Детство - Kindheit

часть I Рассказы дошкольника
       
       1) Я РОДИЛСЯ

       Родился я ранней весной в деревне, в год Собаки, под знаком Рыб. Родился не в роддоме, как большинство смертных, а в маленьком крестьянском домике. Роды принимала местный фельдшер Екатерина Ивановна. Транспорта, чтобы добраться до райцентра, не нашли, а я уже просился наружу. Как только показалась моя головка, я издал истошный крик, и мне поспешно помогли выбраться наружу. Я орал, пока что-то перевязывали, отрезали. «Мальчик», - сказали моей маме, и она успокоилась. Ждали, конечно, мальчика.
 
       Дед стоял на улице, на весеннем ветру, курил одну «козью ножку» за другой. Холода он не чувствовал. Пока за ним не вышла бабка и не позвала в дом, он не пошевелился: неприятное дело, когда женщина рожает. Когда узнал, что родился мальчик, обрадовался: у самого были одни девки. Внук – это звучит гордо!

       Дед сразу определил, что я уродился в него – крикливый, голосистый. Сам он иногда покрикивал на бабку, а в молодости был певчим в церкви, в той самой, что стояла на пригорке в нашей деревне. Она до сих пор цела. Я орал, не останавливаясь. Дед дыхнул на меня махорочным дымом и я, закашлявшись, замолчал. Вот с тех пор у меня родилась дурная привычка, курить, от которой я избавился только спустя пятьдесят с лишним лет. А вообще, когда я был маленьким, постоянно плакал, орал. Когда меня спрашивали, почему я плачу, я серьезно отвечал: «Я не плачу, а олу» (ору). С младенческих лет голос выработался. Иногда даже во взрослом возрасте, мне делали замечание, что я громко разговариваю, повышаю голос. Даже предупреждали: «Что ты орешь?» Бабка называла меня «граммофоном». Девичья уличная фамилия бабки Горлопанова.

       Сразу же после рождения, не помню, сколько мне было дней, мать свозила меня в Саратов, где меня крестили в церкви, наша-то не работала. Так велели дед с бабкой. Но орать от этого я не перестал. Мы перебрались в райцентр, где работала и жила на квартире с отцом моя мать. Отца я не помню, поэтому про него говорить не буду.

       В райцентре меня оформили в ясли. Принимали тогда в ясли всех. И кто в пеленках лежал, и кто ползал, и кто уже начинал ходить. Рядом был детский садик. Иногда дети оттуда приходили в ясли, «воспитывали» «ползунков». Воспитателей и нянечек было мало, а дети им все-таки в чем-то помогали. Все дети были дружные. Если малыш орал и его не могли успокоить дети, то все ребятишки пускались в рев. Приходилось с трудом успокаивать всех. Обычно в яслях «заводилой» был я. Вслед за мной начинали плакать все дети, даже спокойные. «Опять Путятин (это я) всех завел», жаловались нянечки воспитателям. Уговаривали меня долго. И смешили и пугали. Но я не смеялся и не пугался. Вероятно, мне нужен был глоток махорочного дыма. Когда появлялся какой-нибудь мужчина, а их я определял сразу, рев прекращался. Успокоившись, я начинал сосать пустышку. Все уже привыкли к этому, стали пугать «дядей», который придет и заберет. Я замолкал, когда убеждался, что дядя пришел. О том, что он меня может забрать, я еще не думал, был очень мал, но мужики мне нравились.

       После того, как отец от нас уехал, мы с матерью скитались по квартирам. Часто меняли квартиры, может потому, что я громко орал по ночам и мешал спать хозяевам. Не знаю. Большинство хозяев уже умерло, а оставшиеся в живых ничего не говорят, не помнят. Как будто должен помнить я, а мне в то время было год-два. А я хорошо не помню ясельный период.

       Из яслей меня забирали самого последнего, так как мать работала допоздна в «избе-читальне» (библиотека по-современному). Изба-читальня работала до десяти часов вечера. В послевоенные годы дисциплина была очень строгая, с работы уходить не разрешалось. Меня забирала к себе домой заведующая, или нянечка приносила к матери на работу. Иногда забирали чьи-нибудь родители, тогда мать бегала, искала меня после работы по всему поселку. Трудное было время.

       ЖИЗНЬ В ДЕРЕВНЕ

       2) НАШ ДОМ

       Когда я немного подрос и мог самостоятельно передвигаться, меня отвезли в деревню к деду. Жил он в маленьком домике с двумя окнами. Не дом, а избушка. Такую я представлял себе у бабы-яги. Домик был небольшой, в одну комнату, крытый соломой. Солома была до того старая, что я не помню, меняли ли ее когда-нибудь. Небольшие сени с ларем для зерна и муки. В доме справа от входа была сложена русская печка, где мы спали зимой. Слева от входа – сундук, мое летнее спальное место, а вдоль стены узкая кровать. В левом «переднем углу» - деревянный угольник, где стоял дедушкин маленький деревянный сундучок.

       Напротив входа – два окна. Между ними – стол, на котором гордость семьи – самовар, рядом со столом стул и две табуретки. Одну из них дед сделал для меня. От печки до окна лавка, полка, где были бабкины чугунки, чашка с ложками, большой чугун с водой. Над ними в углу висела икона. Дед не разрешал вешать икону в «своем» углу над сундучком, в котором, кроме бумаг, облигаций и документов, он хранил свой партийный билет.

       Вообще-то я провел у деда с бабкой большую часть своего детства. Дед работал кузнецом. Рядом с речкой, около моста, стояла его небольшая кузница, где он работал один. Недалеко была большая колхозная кузница, где постоянно толпились мужики. Деда приглашали туда, когда было много работы или был срочный заказ на изготовление больших вещей. В остальное время он работал в маленькой кузнице, где всегда чувствовал себя хозяином.

       Руки у него были «золотыми». Он паял, лудил, ковал, ремонтировал замки, сбрую, подшивал валенки. Был мастером на все руки. Деньги в колхозе не платили, выдавали на трудодни мукой и зерном.

       Жили мы бедно. Когда-то были у бабки с дедом козы. Но, когда за коз стали брать налоги, как за коров, их ликвидировали. Зато мы поели мясо. Кур у нас не было. Погреба долго не было – картошку хранили в подполе, под печкой, где постоянно жил сверчок, которого я поначалу боялся. Но когда я увидел его, маленького, похожего на кузнечика, перестал бояться, даже стал дразнить, насвистывая ему в ответ.

       Летом мы с бабкой пропадали на огороде. Она полола, поливала, а я ползал между кустов картошки, ловил муравьев, божьих коровок, «солдатиков» - маленьких красных букашек с черными пятнышками на спине. Сажал их в пустой спичечный коробок, а потом слушал, прислонив к уху, как они там шуршат. Когда мне надоедало с бабкой, я просился с дедом в кузницу.

       Мне нравилось смотреть, как он работает. Вначале он разжигал горн. Набросав стружек, щепочек, чурочек, зажигал огонь. Когда разгорался костер, маленьким совочком подсыпал угля. Потом мехом раздувал пламя. В разные стороны разлетались мелкие искры. Кузница была маленькая, и дед все приспособил, чтобы любую вещь можно было достать с одного места.

       Он стоял между горном и наковальней. Поднимал левую руку, брался за палку, которая соединена с мехом, раздувал огонь. Правой рукой брал щипцами железку, сунув ее на наковальню; молотом, который был в правой руке, расплющивал железку, поворачивая щипцами, пока она не принимала нужную ему форму. Если необходимо было продолжить обработку, нагревал опять на огне, молотком бил по железке, и она превращалась в зуб для бороны, штырь, заготовку для ножа или другую нужную вещь. Готовое изделие бросал в чан с водой. Она там шипела и бурлила, пока не остывала.

