Имперский кодекс… Квириний тихо выругался про себя и пошел в дом.

Когда он вернулся, порка Хельги была уже закончена и ее несчастное тело было обильно покрыто солью и уксусом. Клиринию и до этого приходилось присутствовать при порке и казнях, но только сейчас он явственно начинал понимать всю бессмысленность происходящего. Он знал, что некоторые его коллеги наслаждались сценами пыток и казней, но для него это была лишь пустая и бессмысленная трата человеческого материала, имевшего конкретную цену – в золотых денармах – твердой валюте Империи.

А будучи поклонником красоты женского тела, он никак не мог взять в толк, почему люди получают удовольствие не от созерцания этой божественной красоты, а от ее разрушения и почему их так тянет не сделать эту красоту еще краше, а изуродовать, уничтожить ее, превратив изысканную гармонию женского тела – этого наиболее возвышенного и прекрасного творения богов - в бесформенную груду истерзанных членов.

«Чертова работа» - подумал он. «Впрочем, не такая уж и чертова. Абсолютный хозяин в немалой части Империи, почет, уважение, власть. Платят, опять же, неплохо – и даже очень. А за все, как известно, приходится платить.»

Квириний кивнул солдатам и те быстро и сноровисто отвязали Хельгу от столба. Квириний подумал и решил несколько изменить обычную последовательность наказания и махнул Хельге рукой.

«Садитесь на лавку. Я знаю, что вам очень больно сидеть, но все же мне так удобнее с вами говорить, чем когда вы привязаны к столбу, да еще лицом ко мне.»

Хельга покорно села. Ее лицо исказила гримаса боли, но она быстро взяла себя в руки. «Амазонка должна стойко переносить любую боль. Любую» - напомнила она себе.

Прокуратор сел напротив – на раскладной стул, заботливо принесенный слугой.

Хельга инстинктивно свела ноги вместе и слегка наклонила их, чтобы скрыть свои половые органы от взгляда мужчины.

«Э-э, нет, так не пойдет» - протянул Квириний. «Раздвиньте ноги – я должен видеть вас всю. Не потому, что я грязная свинья, а потому, что так полагается. Во время беседы с чиновником империи преступница должна сидеть голой с широко раздвинутыми ногами».

Поколебавшись, Хельга раздвинула ноги. Сначала ей стало очень стыдно, но потом стыд почти прошел и наступило странное приятное возбуждение.

Оглядев тщательно выбритую вульву Хельги, Квириний перевел взгляд на ее лицо. Из строения послышались крики. Квириний разочарованно поморщился.

«А я-то думал, что все амазонки способны стойко переносить боль. Значит, я ошибался» - расстроено протянул он.

В строении тем временем девушек отвязали от столбов и отвели в другую половину строения, в которой стояли двадцать одинаковых коротких врытых в землю лавок. Примерно посередине каждой лавки лежал валик, а в конце стояли два столбика высотой примерно в половину человеческого роста. Рядом с каждой лавкой стоял чан с длинными розгами и другой чан – с соленой водой.

Девушек подвели к лавкам и четкий и бесстрастный голос офицера произнес:

«Вас ждет вторая часть наказания. Сейчас вас освободят от цепей, после чего каждая из вас должна лечь на спину на эту лавку. Вас снова будут пороть – на этот раз розгами. Розги не так тяжелы для вашего тела, как плети, поэтому ударов будет больше. Значительно больше. Пятнадцать ударов по вашим великолепным грудям – пять из них строго по соскам, десять – по животу, еще двадцать – по внутренней поверхности бедер и пять – по оголенному клитору».

Весь ужас предстоящего еще не успел дойти до девушек, а солдаты уже ловко подхватили каждую из них и аккуратно, но крепко уложили на спину на скамейки. Каждую амазонку укладывали двое – один крепко прижимал ее к скамье, другой привязывал – руки к ножкам скамьи – за локти и запястья, ноги – к вертикальным столбикам за лодыжки. Затем каждую из девушек облили соленой водой. «Чтобы удары были больнее» - объяснил офицер.

Началась порка – столь же жестокая, безжалостная и профессиональная, как предыдущая. Девушки держались, неустанно подбадриваемые офицером, но когда специальным приспособлением каждой из них раздвинули половые губы и очередной меткий удар розгой пришелся по оголенному клитору, не выдержала ни одна. Именно эти крики и услышал Квириний.

