Новеллы

                предлагаю посетить ещё один мой сайт: http://pegasus.hut.ru/




  СОЛНЦЕ
1975г.
       Мягко вполз сумерками вечер. Забился в углы ком- нат, приютился под кроватью, за шкафом… Прощаль- ным белёсым призраком заглянул в окно и… совсем стемнело.

Тяжёлая дремота так же мягко и незаметно вползла в сознание…
Поднялся ветер! Он с бешенством рвал листья с деревь- ев, сумасшедшим бегом вырывался в степь и летел по ней, неся с собой пыль дорог, прижимая к самой земле ковыль.
       А Он шёл прямой, высокий, шёл, шёл… Сзади его догоняли черные тучи. Они закрывали звезду за звездой, торопились, слов, но боялись не успеть скрыть неверный их мерцающий свет. И уже не сочил-ся с неба свет, уже было совсем темно, уже невозможно было отличить в степи дорогу.
       Лишь глаза Его продолжали отражать, будто могли уловить через покров туч, всё тот же неверный свет звезд. Темень заглядывала Ему в зрачки, искала там своё отражение, а белки Его глаз тем звёздным светом отгоняли её, и спокойный, неверный свет пугал эту Темень и она бежала от его глаз.
       Тогда Темень зло нашёптывала своим молчанием вет ру, тревожила его и ветер ещё неистовей рвал ковыль и свистел над степью; пытался ухватить белокурые воло- сы Идущего, но они струйками ускользали от ветра, трепетали в его порывах, развевались…
Так Он шёл сквозь темень, назло ветру, шёл в ночь по степи.
А Ночь чувствовала Его угрюмую радость. Он же чувст-вовал её всеобъемлющее тёмное зло. Она хотела слышать Его душераздирающий крик стра- ха. И не слышала. Он же хотел лишь идти и шёл,каким-то неведомым чувством угадывая нужное Ему направле ние.
И тогда Ночь послала ему Путника.
Они шли навстречу друг другу. И чем ближе подходил к Нему Путник, тем отчётливее он видел его призрачную белую одежду. Он успел заметить, что Путник, словно плывёт, его одежда просвечивает. И просвечивает нас- квозь его тело. И Он понял - ночь Ему послала Призрак.
Неумолимо приближался Призрак. И так же - прямой, высокий шёл Он.Одежды призрака развевались на вет- ру. Он уже мог слышать шепот, казавшийся всё тем же ветром, но исходящий из уст Призрака. Он уже видел прозрачные руки, их медленные движения. Весь Приз- рак белёсой неясностью двигался на Него, словно не бы ло в степи где разойтись, словно желал пройти через Него.
И уже видно было лицо Призрака, такое же воздушно-белесое, несуществующее. Лишь огонь его глаз, глубоко запавших, горел тускло, но горел, пронзая своим светом Темень и впивался в зрачки Его…
И, когда казалось, Призрак сейчас пройдёт через Него, когда уже он почти коснулся своей белесостью Его ши- рокой груди... Он увидел, как Призрак оказался от Него слева и исчез.
Он шёл. Бесновавшийся ветер крутился волчком, прижимаясь к земле, срывался вдруг с места и яростно плевал Ему в лицо каплями дождя; злясь, уносил дождевую тучу и швырял Ему в лицо пыль…

Ночь чувствовала его угрюмую радость. Он же, чувство вал её всеобъемлющее, тёмное зло. Она хотела слышать Его душераздирающий крик страха. И не слышала. Он же хотел идти и шёл.
И тогда ночь послала Ему второго путника. Но Он не знал этого, ибо не мог видеть этого путника; тот был Ничто. Это Ничто шло Ему навстречу. Неумолимо шло. И Он шёл. Лишь смутное чувство подсказывало Ему о присутствии чего-то. Его глаза светились неверным мерцающим светом, словно две звезды в темноте.
Вдруг Он ощутил взгляд; взгляд Темени, обволакиваю- щий, усыпляющий. То был взгляд Ничто. Он почувство вал, как рук его коснулось онемение, как в лицо ему дунуло тёплое дыхание. И Он вскинул глаза к тучам, будто искал хоть одну звезду. Звёзд не было. Плыли ту- чи, дул ветер, шептал ковыль.
Рядом было Ничто. Его щёку обожгла пощёчина.То Он сам себя стукнул оне мевшей рукой и почувствовал порыв ветра. И возрадовался ветру, охладившему пылающую щёку. Стало легко.
Он шёл. Ночь чувствовала Его угрюмую радость. Он чувствовал её всеобъемлющее, тёмное зло.
Она хотела слышать Его душераздирающий крик стра- ха. И не слышала. Он же хотел идти и шёл.


И тогда ночь послала Ему третьего путника. Они шли навстречу друг другу. И чем ближе подходил к Нему путник, тем отчётливее Он видел в нем своё «Я». Ветер неистово рвал ковыль, свистел над степью, пытал ся ухватить белокурые волосы «Я», но они струйками ускользали от ветра, трепетали в его порывах, развева- лись ... Так они шли сквозь темень, назло ветру, шли в Ночь по степи.
«Я» - прямой, высокий шёл навстречу Ему. Он уже слы- шал дыхание «Я», Он уже видел угрюмую его улыбку, он уже чувствовал ту самую угрюмую радость этого«Я»…
«Я» двигался на Него, словно не было в степи где разой тись, словно желал пройти через Него. Уже было близко лицо «Я» ...
Он хотел всмотреться в этого «Я», заглянул в его глаза и ... вопиющая пустота глазниц...!
В бешенстве ветер столкнул две огромные тучи, с рёвом и грохотом ударились они одна о другою,страшным све том прорезала молния Темень… а Он стоял и смотрел в чёрные дыры «Я».
       Молния перемежала темень своим ужасным светом, разила её. «Я» смотрел на Него зияющей пустотой. И тем ужаснее Пустота была в его глазницах при вспышках молнии. Он стоял и смотрел в эту пустоту. И он сделал шаг на «Я». Казалось, Он сейчас пройдёт через «Я»…
Взревел ветер, ринулся на них, и бешено начал рвать ту чи, гнать их в злобе по небу ... Темень, цепляясь за ту- чи, разорванная вместе с ними уже пропускала белесые размывы на небо…
Его, неверно мерцающие звёздным светом, глаза стали тускнеть … Розовый разлив обжигал по краям темень, разбавляя белесость,становился всё розовей, краснел и… вспыхнул золотом, выкатывающегося из-за горизон та слепящего Шара.
Мерцающий, неверный свет, умирая в его глазах, туск- нел, тускнел и… разом вспыхнул золотом, разящим огнём взошедшего всесильного в своём свете Солнца.
Он шёл на Солнце.
Вплеснулось яркое утро. Заполонило солнечной радос- тью комнаты,легло мягкой тенью под кроватью,за шка- фом…
Золотой Шар смотрел в окно.
Всеобъемлющая, светящаяся радость пробудила созна- ние, отразилась за вскинутыми ресницами.

 

ЛЮБОВЬ НА ДВА ЧАСА



 Солнце уже у кромки горизонта. Оранжевым пронизывающим насквозь светом светит оно в предвечерний мир.
       Молодая женщина медленно-медленно идёт по краю тротуара. Доходит до остановки автобуса. Останавлива ется и ждёт. Чего ждёт? Скорее всего чего-то неопреде- лённого, а здесь - просто по инерции, по привычке.
Она смотрит сквозь дорогу; сквозь деревья, что растут за дорогой; сквозь чернеющую на горизонте кромку ле- са, перед огненным шаром; сквозь этот шар. Тяжёлые, медленные мысли никак не могут оформиться во что-нибудь последовательное. Они наплывают одна на дру -гую, нагромождаются друг на друга, словно огромные тяжеловесные тучи.
Взвизгнули тормоза. Чёрная легковая машина остано- вилась напротив женщины. Открылась дверца. Женщи- на оглянулась вокруг, но никого не было на остановке. Не задумываясь о том, для неё ли распахнулась дверца, она не торопясь садится в кабину.
Машина медленно подминает колёсами дорогу. Мимо домов, мимо киосков, мимо витрин магазинов.
Мужчина за рулём не смотрит на женщину. Ни один из них не желает нарушить молчание. Она - рыжая с кур- сым носом и большими зелёными глазами, смотрит пе- ред собой. Он – темноволосый с прямым носом и загну- тыми ресницами, следит за дорогой. Куда-то исчез шум улиц, и у обоих осталось ощущение, что машина движется в невесомости.
Женщина украдкой взглянула на мужчину. Улыбнулась и, наконец, до её сознания дошло, что они не знакомы, мы, что машина остановилась именно перед ней, что дверца отворилась для неё. Теперь она смелее взглянула на него. И удивилась - а он красив!
Мужчина почувствовал на себе взгляд, угадал улыбку женщины и покосился вправо. Она странная. Он отме- тил сетку морщин у края глаза, несколько веснушек у вздёрнутого носа… Солнце в последний раз вспыхнуло краем шара, отразилось в облаках, полоснуло светом по глазам и, он увидел,как наполнились огнём этого умира ющего отсвета её рыжие волосы. Теперь он смотрел на неё и поглядывал на дорогу. Машина шла ещё медлен- нее.
       Серый воздух окутал город. Только теперь оба заме- тили, что кружат по одним в тем же улицам.
Мужчина нажал на тормоз.Машина остановилась у тро- туара.За окном шли люди - разные люди:высокие и ма- ленькие; светловолосые и темноволосые, грустные и ве- сёлые... А они всё молчали.
Молчали, глядя друг на друга. Мужчина облокотился од ной рукой на руль, другой - о спинку сидения.
Женщина сложила руки на коленях и сидела вполоборо- та к нему.
Он улыбнулся, наклонил голову влево и посмотрел на неё немного снизу вверх. Она ответила смущенной улыбкой, и он ей показался шалящим мальчуганом. Мужчина, словно угадав её мысли, медленно-медленно наклонился и коснулся губами её губ. Она улыбалась. Он ещё раз поцеловал её. Отстранился и положил ей обе руки на плечи. Она сделала то же.
Их, словно тянуло друг к другу неведомой силой, и уста слились в долгом прощальном поцелуе.На улице стемне ло.
Машина вновь медленно покатилась, доехала до той же остановки. Распахнулась дверца и из неё вышла женщи на. Она улыбалась и в темноте её глаза отражали крас- новатый свет, горевшей напротив рекламы.

       

       



       

       П Р И З Р А К

       1974г.

Я хочу рассказать историю, слышанную мной от одного из моих знакомых. История небольшая, тем бо- лее, что я помню лишь суть. А потому подробностей будет немного.
Мы сидели в гостинице. Был вечер и шёл дождь. И стали мы вспоминать всякое-разное.
Гранье начал первым:
- Помню такой же вот тёмный, дождливый вечер и тоже в отеле я был. Постучали в дверь. Я открыл.На по роге стоял высокий молодой человек. С английским ак- центом он извинился и сказал, что в такой жуткий ве -чер неприятно оставаться одному и попросил состави- ть ему компанию. Я пригласил его в номер. Это был Ри чард Мэллор. Остановился он в соседнем номере на целую неделю. Мы разговорились о ночных страхах и он спросил,
- А вы верите в привидения,Ксавье? Я засмеялся и да- же пошутил над ним.
- Ну, Ричард, вы ещё и суеверны, как старуха из Лио- на.
- Нет, а серьезно? - продолжал он.
- Конечно же, нет.
- Ну так хотите, я вам сейчас кое-что расскажу и пока- жу, -и он вылупился на меня так, что неприятно стало. У меня, откровенно говоря,колени задрожали и душа в пятки. А ветер как взвоет за окном, дождь ещё ярост- нее стал колотить в стекла. Но неверие и любопытство заставили меня поинтересоваться,
- А ну-ка, попробуйте.
-Вы живое или мертвое привидение хотите видеть? - спросил Мэллор.
- Мне безразлично.
- Тогда начнем с живого, - и он вновь жутко уставился на меня и заговорил, да так монотонно и нудно,
- Вы любите одну особу. Она маленького роста, очень смуглая, с черными-черными глазами. - Она вас тоже любит, Ксавье, но думы у неё... впрочем, вы сейчас увидите.
- Я от страха закрыл глаза. Когда открыл, дождь всё так же яростно колотил в окно, ветер выл с неистовст- вом и злом, единственная свеча дрожащим пламенем освещала также мой номер, но Мэллора не было. Я ещё сильнее перепугался, если по правде.
Вдруг слышу стук. И тут я совсем забыл о Ричарде, о том, что холодный ветер и вообще обо всем. Я открыл дверь. Это была Рози. Я не удивился, ничего, только сказал:
« Проходи, Рози, я так соскучился».
Она сняла плащ, прошла и, также молча села в кресло.
Я принес шампанское, яблоки, два бокала,сигареты. Мы смотрели друг на друга, как безумные. Я видел ра- дость и боль в её взгляде. Она заговорила первая,
-Ксавье, обними меня, нам так мало осталось быть вме сте.
Я остолбенел. Я стоял и не верил своим ушам, хотя, кля нусь, именно это услышали мои уши.
-Рози,я бросился к её ногам, - дорогая, что ты такое го- воришь? Я через полтора месяца вернусь и всё будет как прежде. Неужели ты не веришь мне?
Она плакала. Плакала и шептала:
- Нет, Ксавье, через час я тебе все расскажу.
И клянусь всем святым, я понимал, что это мираж, что она здесь, но не считал это сверхъестественным. Мне действительно в голову не приходило, что это страшно. Я был уверен, что она пришла, ибо соскучилась.
Мы предавались сначала неистовствам - каждый сво- их мыслей и слов. Но потом неистовство любви заглу- шило в нас всё.Я целовал её, любовался её прекрасным смуглым телом в свете единственной свечи и испыты- вал непреодолимое желание нарисовать её. Но у меня с собой не было ни холста, ни красок. Она дарила мне самые нежные поцелуи, какие я только испытывал. Я ласкал её тело и ни о чём не думал. Она заполнила сво им существованием весь мир. Я вкушал миндальную сладость её груди, непонятную соль её глаз и огонь лю- бящих меня губ. Я не совру, если скажу, что это была единственная ночь в моей жизни, когда я испытал са- мое наиполнейшее наслаждение в любви ( хотя и до этой ночи я неоднократно был с Рози). Но эта ночь бы- ла единственной и неповторимой. И всё же, помимо счастья, я испытал и бешеную боль, скорбь, несчастье и страх.
Мы лежали, и,казалось, она засыпает.Её губы были по- луоткрыты, руки и ноги разбросаны, лицо дышало теп- лом и детской умиротворённостью. Вдруг глаза её отк- рылись и неподвижно застыли. Неведомый ветер зако- лыхал пламя свечи и потушил его. Но и в темноте, в кромешной тьме, я видел эти безумно-мёртвые глаза. Я нагнулся и коснулся их губами. О, ужас! Они обожг- ли меня льдом. Я поцеловал её уста, но и они были про- хладны и тверды , словно камень.
- О, она пришла, чтоб умереть здесь, - воскликнул я, почти обезумев от страха. Она не шелохнулась. Я хотел её поднять с постели. О, если вы когда-нибудь пыта- лись поднять мёртвое тело... Но это ещё не так страш- но. А вот, когда знаешь, что это тело только что, десять секунд назад, было тёплым и нежным... Я думал – сой- ду с ума.

Я отскочил от постели и наткнулся на человека у стены. Но это оказалось зеркало. За окном уже едва-едва серело. А дождь не переставал. И в тот момент, когда я готов был совершенно голый выскочить в ко- ридор, я услышал:
-Гранье!
Я остановился, словно проглотил лом и не мог поверну- ться.
- Ксавье, - повторила Рози и соскользнула с кровати, прежде, чем я осмелился повернуться, подошла ко мне, взяла меня за плечи, повернула к себе и приник- ла всем телом ко мне, дрожащему от страха.
- Ксавье, я сейчас ухожу. Это наша последняя встреча. Считай, она была наяву. Но, прежде, чем уйти, ядолж- на тебе многое сказать. Она стала поспешно одеваться, а я последовал её при- меру, хотя у меня столь быстро не получалось, как у Ро зи. Я сел в кресло. Она сидела напротив.
- Мой милый. Я люблю тебя. Люблю также безумно. Мы сумасшедшие. И все-таки, мы расстанемся. Ты видел, я сегодня умерла.
Я содрогнулся. И только теперь заметил, что свеча го- рит в своём углу на журнальном столике. Когда она загорелась? Ума не приложу.Во всяком случае,Рози её не зажигала. А Рози продолжала,
-Да, умерла сегодня в нашей любви. До тебя я любила одного мужчину. Имя его Рейн. Вот он, - и Рози выну- ла из кармана жилета портрет красивого немца с яст-ребиным взглядом. Я его любила всегда. Сейчас я от те бя ухожу к нему. Это наше прощание.
Я не мог отвести глаз от этого портрета. А немец, клянусь, улыбнулся и подмигнул мне. Я так и подско- чил. Он даже что-то сказал, похоже (я понял по губам, так как голоса не было),
-Осёл.
Я вытянул шею, настолько притягивала меня эта красивая немецкая рожа на портрете. Это походило на магнетизм.И, о, боже, его лицо превратилось в лицо Мэллора, и его губы прошелестели,
-Верь мне.
Дальше я не помню, что было. Я лишь увидел, как Рози легла под одеяло, покрывшись с головой, и стала уменьшаться. Ветер рвался за окном – казалось, вот-вот побьет стёкла.

       Когда я пришёл в себя, уже никого не было, и ниче- го. Хотя на простыни я нашел маленький кусочек вос- ка от той самой свечи, что стояла в углу. Этот кусочек формой походил на слезу. Я заплакал. Я долго плакал, а, подняв голову, увидел смеющееся лицо Ричарда Мэл лора
- Теперь ты веришь? - словно ничего не произошло, сказал он.
- Н-не зна-а-аю, - прошептал я, захлебываясь слезами, - но это правда?
- Да, - смеясь, отрезал Ричард.
       Ha следующую ночь я не рискнул остаться в той же гостинице и даже в том же городе.
       Однако, когда я - через полтора месяца вернулся до- мой, я встретил Рози в кафе. Она сидела за столиком с премиленькой блондиночкой. Увидев меня, она смущё- нно кивнула. Я сел через столик. Она всё время посма тривала в мою сторону, И вдруг я ужаснулся. К столи- ку подошёл красивый немец с ястребиным взглядом. Он что-то спросил у Рози. Она покраснела и что-то, по-видимому ответила. Глоток виски так и застрял у меня в горле. Я напился вусмерть этим вечером. А когда осмелился пригласить Рози на танец, (мы танцевали молча), под самый конец, когда я подвёл её к столику и к её проклятому немцу, этому самому Рейну, она ска зала «Я любила тебя. Мы – сумасшедшие».
С тех пор я её не встречал ни наяву, ни призраком.

30.07.74г.
Kazan


















       Б Р Е М Я

СТРАХ
1975г.

       Они шли навстречу друг другу со страхом, с опаской, с оглядкой на прошлое, которое воспоминанием угнез- дилось в их существах. Каждый соизмерял своё с нез- накомым "своим" другого, каждый старался понять другого через себя, свои собственные понятия, собст- венный опыт, собственное эгоистическое Я.
       Ни один из них не полагался на какую бы то ни было веру - ни свою, ни чужую. И единственное, что их бо- лее всего объединяло в этом движении навстречу – неу мение лгать.
Со стороны они походили на двух любопытных собак, каждой из которых хотелось обнюхать другую и, кото- рые, в одно и то же время, зло и с опаской, скалили зу- бы одна на другую, давая понять, что «Я - есть некая угроза для тебя».
Осторожные разговоры на самые безобидные темы да- вали пищу для размышлений, для оценок; повод для уязвления самолюбия другого, для желания показать «Я есмь выше тебя».
И с каждым днём оба, все сильнее чувствовали потреб ность во встречах, в бесконечных, относительно споко- йных спорах; не понимали они главного - внутреннй мир одного есть, пусть не полное, но отражение внутре ннего мира другого; что они не похожи на окружаю- щих, что им обоим присуще глубокое, тонкое мышле- ние, стремление познать то, что мало интересовало дру гих.
       Иногда их взаимные колкости доходили до обидного и, когда она обижалась, он с горечью говорил: «Обида – форма утверждения своей правоты».
Она улыбалась, виновато, по-детски. Они считали, не без оснований, что спокойствие, а вернее, невозму- тимость, есть излишняя трата нервов на то, чтобы не выдать своё возмущение. И это возмущение проявля- лось всё чаще, во внезапном умолкании того или друго го, в запальчивых высказываниях, в негодующих жес- тах.
       Оба они страдали, но оба считали, что страдание – самобичевание собственным эгоизмом. Потому - ни один не сознавался себе в своих страданиях.
Она в душе раскрывала свои объятия ему и требовала, чтобы силою этих объятий был сжат он. Он в душе под трунивал и над собой, и над нею (чувствуя её влечение к себе), издевался злыми шуточками и желал, чтобы она как можно сильнее любила его. Ему нравилось, ког да его любили. Тогда он сам мог созерцать себя в чувст вах с высоты своего самолюбивого разума. Он удивлял ся собственной безрассудности, пылкости, желаниям.
Как-то, проснувшись, он вдруг понял: ему хочется сломить её волю, её интеллект, её замкнутость и прони кнуть в недозволенное, узнать - кто эта женщина,каки ми именно мыслями набита её рыжая голова? Что скрывает чуть приглушённый блеск зеленых, слегка прищуренных глаз? И, в конце концов, узнать, почувс твовать её тело.
       Эти мысли настолько овладели им, что он не подумал даже, не хочет ли она того же? Или позволит ли ему то, чего он так жаждал, впустит ли его в мир своей души? Однако, он всегда раньше делал - потом думал. А пото- му, через каких-нибудь полчаса уже звонил в ее дверь.
- Привет!
- Доброе утро, - едва слышно отозвалась она. И стран- но так улыбнулась. Ведь она давно хотела, чтобы он сам однажды пришёл и склонил перед ней голову, че- го он, впрочем, не знал.
- Ты мне нужна.
- Вот как! - она удивилась, но для него.
- Да, нужна...
- Ты хочешь сказать - я должна быть твоей?
- Именно, это.
Она дерзко рассмеялась ему в лицо. Его зрачки мет нули гнев пополам с обидой в зелень её глаз. Она вновь рассмеялась. Смех резко сорвался. Зрачки её чуть рас ширились. Моментально, она слишком чётко рассчита- ла соотношение сил. Она заранее ждала этого прихода и, именно этого (пусть не в такой форме) заявления. Он же лишь знал, чего он хочет, а как она отреагирует - не подумал.
Её смех и внезапное молчание сбили его с толку и по- вергли в смятение.
- Ну что ж, проходи в ванную, раздевайся, мойся... я буду ждать в постели. А в десять пойдем завтракать в кафе. Он взглянул на часы: половина восьмого. Только сей- час сообразил - ещё очень рано, хотя солнце весело под глядывало в проемы между штор.
Он вымылся и вновь облачился во всю амуницию,даже галстук поправил перед зеркалом, проходя в комнаты.
Она лежала лицом к стене, однако,едва он вошел, спро сила,
- Почему же ты одет?
Он смутился. Наконец, догадался - туфли громко сту- чат.
- Я... я сейчас, - Он присел на край кровати.
«Какой я дурак! Как-то всё нелепо.На кой черт яздесь?»
- Раздевайся, - она говорила тихо и требовательно. Он, нехотя, вяло стал стягивать брюки, рубашку...
- Что ж ты сидишь? По голосу он понял - она улыбается.
«Идиот», сказал он про себя и юркнул под одеяло, утк- нулся лицом в подушку. Она ждала. Её горячее тело щедро одарило его теплом. Он придвинулся к ней. Коснулся её бедра - своим. Но никакой реакции ни в его душе, ни в теле. Он чувствовал, как лицо его крас- но, руки и ноги - горячи, отчего-то тошнит.
Она сжалилась. Повернулась сама.
- Ну, что же ты? - сказала с легким укором, как ребен- ку, – Ну, иди сюда, - и, нежно обняв сотрясающееся уже от неслышных рыданий тело, прижала к себе. Он сдерживался, как мог, однако сознание его нерас- чётливости, слабости перед этой женщиной унижало его, оскорбляло.
«Я сам себя наказал, сам, сам...»
Он украдкой коснулся губами её щеки, шеи... Она сделала вид, что ему удается делать это незаметно.
- Смешной, - сказала она, когда он,успокоившись уже, засыпал. «Смешной, смешной, смешной...» эхом отозва лось в его мозгу. Их глаза встретились.
- Ты спал?
- И да, и нет. Но почему смешной? - спросил он и понял нелепость своего вопроса.
Она не ждала, пока он ещё что-нибудь скажет,не жела ла разрешить ему второго подобного вопроса.
- Да потому, что ты сам на себя обиделся. К тому же, я думала, ты не такой. Твоё «ты мне нужна» не вяжется с тобой. Ты имел в виду - вообще, я же поняла в настоя- щий момент. Я виновата, прости.
...Стенные часы пробили десять.
Эта необдуманная выходка сыграла ему неплохую слу- жбу, хотя он себя и считал униженным. Её воля, её ин- теллект были сломлены (это можно было бы сказать и о нём), так что оба получили именно то, чего желали.
Они без стеснения, во время занятий любовью, расска зывали друг другу своё прошлое, о своих бывших при- вязанностях. Каждый ревновал другого к его прошло- му и утешал себя тем, что даёт повод к тому же чувст- ву собеседника рассказом о своём прошлом. Однако, эти рассказы были и осторожны, что, впрочем, ничуть не умаляло их истинности.
Она была старше и чувствовала эти шесть лет разни- цы. Он вглядывался в её зеленые глаза , они его умиля- ли, и он часто целовал её в уголки глаз. Он болтал о зыб кости людских отношений, о преходящем характере су ществования, о бестолковых утехах этой жизни, следя за её зрачками. Она щадила его: многого старалась не замечать, многое - прощать, нежеланное - не видеть.
Этим она лгала, теша его самолюбие.Но иногда она бы- вала безжалостной, как и должно быть женщине. Тогда она заставляла его думать, краснеть, болеть. Но, это было неплохой профилактикой для его нервов и то- го же самолюбия.
       Он стал свидетелем и участником небольшой подлос- ти (по крайней мере,этот случай для него был подлос- тью и ни чем иным).
Однажды он зашёл к одному из своих товарищей.
- Привет. Ты всё дрыхнешь?
- Да вот, только встал. Не ночка была, а какой-то сон. Я новые стихи написал. Пригласил к себе одну знако- мую - поверенную во всех моих творениях. И когда она уже собралась уходить, я захотел её. За шесть лет ещё ни разу такого желания к ней, понимаешь? Я ей так и сказал: "Хочу тебя". Она покраснела, одарила меня не то жалостным, не то осуждающим взглядом. Словом, я чуть не заплакал. Она осталась. И знаешь, я в ней буквально утонул. Утонул в её ласках, в тепле её тела, в её желании и умении любить. У меня с женой так не было.
Они выпили по чашке кофе.
- А ты как? - спросил его друг, - Давно тебя не, видел.
- Как? Обыкновенно.Кажется,женюсь, однако ещё сам толком не знаю.
- Ты же зарёкся!
- И что же? Теперь одному жить что ли?
- Да нет. Пожалуй, ты прав, женись.
- Не знаю. Но она меня любит.

Когда он пришел к ней, она уже ждала. Они долго пили кофе, курили, спорили по каким-то малосущест- венным вопросам, и он спросил:
- Как ты вчера время провела?
- Нормально.
- А я ничего вчера не сделал, что наметил. Право,следо вало бы идти с тобой. Знаешь, я сегодня был у Алекса - это мой давний друг. Давно мы с ним не виделись. Он уже женат. Последний раз я его два года назад видел. Мы с ним когда-то такое вытворяли, эх!
Услышав это имя, она вся подобралась и пристально посмотрела ему в глаза. Ведь именно она вчера была у Алекса. Какая опрометчивость! Как судьба каверзна в своих шутках. Общий знакомый. Ха-ха!
       Они теперь оба лгали друг другу. Он ей своей неосве- домлённостью, она ему своей непосвящённостью.Хотя, посвящены были оба. Он был доволен всем и собой, в том числе. Она была удручена. Ведь это измена. Однако измена непроизвольная. Она любит его и при- чём тут Алекс? Причем? Но факт. Зачем ей это нужно было? Господи. Идиотство. Ах, ей просто не хотелось обидеть старого друга. Это же... это сделка. А он этого не терпит.Любой компромисс для него подобен позору, смерти. Рано или поздно - он узнает. Она ему рассказа ла. Всё, до мелочей. Он такого не ожидал и не ожидал чистосердечия в признании. Он с ужасом смотрел на неё и ломал голову над тем, как ему теперь поступать.
       В этот вечер он ушёл. Уходя, не хлопнул дверью, не отдал своё тело, свои мысли во власть ярости. Он толь- ко сказал, - Я сегодня не любовник.Приду завтра, в это же время.
Она плакала, она кляла себя и небо. Она боялась поте- рять его.

И ЧТО ЖЕ?

       Он лежал на смятых простынях, уткнувшись в поду- шку. Она гремела кастрюлями на кухне.Ей было прият но вставать раньше, готовить для него, а потом, тихо- нько подойдя к кровати, поцелуем в ухо будить.Он взд рагивал и просыпался. Ей нравилось заботиться о нём, как о маленьком, перебирать его крупные кудри. Она любила этот необычный красный контур губ, огромные коровьи глаза с загнутыми ресницами. В профиль он напоминал древнегреческие статуи.
Они знакомы около года,и всё это время она любит его безумно и каждый день - по-новому.
       Он знал, что сейчас она подойдет, поцелует его в ухо, улыбнется и скажет - вставай, Аполлон.
Последнее время его раздражало подобное обраще- ние к себе, но он не мог ей об этом сказать, боялся оби деть. С каждым днём он всё отчетливее ощущал глухое раздражение. И, чем сильнее оно было, тем неистовее он был в любви и тем более обходителен становился с ней. Она догадывалась, что с ним что-то творится, однако не могла себе объяснить, хорошо это или плохо, и неясный болезненный страх закрадывался в её созна ние. Он всегда приходил в одно и то же время, после работы, никогда не задерживался и, лишь иногда, по два по три дня, не появлялся. В эти дни он бывал у ма- тери.
       Она нередко встречала их на улице.Их сходство пора жало. Однако же, нельзя было сказать, что это сын и мать. Она была так красива и так молодо выглядела, что не замечалось двадцати лет разницы в их возрасте Она немножко ревновала его к матери, где-то глубоко в себе и, даже сама не очень это сознавала. О её сущес твовании мать догадывалась, но её не знала.

Он уже давно проснулся. Первое ощущение после сна - гадкая тоска пополам со злом. Он злился на себя, на неё, на эту комнату, на звяканье кастрюль, на смятые простыни... Ему было противно. Ему не хотелось, что- бы она подошла и поцеловала его в ухо. Ему не хоте- лось его любимого кофе без сахара.Ему ничего не хоте- лось. Его зло перешло в отчаяние. «Зачем я здесь? Кто она мне - жена? Не дай Бог! Что ей от меня надо? Зачем она меня любит? Ведь я её не люблю, как не любил никого, с кем мне доводилось спать. Я легко увлекаюсь, но чем легче победы, тем скорее мне всё надоедает.
Почти год... почти год мы вместе. Так много и так ма- ло». Он обычно не выдерживал больше трех-четырех месяцев
Она подошла к постели и, он протянув к ней руки, уткнулся лицом ей в теплый живот.
«Господи, она такая нежная, хорошая. Она мне отдаёт всю себя... Да, всю. Этого-то и не должна была она де- лать». Когда он чувствовал, что его боготворят, что пе- ред ним готовы преклоняться, его лёгкая ироническая насмешливость сначала переходила в такое же лёгкое раздражение, потом в неодолимую апатию и, в конце концов, глухое раздражение завершало жуткое отвра- щение, необъяснимое, но явное.
«А, может, я её всё-таки люблю ?» - думал он, прижав- шись к ней.«Люблю.Ой, какая абстракция! Но ты же её любил. Не знаю. Может быть, и любил. И вот теперь. Боже мой!»
Завтракали молча.
Заглянув в стакан кофе, он улыбнулся. Она не сумела и не смогла бы понять этой странной полугрустной- по лурадостной улыбки. А он подумал : « И, что же это я? Ведь послезавтра уеду. Я ей ничего не обещал, ни в чём не клялся. Мы вообще никогда не говорили о буду- щем и жили только настоящим. А вдруг спросит? Ска- жу - не знаю. Я ведь действительно не знаю, приеду ли сюда опять. Она же, не знает, что я уже вот полгода, как выколачиваю себе место в центральном журнале.И не должна знать. Незачем.
- Мой Аполлон, о чём это вы?
Его вновь охватило глухое раздражение, и он решил от ветить ей, впервые за всё время их совместной жизни, в тон.
- Да так, ничего, Афродита. Сам себя не пойму.
Она уловила иронию в его голосе и, кажется, даже раз- дражение.
- Послушай, ты меня ещё любишь?
Он недоуменно посмотрел ей в зрачки, увидел в них своё отражение и вновь улыбнулся.
- Я серьезно, - продолжала она, - так, как любил рань- ше?
- Не знаю.
По её телу пробежала мелкая дрожь,страх неопределён ного переполнил всё её существо, внезапная обида под катила слезами к глазам.
Он встал, обошёл стол, взял её за плечи.
- Ну что ты, глупышка?
- Это конец, - шепотом сказала она.
- Конец? - задумчиво вторил его голос. Что он мог отве- тить. Сказать да - жестоко; нет - ложь. Промолчать? Она ждёт.
- Мы посмотрим на ваше поведение, - попытался отшу титься он.
- Нет! - вскричала она и уткнулась лицом в его горячие ладони. Она целовала его руки, рубашку, обвила рука- ми его талию и, прижав к себе, упрямо заговорила.
- Нет. Ты приедешь ко мне. А если нет - я к тебе. Ты не можешь меня так бросить, не имеешь права.Ты –под- лец! Понял? Но я люблю тебя, ты мне нужен. И поверь, я найду в себе силы отстоять своё чувство...
Он стоял в растерянности и не знал, куда деть ру- ки, глаза, самого себя. Ему было и обидно (обидно за неё), и страшно за ту неопределенность, которую он сам посеял в их отношениях, и больно; и всё-таки он знал, что это - лишь момент.
Он поцеловал ее.
- Ещё, - потребовала в исступлении она, - ещё, ещё... И он целовал...
- Я хочу, чтобы было больно, - бормотала она,впившись губами в его шею...
«Я не должен», думал он,пьянея и чувствуя собственное бессилие перед своим разумом.
И подхватив её на руки, он направился в спальню. Они терзали друг друга в неистовстве страсти и нас- лаждения,они мучили каждый другого,желая получить ещё большие муки. Она рвала пуговицы на его рубаш- ке, не в состоянии её расстегнуть... И сорвав её с плеч любимого, простонав от горя и изнеможения, потребо- вала – « раздень меня».
И он повиновался. Повиновался голосу страсти, голосу женщины, будившей в нём эту страсть.
       Часы их любви всегда походили, а вернее, были ис- тинным безумством двух животных, сгорающих в огне страсти.
Но каждый из них горел,в своей собственной, стараясь вызвать ответную; чувствовал, что та - другая страсть сильнее его.
Проснулись они вечером. Им нечего было сказать друг другу. Он чувствовал отвращение к себе. Она чувство- вала лишь слабость и тупую боль в животе.
Он вспомнил женщин, которые были у него до нее. И стало обидно, что они так сразу в него влюблялись. Отдавали себя ему без колебаний и страха.Но странно: те, прошедшие часы любви, были какими-то воздуш- ными, призрачными, светлыми. Всегда говорилось не всё. Что-то умалчивалось, всегда они и он умели дога- дываться, молча понимать... Здесь же было всё иначе. Всё чистое и грязное было перемешано. Возвышен- ность и пошлость, вознесение и падение, наивность и цинизм, интеллект и животная страсть... Впервые в жизни она была верна одному мужчине. Верна до моз- га костей, по собственной воле.
Они знали друг о друге всё. Они давно уже пережили больную ревность к прошлому другого, давно простили друг другу всё, давно смирились с этим прошлым. Но теперь есть настоящее. Ему оно казалось ненужным; ей - необходимым.
Она провожала его спокойная,уверенная в своих силах дождаться его возвращения.
- Счастливо, Аполлон.
На этот раз его не охватило раздражение, не показа- лось кощунственным её "Аполлон". Было её жалко
       П Р О Р О К

       1974г.

Да, свершится воля твоя!


       Я открыл входную дверь. Полумрак комнаты неско- лько успокаивающе подействовал на меня.
-Ну, вот!- выдохнул я, снимая пиджак и швыряя его на кресло, - Вот и я.
Из зеркала на меня смотрел худощавый, высокий муж- чина в белой в голубую тонкую полоску рубашке и цветастом широком галстуке.Я подошёл поближе. Бес- покойно блестящие глаза всматривались мне в лицо. Я тоже, в свою очередь, рассматривал Его. Широкие бро ви, прямой греческий нос... А где я эти глаза видел? Кого они мне напоминают?
Ах, да, египетский разрез, тьфу ты, - и Он яростно плю нул в меня. Я почувствовал, что дело плохо кончится, тем паче, мы оба оплеваны и, хотел было уйти Но нет. Я стоял и смотрел. Он стал снимать рубашку, потом и майку. Я вновь присмотрелся. Мускулистое крепкое те ло. Однако тонкое, стройное. Мы уставились друг на друга. Определенно, мне нравились его наглые египетс кие глаза. И кудри крупные,словно завитые темно-каш тановые локоны, свисающие на плечи. Почему он не постригся? Да и побриться, как следует, не мешает. А он даже красив. Как я раньше не замечал? И лет ему, должно быть, как мне - двадцать семь.
       Я скептически взглянул на своего двойника и отпра- вился в ванную. После душа и пары бокалов крепкого пива мне стало совсем хорошо. Я прошел в спальню.
- Добрый вечер.
- Добрый вечер - прошептала она и посмотрела на меня сразу из всех четырех углов комнаты.
Я не стал ждать, когда она начнёт меня спрашивать, ибо она никогда не спрашивала, а лишь молча делала своё.
- Почему я такой? А какой, такой ? Ах - грустный. Я был сегодня на банкете. Был совсем один, то есть - без пары.