       Дома дед подшивал валенки. У него была специальная лапка, иголки, шило, крючки и сапожный нож. Нож был очень острый, поэтому дед не разрешал даже трогать его. Мне он доверял смолить дратву. Он скручивал плотно жгутиком нитки и передавал мне. Я натирал их кусочком вара (смолы). Получалась дратва. Она становилась прочной, черной. Мне особенно нравилось, когда дед подтачивал мне карандаши. Они становились красивыми, с острым тонким кончиком грифеля.

       Иногда дед приносил домой ремонтировать замки. Были они и большие амбарные и маленькие, меньше спичечного коробка. В детстве мне казалось, что в замках живут крохотные человечки, которые двигают там железочки, и они открывают или закрывают замок. И вот я впервые увидел, как дед разобрал замок, сняв с него крышку. С удивлением я заметил, человечков там никаких нет, а просто находятся какие-то плоские железочки, некоторые с пружинками. Железочки двигаются, когда на них нажимают зубцы ключа, и замок закрывается. Дед заменял детали в замках, старые на новые, которые он сделал в кузнице. Я все удивлялся, откуда он знает, какие заготовки нужны для того или иного замка.

       За работу деду платили, кто, чем мог: кто принесет 2-3 яйца, кто – кружку молока, кто деньги отдаст. Иногда приносили кусок сахара. Раньше сахар продавали большими кусками. Тогда дед доставал специальные щипчики, расстилал белую чистую тряпочку и над ней аккуратно щипчиками откусывал кусочки от большого куска. Кусочки складывал в сахарницу, откуда брать сахар мне не разрешалось. Мне доставались крошечные кусочки и сахарная пыль, которые оставались на тряпочке. Я их стряхивал в ладонь и отправлял в рот. Для меня это был праздник.

       Когда наступала глубокая осень, дед начинал делать махорку. Листья табака сушились на чердаке, или как раньше называли «на подловке». Он доставал с подловки табак небольшими порциями. На толстой доске маленьким топориком отделял листья от черенков и стеблей. Листья откладывал в сторону и доставал небольшую деревянную колоду. Аккуратно, не спеша, он топориком разрубал отдельно каждый черенок и стебель на мелкие кусочки и складывал их в колоду. Когда она наполнялась, доставал противень и две терки, одна крупная, другая мелкая. Вначале он тер кусочки табака на крупной терке, а потом – на мелкой. Потом дед ставил противень на печку, на дополнительную сушку. Этот табак дед называл махоркой, сушился он на печке несколько дней. После сушки табак высыпал в полотняный мешочек и оставлял на грубке (выступ у печки). Из этого мешочка дед брал табак и набивал свой кисет, который постоянно носил с собой. Была у него и табакерка, в которой он носил отдельный табак – из листьев. Покончив с крупным табаком – махоркой, дед начинал резать листья. Резал он их на доске тем самым сапожным ножом. Эти разрезанные кусочки листьев на мелкой терке натирал я. Впервые я растер до крови пальцы, но деду не сказал, а то в следующий раз я оказался бы не помощником, а наблюдателем. Так мы с дедом делали махорку.

       3) НАШ ДОМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

       Зимой в деревне плохо. Длинными зимними вечерами делать было нечего. Ужинали засветло. Керосиновую лампу зажигали редко, экономили керосин. Лампу мог зажигать только дед, никому не доверял. Бабка чистила стекло, «пузырь» по-деревенски.

       Когда дед приходил поздно из лавки, где он был членом лавочной комиссии, мы с бабкой сидели, ждали его появления у окна. Что он делал в лавке (магазине), для меня было большой загадкой. Он приходил, чертыхался в сенях, натыкаясь на порог и ларь. Бабка сразу угадывала: дед пьяный. Я не боялся деда, когда он приходил пьяный. Он был веселый, ласковый, шутил, много курил и кашлял, ругался на бабку, если она его «пилила». Мне он всегда что-нибудь приносил: леденец, конфету, пряник, кусочек сахара или яркую картинку, теперь таких не найти.
 
       Дед вваливался в избушку, проходил к столу, зажигал лампу, сразу ругался, если «пузырь» был грязным. Потом раздевался, садился к столу, доставал гостинец. Мы начинали ужинать.

       На столе стояла нехитрая деревенская еда. Бабка могла из картошки приготовить много блюд. Картошка вареная очищенная; картошка в «мундире»; картошка вареная мятая (пюре по-современному); картошка вареная, порезанная ломтиками, с постным маслом; такая же картошка, но с кислой капустой и луком. Воду, в которой бабка варила картошку, никогда не выливала. Из нее она делала «сливнуху» (суп). Это вода из-под вареной картошки, в которую добавляют немного помятой картошки, постного масла и порезанный лук. Можно было покрошить хлеба. «Хлебово» считалось первым блюдом. Иногда в кипящую воду из-под картошки разбивали сырое яйцо, получался «лохматый» суп. Жарила бабка картошку на воде, а потом для запаха добавляла постное масло. Хотя и жили мы в деревне, а сливочное масло видели только у соседей на столе. У нас оно появлялось по праздникам.

       По выходным дням мы пили чай. Для этого дела у деда с бабкой был медный самовар, который постоянно стоял на столе. Огненно горели его бока, которые бабка заранее начищала кирпичной пылью. Если было лето, то бабка ходила к соседям, рвала смородиновые листья и заваривала чай из них. В остальное время, когда не было зелени, чай заваривали заваркой. Чай был фруктовый в брикетах. Был он дешевый. Делали его из отходов фруктов, которые шли на изготовление вина. Этот чай хранился долго и хорошо разваривался в воде, давал грязно-серо-коричневый цвет, а вкусом напоминал пропавшие фрукты.

       Воскресенье было для нас с бабкой счастливым днем: дед давал к чаю сахар. Дед был не жадный, а очень экономный. Ведь сахар покупали редко: денег не было. Если кто приносил сахар вместо денег, то его берегли. Мы, дождавшись воскресенья, напивались чаю вдоволь. Дед пил чай из большого деревянного бокала без ручки, бабка – из деревянной кружки - поменьше. Мне дед сделал деревянный стакан, такой же, как у бабки по размерам. Но то ли я его сгрыз, то ли он был непрочный, но он лопнул, чай стал вытекать. Пока дед не сделал новый стакан и все время обжигался. Бабка давала мне платочек, чтобы я им держал стакан. Сахар я собирал в кучку, чтобы потом грызть его отдельно, продлевая удовольствие.

       Посуда у деда с бабкой была как в сказке про трех медведей. У деда – большая глиняная чашка и большая деревянная ложка. У бабки чашка была деревянная и поменьше. У меня – маленькая деревянная миска и ложка. Обедали обычно из большой дедовой чашки, когда наливали суп или щи. Мы с бабкой брались за ложки и ждали, когда дед возьмет ложку и хлебнет первым. Хлебали по очереди. Я часто не выдерживал и совался со своей ложкой в чашку первым. Всегда получал тяжелой дедовой ложкой в лоб: не суйся первым.

       Когда в чашке оставалось совсем немного, ее двигали ко мне. Ждали, когда я доем. Потом начинали есть второе: картошку, кашу, пареную тыкву. Если было много, то бабка накладывала каждому в свою чашку. Если мало – ели из ее чашки, тоже по очереди. Тут уж я первым не начинал: помнил удар по лбу.

