Город мастеров отрывок iii-iv

III
Где-то в центре города стоит одинокая колокольня. Длинная, больше напоминающая восточный минарет. Немного сбоку, словно пристройка, ютится церквушка, построена на остове общежития – этакая коробка с золоченым куполом. По двору недовольно ходит, словно надутый индюк, поп с большим золотым крестом на груди. Часто он истово бьет себя кулаком в грудь, иногда попадая по кресту. Крест от этого во вмятинах и слегка погнут. Поп яростно крестится, поглядывая на проезжающего гробовщика, и неразборчивым густым басом подгоняет монахов, собирающих посреди двора большую кучу мусора для сожжения. Монахи угрюмо и тупо глядят на него, переглядываются и лениво крестятся, слыша далеко наверху колокол, но продолжают так же медлительно передвигаться. Поп ворчит и не уходит. Тогда монахи бросают бесполезное на их взгляд занятие и садятся играть в карты. Поп еще долго ходит вокруг них и бубнит слова проклятий, но сдвинуть с места похожих друг на друга как две капли воды беспробудно глупым выражением лица монахов, не может. Тогда он сам подтягивает рясу и тащит во двор все, что попадется ему на пути. Сначала монахи периодически лениво отвлекаются и наблюдают за ним краем глаза, изредка поворачиваясь, чтоб посмотреть, как поп корячится, затем, заинтересованные, поворачиваются полностью. Не проходит пяти минут, как тащат уже все втроем. Монахи с каким-то одним им понятным азартом, а поп внутренне ликуя.
Вечером монахи будут наблюдать телевизор с чрезвычайно умным выражением лица одного на двоих, а поп отправится на колокольню распекать глухого звонаря.
  Как правило, звонарь бывает беспробудно пьян, особенно по четвергам. А так как в этот день совершенно случайно выпадает суббота, то он пьян вдвойне. Не находя звонаря на колокольне, поп обращает лицо к небу и глухим голосом просит что-то у Бога. Тот, понятно не отвечает и попу приходится выкручиваться самому. Тут, предчувствуя недоброе, возвращается мертвецки пьяный звонарь, цепляясь за забор. Поп подходит ближе, воздевает руки к небу и грозным речитативом проклинает звонаря вместе с колокольней. Звонарь тупо таращит на попа глаза и что-то силится выговорить. Поп открещивает звонаря мощной рукой и отпускает с миром. Звонарь еще не верит в неожиданное освобождение и каменным истуканом глядит вслед удаляющемуся попу.
Вечер все четверо проводят в бдении у телевизора. Не забывая ежедневно повторяющегося попом урока, звонарь, ежечасно сверяясь по часам, ходит звонить на колокольню. Конечно же, опаздывает, но не намного – поп бдительно следит за ним. Тут, на пороге десятого часа в дверях появляется еще одна личность, весьма незаурядная и интересная. Это старик лет семидесяти. Он облачен в длинную белую тогу, кожаные сандалии, даже немного попахивающие сыромятной кожей, седовлас и изрядно бородат. Все дружно недоумевающими лицами смотрят на него, затем так же дружно протирают глаза. Пред ними предстает совершенно другое зрелище: на старике, сгорбленном и сухом – серая от грязи хламида, в просторечии именуемая рваниной, на ногах – тапочки, новые, но пыльные. Впрочем, одна деталь не изменилась: у старика действительно длинная борода и пушистые седые волосы. Старик привычно входит в комнату, садится на маленький диван у стены и устало кивает присутствующим. Оробевшие монахи, поднявшиеся было на ноги, тут же присели. Это вернулся из соседнего городка пришлый старообрядец. Непонятно почему, но и поп и его монахи, равно как и звонарь, испытывали в его присутствии некую робость, что, однако, не делало его нежелательным гостем. Более того, его приход как-то странно настраивал и монахов на рабочий лад, и попа на духовный. Ежедневно и даже по праздникам (не давая себе отдыху) поп служил в церквушке, монотонно читая и цитируя непонятные ему самому слова, а где-нибудь сзади теснились в пустой церкви два монаха и истово крестясь, один бил другого головой в плечо, причем место впереди стоящего разыгрывалось на костях. Если же восемь раз выпадали равные суммы и даже числа, то монахи становились лицом друг к другу, немного теснясь в сторону, так, чтобы попадать друг другу головами в плечо. В Пасху же монахи объедались куличами и яйцами, поскольку каждый прихожанин считал своим долгом что-нибудь да пожертвовать Храму. Вопреки сложившейся привычке пропускать службы, в пасху народ валом валил в церковь, так, что она трещала по швам.
По будним дням старообрядца вовсе не было видно – он бродил по окрестным городам и лишь к субботней службе возвращался «домой». Перекусив, он приступал к обустройству прилегающих земель – таскал мусор на хилых плечах, катал по всему двору бревна, не в силах направить в нужную сторону упрямо разворачивающиеся поленья.
IV
В маленькой таверне почти всегда пусто. Изредка сюда забредают усталые от забот вечерние жители города, чаще здесь сутками обитают нахлебники и бездельники. Хозяин таверны – высокий крепкий голубоглазый шотландец, бывший морской офицер, целые дни проводит за барной стойкой, тасуя мятые клетчатые карты и периодически наполняя бокалы с пивом. Он похож на массивного деревянного идола, ради шутки облаченного в килт и тонкую кремового цвета рубаху навыпуск. Рубаха всегда выглажена, а на юбке заутюжена каждая складочка. На груди у него приколота большая безопасная булавка с оберегом или амулетом, зашитым в кусочек льняной ткани.