Квириний дал Хельге передышку не из сострадания и не из уважения. Просто ему нужно было обсудить с ней детали завтрашней казни – Закон требовал, чтобы в случае признания мятежниками своей вины и наличия убедительных, проверяемых доказательств вины они были казнены без суда на следующий день после пленения. Доказательства были налицо, признание – тоже, оставалось лишь обсудить детали.

«Вы, конечно, знаете, Хельга, какое наказание положено мятежницам.» - вяло начал прокуратор.

«Знаю» - тихо ответила Хельга. «Нас посадят на колья»

«Верно» - промолвил Квириний как бы про себя и глядя мимо Хельги куда-то вдаль. Его работа нравилась ему все меньше и меньше. Он почему-то вдруг вспомнил странный рассказ центурия Кивилла – о событиях в другой Провинции, отличавшейся до покорения ей Империей особо варварскими способами казни. Как будто некоторое время назад в этой провинции появился странный человек – то ли призрак, то ли маг, наделенный сверхъестественной силой. И будто бы он умел проходить сквозь стены, и становиться невидимым…

И появлялся человек этот только там, где должны были казнить страшной смертью молодых женщин или детей. Одетый во все черное, лицо скрыто под капюшоном, он появлялся из ниоткуда и забирал приговоренных с собой – в неизвестность. И будто бы исходила от него такая сила, что палачи и не думали противиться ему. А кто набирался смелости и противился, тот падал оземь без памяти. И далеко не всегда приходил в себя – некоторые так и умирали.

Так оно было или не так, но почему-то в провинции той с тех пор если смертную казнь и применяли, то крайне редко и осмотрительно. И женщинам кол вводили не в задний проход, как полагается по Закону, а во влагалище, чтобы умирали почти мгновенно – от обильного внутреннего кровотечения. А то и вовсе шейный позвонок ломали, чтобы на кол уже мертвой садилась. А тех, кого к сожжению на костре приговорили, тех «до того» удавливали или по тихому сердце ножом острым пронзали. Не по Закону оно было, конечно, только говаривал Кивилл, что того человека в черном боялись больше, чем императора. Ибо император – он вона где, а человек тот к любому палачу и к любому чиновнику прийти мог – и в любой момент в мир иной препроводить.

Посему неуютно было Клиринию на душе, ох как неуютно. И хоть в Провинции его человека того пока вроде не видывали, чувствовало его сердце, что неспроста все разговоры эти. Изменилось что-то в Империи с недавних пор, ох, изменилось. Потому и не было в прокураторе былого рвения к исполнению Закона и иногда он тайно жалел, что человек тот другую Провинцию посетил, а не его. Не мог Квириний переступить через Закон, но и исполнять его не хотел, а потому страстно желал пришествия этого странного человека, чтобы подчиниться его неодолимой (как говорили) силе.

«Да» - повторил Квириний, по-прежнему думая о своем «Вас посадят на колья» Идея эта ему совсем не нравилась, но делать было нечего.

«А перед этим привяжут к Х-образным крестам и выпорют кнутами со свинцовыми шипами». Это варварская порка гарантированно превращала кожу на спине наказуемых в кровавое месиво, но чертов Закон требовал именно такого наказания перед посажением на кол.

«Я знаю» - еще тише сказала Хельга.

«Ладно» - прокуратор наконец оторвался от грустных мыслей и вернулся к обсуждению более насущных проблем. «У меня к вам, собственно, всего два вопроса.»

«Я слушаю вас» - голос Хельги был тихим и слегка дрожал, в нем чувствовались страдание и боль, обреченность и страх перед мучительной и неизбежной казнью.

«Вопрос первый. Сажать на кол можно по-разному. И нам с вами нужно выбрать способ наиболее справедливый и подходящий. При этом не забывая, что ваши сограждане хотят увидеть Зрелище, поэтому казнь вашу нужно обставить так, чтобы они получили максимум удовольствия. Хоть чем-то компенсируете боль и страдания, которые принесли им своим дурацким мятежом».

«Как это, по-разному?» Неискушенная в официальных способах казней Хельга думала, что эта казнь как раз не является такой уж сложной.

«Так, по-разному. Во-первых, на кол можно собственно сажать или вбивать в задний проход колотушкой, а потом уже закапывать кол в землю. При этом приговоренная может быть расположена по-разному.»