       Вместо третьего блюда подходили к большому чугуну с водой, и пили столько, сколько умещалось в желудке. Компот бабка варила, когда были фрукты. Соседи давали понемногу яблок, смородины. Дед приносил из леса диких яблок. Их резали, сушили и складывали в сумочку (запас на зиму). Иногда бабка варила кисель. Из чего она его готовила, я не знал, но было очень вкусно. Летом в среднем чугуне был квас. Его пили, сколько хочешь и когда захочешь.
       
       4) «ДЕДУШКА КУСАЧИЙ», А ПЕТУХ КЛЕВАЧИЙ

       Бабка никуда меня от себя не отпускала. Идет на огород – меня с собой тащит. Дед в кузнице сделал для меня маленькое ведро, литра на четыре, чтобы я помогал бабке поливать и приучался к труду. Поливать мы с ней ходили на «капустник». Так называли огород, где мы сажали капусту. У нас там еще были огурцы и помидоры.
 
       Ходили на этот огород по нашей улице мимо одного дома, где жил старенький дедушка, который всегда пугал детей. Когда проходили мимо его дома, он кричал: «Сейчас догоню, нос откушу!» Или про ухо говорил. Я его очень боялся и прозвал «дедушка кусачий». Когда мы с бабкой шли по дороге, а он сидел на скамеечке, я крепко держался за бабкину юбку и старался идти с другой стороны, чтобы не встречаться взглядами.
       
       Напротив его дома, на другой стороне улицы, жил очень злой петух. Он всегда кидался на маленьких, будто мы у него кур переманим к себе. Он подпрыгивал, кричал, махал крыльями, старался клюнуть в заднее место. Мне от него часто доставалось. Поэтому я не любил ходить на «капустник».

       Как-то раз бабка собралась идти на этот огород, позвала меня с собой. Я побежал за своим ведерком, задержался, пока искал его, и бабку догонял уже бегом. Добегая до дома, где жил «дедушка кусачий», я увидел, что он сидит на своей лавочке. Побоявшись его, я пошел ближе к дому, где жил клевачий петух, забыв про него.

       Забывчивость обернулась против меня. Из подворотни с боевым кличем вылетел петух и бросился на меня. Я не ожидал от него такой прыти и в растерянности остановился. Ему только этого и надо было. Он замахал крыльями, подпрыгнул и с лету клюнул меня прямо в лоб. От испуга и боли я заорал и упал вниз лицом. Петух стал топтаться по мне и клевать то в затылок, то в заднее место. На мой крик с огорода бежала бабка. Вдруг петух бросил меня клевать и с тревожным кудахтаньем, теряя перья, кинулся к своим курам. Я поднял голову и увидел «дедушку кусачего». Он стоял надо мной. Поднял меня, отряхивал пыль и успокаивал: «Я ему так поддал, что он больше не будет приставать». Я боялся и петуха и дедушку. Вырвавшись от деда, я бросился к подошедшей бабке в юбку. «Петух клевачий», а … дедушка кусачий …» - пытался я сквозь слезы рассказать бабке всю историю.

       Когда петух сбил меня с ног и стал клевать лежачего, подбежал дедушка и ногой так ударил его, что тот три раза перевернулся в воздухе. Так меня выручил от клевачего петуха «дедушка кусачий». Его я так и побаивался, не подходил близко. А петух уже не бросался на меня. Подбежит, крыльями землю подметает, ногами гребет в разные стороны, кричит, ругается по-петушиному, но бросаться на меня боится. Один раз я изловчился и ударил его ведерком. После этого он и близко не стал подходить.

       Со лба у меня текла кровь, и ранка долго не заживала. Дед мой посмеивался: не только от него мне в лоб доставалось.

       5) ПОМИНКИ

       Когда в деревне кто-нибудь умирал, бабка ходила на похороны. Меня она постоянно таскала с собой. Мне интересно было ходить на похороны. Вначале заходили, смотрели на покойника. Он лежал в тесном деревянном домике. Крыша от домика всегда почему-то стояла на улице. Около домика было красиво: горели свечи, лежали цветы. Вокруг все плакали, причитали. Нам, детям обязательно давали конфетку или пряник. В комнате, где лежал покойник, было всегда тесно, душно. Я старался от бабки улизнуть на улицу, где около дома бывали дети. Были и мои сверстники, но я их не знал.
 
       Ближе к обеду все вдруг начинали шевелиться, разговаривать, выходить из дома во двор, на улицу. Я в это время искал бабку, так как в толпе боялся потеряться. Держась крепко за ее юбку, я выглядывал между взрослых: выносили домик с покойным, домик назывался гробом. Тот, кто умер и лежал в гробу, назывался покойником. От слова «покой», наверное. Все плакали, а он один был спокоен, лежал себе в гробу и слушал, даже глаза не открывал. Во дворе, куда выносили гроб, все опять начинали плакать. Я тоже плакал со всеми, за компанию, было очень грустно.

       Простившись и поплакав во дворе, все выходили на улицу. Гроб выносили и несли на кладбище. Шли медленно, останавливались, отдыхали. Я успевал за всеми шагать рядом с бабкой в толпе. Впереди всей процессии несли крышу от домика, цветы, красивые венки, Потом несли гроб. Если умер дед, то несли дяденьки, а если бабка, то – тетеньки. За гробом шли родственники и толпа народа.

       На кладбище гроб приносили к глубокой яме. Яма была глубокая, чтобы покойник не смог выбраться наружу, и потом не пугал тех, кто приходил на кладбище. Ставили на гроб крышку, чтобы земля не сыпалась на покойника. А прибивали крышку, наверное, чтобы она не сдвинулась, когда засыпали землей. Покойник все равно не выбрался бы из-под такого слоя земли.
       С кладбища опять приходили в тот дом, где лежал покойник. Теперь там было уже все убрано, стояли столы. Все садились за столы и подавали еду. Мы с бабкой брали из дома свои деревянные ложки. Да и где наберешь столько ложек на такую массу людей. На первое подавали всегда щи. Мы с бабкой ели из одной чашки. Потом подавали кашу. Каша мне всегда нравилась, она была очень вкусная, с маслом и сахаром. На последнее давали компот и пироги. Компота можно было попросить еще. Отобедав, бабки крестились, читали молитву, и все вставали из-за столов. Этот обед назывался поминками, чтобы все вспоминали покойника за обедом. Ходил ли дед на поминки, я не видел. Дети всегда сидели за обедом с бабками. Мужики обедали после нас.

       С поминок мы возвращались вместе с другими бабками и тетками, которые жили в нашем конце деревни. В карман я набирал бобков из компота, которые дома мне бабка разбивала, доставая вкусные ядрышки.

       6) ВЕСНА
 
       Я любил весну. Когда снег начинал таять, и пригревало солнышко, выходил на улицу и смотрел в небо. Ждал, когда прилетят жаворонки. Мне казалось, что они всегда прилетали в воскресенье рано утром. Потому, что в такой день я просыпался от вкусного запаха. Я выглядывал с печки и видел на столе в тарелке сидящих печеных жаворонков, размером с мой кулачок. Заметив, что я проснулся, бабка подавала мне пару сдобных жаворонков. Я вначале играл с ними, а потом съедал. Жаворонок для меня – это запеченный кусочек теста, похожий на маленькую птичку. Маленький клюв, хохолок, хвостик, черточки – крылья. Живых их я никогда не видел.

       Потом я выходил на улицу, послушать, действительно ли они прилетели. Высоко в небе порхали какие-то птички, слышались трели. «Это жаворонки поют», - подтверждал дед.