Бармен уверенным равнодушным взглядом смотрит на посетителей: маленького сухонького слепого музыканта с лютней, лениво и как-то неуверенно перебирающего усталыми пальцами струны, получившего за вчерашний день бокал с подкисшим пивом в виде деревянной бочки с вырезанной на боку картой Англии и вырезанной же плохим готическим шрифтом надписью «Britain». Накануне музыкант заигрался под воздействием шальной алкогольной мухи и задержал пьяной импровизацией пятерых проезжих, употребивших семнадцать кружек погибшего позорной смертью от кислородного голодания пива.
Рядом с музыкантом на единственном высоком барном стуле сидит престарелая девица от 39 до 47 с ярко выраженной косметикой на дряблом лице. Пурпурные губы в натуральную величину явно уступающие площади нанесенной помады, купленной в бакалейной лавке и оттого, естественно, самой лучшей и прекрасной, хотя бакалейщик наверняка врет.
Эта девица – девица со вполне определенными занятиями и даже претензиями на вульгарность и распущенность. Это глава местной публичной знати, или, как ее в шутку называет бармен престарелая куртизанка. На самом деле ей действительно от 39 до 47, оттого что возраст ее, неграмотной и абсолютно беспамятной, затерян в веках.
Она сидит, приоткрыв узкий рот с жирным блеском, покачивая костлявой ногой в синих узлах вен и сосудистых звездочек. На ней сетчатая рубашка, больше похожая на крупноячеистую рыбацкую сеть, короткая джинсовая юбка в пятнах вчерашнего кофе. На ногах серые пыльные туфли на толстых каблуках. Она лениво и глубоко вдыхает дым чужих сигарет, потом не выдерживает и достает из бюстгальтера длинную сигарету, чудом сохранившую форму и содержание между активно трясущимися от смеха и слез тощими вислыми грудями. Оттуда же появляется на свет целлофановый пакетик, в который завернут маленький кусочек бумаги. Куртизанка бережно разворачивает целлофан, пока кусочек бумаги не ляжет на ладонь и окажется маленьким портретиком, вырезанным из старой фотографии. На ней – девушка в самом расцвете – ей 18-20 лет, у нее пепельные волосы, глубокий открытый взгляд голубых глаз и изящные сочно-розовые губы. Девица с грустью и какой-то печальной лаской смотрит на это далекое чужое, но такое знакомое и любимое лицо. Видимо, что-то ей вспоминается, и она громко хлюпает носом в преддверии слез. Бармен бросает на нее подозрительный взгляд и бормочет что-то вроде “No more tears”. Девица вычурно ругается хриплым голосом, чем приводит бармена в полнейшее бешенство. Он громко выгоняет куртизанку, бестолково хлопающую глазами. Тут в трактир вваливается целая куча посетителей, большая часть которых уже мертвецки пьяна, что заставляет бармена думать об открытии окрестными мужиками нового самогонного озера. Но, как ни крути, раз пришли, значит, самогон закончился.
Под прикрытием толпы куртизанка снова проскальзывает внутрь, цепляясь за рукав одного из них, что-то быстро шепчет ему в ухо сиплым голосом, тот отпирается, но, в конце концов, покупает ей пива под сердитым взглядом проницательных глаз бармена.
Пьянство идет своим чередом, летают по барной стойке деревянные бокалы, поверхность стойки давно покрыта непросыхающей лужей пива, отчаянно пытающейся слиться через край на полку с чистой посудой, но бармен ловко подставляет под струю бокал, чтоб впоследствии долить туда из бочки и в очередной раз швырнуть пьяным посетителям.
Тут происходит нечто, обращающее на себя внимание равно как посетителей, так и строгого бармена. В дверь вваливается глухой и пьяный звонарь. Громко декламируя что-то из «Откровений» он подходит заплетающейся походкой к стойке. Бармен вопросительно поднимает левую бровь. Звонарь стучит по стойке кулаком, требует в полный голос пива и пытается забраться на освободившийся барный стул. Бармен качает головой. Звонарь сражается со стулом, забыв обо всем. Наконец, пыхтя, он опрокидывает стул на пол, скрипя и охая нагибается за ним и валится вслед. Бармен злобно пыхтит и выходит из-за стойки. Звонарь, вновь предчувствуя недоброе, разворачивается лицом к двери и ползет, не в силах подняться, волоча за собой зацепившийся стул. Бармен возвращается на место и с умиротворением снова подставляет бокал под готовую пролиться со стойки струю пива.
Звонарь освобождается от стула и выползает в дверь. Воцаряется прежний покой, шумный и веселый. Не проходит и пяти минут, как в дверях появляется новый персонаж – это поп. Он тщетно пытается отыскать звонаря, в очередной раз прогулявшего вечерний шестичасовой звон. Поп подходит к стойке, оттуда оглядывает весь зал, басит что-то неразборчиво бармену, грозит волосатым пальцем и разворачивается, чтоб уйти. Гул голосов стихает, все ждут продолжения.
Поп толкает дверь. Она не поддается. Поп толкает сильнее. Снаружи раздается резкий крик. Поп нервно крестится и снова делает попытку выйти, но раздается глухой стук, что-то отлетает снаружи от двери и падает в пыль. Поп ждет. Снаружи молчат. Он толкает дверь. Снова раздается звук падения. Поп напирает на дверь и выдавливает свое мощное тело на улицу.
И тут уже выясняется: это вернулся звонарь. Сначала он забыл, в какую сторону открывается дверь и толкал ее вовнутрь, ухитрившись даже не нажать ручку. Когда же ручка под напором его руки сама повернулась, звонарь спьяну пришел в неописуемый ужас, и хотел было бежать, но запутался в мыслях и снова стал рваться в трактир. В это время поп толкает дверь, благодаря чему звонарь получает шишку, и не одну, ввиду неоднократного открывания двери, и падает в пыль, также неоднократно.