Да, я много пил и много смеялся. И даже плакал, когда спрятался от всех в туалете.У меня с утра бурчало неп- риятно в душе, как бывает бурчит в желудке. И стош- нило меня из души также противно, как тошнит из желудка. Всю эту словесную и мысленную рвоту я оставил в том же туалете.

       Откуда такое состояние? О, оно перманентно, хуже того, вечно.Периодически оно настигает меня в самый неподходящий момент, и в этом виновата Ты одна. Да, ты - и никто больше. А знаешь, что я вспоминаю сей час? Нет? Хочешь, чтоб я поделился? Хорошо. Я вспом нил нашу первую встречу. Лет двенадцать назад это было. У меня и усы тогда не росли.
       Я давно мечтал тебя встретить. Ты рисовалась мне са мой прекрасной в мире. Я мечтал, что, едва встречусь с тобой и - стану счастливцем, чёрт бы тебя не видал. Я желал дарить тебе самые страстные и нежные поце- луи и ожидал того же от тебя. Я хотел самых пылких с тобой объятий. Ты снилась мне в нежно-голубом проз- рачном платье, с небесными глазами и божественной улыбкой. Я даже был уверен, что своей щедростью и справедливостью ты мне подаришь славу. Аlas ! Всё случилось совсем не так.
Мы встретились.Ты действительно показалась мне пре красной. Первое время, то есть несколько месяцев, я был действительно безмерно счастлив. До одурения, прямо-таки. Я дарил тебе самые страстные и нежные поцелуи в самом, что ни на есть человеческом исступ- лении, а ты в это время воздерживалась возвращать их мне. Я обнимал тебя, стискивал в своих объятиях и даже полагать не мог, что ты ускользнешь из них, что не распрастаешь передо мной своих безумных рук. В первый день на тебе было нежно-голубое платье, но уже к концу недели оно стало ядовито-желтого цвета. Твои глаза к первому же вечеру оказались чёрными, огненными, всепожирающими цыганскими глазами, и ты никогда не улыбалась. Ты только смеялась: сначала тихо и лукаво, потом всё громче и злораднее. А вместо славы я получил цепкие объятия несправедливости, очень неприятный пинок под зад и кучу всевозмож- ных предостережений.
Ты сделала меня слабым и скептичным. Ты убила во мне всё юношеское, чистое и попыталась воспитать во мне цинизм, утилитарность и расчетливость.
Но, благодарение богу, тебе не всё удалось. Теперь я циник и скептик. И хотя я живу с тобой, в тебе - я ещё не стал расчетливым и подлым.И думаю, не стану тако вым.
Ах, ты постараешься!? Не стоит. – Да, я потерял веру в себя, да и в других. Но я ещё лелею в душе са- мую скромную надежду, не стать таким, каким ты сде лала многих до меня.
Я дивлюсь - ведь ты стара, хотя не лишена прелести, хотя и выглядишь слишком молодо.Ты жестока и неуч тива, ты не умеешь сдерживаться, ты не умеешь да- вать, - только берёшь и ещё просишь благодарности?! Да пропади ты пропадом! И ко всему прочему, Ты ещё и невозможно ревнива. Ты знаешь, что я никогда тебя не брошу, ибо безумно люблю, хотя могу иногда изме -нять. Ты же можешь оставить меня и никогда не пожа леешь о том, не вспомнишь о моей любви. О, неблаго -дарная!
Я ведь тебя раскусил. Понимаешь? Ты ублажала лишь круглых дураков, тупиц и бездельников. Ты им дарила все свои прелести, раздаривала щедроты. А таких, как я - ты бьешь. Больно, по лицу. Ты радуешься, когда ви-дишь их слёзы и беспомощность перед тобой. А мы слишком горды, чтобы признать эту беспомощность. Вот ты и одариваешь тех - слабых, кто сразу сознаёт- ся в своей несостоятельности.Ты мировая проститутка , торгующая собой за человеческие слабости и леди, не допускающая к себе в постель гордецов.»
       Я умолк. А в комнате царило безмолвие. Я вышел из спальни и вновь встретился с двойником. Его лицо ста ло бледным, глаза заблестели каким-то нездоровым блеском, белки покраснели, теперь он даже сутулился. Его египетские глаза смотрели на меня с такой грус- тью, что мне стало его жаль. Я ушёл на кухню. Холодный мускат оказал наиприятнейшее действие, и я сказал, - Хватит!
Закурив, я вернулся в спальню.

« Ты вечно молчишь, когда я пытаюсь тебя обвинить. Но как бы я ни обвинял, я всё едино безумно, не то, что люблю - это не то, но влюблен в тебя. И так будет всегда. Ты это знаешь. Я страшно хочу тебе верить, а ты рушишь мою веру, я хочу любить, а ты не даешь. Я хочу лишь очаровываться тобой, а ты на каждом шагу разочаровываешь меня. Это ли справедливость? Я не стану делать глупостей. Я не оставлю записку на столе и не покину тебя. Но я так хочу хоть капельку счастья, которое бы ты мне подарила. Понимаешь, хо-чу! И вот, проклиная тебя, я люблю тебя. И говорю лишь «Спокой ной ночи, моя прекрасная женщина, моя 6удьба».
И завтра я вновь хочу увидеться с тобой. Будь то в ра -дости, будь то в беде. Я люблю тебя, ибо тебе ещё и имя - Жизнь.
Спокойной ночи!
30.07.74г.
Kazan







       ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
       1975г.


 Он этого дня не ждал. Не ждал, потому что некогда было, потому что знал - не до него будет, как не было пер спектив: потому что готовился к отъезду. Это был день его рождения.Он оказался печальным.Оказался днём хло пот и слез. Настало утро. Шёл крупный-крупный лохма- тый снег. На душе было мягко и тепло. Он сорвал пальто, нахлобучил шапку и помчался к ней. Она вышла навстре- чу, улыбаясь, поцеловала его, - Ты пойдешь со мной? - Куда? - она удивленно приподняла брови.- За билетом, в кассы- Нет.- Это "нет" было больше, чем категорично, жёстко и ясно. Он посмотрел за окно. Снег сыпал мелкой крупой. Часто-часто. Так, что всё застилал, словно дым- кой. Он ушел. Что ж, ей действительно некогда - учить надо – послезавтра - экзамен. Да и побаливает она. Что зря таскаться по улице: ещё заболеет сильнее. В кассы попал к началу обеденного перерыва. Час стоял. Хотелось есть. Немного кружилась голова. Чувство пред стоящей дороги заставляло испытывать неприятную внутреннюю дрожь. Наконец билет похрустывал в кар- мане. Теперь в мастерскую, узнать, как там насчёт часов. Он вдруг вспомнил, что квитанция осталась у неё. О ! Надо срочно ехать к ней. Такси резко затормо зило у подъезда. Её дома не было. Он поплелся в обще- житие. Включил проигрыватель. Джо Долан напомнил о ней, Новый год, её улыбку. Под ложечкой посасывало. Однако, при воспоминании о еде, делалось противно. Он сгрыз пару яблок. Сосать перестало. Он долго лежал на постели. За окном стемнело. «А вдруг придёт?» Но она не шла. Терпению пришёл конец. Он вновь отправился к ней, настойчиво позвонил в дверь. Она вышла и, вновь, улы- баясь. Почему-то было не по себе. Он сидел, уставясь в одну точку. Она подошла, поцеловала его, дала ему игру шечного, жёлтого цыпленка. – Хочешь, расскажу про цыпку что-то? - Нет, - пробормотал он угрюмо. Он не знал, куда девать руки и глаза. Потом встал. Как-то неловко подошел к двери, снял пальто с вешал- ки , взял в руки шапку, - Я, пожалуй, пойду, - он почувствовал, как винова- тый тон его самого смутил. - Подожди, я с тобой. - Но мне надо зайти ещё в пятое общежитие. - М-у-гу, - пробормотала она, одеваясь. Они вышли в зимний, теплый вечер. Шли молча. Напря- жение росло. Он вдруг почувствовал, что из души воро тит, что молчать больше не может. - Ты бы не пришла? - он сам едва услышал свой воп- рос. - Да. - Я так долго ждал. Ты останешься у меня? - Нет. И опять так категорично… - Зачем ты идешь тогда сейчас со мной? Она промолчала. Он повернул её к дому. Зашли в подъ езд. Она направилась к двери. Он остановился на лест нице. - Пойдем, - невесело улыбнулась она. - Нет. Я хотел побыть с тобой наедине. - Ну, как хочешь. Она была внешне спокойна. Внутри у него все перевер нулось, разом – боль,обида и горечь захлестнули душу. – Иди, – он говорил очень тихо, - но прошу, не мучь ме- ня, не приходи, не подходи ко мне до отъезда. Я еду послезавтра утром. Он повернулся и вылетел, как ошпаренный из подъез- да. Вслед ему вылетело за дверь: «Ха, я ли первая при- ходила». Он на мгновение остановился. В какой-то миг вспомнил всё. Он всегда приходил первый. Он её любил. Всегда внутренне считал себя виноватым и приходил. Очнувшись, он быстро зашагал прочь. - Стой, остановись! - истошно донеслось до его, затем- нённого воспоминаниями сознания. Она подбежала к не му, схватила за плечи и повернула к себе. - Подождии, я буду с тобой, я хочу тебя. Хочешь, пошли к тебе? Её смуглое лицо было до боли неузнаваемым, но род- ным и, столько горечи и несчастья было в нём… Он ощутил горячие струйки на щеках. Её уже не было. А до сознания только теперь дошли слова: « Ты не хочешь? Что ж…» Это был упрёк, страшный, жесто кий, несправедливый. Он шёл, качаясь. Душили слёзы. Казалось, что-то свинцовое попало в желудок и перекатывается-пере- катывается.
       Застегнувшись наглухо в спальном мешке, он пла- кал. Эти слёзы невозможно было сдержать. « Всё – это конец. Но я же люблю её. И я жесток в своей любви не меньше её. О! я послезавтра уеду. Уеду в никуда, потому что еду невесть куда. Не зная, что меня ждёт, чем буду жить. Еду искать работу, но не искать лю- дей».
       Он плакал. Ему было стыдно перед собой, перед матерью. Ведь это его день рождения. Ведь мать по- желала ему счастья в этот день, успехов в его иска- ниях, а вернее скитаниях и поисках самого себя – он вчера получил от неё письмо и, бережно вложенную открытку между листков, исписанных крупным, круг лым почерком.
 



       КАК СТРАННО

       1975г.

«Я свободен. Свободен от всех и от всего. Свободен той относительной свободой, которую может иметь человек в двадцать девять лет. Свободен от каких бы то ни было свя- зей, свободен от вечно грызущих мою голову мыслей, от вы бора быть или не быть, ибо я - есть и знаю этому бытию цену. Я - волен делать то, что мне хочется, а мне ничего в данный момент не хочется; я могу быть самим собой и не играть роль неторопящегося, сдержанного человека, ибо я, действительно никуда не тороплюсь и меня совершенно ничто и никто не раздражает. У меня нет женщины… Словом, ощущение такое, будто я только что родился. Но не детёнышем-несмьшлёнышем, а вполне зрелым и приспо собленным к жизни существом.
Солнечные зайчики прыгали по тротуарам и слепили глаза прохожим. Автомобили без конца проносились по улице и, казалось, что зайчики гоняются друг за другом, убегают и прыгают в разные стороны, заигрывая то с домами, то с автобусными будками, то с людьми. Весеннее солнце про- низывало прозрачный воздух и что-то праздничное было в каждой луже, блестящей под ногами, в каждом дереве с набухшими и вот-вот готовыми распуститься почками, в самой атмосфере. Звуки, ясные и громкие наполняли ули- цу. Шум моторов и гудки машин, хлопающие двери и детс- кий звонкий смех, птичье щебетанье и музыка, доносяща- яся из окна на третьем этаже дома напротив остановки... А п р е л ь.
Альберт шёл в распахнутом пальто, руки в карманы, лег- кий влажный ветерок играл его волосами. Вид у него был праздный, светло-карие глаза удивленно и вместе с тем растерянно смотрели на окружающее, и весь его вид напоминал скорее вид ребенка, внезапно оказавшегося в незнакомом городе. Он как-то вдруг, осознал ощущение своей странной для себя свободы и наслаждался им, как можно наслаждаться музыкой или картиной, неожиданно заставшими вас врасплох. Взгляд скользнул по домам, ров- но выстроившимся вдоль улицы, задержался на вывеске гастрономического магазина.

Альберт переходил от отдела к отделу, глазея на прилав- ки, как глазеют мальчишки, попав в магазин от нечего де- лать. Ничего не покупал. Просто смотрел. Ему доставляло удовольствие, вот так, беззаботно бродить, ни о чём не ду- мая, ни о чём и ни о ком не заботясь , ничего не желая.
Он уже испытывал однажды такое состояние, лет семь назад и позже поражался - ужели возможно прожить хотя бы минуту, ни о чём не думая, ничем не раздражаясь, ни о чем не сожалея. Однако, удивление - это уже форма мыш -ления.

Сейчас же, он вновь поймал себя на том, что поражён ны- нешним состоянием. Мысли набегали подобно волнам при боя. Он уже не успевал за ними, путался в воспоминаниях, прошлое более позднее наслаивалось на ранние впечатле- ния.
-Берт!
Его окликнули весьма неожиданно, и Альберт чуть не под- скочил от этого. Он не верил своим глазам – Кристина.
Альберт и Кристина были знакомы лет одиннадцать. Буду- чи ещё совсем юными, они работали в художественной мастерской, там и познакомились. Однажды, на соревнова ниях по красному кресту, перед началом, отправились про- гуляться. Солнце, выкатившись над лесом, подмигивало сквозь кроны деревьев. Молодая зелёная трава буйно кур- чавилась под ногами. Лес благоухал запахами, птицы захо- дились пением. В комбинезонах было жарко. Альберт плюх нулся на траву и растянулся, с удовольствием вдыхая лес- ную свежесть. Кристина присела рядом. Они болтали обо всякой ерунде, смеялись, Альберт рассказывал анекдоты. До начала соревнований оставалось еще около часа.
- Послушай, - обратился Альберт к Кристине, -хочешь знать какой у меня пресс?
Кристина, недоуменно улыбаясь, глянула на него.
- Вот, ставай обеими ногами мне на живот, постарайся найти точку равновесия и прыгай. Я выдержу, - заверил её Альберт, видя недоверчивое выражение на лице подруги. Кристина улыбалась, ничего не говоря. Эта улыбка и её спо койствие, даже,скорее флегматичность,выводили Альберта из себя, а порой он доходил прямо-таки до бешенства. Казалось,эту девчонку невозможно ничем удивить или хотя бы досадить ей.
Тем не менее, она, нисколько не смущаясь, поставила одну ногу на своего спутника, но едва удержалась, когда попы- талась стать второй ногой. Альберт протянул ей руки и она, взявшись за них, стала всё-таки обеими ногами ему на живот.
- Прыгай, - вскомандовал Альберт, - не бойся, вот так,силь ней.
Кристина прыгала и всё время улыбалась, как-то тихо, без- мятежно.
- Ну, что? - гордо вопрошал Альберт, напрягая мышцы, а напрягать приходилось, ибо при своём весе в сорок девять килограммов, ему приходилось удерживать не менее пяти- десяти трех , да ещё прыгающих. В какой-то момент Крис- тина потеряла равновесие и, изо всех сил стараясь удержа- ться, некоторое время балансировала и, опять же, не сме- ясь, а как-то тихо улыбаясь, упала на партнёра.
Её лоб больно стукнулся о нос Альберта так, что он чуть не взвыл. Он сначала весь съежился и ощутил тяжесть тела, упавшего на него. Её лицо - белое, чистое, обрамленное коротенькой стрижкой почти белых волос оказалось над его лицом. Синие глаза насмешливо уставились прямо ему в зрачки. На мгновение Альберт так смутился, что едва не заплакал от боли и еще чего-то смутного и томящего, однако вдруг понял - его волнует близость этого насмешли вого лица. Он обнял Кристину.Её руки гладили его волосы. Они целовались. Долго, упоённо, не желая разжать объя- тий. Какая-то дикая звериная игривость нашла на них, и они сжимали друг друга так, что казалось, переломают кос ти, один другому. Так же внезапно Альберт отстранил своё лицо. Кристина послушно скатилась на траву рядом с ним и они теперь лежали на боку, напряженно всматриваясь каждый в другого, как два зверька только что померявших ся силами, из которых ни один не оказался победителем и, желавших теперь получше принюхаться к своему соперни- ку.
Они проснулись. Солнце стояло в зените. Глянув на часы, Альберт взревел, вскочил на ноги и ... стал как вко паный. Соревнования. Они бросились к месту событий, где послед- ние завершались. Группы девушек из соревнующихся ко- манд перевязывали бинтами свои добровольные "жертвы", демонстрируя ловкость рук и знания санитарии. Болельщики криками подбадривали свои команды, хлопа- ли в ладоши, скандировали. А ведь Альберт должен был за певать марш своей команды и громко присвистывать в конце каждого припева. Кристану заменила какая-то дру- гая девушка, вертевшая бинты на предполагаемом ране- ном, задыхаясь от жары под маской противогаза.
       Эти лесные поцелуй породили между двумя молодыми существами теплые отношения двух заговорщиков. И, ока- завшись вдвоем наедине, они целовались и не могли насла- диться и испить друг друга в своей забаве.
Регулярно же встречаться они не стремились,да и не имели возможности. Там же, в мастерской, у Альберта была черне нькая толстушка с задумчивыми темными глазами, а за Кристиной ухаживал художник, длинный, как жердь слесарь.

Через год Альберт уволился и пошёл на завод.Потом универ ситет, годы, проведенные в другом городе...
И вот, спустя шесть лет, они как-то встретились на улице. Кристина ничуть не изменилась. Лишь за руку её держа- лась девочка лет четырёх-пяти. Они поболтали, вспомнили былое. Прощаясь, Кристина пригласила Альберта как- нибудь заглянуть к ней.
Когда он пришёл, то был несколько удивлён тем, что уви- дел восьми-девятимесячного карапуза, с серьёзным видом кряхтящего в перевёрнутом вверх ногами табурете. Кристина при встрече не сказала, что у неё ещё есть и сы- нишка. Девочка играла в куклы в детской.
Муж Кристины работает по контракту в другом городе. Работает он по две недели, а затем на две недели приезжа- ет домой. Об этом Альберт узнаёт позже.
Он смотрит на Кристину. Они весь вечер молчат, и это не тяготит его. Они сидят за кухонным столом. Ром отчего-то не пьянит. Он наблюдал за ней, пока она готовила закуску. В движениях – та же неторопливость, даже флегматично- сть. Одиссей заплакал. Кристина, словно не слышит. Малыш, так же неожиданно замолчал, как и заплакал. Когда Альберт зашел в комнату, табурет лежал на боку,что, вероятно, и было причиной плача карапуза , теперь же он внимательно обследовал ножки предмета, причинившего ему неприятности. И как когда-то, Альберта удивляет спокойствие Кристины. Но теперь оно не раздражает его, а напротив, вселяет умиротворенность и уверенность. Он встал и подошел к ней. Они также как и тогда смотрят друг на друга.
- Люблю, - произносит Альберт и в ответ ему - улыбка. Он никогда не знал, чему она улыбается. Тем не менее, эта улы бка вызывает в нём чувство уюта, женской ласки.Он дотра гивается до её волос. Она насмешливо наблюдает за движе нием его руки. Альберт садится, отпивает из рюмки.
- А ты не изменилась.
- И ты почти тот же, только повыше стал. Она приносит фотографии мужа.
- Вот за кем я замужем.
Альберт вопросительно смотрит снизу вверх на Кристину, она присаживается вновь к столу.
- Я его не люблю, - и это сказано так просто, как можно бы ло бы сказать « Я уже поела».

Они стали встречаться. Два-три раза в неделю он прихо-дил к Кристане. Они собирали детей и шли в детский парк.
Весна была на исходе. Цвели деревья, воздух пьянил, и хо телось любить, любить, любить. С субботы на воскресенье Кристина отправляла дочку к матери, и Альберт оставался у неё.
Его жена должна была приехать лишь в середине июня. Отношения в семье были весьма сложные. Они прожили около двух лет. Первый год был медовым. Потом всё пошло вкривь и вкось.
Он уезжал на месяц по делам. Бог знает, как получилось - но она переспала с его братом. Альберт этого не знал, одна- ко почувствовал. Во всем ее поведении - в том, как она вст ретила его на вокзале, подала ему цветы, поцеловала; как шла рядом, смотрела ему в глаза, буквально во всем он учу ял нечто такое, что причиняло ему почти физическую боль. И он той же ночью, в постели стал допытываться. И допы- тался на свою голову. С тех пор пошло и поехало. Дикие ссоры, неистовые примирения, насмешки и саркастичес- кие замечания. Причем, чаще он выслушивал их от неё, не жели она от него. Это было вероятно, своего рода защитой или самозащитой от его молчания.
Кристина никогда ни о чем не спрашивала, не спраши вала когда он придет, не заговаривала о его жене,впрочем, возможно и не знала, что он женат. Она просто, ждала его приходов, была рада им. И все же, она с каждым разом убеждалась, Альберт не тот мужчина (как и её муж), кото- рый смог бы ей дать то неуловимое упоение близости двух людей. А он мучился тем же. Зачастую, они брали мольбер ты, садились друг против друга и рисовали. Он работал в редакции и нередко дописывал у неё на кухне начатые им в редакции материалы.
Итого - встреч у них было в общей сложности - почти ниче го. В июне приехала жена Альберта и он вместе с ней отп- равился к её матери на юг, провести там отпуск. Потом - долгая история... В конце концов - развод.
И вот...
- Берт!- его окликнули весьма неожиданно, и Альберт чуть не подскочил от этого. Он не верил своим глазам –Кристи- на. Они вновь встретились вдруг, и оба были свободны.





       М О Ж Е Т Б Ы Т Ь

1975г.

«Холод. Боже мой, какой холод. Стерва... Разве ... О, боже! Что я, с ума сошел? Нет-нет. Разве она сволочь? Это я - идиот безмозглый, скотина. Ведь она же самое дорогое, что у меня есть и когда-либо было. Я же люблю её. И язык повернулся сказать такое? А смею ли я так думать, хотя бы? Нет. Я не в праве даже думать о ней плохо. Но где она? Там. Да и Дан, также там, как всегда. А почему она там? Потому что он... Не хочу! Куда бы девать эти мысли? Как от них избавиться? Мария, Мария!» Ливиу сидел неподвижно перед камином. Отблески пламени лизали его лицо. В его глазах был только огонь - горячий, полыхающий. И трудно сказать - было ли это отражение пламени камина - или его души. Он вздрогнул - звонил телефон.
- Здравствуй, Дан. Нет.Мария там? Казалось, от его истерического смеха заколебалось пламя в камине, высвечивая искаженное в смехе и неудержимой тоске лицо.
- Нет, я не приеду. Я сегодня устал. До свидания.
По стеклу барабанил дождь. Внутри его существа дрожало
что-то, нагнетая радужные мысли.
- Нет же, она одна, она, никого кроме меня не любит. И по-чему я ревную? И к кому? К толстяку, Дану? Безобидному Дану. Хотя... я его с начала знакомства почему-то недолюб ливаю.
А, почему бы ей не быть с кем-то другим?
Уже утро. Его мысли перебирали всех их общих знакомых, но останавливались именно на Дане Петру. Ливиу машина льно провел рукой по стулу. Будильник упал и еще более яростно затрезвонил. Он ощупал пустую подушку жены. Не ночевала.
А где она? Шатаясь, он прошел в соседнюю комнату. Долго не мог вспомнить две последние цифры. В трубке послышался голос Дана.
- Куда вчера отправилась Мария? У Ионел? Дай, пожалуйс та её номер.
Диск утомительно трещал. Но абонент был занят. И снова этот треск - cyxoй, противный.
- Мария, доброе утро. Да, я немного охрип. Ничего. Если хочешь, вечером увидимся. Где? Ну, нет, только не дома. В "Дойне", да, на улице Старосветской. В шесть я буду там. Сердце билось в такт коротким гудкам.
- О, этот проклятый отпуск. Он только третий день длится
и уже - невыносим. Надо уехать. Но... без нее... Смогу ли?
Влюбиться? Я уже влюблен. Только в неё. Жена – как это сейчас звучит чуждо. Она - жена. Чья? Моя. Смешно – лез- вие бритвы тонкой болью обожгло шею.
- Досмеялся, идиот. Вот он я. И наречён Ли-ви-у-у. Почему
она меня не любит? Пусть не говорила, но я чувствую - не любит. У неё кто-то... А за что она меня любила, если такое было? За коричневые в черную крапинку глаза? Она мне раньше говорила,что напоминал ей древнегреческого героя Хм! Грек, тоже выискался.

       Она уже сидела за столиком в самом углу. Ливиу не смот-
рел ей в глаза. Она что-то оживленно рассказывала, а он... Он ничего не слышал, вернее не понимал смысла слышан- ного.
- Почему ты не захотел встретиться дома?
- Потому... потому... словом, это было бы слишком натяну- то, мне кажется. И вообще я ...
- Довольно, Ливиу, мы не дети. Я знаю, ты ме¬ня избегаешь постоянно, ожидая, тем не менее,что всё сменится к лучше му.
- Да, - он помолчал, и добавил, - Здесь не место об этом го- ворить.
- Именно поэтому ты решил встретиться здесь?
Он предложил ей сигарету. Закурил сам. - А если предложил, - продолжала Мария, - то хотел видеть.
- Давай выпьем.
- Ты стал много пить последнее время.
- Ты тоже.
-Может быть…,-она вдруг опустила глаза в тарелку с залив- ным языком, словно желая там что-то найти. Сигарета в её руке дрожала. Ливиу из-подлобья посмотрел на жену, пожа луй, впервые за этот вечер, а, точнее, в последние три дня. Что-то удивительно светлое и чистое наполнило его душу. Ему захотелось поцеловать эту дрожащую, красивую руку. Он ещё раз взглянул на неё и понял, что они никогда не бы ли так далеки, даже в первые дни знакомства.
- Разреши на танец?
Мария встала. Изрядное количество выпитого пунша пов- лекло приятное, легкое головокружение. Ливиу старался, как можно легче касаться талии жены. Он чувствовал, что всякое прикосновение может вывести его из равновесия, станет роковым. Он даже может расплакаться. Он смотрел под ноги. С каким бы наслаждением бросился сейчас вниз, к ее ногам. Ему ужасно за¬хотелось их целовать. Он поднял глаза. Рядом танцевала моло¬денькая пара. Прижавшись друг к другу, они испытывали то, чего он сейчас испытать не мог. Чувство любви. Ощущение, что тебя любят. Ливиу закрыл глаза.

       Принесли еще подогретого пунша. На следующий танец Марию пригласил молодой, очень высокий белобрысый па- рень. Ливиу чувствовал, что не в состоянии сидеть. За сосе дним столиком маленькая черноволосая девушка о чем-то спорила с юношей. Они были очень похожи - очевидно, брат и сестра. Ливиу пригласил девушку на танец. Танцева ли молча.
       Улыбающееся лицо Марии, которая о чем-то разговарива ла с партнёром, ужасно грустная мелодия и эта хрупкая талия в его руках стали Ливиу невыносимы. Невыносимы своей грустью.
- Вы с братом здесь?
- А вы внимательны.
- Не то, чтобы внимателен; слишком уж вы похожи.
Девушка улыбнулась.
- Я вас знаю. Вы художник Ливиу Ионеску.
Ливиу стало и грустно, и смешно. Это мгновенное чувство сменилось апатией.
- Известная личность, - подумал он и, встретив удивлён- ный взгляд девушки, улыбнулся. Она, по-видимому, не знала, улыбаться ли ей или же делать что-то еще, покрасне ла и опустила глаза.
       Мария чему-то загадочно улыбалась. Ливиу рассматривал свою сигарету, посмотрел на часы. Она перехватила его взг ляд
- Пора идти.
- Ты сегодня будешь у Ионел?
- Нет, дома - отрубила она.
Ливиу почувствовал дрожь в коленях. Он боялся. Чего? Сам пока не знал.
Она сидела впереди, рядом с шофером. Он вновь и вновь смотрел на знакомый и, в то же время, в чем-то новый профиль. Ах, да, ведь Мария сегодня с новой прической. Прекрасная, умная, хорошая Мария. Моя жена, но не моя Мария. О, боже, как я ее люблю! Знала бы она только. Может быть это пройдет. Всего год назад она появилась в моей жизни. Впервые увидев ее, я подумал, что великолеп- ная женщина может быть отличной любовницей. И ещё подумал, что никогда не смог бы ее полюбить. И... она ста- ла моей женой. Я её видел каждый день, радовался её каж- дому слову, жесту. Я её любил, любил до безумия. И эта лю бовь питала мою жизнь благополучием и счастьем. А теперь? Теперь она - моё горе. Моя любовь – моё несчас- тье. О, нет, я не верю, ничему не верю, что есть теперь. Она со мной, моя Мария.


       Ливиу принес кофе и пачку сигарет, включил телевизор.
И даже здесь всюду любовь, всюду вокруг меня.
-Может включить другую программу? – предложил он.
- Как хочешь.
- Пожалуй.
Он допил свой кофе и ушел в рабочий кабинет. Снимая с постели полотна, он увидел ЕЁ. Мария, в первые дни их знакомства. Он не решился ей предложить тогда позиро- вать и рисовал по памяти. Она даже не знала об этой кар- тине. Ливиу хранил её сначала в нише, думал показать Марии в её день рождения. День рождения был неделю назад. Мария так и не увидела этого портрета. Он провёл рукой по полотну, снимая пыль. С тех пор как она ... Вот уже месяц он её видел иногда.
Вернувшись, он застал её спящей в кресле, подошёл. Хотел поцеловать, но побоялся разбудить. Постелил в спальне. Мария спала и улыбалась, Ливиу долго смотрел на неё, в глазах помутнело.
- Мария, - он тронул её за плечо, она открыла глаза, недоу- менно глядя на мужа.
- Мария, я постелил, ложись спать.
Она послушно, как ребенок, встала и ушла. Щёлкнул вык- лючатель. Ливиу ушёл в мастерскую. Он долго сидел. Её портрет, словно, магнит притягивал внимание. Но вот её губы приоткрылись в улыбке и, она повернула к нему голову.
- Ливиу, что ты?
- Мария, я люблю тебя, но, как ты...?- он с ужасом смотрел на картину. Это же всего-навсего портрет.
-Ливиу, - повторила она.
Он вздрогнул, открыл глаза, в дверях стояла Мария. Ливиу тяжело повернулся к ней всем телом. Мария стояла в длин-ной ночной рубашке, отделанной кружевами. Правой ру-кой она держалась за косяк двери, а левой - за свой подбо родок.
- Что, Мария?
- Ты не пойдешь спать?
- Я здесь. Мне ещё надо поработать.
- Я буду ждать, - она ушла.

       Ливиу нерешительно вошел в спальню.
« Может, она уже уснула», думал он, глядя на освещенное лицо Марии, - мне так жаль её будить и так хочется ощу- тить её прикосновение. Я схожу с ума только от одной мыс ли, что смогу лежать рядом. Но она устала. Спит. Жаль бу- дить. Он повернулся и хотел уже выйти.
- Ливиу, - ты так долго и - уходишь.
Он вернулся, дрожа всем телом. Закрылся до подбородка одеялом. Закрыл глаза. И вновь ее лицо, такое нежное, красивое, предстало перед ним. Ее рука коснулась его во- лос.
- Ливиу, у меня есть много несказанного.Нам нужно погово рить.
- Мария, - в его голосе послышалось такое отчаяние, он утк нулся лицом в подушку, ожидая всего, чего угодно…
- Ливиу, милый мой, - она прижалась к нему, - Ливиу, я
люблю тебя сейчас. Как тогда, в первые дни. Ты мой, мой, мой, - исступленно повторяла она.
Он боялся пошелохнуться. Он боялся, что спит. А она цело- вала и гладила его волосы, плакала. Он испытал те чувства, которые впервые познал рядом с ней год назад. Он её лю- бил. Любил.
Утром Ливиу проснулся от страха. Непонятный, гнетущий страх владел всем его телом, стучал в висках, бил дрожью. Холодный пот крупными каплями проступал по всему телу. Нет, снов он не видел. Встать он тоже боялся. Марии не было. Это еще более усугубило его состояние.
- Что я сегодня буду делать весь день? Что со мной? Что с ней? Где она?
Он попытался уснуть, но вотще.
На столике перед телевизором стояла пепельница с недоку- ренной сигаретой. Две чашки и записка. Он со страхом взглянул на неё. Отошел к зеркалу. Улыбнулся себе - жалко, горько. Вернулся, взял клочок бумаги.
« Ливиу, прости. Все так глупо. Но эта ночь - моё последнее счастливое время с тобой. Я тебя люблю, когда ты со мной, и только. Когда никого нет рядом.Но есть Дан.Я его люблю. Люблю сильнее, чем тебя. Я его любила раньше, до тебя. Он этого не знал. Ты был для меня, как ребёнок, даже как сын.Этого в чувствах мело. Я женщина, а женщины слабы в своих чувствах. Я напишу, когда придти в суд. Нужен развод. Немедленно. К Ионел не звони, меня там не будет. Будь умницей, постарайся забыть. Знай, я тебя любила. Целую. Мария.
- Я умру - первое, что пришло в голову Ливиу, - я умру без неё. Чем жить? Где я найду ее ум, тепло, страсть, её безрас судство, всегда поражавшее меня.Я ей напишу. Нет, я уже не надеюсь её вернуть. Но пусть помнит свое прошлое, столь дорогое для меня. Пусть помнит этот год. Единствен- ный, утраченный год.
Ливиу принял душ, чисто побрился, одел любимый кос тюм Марии. Взглянув последний раз в зеркало, он вышел.
"Дойна" встретила его грустной мелодией, под которую они танцевали последний раз. Очень быстро появился лихора- дочный румянец на щеках Ливиу. Мысли метались от одно- го к другому и непрестанно возвращались к Марии.
Он теперь понимал, что Мария никогда не вернется. Он прощался с ней - в одиночестве. А вернее, с её призрач ной тенью, которая вчера, здесь, в "Дойне" была ещё с ним, ещё любила его. Любила в последний раз. Любила, как слепой, который умирая,
в предсмертной агонии, вдруг прозревает. Она вчера его любила в последний раз, когда они были рядом.















       Р А П С О Д И Я


       1975г.

И тайна мраком всё покрыла.

       Эдгар стоял,виновато опустив голову, и смотрел под ноги. Я не знал, что ему сказать.Он не обманывался насчёт своей болезни. Ему действительно осталось жить не более двух ме сяцев. Я любил этого белокурого доброго и умного парня. Полюбил с тех пор, как он впервые зашёл в мой кабинет и весело сказал,
- Здравствуйте, доктор.
Он только приехал из другого города и, по его словам, при- шёл встать на смертный учет. Я похолодел тогда. Однако обследования не утешили меня и убедили в том, что это бы ла не шутка. Тогда я ему сказал о сроке его пребывания на этой земле.Минуло два года. Теперь он стоял бледный, поху девший, и какую-то тонкую хрупкую красоту являл его об- лик. Я ещё не знал, что вижу Эдгара в последний раз. Он молчал. Наконец, его пушистые белые ресницы взлетели, и в синих глазах я прочёл нечто страшное. Не могу передать в словах то ощущение ... Я не мог оторвать взгляда от его глаз, от его лица. Меня охватил ужас, но не тот, от которо- го хочется бежать, а иной... Я впоследствии только понял сущность этого ужаса - ужаса врача перед смертью его па- циента, дорогого ему и даже близкого.
Тихо Эдгар проговорил,
- Я рассказал вам эту печальную историю. Право сам не знаю, чего здесь больше - фантазии или истины. Мой рассу док никогда не был болен, ибо я не боюсь смерти. И она придет через 32 дня. Но поверьте, я был счастлив, пока... словом, мне кажется, я сам виновен. И ещё. У меня к вам просьба. Я уеду сегодня ночью. Вы меня больше не увиди- те. Я умру на тридцать третий день от сего дня. Эту исто -рию, до моей смерти и три года после, никому не рассказы вайте. Это моя последняя воля. И я её завещаю вам.У меня один друг - это вы. Прощайте.
Он ещё раз долгим взглядом испытал меня и я поймал себя на желании броситься ему на шею и не отпускать от себя. Но что я мог?!
Сегодня прошло ровно три года и тридцать два дна с того вечера. И я очень хочу рассказать историю Эдгара. Маленькую историю его любви.
« Её звали Эдит. Мы вместе росли, вместе бегали в школу. Я теперь, когда заболел, понял, что любил её с детства. Когда мне исполнилось 17 лет, мы решили пожениться. Родители её были за такое решение, мои опекуны тоже лю- били Эдит, и через три месяца была назначена свадьба.
Случилось страшное. Однажды я шёл по берегу моря. Свежий ветер ласкал мне лицо, мягкие волны трогали мои ноги. Весело светило солнце. Я шел и... Ничего не помню, что было дальше. Говорили - я упал ни с того, ни с сего. Очнулся в больнице. Пролежал долго. Мне ничего не говори ли. Но я узнал всё.
Как-то вечером, когда я вернулся домой,я лежал на софе и, глядя в потолок, думал, что же такое со мной произошло? Сгорбившись, в комнату вошел опекун Леон.Я притворился спящим.Следом вошла его жена, Флора. Леон тихо всхлипы вал.
- Ну, полно, Леон, полно, - успокаивала она мужа дрожа щим голосом, - а то разбудишь Эдгара.
- Да он мне роднее сына. Как же так, Флора. Что это за нес частье? - шептал старик.
- Я и сама не найду места Леон, а может для него будет луч ше, если мы переедем в места с сухим климатом?
- Что ты. Климат ему не поможет. Ты держись, жена. Не с ногами у него... мне профессор сказал... – Леон, ещё тише зашептал. Я напряг все свои усилия, в ушах звенело.
- ... опух... это уже всё... несколько лет... я... горе.
А он здесь, Флора, на софе за камином. Леон на ципочках подошёл ко мне.Я чувствовал на себе его взгляд.Он отошел.
- Спит. Флора-а, - и он зарыдал.
Моя мысль усиленно работала. Опухоль. Я читал где-то. На следующий день я пошел к профессору Стрэю.
- Сэр, я знаю, у меня раковая опухоль, - я молол наугад.
-Кто... - он замолчал.
Испуг в его глазах сменился спокойствием.
- Нет, мальчик мой...
- Не надо, сэр, не обманывайте меня. Я не боюсь смерти. Знаю, я протяну несколько лет ещё, но... - я замолчал.
Внешне не выражая ужаса, какой я испытывал перед исти ной, я дрожал весь внутри.
- Ты мужественный юноша. Да, опухоль коры головного мозга. Он побледнел, словно сделал преступление. Может быть, он так и считал.
- Сэр, но у меня была прекрасная жизнь.
- Да, мой мальчик, ты прекрасен душой, - он плакал. Почему?
Он знал меня всего несколько месяцев. Он, профессор, на чьём лице написаны благородство и мужество, плакал. Крупные слёзы текли по его щекам. Я держался из послед- них сил,
- Сэр, я вам глубоко признателен, - я чувствовал - несу че- пуху. Профессор что-то кричал мне вслед. Я лишь услышал первые слова.
- Эдгар, приди ко мне...
Я бежал по улицам.Неистовый дождь хлестал меня по лицу, стекал за шиворот ручейками, я плакал. Страх и желание жить мучили меня. Я хотел жить.