       Когда было раздополье, наша мелкая речушка оживала и разливалась очень широко. Можно было стоять около дома и смотреть, как по огородам, залитым водой, плыли льдины. Вода бурлила, лед шумел. Льдины ударялись одна о другую, раскалывались, кружились. Дед ходил, смотрел: не унесло ли льдом его кузницу, ведь она была около реки. Мост всегда затапливало, иногда сносило льдинами. Половина села была отрезана. Плавали на лодках. Кузницу дедову затапливало, но не совсем. Была видна крыша и часть стены. До раздополья дед приносил из кузницы домой молотки, щипцы, какие-то железки. Я думал: для чего, ведь они железные, утонуть не могут. Дед объяснял: чтобы не заржавели в воде, когда затопит.

       Я все время боялся, что вода поднимется и затопит наш дом. Но бабка объясняла, что такой большой воды не бывает, а наш домик стоял на бугорке, так что вода до него не дойдет. Вода доходила до соседского палисадника. А на лодке мужики один раз доплывали до скамеечки у палисадника и привязывали к ней лодку. Они говорили, что затопило «дедушку кусачего», от которого они приплыли. А он не хочет из дома выходить, сидит на печке, а под печкой рыбы плавают, кур на крыше сидят. С одной стороны дедушку было жалко: старенький, затопило его, сидит не печке. А с другой стороны я злорадно думал: «Так ему и надо, вредный такой, может добрее станет».

       Целыми днями слышался гвалт: кричали люди, мычали коровы, блеяли овцы, кудахтали куры. Такого половодья давно не было. Уводили на сухое высокое место коров, перевозили на лодках овец, коз, поросят, кур. По ночам выли собаки. Такое продолжалось дня три-четыре.

       Потом прошел слух: «Вода пошла на убыль». На лодке к нам уж не подплывали. Вода убывала. Показались плетни на огородах. Постепенно речка вошла в свои берега. В ямах около огородов большие мальчишки ловили руками рыбу.

       После половодья, когда земля подсыхала, наступал весенний праздник – «пасха». В этот день все ходили друг к другу в гости, говорили: «Христос воскрес», целовались и раздавали крашеные яйца.

       С вечера бабка варила и красила яйца. Так что с утра у нас на столе лежало несколько крашеных яиц. Вначале я менялся крашеным яйцом с дедом. Потом на улице соседи, прохожие мне давали крашеные яйца, конфеты, пряники.

       В этот день я ходил с дедом и бабкой на кладбище. Там было много народа, больше чем на похоронах. Я думал, что на кладбище только плачут. А в этот день все нарядные, веселые, смеются, даже песни поют, чтобы покойники тоже веселились, а то они слышат только плач да причитания.

       На кладбище было очень хорошо. Все угощают яйцами, конфетами, пряниками, пирогами. Около могилок люди поминают своих родственников, которые умерли. Только щи с кашей не едят. И пьют не компот, а водку. Дед говорил, что самогон крепче. Самогон тоже приносят с собой на кладбище. Когда выпьют, все становятся веселыми, громко разговаривают, иногда даже поют. Я думаю, что на кладбище петь не хорошо.

       Когда мы уходили с кладбища, у бабки в сумке было много яиц, сладостей, кулич. Дед немного пьяный. В этот день они с бабкой не ругаются. Грех, говорят. Запасов, принесенных с кладбища, мне хватало на неделю. Сами мы оставляли кулич, несколько яиц, конфеты на могилке, где похоронены родственники деда с бабкой. Это, чтобы те, кто похоронен в могилке, знали, что мы их помним. Меня никто из них не знал, они были похоронены давно, поэтому я не понимал, почему они должны меня помнить. Объясняла мне бабка, объясняла, да я так ничего и не понял.

       После возвращения с кладбища дед с бабкой отдыхали, а я играл, перебирая разноцветные яйца.

       Вечером садились за стол, пили чай. У нас теперь были конфеты. Можно было пить чай без сахара, с конфетами и пряниками. Дед с бабкой вспоминали про старину, про своих родственников. Как красиво было в церкви на пасху, когда батюшка пел, а ему подпевал хор, в котором дед пел тоже. Голос у него был хороший. Поэтому, наверное, он бабке и понравился. Разглядывали старинную фотографию. На ней была надпись: «Хор Новопокровской церкви». На ней дед был молодой, красивый. Стоял он вместе с другими молодыми дяденьками. А впереди сидел в длинном пальто батюшка с бородой.

       Весной уже можно было ходить без пальто и шапки, солнышко пригревало. Я играл в песок у дома на солнышке, когда было тепло. Дед или бабка в ведре приносили для меня песок с речки. Я строил дороги и города.

       Когда надоедало или становилось прохладно, я забирался на печку и продолжал там играть, ожидая, когда позовут к обеду. Дед пропадал в кузнице, восстанавливал, что натворила вода. Меня с собой не брал, так как в кузнице было грязно от ила, который осел после грязной воды.

       7) ДРУГ МОЙ ВОЛЬКА

       Поначалу друзей у меня в деревне не было. Ровесники рядом не жили. А далеко от дома меня не отпускали, мал еще был. Так и играл один около дома перед окнами. Из игрушек у меня были тряпочные куклы, которые шила мне бабка, казанки – косточки от козлиных ног. Вместо машин – чурочки, спичечные коробки, железки из кузницы.

       В соседях с одной стороны у нас жили дед с бабкой. Жили они богато. Дед был валяльщиком, валял валенки и продавал их. У них был большой дом, широкий двор, высокие ворота, глухой забор. У моего деда и двора-то не было, не то чтобы забора. У соседей были овца, корова, куры. Перед домом был палисадник, в котором росли сирень, смородина и крыжовник. Дед с бабкой жили вдвоем. Приезжали к ним в гости взрослые, а дети у них были большие, со мной никто не играл.

       Когда мне уже было пять лет, к соседям привезли внука. Звали его Волька. Он был не старше меня, но на голову выше. Я очень обрадовался, что теперь есть с кем дружить. С Волькой мы подружились быстро. Он был избалованный, озорной парень. Из-за него часто доставалось.

       Мы лазили с ним на сеновал. Там было хорошо, пахло сеном, постелено одеяло. На ней мы постоянно валялись и кувыркались. Ходили, смотрели, как его дед валяет валенки. В этой каморке, где валяли валенки, всегда пахло шерстью и керосином. Не выдержав запаха, мы убегали на улицу. Волька был очень любопытный, везде лазил, всем интересовался.

       Узнав, что дед мой курит и у него есть махорка, Волька упросил меня принести махорки. Его дед не курил, а только нюхал специальный табак и чихал. Ему это нравилось. Давал нюхать и нам. Весело смеялся, когда мы чихали до слез и не могли остановиться: «Давай, давай, ядреноть! Какой крепкий табачок у меня!»

       Я достал немного махорки. Мы ушли на речку у огородов, скрутили по самокрутке и накурились до одури. До этого я курить не пробовал, а Волька уже «баловался» табаком. Голова болела весь день, во рту пересыхало, казалось, что нажевался навоза, так было противно во рту.

       В этот же день я был отпорот своим дедом. Порол он меня ремнем, на котором направлял свою бритву перед бритьем, зажав мою голову у себя между колен. Я поклялся табак не брать и не курить. С Волькой мне запретили дружить. Как я узнал много позже, меня «заложил» Волька. Когда его бабка почуяла от него запах дыма, доложила своему деду. Тот вызвал Вольку на «допрос» и Волька рассказал, что я стащил махорку. Узнал мой дед. Ябед он не любил, но меня все-таки отпорол, для профилактики.