«Я думаю, лучше на кол просто сесть» - недоуменно проговорила Хельга.

«Э-э, не скажите, не скажите. Во-первых, медленное забивание кола удлиняет мучения казнимой. Во-вторых, привязанная к специальному станку казнимая меньше дергается от нестерпимой боли и кол с большей вероятностью войдет как нужно, не повредив внутренние органы».

«Но это менее эстетично выглядит со стороны» - запротестовала Хельга.

«Верно. Поэтому на кол мы все-таки вас посадим – силами двух здоровых солдат»

«А как это все будет выглядеть?» - спросила Хельга. Ей вдруг стало интересно, как именно ее и ее сподвижниц казнят.

«Очень просто. Завтра на стадионе будут установлены двадцать кольев с помостами. Вы взойдете на помост – голые – и вас поставят лицом к колу. Затем Вам свяжут руки за спиной и слегка насадят на колья. Именно насадят, так как кол должен войти в ваш задний проход, а не во влагалище. После этого двое солдат возьмут вас за плечи, а третий поднимет ваши ноги и свяжет их с небольшой дощечкой так, что они смогут свободно скользить вдоль кола. Затем вас медленно опустят – то есть собственно посадят – на кол, крепко держа, чтобы кол вошел в вас и разорвал только кишечник, но не другие органы. На каждом колу будет специальная планка, которая не позволит колу проткнуть вас насквозь – и быстро умереть. Так что на колу вы просидите день или два – в неописуемых мучениях».

Квириний произносил эту фразу уже не в первый раз. И даже не в десятый. Но ему впервые стало серьезно не по себе. Не то, чтобы он ужаснулся немыслимым страданиям, на которые Закон обрекает эту красивую женщину. Он уже так давно отправлял людей на чудовищные муки – разумеется, в полном соответствии с Законом, что разучился ужасаться. Да и она сама себя приговорила и если хотя бы десятая часть «подвигов», которые ей и ее подругам приписывает молва - правда, то она таких казней заслужила с десяток. Дело было в другом.

Его мысли вернулись к человеку в черном. Кто он? Откуда? Существует ли на самом деле? Почему и зачем он спасает людей от казни? Ладно бы невиновных – это еще можно понять, но почему виновных? И почему виновных этих, как и невиновных, больше никто никогда не видел? Что он хочет этим сказать миру? И хочет ли? Вопросы, вопросы…

Может быть, кроме с детства понятного пантеона Империи, на свете существует еще что-то, Нечто, в котором как раз и заключена эта Высшая Справедливость? И Справедливость эта – не в тупом следовании Закону, а в чем-то ином. Совсем ином. Может, права эта странная и совершенно безобидная секта, которая учит «возлюби врагов своих?». Иначе… мы сажаем их на колья, они сдирают с нас живьем кожу. Замкнутый круг…

И эти пытки, боль, страдания… Неужели нет другого пути удержать человечество в порядке, избавить страну от хаоса? Неужели так необходимо убивать, казнить, пытать, пороть, сажать на колья, сжигать живьем? Страх, жестокость – неужели только на этом можно построить здание Закона и Порядка?

Логика подсказывала Клиринию утвердительный ответ на этот вопрос, а сердце – отрицательный. Странно, но чем дальше, тем больше ему хотелось увидеть этого странного и таинственного, но почему-то совсем не страшного, а наоборот, удивительно притягательного «человека в черном», поговорить с ним, узнать, зачем он это делает. И почему.

Хельга молчала, скованная ужасом предстоящих ей мучений – теперь абсолютно четким и ясным – и неумолимым. Кодекс кодексом, но ей становилось по-настоящему страшно. Холодная, бесстрастная машина мучений, с внешним уважением и даже подбадриванием, оказывается, разрушала волю куда быстрее, чем любое публичное унижение. Теперь она была совсем не так уверена в себе, как раньше и не без основания опасалась, что пройдет еще день-два – и она будет орать как резаная не только на колу, но и задолго до того. А ведь ей еще предстояло пройти через мучения, от которых ее подруги – сильные, смелые, закаленные в боях воительницы – орали так, что было слышно за сотни шагов. Значит, орать будет и она, а это означает лишь одно – чудовищную, запредельную Боль… Хорошо, что казнь уже завтра…

«А второй вопрос?» - неожиданно сама для себя спросила Клириния Хельга, выйдя из оцепенения.