       * * *

       Я честен, даже в тяжкой лжи.


Эдит бывала у меня ежедневно, когда я болел. Она не знала, что со мной, как и никто, кроме профессора и моих опекунов. Однажды я лежал в саду и смотрел в небо! Плы- ли барашки облаков, сверкало солнце, гул прибоя доносил- ся до моего слуха. Я закрыл глаза. Боже мой, как хорошо жить!
И почему мне так мало отмерено жить? Странно. Я так люблю и это небо, и облака, и запах моря. Но больше всего я люблю Эдит.Моя милая Эдит.Ты ничего не подозреваешь. Я хочу... Тут тень легла мне на лицо. Я открыл глаза и чуть не вскрикнул от неожиданности. Надо мной склонилась она.
- Эдгар, как хорошо сегодня! Пойдем на берег. Мы шли, взявшись за руки и, столько счастья наполняло мою душу, столько радости! Вдруг чёрные мысли поползли в моей голо ве, одна мрачнее другой.Я резко повернулся к Эдит.Она не ожидала и отпрянула от меня.Мы долго стояли молча,глядя друг другу в глаза.
«Эдит, - думал я, - за что ты так несчастна. Ты ходишь ря- дом, ешь за одним столом, делишь радости и неудачи с ... - комок в горле чуть не выдавил из моих глаз слезы. Но я дер жался, я не отводил взгляда от жгучих чёрных глаз люби- мой…- с потенциальным покойником.
Что-то, вероятно, переменилось в моем взгляде, в лице ли, не знаю, но Эдит уронила голову на моё плечо и разрыда- лась.
Я гладил её упругие курчавые волосы, я целовал её мокрые щёки и молчал. Не хотел врать ей. Не хотел, чтобы море бы ло свидетелем. И решил соврать в другом месте. Я её не уте шал, я молчал и, напряг всю свою волю, дабы самому не разреветься.
Я так её любил, и не мог представить себе, как она будет без меня, не мог понять до конца, что значит - меня не бу дет существовать совсем. Я не верил в это. Ведь, если я ум- ру – меня похоронят. Похоронят в землю. Я буду, как не смешно, а это для меня нисколько не смешно, удобрением. Вырастут цветы, трава на моей могиле. Они будут питать- ся моими соками. Значит, я буду являть часть себя, пусть мизерную, пусть миллионную долю, но я буду существовать этим цветком, травой. А ведь это жизнь! Я понимал – мыс- ли более, чем глупы, но что я мог поделать, если они были именно таковыми?
На следующий день я придумал, как обмануть Эдит. Она ничего не должна знать. Мои опекуны решили перее -хать в другой город. Я догадывался - в семье Эдит знать не будут этого, вернее не узнают, куда мы переехали.Мне ска- зали, что на три месяца уедем отдыхать. Но я все понял. Они жалели меня, жалели её.
В это утро я сочинил рапсодию. Она была очень необычной и,на мой взгляд, красивой.Я начисто переписал ноты и сло ва. Ещё раз сыграл её и, взяв гитару, отправился к Эдит.
Она была грустна.
- Эдит, что с тобой?
- Я всё утро и всю прошедшую ночь думала, почему я вче- ра заплакала. Мне было почему-то очень страшно. И твои глаза, Эдгар… А теперь - состояние непонятное, я боюсь.
- Но чего, Эдит?
- Эдгар, ты меня не бросишь?
- Эдит, - я обнял её и целовал, целовал... Я опять ни слова не сказал, не уверял её ни в чём. Я всё знал. Она не знала ничего. Мы сидели на любимом камне. Море плескалось внизу, яркие отблески солнца носились по скалам, отражае мые водой.
- Эдит, я хочу открыть тебе один секрет.
Она насторожилась, сжалась, стала словно меньше.
- Вот, - я взял первый аккорд, - он был торжественен. Рапсодия, хотя в ней ни одного слова о любви, ни одной фразы о боли, печали, ни одного звука диссонирующего другому... У меня самого пробежа¬ли мурашки. Я болел в этот момент и чувствовал - Эдит тоже болеет. Это была ме лодия могущества жизни, торжественное и грустное в ней сочеталось как нельзя лучше.
Почему я назвал ее рапсодией? Ужас, поразил меня. Это - реквием.Это мой прощальный крик, зов, боль- реквием себе.
Эдит смотрела на меня лихорадочно блестящими глазами.
- Что это? - только прошептала она. Впервые она увидела мои слёзы. Я протянул ей листок с нотами и словами.
- Возьми, Эдит. Это тебе.
Эдит очень музыкальная натура, она великолепно играет на рояле, поёт. Она живет музыкой, она счастлива ею.
- Возьми, Эдит. Но в течение полутора лет не исполняй этой вещи. Заклинаю тебя! У нас через три месяца свадь- ба. Отложим её на это время. Поверь, я не меньше твоего хочу, чтобы она состоялась в назначенный срок. Но на то воля рока. Я не повинен в предстоящей разлуке, поверь. И не могу тебе ничего конкретного сказать. Её глаза всё ширились. В конце концов, она замотала голо- вой и бессильно выдохнула:
« Не-е-ет! Эдгар! Я...я, я боюсь. Ты не вернешься.
Её подбородок дрожал, руки непослушно прыгали на моих коленях, глаза затуманились. Я должен был быть жестоким. И впервые в жизни заставил себя быть таким.
- Нет, Эдит, я тебя люблю, ты для меня - всё.
Я встал, поднял её подбородок пальцем и твердо, жестким голосом продолжал,
-В этом ты мне должна верить. Обязана. Ты всегда будешь моей, везде. Ты не должна, ровно полтора года, исполнять мой подарок. Не плачь.Так надо. И ты увидишь меня.Ты ис полнишь рапсодию мне.
Она молчала.
Я обнял её и, крепко поцеловав, отвернулся. Я шёл, не оборачиваясь, сдерживая желание вернуться, об- нять её колени и разрыдаться. А эхо с гор летело мне вдого нку «Эд-га-ар!»
       Обман. Жестокий, но не подлый. Я много думал об Эдит. Хрупкая, тоненькая, она жила мной и искусством. Больше ей в жизни ничего не надо. Я вдруг увидел Эдит глазами постороннего. В неё можно влюбиться с первого взгляда. Её следует боготворить. Она так преданна и честна. Я мо- лил бога об одном - дать ей хорошего мужа и терпение. Честное слово, я думал об этом. Мне было жаль её, зачем мы полюбили друг друга? Ведь любовь сделала её несчаст- ной, я - ходячий труп. И ведь она ничего не стала спраши- вать, не потребовала рассказать , не дознавалась истины... Такая Эдит.

Уверен, эти полтора года она даже не пыталась разыс- кать меня. Она верит. Но пройдет последние 32 дня и она будет здесь. Передавайте ей эти письма. По одному. Как будто я жив. Штемпели на них есть. Вот посмотрите, из разных городов. На ваш адрес. А когда пройдет три года и тридцать два дня, расскажите ей всё. Я для неё написал все это.
Эдгар подал мне кипу запечатанных конвертов.
- Пересчитайте. По одному в месяц. Писем было тридцать шесть.
Он стоял бледный,похудевший и какую-то тонкую хрупкую красоту являл его облик.

       * * *

       Я соучастник поневоле,
       Преступник я по принужденью,
       По случаю я пастор и отец.


       Она действительно пришла. Я сказал, что Эдгар уехал совсем недавно вместе с опекунами, обещал написать.Я ви дел, как померкли её глаза, как улыбка стерлась с ее лица. Я чувствовал себя идиотски. Она стояла потерянная, с ши- роко открытыми глазами...
- Присядьте, Эдит. Я принес кларет. Она выпила. Мы долго молчали.
« А что с рапсодией?» - подумал я. Она словно читала мои мысли,
- Я, я её... она дрожащими руками открыла сумочку, - вот она, - и протянула мне вчетверо сложенный листок. Потом, видимо спохватилась, откуда мол ему знать, что это.
- Рапсодия, которую подарил мне Эдгар. Но он почему-то тогда прошептал «реквием».
Я просмотрел ноты. Не слышав её ни разу, я так отчетливо представил себе мелодию... Когда я отдавал Эдит листок, он дрожал в моей руке.

Письма я вручал Эдит в середине каждого месяца. Её глаза светились благодарностью и нескрываемым счастьем И невольно я думал - как жесток и нежен в своей любви Эдгар. Что будет, когда она узнает истину. Она читала эти короткие письма вслух. Все они кончались примерно так «не пиши мне, возможно,я вновь сменю место пребывания. Я - твоя рапсодия. Целую, Эдгар.»
Из отеля я предложил Эдит перебраться ко мне! Три года утекло с тех пор. От Эдит я узнал, что её родители погибли во время бирейского путешествия через океан. Корабль за- тонул, и никого в живых не осталось. Это произошло вско- ре после того, как Эдгар выехал из родных мест.
- Когда я узнала о гибели родителей, я ушла в концертный зал и играла, играла рапсодию. Это был самый тяжелый день в моей жизни.
Я побледнел. Какое совпадение. Эдгар, словно чувствовал или внушил ей, что она должна сыграть рапсодию до исте- чения назначенного им срока. Бедная девочка. Столько горя!
Несколько дней назад я отдал Эдит последнее письмо. Она, как всегда пробежала его быстро глазами и … не стала чи- тать вслух, как обычно.Я ожидал этого.Отдавая ей письма, по мере того, как количество их уменьшалось, я испытывал всё большее чувство страха. Не знаю, так ли выразился. Страх, отчаяние... Мне приходилось притворяться до сих пор перед девочкой. Но я не мог спокойно смотреть ей в глаза. Я каялся в том, что повинен перед ней, и не мог ко- рить себя за то, что явился исполнителем последней воли мальчика? Моя совесть металась между смертью одного и жизнью другого, между доброй памятью о первом и неж- ной привязанностью ко второй.По ночам меня терзали ко шмары. Мне снилась встреча Эдгара и Эдит.И я просыпал- ся в холодном поту. Я болел.
       Она не стала читать вслух, как обычно. Её подбородок задрожал, она судорожно хватала ртом воздух.
- Эд-га-а-ар!..,
Я не знал, что делать. Она так рыдала, что я сам не выдер- жал - это была разрядка. Всё, что накопилось в эти три го- да - всё взорвалось. Я принес кларет. Эдит немного успоко- илась. Бессмысленными глазами смотрела она перед собой.
- Доктор, прочтите... - она вновь зарыдала. Я взял письмо.
« Моя дорогая Эдит. Да поразит меня гром, если я не любил тебя так, как вообще способен любить человек! Не то я пишу! Я тороплюсь! Это письмо ты получишь последним. Наберись мужества узнать правду. Я - вор. Я украл у тебя эти три года.
       Но это умышленно. Все эти годы меня уже не существова- ло. Я мертв. И, господи, как я люблю тебя теперь, когда пи- шу эти последние строки! Я тогда ушёл. Помнишь море,ска лы, зайчики солнца на камнях? Я любил двоих в жизни. Те бя и Море. И я уехал умереть спокойно в прохладной,синей воде.
Я знаю, море меня примет. Ведь я его любил. А ты? Прости мой уход. Я не мог иначе.
Эти три года ты должна была поддерживать отношения с доктором. Он прекрасный человек. И я заранее знаю, что он согласился исполнить моё последнее желание. Эти три года - чтобы ты имела настоящего друга. Я толкнул его на преступление. Но Эдит... Я не хочу, чтобы ты осталась сов- сем одна. Я знаю, какое у тебя горе.Ведь я оставался у те- бя один. Эдит! Грешен я! Грешен тем, что люблю тебя.Гре- шен тем, что родился для ранней смерти.
Прощай моя любимая! Прощай Эдит!
Я целую этот лист бумаги, надеясь, что ты через много вре- мени коснешься его губами».
Сумасшедший мальчишка! Я едва стоял на ногах. Эдит подала мне бутылку кларета. Я не выдержал. Эдит, прильнув к моей груди, плакала. И я - её единственная опора. Я - её отец. Три года мы были вместе.Я успел к ней привыкнуть. И уже верил, что она моя дочь.
Внезапно Эдит решительно встала и направилась к роялю... Она играла рапсодию. Как живое, я видел лицо Эдгара. А она играла, и слёзы капали ей на пальцы, на кла- виши. Это была музыка торжества жизни. Ее звуки доста- вали до самого сокровенного в душе. Я еще не слышал такой музыки. И невольно подумалось - люди становятся гениями когда... я не мог подобрать выражения, соответст вующего тому состоянию, в котором находился Эдгар в преддверии смерти.
В этот же день Эдит ушла. Я не спрашивал куда, ибо не
имел никакого права на расспросы, не имел права удержи- вать её.
Я - обманщик, я - подлец. Нет. В этом не повинен Эдгар. Повинен я.
В том, что не так обходился с девочкой, не сумел её поддер жать, подготовить к страшному дню.




       










       


       ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ


1975г.

Герберт спал. Элеонора лежала с открытыми глазами.
« Ну, что с ним происходит последнее время? Что? Он стал другим. Даже не знаю точно, с каких пор, он сделался мол- чаливым. Что-то в поведении изменилось. В отношении ко мне.Ну, вот хотя бы сегодня.Пришёл, разделся и поцеловал не то холодно, не то осторожно. Он раньше никогда не це- ловал после возвращения с работы. Просто сгребет в охап- ку и смеется. А почему теперь? Виновен? Не знаю. Явно смущенно, и неуверенно извинился, что задержался, про- шел в умывальную и долго мыл руки. Что он не может ска- зать? Что он хочет скрыть?»
За восемь лет супружества Элеонора знала его, казалось бы хорошо. Знала его интересы: дела, политика, спорт, немно го живопись. Когда приходят друзья, по обыкновению воз- никают споры, вплоть до ссор по всевозможным политичес ким вопросам. Он любит Вальтера. Мальчику было всего три года, Герберт впервые поставил его на лыжи, и сейчас, в семь лет,Вальтер не уступит родителям во время походов в выносливости. Иногда они с сыном начинают рисовать. Оба перепачкаются красками, прольют обязательно олифу или растворитель… Что ни- будь, да не так, И сами смеют- ся над собой. А в общем-то, Герберт неплохо рисует. А вот литература и музыка - это увлечения Элеоноры, это её страсть. Она и Вальтера уже третий год учит на фортепиа- но. Читает он бегло. Словом жили оба для сына. Каждый давал ему своё лучшее, каждый любил его и друг друга. И вот... перемены!
Вымыв руки, Герберт направился прямо к стеллажам. Он долго что-то искал, перебрал чуть ли не все книги и не выдержав, раздраженно спросил,
- Эль, у нас есть Мопассан или Филипп Эриа?
- Да, милый, на правой стороне, левый угол, пятая полка, - улыбаясь, ответила жена. Её улыбка была вызвана удивле- нием. Странно, чтобы Герберт искал Мопассана!
Когда он держал в руках несколько книг, Элеонора подо- шла и спросила,
- Берт, что это ты надумал?
- Перечитать их, - наморщив лоб, ответил он.
- Перечитать? - удивилась она, - довольно-таки странно. Как это перечитать, когда он в жизни не читал эти вещи? А сидя за ужином, он заявил,что нынче моден кримплен, а она ещё не сшила себе ничего из него.
- Милый, если тебе так нравится кримплен, купи мне пла- тье из этой ткани, - уже раздраженно ответила Элеонора.
Герберт покрасней, он понял, что выдал себя и, что жена это знает. Внезапный гаев наполнил его то ли на жену, то ли на себя. Он встал из-за стола и ушел в кабинет.

* * *

Элеонора проснулась рано. Герберт, вопреки обычаю, сидел на кухне умытый, выбритый и улыбался. На столе стоял завтрак, дымился кофе. По радио объявили семь утра. Передавали новости.
«Левые силы организовали мятеж. Забастовка длилась двое суток, но силами полиции была разогнана. Убито шесть человек, в том числе двое полицейских, многие ранены...» Герберт, подперев подбородок ладонью, поднял брови и с каким-то, чуть ли не восторгом, проговорил,
- Добастовались. Вот и получили.
- Берт, ты обычно искренне возмущаешься такими дики- ми мерами, применяемыми государством, а теперь так говоришь.
- Но, милая Эль, я уже устал возмущаться.
После завтрака они вышли вместе.Садясь в свою машину, Герберт предупредил,
- Я сегодня не могу поехать с тобой к родителям, работы уйма. Поцелуй от меня маму и Вальтера.

Проехав несколько миль, Элеонора остановила машину у первогоже телефона-автомата.
- Алё, пожалуйста, попросите старшего инженера... Берт, это я, ты же забыл мне дать ту коробку, которую маме отвезти надо, - «здорово я выкрутилась», - подумала она.
- Ничего, я завтра сам её отвезу.
От сердца отлегло. Он на работе. Пошел дождь. Дворники тихо тикали, дорога просматривалась плохо, пришлось остановиться в гаштете. Приятно было сидеть в уютном помещении с чашкой горячего кофе, когда за окном холод- ный осенний дождь. Мысли Элеоноры опять вернулись к мужу. «Почему он позавчера так ответил? Раньше он твер- дил - брак - святые узы семьи. Это раньше. Я ему сказала, что Эльза любит Дитриха, а он так загадочно посмотрел на меня, и ответил - так это прекрасно. Пока любит, это вели- колепно, потому что любовь - чувство молодости, свежести и, покуда дело не дошло до брака, оно самое чистое и иск- реннее.
- А что же после брака? - разозлилась вдруг я, но постара- лась скрыть злость.
- После брака? – он подумал, подумал… Грустная улыбка появилась на его устах,
- После брака - не то. Там уже только привычка и сознание права на чувства и действия другого. Вот что брак. Он, по-моему, губит чувства.
Я раскрыла рот. А он и сам испугался сказанного. Значит, не подумал,а просто автоматически повторил чьи-то слова. Но чьи? Слова друга или сослуживца? Нет. Если он в чём-то убежден, его никакие друзья не переубедят.Он сам мо- жет навязать им свою точку зрения. Значит - женщина. Иначе бы он не стал читать Мопассана, он не любит его. И все его друзья знают об этом. Никому из них в угоду он не поступится своим мнением».
Дождь почти перестал, кофе был выпит, сигарета по тух- ла и осталась недокуренной. Маленькая спортивная маши- на быстро мчалась к западному лесу, расплескивая фонта- нами лужи.

Герберт досадовал на себя.
« Я так неосторожен. Ну, зачем я посоветовал сделать ей прическу такую, как у Эмилии. И этот кримплен. Эль явно что-то подозревает. Надо с ней быть поласковей. А Эми- лия. Это же чудо! Он ею увлекся несколько месяцев назад. Жена сослуживца-дурака, как думал про себя Герберт. Ему нравилось в ней всё. И тонкие белые руки, хотя у жены то- же тонкие, но... не такие белые, и синие глаза, и манера одеваться...Эмилия играет на скрипке. Ах, чёрт»,- Герберт вспомнил, что партитуру генделевского концерта оставил дома на туалетном столике.Какой промах!Что ответить Эль, если она спросит? Она же знает, что он не увлекается музы кой. А тут! Он пообещал достать этот концерт. Она велико- лепно танцует и плавает. Надо тоже взять жетон в зимний бассейн. А как она декламирует Шелли, Байрона, Гервега, Веерта...!

«Какая она? - пыталась представить себе соперницу Элео- нора, -красивая, молодая, элегантная, образованная, а мо- жет старается такой казаться... Живёт, вероятно, в цент- ральном районе . Ведь Берт постоянно оказывается там, несколько раз я видела его там.
Какие-то совершенно невероятные ситуации. Только ли?»

       * * *

Уже воздух стал морозным. Вечерами дул холодный ветер. Скоро зима. Герберт пришел с работы раньше. - Эль, мы сегодня идем к Зареттам.
- А что у них?
- Пригласили на ужин.
Дом Зареттов находился в нижней части города.Огромный особняк был окружен старинным садом. Невольно с уваже- нием смотришь на такие усадьбы. Далекой историей веет от каждой дверной ручки, от каждого дерева в саду.
Гостей собралось ещё немного. Мужчины решили сыграть на бильярде,женщины расположились играть в преферанс.

Элеонора играла без всякого интереса, с безразличием пог- лядывая в карты блондинки, сидевшей рядом. Случайно она поймала взгляд мужа, который стоял с кием у двери из бильярдной. Он смотрел растерянным и несколько моля- щим взглядом. Этот взгляд Элеонора почти позабыла. Да, кажется в первое время их встреч, он так же смотрел на нее. И она не могла спокойно выносить этого взгляда. Но что это Берт вздумал теперь, да ещё здесь, смотреть так. Элеонора вновь подняла глаза на мужа и только сейчас по- няла, что он смотрит не на нее. Его влюбленный взор обра- щён к блондинке, у которой Элеонора подглядывала карту. Она вся вспыхнула, но сдержалась и продолжала игру. Искоса Эль поглядывала на соперницу. Высокая, худая, да- же тощая, можно сказать, какие-то бесцветно-голубые гла- за, правда одета она шикарно, однако... Элеонора подума- ла, что не так уж страшен чёрт, как его малюют. Ей каза- лось, что ее соперница гораздо привлекательнее, чем оказа лось в действительности.
Когда было уже довольно поздно, Диана Заретт отозвала Элеонору,
- Послушайте, Элли, вон та дама, Эмилия, - она покосилась в сторону блондинки, - хочет с вами побеседовать наедине.
- Но почему? - недоумевала Элеонора.
- Не знаю, она говорит, много слышала о вас.Она упорно наста¬ивала на встрече.
- Но кто она? Я только знаю её имя и, что она…
- О, это жена юрист-консульта Курта Сагеля, и кстати, она страшная интриганка.
- Хорошо, - перебила Элеонора. Ей было неприятно, что Заретты знают историю её мужа и этой Сагель,
- Где состоится встреча?
- На втором этаже в кабинете моего мужа.

- Вы хотели меня видеть, фрау Сагель?
- Да, фрау Гедтт,Мне очень много о вас рассказывал мой муж, ведь они, с вашим - приятели; Да и фрау Диана то- же рассказывала, и от Эрештов я о вас слышала... Мне очень хотелось с вами познакомиться поближе, - щебета- ла фрау Сагель.
« Чего она ко мне пристала? - думала Элеонора, -чертов- ка.Что ей нужно?Свободного входа в мой дом?Ну, нет уж ».
- Вот мы и познакомились - сказала вслух Эль.
- Я слышала, вы любите музыку, - продолжала щебетать фрау Сагель.
- Да, немного играю - и что он в ней нашел? Ничего особен ного.
- А я вот, очень люблю Генделя.
Элеонора вспомнила ноты концерта Генделя на туалетном столике. А она-то всё гадала – когда это она могла поло- жить туда ноты? И не могла припомнить.
- Да, и я тоже его люблю.
- Вы знаете, под его музыку очень приятно читать Мопасса на. Или, чтобы кто-то наигрывал тихонько, или поставить пластинку и тихо включить. Просто прелесть!
« Вот и Мопассан здесь» - подумала Элеонора.
Сагель тараторила без конца и порядком,не только утомила Элеонору, но попросту надоела ей, - ... а нынче так модны вещи из кримплена! Вы не купили ещё себе чего-нибудь? Нет? Собственно, и не стоит. Лучше купить ткань и зака- зать в ателье. А то - как цыплята меченые - все в плащах одного фасона.
- Простите, фрау Сагель, я устала, у меня побаливает голо- ва, мы договорим в другой раз, - сказала Элеонора и поду- мала: «чёрта с два я с тобой буду время терять. Болтлива - до невозможности. И зубы передние кривые чуть-чуть. Тьфу ты, пропасть, как ты мне надоела».

* * *

Домой пришли поздно. На сей раз, Элеонора решила атако вать мужа сходу.
- Герберт, кто эта пара?
- Какая? - растерянно спросил он.
- Ну, вот блондинка с высоким мужем?
- А-а, это Сагели. Он мой, не совсем друг, но в общем - знакомый.

- Почему же я ни разу его не видела у нас?
- Вероятно, потому что я его ни разу не приглашал сюда. Знакомы-то мы ещё с университетских времен. Он на юри дическом учился. Ну, я с ним так, немного поддерживаю связь, точнее, деловые отношения. Послушай, Эль, может быть купим Вальтеру велосипед?
« Да, он меняет тему разговора, неприятно. Так-так».
- Хорошо, - сказала она, - купим; Но мне его жена не очень понравилась. Слишком высокомерная особа. И зубы у неё кривоватые.
« Надо промолчать - подумал Герберт. Смолчать. Но зачем она так оскорбляет Эмилию, чёрт возьми. Да это же, идиот ство.Устроила допрос и ещё поносит незнакомого человека.
- Ты не права, - он старался сказать это как можно спо кой ней, - женщина, как женщина, притом не лишена обаяния.
- Ты полагаешь? - спросила Элеонора и подумала: «критин, ты думаешь я не знаю, обаятельна, крыса и только. Я уж, действительно, думала она красавица. Фи, нашёл доску. Примадонна святая!»
- Да ты разве не видишь, как она тоща? - на последнем слове Эль сделала ударение.
- Идиотка, - воскликнул про себя Герберт, - Дура, ты дума- ешь хуже тебя, если тоща. Не тебе, с ней спать. А мне и так хороша. Критинка, она решила вывести меня из себя».
И не без вызова ответил:
- Да я прекрасно вижу её телосложение.
« О, я её уничтожу - разъярилась в душе Элеонора, я ей по- кажу!» Невозмутимо она продолжила, - да и поговорить она не умеет, глупа, как гусыня.
Герберт покраснел, сжал и распрямил ладони. Он хотел бы- ло трахнуть по столу, но передумал:
-А ты, такая уж умная, что мне с тобой и скучно, и тошно!

Утром Элеонора проснулась оттого, что замерзла. На дива- не было как-то неуютно. Герберт ещё спал. Она приоткры- ла дверь в спальную комнату. Он проснулся. Она вьшла на кухню.
-Берт, иди завтракать.
- Я не буду завтракать, - ледяным голосом произнес он.
- Но почему? - жалобно спросила Элеонора.
- Потому, что я не буду завтракать дома. Я, кажется, ещё имею право хотеть чего-то или не хотеть. Не-хо-чу.
«Боже, как я глупо вчера сделала - подумала Элеонора. Грубая ошибка.Разве унижая её, я верну себе его? Отнюдь. Она для него - эталон красоты. А ведь простая, средняя красота. Да какая там красота. Обычная физиономия, и ху да.»
« Есть пригласила и думает, мне в горло полезет кусок, при готовленный ею.Ну, нет уж, дорогая, ешь без меня. Я заско чу в кафе. Тоже, обозвала тощей.А сама-то, сама. Впрочем, сама нормальная, но всё равно, в бедрах широковата. Эмилия же, как девушка, стройна. Нет, такой чудовищной ревности я не понимаю. Потому-то она и выискивает вся- кие недостатки и гадости. Ну конечно, свинья всюду грязь найдет».
Элеонора днями думала, как все испортить. Как отвратить Берта от этой Сагель. Надо устроить им невыносимую жизнь. Но как? Следить за ним? Нет. Ведь она тоже заму- жем и, вероятнее всего, её муж ничего не подозревает. Сходить к нему и предостеречь? Пусть сам следит за своей женой? Ах, мною руководит ревность. И что из того, что я отравлю сладость их отношений? Что? В глазах Герберта я окончательно покажусь обузой, несносной сварливой …, лишним препятствием. А, может быть, они просто встреча ются, ходят в бар, ещё куда-либо? и на этом их отношения ... Право, смешно даже. Что я несу! В бар. Ну да, за ручку гуляют невинно. Если я его буду ревновать и удерживать, он почувствует себя униженным, стесненным в свободе и ещё назло станет делать мне. А, если и её муж поступит так - они будут стремиться друг к другу и тогда... Будем дейст- вовать иначе.Но,боже мой, какая несправедливость, какое издевательство. Этот идиот шляется где-то, а я... я...

Элеонора думала сто раз одно и тоже, перебирала все вари анты, представляла их в исполнении и снова думала:
« Ведь я ему подарила свою жизнь. Ни на одного мужчину я не взглянула в течение замужества.Я,я дала ему слишком великую уверенность. Он знает, что я как собачонка верна ему. А, если разрешить ухаживать какому-нибудь мужчине за собой? Нет, это не то. Я не смогу. Всего-навсего, не смо- гу. И мне будет очень противно. Да и опасно: кто знает, как он на это отреагирует. По крайней мере, он старался как-то уладить, сгладить этот конфликт, и, когда узнает, что и я ... он может назло уйти. Нет, это не план».


       Прошло несколько дней молчания и холодных, необходи- мых реплик. Как-то вечером, когда Герберт пришел с рабо- ты, Элеонора играла на фортепиано. Он зашёл в комнату и ожидал, что она спросит - где он так задержался. Но воп- росов не последовало ни через минуту, ни через десять.
- Эль, - Герберт как-то неловко придвинулся к роялю, поло- жил руку на плечо жены, - понимаешь, мы случайно позна- комились. Сагель принес билеты на выставку живописи. Ты была тогда у мамы. Потом они раз пригласили к себе, два...
- Берт, тебе нравится эта чета?
Герберт смущенно улыбнулся.
- Если нравится, то давай позовем их завтра к обеду.
- Их пригласим? - удивился Герберт.
- Да, их, а что?
- Ты думаешь? Но он не интересный человек, а она... она так на тебя не похожа. И ты говорила, что она не нравится тебе. К чему тогда навязывать её тебе?
- Видишь ли Берт, я все дни думала о той нашей ссоре. Ведь пустяк. Ну, я-то в тот день очень устала на работе. И результат - нервы, сорвалась. А мне с ней хочется ещё раз сыграть в преферанс. Она великолепно играет. Тогда, у За- реттов, она нас так обставила, ты не представляешь.
- Ну, хорошо, Эль, если тебе это не неприятно, я приглашу их.

* * *

Сагель оказался человеком очень тихого нрава. На вся- кое действие или слово он, словно испрашивал разрешения взглядом у жены.Эмилия явилась в новом, пре красном на- ряде. Тихо играла музыка, за столом велась неторопливая беседа обо всём в частностях и ни о чём в общем…
- Зигфрид, как вы полагаете, чего ждать от нынешнего хок кейного сезона? - обратился Герберт к Сагелю.
Сагель вопросительно посмотрел на жену,но та слишком ув леклась репродукциями Рендара и, казалось, не видела бес- помощного взгляда мужа, однако улыбнулась не поднимая глаз.
- Мне кажется, нам - ничего, но канадцы непременно сыг- рают интереснейшую игру в чемпионате мира.
- Да-а, протянул Герберт, я тоже так думаю,- дорогая, обра тился он к Элеоноре, - ты не в курсе, когда фигурное ката- ние у нас во дворце?
Эль не успела ответить.
- После завтра, - поспешила вставить Эмилия, - начало в 16-30.
- Элеонора, быть может, сходим все вчетвером. Я билеты могу завтра же взять.
Элеонора недоверчиво посмотрела на соперницу, затем пе- ревела взгляд на мужа.
- Почему бы, нам не пойти, Эль? - спросил он.
- Да, пожалуй.
- И еще, с вашего разрешения, можно будет нам с Зигфри- дом зайти за вами в воскресение? На выставке живописи будут демонстрироваться работы итальянских художников периода средневековья. Я, в некотором роде, причастна к организации этой выставки от нашего филиала, и потому могу заверить - это просто чудо. Они вас очаруют. Эмилия обращалась в основном к Элеоноре.
Весь вечер Эмилия непринужденно смеялась, была естест- вен но весела и очаровательна. Ее муж, после выпитого не- которого количества спиртного, тоже стал разговорчивей. Герберт был более, нежели доволен. И Элеонора поймала се бя на мысли, что ей всё это весьма нравится, что Эмилия не так уж дурна,как ей показалось в первый раз,да и у неё самой настроение прекрасное.
Ночью, когда Герберт спал, Элеонора плакала. Она курила и плакала, но не от ненависти или ревности, а просто от унижения.Она сегодня почувствовала, что ей всегда не дос тавало непринуждёности в компании,большей общительно сти и меньшего стеснения. И тут ее осенило.
Два дня Элеонора усиленно «готовилась» к фигурному ката нию.Она читала, играла на фортепиано,выписывала понра вившиеся ей мысли из прочитанных книг, старалась гото вить как можно больше. За два, а вернее за полтора дня она побывала в четырех музеях, сходила на три оперных представления (правда всё это в дневное время), вычитала кучу забытых анекдотов и, в конце- концов, купила себе новые туфли.
Они собирались на фигурное катание. К половине четвёрто го они ждали Сагелей. Элеонора заранее нагладила костюм мужа, приготовила ему накануне купленную рубашку.
- Что-то я её раньше не видел, - удивился Герберт.
- О, Берт, потому что я её вчера купила!
- Спасибо, дорогая, - и он поцеловал её в лоб.
Элеонора была счастлива. Ну теперь-то, казалось ей, она привлекла его внимание к себе .
- Герберт, как на мне эти туфли?
- Неплохо. Ты знаешь, а я вчера видел на Эмилии такие восхитительные туфли, - он замолчал, увидев перекосив шееся лицо жены.
« Все безнадежно, думала Элеонора, - всё. Он, идиот, он ни чего не хочет видеть.Он целиком поглощен своей Эмилией.
Однако, Элеонора выдержала и это унижение спокойно.
Вечер вновь прошёл восхитительно. Она не в меру смея- лась, шутила, рассказывала анекдоты,старалась быть похо- жей в разговоре на Эмилию.
На следующий день она предложила Герберту пойти в опе- ру.
- Ты с ума сошла, вчера фигурное катание, завтра музей живописи, а сегодня ты хочешь видеть оперу. Ну, нет, я устал, если хочешь, иди одна.
Элеонора закрылась в ванной и расплакалась.
«Нет, эта искусственность и напряженность не для меня. Это - гадко, нехорошо. А он на неё вчера смотрел… Господи!» и ручьи слез потекли из ее глаз.

После выставки Эмилия пригласила Герберта и Элеонору на субботу к себе. Предложение было принято.Затем Элео- нора пригласила к себе одну Эмилию. Весь вечер они дели- лись опытом кулинарного искусства, потом Эль играла, а Эмилия пела. Обе были довольны друг другом. Эмилия ста- ла бывать довольно часто в доме Гедтшов. Милые, зимние вечера пролетали быстро и приятно. К рождеству Герберт привез от матери Вальтера.
       Как-то вечером, проводив фрау Эмилию, Герберт долго курил, стоя у дома, что-то обдумывал. Элеонора наблюдала за ним в окно.
- Что с тобой, Берт, - поинтересовалась жена, когда он вер- нулся.
- Меня сначала забавляла твоя дружба с Эмилией, а теперь - я её отказываюсь понимать. Вы такие разные. Даже Валь тер сегодня сказал: «Папа, а почему эта тетя не такая как наша мама, они по-разному говорят.» Мне сейчас просто интересно знать, что вас связывает?
Элеонора ясно почувствовала, что теперь дружба её и Эми- лии куда теснее, нежели связь соперницы-подруги (если эта связь ещё, действительно существует) с её мужем.
- То и интересно, что мы разные, мы дополняем друг друга. Возможно, она меня немного больше дополняет, чем я её, но в сущности, и у меня, и у неё нет чего-нибудь такого, что есть у другой. Вот и всё.

Однажды женщины сидели в комнате и разговаривали. Герберт смотрел телевизор, Вальтер делал уроки. Потом он пришёл в комнату, где сидели женщины,
- Мама, а почему папа раньше сидел с вами и поддержи вал беседу, а теперь смотрит какую-то ерунду по телеви- зору?
- Очевидно, папа устал, иди, Вальтер, делай уроки.
- Иду.
Эмилия не удержалась от смеха ,
- Герберту теперь не о чем поддерживать беседу. На нас он уже насмотрелся,наболтался с нами…вот так они все – муж чины. Только развлечений. Откровенно, Элли, не нравится в нём, да и не только в нём вот этот эгоизм. Мой – такой же. И я рада, что мы с тобой так сдружились.
Элеонора потом долго думала,сказать мужу или нет.Ей хоте лось,откровенно говоря, в первые минуты уязвить его само любие. Но, подумав, она решила, что это ни к чему. Он обя зательно спросит у Эмилии, а та будет, естественно, всё от- рицать. И тогда не будет верить ей, Элеоноре.
Эмилия по-прежнему являлась как бы членом семьи. Нередко заглядывал Зигфрид. Всё было тихо, спокойно. Если Эмилии предстояло уходить одной,когда Зигфрида не было, провожал её до дома Герберт. Элеонора теперь сама посылала его то одного, то с сыном к Сагелям, зная, что юрист-консульт не всегда бывает дома. И чувство ревности у Эль пропало как-то само собой. Она уже не была уверена, что они встречаются ещё где-нибудь вне их домов.