       Утором я выходил на улицу, присаживался на уголок камня перед окнами, болело одно место, и скучающе глядел по сторонам. У своего дома сидел Волька. Так продолжалось дня два-три, потом мы встретились на задах, где стали играть. Там мы и встречались, пока все не забыли, и мы продолжили дружбу.


       8) ЦЕРКОВЬ

       Однажды мы с Волькой, гуляя по деревне, зашли в церковный парк. Подошли к церкви. Она была большая и высокая, внушала мне страх. У церкви было два купола. Под одним, самым высоким, была колокольня. Другой купол был пониже, но больше. Снизу не было видно, есть ли колокольня или нет. Мы отошли подальше, чтобы разглядеть. На куполах были кресты. Я еще раньше заметил, что кресты немного погнуты, и спросил об этом у деда. Дед мне рассказывал, что сразу после революции с церкви большевики сняли золотые или позолоченные кресты. Потом вместо них поставили другие кресты, железные. Церковь продолжала работать. Когда церковь закрыли, кресты хотели снять. Но не сумели снять, а только погнули. Так они и остались. В церкви сделали колхозный склад, хранили зерно. Про колокола он ничего не говорил.

       Издалека церковь была красивая. Кирпичная, сложенная из красного кирпича, она стояла как крепость на пригорке, напоминая о прошлом. Пытались ее разрушить, но никому, но никому не удавалось взломать кирпичную кладку. Купола и пристройка между ними были покрыты железом. По стенам колокольни на уровне крыши пристройки были какие-то домики с окошками. Все это мы с Волькой разглядели, отойдя на некоторое расстояние от церкви. Обозрев издалека, решили «обследовать» церковь вблизи.

       Обошли ее со всех сторон. Высокие окна. Снаружи на окнах в стены вделаны узорчатые решетки. С восточной стороны большие, массивные железные двери – ворота. Через эти ворота, вероятно, завозили зерно. С западной стороны, где была колокольня, тоже были железные ворота с коваными резными пластинами. Сама колокольня стояла на четырех колоннах. Когда мы осматривали арку под колокольней, то наткнулись на небольшую узкую дверку. Ее сразу и не заметишь, так ловко она была замаскирована за колонной. Железная дверца под цвет стены была малозаметна. Замка на дверце не оказалось.

       Волька предложил пойти через эту дверь. Куда она вела, мы не знали. Мне было страшно, и я не сразу согласился на Волькино предложение. Но когда он шагнул за дверь, я пошел за ним следом. За дверцей начинались железные ступени. Они вели наверх. В стене была винтовая лестница, которая привела нас на колокольню. Проход по лестнице был узким, внутри царил полумрак. Откуда-то сверху падал тусклый свет, слышалось воркованье голубей. Воркованье доносилось как бы из глубины, было глухим и жутким. Я несколько раз звал Вольку, так как терял его из виду, когда он скрывался за очередным поворотом. Он терпеливо дожидался меня. Я догонял его и судорожно хватал за одежду. Мы продолжали подниматься, хотя я и умолял Вольку вернуться вниз. Волька был неумолим и рвался вверх.

       Наконец мы вышли на колокольню. Перед нашими взорами открылось широкое круглое помещение со стенами, уходящими высоко вверх. Где-то там наверху виднелся купол, на котором были какие-то рисунки из жизни святых, как на иконах. Ниже купола в стенах были высокие окна, через которые попадал свет. Еще ниже колокольню пересекали деревянные балки. От них спускались железки с крючками. На крючках, вероятно, когда-то висели колокола. Мы с Волькой колоколов уже не видели. На балках сидели и ворковали голуби. Раздавалось эхо. Рассмотрели колокольню. Я предложил спускаться вниз, так как мне было жутко. Волька заметил еще одну лестницу. Она была прикреплена к стене колокольни и поднималась на высоту примерно трех метров. Там, где оканчивалась лестница, виднелось отверстие, но без двери.

       Волька решил обследовать церковь до конца и позвал меня за собой. Мне пришлось подчиниться: спускаться один по темной винтовой лестнице я боялся. Поднявшись за Волькой, я заглянул в отверстие. Передо мною было чердачное помещение. Оно было довольно широкое, длинное и высокое. Поперек чердака проходили мощные деревянные балки. Через них я с трудом перебирался, когда пошел за Волькой. Сверху в крыше были отверстия, через которые попадал свет, но на чердаке царил полумрак. Я едва поспевал за Волькой. Он уже подходил к противоположной стене, где было окно. Подошел и я. Выглянул в окно: сердце у меня сжалось. Далеко внизу виднелся ворох зерна. Я стал уговаривать Вольку идти назад и спускаться вниз. Волька еще раз заглянул в окно, убедился, что спуститься вниз невозможно, со спокойной совестью стал пробираться назад к выходу. Я последовал за ним. Когда мы подошли к отверстию, чтобы спускаться в колокольню, Волька заметил в углу чердака какую-то дыру, через которую падал свет.

       Волька направился к этой дыре. Он выглянул в нее, потом пролез в дыру и пропал. Я бросился к дыре. Высунувшись наружу, увидел, что Волька находился в «домике» на стене колокольни. До него было метра полтора. Чтобы добраться туда, надо было пройти по карнизу колокольни. Карниз был неширокий. Волька звал меня к себе. Я посмотрел вниз. Земля была далеко. От страха закрыл глаза и не решался идти. Пройти надо шагов пять. Справа – стена, слева – пропасть. Впереди был Волька и настойчиво приглашал к себе. Я решился. Превозмогая страх, не глядя вниз, спустился на карниз, развернулся и направился к «домику». Волька протянул мне руку. Я схватился за нее и, дрожа от страха, через окно залез в «домик».

       «Домик» был тесный. Мы едва умещались вдвоем с Волькой, да и то стояли на коленях, такой он был низкий. Я все боялся, что он развалится, и мы упадем вниз. Стали выглядывать через окна в разные стороны. Было три окна. Вместо четвертого была стена колокольни. Через одно окно была видна крыша чердака, где мы с Волькой уже побывали; купол, где внизу было зерно; часть церковного двора, на котором находился колхозный ток, где сушили и веяли зерно. Через второе окно была видна остальная часть тока, рига, где хранили и обрабатывали зерно в непогоду. За током вдалеке виднелось кладбище с крестами и оградами, рядом проходила дорога, справа от нее виднелся лес. В лесу были какие-то холмы. Часть деревни, которая упиралась в лес. Надоев разглядывать местность, Волька собрался в обратный путь. Когда он проходил по карнизу, прижавшись грудью к стене колокольни, его заметили с тока. Кто-то крикнул. Что именно я не разобрал. Волька уже нырнул в дыру на чердак. С тока кричали мужики, чтобы мы немедленно спускались вниз, а то можем упасть и разбиться с такой высоты. Я выглянул в окно и испугался. Меня одолел такой страх, что я не мог пошевелиться. Мужики подошли ближе к церкви. Стали говорить, чтобы я быстрей выбирался и спускался вниз. Я ответил, что боюсь, и заплакал. Плакал от страха и от мысли, что теперь отсюда я не выберусь и останусь навсегда. Идти по карнизу назад я отказался: так велик был страх.