«Второй вопрос? Ах, да – для особо опасных преступников женского пола перед посажением на кол полагается набивать влагалище смесью из соли и перца. Надеюсь, вы не будете оспаривать того факта, что вы и ваши подруги являетесь особо опасными преступниками?»

У Хельги было такое ощущение, что ее ударили боевым топором, который разрубил ее сразу на десятки кусков. Она рассыпалась, разваливалась на части. Это был уже не ужас, а нечто совершенно запредельное, некие глубины Ада, которые ей предстояло испытать в реальной жизни. Она была уже почти готова упасть на колени перед прокуратором и молить о пощаде, как вдруг в ее сердце будто отворилась дверь и она почти явственно услышала Голос – удивительно мягкий, добрый, нежный и ласковый.

«Ничего не бойся. Ты поступила совершенно правильно. У тебя хватит сил выдержать все, что тебе предстоит выдержать. Я с тобой и всегда буду с тобой.»

Хельга так и не поняла, кто этот таинственный «Я», который пообещал ей быть с ней всегда. Но это было уже неважно. Страх исчез и перед изумленным Клиринием сидела уже не полураздавленная ужасом предстоящей жуткой казни слабая девушка, а сильная, яркая, уверенная в себе женщина, способная с честью и достоинством вынести любые мучения.

Четко, ясно и уверенно Хельга произнесла:

«Да, я согласна с тем, что за свои преступления мы должны быть наказаны с максимальной жестокостью. Поэтому я считаю правильным, что нам перед посажением на кол набьют влагалище солью и перцем».

Квириний был потрясен метаморфозой, за несколько мгновений произошедшей с Хельгой. Но еще больше – метаморфозой, происходившей с ним. Чем дальше, тем больше он категорически не хотел участвовать во всем этом. Чем дальше, тем ему больше хотелось перевернуть всю эту долбанную Провинцию, но найти этого таинственного человека в черном и упросить, умолить его взять Клириния с собой.

Неважно, куда – важно, чтобы как можно дальше от этой чертовой работы, чертового Закона, чертового императора, будь он неладен. Он КАТЕГОРИЧЕСКИ не хотел казнить Хельгу – и плевать на ее преступления - и умолял всех богов вместе и каждого по отдельности совершить чудо и послать человека в черном на завтрашний стадион – а в том, что, кто бы он ни был, человек в черном был посланников Богов, у Клириния не было ни малейшего сомнения.

Прокуратор был совершенно опустошен. На вопрос Хельги, что ее ждет дальше, он даже не ответил – просто ушел в дом, оставив и девушку, и офицеров, охранявших ее, в полном недоумении.

Сил хватило только на то, чтобы сказать жене:

«Лициния, я совершенно вымотался. Там, в дворике, Хельга – ее нужно наказать, как и остальных»

Лициния понимающе кивнула. Ей не в первый раз приходилось подменять мужа на наказаниях женщин. Квириний этого не любил, а Лициния относилась к этим обязанностям совершенно нейтрально. Надо, так надо. Поэтому уже через несколько минут Хельга была отведена в отдельную камеру, заботливо уложена на такую же скамейку, как и ее подруги до того и не менее заботливо выпорота – по грудям, животу, внутренней поверхности бедра, половым губам и клитору.

После чего она присоединилась к своим подругам – привязанная спиной к столбу , а лодыжками – к маленьким колышкам, что заставило ее широко раздвинуть ноги. После этого ей, как и другим амазонкам, поставили на соски зажимы, прикрепили к ним полуфунтовые грузики, а затем аккуратно ввели несколько игл в соски, груди и половые губы. В таком положении они провели ночь.

Квириний же почти сразу провалился в тяжелый, глубокий сон без сновидений. Наутро он поднялся с больной головой, но с более или менее спокойной душой. От беспокойства по поводу человека в черном почти ничего не осталось – только очень слабое чувство какой-то непонятной тревоги.

Ближе к полудню скорбная процессия двинулась из строения на стадион. Впереди и позади девушек, закованных в цепи, шли по два ликтора – больше охраны не требовалось. Стадион был полон – такого зрелища местному населению давно не удавалось видеть. Толпа вела себя тихо – положения Имперского кодекса о недопустимости публичного унижения приговоренных соблюдались неукоснительно. Посередине стадиона возвышались двадцать Х-образных крестов – для предварительной порки осужденных и набивания влагалищ смесью соли и перца. И двадцать остро заточенных кольев из местного дерева с небольшими помостами.