* * *
Весна наступила ранняя и теплая. Апрель - а словно уже лето. Все цветет, благоухает. Решено было на выходные уе- хать на машине куда-нибудь подальше за город. Накануне отъезда с вечера всё собрали и приготовили. Вальтер был вне себя от счастья,
- Папа, а мы будем удить рыбу?
- Ну, конечно, малыш.
- Мам, а ты с нами будешь ловить?
- Да, Вальтер, и даже сморчков пожарим.
Всё было готово. Элеонора подошла к телефону, сняла труб ку и уже начала набирать номер.
- Зль, ты куда?
- Позвоню Сагелям. У Зигфрида завтра рабочий день. Ей, бедняжке, скучно одной. Хочу, чтоб она поехала с нами.
- Что-о-о!- Герберт буквально взревел, - Опять эта женщи- на! Ну, нет! Хватит! Чего ты носишься с ней? Кто она тебе? Она мне и так уже все глаза промозолила дома. Не хватало её ещё там.
- Милый Герберт, знаешь что, - возмутилась Элеонора, -не будь эгоистом. Я хочу, чтоб она поехала. Всё-таки, она мне подруга.К тому же,нам надо разобрать партитуру, над кото рой вчера не доработали. И я не понимаю…
- Это я не понимаю. Ты у неё, как нянька. Ты мне столько внимания не уделяешь, как ей. Кто тебе я и кто она?- Герберт уже кричал.
- Эгоист несчастный, - разразилась было Элеонора,но умол кла и заплакала.
- Ну, что ты, я прошу тебя. Перестань, ну, я не хотел, - Гер берт чувствовал себя неловко, -Хорошо, пусть едет,но, чест но говоря, я бы не хотел.
И вот, Элеонора поняла. Она искренне сдружилась с Эми- лией. И победила в муже - привязанность к ней, к жене, а не к … Хотя, Эмилия была уже не чужой и для неё самой. Элеонора с благодарностью посмотрела на мужа,
- Мы поедем втроем; я, ты и Вальтер.
- Правильно, - подхватил Берт, - а когда-нибудь съездим и с фрау Сагель.




 







       С К А З К А И Ж И З Н Ь
       
       Когда в жизни что-нибудь не удалось,
       начинаешь искать, где ты сделал ошибку,
       перебирая всё своё прошлое.
       И ещё неизвестно, что было бы большей ошибкой:
       то, что есть или же то, что могло бы быть. Посвящается Балакиной Татьяне Геннадьевне.
       1975г.


       Позавчера я последний раз поел - купил на оставшуюся мелочь кусок хлеба и стакан молока.Мартовский ветер заби рается под воротник ...он то затихает, то вновь срывается, словно желая сдуть то тепло, которое едва-едва даёт полуде нное солнце. Нестерпимо хочется есть.Я направляюсь в биб лиотеку. В зале полно народа, жарко. Отыскиваю местечко и раскрываю книгу. Однако, боль в желудке отвлекает, зас тавляет думать о себе, рисует в памяти тарелки, наполнен- ные дымящимися щами, бифштексами... Где же я буду сегод ня ночевать? Этот вопрос мучительно терзает мои мысли. А придумать что-нибудь новое невозможно. Значит, опять надо прорваться в общежитие университета. Я сразу вспо- минаю, что не готов к очередной сессии, но успокаиваю се бя тем, что до неё еще далеко. Хотя, знаю, два месяца про- мчатся - не заметишь. Заставляю себя читать. Получается. Минут двадцать я отсутствую в этом мире. И опять еда, еда, ...занимает мои мысли.А что, если написать рассказ?! Мне же всё равно к сессии надо. И деньги будут. Я откла- дываю книги и начинаю искать тему. О чем же писать? Тщетно пытаюсь выдавить из своей отяжелевшей головы хоть одну стоящую мысль. Несколько строк, неопределенно- го содержания и... ни с места.Прихожу к выводу - на голод ный желудок и нечего пытаться что-нибудь путное напи- сать, и оставляю свою затею. Вот уже два месяца нигде не могу найти работу. Нет про- писки. Когда хотел прописаться - требуют работу, вернее справку с места работы. Боже мой, сколько я уже обошёл, сколько дверей открывал с тайной надеждой, сколько без- различных или участливых лиц перевидал (не сумевших мне ничем помочь), сколько разочаровывался!? А ведь не думал, что этот город будет так безразличен ко мне в мину- ту испытаний. Учился на стационаре. Постоянный «финансо вый кризис» не давал мне жить по-человечески.Я перевелся на заочное. В общежитии меня знают, как облупленного - и комендант, и вахтеры. Теперь мне не положено проживать там, уже выписали. Когда появляюсь - гонят в три шеи. Пос ледние три ночи я спал в аэропорту. Ах, что это за сон!? Мученье одно. Сидишь в кресле: и,то так, то эдак - и спину ломит, и ногу сведёт от неудобного положения... Сегодня пойду в общежитие. Элен ещё не приехала. Так-то, я у неё в комнате обитаю.
       Солнце уже выглядывало между домами ярко-малиновым колесом, ветер подул с северо-запада. Стало холодно. Я шёл по тротуару вдоль витрин, вдоль заборов, мимо людей и ви- дел только небо; кое-где на нём, словно лежали огромные облака с оборванными желтовато-белыми краями. Я так за смотрелся, что наткнулся на женщину. Она недоуменно пос мотрела на меня и громко сказала: "Чего рот разинул? пьяный, что ли? Так скоро на столбы натыкаться будешь». Я не успел сразу сообразить, что ответить, стоял, глупо улы- баясь. А она, не обращая на меня внимания более, продол -жала свой путь. И тут я почувствовал взгляд на себе. Резко обернулся. У забора стоял лохматый, грязный пёс и, до того жалобно смотрел на меня, что я подошёл и, нагнувшись стал гладить его спутанные лохмы. - Ну, что, есть хочешь? – спросил я. Он лизнул мою руку. Большие умные глаза доверчиво смотрели в меня. - Знаешь, я сам... я - как ты, понимаешь? - спросил я его. А он завилял хвостом. Этот пес ещё долго провожал меня, пока я не вскочил в троллейбус.
       У подъезда я встретил одного знакомого. - Послушай, мне надо пройти, - кивнул я в сторону входа. Г-м , - промычал он, - там эта косая дежурит. Давай, я форточку в туалете первого этажа открою… Окна первого этажа довольно-таки высоко над землей. А я ростом немно- го не вышел. Поднимаю решётку, загораживающую нишу под вального окна и ставлю её торцом. Становлюсь на подокон ник, толкаю решётку ногой, она с грохотом падает.Я прото лкал в форточку портфель, бросил - потом пролез сам. Крадучись, пробираюсь по коридору и ныряю в дверь лестни чной площадки. Здесь уже мчусь во весь опор на пятый этаж.
       Утром, когда я проснулся, в комнате уже никого не было. Я вскипятил чай, намазал маслом хлеб, поел консервы. Выхо дить - нельзя. И сколько так сидеть?Я вспомнил один сюжет, который пришёл мне в голову недели две назад и сел писать рассказ.
       « Серый дождь заливал глаза, стекал струйками по носу… А, может быть, это были слёзы, смешавшиеся с дождём? Дождь шёл мелкий и холодный. Почти осенний. А стоял август.
       Он брёл, брёл... мимо домов, заборов, огромных витрин... Зелёные деревья тоже плакали, и он благодарно смотрел на мокрые листья. Его слегка покачивало из стороны в сторо- ну. Промчавшийся мимо автобус, обрызгал его грязью с го- ловы до ног. Но он, словно не почувствовал, не заметил. Его обгоняли прохожие, куда-то спешили, чего-то хотели, искали... Их зонтики, будто маленькие крыши, скрывали их от дождя. А он брёл и брёл, похрамывая, не замечая ни- кого и ничего, кроме мокрых листьев.Он был уже совсем не молод, возможно поэтому и никуда не торопился. Возмож- но, поэтому и оказался на этих длинных и широких улицах с заборами, с витринами. Перед его глазами ещё стояло ро дное лицо, которое он видел столько лет; синие глаза – лас- ковые и смеющиеся, всегда вызывали в нём трепетное вол- нение. Тёплые руки, властный голос... У него был друг. Друг - с которым он прожил много лет, которого он любил, которому был предан.За время, прожитое вместе, он ни разу не услышал крика и не видел недовольства на знако- мом лице. Да, они были друзьями. Всё было хорошо и было бы так же, если бы… Друг. Он - был. Он - умер. Умер и - всё стало плохо. Он лишился всего. Он теперь стал бездом- ным. Его выгнали чужие, незнакомые. Ему едва удалось в последний раз лизнуть руку умершего. Теперь он брёл под дождём по лужам. Его мокрые лапы рассекали их, и вода разбегалась кругами. По лохматой морде текли капли: не то дождя, не то слёз, а глаза, помутневшие от старости и горя с грустной благодарностью смотрели на мокрые лис- тья». Я поставил точку и жирно подчеркнул последнюю строчку. Вдруг, я задался вопросом, почему именно это я написал? Стало грустно и почему-то обидно. Только почему и на ко- го, я так и не определил для себя. Вероятно, обида на весь мир, в котором столько несправедливостей, откликнулась где-то глубоко во мне.Захотелось ещё что-нибудь написать. Однако ничего толкового в моих мыслях не обнаружилось. Неодолимо потянуло на улицу глотнуть свежего мартовско- го воздуха, увидеть необъятность неба... На вахте никого не оказалось. Я прошмыгнул в дверь и шумно вдохнул,уда- ривший мне в нос воздух. Перейдя овраг по мосту,я вернул ся. Оперся о перила и стал ждать. Внизу сияли две паралле льные полосы рельсов. Они убегали по дну оврага и скрыва лись в тоннеле. Не знаю, сколько я так простоял.
       Идёт. Зеленый, длинный и гудит, что есть мочи. В окнах видно людей. Они едут... Куда? Зачем? Они спокойно ходят, спят, сидят, читают. Я тоже люблю ездить в поезде. Все заботы сами собой уходят, стираются, исчезают. Ибо знаешь – время пути - время остановившееся. Быстрее,чем это значится в расписании, не приедешь. Дела - все за пре делами вагона; они пробегают мимо, уплывают в ночь... И, только выходя на перрон, вновь вливаешься в поток сует- ной, торопливой заботливости: о чём-то, о ком-то, для чего-то… Поезд давно проехал, а я всё стою. Спускаюсь вниз по крутому склону. Медленно, нехотя направляюсь к противо- положной стороне оврага. Перехожу дорогу и останавлива- юсь. Я увидел! Увидел детство! Присаживаюсь на корточки и всматриваюсь в мутную журчащую воду ручья. Он так мал - всего сантиметров десять в ширину. А ведь бежит, бу лькает, уносит своим течением засохшую травинку,спичку, обрывок бумаги... Я прислушиваюсь. И его булькотня уже кажется мне напевным шумом небольшой горной реки. Я мысленно уменьшаюсь до трех-четырех сантиметров в рос- те и стою на берегу этой неширокой, но бурной речушки и раздумываю, как бы её перепрыгнуть. Ну, нет, её не переп- рыгнешь. А где мостик? Я оглядываюсь вокруг и, к своему огорчению, не вижу выхода из создавшегося положения. По берегу растут огромные, чуть ли не в мой рост кустищи травы, а вон умершая божья коровка. Я вижу её здоровен- ную в светлых пятнах непонятно-темного цвета спину. Когда-то она была красная. Теперь, словно поржавела. Я иду вдоль берега. Речка свернула и теперь струится вдоль высоченных досок... Тут я останавливаюсь и переношусь в действительность. Чувствую - моё разочарование отрази- лось у меня на лице. Ручей свернул и убежал в подворотню. Автоматически толкаю калитку. Закрыто. Я поворачиваюсь и иду в другую сторону. Всё-таки я ещё в чем-то ребенок. Нередко в детстве, я залегал возле муравейника и представ лял себя муравьём, или, лежа на песке у реки - мечтал о пустынях Сахары, не ведая ещё тогда её названия. Я про- бирался по пескам, в дюнах, жаждал напиться ключевой воды, пекся и умирал на солнце...
       Кем я только не перебывал! - и шахом, и султаном, и ца- рём, и воином, и плененным был, и попадал под обвалы шахт, но чудом спасался... Да, моё детство было богато во ображением, я любил мечтать. Даже богом - я и то был. Эта способность уходить в мир нереальности по сию пору не ут ратила своей силы и притягательности и я, всякий раз убе- гаю туда от действительности этого - неумолимого в своей логике мира, или, настолько же нелогичного, насколько он бывает логичным. Я ступаю в мир своего воображения ни одной ногой, ни одним подсознанием - я удаляюсь туда ВЕСЬ, телом и мыслями, духом и желаниями.В такие момен ты мне кажется - я даже не существую там, где меня заста ёт разыгравшееся воображение. А самое страшное, самое больное и убийственное - возвращение в действительность – туда, откупа приходишь, к тому, что толкнуло тебя уйти, тогда, когда меньше всего хочешь возвращения.
       Я сам не заметил, как дошёл по остановки. Сел в троллей бус. Потом долго пришлось ждать автобуса.Я замерз. Стало темнеть. Захотелось есть. Автобус вывернулся из-за угла, обрызгал меня грязью и остановился.
       Он кренился из стороны в сторону, словно медведь; фыр кал, натужно урчал. Наконец я доехал. Открыла Лайла. – Ой, - она бросилась помогать снимать мне пальто, взяла шарф и шапку, - так давно тебя не было, проходи. Есть хо чешь? Я смотрю на неё, кажется удивленными глазами и думаю: «Господи, ты ещё спрашиваешь? Ведь с утра только поел, да и не поел-то, а так... мало и невкусно». У меня нача- лось страшное слюноотделение, закружилась голова. Отвернувшись к зеркалу и расчесывая свои кудрявые лох- мы, я украдкой сглатываю и небрежно, но тихо говорю, - Да не то что хочу, просто я поел в столовой - что-то не све жее дали, теперь побаливает, - я ткнул себя в желудок паль цем и чуть не заорал от боли, вероятно, лицо моё перекоси лось, ибо Лайла с испугом посмотрела на меня. - Послушай, что ты ел? Надо прополоскать желудок марга нцовкой и выпить побольше молока. Или чего-нибудь тако го...
       Я криво усмехнулся, разве я мог сказать правду, что я сегодня почти не ел, а вчера вообще, кроме трёх стаканов горячей бурды под названием чай, до полуночи в рот не брал, пока не попал в общагу. Разве я мог не пощадить сво его самолюбия и её, по-новому складывавшемуся обо мне мне нию дать пищу сомнений? - о, нет! -Н-нет, не надо полоскать, я… Она засмеялась, а я покраснел. -Бабушка, у нас гости. Принеси, пожалуйста, молока и пи- рожков. Мне ужасно захотелось наброситься на эти пирожки и вы -дуть всё молоко, какое только найдется в доме. Но я сижу и, как неживой похлебываю маленькими глотками из огром- ной кружки и откусываю по малюсенькому кусочку пирожок. Я делаю вид, что не голоден и, что ем, лишь из-за того, что- бы прошло «отравление желудка». Я ем. Лайла сидит напро- тив. Отпивая из стакана молоко, она негромко рассказыва ет, рассказывает... о себе, о Марии, о преподавателях… Я давно не хожу на занятия, хотя и разрешили заниматься со своей группой. Всё подыскивал – где бы подработать, но так и не нашел. Даже на полставки ничего нет. -Ты из наших кого-нибудь видела? - А разве ты не из общежития? - в свою очередь спросила Лайла. - Нет. То есть - да. Но я оттуда не вылазил. Я болел... - И тебя не навещали?
       Врать становилось трудно. Тем более, что я и не умел. - Понимаешь, я не был в общаге. - А-а. - Я перевожусь на заочное. Ордер на комнату взяли... не положено теперь. А работы не могу найти. Лайла смотрела на меня и покачивалась из стороны в стор- ону. Я её знаю полгода. Мы с одного потока. Познакомили- сь в начале второго курса, во время полевых работ.Иногда, время от времени, мне кажется, что я её люблю, бывает,си- жу где-нибудь и... её лицо, задумчивый грустный взгляд… И эта полуулыбка. Загадочная девушка. И вот, теперь, мне захотелось обнять её, спрятаться от осаждающих меня напастей в тепле её рук... я встаю, иду к ней.Она уже не в синем платье, а в белом. Сидит у камина. Смотрит не то на меня, не то куда-то дальше - дальше приоткрытой двери. На губах полуулыбка, карие глаза отсветом пламени в ками не манят к себе. Ближе, ближе я подхожу и чувствую, как дрожат мои колени... Я подхожу, между нами - шаг. Стаю на одно колено и, она протягивает мне руку... Я услышал своё имя и чуть не захлебнулся отпитым глотком молока, - ... а как ты теперь? - закончила она фразу. - Я, теперь?- я беспомощно посмотрел на Лайлу. Понял нео- жиданно, что сыт и оптимизм дошёл до самого моего желу дка, - как-нибудь выкручусь, - я широко улыбнулся и встал из-за стола, – Спасибо. - Пошли, я тебе диски прогоняю, на них такие концерты! Мы слушали музыку. Мы любим одно и то же. Вивальди, Бетховен, Крейслер…
       Контата Вивальди торжественна до слёз. Мне вдруг пришло на ум, что в ней выражен переизбыток сил жизни. А у Бетховена или Вагнера торжественность совершенно иного свойства, како-то печального, надрывного. Однако, это и не оптимизм. Это выражение жизненного торжества во всех его проявлениях…и я вижу Лайлу.Она вновь сидит, но уже в огромном костёле. Не молится. Просто сидит. Она смотрит перед собой, полуулыбается. Играет орган. Чисто гордо звучит голос исполнительницы.Лайла обводит взором всех присутствующих. Её взгляд останавливается на мне. Мы медленно идем навстречу друг другу через весь костел. И уже все поют. Многоголосие разносится под сводами и, вылетая наружу,подхваченное ветром, летит по всей земле. Мы подходим всё ближе и ближе… и вот наши руки соеди- нились.Мы идём к выходу. Навстречу нам идёт священник. Он торжественно поднял руку и начал что-то говорить.Я не разбираю слов. Но вот, он благословляет новобрач…
       Стало тихо. Пластинка кончилась. Лайла смотрит в окно. Мне приходит в голову нелепейшая мысль, - Давай играть? - Как? - спрашивает она. - В переписку. Я тебе пишу, а ты мне. Идет? Она пожала плечами и сказала - Смотря, что писать. - Я начну, давай бумагу и ручку. «Лайла, Лайла. Мне никогда не казалось, даже во дни нача- ла нашего знакомства, что это имя будет для меня что-либо значить. Я всегда считал Вас ребенком и, нередко меня удивляла Ваша наивность. Однако, теперь, лишь начинаю пони мать,что сие являлось не наивностью, а всего-навсего одним из природных качеств - чистым, сохранившимся от светлого детства. Я угадываю в Вас человека, который мо жет быть тем, в чём нуждаются другие...» Я задумался. Как писать дальше? Это - не шутка, а вполне серьёзное объ яснение и, скорее, самому себе. Лайла на редкость чувстви тельный и чистый человек. Она со мной многим делилась. Ведь мы настоящие друзья. А я порой злюсь, что моя дру- жественность в мыслях иногда переходит положенные рам ки. Я не должен её любить, мы - только друзья. Любовь меша ет - отношения путает. Я пишу дальше: « Вернее, в Вас каж дый может найти то, что ему столь необходимо. Это - редкое вообще качество человеческой природы. Я не умею льстить или делать комплименты, почему и пишу всё это, надеясь, что Вами оное не будет осуждено. Я не берусь кричать о любви или о высших чувствах и, тем не менее, в Вас я ви- жу близкого и необходимого мне друга. Прошу прощения, если я вторгаюсь, столь бесцеремонно, в вашу спокойную жизнь своими мыслями. И все же, смолчать мне не по си- лам. Это не всё, что мне хотелось бы сказать». Я посмотрел на Лайлу - она читает книгу. Я долго смотрю, но, когда она украдкой бросает взгляд в мою сторону, де- лаю вид, что занят сочинительством. – Возьми, - я протянул ей листок, - отвечай прямо сейчас, - ладно? Она почему-то грустно смотрит на меня. Прямо в глаза смо трит. Даже не по себе делается. Но я не отвожу взгляда. Она начинает писать. Теперь, я беру книгу. Открываю, не глядя. Страница 58. Почти середина. « Никогда в жизни он не встречал женщины, которая бы так влекла к себе. Где бы они ни появились вместе, Сомс неизменно замечал, как все мужчины тянулись к Ирэн: взгляды, движения, голос вы- давали их; окруженная таким вниманием, она держалась безу коризненно. Мысль о том, что Ирэн была одной из тех жен- щин, не часто встречающихся в англо-саксонской рассе, которые рождены любить и быть любимыми, для которых без любви нет жизни, разумеется, ни разу не пришла ему в голову...» Я оторвал взгляд от книги и перевёл на Лайлу. И понял. Понял - она тоже из таких, и мне тоже, до сегодняш него дня, эта мысль не приходила в голову. Но она ещё очень молода, совсем девочка. Лишь теперь я ощутил, ощу тил всем своим существом, что старше её. Хотя, не так уж и намного. Я поздно пошёл учиться. А почему не как они, её ровесники, в семнадцать? Я знаю почему. И сам себя не хочу лишний раз обманывать. Я делал всё правильно. Так было лучше. Я должен был сначала хоть немного узнать се- бя, понять, чего хочу, чем должен жить. Да, я, вероятно не просто друг, но и влюблённый в некоторой степени. В гру- ди защемило. Нет, нет. Зачем такие мысли? Я влюблен? О, нет. Я взял книгу. Но ничего не читаю - а вижу прямо на страницах. И я уже там... я мчусь на белом коне по бескра йним зелёным лугам и... случайно, замечаю вдалеке белое пятно. Я скачу прямо к нему. Оно увеличивается, прибли- жается,превращаясь в белое пышное платье стройной деву шки. Она стоит на берегу ручья. Прозрачная вода, у её ног, весело журчит. Лайла! Она и не она! Такая величественная. Я спешиваюсь по другую сторону ручья, протягиваю руку и, она вкладывает свою ладонь в мою. Я дергаю её легонь- ко за руку, она перепрыгивает ручей и я, подбросив ее,как в балете, сажаю в седло и вскакиваю на коня сам. Ветер свистит в ушах. Я ощущаю пряный запах степных трав, ощущаю тепло летнего солнца, я смеюсь. Лайла тоже смеёт- ся. Наши взгляды встречаются. Конь переходит на шаг. Я склоняюсь к белому плечу девушки, она говорит мне что-то, говорит, обнимает меня и...
       Протягивает лист бумаги. Щеки её покраснели, словно ей чудилось то же, что и мне, будто мы на самом деле поцелова- ись.
       «Право, даже не знаю с чего начать. Грустно-грустно стало. Я по тебе за последнее время соскучилась. А кто ты для ме- ня? Так, всё равно... не знаю... На полевых работах – там всё было по-другому, интересно было. Ты такой необычный, другой. Сначала это казалось, конечно непривычным. Немного не нравилось что-то в тебе, но потом мы все ... В сущности, ты очень хороший, своеобразный... мы все просто влюби- лись в тебя. Нет, не так как влюбляются всегда, ты умел на- поминать о себе даже тогда, когда тебя не было рядом…» я посмотрел на Лайлу. Она сидела, отвернувшись к окну, и делала вид, будто читает.А я вспомнил полевые работы.Хотя я чувствовал, знал их отношение ко мне - то, что она сейчас написала - было откровением. Откровением того недавнего и, в тоже время далёкого времени. Там, на полевых работах я познакомился с «Великолепной Пятеркой» девушек, фило логов. Каждый вечер после работы мы собирались в их до -мике и очень интересно проводили свободное время. У меня тогда была уже девушка, Элен. А их, позже, в университете - так и стали называть « Великолепная Пятерка», с легкой ру- ки моей Элен. Нас было девять человек: они, я, Элен и ещё два парня из моей группы. Да, там было хорошо. Я вновь погрузился в смысл того, что писала Лайла: «... А вот, когда ты приехал ко мне и, та поездка в лес, когда мы опять собрались все вместе... Вот тогда я задумалась о тебе и обо мне. Я и ты - рядом - теперь так я думала. Мне было хорошо, совсем по-новому хорошо...». Я вспоминаю ту поездку. Была весна. Мы пили березовый сок. Я и Лайла долго бродили по лесу, уединившись от остальных. В тот день мы, кажется, спорили о смысле жизни. Тогда я впервые поцело- вал Лайлу. Но поцеловал просто так, от радости, наполнявшей меня, от полноты бытия, от счастья цветения и пробуждения природы. И я не лгу, я любил в этот момент весь мир. И лю- бил Лайлу. Хотя, где-то совсем недалеко была Элен. Её я лю- бил, но не так. «...Но я мучилась вопросом - почему ты меня поцеловал? Почему ты так ко мне относишься немножко снис ходительно и немножко, как намного более старший. Или я тебе нравлюсь, или... я, конечно очень не хочу, чтобы это было по второй причине, но я в этом не совсем уверенна. Хочется верить, но... понимаешь? Я расскажу тебе это «НО». Года два назад я познакомилась с одним человеком. Мы с ним встречались. Он, кажется, любил меня. Для меня это было впервые,я чувствовала к нему какое-то внутреннее доверие (да,он был старше меня на пять лет,а я - я была ещё совсем ребенком). Я ему верила. Верила каждому его слову,каждому жесту, каждому движению его руки. Мне даже никогда и в голову не приходило, что всё не так, как он говорит, дела- ет... А он однажды взял и просто не пришел. Я продолжала верить, вопреки факту, я его ждала. Он не приходил. Было больно, обидно. Стыдно, что я так обманулась. Всё вдруг стало ненужным. Хотелось кричать, заткнув уши, чтобы не слышать себя. Я сказала себе - ВСЁ. Теперь я боюсь. А вдруг опять? Я так этого не хочу, это так ужасно! И сейчас мне снова хочется верить. Верить тебе, верить своим чувст вам, верить, потому что, когда ты писал, за шутливой веж- ливой иронией ты - искренен. И я верю. Может, я вижу всё не таким? Надо разобраться, понять. И все же, меня к тебе что-то очень притягивает.Ты внутренне совсем не такой,ка ким кажешься на первый взгляд. Твой мир глубже, шире, чем у остальных. Все же, я не могу понять, что именно вле- чёт меня к тебе , как и не могу понять иногда, что выража- ет твой взгляд. Он очень выразительный, в нем огромное, серьезное что-то, я чувствую это, но ЧТО? - как я хочу уло- вить это «что», и часто смущаюсь этим... и, тогда, приходит в голову, что ты обо мне думаешь, как о легкомысленной и пустой девчонке. Ты все смотришь, я от этого смущаюсь ещё больше, не знаю,куда деть свои глаза. А ты называешь меня кокеткой. Хотя и в шутку, однако, называешь. Я хочу стать нужной тебе, хочу, хоть немного проникнуть в твои мысли, понять их. Хочу, чтобы ты считал меня хоть чуточ- ку своей. Но. Но... существует мой особый мир. Может он и не нужен, но я без него не смогла бы. Могу тебя в гости сво дить,если захочешь.Правда,поймешь ли ты меня? Должен».
       И я беру ручку. Руки дрожат, даже неловко. « Если честно - на подобные письма даже ответить невоз- можно, я отвечаю. Не стану лукавить - оно меня потрясло. Меня все в нем удивило. Я не хочу говорить о себе, но сила твоей искренности может, просто убить. Ты зря сетуешь на свой « особый мир». Он должен быть у каждого (и несчаст- лив тот, который его не имеет) и нужно уходить туда, когда грустно или больно. Ведь он является ни чем иным, как тво ей собственной душой, в которой, и только в ней, ты мо- жешь предаваться мечтам (даже несбыточным), самоанали- зу, разрешению волнующих тебя вопросов.И только пускать туда немногих следует, избранных. Ито, чтобы повести в свой мир, нужно быть, более, чем уверенным в избранном человеке; нельзя ошибиться. Здесь, как у саперов - ошибка стоит жизни». Я отдал листок Лайле. Она читает, а я наверняка знаю, что сам себе отрезал путь в её душу. Она может обидеться. Но ведь я не хочу её обижать, я люблю её. А дидактика прорва лась. Зазвонил телефон. Лайла ушла. Через минуту она позвала меня. Звонит Элен, я беру трубку. – Хелло, Элен? Да, я был вчера в общежитии и сегодня, до обеда. Придти? Ты когда приехала? Ясно. Кто на вахте? Ну, тогда я проскочу. Пока. Лайла смотрит на меня в упор. - Мне жаль, что ты сейчас уйдешь. Я хотела бы тебя чаще видеть, - она не отводит глаз. Я молчу. - Я часто думаю о тебе. Я должна себе всё уяснить, - тихо говорит она, а я чувствую себя уличенным в какой-то ви- не, - Когда я о тебе думаю - мне бывает иногда грустно, иногда очень хорошо, иногда я ... я плачу. Тебя ждёт Элен. Я бы хотела тоже с вами быть. Мы стоим в прихожей, я одеваюсь и чувствую себя очень неловко. - Ты единственный человек, которому я во всем доверяю. Почему? - не знаю. Ни одна душа не знает того, что извест но тебе. И то,о чем я раньше говорила, и то, что говорю те перь. Зачем? Всё - зачем? - она пожала плечами.
       А я стою одетый, сытый и... я чуть не реву, по-медвежьи. Ну и сволочь же я! Где-то внутри такая боль нестерпимая. Я хочу обнять Лайлу, расцеловать и остаться. Мне хочется, чтобы ей было хорошо, тем паче - я знаю, что это от меня зависит. Но Элен ждёт. Господи! что за мучение!? А она стоит тоже и ждёт. Ах, чего же ждёт? Я должен.Я подхожу, глажу Лайлу, как маленькую, по голове, обнимаю ее, чувст- вую её руки на своей шее. Она прижалась ко мне всем те- лом. Я должен её защитить. От кого, от чего? От жизни её собственного порывистого духа? От её собственных на- дежд и будущих неудач? От всего и от себя, в первую оче редь. Наши губы слились. Я не могу уйти. Я не могу, не хо- чу обидеть Лайлу. Я ухожу, она желает мне счастливого пу- ти.Счастливого пути... теперь... что это? Она… Она меня не пустит больше... не пустит в свою душу.
       
       Элен обнимает меня. Целует. Я рад её приезду, мне очень хорошо. Я люблю её. Её руки щекочут мне бока под рубашкой. Между моими ладонями её лицо. Тёплое нежное. Я целую её в шею, расстегиваю блузку... целую, целую, пьянею... Хочется плакать от счастья… Мы одни в комнате. - Как у тебя дела? Что они все заладили, как дела, как дела? - Никак, - отвечаю; она отстраняется от меня. - У тебя что - неудачно? - Да, так и не нашёл работы. Она смотрит мне в глаза - серьезно, почти сердито. А я лов лю в её зрачках своё отражение и улыбаюсь. - Не смотри так, - только говорит Элен. - Почему? - Не могу, ты в душу смотришь. - Нет, я на себя смотрю.Голова выпуклая с длинным носом, как в кривом зеркале. - Глупыш, - бормочет она, зарываясь руками мне в подмыш- ки. Я не выдерживаю и, корчась, ржу, словно необуздан- ный конь. Элен - довольна. Не знаю, сколько времени про- шло у нас в забавах - мы не виделись две недели и - теперь – встреча.

       Как-то вечером мне принесли письмо, обратного адре- са не оказалось, я распечатал. Лайла! Холодный пот высту- пил у меня на спине.Ноги ослабели.А почему я, собственно, так разволновался? Подхожу к окну на лестничной площад ке, разворачиваю листок. « Ты мне как-то сказал,что вера есть подлог мины под соб- ственное здание благополучия. Не совсем ведь это так. Моё поведение... если б я не верила - этого бы никогда не было. Я бы ничего не говорила, не было бы полевых работ (наших с тобой). Я верю, да. И от этого мне хуже. Не знаю, всё в го лове путается.К чему ВСЁ приведёт? Нет,даже не то я хочу спросить. Что это ВСЁ даёт тебе и мне?» Я уставился на фиолетовые строчки – действительно, что это даёт? И что это – ВСЁ ? Я часто думаю о Лайле. Мне с ней хорошо. Но у меня есть Элен и, я люблю её, но люблю по-другому. А у Лайлы нет, кого она по-другому любит... « Я тебе нужна? Хотя б немножко? Между нами есть «НО», только это не Элен. Одно мое «НО» ты знаешь - вопрос ве- ры, хотя я верю. Второе «НО» - в твоём поведении. Мария... Нет, это я оставлю пока в себе…». Я вспомнил о Марии. Она подруга Лайлы, из той же «Вели- колепной пятёрки». Что бы представить пятёрку, надо нау- читься одинаково любить, именно любить четверых, а самому быть пятым. «...Не надо. Одно я могу сказать - она – прекрасная душа». Больше в письме ничего не было. Это было предупреждени ем, хотя и ненамеренным. Даже - двусмысленным предупре ждением. Лайла, я уверен, не имела в виду предупреждать меня.Не в её характере.И всё же я явно читал между строк то, что подсознательно вырвалось из мыслей, написавшей эти строки.
       Наступила суббота. Мы с Элен немного опоздали. Именинник улыбался от уха до уха. Его мать выставляла на стол торты, вместо съеденных; бутылки с вином и лимо- надом; играла музыка. «Великолепная пятерка» была в сбо- ре и ещё несколько незнакомых личностей. Лайла болтает с каким-то тощим, Мария украдкой поглядывает на меня. Она грустна. Нам с Элен наливают по штрафной. Мне сра- зу ударяет в голову. Танцуем. На второй танец приглашаю Марию. Она молчит. Танцует и молчит. - Что с тобой? Её глаза похожи на печальные глаза коровы. Прямодуш- ные, красивые и грустные-грустные, только голубые, а не чёрные. Молчит, и я молчу. Танцуем. – Ты не хочешь со мной разговаривать, - интересуюсь я. - О чём ты? – ложно недоумевает Мария, а глаза говорят другое: « Эх ты, лопух, растяпа. Разве не видишь? Я обиде- лась». И что я ей сделал? Ну, внимателен с ней, как и с остальны- ми; ну, вероятно, иногда кокетничаю… Нравится, конечно же мне и она, как и все четверо.Я их всех совершенно оди- наково люблю. Мне они нужны. Если я и мечтал о розовом замке и о Марии, сидящей на золотом троне, это ещё не… Она же этого не знает. А что не…? Я сам перестаю себя понимать. И всё равно, я никакого повода не давал, чтобы она могла обидеться. Приходил, правда, частенько, но мне нужны были книги, общение… Мы же друзья. И вообще, я своих чувств не проявлял ни разу. Хотя, иногда, когда мы бродили по улицам и разбирали «субстанции» и позиции произведений и точек зрения Гюго или Фейхтвангера, мне страстно хотелось остановиться, прекратить это перелива- ние из пустого в порожнее, схватить её – грубо схватить за плечи - и поделиться разгоревшейся во мне страстью. Но это бывало лишь в моём воображении, это были лишь меч- ты. Мы продолжали идти, не торопясь или сидеть чинно на скамейке в парке, нести всякий вздор об идее «Отвержен- ных» или «Гойи». Правда, когда мне бывало грустно или муторно на душе, я всегда смотрел ей в глаза и думал о своём.Её глаза успокаи вали меня, неведомо для неё самой. Так уж получилось, что в поле мы работали втроём на одной грядке: она, я и Элен. А когда вечерами собирались в их избушке и пили чай с ромом, то она непременно сиде ла напротив. У нас у каждого было «своё» место за столом. Теперь она обижается. Музыка кончилась. Я проводил Ма- рию к столу и пошёл к Элен. – Пошли, выйдем, - шепнул я ей. – Зачем? – прошептала она в ответ. – Я хочу тебя целовать. В подъезде темно. Мы поднимаемся на три пролёта вверх. За окном, внизу горит фонарь.На одном из нижних этажей кто-то стоит. Прислушиваюсь к их разговору. Лайла и один из приглашённых парней, разбирают лекции по Тургеневу. Ирония захлёстывает меня.Тургенев – хм, сентиментальная душа, любовник любви. Нашли о ком говорить. Лучше бы в Чивере покопались. Мне захотелось смеяться. Обнимаю Элен. Мы с жадностью тянемся друг к другу. Она прижа -лась ко мне. Чувствую, как стучит её сердце. Никто так не умеет целовать как она. Я глажу её лицо. Она щекочет меня под рубашкой. Я коротенько смеюсь. - Все ребра наруже, - шепчет Элен . -Откормишь, - пьяным голосом говорю я. Мы еще раз целуемся, долго-долго... я чувствую как тону в тепле её губ... мы не можем оторваться друг от друга. Не хочу ощу- тить губами холод воздуха... Медленно мы спускаемся вниз. У двери стоит Лайла и, вдруг, я ляпнул ( вероятно, хотел спьяну пошутить), - А где твой изумрудно-скользкий принц тургеневского типа? Она, кажется, смутилась, но я пойму это гораздо позже, - Нехорошо, когда дам бросают, - высказался я до конца и мы с Элен заходим в комнату. Элен даёт мне сильную затре- щину.
       
       Сегодня я получил сразу два толстых конверта. Первый - от Лайлы. « Нет, я не обиделась тогда. В таком случае надо было оби- жаться раньше. Но это частности. Частности того большого вопроса, который мучит меня.Что тебя во мне привлекает? Может быть вопрос надуманно сформулирован,зато прямо. И сразу встречный вопрос - а меня? Я чувствую некую близость с тобой, от которой мне тепло... и мне кажется, есть в тебе, в твоей душе то, что объединяет меня с тобой. Мутно? « Не нами бессилье изведано слов к выраженью желаний – безмолвные муки сказались людям веками...» Я хочу верить тебе. Но тот день рождения… Ведь, меня для тебя будто не было совсем! Даже хуже - то, что ты сказал мне... Зачем? А мне стало так неприятно, словно меня в чем-то обвинили. Обидно.Стало плохо, потому что я ждала, ждала весь вечер, хотя, мне не надо было ничего; да и что, в конце концов, я? Пусть тебе было весело. Хорошо, пусть. А ты сказал мне гадость, да ещё с пренебрежением. И мне тогда стало всё равно.Мне не надо было даже твоего внима ния (его, кстати и не было) - даже это было бы хорошо. Я бы осталась при своих сказках. А ты сказал.Твой тон, взг -ляд... Ты во мне что-то убил. А теперь я забыла, простила. И снова стало хорошо. Хорошо, однако, не так как прежде».
       Открываю второе письмо. Мария! Что это? «Я люблю тебя. Не знаю, что с собой делать, но люблю. Мне надо видеть тебя каждый день. Конечно, в универси- тете мы все вместе ежедневно видимся, между лекциями, после них... Мне этого мало. Сама не понимаю, как эта лю- бовь случилась. Не могу заниматься.Ты собираешься на пять дней уехать - не могу представить себе, что я буду делать - столько времени не видеть тебя. Раньше со мной никогда такого не было. Мне плохо. Тебя нет(?)» Я стою, словно меня палкой по голове стукнули. Господи! что я им сделал? Почему я, а не кто-нибудь другой? Подошла Элен. - Письма? - Да. – Прочёл? Ну, тогда пошли обедать.
       По пятому этажу я хожу спокойно. Сюда комендант не заберётся на своих слоновьих ногах. Она едва зад подни мает со стула. В ушах звучит песенка: «И, словно язва тут и там Комендантша по углам Бродит-ходит не находит, С кем бы выпить пополам...» Сейчас я живу у Элен. Спим на узкой студенческой койке. Нас двое нахлебников в одной комнате. Ещё у подруги Элен - тоже нелегал-жених. Вот так и живём. Утром нас поднимают, кормят и мы либо спим, либо в шахматы игра- ем. Его выгнали из университета - засекли не раз за карта- ми. Попался, конечно, глупо. Мы с Элен сидим за столом, суп уже съели, осталось справи ться с котлетами и допить кофе. Вновь мысли возвращают меня к письмам. Странное совпа- дение, хотя… - У тебя скоро день рождения! - Угу, - жуя отвечаю я. - Когда поедешь домой? - В тот же день, вечером. Элен что-то прикидывает в уме...