       Внизу стали собираться люди. Слух о том, что на колокольне застрял какой-то малыш, облетело все село. Волька шнырял среди взрослых на земле, и мне было очень обидно. Он храбрее меня и уже был на земле. Около церкви собралась большая толпа. В толпе я увидел деда с бабкой и понял, что сегодня порки мне не миновать. Решали, как меня достать. Реветь я уже устал, охрип и не смог отвечать на вопросы. Наконец, где-то нашли две огромные лестницы, сбили их вместе. Поставили так, чтобы один конец упирался в «домик». Один смельчак полез по лестнице ко мне. Лестница дрожала и прогибалась, но он продолжал подниматься. Внизу у колокольни мужики растянули полог.

       Парень добрался до меня и сказал, чтобы я выбирался к нему на спину. Но от страха я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Парень залез на карниз и встал спиной к моему окну. Я ухватил его за шею, и он буквально вырвал меня из «домика». Парень стал осторожно пятиться назад к лестнице, чтобы спускаться вниз. От страха я не помнил, как мы очутились на земле. Очнулся я от какого-то странного запаха, лежа на земле. Надо мной наклонилась фельдшер Екатерина Ивановна, натирала виски ваткой, смоченной какой-то жидкостью, давала нюхать эту ватку. Рядом на коленях стояла бабка. Она гладила мне голову и плакала. Тут же был и дед.

       «Очнулся, очнулся!» - зашептали кругом. Я повел глазами и увидел толпу односельчан, сочувственно смотревших на меня. Слезы катились у меня из глаз. Я хотел реветь, но не было голоса. Екатерина Ивановна сказала, что мне нужен покой. Дед взял меня на руки и понес домой. Я весь дрожал. Меня охватил озноб, будто я замерз. Дома меня уложили на кровать, и я уснул.

       Когда я проснулся, уже вечерело. Рядом у кровати стоял Волька. Деда с бабкой не было. Волька мне пожаловался, что его отпорол хворостиной дед. Он опустил штаны и показал красные рубцы ниже спины. Я посмотрел на ремень, висевший на столбике у печки, и вздохнул – меня ожидало тоже самое. Но за эту проделку дед меня не порол.

       Волька дня четыре не мог садиться, спал на животе. А я уже дня через два стал выходить на улицу к Вольке, «наблюдал» как заживают его рубцы. Дверцу на колокольню стали закрывать на замок.

       9) ЗА ЯГОДАМИ.

       Однажды с Волькой мы решили сходить за ягодами. В лес ходить нам запретили. От взрослых мы узнали, что клубника есть в оврагах за селом. Поблизости от села я видел только один овраг, недалеко от церкви. Но он уходил в лес. Волька мне объяснил, что овраги есть в конце села, по другую сторону от церкви. Мы решили сходить за ягодами, поесть, нарвать для пирожков, которые любила печь моя бабушка.

       Пошли вдоль деревни, высматривая, где начинается овраг. Вышли за деревню. Довольно долго топали по дороге, пока слева не появился овраг. По дну протекал ручеек. По берегам - глина и грязь. Никакой ягоды не видно. Она, наверное, на глине не росла, так как не было даже травы. Я еще никогда не видел, где растет клубника. Но думал, что она растет среди травы. Из оврага мы опять выбрались на дорогу, изрядно перепачкавшись глиной. По дороге дальше идти не хотелось. Позади виднелся только купол церкви, а я не желал уходить далеко от деревни. Решили пойти через дорогу в луга к косогору.
 
       Путь нам преградила речушка, протекавшая через нашу деревню. Мы с Волькой думали, что она начинается где-то за последними домами. Но она протекала по всему лугу и терялась далеко в лугах. Перед нами за речкой был косогор, зеленела трава. Показалось, что мы видим ягоду. Как перебраться через речку? Берега были болотистые, вязкие. Ходили вдоль берега, мерили палками глубину. Было не так глубоко, как вязко. Нашли все-таки узкое место. Стали таскать сухие палки, которые валялись вдоль речки, наводить переправу. Наложили палок с одной стороны, бросили несколько палок на другой берег. Волька изловчился и перепрыгнул через воду. Теперь он собирал палки на другом берегу и подтаскивал их к воде. Я все не решался прыгать. Потом собрался духом и прыгнул. На другом берегу нога соскользнула с палки и увязла в грязи. Я завопил, испугавшись, что трясина затянет меня, и кинулся к берегу, где было посуше. Я был в тапочках, которые сшил мне дед. Подошва у них брезентовая, в рубчик, оставляла на пыли красивый след. Я очень гордился этими тапочками. Один тапочек остался в грязи, его засосало. Уговорил Вольку достать его. Он, осторожно переступая по веткам, добрался до того места, где я по щиколотку завяз, и с трудом вытащил мое сокровище. Кое-как оттерев его травой, я обулся.

       У подножия косогора действительно была ягода, но ее было мало. Мы пошли вдоль косогора, удаляясь от церкви. Заглянули в какую-то лощину, и пошли по ней. В лощине было много ягоды. Мы ели клубнику, собирали в фуражки, кувыркались на густой траве и уходили все дальше и дальше. Потом свернули в одну отрожину, другую …

       Вначале я поднимался по склону наверх и смотрел: видна ли церковь. Ее еще было видно. Когда я поднимался в последний раз, то видел только верхнюю часть крыши колокольни с крестом далеко на горизонте. Потом, заигравшись, я не стал подниматься по склону, забыл. Ушли мы далеко.

       Я решил в очередной раз посмотреть, где же церковь. Вылез на самый верх склона. Вокруг расстилалась равнина, пересекаемая кое-где балками-оврагами. Иногда попадались кучки деревьев – перелески. Церкви нигде не было видно. Позвал Вольку. Он был выше меня ростом. Тот тоже ничего не увидел. Мы поняли, что заблудились. В какую сторону идти, мы не знали. Сели на траву и оба заревели. Поплакав, жалуясь друг другу на судьбу, решили пойти к деревьям. Если забраться на дерево, то, наверное, можно с высоты увидеть церковь. Ориентироваться только на нее. Там, где церковь – там наш дом. Подходящего дерева мы не нашли. На этих деревьях ветки снизу не росли, поэтому залезть на них мы не смогли. Пошли к другой рощице. Так уходили все дальше и дальше от деревни и от церкви. Наконец, нашли хороший дуб. Залезли оба, как можно выше. Но нигде, как мы не смотрели, церкви не было видно.

       Наступил полдень. Солнце стояло в зените. Мы с Волькой рассуждали. Когда утром уходили из деревни, солнце светило нам в лицо. Вечером оно должно светить нам в затылок, а значит деревня там, откуда будет светить солнце. Но солнце находилось наверху и светило нам на макушку. Тени не было почти никакой. Решили подождать под деревьями, где не так пекло. Дождаться, когда солнце будет двигаться куда-нибудь в одну сторону, туда и идти. Ждали долго. Солнце перевалило зенит и стало клониться к западу.

       Мы отправились в том направлении, куда, по нашим предположениям, двигалось светило. Шли, пересекая балки, с трудом перебрались через овраг с крутыми склонами. Церкви все не было видно. Деревья больше не попадались. Раза два мы принимались плакать, но слезами, как известно, горю не поможешь. Устали и проголодались. Съели всю ягоду, которую нарвали для пирожков. Поклялись, что если выберемся, то никогда далеко заходить не будем. Но для этого надо было выбраться из степного плена.