Прокуратора вновь охватило странное чувство. Вроде бы все было, как обычно. Кресты и колья на стадионе, толпа, жаждущая кровавого зрелища, палачи, солдаты… Даже лучше, чем обычно – часто приговоренные сопротивлялись до последнего, что не только отнимало силы у солдат и палачей и трепало из без того издерганные нервы прокуратора, но и подавало нехороший пример жителям покоренной провинции.

А в этот раз все амазонки сами покорно шли на казнь, на ужасные мучения с полной уверенностью в справедливости этих мучений как воздаяния и за свои немалые злодеяния по отношению к гражданам и солдатам Империи и за сам факт восстания и возмущения против всемогущего Императора. Да еще и обещали публично об этом сообщить, покаяться, искренне призвать к верноподданническому служению Империи – и принять мучения и смерть с благодарностью, поцеловав и кнут, и кресты для порки и палачей, и даже колья, на которых им предстоит провести следующий день, а то и два. А обещаниями Хельги можно было верить.

Жаль, конечно. Этих бы девушек – да на невольничий рынок – немалые деньги можно было бы за них выручить. Да и сам прокуратор не прочь бы взять одну-двух из них в рабыни-наложницы – тела-то у них преотменные – одно другого лучше. Жаль… но ведь Хельга права – они действительно все заслуживают казни – и по закону, и по справедливости. Так что пусть идет как идет – хвала Богам, почти идеально.

И все же… странная тревога не покидала прокуратора. Вроде бы все были на своих местах и ничего лишнего – в полном соответствии об имперском положении о смертной казни повстанцев, но все-таки… Прокуратор боялся признаться в этом даже себе, но у него было ощущение, что за процедурой казни наблюдает еще кто-то, кто-то очень могущественный и что этот «кто-то» - невидимый но вездесущий – может «сыграть свою игру» и испортить весь праздник прокуратору, солдатам и толпе. Впрочем, возможно, это была лишь мнительность – от накопившегося переутомления, которое не могли снять ни верная жена, ни гетеры, ни рабыни-наложницы, ни разгульные пиршества с солдатами.

Он внимательно оглядел стадион. Ни намека на человека в черном. Но тревожное предчувствие не покидало прокуратора, а только усиливалось. И прокуратор Квириний ничего не мог с этим поделать.


Часть II. Себастьян Элкъяер


Предчувствие не обманывало прокуратора. За происходящим действительно наблюдал некто очень и очень могущественный и этот «некто» действительно имел свои собственные планы в отношении приговоренных, существенно отличные от планов прокуратора.

Этот могущественный «некто» имел имя, которое считалось странным не только на планете Иринея, но и на его родной Земле – Себастьян Элкъяер. Имел он и звание – бригадного генерала космических сил планеты Земля и должность – руководителя проекта «Прометей», который месяц назад был передан из Института Внеземных Культур в ведение куда более эффективной и решительной организации – Объединенного Командования Галактическим Экспедиционным Корпусом.

Сотрудники Института Внеземных Культур не имели права активно вмешиваться в дела наблюдаемых ими планет и даже их право на самооборону было очень и очень сильно ограничено. Но после того, как на институтской станции «Эпсилон» поведение сотрудников стало подозрительно смахивать на поведение их «предметов для наблюдения» до Высшего Совета наконец-то дошло, что невмешательство в отношении Зла неизбежно приведет к проникновению этого самого Зла в среду ученых колонистов, а там, глядишь – и на Землю.

Поэтому в качестве нового руководителя проекта на Иринею и был отправлен Себастьян Элкъяер – пожалуй, наиболее активный и последовательный критик политики невмешательства и не менее активный сторонник активных действий в отношении Зла на Иринее. Настолько активный, что еще задолго до официальной передачи дел из Института в Командование разработал и реализовал – в тайне от Высшего Совета (от Института, разумеется, тоже), но с молчаливого согласия Командования пилотный проект «человек в черном», блестяще доказав целесообразность и эффективность активных мероприятий по борьбе со Злом на Иринее.