       
       С утра меня поздравляют. Приятно, однако, непонятное, тревожное чувство гложет. Я сам не могу понять, почему. Вижу себя пятилетним мальчиком. Дед посадил меня на серую в черных яблоках лошадь. Я уцепился в седло обеими руками и лошадь пошла. Мне было страшно, лошадь фыркала время от времени. Потом дед вскочил в седло и мы помчались по лугам к лесу. Помню красивый дом и сад, огромный сад. Трава - выше меня и яблоки огромные на деревьях. Помню, что взвешивая, как-то яблоко на весах, бабка довольно сказала деду: « На полкило тянет ». Дед самодовольно ухмы лялся.Его сад был лучшим в округе.Я часто убегал в высокую траву и часами просиживал, наблюдая за жуками, муравья- ми, гусеницами. Помню, я весной наловил полные карманы майских жуков. Они щекотали мне ноги сквозь материю карманов, вылазили, а я их запихивал назад, в карманы и, коротко посмеиваясь, от щекотавших меня множества ла- пок,гордо шёл домой.Я пришёл, высыпал жуков на кровать и стал разглядывать. Уж очень мне нравилось, когда они шевелили усиками-веерами, похожими на щёточки. Пока я рассматривал одного, остальные расползлись по комнате. Они взлетали жужжали, пытались улететь, стукались о сте- ны и … вошла бабушка. Я, увлеченный мирным занятием, не заметил её, а она, увидев всё это, стала замедленно бе- гать, как умеют только бабки, и ловить моих жуков. Она безжалостно наступала на них, если они оказывались на полу, и приговаривала: «Я тебе сейчас покажу жуков! Я те бе наловлю! Нашел дело старому человеку...» Она ещё дол- го что-то бормотала. Я знал, что бабка любит меня и только на словах грозит, поэтому вся её сердитость на меня, ров- ным счетом не действовала. Я зажал оставшихся трех жу -ков в руках и плакал, глядя на раздавленные двойные, ко- ричневые спинки на полу. Слезы капали на пол, жуки ще- котали ладони, а мне ещё горше было, они смешили меня, но не знали, что раскрой я ладони - и от них останутся хруст и распластанные по полу крылышки. И я сильнее прижимал концы пальцев к ладоням, оберегая своих жуков и плача.Только после расправы бабка заметила мою печаль ную фигуру и в недоумении остановилась. Она подошла, погладила меня по голове и тихо сказала: «Если они распол- зутся, то ночью шуршать будут. Не плачь. На улице других наловишь. Только домой не неси», - она говорила нежно, ласково со мной. Я молчал. Потом, повернулся и, молча, обиженно вышел. Больше я никогда не ловил майских жу- ков. И вот, почему я вспомнил всё это - чувства, которые дарили мне они - суть - жуки, но, ими наловленные , кото- рых они оберегали, на которых любовались, которыми доро жили. А я оказался здесь, как подслеповатая бабка, что не замечала их, расползшихся, и наступала на них. Они хру- стели, их было жаль... И ещё - Мария, протянув мне пода- рок, посмотрела на меня точно так, как смотрели на меня дед и обе мои бабки. Нежно, ласково. Этот взгляд окунул меня в детство. Мария смотрела на меня, как на ребенка. Мне стало почему-то тепло и, захотелось прижаться к её груди, как я прижимался к груди бабки, забравшись к ней на колени. Я склонял голову - было мягко и, нередко я так и засыпал на её руках. Стало невыносимо грустно. Хотя, эта грусть - нежная и приятная. Пришла Лайла. Я наклоня- юсь, она целует меня в щёку.Я вижу в её глазах вину. Почему, в чём она считает себя виноватой? Кладу руку ей на плечо. – Спасибо. Только – выше нос и веселей гляди. Идёт? Она кивает головой. Я ловлю на себе взгляд Марии. Делает- ся неловко под перекрёстными взглядами. Заваливается целая компания во главе с Артуром. Шум, гам, смех, поздравления…садимся за стол. Прошло какое-то время. Все танцуют. Я тоже. Элен встаёт из-за стола и направляется к двери. Я извиняюсь и поспе- шаю вслед за ней. Стоим в коридоре. - Куда уходишь? - спрашиваю. Она смотрит в пол, молчит. Поднимает глаза. Впервые ви- жу такой взгляд. Она впервые так смотрит на меня. Вызывающе, гордо и, в тоже время, умоляюще. Опять тре- вожное, непонятное чувство пронзает меня. - Я пойду... - она замялась, - я здесь буду, у ребят. Переживаю ощущение проглоченной раскаленной монеты. Кружится голова. - Право, я скоро приду, - смотрит. Поворачиваюсь и, не отвечая, вхожу в комнату. Так обид- но! Вспоминаю, как однажды потерялся на базаре. Мама взяла меня с собой. Мне было года четыре-пять. Я остановил ся около огромного арбуза, который лежал на других арбузах. Он был полосатый и с хвостом, хвост напоминал поросячий и я рассмеялся, представив, что арбуз сейчас вильнет хвос- том, у него окажется две пары ножек и он убежит, похрюки вая. Потом я подумал, а что, если его разрезать, съесть внут ренность, а корку пустить в речку? И ещё, воткнуть в него красный парус? Я буду капитаном. Не знаю, сколько и где мысленно проплавал я на арбузной корке, но мне непремен- но захотелось поделиться с мамой, я дёрнул её за юбку и… о, ужас! Подняв глаза, я увидел, что это не моя мама, а совсем чужая. Я вновь посмотрел на злосчастный арбуз, но его свинячий хвост теперь вовсе не смешил меня и я запла кал. Мне показалось, что уже много-много времени прошло, как я потерял маму и испугался, что она не найдется. Я стоял у кучи арбузов и вначале только тёр глаза кулаками, внезапно я осознал всю ценность утраты и обида, боль, жа лость к себе захлестнули мою детскую душу. Я заплакал громко, очевидно на весь базар. Дядька, который продавал арбузы взял меня за руку.Он кричал в толпу:- Чей ребёнок? Мамаши, кто отпрыска забыл возле арбузов? Люди улыбались, глядя на ревущего меня и выкрикивающего дядьку. А я уже видел себя в плену у злодеев, они разожгли костёр и точили ножи. А я лежал, связанный верёвками… но был уже взрослый и с усами. Они шептались, как потопить мой корабль-арбузную корку с красным парусом и погубить меня-героя. И вдруг, я увидел, что главный злодей продавец арбузами.А моя мама, тоже свя занная, лежит в другом углу пещеры. Тут мир фантазий оста -вил моё воображение, я взглянул на дядьку, который во всю глотку орал: - Чьё дитё? Чьё дитё заблудилось? - и я ещё громче заревел, вспомнив, что он меня с мамой полонил. Подошла мама. Она была бледная и улыбалась… Я бросился к ней на руки и уже смеялся сквозь слёзы.
       
       Сейчас я ощутил точно такое же чувство, как тогда, на базаре. Я потерялся. Пью и не пьянею. Элен всё нет. Выхожу в коридор. Курю. В дальнем конце идет пара. Элен и еще кто-то. Идут в обнимку. Оба пьяны. Мурашки бегут у меня по спине. Она заметила меня. Они повернулись и пош- ли обратно. О, Боги! Я готов схватить и его и её и задушить обоих, я хочу заорать во всю мощь: « Сволочи, а Я? Что вы делаете? Опомнитесь! Элен...» Убъю, - лишь прохрипел тихо я, хватил кулаком о подоконник... слезы. Зачем? О чём? Она их не стоит. Слезы...капают и всё. И ничего не мог поделать.Вышла Лайла. Отворачиваюсь, украдкой вытираю ладонью глаза. - Почему Элен ушла? - Не знаю. - Ты её не обидел? Я злюсь. Эх, трахнуть бы ей сейчас! чего пристала? Лайла пристально смотрит на меня. Смотрю ей в зрачки. Воображение уносит меня в иной мир. Мы стоим у огром- ного фонтана. Она в длинном белом платье. Где-то играет музыка. Вивальди. О, как я люблю эту музыку! Лайла скло няет голову мне на плечо и шепчет: «Не тревожься, жизнь порадует ещё тебя». Я удивленно смотрю на неё. - Да-да, - говорит она, - ты любишь её, но не всё и не всег да бывает так, как ты того желаешь. И всё складывается так, как должно сложиться. Вероятно, на то есть причи -ны, - она поглаживает меня по плечу - жалеет. Лайла все ещё смотрит на меня, я деланно улыбаюсь. - Не тревожься, - шепчет она, а в глазах грусть...Я киваю, вынимаю из кармана билет на самолет, на двадцать четы ре ноль шесть, рву. Упоённо, ожесточённо рву на мелкие клочки. - Ты что? - пугается она. - Я остаюсь. Я вижу, как она страдает вместе со мной и мне хочется утешить её. Она меня любит. Я обнимаю Лайлу за плечи и целую в лоб. Её ладонь на моих губах. Она отстраняет ме- ня. Горько, ох как горько, кто бы знал. Только я и Лайла сейчас глотаем эту горечь жизни, судьбы, собственных мыслей.За столом все смеются.Вино кончилось, начался смех. Пора расходиться. Я провожаю Лайлу и Марию. Лай ла уезжает первой. Прохладой веет ветер. Мария поёжива- ется. Снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи. – Ты - хороший, - ни с того, ни с сего говорит она. - Почему? - не задумываясь, спрашиваю. - Не знаю, но - хороший. - Твой троллейбус. - Ну и пусть. Троллейбус уехал. А мы стоим. - Ты прости мне, моё дурацкое послание? - Мария виновато смотрит на меня, от чего мне делается неловко. – Ничего. И мы уже идём в незнакомом мне городе. Она - фея, я - принц. Мы взялись за руки и смеемся. Я спрашиваю се- бя - за что я люблю эту Фею? Чей-то голос отвечает:« она умна и кротка». Волна тепла и благодарности к Фее захлес тывает меня. Я знаю - она меня всегда понимала. Я скло- няю голову, беру руку Феи и подношу к губам: « Я Вам бла- годарен за все. Вы помогали мне, когда я был нищим, Вы дарили мне тепло своего очага и сердца. Когда Элен уезжа ла, Вы поддерживали мой дух и желудок. Однако, потом я стал стесняться быть нахлебником и бродил почти неделю голодный, как пёс и спал почти на улице. Она улыбается и отнимает руку, а я продолжаю: - Но теперь я принц и могу подарить Вам всё, чего Вы захотите. Вы - прекрасная, добрая Фея - и я обязан Вам отплатить добром за ваше добро...» Я вспоминаю, что через неделю мне выхолить на работу. И я обязательно отблагодарю Марию за ее заботливое серд- це. - О чем ты думаешь? - Так, о чести. - Странно, а мне казалось - об Элен. - И о ней. - При чём тут честь? - Не знаю. - Ты любишь Элен? - Зачем ты это спросила? - я опять вижу Элен с тем типом в коридоре. - Никого тебе не надо, кроме неё. Наша пятёрка для тебя так просто, знакомые. Мы вот сейчас рядом. А будь на мо ём месте кто-нибудь другой, тебе было бы всё равно. Нет, я ничего не прошу, всё понимаю и, написала тебе, потому что не могла не написать. Ты, наверное, никогда о нас не думаешь. Вообще то о Лайле... Я стою, как оплеванный. Как ей объяснить, дать почувст- вовать, что я их всех люблю. И не могу особо относиться к кому-то одному, хотя... и это есть.Я познакомился с ними, когда они были вместе, одно целое. Я их полюбил ни по одной, а сразу всех вместе, я им благодарен... Нет, а чего собственно я должен ей объясняться, с какой стати... я вконец разозлился. Подошёл троллейбус. - Спасибо, что ты есть. Я не знаю, что будет дальше, но сейчас я даже рада, что встретила тебя, что бы там ни бы ло – всё - к лучшему, - двери закрыли её. Троллейбус тро- нулся. А я стою. Боже, я готов бежать за ним, догнать её, стать на колени и поклясться,что она мне не безразлична. Что и Лайла для меня и она - значат больше, чем они обе думают. Что она мне нужна... но как объяснить, что я люблю одну Элен.?! я сам путаюсь. Может, я просто по-другому их люблю? Но, что люблю -это я знаю наверняка и не раз ловил себя на этом чувстве. Или я не так подразде- ляю свои чувства? А. Мария приняла философию Панглоса. Я ничего не соображаю, осёл, дурак... Впервые за неделю я вышел из общаги, прокрался в толпе своих гостей мимо вахтера. Как пройти обратно? Вновь ре шётка, форточка, галоп по лестнице. Элен нет. Мы с Альбер- том одни. Я безразлично посмотрел на его склоненную над книгой голову, разделся и юркнул под одеяло. Мысли налете- ли на меня, словно мошкара, на запах мяса. Мне начала мниться измена Элен. Какакая измена? Альберт - второй «квартирант» в этой комнате. Тамара уеха- ла домой и он пока один «владеет» её кроватью и столом. Сейчас он молчал, сопя читая книгу. Его сегодняшняя весё- лость к ночи улетучилась. У меня закралось подозрение, что он что-то знает, чего не знаю я. Быть может, ни он один. Спрашивать как-то неловко. Уткнувшись носом в подушку, пытаюсь разобраться в своих мыслях. К концу зимы мы с Элен решили обвенчаться. Я и Она. Я в чёрном костюме, она в длинном белом платье и в фате. Мы улыбаемся друг другу. Горят свечи. Тускло поблескивает золото канделяб- ров, поют свадебную торжественную… Нам надевают коро- ны, мы обмениваемся кольцами и целуемся. – Отныне, вы муж и жена, - торжественно провозглашает густой баритон. Мы вновь целуемся. Губы у Элен мягкие, тёплые. Глаза све- тятся счастьем. На нас сыплются цветы, и мы медленно, она, вложив руку в мою, идём; нам улыбаются, нас позд- равляют. Резко поворачиваюсь к стене. Но наваждение так и не про ходит. Встаю, одеваюсь. Иду к комнате того типа. Стучу. - Её здесь нет, - заплетающимся языком отвечает наглец, - пройди, посмотри, если не веришь. Верю на слово. Ухожу. Курю на кухне. Да, жизнь распоряжается тобой, твоими пос- тупками, мыслями, любимой, друзьями: всем-всем, зачастую не так, как того хотелось бы. Передо мной встала морда это- го, что шёл с Элен. У меня с ним старые счёты. Мы оба - журналисты. Я на курс младше его. С Элен они знакомы дав но. С ней мы - ровесники, но она на два курса впереди. Этот подлец мне так подгадил в делах, что я думал - убью его. До случившегося мы даже были с ним в приятельских отношениях. Однако, он оказался из породы людей, кото- рые карьеры ради предадут дружбу, продадут душу, прой дут по головам. Я ему не простил. Теперь я его презираю. Я знал - Элен придерживается нейтралитета в этом деле. Меня это сначала оскорбило, но потом я… просто смалоду шничал и смотрел сквозь пальцы на то, что она не отка -залась от общения с ним и с его друзьями, хотя большинс- тво на факультете, в том числе, практически и все препо- даватели, отвернулись от него. Я уехал, не повидавшись с Элен. Купил билет на поезд и уехал. Внутри что-то дрожит, что-то не на месте. Я назло себе уехал. Она вчера так и не пришла. И сегодня пос -ле обеда не пришла. Мы больше года уже вместе. Я знаю, еще полгода назад она безумно любила меня, я, правда немного флегматик, но мои чувства не уступали её. А те- перь, ещё более обострились. Через несколько дней я вер- нусь.

Возвращение мне принесло поистине страшную новость. Элен весь день молчала. Вечером мы остались одни в ком- нате. Она заплакала. - Милая, ну, что ты? Через неделю твоя сестра приедет. Мне деньги сегодня пришли из дома. Что ты? Всё совсем уж не так плохо. Она посмотрела на меня и разрыдалась. Я почувствовал за пах вина. Выпила. Я не спрашиваю, почему и где.Её что-то мучит. Она чего-то боится. - Что ты, Элен? Ну, перестань же, - я целую ей руки, коле- ни; она отстра- няет меня и, её слезы капают мне на руку. Я обнял её. Она освободилась, уронила голову на подушку и почти закричала, - Убирайся! Я не сразу понял, что она сказала. - Уйди, - повторила она. Я присел у кровати, обнял её колени, уткнулся ей лицом в живот и молчу. Она гладит меня по голове, хочет сказать и не может. Сжала в ладонях мою голову. Я поднял лицо. - Я не твоя...- прошептала она и стала покрывать меня поцелуями. - Что ты? - я не понял. - Да, тогда, ночью... Я вскочил, отошёл к двери. Нет, меня не испугал сам факт. Почему? Зачем? Она меня любит. Как же? Голова кружит- ся, обида застилает глаза слезами. Если бы я знал, что это произошло и конец на том, было - и нет... Но чувство, какое-то проклятое чувство, мне подсказывает - Элен бро- сит меня. Я с ужасом понимаю – прошедшие дни - начало её жизни без меня, без моей любви, без нужды в моей люб- ви. Я бросаюсь к ней, я боюсь её потерять.





А осень пахла листьями. Серость нависла над миром. Дождь мочил землю. Ноги шагали по лужам. Руки, почему-то замерзли в карманах. По щекам текли струи. Вода попадала за шиворот, и тогда мурашки пробегали по телу.В такие мо менты сам себе кажешься сорванным мокрым листом... Перед глазами туман воспоминаний сквозь дождь. Всё было так хорошо и так недавно. Я знал, что она меня любила. Мне казалось, что мы проживем долгую красивую жизнь. Я ве рил, что она подарит мне сына. Я знал... я ничего, оказыва ется, не знал. Мы любили друг друга. Мы были во всём - прямая противоположность.Нам говорили: «...коса и камень, лёд и пламень…» Мы были обо всем различных мнений, одна- ко это нам не мешало. Я любил подолгу смотреть в её глаза, видеть её улыбку, слушать её. Я знал все её привычки, жес- ты... её всю. И вот, всё разом рухнуло: любовь, надежды, ве ра, желания... всё, что только может рушиться – рух-ну-ло. Рухнул мой пряничный домик на песке воображения у моря надежд.

       Прошло полгода. Элен замужем. Я устроился рабо- тать в редакцию университета. Живу всё в том же общежи тии - уже легально. Иногда вижу её. Я и раньше писал, мно- го писал; теперь же сия потребность возросла до не имовер- ности. Мне надо писать. Создать свою вещь, свой стиль, вы разить своё Я. Заставить признать себя. Нет, не для себя. Но какое-то волнение охватывает меня дрожью и дух про- тиворечия,словно смеётся надо мной во мне же.Да знаешь ли, что таких, как ты – миллионы-которые хотят заставить признать себя. Самоуверенных, целеустремлённых…Ты хо чешь сказать, что чувствуешь в себе ту необъятную силу, энергию, которые могли бы превзойти все ожидания окру- жающих и, даже свои собственные? Это бред сум асшедше го! Ты? Ты хочешь превзойти тех, кто уже создал шедевры, восславил истинное искусство!? Да.Я чувствую в себе силу, способную снести всё на своем пути.
       Сегодня выходной. Какого чёрта я шляюсь по улицам? Такси подвозит меня до общежития. Письмо. Этого письма я, вообще то не ожидал. Мы росли вместе. Учились вместе, жили в одном доме. Сидели за одной партой. Как-то, пожа луй, давно, я ездил к ней. Я даже, кажется, увлекся ей. Это случилось до моего поступления в университет. Потом всё прошло, мы посмеялись над собой. Переписывались очень редко. И – вот! Получая письма, человек испытывает, весьма своеобразные ощущения. То бывает дурная радость или острая тоска,него- дование или тихая грусть, странное тепло или ярость,непо- нятное сожаление или благодарность… Я осторожно откры- ваю конверт. Читаю... перечитываю ещё раз. Письмо, далеко не официального или шуточного характера, как то бывало прежде, далеко не сдержанное.Она писала его в неистовом отчаянье, переполненная пессимизма и неудовлетворенности всем и вся. Она его не перечитывала, по всей вероятности, а если и перечитывала, то не была в состоянии уразуметь своей сентиментальности в том смысле, в котором обычно сама воспринимала подобные вещи. Она одинока в своих мыслях. Ей не с кем их разделить, некому их передать. И, ме чущаяся в желании бежать от себя, она мучается, ибо подоб- ное невозможно. Очевидно, она в таком состоянии и полу- чила моё письмо (ответ на несколько странное предыдущее письмо). Я тогда отправил послание весьма туманного содержа ния, с неимоверным количеством намёков, сделанных по той причине, что мне, спустя много времени после нашей встре чи, оказалось трудно изложить свои истинные чувства и де ла относительно Элен. Мне не хотелось ей писать о том, что я собирался жениться, что теперь один и прочее. Вот и при шлось - постараться и обойти острые углы, обогнуть «глубо- кие» места своих мыслей. Господи! Какая горечь в её отве- те. Неужели не мне одному достается? Эта горечь,этот крик отчаяния одинокого человека, коим являюсь и я, попытка ухватиться за соломинку,выбрав ею меня...а скорее не выб рав, но увидев во мне эту соломинку, она не стесняется звать, не ищет предлога для основного мотива, а плачет, рыдает душой, взывая к помощи. И,возможно,эта неподдель ная боль человеческая, столь знакомая и частая моя гостья, взволновала все моё существо. Ибо, зная подобное состоя- ние, и,не получая поддержки, мне приходится испытывать такое же неимоверное отчаяние, проклинать мир за его не- совершенство, обвинять всех и вся не известно в чём. Мне страшно захотелось сесть в поезд и уехать туда, к ней. Она меня зовёт. Нет, она не пишет «выезжай», но делает хуже, она разрывает мою душу и удивляет меня. Да, мне жалуются на одиночество, приносят свои беды, мысли, чувства.Но, бо же мой! если бы они знали, что я не менее, если не более, одинок. Если бы они знали, чего мне стоит смеяться, петь, играть, шутить... а, в общем, походить на других - ЧЕ-ГО! Можно прекрасно понять их состояние, но, тем не менее, нельзя по существу помочь. И я-то это знаю лучше, чем дру гие. Что значит - уйти от себя? А - ничего, ибо от себя не уй дешь. Никаких методов по этому поводу не выдаст вам сов ременная популярная литература.Хотя, возможно улизнуть от себя на час, на два, и немногим более. И это иллюзорное спасение я бы не советовал искать.Подобные попытки,прос то-напросто никчемны и, лишь повергнут вас последующее время в ещё большее смятение и пессимизм. Это – обман. Человек,« зараженный» глубоким мышлением,до смерти, до конца дней своих не избавится от этой «болезни». Болезни - мыслить. И лишь сумасшествие способно подорвать сию болезнь тем, что подорвёт и искалечит ваш рассудок.А забо левший не будет счастлив, за исключением отдельных мо- ментов своей жизни.Он вечно чего-то ищет, порой, не зная сам чего. А когда кажется, что нашёл, какая-нибудь мелочь рушит иллюзию, и он вновь ищет. Сизифов труд! в загробном царстве Аида. Сизиф катит ка- мень в гору, но не может достичь её вершины. И, если вы выкладываете передо мной карты вашей больной души, то не надейтесь на помощь. Тут уж никто не поможет. А я мо- гу лишь выслушать вас и не выдать собственного состоя- ния , имеющего те же составные, что и ваше. Что делать? Ехать? Но в таком духовном состоянии как я теперь - ехать нельзя. Я могу наделать глупостей. Слишком сильно я ещё люблю Элен, чтобы не показать свою любовь своей же глупостью. Я бы согласился женить- ся, сей же час. А этого не должно случиться. Нет. Этого, конечно и не произошло бы. Но, ч т о может случиться, когда встречаются две больные души!?


У физиков я бываю часто. Вот и теперь я здесь. Играют в «фри». Я сыграл пару партий позавчера, проиграл, решил – отыграюсь в другой раз. Вчера получил зарплату. В комнате накурено.Эта комната условно называется «клу- бом». Играют только здесь. За столом сидит семь человек, четверо играют. На столе, покрытом зелёным одеялом, ле- жат кучей купюры и, сброшенные карты. Спиной к окну сидит Пан, напротив него третьекурсник – астроном, оста- льных я не знаю.Трое, живущие вместе с Паном – наблюда- ют.По-новой сдали карты.Пан бледный,глаза воспалённые. Расширенными зрачками (у него близорукость) стреляет то на собственные карты,которые держит перед самым носом дрожащей рукой, то на кучу денег.Время от времени он вы колачивает зубами мелкую дробь. Третьекурсник-астроном спокоен. Он сложил свои три карты на колено и прикрыл ладонью. – Как дела? - интересуюсь я. - Продуваем, - ответил Астроном. Глаза Пана метнулись на меня, не то с отчаянием, не то со злобой, а может быть, выражая и то и другое. Послышалась дробь. Пан, давай подменю, - предложил я. - К ч-чёр-ту, - дрожа всем телом и уставившись в кучу кредиток на столе, прохрипел Пан. - Сядешь вместо меня, - уступил Астроном, - только вот подожди – банк разыграем. - Сколько? - Девяносто. У меня невольно губы сложились в трубочку, я присвистнул и не удержался, - Нормально! - Начинай, - закашлявшись, хрипло гаркнул Пан белобры- сому с бесцветными глазами парню, сидевшему справа. -Рваный, - ответил тот, - и два в тёмную. Четыре, - прохрипел Пан. - Сетыре, - протянул малый, сидевший напротив белобры- сого, с узкими раскосыми, хитрыми глазами. - Восемь, - сбил Астроном. Белобрысый подносит карты к самым глазам, откидывает- ся на спинку стула,едва раздвигает пальцами свои три кар ты и вновь складывает, как складывают веер. - То же, - буркает он. Глаза Пана загораются каким-то диким огоньком. Вероят- но, думает, что не густо с очками у его противника, что тот боится. - То же, - громогласно с хрипотцой ухает он. - Тысяць, - улыбаясь только узкими глазками, пропел тузе- мец. - Десять, - спокойно говорит Астроном, и его пальцы отсту- чали, когда он провёл по картам тыльной стороной руки. Кажется «блеф», этот туземец имеет не больше двадцати восьми. И Астроном это чувствует. Я его уже изучил в игре. Гора на столе заметно увеличилась. Белобрысый выбрасыва ет на стол «червонец». Простучав зубами, Пан швыряет кар- ты на стол. - Ты узэ пац? - осведомился туземец, - и я тозэ, - допел он, улыбаясь глазка ми. -Варим, - полувопросительно предлагает Астроном, угрюмо глядя на свою ладонь, накрывшую карты. Белобрысый смотрит на него, потом - на деньги, обводит испытывающим взглядом всех присутствующих, затем - откидывается на спинку стула, вновь впивается глазами в карты и, помолчав, соглашается, - сварили. Я тасую колоду. Астроном с белобрысым «тянутся». Астроном вынул семь треф. - Сколько ввару? - выпучив глаза, спрашивает Пан. - Семьдесят, - спокойно отвечает белобрысый с бесцветными глазами. – М-м-м, - отозвался Пан и уставился на стол. - Садись, - Астроном уступает мне своё место, - разыграй с ним. Играем вдвоём. Ни Пан, ни туземец не решаются ухнуть по такой сумме в банк. Начали по пятёрке. Ещё раз. Пан лихорадочным взглядом следит за нашими руками. Глуповатая улыбка появляется на губах белобрысого. Астроном спокойно сидит на подокон нике и курит. Он улыбается и подмигивает мне. Белобры -сый, всё ещё никак не сгонит дурацкой улыбочки со своей красной рожи.Его левая рука лежит на столе. Указательный палец, время от времени поднимается и опускается. В пра -вой - у него карты. Он поглядывает то на стол, то на меня. Жадный огонёк загорается в его бесцветных глазах. Ага, заволновался. У него хорошая карта.Восторг чувствует- ся во всём его теле, в сдерживаемых, едва заметных движе- ниях носком туфли, пальца левой руки, зрачков, то чуть-чуть расширяющихся, то сужающихся вновь. В комнате звенящая тишина. Все следят за игрой. Страшно накурено – даже дым ест глаза. Астроном налил из кофеварки два ста кана крепкого кофе и поставил перед каждым из нас.По ко мнате, несмотря на сигаретный дым,распространился прия тный аромат. Белобрысый кивает головой в знак благодар- ности и отпивает несколько глотков.Я тоже подношу стакан к губам и, наслаждаясь запахом, пью ароматный напиток. Уверенность разливается по телу,я чувствую её каждой клет кой. Моя правая рука потянулась к лицу,пальцами потираю подбородок… спокойно! Без лишних жестов.Противник сле- дит за моим движением. Чёрт возьми, теперь придётся всю игру тереть подбородок,ибо Белобрысый уже насторожился. Надо сбить с толку. Главное теперь, время от времени повто рять жест, независимо от положения дел. Я успокоился, при няв такое решение. Я почему-то уверен, что выиграю. У не- го хорошая карта, но не отличная. Я смотрю на свою левую руку. Под ней лежат мои три карты. Отличные карты. Оди- наковый расклад мало вероятен. Что ж, пусть думает, что я блефую. - Десять, - я достаю из внутреннего кармана пиджака две пятёрки и швыряю их небрежно в кучу. Белобрысый судо- рожно потянулся к карману. Долго копается. На стол выпа- дает десятка из разжатых пальцев. Я бросаю ещё десятку и улыбаюсь - никому, просто так. Я знаю, что проиграть мне так же трудно, как всем им здесь - выиграть. Я знаю, моя улыбка очень спокойна, главное не выдать ни чем своей уверенности или неуверенности - в этом залог удачи, желае мого исхода игры - не обнаружить себя.Чаще, как правило, противник, не желая того сам, реагирует на всё. Если вни- мательно следить, то не так уж и трудно очень скоро понять - как. Сейчас он может напугаться, поняв моё превосходное положение... Хорошо ли, плохо ли идут дела, я стараюсь и в том и в другом случае проявлять себя совершенно одинако- вым образом. Правда, иногда не удается скрыть улыбки. Люди же настолько по-разному,но непосредственны в своих чувствах, что не могут скрыть себя, не могут научиться быть бесстрастными в игре.Вот - Пан.Достаточно взглянуть на его пальцы, дабы узнать его состояние. Я играю крайне редко. Больше стараюсь наблюдать за тем, как играют дру гие и уже научился давно во всём и всегда сдерживать своё необузданное «Я». Вот только письма ещё продолжают меня вы давать. И, когда я t;te-;-t;te с некоторыми людьми – вы- дают глаза, но здесь я просто не в состоянии уследить за собой, забываешь обо всем, и рассудок делается бессильным перед чувствами. Зрители заволновались.Все курят, я не только вижу, но чув- ствую, как за нами напряженно следят шесть пар глаз. Белобрысый бросает десятку. Я пытаюсь уловить его настро ение. Наши взгляды встречаются. Он зол. Хотя ни один мус кул не шевелится на его лице, но зрачки сильно расшири- лись и, когда он отводил глаза, так же молниеносно сузи- лись, злорадно говоря « ну гусь, плохи твои дела». Я тоже кладу червонец. - Сварим? - белобрысый выговорил это, словно отстучал по металлу. - Нет, - отвечаю. Он смотрит в упор на меня. Я стараюсь не улыбнуться. - Давай, - уже растягивая слоги повторно предлагает он. - Нет, - я уставился на свою левую руку. Белобрысый неуверенно кладет карты на стол. Поправляет их большим и указательным пальцами обеих рук. Самообладание, по-видимому, покинуло его.Судорожно сор- вав с руки часы, он швырнул их в кучу денег. - Вскрываю, - не то с радостным злорадством, не то с отчая- нием почти выкрикнул он. Дрожащей рукой открывает кар ту. Три картинки – тридцать очей. Он улыбается предвку- шая…
       Я раскрываю свои карты веером, складываю, вновь раскрываю и бросаю на стол. Два туза и семь треф. Белобрысый бледнеет, глаза его сузились, уши покраснели. Его передёрнуло. Он схватил мои карты и бессмысленно пролепетал: « туз черви, туз треф, семь треф». Он весь как-то сник. Встал из-за стола, налил стакан кофе, дрожащей рукой поднёс ко рту. Стакан громко стукнулся о зубы… Он молча одевается. Подошёл Астроном, взял из кучи на столе десятку, часы, протягивает белобрысому. Тот всё ещё ошале ло смотрит на три карты, брошенные на столе. Пан оперся обеими руками о стол, уставился в него невидя- щими глаза ми и пробормотал: « Дайте мне пиджак». Астроном подошёл к столу, сгрёб кучу и, разделив её на глаз на три части, одну отодвинул в мою сторону,другую оставил на месте, а третью собрал и протянул Пану. По улице я шёл как слепой. Я устал, я сбит с толку этой безу мной, азартной, красивой игрой. – Привет! Послушай, тебя искала Мария. Я оборачиваюсь на голос подошедшего. Силюсь вспомнить, где я его видел, как его имя. Имя так и не вспомнил, но зато теперь до меня дошло, что это её сокурсник. - Понял, - ответил я и направился к ближайшему телефону-автомату.Возле автомата очередь. Жду.Наконец-то набираю номер.Долго никто не подходит к телефону.Я уже собираюсь повесить трубку… - Алё? - Мария!? - Да, я. Я сегодня тебя искала. - Знаю. Потому и звоню. - Иначе бы не позвонил? - Пришёл бы. Ты не против? - Нет. Но лучше встретиться в парке. - Да, лучше. Я жду. Она пришла сразу же.Я смотрю в её глаза. Они отра жают свет фонарей. Усталые, слегка припухшие, с красно- ватыми белками. Она плакала. Я знаю, что лишь один пови нен в этих слезах. Однако, что ей сказать? - Пошли в ресторан? - Нет. - Почему? - Не хочу. - Что у тебя здесь, - я ткнул пальцем в свёрток. - Ты просил меня как-то принести почитать, - она протяги- вает свёрток мне. Разворачиваю. Листаю. Моруа - мне нравится его манера письма. - А Фейербаха у меня нет, - добавила она, - В библиотеке возьмешь. – Там нет, я уже спрашивал.
       Осенний ветер шелестит в пожелтевших кронах, стано- вится прохладно . - Ты не замерзла? - Немного. - Пошли к нам? - Нет, не пойду. - Что так? - Мне скоро домой, - она смотрит на меня грустно-грустно. Я стараюсь выдержать её взгляд, не опустить глаз. - Зачем все это? - тихо спрашивает она. - Что ЭТО? - не понял я. - Зачем ты позвонил? Я молчу. Вопрос застигает меня врасплох. Право, зачем я позвонил? Ах, как порой трудно бывает ответить на прос- той вопрос. Почему я не к Лайле пошёл сегодня, не пошёл куда-нибудь к друзьям? Ведь есть куда пойти. Мне хорошо. Очень хорошо, когда рядом Мария. Какое-то детское, безмя- тежное состояние... И все тревоги, заботы - всё остается где-то далеко; кажется ненужным, никчемным. - Я позвонил…я хотел узнать, зачем ты меня искала?, - хм, как нерешительно это сказано. - Зачем, зачем? Я хотела тебя видеть,я соскучилась, я уста- ла от всех и всего. Зачем, - Мария смотрит под ноги на опа вшие листья. И вдруг, без всякого перехода, спрашивает, - А ты что-нибудь за эти дни написал? - Да. Написал небольшой рассказ. Хочешь?.. – чувствую, как волна необъяснимого тепла захлестывает меня, захва- тывает мой разум.«Зачем ты меня любишь? Меня же нель- зя любить.Я писал тебе об этом.Мне кажется я всем прино- шу несчастье. Зачем я влюбил тебя в себя? Ведь тогда, на полевых работах, я, просто выбирал с тобой картошку в один мешок. Мы болтали, я посмеивался над тобой, приду- мал тебе дурацкое прозвище,варьируя фонемы в его произ ношении.Тебя это страшно сердило,ты обижалась и говори ла, что я - невыносим и не умею шутить. Я однажды, так же вот, в шутку обозвал тебя одной из своих вариаций; ты посмотрела на меня и сказала: «Какой же ты противный». Меня задело это «ПРОТИВНЫЙ». Я уставился на тебя и, полу шутя, полу-всерьез сказал «А противных - всегда любят». И ты любишь. Пожалуй, с того момента начались наши странные отношения. Я не виновен,что мои слова роковым образом подействовали на тебя. Но и сам я как-то иначе с тех пор стал относиться к тебе. Я знаю, ты все это перечув- ствовала, пережила, но не скаку же я обо всем вслух, сей- час. Уже достаточно времени прошло, в наших отношениях многое изменилось. Я, иногда вспоминая ту осень, дивлюсь случайности (или неслучайности) нашего сближения.Но вот в последнее время что-то надломилось.Где, когда, что? Я не могу сказать». Мне на ум полезли стихи и я вслух негромко начал, - Я никогда вам не прощу Любви, что вы всегда таили, Страданий тех, что вы сносили - Я не хотел и не хочу, Что б вы во мне кумир искали, Что б... я себе, ведь не прощу Любви, которую едва ли, Сдержал бы. Да, и не сдержу, В оковах разума. Зачем же? Я Вас любил, я Вас люблю, Я в мыслях Вас боготворю...! Каким я был, остался тем же.
       Мария берет мою руку. Дрожь пробегает у меня по пальцам. Я беру её за плечи. - Поцелуй меня, - шепчет она.