       Вдали мы увидели облачко пыли. Облачко двигалось нам навстречу, но в стороне. Решили пойти в поперечном направлении, чтобы встретиться с ним. Приближаясь к облачку, увидели повозку, которую везла пара лошадей. Это была длинная телега, на ней были бочки. Мы уже знали, что едет заправщик. Так подвозили горючее к тракторам. Еще не дошли до дороги, а телега проехала мимо и скрылась в облачке пыли на горизонте. Мы вышли на дорогу. Стали думать, в какую сторону идти. Туда, куда уехала повозка? Там должны быть люди, трактора. Или в том направлении, откуда приехала? Победила детская логика: телега должна ехать только из деревни. Заправляли трактора рано утром и после обеда. Мы пошли с большой уверенностью примерно в ту сторону, куда двигалось солнце.

       Солнце стало клониться к горизонту, а церкви не было видно. Мы в недоумении остановились. Впереди по всему горизонту виднелся лес. Встреча с волками нас не прельщала. А то, что в лесу водятся волки, говорили все взрослые. Да и где им жить, как не в лесу. Дорога шла в том направлении. Сворачивать с не мы не хотели. Стали осторожно двигаться в сторону леса. Пройдя еще немного, вышли на хорошо накатанную дорогу. Она шла вдоль леса и раздваивалась. Слева - сворачивала в лес, а справа – проходила ближе к полю. Пошли направо.

       Пройдя несколько десятков шагов, вышли на пригорок и …»Вон, она, церковь!» - воскликнули оба. Вдалеке виднелись купола церкви. Окрыленные удачей, мы бодро зашагали по дороге. Когда проходили мимо кладбища, солнце скрылось за лесом. Быстро прошмыгнув мимо кладбища, пустились трусцой к церкви. Когда перешли через мост и проходили мимо дедушкиной кузницы, опустились сумерки.

       Дома нас уже ждали. Два деда и две бабки стояли у Волькиного палисадника. В руках у Волькиного деда была хорошая хворостина. Меня заводили домой, когда я услышал Волькин вопль. Я до того устал, что не чувствовал, как дед, взяв свой любимый ремень, несколько раз ударил меня по мягкому месту. Ужинать я не стал. Бабка мне уже постелила на сундуке, моем спальном месте. Я уснул сразу, как убитый.



       10) КЛАДОИСКАТЕЛИ

       От взрослых я услышал, что в нашу деревню приезжала какая-то экспедиция. Геологи или археологи. Что они искали, я не понял. Дед объяснил, что геологи ищут глубоко под землей нефть, из которой делают керосин, а археологи ищут места, где когда-то жили древние люди.

       Нефть меня не волновала. Она где-то глубоко под землей. А вот древние люди меня заинтересовали. Я расспрашивал деда, где они жили. Он и сам толком не знал. Сказал, что жили когда-то в лесу, где первый кордон. А кто жил и когда, не пояснил. Кроме этого он рассказал, что еще до войны приезжали из Саратова, раскапывали старые татарские курганы, которые разбросаны в лесу на горе, за селом. Раньше леса там не было, а были пески и степь. Лес посадили перед войной. Давным-давно, до революции, когда дед был еще мальчишкой, он с ребятами играл возле этих курганов. Там находили всякие интересные вещички. То старинный топор, то стрелы или еще что-то. Тогда находили и золотые вещи. Они оставались от древних татар, которые проходили по нашей местности. Курганы насыпали на месте захоронения своих людей, на могилах. Курганы давно осыпались, но еще остались. Я вспомнил, что видел какие-то холмы с колокольни церкви. Получив, таким образом, исходную информацию от деда, я обратился к Вольке с предложением искать клады. Волька с сомнением отнесся к моему предложению, но, узнав, что о кладах я услышал от своего деда, согласился. Сразу мы не пошли. Надо было подготовить инструменты, чтобы откапывать клады.

       Мы искали подходящие лопаты, но все были большими и тяжелыми. Такие нести устанешь, не то, чтобы копать. Пошли к дедовой кузнице. Нашли две железки, похожие на копалки, не особенно тяжелые, спрятали их в траве за кузницей. Теперь мы были готовы. Надо было дождаться удобного случая, когда дома будут все добрые и убежать на поиски кладов.

       Настал долгожданный день. Моя бабка ушла на огород. Я с ней не пошел, сославшись на «дела». Дед ушел в кузницу. Волькины старики занимались своими делами, Мы были предоставлены сами себе.

       Взяв с собой припасенные с вечера горбушки хлеба, тронулись в путь. По густой траве пробрались к дедовой кузнице, нашли свои копалки и вышли к речке. Оглядевшись, решили речку перейти вброд, чтобы нас меньше народа видело. Речка в этом месте была мелкая. Сняв тапочки, перешли речку и по пыльной дороге, шлепая босыми ногами, направились по улице к лесу. За крайним домом в лес уходила дорога. Шли пока босиком, так как пыль и песок постоянно набивались в тапочки, и идти было трудно.

       Дошли до первых кустов вербы, стали глядеть по сторонам. Где-то в этом районе с церкви мы видели странные холмы, курганы, наверное. Попадались редкие маленькие сосенки. И вот справа мы увидели холм. Смело пошли к нему. Вначале решили подняться наверх, чтобы сделать разведку.

       Холм был песчаный, зарос травой. Наш курган оказался невысокий. С него увидели село, церковь. К югу от холма простирался лес. На западе виднелись еще такие же песчаные холмы. За деревней на пригорке виднелся большой холм, о существовании которого мы не знали. Вероятно, это был тоже курган, но земляной, так как с той стороны песка не было. Обследовали свой первый курган. Стали копать сверху. Выкопали копалками и руками подходящую яму, но ничего не попадалось. Тогда мы задумались. Весь курган мы не перекопаем, сил не хватит. И еще мы поняли, что какие-то ценные вещи не могут находиться на самом верху кургана. Их же не будут забрасывать наверх.

       Осененные догадкой, мы спустились вниз и стали обходить курган, внимательно глядя под ноги. Иногда копали край кургана. Интересного пока не находили. Перебирая песок руками, я внезапно почувствовал под пальцами какой-то твердый предмет…

       - Ура, я нашел!

       В руках у меня была ржавая железка. По весу я определил, что это был металл, тяжесть была очевидна. Стали разглядывать и гадать, что это может быть. Сошлись на том, что находка похожа на наконечник от стрелы. Стали ползать на коленках у подножия кургана и руками ощупывать песок. Находили какие-то железочки неопределенной формы, но все по-видимому старинное. Драгоценностей не находили. Их, наверное, собрали до нас. Ковырялись около кургана мы долго и изрядно устали. Решили закончить поиски.

       Сложив свои находки в тряпочки, в которых принесли хлеб, стали грызть свои горбушки. На зубах скрипел песок. Проголодавшись, не обращали на это внимания. Подкрепились, захотелось пить. В деревню возвращаться не пожелали. Я вспомнил рассказ деда о первом кордоне, где жили древние люди, и что там есть родник с водой. Где был первый кордон, мы не знали. Дорога проходила рядом. Если есть дорога, то она куда-нибудь ведет. Решили идти по ней. Копалки взяли с собой, отбиваться от волков, если попадутся.

       Дорога вела в лес, петляла между деревьев, иногда раздваивалась. Тогда мы останавливались и решали, по какой идти. Решали идти по более накатанной. На дороге были видны следы колес. Значит, по ней ездили люди. Сколько прошли от деревни – неизвестно. Мы искали место, где когда-то жили наши предки, но не находили. Не было похожего на жилое место, сколько мы не смотрели по сторонам. Постепенно деревья становились реже, попадались поляны. Ни строений, ни воды мы не находили. Отчаявшись найти первый кордон, мы продолжали идти по дороге, уходя все дальше и дальше в лес.