Он потребовал «карт-бланша» - и получил его – уж больно сильно советники были напуганы происшедшим на «Эпсилоне». Иными словами, для всех колонистов-землян на Иринее именно Себастьян Элкъяер был, как говорится, «царь, Бог и воинский начальник». И оснащен сейчас куда как лучше, чем во время того проекта.

Себастьян Элкъяер сидел в удобном кресле командира ударно-десантного корабля АСS-410 и наблюдал за процессией приговоренных. АСS-410 представлял собой добротное изделие компании Galactic Spacecraft International, многократно проверенное в целом ряде конфликтов на иных планетах. Построенный по технологии «оптический стелс», корабль был невидим для человеческого глаза – а создание радаров было пока не по зубам технологии иринейцев.

Поэтому АСS-410 спокойно висел чуть впереди и чуть выше процессии приговоренных. Двигатели корабля были практически бесшумными и даже самое острый слух, услышав их тихую работу, мог принять ее за легкое дуновение ветра.

К сожалению, этим утром ветра как раз и не было – стоял полный штиль – и, возможно, именно поэтому прокуратор каким-то «шестым чувством» уловил слабый звук, которого, вообще говоря, не должно было быть в столь безветренную погоду.

Как бы то там ни было, процессия медленно приближалась к кораблю (впрочем, совершенно не подозревая этого). Впереди шли два ликтора, за ними, держась за руки, двадцать девушек-амазонок, за ними – еще два ликтора. Несмотря на то, что девушки совершенно не собирались сопротивляться и шли на казнь абсолютно добровольно, их руки и ноги были скованы цепями. Что Элкъяера, в общем-то, устраивало – будет меньше проблем с сопротивлением.

«Внимание» - раздался по переговорному устройству голос Валерия Носенко – оператора устройства ICОТ-12. «Всем – минутная готовность».

Экъяер оживился и негромко сказал в микрофон – «Минутную готовность подтверждаю. Привести прибор в действие».

ICОТ-12 (Isolation and Capture Optical Tent – Оптическая палатка изоляции и захвата) была довольно занятным изобретением компании General Non-lethal Arms. Это была действительно палатка из высокопрочного материала, который был способен выдерживать прямое попадание трехдюймового снаряда, а также либо становиться невидимым самому, либо делать невидимым свое содержимое. Именно это последнее свойство и было сейчас необходимо Элкъяйеру и его команде.

Процессия приговоренных была четко под кораблем, когда Носенко нажал кнопку сброса. Компьютер, в память которого заблаговременно были введены «параметры захвата» - т.е., изображения девушек – идеально опустил ICOT-12 так, что девушки оказались внутри «палатки», а ликторы – вне (в данный момент извлечение ликторов в планы Элкъяера не входило).

Хельга, шедшая вереди всех, вдруг почувствовала, как наткнулась на стену. На абсолютно прозрачную и не менее непреодолимую стену. Нет, все вроде было как мгновение назад – и ликторы впереди, и толпа на стадионе – но прямо перед ней была стена. И вдруг все исчезло – девушки с удивлением увидели, что они стоят внутри небольшой камеры с ослепительно яркими молочно-белыми стенами.

Толпа ахнула – процессия девушек просто исчезла. Остались только ликторы впереди и позади того места, где еще мгновение назад находились девушки – ликторы, нелепо и безуспешно тыкавшие копьями в пустое пространство.

Элкъяер удовлетворенно посмотрел на экран монитора – ему нравилось раздражение толпы, лишенной кровавого зрелища. «Впрочем – сладко подумал Элкъяер – настоящее зрелище я вам сейчас организую. Всю жизнь помнить будете.»

Но сказал нечто совершенно другое – коротко, четко и ясно.

«Опустить трап. Подготовить десантный отсек А к приему гостей.»

«Есть, сэр» - хором прокричали Носенко, отвечавший «по совместительству» за трап и Хасан Аль-Валид – менеджер десантного отсека.

Девушки не успели еще прийти в себя от столь радикальной смены обстановки, как вдруг в небе прямо над их головами распахнулся люк и из него начала медленно опускаться лестница. Амазонки пали ниц, ожидая, как минимум, явления Бога Войны – центрального божества пантеона амазонок.

Что не замедлила немедленно и язвительно прокомментировать Кимико Ямамото =- единственная женщина на корабле.