       Прошло время. Много времени, Я сейчас один. Совсем один. Один по доброй воле. Избегаю всяких знакомств, по мере возможности не завожу их, избегаю, каких бы то ни было, мало-мальски серьезных разговоров. Я ушёл в себя; весь, с головой.Как и прежде, испытываю такое ощущение, будто я не живу, не действую, а просто со стороны, наблю- даю свою жизнь, свои вольные и невольные действия. Я оказался сам себе посторонним. Эти два года я переписы- вался с Лайдой. Писал Марии - ни строчки не ответила. Я давно смирился, успокоился после разрыва с Элен. Два года пролетело, я не знаю где она, как? Мне, право же, это совершенно безразлично. В позапрошлом году... да была ещё одна любовь. И тоже она кончилась болезнью, моим отъездом... забывать трудно. Трудно, но я забываю. И хотя, воспоминания время от времени одолевают меня истинны- ми призраками, рождёнными моим воображением, всё же боль улеглась, острота чувств притупилась, и светлое, спо- койное, радостное почти ощущение этого прошлого трево- жит своими посещениями.Раз в два-три месяца я наезжаю в город моих студенческих лет. Бываю у Лайлы, единствен ной из «великолепной пятерки» с кем я вижусь, кого по-пре жнему люблю светлой мальчишеской любовью. Молчание Марии болезненно действует на меня. Сейчас весна. Зимой я был там. Мы виделись.Я позвонил ей, попросил приехать, придумав какой-то серьезный деловой предлог.Она приеха ла. Мы прошли в мой номер.Я смотрел на неё.Она прятала глаза, избегала встретиться с моим взглядом.Мы долго сиде ли молча. Чего я хотел? Не знаю. Потом я понёс какую-то околесицу. Она язвительно улыбалась.Однако, в конце кон цов, её прорвало. - Зачем ты просил меня приехать? - без обиняков спросила она. - Я хотел тебя видеть. - И только? - Да. Она смотрела на меня так, словно видела впервые и,словно спрашивая "что тебе, собственно, нужно от меня?" - Ничего, - проговорил я. - Что ничего? - Ничего не надо, - смешавшись, выдавил я из себя. - Не надо больше подобного делать, - Мария смотрела на меня серьезно и даже сурово. - Почему? - Потому что я не хотела ни этой, ни других встреч. Мне надоело. Я вопросительно вскинул на неё глаза. - Да, да, - подтвердила она, дабы я не сомневался в том, что услышал. Она встала и направилась к двери.Я опередил её, повернул ключ и спрятал его в карман. - К чему это? - насмешливо проговорила Мария. - Не хочу, чтобы ты так уходила. Просто так, ничего не сказав мне, насовсем. - Ужели?! - она издевалась, - Мне кажется, я уже всё сказа- ла! Именно тебе. Я молчал. - Откроешь? - она явно теряла терпение. - Нет - отрезал я. - Ну, хорошо, - она села и тупо уставилась в пол. И вновь, как прежде разыгралась моя фантазия. «Мы стоим в лесу. Стоим близко друг к другу, она мне улы- бается. Свежий запах леса пьянит . Я касаюсь щекой её виска. Целую её в тёмные, густые волосы. Она гладит меня по голове, как маленького и говорит: « Не сердись, я пошу- тила. Мы с тобой ещё поговорим серьезно. А теперь я не хочу. Теперь так хорошо, разве тебе хочется прервать это "хорошо"? Вот видишь, я права. Потом, она вдруг отходит от меня и говорит, - Ты никогда не любил меня. - Неправда. Я люблю тебя, люблю. - Ты не одной мне это говорил. Я смущаюсь, потому что она права и не права. Да, я её люблю. Но не так, как любил Элен. Я не ошибаюсь, назы -вая это чувство к Марии любовью. Но и чувство, так не похожее на это, чувство к Элен (прошлое чувство, а может быть всё ещё настоящее) - тоже любовь. А что их разнит - эти чувства? Я, право сам не знаю. Впрочем... мне в голову пришла нелепейшая мысль: женился бы я на Марии или нет? Я никогда раньше об этом не думал. Да или нет? На Элен бы я женился.А вот на Марии? Она очень чуткая, кра сивая натура... Да или нет? Опять застучало в висках. Нет, решительно сказал я себе. И не потому, что она... что она? Я не знал почему. Но - нет. Я не мог представить её в роли своей жены. Она мне вдруг показалась недосягаемой и, тем сильнее повлекло в ней. Я понял - почему н е т. Слишком она непосредственна, чиста. Она больше походи- ла на мой идеал женщины, в смысле женщины-мечты, неже- ли в житейском. Я ликовал. Ликовал, от того, что понял, уяс нил себе, что же такое между нами. - Я люблю тебя, - повторил я упрямо, потому что не смог бы объяснить то,о чем сейчас думал.Лес уже окутали сумер ки.Ах, как много я хотел тебе сказать, но ты ничего не узна ешь».
       Мы сидим друг против друга в гостинничном номере и думаем – каждый о своём. Естественно, я её мыслей не могу прочитать, так же как и она моих. - Выпусти меня, - насмешливо-жалобно настаивает Мария. - Нет, - в который раз повторяю я. Она злится, - А мне надоело. Ты мне не нужен, понимаешь - не-ну-жен. Ты не имеешь права держать меня здесь. Мало того, что ты обманул меня, вызвав сюда... Я не соби- раюсь ничего возвращать. Я тебя никогда не любила. Просто... просто поддалась каким-то чарам. Не знаю. Я не- навижу тебя. Понял? Ты глуп, невежествен, ты - нахал...Я была дурочкой, испытавшей тогда нечто вроде первой влю бленности.В конце концов, ты смешон в своих выходках..., - всё это она выпалила одним духом, приглушенным голо- сом, со злорадством, с каким-то яростным удовольствием от сознания, что может причинить мне боль. А я радовался. Мне нравился её гнев, её злорадство, которые теперь иссяк- ли. Она выдала себя. Всё выдала. Я её любил такой. Я улыбнулся – глупо, ни к месту. Да собственно, я во время всей этой сцены глупо улыбался, ни к месту и не весть отче- го. Мария уже стояла, прислонившись к двери. Я подошёл. Мы стояли совсем близко. Я смотрел в её глаза. Смотрел и видел – она в смятении, в нерешительности. Она любит меня в самом банальном смысле этого слова. В самом бана -льном и в самом прекрасном, и – не так как я. Ах, совсем не так.
       Как мне хотелось склонить свою голову к ней на плечо, почувствовать на своих губах тепло её нежной шеи. Как мне хотелось! Но мы теперь были настолько же далеки друг от друга, насколько близки наши уста и желание вернуть то незабываемое прекрасное минувшее. Моё прошлое, её прош лое. Вернуть «пятёрку», общие радости, неудачи…Мне хоте- лось быть с ними, ей хотелось вновь обрести то, что исчезло, раст ворилось, чего теперь не было.Я видел в ней своё прош лое и Элен, Она видела во мне «пятёрку», то есть их дружбу, их жизнь. Мы породнились этим прошлым. Мы искали его друг в друге, мы жалели о нем, оно, не спрашивая нашего разрешения, объединило нас теперь. Мне хотелось упасть перед ней на колени и раскаяться. А мы стояли. В мыслях я уже сжал её в объятиях и тряс изо всех сил, тряс, желая разбудить былую радость, былую боль, былые отношения... Я коснулся щекой её щеки. Придвинулся плотнее, ощутил тре- пет её груди. И какое-то горькое, но всё-таки счастье сме- шалось с болью, переполнило меня, и жаждало хлынуть нару- жу. Её рука коснулась моих волос, шеи - почти неживая рука, холодная. Я боялся её поцеловать - эту руку. « Я боюсь потерять тебя, я боюсь, боюсь этого момента, будущего... Мария!» - кричало что-то внутри меня. Я молчал. Не знаю, долго ли так мы простояли. - Мне пора, - шёпотом сказала она. Я предпринял робкую попытку поцеловать её, она отклони- лась, - Прощай. Когда я приехал домой, дикая, глухая тоска с неимоверной силой захлестнула всё мое существо. Боже мой, я только теперь начинаю понимать каким подлецом может оказаться человек! И этот подлец - Я! Стыдно. Противно. Но факт. Откуда это пренебрежение к людям, которое делает больно сначала и гасит их чувства впоследствии? Будучи сверстником их нынешнему возрасту, не с такой же ли болью мне приходилось разочаровываться в людях, как теперь разочарованы они. Мной, мной, мной... Меня любили, а я... Эти драгоценные чувства развеивал ветер моей холоднос- ти, эгоистичности. Лишь в определенные, пусть и нередкие моменты, этого не случалось. Они меня любили - каждый по-своему, но сильно и красиво. Почему Лайла так и не ввела меня в мир своей души? Почему?! Почему Мария мне сказала - поздно? Поздно я увидел, (пусть не так) но отраженные в моей душе её чувства ко мне. Почему, когда я встретил Елену (одну из пятерых), почему она с грустным сожалением, которое следовало бы проявить мне, улыбалась мне в лицо? Почему!!? Почему они мне в своё время довери ли и были наказаны моим попустительством? Где справедли вость? Нет её. Непростительно. Что я бью себя кулаками в грудь. Поздно. Ты осознаешь ценность, когда теряешь её, когда не можешь обладать ею. Ты слеп, когда она у тебя в руках. Эта бесценная ценность человеческих душ. Очевидно, твое хобби - находить их и терять. Но терять слишком тяжело. И это тебе «награда». По заслугам. Что ж, ежели ты Нарцисс, то и зачахнуть тебе цветком у ручья. Говорят же – повадился кувшин по воду ходить - там ему и голову сломить. Но это куда ни шло. Прежде, чем свою, ты чужих голов успел наломать. (!) Теперь - одиночество. Вполне справедливое, заслуженное. Цыплят по осени счита- ют. Считаю свои грехи! Я их люблю. Ну и что же? Это для них теперь не имеет значения: их теперь нет. Они - это "великолепная пятерка", её теперь не существует. Они были друзьями. Почему меня охватывает дух раскаяния? Я дам им почувствовать, ещё не совсем поздно, если ещё не совсем поздно, силу моей привязанности и любви. Чудак! Безумец! В конце концов, лучше поздно, чем никогда. Я прошу прощения у всех пятерых и в частности у Лайлы и Марии. Будет мне легче или нет - не важно. Но я прошу. Это моё право. Мною всё виденно и прочувствованно, однако, доселе – моментами. Теперь я объял все разом. Я люблю вас всех! Но я для каждой из них - пройденный этап, человек, случайно прошедший по их жизни. Так вижу я. Так мне однажды сказала Мария, так дали понять остальные, будучи уже в преддверье исчезновения целого – пятерки. Мне надо было написать. Да, письмо. Да Марии. И я сел писать. " Ты, конечно, могла ожидать подобной выходки с моей стороны. Могла». Что писать, я сидел в растерянности. Что? И я принялся строчить, внезапно пришедшее на ум. «Милая моя Девочка, поверь, я знаю, что такое хорошо и, что такое плохо. Видит бог, я говорю от души - ты делала правильно. Знаю. И хотя, это не соответственно твоей на- туре, но твоё поведение, более чем верно. В оправдание тебя (себя мне уже оправдывать нечего и не перед кем), я могу привести лишь единственный довод, а именно - мы разговариваем на разных языках...» Мне стало обидно и захотелось побольнее уколоть её. И я продолжал. «Но горе в том, что тот,на котором говоришь ты, я знаю, а на котором говорю я - не известен тебе и ты, уже никогда его не пости гнешь». Зачем я её обижаю? Из каких побуждений? Теперь я обиделся за неё и решил пересмотреть написанное. Мы же действительно разговариваем на разных языках. И я, право, знаю её язык. Отчего же она не хочет принимать меня? «...Я говорю это не для того, что бы обидеть тебя, однако ищу объяснить тебе то, чего вообще не объясняют».


Неделю я носил этот листок с собой, дважды напоминал себе о том, что его следует отправить адресату; но он так и остался в портфеле. Однажды я заболел.Сильное нервное расстройство. В желудке неприятно тяжелое НЕЧТО портило настроение. Час от часу меня прошибал холодный пот, слабость валила с ног. В придачу, я не мог никак отде- латься от своих мыслей и прекратить самокопания. Я вновь и вновь вспоминал нашу последнюю встречу с Ма- рией.И тут я ощутил, поднимающуюся во мне обиду, горечь оскорбленных чувств. Чтобы успокоиться, я написал пись- мо Лайле. Но чего-то ещё не хватало моему мятежному, взбунтовавшемуся духу. И я написал ей, Марии: «Будьте вы все прокляты...» ив том же плане далее. Я писал всей, не существующей теперь «великолепной пятёрке» писал ей. Я знал, что им она не осмелится прочесть это. Почему-то всё рушилось. Примерно в одно время Расстались мы с Элен, распалась пятёрка, ломались отношения... рушилось, рушилось всё. Я представил себе лицо Марии, мой листок в дрожащих руках; я почувстввал то, что могла и должна была почув -ствовать она и горько усмехнулся. - Be damned! Be damned! - несколько раз повторил я вслух... и разрыдался; мальчишка! Недели две я ходил, словно опущенный в воду. Невнимательность моя достигла грандиозных размеров, редактор искоса поглядывал на меня и покачивал седею- щей головой, не понимая в чем дело, а я чудил: ходил не туда, делал не то, и вообще не был похож на нормального человека. Мои истрёпанные нервы дошли до предела и, я, вновь написал Марии. ( В чём она провинилась?) Нет, не то - я варварски изодрал, а не изорвал листок. Взгляд мой блуждал по картинам собственного производства, расстав- ленным, где только можно. Ну как, как ей дать понять, что я действительно, нуждаюсь в ней? Может быть как в баль- заме прошлого, может, как в убежище от настоящего, но нуждаюсь. Она нужна мне ... дать понять, что я по-прежне му, питаю к ней ту нежную, несбережённую дружбу, люблю её. Неужели ей всё кажется таким простым и быстро забы- вающимся? О, нет, не верю! И тут меня осенило! я достал её немногочисленные письма. Перечитал их. Они редко по- падают в мои руки. И всё же иногда, ужасно хочется перечи- тать... Здесь же лежали письма Лайлы. Эти бумаги были только для меня. Их никто не видел, о них никто не знал, потому что в них были оголенные чувства, чистые, свежие, красивые, испытанные впервые. Внутри меня что-то приподнялось, нет, вознеслось в неведомую высь, подступило к горлу, и резко устремилось вниз. Закружилась голова. А что, если написать ей её же пись- ма!? Ну, нет, ей это покажется подлостью. Хорошо. Как она может понять меня? Положим, подумает, что я захотел ей напомнить её же слова и уязвить её самолюбие тем самым; или заставить её пережить прошлое. Далее, что я захочу скомпрометировать её совесть её же письмами... что я хочу посмеяться над ней - последняя мысль больно ужалила меня, я даже ощутил боль где-то внутри. Ну, а, если она поймет так, как именно понимаю это я? Я ведь просто хочу доказать ей, что, некогда, сказанные ею слова - пришёл черёд мне говорить.И как говорить!? Дословно. Дать ей понять, что это уже мои чувства, мысли, желания, выраженные её словами. Дать ей возможность проанализи ровать свои чувства, которые были и, которые есть сейчас, сравнить их,понять, что я не игрок, не удачливый искатель приключений, а, единственно, человек привязчивый, умею щий помнить и любить.« Не хочу ничего. Хочу только, - пойми себя в своём. Познай себя и ТОГДА бей других, а не ДО ТОГО», написал я и продолжил цитатами из её писем. «... Ты прости меня ради бога, что я всё пристаю к тебе сосвоими чувствами. Но я не могу больше. Помнишь, ты у меня кат-то спрашивал, любила ли я когда-нибудь?.. Пришли вы с Элен. С ЭЛЕН! Самое ужасное то, что я всё могу себе объяснить: ведь ничего не поделаешь, если чело- веку лучше с другим, а не с тобой.Насильно мил не будешь, как говориться. Но я не могу столько раз себе объяснять, и сколько еще раз так будет (?) – неизвестно. Не могу! ... спасибо тебе, что ты есть. Все таки, что не случается - всё к лучшему». Далее, я дописал вновь от себя: «Попробуй понять, что мною теперь руководит. Стань хоть на час психологом. Я прошу». Я запечатал листок в конверт. Она должна понять - все они мне были не просто знакомыми... Я любил их, любил. Я не верю, что «великолепной пятёрки» нет, вернее, не хочу в это верить. И, право, я давно уже выделил из числа осталь- ных, её и Лайлу. Всё! Я написал. Это был отчаянный, последний и рискованный ход... я почти был уверен -Мария не поймет меня. И вот сегодня, когда я собрался в редакцию, заглядываю в почтовый ящик. Два. Два письма. Почерк Марии. Взглянул на штемпели – открываю первое:« Прости меня за то, что я тебе наговорила во время последней на- шей встречи. Это не со зла. Я понимала, нам надо расстаться, но ты меня удерживал... Вот я и наговорила гадостей. Прости. Я получила твоё письмо, в котором ты посылаешь нас всех к черту, и, вообще, шлешь всяческие проклятия на мою голову. Что ж, я принимаю их. Может быть ты прав. Мария». Я почему то ничего не испытал по прочтении этих строк. Но, взглянув на второй, толстый конверт в моей руке, я почувствовал дрожь в коленях. Без предисловий, без всего она пишет: «А я не хочу быть психологом! Не же-ла-ю. Понятно!? И не смей больше писать подобных писем...» Мне стало смешно. Смешно, оттого, что я предвидел. Но смех оказался горьким. Горьким оттого, что я узнал тон Марии, увидел её негодующее лицо и всё же грустные, любящие, зовущие глаза. Я чуть не наткнулся на столб. Какая-то дама, пряча улыбку в ворот ник, пристально посмотрела мне в лицо, отчего я, почувствовав её взгляд и оторвался от чтения. «... ты поступаешь не- честно, низко». Это смутило, обидело, разозлило меня, хоть я и предполагал подобный ход её мыслей.И я вновь засмеялся.И в этом смехе сам услышал горечь, обиду. «…вот ты о психологии заговорил, и о том, что тебе больно.. ... А ты не подумал, как было тяжело мне в своё время? А ты не помнишь, да наверное, и не знаешь, как БИЛ ТЫ меня своим равнодушием, невниманием? Когда я вынуждена была ловить каждую минуту твоего расположения (не более) ко мне. Не помнишь, как я ждала тебя часами или искала по всему городу, а ты преспокойно шёл в "клуб" и распивал там за карточным столом? Но и тогда я всё сносила молча. И, лишь раз поссорилась с тобой (на несколько часов). А ты не помнишь, как звонил ко мне во время сессии я, как соба ка, которую поманил хозяин, бросив всё, летела к тебе? Что ж ты этого мне не припомнил? Ты просишь меня вначале разобраться в себе. А ты не думаешь, что я, именно разобралась в себе и поэтому решила порвать с тобой? И что, если я начну цитировать твои письма? От первого, столь сурового и покровительственного, когда ты мне, сла- бой и глупой девчонке, в которой, быть может, впервые про будилось чувство любви, писал о том, что тебя нельзя любить, и, что тебе суждено никогда не иметь «пары?», что я буду страдать от этой любви, что ты всем приносишь несчастье.., до последних твоих писем (сколько их накопилось у меня), на которые я уже не отвечала и, в которых ты всё спрашива -ешь, за что я сержусь на тебя. А я не сердилась. Сначала мне было тяжело, невыносимо тяжело. Я буквально болела.А потом мне стало просто безразлично. Как же ты забыл, что той осе- нью, на полевых работах, ты силой (конечно не физической) заста вил меня полюбить тебя. Это ты забыл? Я только сегодня утром отправила тебе ответ на предыдущее письмо, где ты слал проклятия мне на голову. Но они меня не оскорбили. Я понимала, что это естественная реакция на те гадости, что я наговорила тебе тогда. В своем ответе я писала, что прини -маю твои проклятия и просила у тебя прощения за ту боль, ко торую причинила. Но теперь же, я беру свои извинения обрат но.Это последнее письмо я тебе не прощу. Я теперь очень сом неваюсь, что ты не показываешь мои письма всем и каждому, хотя и обещал сохранять нашу переписку в тайне. А помнишь, сколько я просила тебя вернуть их мне? Ты что, не согласился, дабы потом цитировать их мне же?! Но как ты не понима -ешь - это низко. Ну, хватит. Прощай.Надеюсь боль ше не по- лучать от тебя ничего подобного. Если бы ты знал, как всё ис портил своим письмом. Такими способами не вернешь уше дшее и не возродишь дружбу, симпатию, любовь, (что бы то ни было) вновь. Или ты напомнил мне мои писания, чтобы сделать больно? При этом учти, когда я писала свои письма - мной руководи ла любовь. А тобой что? Ведь ты же - не любишь меня,и не лю бил. Просто ты сейчас одинок и тебе хочется вернуть привя- занность той дурочки, которая смотрела на тебя влюбленны- ми глазами и ловила каждое твое слово. НЕТ! НЕТ! НЕТ ! Этого не будет больше. Всему своё время. У меня вполне достаточно переживаний, кроме этого. С меня довольно! И не смей мне больше писать. Слышишь? Видеть тебя не могу!

 Р.S. Но теперь я хоть знаю, с кем имею дело».

       Я еще раз перечитываю последнее предложение и хохочу. Хохочу на всю улицу, хохочу сквозь слезы, над собой, над жизнью, которая так беззаботно играет всем и вся; хохочу от бессилия и обиды, хохочу от того, что понимаю - это всё, конец. Теперь-то до меня дошло. Я действительно не понят. Вернее, настолько извращенно понят, что хочется самому себе плюнуть в морду. Своей бестактностью я оскор бил всё лучшее в душе Марии, мало того - я не предпринял попыток отказаться от того безумного письма. Ведь я же знал, что так получится. Ответить! Написать всё! Сколько можно!? Однако, подходя к редакции, я несколько охладел. Написать? Я открыл дверь, уселся, не раздеваясь за стол, схватил белый, глянцевый лист. Ах, чёрт! Не могу взгляд отвести от одной точки. Что ей написать? Она, все равно не поверит ни одному моему слову. Всё равно напишу много и обо всём. Ведь я же не подозревал, что она меня так любит до сих пор. Сильно, искренне, ревниво... « Эх! ...» - я задумался. Много и обо всём. Что всё? В этот момент ком подкатил к горлу, стало страшно от осознания того, что - бороться бессмысленно, я - повержен, и никакие оправдания не вернут прошлого. Даже, если, когда-нибудь всё более или менее утрясется. Ибо прошлое на то и ушло, чтоб не повториться. Бедная Мария, как она терпела эти два с лишним года?! еженедельные мои молчаливые звонки по телефону, несдержанны, полные чувств и страсти письма? Какая она все же сильная! «Эх!» так и осталось на листке. Укорить я Марию не могу, сам виноват, что не понят. Дальше я написал только три слова « Спасибо. Прощай. Все».




       P.S. Теперь, спустя тридцать лет, я вижу, как мы были прекрасны в своих стремлениях и порывах, как были чисты и открыты. И было так, как не раз, а миллионы раз на земле: безответная любовь, несбывшиеся мечты и надежды, разочарования и обиды…В сущности, классичес- кая ситуация, когда один любит другого. А этот другой – третьего… И я сейчас знаю, при той сложившейся ситуации, Я любил Элен; меня любили Лайла и Мария и я не обманул никого из этих трёх дорогих для меня девушек. Моя любовь к Лайле и Марии – это отражение их любви ко мне. Я любил их за их любовь, любил их любовь и не умел иначе.
2003год.




 




       ДОРОГАЯ, ТЫ СЛИШКОМ ЖЕСТОКА.


       1980г.

       Короткий звонок. Ванда вздрагивает. Нервным движе- нием тушит сигарету и направляется к двери. - Ванда, - Андрей, не снимая пальто, обнимает её, трется щекой о её щеку, пытается поцеловать.Ванда мягко отстра няется.
-Почему ты звонишь? У тебя же есть ключи, - интересует ся она.
- Не хотел застать тебя врасплох, - он недоуменно пожима- ет плечами, но сразу же весело продолжает, - Я кое-что принёс, - лукавые искорки загораются в глазах Андрея, - прекрасный натуральный напиток... Ванда не дает ему договорить и заканчивает за него,-из ви на и настоев трав...
Андрей раздевается и,подхватив толстый портфель,направ ляется в кухню. По мере того как портфель "худеет", на сто ле появляется бутылка белого вермута,две банки лососины, жареный картофель в пакетах и с полдюжины лимонов.
- У меня сегодня праздник, - лицо Андрея расплывается в довольной улыбке.
-!? - Разве забыла, - он искренне удивлен и даже огорчен, - Сдал экзамен по психотерапии. И знаешь, что получил? - он самодовольно смотрит на Вайду, выдерживает неболь- шую паузу и послогам произносит, - от-лич-но.
«Боже мой, как он некстати со своим экзаменом. Как с ним сегодня говорить? Если говорить - значит испортить наст- роение. Он ничего не замечает или не хочет замечать? Я и в самом деле забыла. А он обидется».
- Что ты, я помню, - говорит она вслух, - просто хотелось посмотреть как ты умеешь быть самодовольным и затем огорчаешься, - Ванда скроила вымученную улыбку.
       Пока Андрей возится на кухне, Ванда идет в спальню, снимает спортивный костюм и облачается в просторный, длинный махровый халат. Обернувшись, видит в дверях Андрея, его лицо серьезно. Опершись о косяк, он широко раскрытыми глазами смотрит на неё. Какое-то время они стоят так, глядя друг на друга. Андрей чувствует, как зна- комая сладостная волна накатывается на него и,в который раз за сегодняшний день, беспокойно перекатывается внут ри него. Вот,теперь Ванда рядом и Андрей ещё сильнее вол нуется. Странно, уже столько времени прошло, а он ощуща ет почти те же чувства, что и прежде, в первые дни их люб ви. - Ванда, - Андрей медленно идет к ней, - Ванда, я так тебя люблю, - он не дает ей завязать пояс халата. Она чувствует его горячие руки и ничего не может с собой поделать. «Надо что-то сказать. Я не должна быть такой идиоткой. Уж если перед ним невозможно устоять… Тряпка. Какая я тряпка. Сама толком не пойму, люблю ли его. Если же люб- лю, то не имею на то никакого права».
       Ещё ни один мужчина не имел над ней такой власти. Ни один? Нет, не правда. Антон, но это было так давно. Она его любила. Любит до сих пор воспоминания о нём.
- Ванда, - раздень меня, - в голосе Андрея, тихом и волную- щем, было нечто до боли знакомое. Он каждый раз просил об этом, однако сейчас Ванда поняла, что именно знакомо ей в этой просьбе. Даже, дело не в просьбе,а в выражении его лица.Он лихорадочно целует её в губы, в глаза, в шею... Ванда знала, что он любит, когда она помогает ему разде- ваться.
-Андрей. Андрюша...- голос её сорвался в едва уловимом шёпоте и, из глаз брызнули слезы.
- Ну что ты, что с тобой? - он прижал её к себе,стал осторо жно гладить по голове, как маленькую, - в чем дело? Щёки Ванды пылали в его ладонях, он нежно смотрел на заплаканное лицо женщины и, едва сам сдерживался от проявления душевной боли, внезапно заполонившей его. - Ты никогда не была такой, - он помолчал, - такой краси- вой и печальной.
       От Андрея не ускользнула кроткая и, в то же время нас- мешливая, чуть заметная улыбка. Теперь он стоял на коле- нях у постели и внимательно всматривался в её лицо,знако омое до мельчайшей чёрточки, с большими светло-карими глазами,тонким прямым носом,красивыми губами,аккурат ным подбородком с чуть заметной раздвоинкой.
       Ванда почти успокоилась и лишь пыталась подавитьред -кие всхлипывания. -Я сейчас, - Андрей выбежал из комнаты. Когда он появил- ся вновь, Ванда сидя на постели, не могла удержаться и, хотя слёзы ещё блестели в её глазах, рассмеялась. Он осто рожно и немного неуклюже нёс журнальный столик, серви рованный на двоих.
- Превосходный вермут, - Андрей сидел на полу, напротив кровати, скрестив голые ноги и крутил в руках пузатый хрустальный фужер, - ты знаешь, я его обожаю.
- Давай выпьем за то, чтобы тебе не было так, как сегодня, -Андрей смотрел в упор на Ванду.Взгляд жесткий и винова тый в одно и тоже время неприятно поразил её.
- А как мне сегодня? - тихо спросила Ванда бесцветным голосом, -Я не могу объяснить,однако чувствую, с тобой...- он подби рал неуверенно слова, - ты кого-то вспоминаешь. Сравниваешь меня, моё поведение... не умею точно выска- зать...
- Мой юный психотерапевт, от тебя трудно укрыть что-ли- бо, - в голосе Ванды не было насмешки, скорее сквозила печаль.
- Дорогая, сколько раз я тебе признавался в любви?
- Сегодня второй раз за два года.
- Первый раз помнишь, тогда, в аудитории?
- Да. - Не люблю переводить чувства в слова. Знай, с каждым днём я люблю тебя по-новому. Ты необыкновенная женщи- на. Этого я тоже никогда ещё не говорил. Ты ни в чём не повторяешься. Я каждый день познаю тебя, знакомлюсь с тобой. Да, сегодня я красноречив. Только сегодня,понима- ешь? И очень странно, - Андрей уже словно размышлял про себя, - два года мы вместе, два года я ежедневно влюб ляюсь в тебя и не знаю, - он замялся,достал сигарету,прику рил, - и никогда не спрашивал сколько тебе лет. Фужер в руке Ванды заметно задрожал.
- Я бестактен, понимаю, - спохватился Андрей, и так же внезапно замолчал.
Она вот уже два года ждала и боялась этого вопроса. Нет, она вовсе не обманывала его, по крайней мере, старалась быть предельно откровенной во всем. Но, что касалось это- го… Ей, скорее всего, бессознательно хотелось обмануть се- бя и только себя. Ванда выпила вино и потянулась за сига- ретой. - Андрей, - её глухой голос таил в себе угрожающие нотки, как в глазах диких зверей таится угроза, когда к их детёны шам тянутся человеческие руки, - я прошу тебя, никогда больше не задавать... она замолчала. Теперь она смотрела прямо ему в глаза.
Они курили и молчали. Андрей налил ещё вина. - Можешь считать, как тебе угодно, - словно и не было столь долгого молчания, закончила Ванда. Андрей не нашелся, что сказать или возразить. Левый уго- лок рта у Ванды еле заметно подергивался.
- Прости, я кажется излишне любопытен и болтлив. – И, далее, - не слушая его сказала Ванда, - я хотела отло- жить разговор,ты сам его начал,возможно того и не желая. Ты должен уйти от меня. Воцарилось долгое, зловещее молчание. Андрея будто по голове ударило обухом. Он онемел, оглох, одурел и бессмысленно уставился перед собой. Пытаясь со- образить хоть что-нибудь, он лишь ядовито отметил про се бя «буквы кончились, нет слов». Ироническое высказыва- ние одного из преподавателей, бывшее любимой насмеш- кой над студентами, как-то само собой пришло в голову.
- Бога ради, не молчи, - услышал он далекий, тихий голос.
Андрей всё собирался с мыслями. Наконец, выдавил из себя,
-За что? Прошло с полминуты, когда он вновь заговорил, - Почему? Ничего не понимаю. Отставка, - он попытался улыбнуться. Знал, что цинизм в такой ситуации, оружие опасное и не приемлемое.
- Считай, что так. Только немного неправильно. Я к тебе привыкла, больше того, знаю - без тебя мне будет трудно, невыносимо, если хочешь. Надо. Нам надо расстаться. Андрей еле вытерпел, чтобы не перебить, теперь, он обру- шился на Ванду со всей своей уверенностью, - Надо? Кому? Тебе, как я понял - нет. Мне – и подавно. Откуда взялось это «надо», - передразнил он Ванду,- Блажь! Ты всегда была экстравагантной, а, на сей раз, переплюну- ла сама себя. Он выдохся и понуро опустил го лову.
- Андрюша, - Ванда боялась сказать не так и, ей тяжело бы ло находить нужные слова.
- Андрюша, надо- тебе. Мне - нет.Наша любовь – преступле ние. Мы не имеем на неё права, особенно - я.
- Ты,как я посмотрю,-недослушав вскипел Андрей,- намека ешь на разницу в возрасте?Но разве я не взрослый самосто ятельный мужчина, который может сам решать, что (здесь Андрей сделал сильное ударение) мне надо, чего я хочу. И пойми, я не знаю и не хочу знать сколько тебе лет, откуда ты взялась и вообще, кто ты.Мне достаточно тебя такой, ка кой я тебя знаю. Преступление- е-е, - не унимался он, - это кто же и что преступил? скажите пожалуйста. Где это ты видела права и правила, в которых бы значилось в каком возрасте после двадцати и до какого можно лежать с жен- щиной в постели, сходить по ней с ума, любить её? Или мо- жет, существуют и негласные возрастные ограничения для любви? Нет, право, смешно, нелепо, глупо, всё,что ты горо- дишь.
- И то, что ты, - вставила Ванда.
- И пусть. Всё равно моя глупость или нелепость разумнее твоей. В конце концов, я – более прав. Как ни бестолково и смешно говорил Андрей, Ванда чувст- вовала, что исподволь согласна с ним. «Действительно – бред». Однако они живут не на острове. У него есть родители, которые, когда узнают о связи их сы- на, запротестуют, и будут в том правы. «Слишком дорогой ценой придётся платить мальчику за его чувства. Но, чёрт возьми, ужели когда-нибудь дикая страсть, безграничная, безумная любовь обходилась кому-нибудь дёшево, а то и за бесценок? Я глупа. Да и нелепа в роли любовницы Андрея. Он слишком упрям и так просто не отступится. Но как,как его заставить?Какие доводы смогут его сломить? Разве что сказать, как есть, что мы – хоть и дальние, но родственни- ки?» Оба напряженно молчали, обдумывая каждый со своей ко- локольни, сложившуюся ситуацию. Наконец, Андрей встал.
- Я, пожалуй, пойду сегодня в общагу. Ванда не ответила.





















       Б Е Г В Р Е М Е Н И
       1975г.

       Любовь слепа... Пословица гласит,
       Когда-нибудь влюбленный прозревает.
       И тяжко самолюбию бывает,
       Душе и сердцу...
       Разум возопит.
       И, враз теряет прелести земное -
       К идилии душа его парит,
       Ища в небесном - полное, живое.

       О, сколько в ней прелести... Ещё неделю назад я этого не замечал. Будучи обманутым женою и разведясь с ней,после пяти месяцев её бунтарств и моих тихих уединенных слёз, я мучился желанием писать, работать,но не мог.
И вот эта случайная встреча. Несколько недель свиданий и мой номер. Я никогда не стремился удовлетворить свои фи зические потребности. Как до жены, так и теперь, я, преж- де всего,искал в женщине интеллект, красоту души.Она бы ла именно такой. Долгие вечера мы бродили по паркам и улицам, беседовали о литературе, о живописи, о музыке, о театре... Сильна она была, пожалуй в первом и последнем. Но,её рассуждения о жизни,о людях порой поражали меня.
       Наше физическое сближение оказалось несколько неожи- данным для меня.Да и в этом я проявил себя просто, идиот ски. Ибо не столько пылал страстью, не столько вожделел сблизиться с Ненси,сколько жаждал платонического,безрас судного преклонения ей.В полумраке номера, при свете све чей я, наслаждался красотой её груди, тела, полуоткрытых уст. Мне мнилось, что я встретил самую умную женщину. Моё желание нарисовать её достигло апогея. Я радовался. Моё молчаливое восхищение и осторожные прикосновения имели больший эффект, нежели, если бы я предпринял лю-бые другие целенаправленные действия.
       Утром я испытал отвращение к себе и непонятную резь в желудке. Не знаю,почему моральное так нераздельно с физическим в организме. Но себя я проклинал, я у неё был первым.
Несколько дней мы не виделись, я избегал Ненси. Но потом всё как-то само собой наладилось. Я много рисовал(почему-то, её, ни разу так и не нарисовал), писал новеллы, очерки, читал, делился с любимой планами,задуманным... Мы были счастливы. Как и в первую ночь, я каждый раз любовался её смуглым телом, испытывал желание писать с неё карти- ну, но всё откладывал.
       Прошло два месяца. Срок моей командировки истёк и, мне надо было возвращаться на Восток. Трогательное про- щание почти убедило меня в её любви ( почти, ибо я ниче- му и никому до конца не верил ) и я, относительно спокой- ный уехал. Мы договорились, что через полгода я приеду, и мы поженимся.
       Работа не шла. Мрачное чувство одолевало меня. Я не находил себе места. Тоска и крайний пессимизм зах- лестнули моё, существо, словно штормовые волны скорлу- пу. Я писал Ненси через день, она ответила два раза. Кроме того, дважды повторились галлюцинации.Якобы она приходила. Пять месяцев душевной неуравновешенности вымотали меня вконец. Я не выдержал.
       Моего приезда Ненси не ожидала, её не было дома. Я нашёл ключ на прежнем месте, зашёл в квартиру. Ненси пришла поздно. Впервые я увидел её под хмельком.
- Ненси, а вот и я. - Что?! - она опешила, увидев меня, - Ты зачем приехал? Я не знал, что и ответить.
- Но мы же договорились... - Договорились, договорились. Хватит. Я восхищалась тво- им умом, твоим темпераментом, твоими картинами, твоей любовью, чёрт знает чем ещё. Однако, я не знала, что ты такой.
- Какой ТАКОЙ? - недоумевал я.
- А вот такой, как сейчас, такой, какой ты есть.
- Ненси!
- Довольно, мне надоело. Я люблю другого.
- Но как...?! я потерял дар речи.
Она смотрела на меня враждебно, с презрением.
- В чем ты меня можешь обвинить? - наконец выдавил я. - В том, что ты любил меня - в себе, в том,что ты рисуешь, пишешь, в том, что ты философ и психолог, в том, что ты умен...- она так разогналась, что ей не хватило слов, возду- ха и, вероятно злорадства, чтобы завершить перечень, столь досаждавших ей качеств.Я был растерян и, право, не знал, что следует сказать, как вести себя. И вдруг, при моём мягком и робком характере я так трах- нул кулаком по столу,что казалось,у него ножки обломятся.
- Ты... ты, сама не знаешь, в чём меня обвинить! - заорал я, и совсем тихо добавил, - приехал, потому что люблю тебя. Она заплакала и бросилась мне на шею.
- И я люблю, - прошептала она.
- Ну, так мы поженимся, - нежно сказал я. Её глаза как-то странно забегали. Она отстранилась от меня. Её губы задро жали. - Ноэль, - начала она почти жалобно, - я не смогу выйти за тебя.
       Моё сердце ещё не знало такой любви.Я таращил глаза и наполнился злостью, словно чайник паром. Я никак не мог понять, почему? Если любит, пусть согласится остаться со мной. А Ненси продолжала уже громче и отчего-то раздра- жённее,
- Ты был так внимателен, а главное слишком любил меня… - ей опять не хватило запала, она перевела дух и продолжа ла, - Однако, и это ещё не причина. Твоя любовь к твоим занятиям бесила меня. Я попросту ревновала, хотя смешно и глупо. И до сих пор не могу избавиться от этой ревности.
- Ненси, ведь каждый человек волен работать там, где ему нравится и так, как ему нравится.
- Знаю.И всё же, лучше бы ты работал, скажем, на машине или в фирме "Кетс энд Оулин".
Я начал понимать: Ненси зашла издалека.Куда она клонит? К чему хочет придраться?
- А где же работает Он? - 0брезал сухо я.
- Перси?
- Ага, и имя появилось. Так, где же?
- Ты мне не имеешь права устраивать допрос.
- Ты сама начала исповедоваться.
- Хорошо. Он - актёр. Я присвистнул.
- Уж ежели я гнусен тебе с моими увлечениями, то актёр... да, это "лучше".
- Ты мне - не гнусен, Ноэль, я люблю тебя.
- Не говори глупостей.
- Это не глупости, - я ожидал, что она это скажет запальчи- во. Ненси же сказала очень тихо,и опустив глаза долу. Она не лгала.
- Хватит, - я тоже говорил тихо, голос был усталым, этот диалог вымотал меня.
       Я подхватил Ненси на руки и, положив на кровать, стал целовать. На пол полетело её бежевое платье, кремовая со- рочка, мои брюки, галстук и рубашка.
Мы любили друг друга.
Она забыла обо всём, я помнил имя - Перси.Оно меня беси ло. Я был так неистов в любви,как никогда. Проснулся я от чувства, что на меня смотрят.Ненси отвернулась. Моя нена сытная любовь требовала своего. Я обнял Ненси, почувство вал - она вздрогнула. Я прижался лицом к её спине, мои ру ки ощущали её теплый живот. Она резко повернулась. Как-то неуверенно,но порывисто обвила моё тело руками и уткнулась головой в плечо.А волосы пахли смолой, свежей сосновой смолой. На полуоткрытых губах, когда Ненси под няла ко мне лицо, застыли несказанные слова, в черных глазах таились невидимые мысли.
- Родная. Я так хочу тебя нарисовать.От этих слов она вст- репенулась, как подбитая птица, убрала мои руки и вновь отвернулась. Я мысленно выругался.Ну, кто же в физиоло- гию любви вплетает подобную эстетику, вернее подобным образом? Только идиот. Я и есть этот идиот. А мне действи тельно хотелось написать Ненси на огромном холсте, вопло щение любви и красоты.
- Ненси, - я сделал робкую попытку обнять её.
- Не надо, Ноэль. Я и Перси люблю. Я дернул одеяло и отвернулся.
- Люби, пожалуйста. Возможно, он более достоин, чем я...
- Нет. Он не так любит, как ты. Прости меня, Ноэль, я когда-нибудь тебе объясню.
       Одевались мы, молча, в разных углах. Я пошёл бриться,
она причёсывала волосы.Бритва впервые в жизни действо- вала мне на нервы своим жужжанием. Настроение было от вратительное, есть я не хотел.
Мы стояли и смотрели друг на друга,
- Я тебе, когда-нибудь, всё объясню, - повторила Ненси.
- И я, когда-нибудь, тебя пойму и украду, - вторил я ей.
Я склонился к её лицу. Поцелуй долгий и приятный.Это пос ледний, мелькнуло в моём мозгу.Я отирался в городе пятый день. Видеть Ненси удавалось редко. А когда мы встреча- лись - гуляли, как в первые дни. Но теперь мы говорили о всевозможных пустяках, не имеющих значения ни для ме- ня, ни для неё.
Вечером я зашел к ней домой.На столе стояла бутылка вис- ки, цитрусовые и кофе.
- Сегодня какое-нибудь торжество? - вместо приветствия спросил я.
- Нет, сегодня я улетаю на свадьбу к брату.
- Хм, - я промолчал. С чего начать, как и какой разговор? Нет, теперь решительно не о, чем говорить. Пока я мучил- ся этими мыслями, она разлила виски и протянула мне бо- кал. Мне не хотелось пить, и я буквально давился каждым глотком.
Мы сидели напротив друг друга. Она поглядывала на меня, я таращил глаза в угол и соображал:
«Она тобой швыряется, словно надоевшей игрушкой. Поче-му ты не можешь воспротивиться этому? Почему не взбун- туешься?
Ах, да, когда бы она за тебя держалась, ты бы мог вытво- рять что угодно, но в данном положении, мат ставят тебе...
- Ноэль, о чем ты думаешь?
- Да так... - я замялся, вопрос застал меня врасплох и был направлен в лоб, -… почти ни о чём. Думаю, что на днях мне уезжать.
Ненси пристально посмотрела мне в глаза.
- Ты лжешь, Ноэль, по глазам видно, они у тебя забегали беспомощно, когда я спросила.
- Да, Ненси, вру. Но я ... думаю, что зря приехал... Она не дала мне договорить,
- Совершенно верно. Не следовало этого делать. Остальное всё время мы - пили молча. Она собралась. Я стоял в дверях.
- Можно я тебя поцелую?
- Ты раньше никогда не спрашивал таких вещей.
- Тогда ты этого хотела.
- Ну, а если теперь не хочу.
- То я буду действовать стремительно и, неожиданно.
- Не надо.
- Хорошо.
Я проводил её до аэропорта.


       Через несколько месяцев, центр нашего агентства перевели на Запад. И, чтобы побывать у Ненси, мне доста- точно было сесть в самолет и через сорок минут ввалиться в её квартиру. Однако, я всё не решался. Прошло семь то- мительных месяцев. На одной из вечеринок у Эда, моего коллеги, я познакомился с неким Яном Гроутшоном.
Как обычно, беседа с высоких материй и рассуждений к концу вечера коснулась темы секса, женщин и семьи. Оба мы выпили и потому не стесняясь выдавали довольно ци- ничные афоризмы по поводу первого, второго и третьего.
- Знаешь, Ноэль, я испытал первую любовь в двенадцать лет. Моя троюродная сестра старше меня на семь лет, соб- лазнила меня. Но зато я теперь чувствую себя рыцарем сек са.
- А я сторонюсь этого.
- Ты что, уже подцеплял что-нибудь?
- О, слава богу, ещё нет. Но я не могу делить ложе с кем попало.
Ян удивленно посмотрел на меня.
- Почему с кем попало? Просто с чистенькой, хорошень- кой, приятной женщиной или с такого же сорта шлюхой. Я уже начал злиться,
- Не вошел ещё во вкус. Тут мы ещё выпили. Кровь заиграла во мне. Почему я ве- рен той женщине, которую люблю, почему я не как все? И я решил. Пусть познакомит.
- Давай! - выпалил я.
- Молодец. Так, послушай, сейчас мы едем в аэропорт, встретим двух джентельменов и леди, а потом с ними и найдем, в каком-нибудь отеле, то, что надо нам.
- А леди?
- О, леди будет с одним из джентельменов и думаю, он отп равит её спать к себе домой, а сам останется с нами.
- Что же, - не унимался я, - тогда так. Ты мне подберёшь "леди", а я...- тут мне пришла нелепейшая мысль мести всем женщинам сразу в лице той несчастной, - a я приду с ней в номер, она разденется, может быть и я. Потом я ска- жу, на! - деньги и убирайся, шлюха.
Ян раскатисто засмеялся и продолжил, - или предложишь ей позировать. Напишешь портрет, а подпишешь его небо- льшим пошлым фельетончиком.
Мы оба не то,что засмеялись,точнее будет, если скажу, зар- жали.
В порту мы ждали недолго. Но встретили лишь двух джен- тельменов. Ян что-то вполголоса спросил одного из них, по- том выругался в полный голос, проклял баб в деле бизнеса, подхватил меня под руку и повёл в ночной ресторан. Ян был зол.
- Что случилось? Где леди? Почему она не с нами? - осыпал я своего нетрезвого собутыльника вопросами нетрезвого го лоса.
- Идем, потом, - отмахнулся от меня Ян.
Он был бледен и пил, пил. Тут он мне поведал некую исто- рию, прояснившую и кое-что в моей злосчастной любви. - Ты хороший малый, и я полагаюсь на твою признатель- ность и крепкие зубы. Наша фирма "Нидл Шарп" ведёт перепродажу контрабандой неких химикатов, ну и нез- начительной доли наркотиков. Вот уже шесть лет дела идут отличнейшим образом. А полтора года на¬зад, тот высокий белобрысый немец, Рейн, ввёл в дело ту самую ле¬ди, что должна была приехать сегодня с ними. Не скажу, чтобы она плохо справлялась. Но, я в первый же день нашей встречи подумал: баба в деле порох. Рано или поздно он взорвётся и, всё взлетит на воздух. Она случайно попала к нам. Он её знал и раньше. Она стала его любовницей. Однажды он был так пьян, что не мог встре¬титься с агентом и всё твердил ей: Вот этот адрес, вот записка, с какой мне надо идти. Она, так сказать, из доброты душевной и человеколюбия отправилась са- ма. А у нас принято после передачи, раз¬ными путями ехать в отель, который назвал один из встречающихся и, вскрыв пакет и документацию, давать полную расписку в получе¬нии. Так она стала нашим агентом. Пришлось со временем раскрыть ей не всю, но большую часть системы наших действий.Как-то, они с Рейном разругались и она хотела уйти. Но он теперь боялся, что она выболтает всё и держал её при себе. Поэто¬му он заорал на неё.- Ты влезла в эти дела, теперь не выпутаешься, и если хоть один человек станет твоим доверенным в любых, даже твоих любовных делах... ты понимаешь о чем я...? Это было жестоко с его стороны. Она заплакала:«Я люблю другого, другого, другого». « Но ты будешь лю¬бить меня, Перси, урожденного, как тебе известно, Рейна Криста». Его настоящее имя Крист, но у нас он живёт и работает под име¬нем Перси Соутри.И вот вчера она оставила пакет в ресторане, где была встреча, на сидении за столиком. Что-то её так взволновало, что она, поехав на заверение документации, оставила её. Вернулась - пакета нет. Перси может её теперь убрать. А я неравнодушен к ней...-
Ян замолчал.
Я сидел огорошенный. Несомненно, она - Ненси. Моя Нен- си. Зло забулькало у меня в горле. И этот тоже её любит. Я готов был убить и его, и того, Перси-Рейна. Но мы оба с Яном были ужас- но пьяны.Через день я сел в самолет и через сорок минут ввалил¬ся в квартиру Ненси. Она сидела и читала, похудевшая, грустная.
- Чего тебе от меня надо? - это было вместо приветствия.
- Ненси, я всё знаю. Я буду с тобой. Давай уедем ко мне?
- Убирайся.
- Ненси!
- Ноэль. Я низко пала, и этим горжусь.
- Не играй, Ненси, здесь - не театр, а я не зритель и не партнер.
- Ну, чего ты хочешь?
- Я хочу оторвать тебя от Перси, то есть Рейна, от Яна Гроутшона, от всех.
Только теперь до нее дошло:
- Откуда ты знаешь?
- Успокойся. Знаю от Яна.
- Ах, и ты сюда же замешан, философ, - она язвила зло и с удовольствием.
- Нет, случайно узнал. - Мне ничего от тебя не надо, Ноэль,ни твоих добредетелей, ни твоих жертв. Перси меня так не оставит, либо я навсегда останусь при нём, либо он меня пристрелит, как собаку. Вот, ког¬да полиция узнает...
- Ненси... Не надо. Давай уедем. Помнишь, я говорил - украду тебя?
- Ах, оставь. Право, игра не стоит свеч. Я теперь нигде не работаю.. Перси мне платил.
Я неосторожно выдал взглядом свой гнев и досаду и, кажется, даже покривился.
- Да, - продолжала она, заметив это, - платил и неплохо. Теперь - мне все равно.
В дверь постучали.
- Письмо, мадам! Ненси взяла письмо из рук посыльного. Внизу стоял штамп фирмы «Нидл Шарп». Дрожащими руками Ненси вскрыла кон¬верт, прочла и протянула мне:« Леди, я настаиваю на вашем неотлучном пребывании дома, как и прежде. За вами будут следить (это, на всякий случай). Так будет до тех пор, пока не прояснится с вашим делом. Вы ос¬таетесь при мне, но отныне ничего получать не будете. В случае удачного исхода дела – уберётесь из города и подальше… Однако, я должен буду знать, где вы.
П.С.»
Губы Ненси дрожали. Ярость, горе, бессильная обида - всё выражалось на её лице. Я пробыл у Ненси три дня. И еже- дневные никчемные дебаты оканчивались - иди спать. На четвертый день в дверь позвонили. Я открыл. Рыжий мальчишка спросил:
- Мисс можно? Я позвал Ненси.
- Мисс, вот это вы оставили, когда в прошлый раз были у нас в ресторане. Отец велел мне отнести, но я всё не успевал. Вы всегда не жалеете чаевых, и отец так добр к вам. Он сказал, если бы кто-нибудь другой забыл кучу бумаг для оклейки окон, он бы вышвырнул на помойку.
Ненси дрожала всем телом. Я взял пакет. Ни адреса, ни единой буквы, белый пакет, и, беря его, чувствуется - бумаги.

Мне нужно было уезжать.
- Ненси, ты вернешь бумаги? Отдай их, и уедем со мной. Мы же хотели пожениться. Она дико посмотрела на меня. И столько цинизма и зла в выражении её лица я ещё никогда не видел.
- Нет, мой милый Ноэль, уезжай. А я оставлю у себя эти бумаги. Я не уберусь из этого города. Он мне заплатит за, всё не только наличными, но своим всем состоянием, своей судьбой.
- Ненси! - мне трудно было поверить - Ненси может быть такой!
- Ненси! А я? Разве тебе будет мало моих денег?
- У тебя гроши, а от него я получу миллионы. Есть разница! Но – Но ведь ты любила меня. – Теперь я буду любить этот пакет, - и она указала на домашний маленький сейф в стене.
- Почему, за что? – я не знал, что делать. - Потому что я люблю, тогда, когда мне трудно, когда мне плохо. А теперь, мне слишком хорошо, чтобы уметь ещё и любить, помимо того, что ощущать это хорошо. Слишком хорошо.







































 







       Ц И Н И К И И Л И П О Х М Е Л Ь Е


       «Всякая великая любовь хочет не любви - она хочет большего.»
Ф. Ницше
       «...Всемогущество любви, быть может нигде не проявляется так сильно,'как в этих первых её заблуждениях. Самое высокое и самое низкое всюду теснейшим образом связаны в сексуаль- ности; ...от неба через мир и в преисподню»
       З.Фрейд
       

       ВСТУПЛЕНИЕ
 
       Я умышленно не ввожу читателя в какую-либо определенную страну, в определённый город. Моя задача - раскрыть психологию, психологические явления в характерах людей. Не надо искать исторических предрешений или влияний на моих героев. Это люди - люди, которых я не выдумываю. Это люди и их психология - у каждого своя.
Н. С. «Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя».
       Ф. Ницше
       ГЛАВА I
       
       Темнело. В комнату пробрался полумрак. Пахло олифой и сигаретным дымом. Стройная фигура Глории застыла, как будто выжидая чего-то или пытаясь разрешить давномучав- ший вопрос , кисть повисла в воздухе. Взор направлен в угол.
С мольберта, на Глорию, жгуче-чёрными глазами смотре ла девушка лет двадцати. Портрет был почти закончен. Осталось несколько штрихов, казалось бы, неуловимых, но столь существенных в общей гармонии портрета. Бронзовая смуглость лица, немного азиатский разлёт ноздрей, чёрные смолянистые волосы... Взгляд и, едва приоткрытые уста, кажется, вот-вот что-то скажут.
Серебристый фон... Но, чего же не хватает для полноты, для завершённости? Глория отходит. Долго смотрит на портрет. Нет, чего-то, опре де лённо не хватает. Она устало подходит к столику, берёт сигаре ту, закуривает. Весь день… ещё один день - и ни с места. Что за чертовщина! Ах, был бы здесь оригинал. Но, увы! Спать ей не хотелось. Перед глазами, как живой, стоял порт- рет и, всем своим видом, говорил Глории: «Я не завершён, ты меня не наделила самым главным...» «Ну, ничего - думала Глория, - всё равно я найду это нечто, что даст мне право сказать портрету и прочитать в нём,даже услышать от него о завершённости, о прелести, о жизненнос-ти. Уже пять дней топчусь на месте. Да пусть, ещё хоть год! Я всё равно допишу его». Глория вспомнила их споры с Дорой, выражение её лица в раз говоре с ней, с Глорией, с другими; в печали, в радости. Глория до мелочей знала и хранила в памяти лицо Доры. Но знала она и ещё одно - Дора слишком хорошо владела и собой, и своим лицом. Порой, трудно было понять, что у той на душе. И всё же, что-то неуловимое, Глория всегда чувствовала, что безо- шибочно помогало ей понять состояние Доры. И на портрете, именно этого неуловимого, не было. Найти, во что бы то ни стало! Ведь это лицо так дорого Глории. Мучительно дорого. Она так любит это лицо. И она считала, что именно любовь должна ей помочь.
       








       «Человек в своих высших и благороднейших способностях – вполне природа и носит в себе жуткий,
двойственный характер».
       Ф.Ницше
       
       Дора - несколько дней, как приехала с вакансий. Жить, она на время, поселилась у подруги, в общежитии Академии Искусств. Маленькая Сандра сразу же принялась допытываться, - Ну, как, Дора, всё так же, или у тебя есть новости? Хочу на свадьбе повеселиться. - Сандра, мне сейчас слишком плохо. Я не сделала того, что хотела, а, вернее, что должна была сделать. Рэйн уехал в Италию. Я его не застала. Вопрос о моём браке, увы, остаётся открытым. Я не знаю, что будет. Он тянет со свадьбой, почему - не могу понять. Какие только мысли не приходят в голову. Мне сейчас – ни до чего! - Дора, а ты помнишь, я тебе рассказывала о Глории? Она на днях приедет. Она очень талантлива. И не только в живописи - всем инте ресуется, во всем знает толк. О, когда ты с ней познакомишься - ты… - Не надо, Сандра, мне совершенно безразлично кто она такая. Я не могу придти в себя. Ничего не понимаю, я его люблю... нет, я его ненавижу. – Всё правильно. Истина, вероятно в том, что в некоторые моменты жизни, причём периодически, человек становит ся ярым мизантропом. Нельзя любить не ненавидя и нена видеть не любя, сказал кто-то. Всё идет, как положено.
       Дора одарила подругу укоризненным взглядом, и только могла вымолвить, - Эх, и изощрилась!, - она умолкла. Долго сидела, не шевелясь, потом протянула задумчиво, - Может быть ты и права.

       Глория приехала, на несколько дней раньше, чем обещала. Она с замиранием сердца подходила к общежитию. Казалось - сто лет прошло со дня её отъезда. В комнату она, буквально ворвалась. - Сандра, я здесь! - девушки обнялись, расцеловались. Глория поворачивала Сандру то в одну, то в другуюсторону, - Нет, не изменилась. Всё такая же. Знаешь, не верится, что я здесь. У меня всегда так. Боже, скоро всё восстановится, но сейчас... - она увидела Дору, - О, у нас новичок!? - Да нет - засмеялась Сандра, - это моя подруга, Дора. - Очень приятно. Я - Глория.
Дора смущенно улыбалась, - Мне Сандра о вас много рассказывала. – Обо мне? Рассказывала? - Глория посмотрела на Сандру, перевела взгляд на Дору, некоторое время помолчала и полушутливо спросила, - Что же она наговорила вам обо мне, вероятно небылиц? Девушки рассмеялись. « Странно, - думала Глория, - она такая тихая, невозмутимая... Сандра имеет несколько иной вкус; впрочем, как и я». « Весёлая, жизнерадостная», - думала в свою очередь Дора, - « точно такая же, как Сандра. Они наверное хорошие подруги».
       Девушки сидят за столом, накрытым на троих. Бутылка сухого вина, ломтиками нарезанная ветчина на блюде, цитрусовые и яблоки… Разговор как-то не очень клеится. Глория берёт гитару. Она играет тихую задумчивую мелодию. Мелодия грустная и красивая. И каждая из девушек думает в это время о своём. Сандра вспомнила мужа, с которым они разошлись полгода назад. Ей стало обидно за себя. Грусть заполонила сердце. Всё - не так... Дора думала о Рэйне. Слишком сильно она любила его,слишком, что бы вот так, легко распрощаться. А их последняя встреча в Австрии? Дора невзначай скользнула взглядом по рукам Глории, по её лицу..., - Невероятно, - шепнула она, наклонившись к Сандре, - я впер- вые слышу эту мелодию, а кажется, как будто всегда её знала.. Сандра кивнула головой, однако ничего не ответила. А Глория играла и думала о своем. С детства она была общитель- ной, но друзей никогда не имела. Она была одинока среди людей, они же этого не знали. Она всегда пыталась понять, что стоит между нею и людьми. Но так до сих пор и не уяснила себе этого. Когда другие чем-либо увлекались, она принимала самое живое участие, но, познав это «что-либо», замечала в нём никчемность – весь интерес пропадал, и она шла заниматься тем, что было ей по душе.
 Вновь задавалась множеством вопросов, которых, порой не могла разрешить. И вот - эти мысли закружились суматошным вихрем, заставляя вновь и вновь пытаться понять себя…


       Вечером в комнате стоял садом. В сизом дыму светился фонарь на стене, велись нескончаемые разговоры, споры, внезап- ные взрывы смеха покрывали музыку. Глория и Дора сидели на кровати.
- Мне очень нравятся картины Сандры, - глаза Доры светились от возбуждения, давали знать о себе выпитый кларет и, вероятно са- ма тема разговора.
- Так её считают одной из самых лучших художников в институте. И все преподаватели пророчат ей большое будущее. Она показывала свой «Туман»? - Да. - Именно в этом пейзаже – вся суть Сандры, и в нём она выразила себя, как нельзя лучше. Картина будет выставляться в салоне искусств... Очень красивая вещь. Горы нарисованы, так,что ощущаешь тепло исходящее от них после жаркого дня и, в то же время, они такие…- Глория на мгновение замолчала, подыскивая слова, - … мужественные… и туман, едва одел вершины...»
- А твоё что-нибудь будет на выставке? Глория пристально посмотрела на Дору, словно, взвешивая, чего в той больше: искреннего интереса или игры. Тон Доры казался несколько наигранным. Помолчав, она ответила, - Да. Но я - портретист. – Ты писала портрет с Сандры? - оживилась Дора.
- О, нет, с неё я не писала. Дора удивленно вскинула глаза на Глорию. - Да-да. Не писала, - поспешила заверить Глория, - даже в голову, как-то не приходило. Ну, довольно о нас с Сандрой. А вы чем занимаетесь? Они обе ещё путались в обращении друг к другу, пытаясь перейти на «ты», но, время от времени, возвращаясь к «вы». - Как и вы – студентка – филолог, только.

       

       

       На ночь сдвинули две кровати вместе, чтобы уместиться всем троим.
Дора не спала. Что-то тревожное, беспокойное гнездилось в душе и терзало её.
Рядом ровно дышала Глория. «Странно, уже два часа прошло, а она даже не пошевелилась, - думала Дора, - как может человек спать не ворочаясь?» Прошло ещё некоторое время. Рука Глории легла на талию Доры, - ты не спишь? Дора увидела в темноте два тусклых блика гзаз Глории.
-Нет. - А я спала. Проснулась. От чего не знаю. Обычно не просыпаюсь. Что-то, как будто тяжелое парит в воздухе. - Возможно, ты почувствовала то, что чувствую я. - Тебе плохо?- Глория придвинулась к Доре. – Да. «Зачем я сказала», подумала Дора, «сейчас начнется, а что случи -лось?, почему, да как..?, кто?.. Фу, ненавижу расспросов». Она ждала. Однако, расспросов не последовало. Глория молча- ла. Дора, лишь почувствовала её теплое дыхание у себя на шее. – Вообще-то, неприятно, когда не знаешь, что будет завтра, - прошептала Глория. «Она угадывает мои мысли» - мелькнуло у Доры. – Да, - ответила она, - очень.
- Ты Моцарта любишь? - дыхание Глории щекотало шею. - Я больше люблю Крейслера,- ответила Дора и провела рукой по шее. Почувствовала, что прикоснулась к губам Глории и отдернула руку. - Я тоже. Но не это важно. Мне, если плохо, я начинаю слушать в уме какую-нибудь его вещь. « Это понимать как утешение? - подумала Дора, - хотя, ей вполне достаёт такта», она повернулась лицом к Глории и, вновь, коснулась её губ, но уже щекой. Ей захотелось прижаться к этим теплым губам... Глория поцеловала её. «Какая она…» - Дора не могла найти подходящее слово, мысли её путались, она плохо понимала, что с ней происходит, - « ей наверное тоже плохо. Я ловлю себя на том, что хочу её пожалеть. Обнять её? Но, вдруг, не так поймет». Дора вновь почувствовала дыхание Глррии на шее и мягкое прикосновение. Кровь прилила в голову, « да, ей тоже отчего-то тяжело. Но она меня не стала расспрашивать - значит, тоже не любит, когда её донимают ». Дора обняла Глорию.

Утро пронзило солнцем комнату. Дора открыла глаза. Сандры уже не было. Она ушла на занятия. - Нет,- четко и громко сказала Глория. Дора резко повернула к ней голову. Но Глория спала. - Нет, - повторила она, - я понимаю, что запуталась в собственных мыслях. И на что дана человеку голова? Я до сих пор не пойму...
она говорила уже не так внятно и, Дора дальше не разобрала.
       Дора коснулась рукой щеки спящей, - Философские проблемы лучше решать в бодрствующем состоянии. Глория открыла глаза. Осмотрелась. - Ох, даже сразу не поняла, где я. - Здесь, со мной. – Ты сегодня не идёшь на занятия? - Я во второй половине дня иду в библиотеку. - Дора, Сандра сильно переживает? - Муж недавно приезжал. Молил вернуться, не оставлять его. Но ты же знаешь её. Если сказала - так оно и будет. А ты сегодня свободна? - Я всю неделю отдыхаю. У меня «перекур». Через неделю начну, а вернее, продолжу подготовку к выставке. Два месяца поработаю здесь, а потом - на стажеровку. Полгода - на лоне природы, красота! - У тебя недурные планы. А у меня - сессия на носу... Ах, да, я хотела предложить тебе пойти со мной, заниматься. - ? Пожалуй, можно.

       Они сидели уже часа три. Дора готовилась к семинару. Глория конспектировала Гассенди. Рядом - Ремарк. Читальный зал был переполнен, знойная тишина усыпляла мысли.Глория, когда чувствовала, что засыпает, оставляла книги и выходила на улицу. Пять-десять минут прохаживалась вдоль здания.Мороз пробирал до костей и - вновь в духоту зала. Дора победоносно высиживала час за часом и, казалось,её даже не тянуло ко сну. Когда после одной из таких прогулок, Глория села за стол, Дора кивнула ей на записку. Глория прочла:«Почему ты читаешь час одну книгу, час дпугую? По-моему, это рассредотачивает. Тем более, такие разные вещи».
Глория ответила на таком же клочке бумаги « Так удобнее. Напро- тив, мне легче таким образом усваивать.От чтения одного и того же в течение дня одуреть можно. Кстати, философия прекрасно компа нуется с художественной литературой».
Дора прочла, улыбнулась, но, когда встретила взгляд Глории, вдруг, улыбка замерла на её устах, а зрачки расширились в недоумении. Глория смотрела прямо ей в глаза и одновременно мимо. Куда-то, словно далеко-далеко, но всё же - в душу ей, Доре.
А её душа была скрыта от всех. Она никогда и никому ничего не рассказывала из того, что таилось на дне её сердца. И этот взгляд смутил её, поверг в недоумение и ужас. Глория же, взглянув на улыбающуюся Дору, внезапно для себя зада лась вопросом:« Что в ней такого, что отделяет её от остальных? Мне сразу бросилось в глаза, что она - одна. Да и Сандра говорила, что в группе, где Дора учится, её не долюбливают. У неё нет друзей; а смогу ли я понять её, не оттолкнув впоследствии, как делают дру -гие?»
       Испытав полную толику ужаса за своё «невидимое» Я, Дора накло- нилась к Глории, - Я когда-нибудь тебе всё расскажу. Глория, смутившись, опустила глаза, но сей же час, вновь присталь- но посмотрела, на Дору. - Не надо, - прошептала та. Теперь ей в голову не шло писаное в журналах, разложенных на столе, теперь не писалось, и мысли пры- гали,словно на перегонки: « Она меня видит насквозь. Отчего? Видит и молчит. Другая давно бы спросила, сказала… Ас ней интересно. Я даже не чувствую остроту той повседневной напряженности, той боли, что ношу в себе. Мне с ней не просто хорошо... Здесь есть неч- то другое, более сильное, страстное...»
       Дора берёт листок и пишет: «Пошли отсюда».
       

       Морозный воздух приятен и свеж, серебристый иней сыпался под светом фонарей; зимний вечер уже прокрался в город. - Куда ты хотела? - Глория берет горсть снера, растирает его в руке и он, словно песок, струясь между пальцами, сыплется вниз.
- В кино.
- Пошли. После фильма обе, задумавшись брели по завьюженным улицам.Словно сговорившись, миновали трамвайную остановку. - Глория, Сандра - твоя подруга? - Подруга? - переспросила Глория, -Я не знаю, как сказать, - она говорила медленно, казалось обдумывала каждое слово, -подруга... А вообще-то нет, вслух рассуждала она, - нет; друзья… у меня их нет. А вот хорошая знакомая, приятельница – пожалуй. - Я ей многое доверяю, - продолжала Дора, - но мы с ней тоже не друзья. И все же, у меня есть друзья, только не здесь. Глории показалось, что Дора, пусть и подсознательно, но хотела её в чем-то превзойти. Она резко повернула Дору за плечи к себе, - Послушай! Друг - это очень много. Некоторым, а точнее многим, не под силу вес этого слова. Не-вы-дю-жат, понимаешь? И, лучше не говорить вслух « друг»; ибо иногда не считаешь человека таковым а он тебе - истинно друг, даже больше. Не возлагай ни на чьи плечи эту ношу.Она сама определится. И кичиться ею.. .тому, кто заметил сию ношу на плечах другого, значит - предать; а может быть и сбросить собственную такую же ношу с плеч своих. В общем, я толком не могу объяснить, я это чувствую. - Так, значит у тебя есть друзья? - Не знаю. Вероятно, есть, а я не сумела их увидеть. А тем, которых я в душе своей ечитаю, может быть друзьями, тем мы приписываем лишь своё личное отношение к ним, то есть, моя любовь к ним рису- ет мне мираж их любви ко мне.
       Теперь Глория жалела, что столько туманного, непонятного наго- ворила Доре.
 «Да и какое ей дело до моих рассуждений, моих отношений с людь- ми» - думала она, « у неё, может быть, всё по-иному, совсем иначе она может понимать, мыслить…» Глория вдруг почувствовала как ей сда -вило горло, виски; и тяжесть навалилась на тело...


       Глория проснулась. Встала, стараясь не разбудить Дору и Санд- ру. Хотелось пить. Она вспомнила, что снилась выставка и, что её картины «прогорели». Тихо направилась к двери.
- Я не сплю, - прошептала Дора. Они вместе вышли на кухню. Сели у батареи отопления. - Глория, нам надо будет поговорить, и очень серьёзно. «Почему надо и, почему, именно со мной? Ужели она собралась мне исповедоваться?» Глория исподлобья взглянула на сидящую рядом Дору. « Я её нарисую. Обязательно».
       Уснуть не удавалось. Дора обняла Глорию, спрятала лицо на её груди. Дора испытывала непонятное волнение. Ей, вдруг показалось, что к её груди прильнул маленький ребёнок, который ищет материнс- кого тепла, ласки, ищет спрятаться от невзгод непонятной ему жизни. – Малыш, - прошептала она. Ей, как в ту, первую ночь, захотелось пожалеть Глорию, обнять, при-жать к себе. – Малыш, - повторила она и погладила волосы Глории... Ей вспомнилась сказка Сент-Экзюпери «Маленький Принц», «...и я в ответе за тебя». Дора сама не могла понять почему, но с этого момента она стала считать себя ответственной за этого дорогого теперь ей че- ловека.
Глория уже засыпала. Грудь Доры, то поднималась, то опускалась в дыхании, касаясь щеки Глории. Она едва расслышала «малыш», ей привиделся большой сад и бабушка, искавшая её и, звавшая - Малыш! «Странно, почему «малыш», мелькнуло в мозгу у Глории, ведь бабуш ка никогда её так не звала. Потом бабушка подошла, погладила её по голове, и, наклонившись, поцеловала. Но отчего бабушка так долго не отпуекает... и уже не бабушка, перед маленькой девочкой, ... Глория рткрыла глаза. На губах она чувствовала тепло и вкус губ Доры. Глория сжала руку Доры, сказав: « Не слишком ли мы далеко зашли?- и, приподнявшись на локте, склонилась к её губам.
       Дни пролетали в каком-то бешенном круговороте. Глория ходила заниматься с Дорой в читальный зал её института, там они просиживали днями, прерывая чтение лишь для того, чтобы сходить в кафе пообедать. Дора готовилась к семинару, Глория занима- тлась философией, штудировала работы по вопросам современной литературы, живописи, эстетики. По дороге домой они делились впечатлениями пройденного дня, спорили , иногда даже ссори- лись. Глория многое поведала Доре о своей жизни. Дора... Дора о себе ничего никогда не рассказывала.
       Однажды вечером Дора ушла «на часок» и не возвращалась двое суток. Глория не находила себе места. То ей виделась автомобильная катастрофа, то пьяный с ножом в руках и оскаленными зубами, то ещё какая-нибудь нелепость. Ночи, словно сплошной кошмар утомляли её до такой степени, что к утру, часам к шести, она забывалась двухчасо- вым тревожным сном и просыпалась вся в холодном поту…

       
       Она открыла глаза. Над ней склонилось лицо Доры. - Я люблю тебя, - едва слышно сказала Глория. Но ты всё не прихо- дишь. Когда ты придешь? Я ведь тебе не скажу этого. Я боюсь взва- лить на твои плечи мою любовь. Не надо. Дора перепугалась. Она принялась трясти Глорию. - Малыш, что с тобой? я здесь. Ну, смотри же.
Глория ошалело уставилась на Дору…

       Они сидели за столом.
 - Послушай, зачем ты так? Я не спрашиваю, где ты была. Но могла бы сказать, что не знаешь точно, через сколько вернешься. – Прости, - Дора опустила глаза в стакан с чаем и, высматривала там себе оправдание, - Я у тётки была. Она уезжала, а я… - Не надо, - внезапно Глория вспомнила сон. И своё признание, пока -завшееся ей до нелепости глупым, -Я ничего не говорила во сне? - Нет, - Дора не поднимала глаз от стакана невыпитого чая.
Глория подошла к ней, взяла за подбородок и повернула к себе лицом. - Правда? - Не смотри на меня так. Я не могу вынести этого взгляда. - Дора, я прошу правды. - Я тоже люблю тебя. Глория не ожидала. Хотя она привыкла к тому, что везде и всем нра -вилась, но это было не то. А она, физически чувствовала это « НЕ ТО».