«Сочувствую Вам, сэр» - обратилась она к Себастьяну. «Теперь Вы обречены на то, чтобы играть роль Бога Войны в их изувеченном сознании».

Элкъяер не удостоил Кимико ответом. Стерва она и есть стерва. Посмотрел бы он, как бы она вела себя на их месте…

Элкъяер поднялся и через промежуточный шлюз спустился к девушкам, по-прежнему распростертым на земле.

«Поднимайтесь и следуйте за мной». В отличие от специалистов Института Внеземных Культур, Элкъяер не говорил на языке амазонок, да в этом и не было нужды. За него прекрасно справлялся миниатюрный переводчик – синтезатор речи.

Девушки повиновались и медленно и чинно проследовали за Элкъяером в десантный отсек А. Столь же медленно расселись по лавкам , зафиксировались ремнями безопасности, закрыли глаза и расслабились.

«Как зомби» - подумал Элкъяер. Впрочем, ничего удивительного. Если они подчинились Империи, то своему Богу Войны должны подчиняться и подавно.

Себастьян вышел из отсека, захлопнул за собой дверь и кивнул Аль-Валиду. Через несколько мгновений отсек был заполнен усыпляющим газом и девушки немедленно и спокойно уснули. Газ был достаточно сильным для того, чтобы сон продолжался вплоть до прибытия АСS-410 на базу колонистов в недоступном горном районе Мбала.

Предстояла вторая часть зрелища. Элкъяер взглянул на монитор и с удивлением увидел, что толпа вела себя достаточно спокойно. Возможно потому, что местные жрецы активно о чем-то молили кого-то из многочисленных богов Империи. О чем конкретно, Элкъяера интересовало мало. Его гораздо больше интересовала готовность Раймонда Эшби ко «второму отделению концерта».

Лейтенант Раймонд Эшби – рыжий, веснушчатый здоровяк - был давно готов, о чем немедленно и отрапортовал Себастьяну. Раймонд Эшби был «пушкарем» и отвечал за эффективное, своевременное и правильное использование «главного калибра» корабля АСS-410 – двух плазменно-импульсных пушек М214 – еще одного добротного и высококачественного изделия корпорации General Arms.

По всем показателям М214 была отменным оружием. Ее отличительной чертой была возможность регулировать силу взрыва плазменно-импульсного снаряда – от малокалиберной пули до небольшой нейтронной бомбы, способной в мгновение ока превратить в пустыню любой город Империи – вплоть до ее столицы.

Готовность Эшби означала, что все мишени внесены в память компьютера и осталось только «нажать красную кнопку» - и «получать удовольствие».

«Огонь» - спокойно и уверенно скомандовал Элкъяер.

Эшби улыбнулся и нажал «красную кнопку».

М214 была практически бесшумным оружием, поэтому самого выстрела никто не услышал – ни внутри, ни вне корабля. Зато попадание… было впечатляющим.

Компьютер управления огнем обеспечивал абсолютно четкую наводку орудия и абсолютно четкий подбор мощности снаряда. Две вспышки, два хлопка – и первые два из двадцати кольев, предназначавшихся для приговоренных амазонок с грохотом полетели в угол стадиона. Секунда – и такая же судьба постигла еще два кола. Потом еще и еще.

Удивительно, но толпа и не думала разбегаться. Завороженные зрелищем, люди (впрочем, по мнению Элкъяера, не очень-то и заслуживавшие звания таковых) сидели как приклеенные к своим местам. А у прокуратора в буквальном смысле слова отпала челюсть.

Через несколько секунд с кольями было покончено. Наступила очередь Х-образных крестов для порки. Так как каждый крест был вкопан в землю двумя оконечностями, то наличие двух пушек М214 было очень полезным. Залп – и первый крест с грохотом валился на землю. Потом еще один – пока стройная система сооружений для мучительной казни не превратилась в груду бесполезных деревяшек.

«Прекратить огонь» - скомандовал Элкъяер.

«Есть, сэр» - четко и ясно ответил Эшби и поставил систему управления огнем пушек на ручную блокировку.

«Все, возвращаемся на базу». – устало сказал Элкъяер. Впрочем, вне зависимости от тона, это все равно был приказ, поэтому первый пилот Франсуа ЛеФевр ответил «Есть, сэр» и запустил программу возвращения.