«Сбить с толку - называется у него (актёра Н. С.) доказать; свести с ума - называется у него: убедить»
       Ф.Ницше

Декабрь завьюжил улицы, набросал снега.По утрам солнце распускало веер малиновых лучей, к обеду выкатывалось на крышу ратуши, а к вечеру ныряло в ватные сероватые облака. День клонился к вечеру. От духоты слипались глаза. Глория, дочитав : страницу, пишет « Ты обещала разговор. Помнишь, ночью». Дора внимательно смотрит на Глорию. Долго сидит в каком-то полуза- бытьи уставившисъна на кипу книг. « Не знаю, с чего начать и о чём самое главное. Кажется все уже говорено. Мы говорили обо всём (или ни о чем?). А, может быть, главное так и есталось в молчании. Порой, меня одолевают приступы бешенной злобы на себя. Злюсь на то, что теряю голову и дурею, дурею на глазах и, самое смешное, что это происходит со мной - холодной, бесстрастной. Сказывается, вид -но, темперамент предков, как ни зогоняй его подальше и поглубже. Ты всё знаешь, зачем повторяться? Ты права в своих заключениях, насчет того, что мне плохо, что мне нужен человек, который бы меня понимал, ни о чем не спрашивая. Я, действительно искала забвения от прошлого. Только, кажется напрасно. Правда, в какой-то степени мне это удалось. Может быть, я заблуждаюсь и просто всё притупи лось, однако не прошла боль. Прошлое сейчас отступило, но не ушло. Вероятно, я заслуживаю порицания - пусть. А мне нужна ты. Началось всё с элементарного чувства заботы. Мне, просто, вдруг, захотелось погладить тебя по голове, прижать к себе, укрыть от тре- вог. У меня раньше не возникали, подобные желания. Ты мне каза -лась беззащитным ребёнком. Бредовая идея. Но, понимая это, я упря мо гнала доводы разума. Прекрасно понимаю, ты взрослее меня, старше ( не в возрастном смысле) и, всё таки, мне ты казалась мале- нькой, беззащитной. Сама того не зная, я свё больше запутывалась в своих чувствах к тебе. Не бери вины в этом на себя. Да и вина ли это? А может благо наше; кто ответит ? Ты поняла меня, поняла мол- ча, без слов, ни о чём не спрашивая. Какими-то внутренними путя- ми. Мне иногда кажется - мы с тобой - одно; ты вошла в меня цели- ком, вся, как есть, не спрашивая разрешения войти; ворвалась, пере вернула всё на свете, свела с ума и утащила за собой. Теперь уже поздно вернуться к исходной точке. Но при жвлании можно. Всё дело в том, что его (желания возвратиться) - нет. Только вперед! В ближайший день, а потом... будь, что будет. Я начинаю нести ерунду. Совсем не то следовало бы говорить. Но, как только слова попадают на бумагу - они тускнеют, бледнеют, облекаясь в благоприс тойную оболочку, как будто в разговор двоих не очень тактично вме- шивается третий. Со временем я осмыслю суть происходящего сейчас и смогу объяснить себе всё до мельчайшех деталей. Пока, я действую по наитию. Поздно, да и ни к чему взывать к рассудку - смешно даже, вкусив от запретного плода, пытаться остаться трезвой. Одним словом, разбирайся. Р.S. У нас несомненно, будет ещё большой разговор. Но не теперь. Я не бегу от него, просто, сейчас - не время». Глория чувствовала такую бесконечную признательность Доре, что ей захотелось не медля обнять и расцеловать её, прямо в сей же мо- мент, но..
Она пишет: « Хорошо, сейчас, я понимаю - не будет. НЕ – БУ - ДЕТ. Но я хочу знать, для чего он? Какую цель ты преследовать хочешь этим разговором? Для каких он последствий состоится? Ведь ты знаешь, если задумала. Я тоже не люблю отвечать на вопросы, когда их задают врасплох. По сему и хочу знать это немногое». « Я думаю он будет обо всём. Очень искренний и очень личный. Скорее всего, перед твоим отъездом. Осталось чутъ-чуть больше месяца. Такие разговоры происходят перед прощанием. Хотя, мне, всё чаще приходит в голову мысль о никчемности его. Нужен ли он на самом деле?» Глория остановилась на слове « прощание», словно зацепилась за него. Оно ей не понравилось. Дора отказывается по сути от затеян ного. Она, просто, вероятно, не сумеет его завязать. Глории вновь захотелось спрятать лицо на груди у Доры. Спрятать и уснуть. А книга вопрошающе таращилась на неё раскрытыми страницами. И она читает. И опять не выдерживает: « Я свою страсть, куда лучше проявляю на бумаге, нежели в разговорах. Он может просто не получиться. Бог с ним! Я хочу не разговоров, а тебя; я хочу не слов, а ласк; я хочу не звуков, а выражения глаз. Ведь это куда больше, чем устное излияние. Ты же знаешь, что нужна мне каждую минуту. Особенно, когда тебя нет рядом. Я скоро уеду. Ты говорила вчера, я - твой грех. Что ж! Грех нужда- ется в омовении. А омовение для меня - ТЫ. И мне даже кажется- после сего обряда, т. е. - ежеминутного пребывания рядом с тобой, ты не заражаешься грехом, а остаешься такой же; я же делаюсь чище. Понимаешь? Я не желаю считаться с мнением окружающих на этот счёт. Они не понимают, либо не хотят понимать. Мой ду -ховный мир и нравственный гораздо чище, нежели у большинства из них». Дора берет чистый лист. Её мысли обгоняют одна другую: «Со мной творится такое впервые. Я не знаю, чего сейчас во мне боль ше: любви материнской или женской. Но любовь есть. Любовь к этому непонятному, непостижимому человеку. К художнику, не только как профессионалу - художнику душой, умом, словом, ху дожником – всем своим существом». Дора торопливо писала, словно боялась не успеть выразить свои мысли, а Глория, следом прочитывала… « Ты зажигаешь меня своими письмами сильнее, чем словами или действиями. А, что касается греха - им не зара- жают, он не контагеозен. Он свершается сам собой». Глория уже не читала. Она смотрела перед собой и ждала написанного Дорой листка. А когда прочла - мысли её хлынули на бумагу: «Это не грех, нет! Никогда любовь не была грехом! Слышишь, ни-ког-да. Тем более, такая красивая, добрая любовь. Я не верю никому. Только древним грекам. Они признавали любовь, как наслаждение красотой - будь то природы, будь то мыслей, будь то искусства, будь то чувств... Они любили всё, что было или, по крайней мере, каза -лось им прекрасным. А человек- это создание природы. Так поче- му же не любить его? Почему не любить по собственному выбору, а подчиняться каким-то неписаным правилам. Именно неписа-ным - их никто не писал, но о них все говорят, думают - грубо, некрасиво. Почему у них само слово «любовь» уже обусловливает секс? Почему они во всем склонны видеть либо разврат, либо пато- логию? Я не такая как другие, и что же? Зато я человек и мышле- ние моё куда свободнее от условностей и идиотских предрассудков, нежели у остальньных. В чистоте чувств не может свершиться гре- ха. Я - твой грех. Просто так, понимаешь? Ну, конечно же, сама дала мне это имя. Послушай, неужели, потом, через много или мало времени, ты будешь думать обо мне с легкой иронической улыбкой, говорить сама себе, что я - ¬ошибка в твоей жизни. Это, конечно, возможно, но... Я хочу, что бы ты запомнила одну вещь: у меня ничего не бывает просто так. Все серьезно. И иногда, серьеанее, чем даже мне самой кажется. Ты - это больше, чем серьезно. Я беру на свои плечи понятие, во всех его истинных смыслах – ДРУГ. Теперь Дора лихорадочно пишет: «С каждым днём невыносимее становится мысль о расставании. И чем дольше мы вместе - тем оно будет труднее. Сначала была привычка, теперь это уже нечто большее, даже не потребность видеть тебя, общаться с тобой… Мысли набегают друг на друга, сталкиваются - оттого получаются такие несвязные.
А ты, все таки «жадина». Я не могу себе представить, что однажды тебя не будет рядом. Меня одолевает страх. Не хочу, не хочу и боюсь остаться одна. Ведь без тебя я, именно о д н а». Глория вспомнила сказанное вскользь Сандрой, о том, что Дору не очень жалуют. Вспомнила разговор о друзьях, к которому толк- нула её Дора. Слезы застряли где-то в горле плотным комом. Может отказаться от стажеровки, от выставки, забросить всё к чертям? Впрочем, от выставки можно отделатъся – отослатъ картины, а самой не явиться. А вот что делать со стажеровкой? Если не зачтут, полетят в тартар трудные и радостные годы учебы. Тем более запрос отправлен, разрешение и приглашение - получены. Что делать? Не ехать? Глорию пугала мысль о том, чтобы бросить академию. В этом году она заканчивает. ..А если сказать обо всем этом Доре? Нет она, явно запротестует, наконец, обругает попросту и потребует сделать как должно. «Ты говоришь, чем дольше, тем хуже. Чем дольше мы вместе... Вовсе нет. Я буду и там тем, что есть теперь. Не хочу клясться, но говорю, что так оно и будет... Ты не будешь одна. Я будурядом. Ты почувствуешь. Единственно, мы не сможем ощущать друг друга зрительно, физически, И все же ... Не знаю - у меня воображение сильное. Я буду с тобой видетъся и разгова- ривать ежедневно. Я в этом эгоист. Но не хочу обижать тебя ничем. Знаешь, я и впрямь ТВОЙ МАЛЫШ, как ты говоришь. И теперь и впредь, ты можешь располагать мной. На этот счёт я могу и поклясть- ся. Потому что от любви я не устаю и не отказываюсь никогда,(от своей). И, если случится что-то не то... Я почувствую. Отказаться будет очень трудно, даже - невозможно. Почему я боюсь тебя потерять? Ты не потеряешься? Нет ведь?
Да, я жадина. А жадины не теряют, но находят. Если хочешь, это смех сквозь слёзы.Ибо, хоть я и «жадина», однако, больше теряю, чем нахожу.
Время! Оно - или погубит, или вознесет. Отдаться ему? Я не хочу уез- жать. Я - твой Малыш». Дора, дочитав, держала в дрожащих руках исписанный неровным, взвол- нованным почерком листок. Её губы шевелились в беззвучном « я верю тебе,верю, верю...» Глория крупными буквами дописала: «Когда мы отсюда уйдем?»

       Они вышли. Солнце розовым, разливающимся светом расплескалось по нежно-голубому небу. Подкрасило фасады домов, запо- лнило необъяснимым теплом воздух. Они шли, взявшись за руки. Настроение было таким же, как это пролившееся закатное солнце. Хотелось подходить к каждому прохожему, улыбаться и говорить, что-нибуть хорошее-хорошее.
- Дора, у меня странное розовое настроение.
А у меня голубое. - Я хочу всех любить и целовать. - А я хочу, просто быть хорошей для всех. – Дора, мы влюблены в мир. - И друг в друга. - Так можно сойти с ума, - Глория улыбалась. Дора чувствовала, что не совсем до конца понимает состояние той, которая шла рядом, но не хотелось её обижать. Все таки Глория с каждым часом открывалась ей и, в то же время, на столько же ста- новилась ещё загадочнее. Дора пыталась понять то необъятное, для неё, что могла обнять в своей душе Глория. Пыталась и не понима-ла. Она лишь частично испытывала силу жизни, какую излучала Глория, чувствовала её, и ей было приятно.
 « Она заражает меня собой, заражает всю, однако в меня так мало входит.
Я не смогу никогда вместить тот объем чувств, гамму красок и мыслей, которыми насыщена Глория».



       Дора любила наблюдать, как работает Глория: в читалке, дома в - общежитии. Она растворялась в работе. Смеялась, удив- лялась, хмурилась, трахала по столу кулаком... словом, масса эмо ций. И так, во время занятий, ещё больше напоминала Доре непосредственного ребенка, чистого и нежного.
Возможно, она даже возомнила, что это её большой милый ребё- нок. Она знала - это её Малыш. Доре немало доставлялоприятно-го говорить и думать: «мой Малыш, мой Глоя, мой...мой...мой...»
А Глория читала, писала, делала наброски будущих пейзажев, на тюрмортов...
Редкая работоспособность помогала ей делать столько, что дру-гие невольно дивились. Вот и теперь, она сидела, упорно штудируя Декарта, перемежая эту работу чтением Фейхтвангера. Час работы - пять минут перерыв, час чтения и вновь пятиминутный отдых... Дора только пришла и теперь с книгой исподтишка наблюдала за Глорией. Когда та отправилась покурить на кухню, Дора протянула ей руку. Глория разжала кулак Доры, - Билеты!? - удивилась она. - Мы идем послезавтра на балет. – Books be damned! - засмеялясь Глория. Они уселись на любимое место у батареи в кухне и продолжили традиционную переписку. « Дора, ты даже не представляешь, что возьми у меня господь каплю благоразумия, я бы на руках, сей же час, при всех унесла тебя не весть куда и... Странно, когда мы лежим рядом - во мне спокойствие и неко торая ленность.
Я люблю смотреть на тебя. Но, иногда... О, я хочу раздеть тебя, задушить в объятиях, одурить поцелуями и рисовать, рисовать… Рисовать я хочу тебя каждый день. И с какой-то иступленной яростью жду ночи. А они так коротки. Но, од- нажды я не лягу рядом и не буду смотреть на тебя; я возьму кисти и палитру. Действительно, как коротки ночи. И я, к своему стыду, ухитряюсь ещё и заснуть. Сейчас... Господи, я, на самом деле - жадюга. Я хочу раздеть тебя. Сейчас и не позже. Но прекрасно зная, что этого не будет, лишь трачусь в мечтах, воодушевляюсь в мыслях и рисую
тебя кистью своего воспаленного воображения».
Дора снизу дописала: «Побереги свои нервы.Господь ещё не взял у тебя той капли разума, которая переполняет чашу твоих чувств». Глория, прочитав это, сама не зная почему, обозлилась. « При чём тут нервы? Ты иногда становишься невыносимым «непонятием». Возможно в данный момент ты не можешь меня понять».
Дора обиделась, но постаралась скрыть это: «Я прекрасно тебя понимаю, хотя бы потому, что испытываю нечто подоб- ное. Но это всё глубоко, где-то внутри, вернее, мне приходит- ся загонять Это подальше, иначе не сносить головы. Возьми себя в руки, Малыш. У меня такое ощущение, что ты такое испытываешь впервые, настолько всё до умопомрачения остро и обнаженно. Как будто ступаешь по оголенным нер- вам. Такого напряжения страсти не вынести - испепелит». И опять Глория недовольна: «Ну и что? Я не хочу прятать, сдерживать свои порывы, не хочу быть благоразумным чело- веком. На-до-е-ло!!! Я человек? Или я - так ничто или нечто? Слишком многое и так прячу. Хотя, люди ухитряются уви- деть больше, чем им следует видеть. Прошу тебя, ответь, ты - моя? Хоть теперь, пока? Ах, да, ты же говоришь - не знаешь, что будет с тобой через час. Ну, тогда, через час? Кажется у меня впервые такое безрассудство. Черта французов, стран- ная черта, и я ее не люблю». « Да! Да! Да! Тысячу раз - да! Твои глаза выдают тебя с голо- вой».

       По средам и субботам Глория ходила в академию. Вот и сегодня, Дора сидела на лекциях и втчиталке одна. Ничего не хотелось делать, голова отяжелела. Время проходи- ло в полузабытьи. Но, подняв глаза от книги, она ловила себя на том, что ей не хватает Глории. Дора вспомнила, что не
ответила Рейну, что его письмо уже неделю валяется в её портфеле.
И Ян ждёт письма... Она взялась писать. Однако мысли, такие сухие, вялые выползали на бумагу - что тошно станови- лось. Сегодня предстоялоидти в театр. Девушки договорились встретиться в половине шестого уоперного.

       Половина. Без пятнадцати шесть, странно, Малыш никогда не опаздывает. Без пяти... семь… холодно и мороз приударил... три минуты восьмо:.. почему так много военных машин снуёт по городу?... сейчас бы чаю...
двадцать минут... Гдето совсем рядомв взвизгнуло тормозами такси. Глория, виновато улыбаясь, выскочила из машины и подбежала к Доре, - Прости; мой методист задержал. Пожалуйста, извини. Дора молчала. - Ну, Дора нельзя же так. Пошёл мелкий снег. В свете огромных старинных фонарей он казался рассыпанным серебром. - Конечно, и моя вина в том, но неудобно преподавателю устанавливать регламент. Дора... Лёгкий ветерок кружил снежинки и они плясали под звуки скрипок, доносившиеся из окон оперного. - Иди. Я не пойду – резким тоном сказала Дора. - Но отчего же? – глаза Глории сделались круглыми и ещё более глубокими.
       


       
Иди, - Дора протянула билеты Глории,а та чуть не плакала.Она так соскучилась за день, ей так хотелось увидеть Дору… Она повернулась и быстро пошла прочь. - Глория! Она не обернулась.


       К полуночи ветер начал гонять снежные вихри вокруг фонарей и они почти не светили в несущейся снежной мгле. Зубы стучали, руки одеревянели. Глория, продрогшая, заснеженная пришла в общежитие. Дора ещё не приходила. Сандра отозвала Глорию, - Я её встретила. Она шла из театра. Сказала, что ночевать пойдет к Френсис. Френсис жила напротив.
Половина первого. Холодное стекло приятно студит щеки и нос. Глория из темноты комнаты наблюдает за одним из окон в доме напротив. Дора положила на стол книгу и... задёрнула штору. Час ночи. Глория не выдержала. :
Ветер забирался под жилет, в штанины тонких брюк; за шиворот стекали капли, разбушевавшегося на ветру «серебра». Она бросила снежок в окно. Дора, словно ждала, выглянула. Исчезла. Вновь выглянула и бросила вчетверо сложенный листок. Его подхватил ветер. Глория немного погонявшись, поймала его.

       « Я ударила тебя сегодня. Больно, неожиданно «ударила», наотмашь.
Одно мгновение, когда не смогла сдержать себя - обернулось очень
скверно. Видела твои сияющие, раскрытые навстречу мне глаза, и катилась как в бездну, в порыве никчемного, глупого гнева. Катилась под откос Непоправимого. И они сразу погасли. Это я самым подлым образом дунула в них. Я совсем забыла, что ты - всё таки не мужчина ( то есть - равная мне в требованиях), разве имела я право сходу осадить человека своим глупым, бестактным поведе- нием? Ни в чём не разобравшись, накидываться на него в порыве «психа» - теряю контроль над собой и действую по первому
побуждению. Уже в следующую секунду жалеешь о сказанном - колесо завертелось… Соображаешь, что это низко, гадко, и всё же не можешь сдержаться. Что может быть унизительнее? Прихожу к убеждению – всем, с кем я так или иначе связана, с кем общаюсъ, соприкасаюсь - всем я приношу переживания, несчастье, боль. Видно, так уж мне на роду написано: быть вечным скитальцем, не имея пристанища, кочевать от костра к костру. Вот и тебе я приношу горечь разочарований, боль. Капризная, из- балованная девчонка, любящая слишком сильно,вернее лелеющая свое сопливое, зелёненькое «Я». Не пытайся меня оправдывать. К чему? Ты не придешь. Ударившую руку не целуют. А язык мой - враг мой. Я не хочу оправдываться перед тобой и в который раз гово- рить - прости. Мне просто оченъ захотелось написать тебе».
 
       Глория бросила еще один снежок, Дора смотрела на неё. Глория замахала руками, подавая знаки, что бы та пошла и открыла дверь. Глория бросилась в подъезд. Дора стояла в длинном халате, прислонившись к косяку двери. Глория обняла её и заплакала. Она тащила Дору за руку через дорогу, в общежитие... Ветер полоскал полы розового халата в белые сердечки. Они смеялись.


       «Есть всегда какое-то безумие в любви. Но всегда есть и нечто разумное в безумии».
       Ф. Ницше

       Дора уехала на шесть дней к родителям. До рождественских праздников осталось восемь дней. Глория последнее время постоянно посещала академию. Много работала над портретом и пейзажем. Всё остальное время она отдавала чтению. Не хватало Доры. Ох, как не хватало! Не с кем было поделиться, посоветоваться. А впечатлений и сомнений за первые два дня её отсутствия накопилось уйма. В голове вертелось знаменитое
Декартовское « я мыслю – значит, я существую». В это же время Глория начала разрабатывать «психологию мысли». Она уже очень много подготовила материалов для этой работы. Весь год прошёл в экспе- риментах, исканиях.
И вот теперь, весь этот «сумбур» познаний требовалось привести в порядок. Она впервые за всё время знакомства с Дорой задумалась над тем, что для нее значит Дора, кто она ей, и, кто она, Глория для Доры.
У неё и до этого были подруги. Ах, как Глория не любила, а, вернее,
боялась этого слова. Да, были. Но все они уходили. Нет, у них с ней не было подобных чувтв. Похожие, может и были, но проявлялись они более, намного более сдержанно и - всё ограничивалось многочасовыми откровениями, признательными взглядами, обычными дурачествами.
Здесь было не то. Глория эти отношения с полной уверенностью могла
назвать любовью. Самой настоящей, человеческой, безрассудной любовью.
Она, вдруг, сравнила эту любовь с любовью к Вэлу. Она его любила.
Любила давно и нежно. Но, если сравнивать сии два чувства, то: любовь к Вэлу была тихая, безмятежная, уверенная и спокойная. Любовь же к Доре - горячая, какая-то вулканическая, сжигающая любовь. Если Глория не видела Вэла по полгода, по восемь месяцев - она легко обходилась без его любви, тем приятнее, нежнее и безмятежнее бывали их ветречи. Любовь же к Доре требовала постоянного наличия взаимности, уверенности в силе этого взаимного вувст- ва, желания видеть Дору всегда рядом, и доставлять ей, даже муки ревности.
       А Глория их доставляла и нередко. Дора не любила, когда ей Глория рассказывала о своих близких прошлых или настоящих знакомых. И, даже ревновала Глорию к её занятиям, увлече- ниям. Она, правда, никогда этого не говорила, но Глория чувст- вовала. Когда, она, Глория, слишком увлекалась и ничего не видела и не слышала, отдаваясь во власть своему воображению, читая что-либо или рисуя, Дора старалась прервать эти занятия под каким угодно предлогом. Однако, Глория, никогда не говори- ла Доре о Вэле. А Дора никогда не говорила ей о Яне и Рейне. Они взаимно молчали на эту тему.
       
       На третий вечер Глория отправилась в читальный зал. Татий заманчиво блестел суперобложкой. Она раскрыла книгу… читала весь день, до девяти вечера. Вышла усталая, но счастливая. Улыбалась каждому встречному, а они, либо с недоумением, либо со снисходительной улыбкой оборачива лись ей вслед. Придя домой, она бросилась на койку и уснула, не раздеваясь. Ей снился Вал. Они лежали на пляже под палящим солнцем. Вдруг он наклонился над ней, загородив солнце. Он гладил своей огромной ладонью её по щеке и улыбался... Глория открыла глаза. - Дора!- она вскочила с кровати


       
- Дора, ты! - ? - Дора ласково смотрела и её тёмные, бархатные глаза утонули во взгляде Глории. - Я так соскучилась. - Малыш, мой милый Малыш! Я удрала раньше... – Спасибо. - Не будем благодарить друг друга за то, что мы любим. Как ты здесь, без меня? Ела вовремя? Глория смотрела на Дору, радуга светилась в её глазах.
- Отвечай, - потребовала Дора.
- Не всегда.
- Малыш, ну почему ты не можешь помнить о себе. Неужели твой желудок не устраивает тебе бунтов? Ах, да, ты заткнешь его таблетка- ми. - Я забываю, я не чувствую... - оправдывалась Глория-, - он только в крайних случаях начинает... ну... – Малыш - болеть начинает. Каждый раз так. Глой, ты, как ребёнок. И вечерами ты наверняка не гуляла. - Но Дора, мне дали на два дня Шопенгауэра и надо было срочно про- честь. А в читалке выписала Татия... - Вечно тебе что-нибудь дадут - устало сказала Дора.
- Хватит об этом, - взмолиласьГлория. – Я привезла целую курицу. Сварим? - Отлично! Сварим. Они готовили ужин и делились новостями. - Знаешь, Малыш, я успела за эти дни сняться у нас на киностудии. Свободного времени - минуты. Всё остальное – театр, киностудия; дома хлопоты… Но я - довольна. Правда, некогда было даже перекусить... – А-ха - а! - перебила её Глория - ах, ты прокурор.. .меня... - Подожди. Угомонись. Я зато дома навёрстывала. Ты послушай, я успела написать несколько рассказов, они давно меня мучали и просились на бумагу. Встретилась со многими знакомыми, правда почти всё это связано со съёмками. А ты что успела? Глория улыбнулась, - Я ? Успела. Помнишь, у меня тетрадки там, в шкафу ? Ты, как - то начала читать, но я отняла. Так вот, я начала «Психологию мысли». – Много написала? - глаза Доры слегка прищурились, излучая истинное любопытство. - Не очень. Ты мне свои рассказы сегодня покажешь? - Знаешь, Глой, мне кажется, они - не на высоте, словом, несовершенные. – Чепуха… Кастрюля задребезжала крышкой, обе бросились к плите. - Убавь огонь, Малыш. – Чепуха , - продолжала Глория, - ты можешь и недооценить.
       Ночью они не спали.Каждый читал работу другого. Они вертелись накровати, устраиваясь поудобнее, перелистовали страницы тетрадок; Глория смеялась время от времени; Дора, закусив губу читала, задумчиво отводила взгляд от тетрадки, перечи- тывала и, вдруг спрашивала, - Малыш, но ведь логика здесь по-моему нарушена? Глория отрывалась от чтения и объясняла. Или, - Глой, а почему ты внушению отдаешь предпочтение? - Читай дальше, я там отвечаю на это, - безразлично бросала Глория продолжая чтение рассказов Доры. Под конец, она взорвалась громким смехом. Сандра, спросонья забурчала, - Вечно вы спать не даете, свои разговорчики могли бы отложить до утра. Вот уеду завтра, тут хоть на голове ходите, хоть вверх ногами всё переворачивайте... - Сандра, - начала издеваться Глория, - ну проснись, соня. Послушай, что скажет тебе великий психолог, я то бишь. Следовало бы вчера ехать, коли уж собралась, отстаёшь от Дианы с Марией. К праздникам заблаговременно готовятся. - Проспишь рождество. Или поезд простоит где-нибудь... будешь на живую ёлку в лесу любоваться. Подшутит, к примеру над пассажира- ми железнодорожная компания, а?
Сандра села на кровати, - Хамы вы, вот кто. Мне жених снился, а вы ... - В опереньи жених? - засмеялась Дора.
- Нет, офицер, - серьезно ответила Сандра
В шинели и с перьями - не унималась Дора, - значит летун, по иному - лётчик. - А ведь и вправду, - обрадовалась Сандра. - Да нет же, Сандра, Карлсон, - вставила Глория, Дора разочаро- ванно покачала головой, добавив, - сказочный герой. - Сама ты Шлемиль. Без мечты, как без тени живешь. Продала тень своей любви к Яну за страстные поцелуи Рейна, - обиделась Сандра. Глаза Глории округлились. Дора схватила руку Глории и, задыха- ясь, едва прошептала, - Сандра, что же ты... Сандра сама испугалась. Слишком грубая и нетактичная шутка. Если её вообще можно назвать шуткой, ввела в замешательство всех троих.

       Глория потушила свет. Сандра долго ворочалась. - Дора, - жалобно позвала она. - Что, - отозвалась та. - Дора, я дура и идиотка; я не хотела, прости.
- Перестань, спи, - Дора говорила спокойно.
 Глория лежала лицом к стене. Дышала ровно и глубоко. « Не спит» - думала Дора - «она всегда лежит спокойно и дышит ровно. Но сейчас не спит». Дора положила руку на плечо Глории. - Я тебе никогда не говорила об этих двоих, - шепотом начала она, - не потому, что хотела скрыть. Нет. Я ждала, когда смогла бы сказать. Сегодня... я бы не сказала, но... - Не надо, Дора. Не надо. - Малыш, надо. Я любила Яна. Потом... я скажу, в двух словах... он познакопил меня с Рейном. Ну и я полюбила Рейна. Понимаешъ? Глория ощутила неприятную тошноту, ей хотелось, что бы Дора поскорее закончила этот разговор. Она сама не знала отчего, но ей было очень неприятно слушать. А Дора продолжала, - Может легкомысленно с моей стороны? однако... Мне сейчас, вер- нее, до нашего знакомства, было - хоть вешайся, Он вскружил мою глупую голову и уехал. Теперь у него другая. Но он пишет. Малыш, пойми правильно, я изменилась. У меня есть Ты. Теперь, только Ты. ¬Глория подумала о Вэле, и поняла... - Дора, а у меня только – Ты.

       Обе настолько ушли в работу, что Новый год бля них оказался несколько неожиданным гостем. Он, словно тихонько прокрался к их дверям и постучал накануне... Пришел Берт с другом. С Новым Годом, дорогие наши дамы!-торжественно произнес Берт и начал выставлять из портфеля бутылки с шампанским, кларетом, редким элем; баночки, сверточки... Дюжина банок и баночек беспорядочной купой расположилась на столе и всё это увенчалось двумя коробками конфет. - А это вам от … догадайтесь сами, - Альфред взял конфеты и протянул девушкам. Он повертел головой, -У-у-у, да у вас ёлки нет! Берт, сходим к кудеснику? Альберт скрылся за дверью, следом юркнул и Альфред. Около часа их не было. Явились - довольные, с небольшой ёлочкой. В шкафу нашлось несколько ёлочных игрушек, фольга, конфети.В нижнем зале в двенадцать начался карнавал. Берт и Альфред оделись бродягами, Дора - королевой, Глория – мушкетёром. «Костюмы» импровизировали на ходу. Но нечто от задуманного в них было. С гитарой появлялись они то в одной, то в другой комнате на всех этажах. Там их подчевали с шутками и смехом. Они появлялись время от времени в холле, вновь в какой-либо комнате, возвращались к себе... Простыня Глории, сложенная вдвое и перевязанная огромным бантом на шее, так, что часть простыни образовывала здоровенный «воротник», развевалась на лестничных площадках, когда наша четверка стремительно неслась по лестницам. Нарисованный голубой крест на спине свидетельствовал о принадлежности этого парада к «мушкетёрс -кой братии». Закатанные до колен голубые спортивные брюки были перехвачены голубыми лентами с бантами. То же было на рукавах голубой рубашки. Дора была тоже в простыне с банта- ми поверх блестящего платья. Место воротника раскрасили бронзовой краской, низ - бронзовоё с красной. Берт и Альфред откопали где-то шаровары, расстегнули вороты рубашек, нацепили банты и фетровые шляпы. Кстати, впоследствии за простыни девушки жестоко поплатились. Кастелянт не принял их. А шляпа с куринными перьями, которая красовалась на Глории, пленила «администрацию» новогоднего карнавала, и владелице был вручен приз - мохнатый игрушечный песик с бутылкой шампанского впридачу. В пять утра Берт и Альфред распрощались с девушками до часу дня.


       Между кроватями стоял стол. Они разговаривали вполголоса. - Малыш, зачем тебе вся эта философия? Ты, кажется начала с Аристотеля? - Я хочу понять, каким образом философия влияла на умы, почему она развивалась именно- так, а не инаяе; как она приш- ла к современным теориям? Понимаешь, нам на лекциях дают готовые выкладки. И неясно, отчего, именно одно, а не другое проповедует та или иная философия. И теперь, когда я кое-
что понимаю, я могу обратить внимание на проблему истоков философской науки, имеющую место в вузах. Изучая филосо-фию, студент зачастую, сдав экзамен по этому предмету, остает ся лишь ознакомленным с данной наукой.
И мне кажется, это происходит вот от чего. Преподавание фило- софии (на неспециализированныхф факультетах) сводится к изучению материалов учебника и к конспектированию заданно го числа работ основоположников современной философии. Такой метод обучения приводит к поверхностному, приблизите-
льному знанию предмета. Тем более, что в учебниках дается
весьма поверхностное представление о развитии и формах фи-лософии прошлых столетий. Мы только встречаем там ( в учебни ках), упоминания имен Аристотеля, Беркли, Декарта, Гегеля, Фейербаха и прочих.
Нам даются их теории, как готовые выкладки, формулировки, которые студент может заучить, но и только.
А почему философия данного автора именно такие тенденции провозглашает – увы, не очень ясно. Что, именно современная философия взяла от них, почему, какова диалектика их мышле- ния?
Этого, к сожалению,студент не может узнать из учебника.
А ведь философия, писана не одним философом и ни в один день.
Столетиями её строили поколения. Каждое из них брало, что-то у предыдущего, отвергало какие-то аспекты, перерабатывало имеющийся материал…
Вот этот ход развития философии , как науки, и должен, не толь ко знать, но и понимать студент. Механическое усвоение пред - мета не даст желаемых результатов. А вот, чтобы, поистинне познать, вникнуть, быть философски образованным, следует отправляться от первоистоков древней- ших философий. К чему давать какие-либо выдержки, причём, очень коротенькие, в одну-две строки, цитаты философов, не знакомя студента с их работами? Невозможно, естественно, прочесть и проштудировать всё множество работ. Однако, хотя бы основные труды наикрупнейших философов всех времен, студент должен знать. Тогда ему самому будет интереснее, захо чется уже самостоятельно «докопаться»- почему, именно так, а не иначе мыслил философ; а значит и его время. Что пришло в современную философию...
И вот ещё что: те цитаты, которые даются в учебнике, ни в коем случае не стимулируют интереса студента, так как, там они выглядят, как готовые математические формулы. Заучить он их сможет,но это не на долго останется в памяти. А «доко- паться» до истины иными словами, до причин после
дствия данного мышления) (цитаты) автора он, попросту не захочет, потому как небольшая цитата, если даже и слишком оригинальная, не подана с необходимой базой, на коей строи- лась. Как правило, куда интереснее и долгопамятнее та математическая формула, которую мы вывели сами. Но в математике без этого можно обойтись, а вотв философии – никак, поскольку зубрежкой её не возьмешь - альтернатива исключена - только глубокое познание может привести к полному пониманию.И мне кажется для этой цели, неплохо было бы увеличить количество часов для изучения предмета и ввести в начальный курс изучения, на мой взгляд, великолепный трехтомник Фейербаха по истории филосо- фии. В нём обобщена в основных чертах вся досовремвнная философия. И сейчас, ознакомившись с большей частью трудов великих мыслителей прошлого, я могу заметить, что «время и силы затрачены не впустую. Я решила раскопать всю философию человечества, вспахать ее. И, поверь - это интересно. - Иди ко мне, Малыш. Глория встала, натолкнулась на стол в темноте, забралась под одеяло рядом с Дорой. - Послушай, я все хочу понять, почему ты так привязана ко мне? Знаю, ты можешь мне задать тот же вопрос. Но я тебе уже писала однажды. И это все же не то: я люблю тебя за человеч- ность. А вот ты? - Я? - Глория погладила Дору по голове, как маленькую, я люб- лю тебя за то, что ты мне однажды подарила тепло своей руки, потом - души. А мне всегда так не хватало человеческого тепла, простой ласки, самой бесхитростной... В дверь постучали. Дора оделась, вышла. Вошла она взволно- ванная, - Прости, я на часок уйду. Пришел мой один товарищ. Но через час я обязательно приду.

       Глория пыталась уснуть. Прошел час...прошло ещё семь минут. За окном начало светать. «Где она? Почему час прошел, а её нет? Снег идет за окном. Придёт или нет?» Прошло ещё десять минут. «Я ревную? Нет. Но это же не честно. Сказала бы на три часа ушла... нет... на два, лучше». Прошло девять минут. «А если она сегодня не придет? Почему я психую? Идиотство. Надо заняться самовнушением, нервы успокоить». Прошло ещё пятнадцать минут. «Нет, ябольше не хочу лежать, пойду погуляю». Глория оделась. По коридору, шатаясь прошла парочка. Потом усатый студент, стуча по стене бормотал: « Ах, ты, бессовестная- далее следовало непреличествующее для повторения, - я просил тебя сегодня придти, а ты......ух..., - и забористо продолжал ругать свою «неверную». Она вышла в молочно-синее новогоднее утро. Лохматыми хлопьями падал снег. Было тихо-тихо. Она брела вдоль домов и… « Фиат», прикрытый белой шапкой снега, уставился на неё горящими фарами. Глория подошла. Дверца лгко поддалась и открылась. По всей видимости, машина стоит с вечера. Глория уверенно села за руль, выключила фары, включила зажигание, нажала на педаль акселератора… Машина мягко тронулась и выехала на пустынную дорогу.
 « Что ж она не пришла? А я ? Чего ждакть? Она – не думает обо мне – обидно! Я бы так не сделала».
       Деревья и дома мелькали всё быстрее. «Фиат» обогнал троллей- бус, вскочил на мост и промчался вдоль перил. За мостом, ша- гах в трехстах от остановки, машина остановилась.Фары погасли.
 Глория пробежала к остановке и вскочила в троллейбус. Обычно в восьмом часу в транспорте, как в бочке - не протолк- нуться. Но сейчас, она была единственным пассажиром. Пятнадцать минут в холодном салоне троллейбуса показались ей вечностью. У Люси её не ожидали и обрадовались новогодней встрече. Два дня она заставляла себя смеяться, петь, играть…


Дора была дома. Глория занималась своими делами, а именно, ходила от стола к шкафу, доставала и ложила обратно книги, рылась в портфеле… молча.
Дора тоже молчала. Глория написала «Моя вина тоже есть. Но, мою вину родила твая. Мне ничего не оставалось делать. Ты не должна была меня обманывать.
Могла бы придти и сказать...
Кажется, между нами что-то рухнуло». Дора старалась избегать взгляда Глории. Она ответила
« Вот, Малыш, видишь, как всё получилось. А, может быть, это и к лучшему. Больше, наверное, и нечего сказать, ты всё уже сказала за меня. Странно встретились и странно разош- лись... Нам плохо врозь, а вместе ещё хуже. Что ж, мне не впервые терять. Только, вот, почему-то никак не могу привык- нуть к этому, и каждый раз переживаю, как первый. Не знаю, когда научусь быть бесстрастной и воспринимать происходящее спокойно, да и научусь ли?
Мне будет трудно (и сейчас мне плохо без тебя), но я постара- юсь упрятать воспоминания поглубже. Не забыть, нет, просто, не давать себе воли. Стиснув зубы, буду работать, буду стара- ться не думать, А зубы - это, что бы не расплакаться. Не хочу считать, что всё было для тебя просто игрой, невинным, ни к чему не обязывающим развлечением. И теперь ты уходишь. Мне сейчас больше всего хочется прижаться лицом к твоим ладоням. Но между нами… Мостик такой шаткий, да и он уже треснул. Я снова одна. Снова пусто вокруг. Я, как птица, которой дали познать, что такое свобода, выпустив из клетки на миг. Потом закрыли в клеть. Только, лучше было бы никогда не познавать этой свобо- ды. | Не терзай, не мучь себя. Это должио было случиться. Мы с тобой слишком похожи, что бы быть вместе. Будь счастлив, Малыш! И пусть этот Новый Год, который начался не очень складно, будет для тебя удачливым. Ну, а на счёт «помнить или забыть» - то память - убивает время, кажется так, или, наоборот - время - убивает память. Для меня приемлемо первое. Только жаль, что прощание наше стало та- ким...»
Пока Глория читала, Дора оделась и ушла.


       Неделю Глория старалась не думать о Доре. И постоянно взгляд натыкался на её вещи. Постоянно чувствовала, что ей не хватает Доры, её улыбки; прикосновения её мягких, нежных рук. Ей раньше казалось, что, работая, она могла не думать и даже забывать о Доре. Но, оказалось - нет! Тогда она чувствовала и знала - Дора рядом. Теперь её не было... Глория вспомнила их последний разговор.

Она знала, нескоро ещё забудется этот прекрасный сон на яву, не-скоро ещё она оправится от их разлуки.





О Г Л А В Л Е Н И Е


        Солнце 1

Любовь на два часа 5

  Призрак 8

        Бремя 13

       Пророк 23

День рождения 27

Как странно 30

Может быть 36

Рапсодия 43

Что-то случилось 53

Сказка и жизнь 67

Дорогая, ты слишком жестока 115

Бег времени 121

Циники или похмелье 133
       



 

 

 
 
 


Рецензии