С коротким резким свистом АСS-410, по-прежнему невидимый, взмыл вверх и лег на курс домой – на основную базу.

Элкъяер задумчиво смотрел на экран, на котором громоздились груды искореженных кольев и крестов. Потом повернулся и нажал кнопку термопринтера - ламинатора. Через минуту из изящной машинки производства корпорации General Computer Equipment выполз лист ламинированной бумаги с точной копией экрана внешнего монитора.

Элкъяер положил распечатку перед собой на пульт управления и вновь задумался. «Пожалуй, думал он, первый раз за мои сорок семь лет жизнь имеет какой-то смысл. Первый раз я знаю, зачем живу. Чтобы на Иринее, как и на моей родной Земле, больше не было ни крестов, ни кольев, ни казней, ни пыток, ни боли, ни страданий. Во имя добра, любви, тепла и света. Во имя высшей справедливости».

Из раздумий его вывел голос Кимико Ямамото.

«Разрешите обратиться, сэр?»

«Боже, до чего мне надоела эта стерва» - с тоской подумал Себастьян. Но вежливо ответил.

«Слушаю Вас, командор».

«Я, конечно, согласна с Вами, что колья, кресты и так далее – есть, вообще говоря, Зло и, конечно очень жаль, когда красивым женщинам разрывают кожу кнутом, набивают перцем влагалище, пронзают кишечник колом. Но, положа руку на сердце, эти девочки в бытность свою мятежницами-амазонками тоже вели себя не по-ангельски. Сжигали пленных живьем, кожу сдирали, а мы их за это спасли от того, что на этой планете считается справедливым воздаянием. Да ведь они и сами признали, что заслужили смерть – и сами выбрали ее. Разве не так? Не было бы более справедливым оставить все как есть и не лезть не в свое дело?»

Себастьян Элкъяер ожидал от японки что-нибудь подобного. Все-таки она была пусть и отдаленным, но все равно потомком великого японского адмирала Исороку Ямамото, чей флот провел блестящий налет на Перл-Харбор в бесконечно далеком 1941 году. А «кодекс чести» самурая Ямамото, мягко говоря, отличался от гуманистических принципов и законодательства современной Земли.

«Нет, Кимико, нет. Земля, к счастью, не Иринея и мы давно поняли, что никакое, понимаете, н-и-к-а-к-о-е преступление человека не оправдывает смертной казни, мучений и телесных наказаний. Не человек дал человеку жизнь, а Всевышний. Не человеку ее и отнимать. Именно это мы и должны вдолбить в головы иринейцев – и чем раньше, тем лучше.»

«Так что же, отпустить этих красавиц? Ведь то, что они сотворили – похлеще Чикатило и Оноприенко.»

«Отнюдь» - спокойно и уверенно сказал Элкъяер. «Всех их ожидает суд на базе. По всем правилам земной юстиции.»

«И каков же будет приговор?» - удивленно и с немалым любопытством осведомилась Кимико.

«Это дело суда» - отрезал Себастьян. «Презумпцию невиновности еще никто не отменял»

«Но прогнозировать-то мы можем» - не унималась Кимико. «Доказательства то – налицо. Точнее, на нашей пленке.»

«Если они будут признаны виновными» - Себастьян сделал паузу – «то их ожидает высшая земная мера наказания. Пожизненное заключение без права досрочного освобождения в сносных условиях содержания. В этом – и только в этом – и есть высшая справедливость и высшее воздаяние».

«Алькатрас[1] на Иринее?»

«Скорее Марион[2]»

«Что же, мы их на Землю посылать будем?»

«Нет, тюрьма уже построена. Вместе с госпиталем – а то их уже успели обработать.». Как ЛеФевр не гнал свой корабль, а все же перехватить девушек и избавить их от вчерашних страданий Элкъяеру не удалось. «Чертовы бюрократы» - злился он на советников. Сколько боли и смертей он смог бы предотвратить, если бы ему дали «зеленый свет» хоть на полгодика раньше. А Кимико сказал.

« Это часть нашего проекта. Где есть розы, там, увы, будут и шипы.»

[1] Тюрьма для особо опасных преступников в США на острове посреди залива близ Сан-Франциско. Закрыта в 1968 году.

[2] Преемник Алькатраса. Отличается более эффективной системой безопасности и более человечными, хотя и достаточно жесткими условиями содержания