       Наконец вышли на поляну, где с одной стороны виднелись какие-то кирпичные останки. Стали искать воду. Когда-то здесь было строение, но время превратило кирпичи в труху. Пиная ногами красноватую массу, лазали по кустам, надеялись, что здесь должен быть где-то родник. Мы не ошиблись. Родник вскоре нашли. На поляне увидели груду камней, а вокруг зеленую траву. Подошли к камням. Из-под них выбивал родник. Видимо кто-то положил камни, чтобы родник не забивался илом.

       Напились из родника. Вода была холодная и вкусная. Но ее было мало, поэтому нашим предкам жить было невозможно. Об этом я сказал Вольке. Волька понял и стал искать вокруг. Пройдя шагов пятьдесят от родника, мы обнаружили большую поляну, где по краям виднелись остатки строений, а вдалеке кирпичная кладка. Место было утоптано. В кустах колодец из бревен. Доносились голоса людей, звон пил. Мы догадались, что пришли на кордон, где работали лесники.

       Вздохнув с облегчением, пошли к людям. Нас узнали сразу. Меня – причине доставания с церкви, Вольку – по его деду – валяльщику. Пожурили, что мы забрались далеко в лес, но, увидев в руках у нас копалки и свертки с нашими «сокровищами», поняли, что мы специально зашли в такую глухомань. Нам предложили осмотреть развалины строений, оставшуюся кирпичную кладку, что мы с удовольствием сделали. Дядя Миша – лесник, свозил нас на лошади к озеру, которое оказалось рядом. Он рассказал, что когда-то люди поселились у этого озера, но прожили недолго: вода в озере была непригодна для питья. Люди отсюда ушли вниз к реке, где живут сейчас. Он нам объяснил настолько популярно, что мы с Волькой не стали больше испытывать судьбу и поехали с дядей Мишей в деревню, где он нас «сдал» моему деду в кузницу. Дед ругать не стал и увел нас домой, посмеявшись над «кладоискателями».


       11) НАША КВАРТИРА

       (Из истории: 23 декабря 1949 года выписан ордер о том, что с 25 декабря 1949 года нам предоставлялась квартира в одну комнату на Выгонной улице в доме №7)

       Как и когда мы туда переселились, я не помню. В памяти отложилось то, что моя мама зимой ходила в лес за дровами, так как дров для отопления у нас не было. Зимой в лесу собирать дрова очень тяжело: мороз, снег глубокий… Мама приносила домой какие-то пеньки, которые выкорчевывала в лесу. Дома эти пеньки разрубала на кусочки, чтобы можно сунуть в топку. Был в лесу и валежник, сухие ветки, но из-под снега их было трудно доставать. Возвращалась мама из леса поздно и очень уставала. В нашей квартире, размером с комнату у деда с бабкой в деревне, было три окна, через которые постоянно дуло. Слева от входа была сооружена топка с плитой и кирпичным дымоходом, у которого можно было греться. Управлялась с топкой мама, я со спичками дела не имел. У правой стены стоял стол и кровать, а у противоположной от входа стены под окном стоял сундук. Он был вместо шкафа и шифоньера. Было у нас и два стула, да и те, вероятно, были временно позаимствованы в библиотеке, так как на них виднелись какие-то номера. Это была вся наша мебель. Потом появилась, сплетенная из прутьев этажерка, на которой впоследствии прижились детские книги, а с 1957 года «Капитал» Карла Маркса, привезенный из деревни от деда.

       Когда мама наготовила дров, то начинала растапливать плиту. Для разжигания было несколько поленьев, которые сушились на плите со вчерашнего вечера. Эти поленья были сухие, их мама щипала на лучины, чтобы разжигать топку. Дрова, принесенные из леса, были сырые и долго не разгорались, чадили. Когда появлялось пламя, я отогревал на плите руки и согревался сам.

       Дрова в топке разгорались, и мама ставила на плиту чайник с водой и кастрюльку, в которой варили картошку. Хлеб в доме за день замерзал, как и ведро с водой, и их ставили на плиту отогревать. Ели суп-сливнуху и вареную картошку. Иногда мама жарила картошку на воде, добавляя в конце постного масла для вкусноты. Так мы питались зимой в новой квартире, если меня не отправляли в деревню к деду с бабкой.

       Посреди квартиры в полу две доски были не прибиты, и в подполье оказалось место, где мы впоследствии хранили картошку, которую привозили из деревни. Коридор, сделанный из деревянных дощечек, был холодный. В нем было много дырок-щелей, в которых я находил письма-треугольники. Кто и когда опускал эти письма в щели, я не знал, но отдавал маме. Сколько времени было этим письмам – неизвестно.

       За лето нам привозили дрова. Мама их пилила и колола сама. Я помогал пилить и таскал дрова в коридор, где мы их складывали вдоль стен в поленицы, чтобы зимой были сухие дрова.

       В квартире зимой самой теплой была стена от соседей. Потому, что они топили зимой постоянно, и стена прогревалась. Около этой стены стояла наша кровать.

       Радио у нас не было, света электрического тоже не было. Вечером сидели с керосиновой лампой. Был у нас еще один нагревательный прибор – керосинка. Свету она не давала, коптила, но можно было разогреть или сварить что-нибудь. Зимой экономили керосин – варили на плите. Летом керосинку выносили в коридор и готовили там, так как от нее было много копоти.

       Когда я спускался в подпол, то можно было слышать, как разговаривают соседи и работает радио. От соседского подпола нас разделял только плетень. Был у соседей погреб, а где они хранили картошку, я не знал. За плетнем с их стороны можно было различить только тыквы, которые соседи на зиму опускали в подпол.

       Когда умер Сталин, я опускался в подпол и передавал маме сообщения, услышанные по радио, о состоянии его здоровья и о его смерти. Мама сидела у стены и слушала, прислонив ухо к стене, но ей слышно было плохо.

       Летом во время дождей в квартире с потолка текло в двух или трех местах, и мы подставляли чашки, кастрюльки, тазик, чтобы вода не растекалась по полу или не попадала на постель. Мама говорила, что крыша худая. Я долгое время не понимал, как железная крыша может быть худой. У деда в деревне крыша была из старой соломы и не протекала, а у нас железная и пропускает воду.

       Однажды летом мне подарили яблоко. Оно было очень красивое. Я решил его не есть, а посадить, чтобы у меня было много яблок. Я выкопал ямку в конце огорода, положил туда яблоко и закопал. Каждый день я ходил с кружкой и поливал ямку, ждал, когда появится росток. Проходивший мимо дяденька, а мимо нашего дома была тропинка, спросил, что я делаю. Во всех подробностях я рассказал о своем эксперименте. Дяденька посмеялся и посоветовал откопать яблоко и съесть его, а посадить семечки от яблока. Я так и сделал. Когда появились ростки, я очень обрадовался, но мои ростки съели козы, которых выгоняли в стадо рядом с нашим огородом. Так окончились мои занятия садоводством.


       12) ОДИН ДОМА

       Когда я был еще маленьким, то меня часто оставляли одного дома. Мама работала допоздна, а меня забирали из садика еще засветло. Мама приводила меня домой, а сама уходила. Так один дома я оставался иногда и в выходные дни. Меня запирали на замок, и, пока не стемнело, я играл на полу, листал книжки. Игрушек было мало, а что и были, то самодельные (сшитые из тряпок и раскрашенные куклы, спичечные коробки).

       Зимой дома было плохо. Вечерами я в одежде, в холодной квартире сидел у окна и поджидал, когда мама придет из леса с дровами или вернется с работы, а работала она до 10 часов вечера. Если было совсем холодно, я забирался в постель, сворачивался клубочком и засыпал. Было очень страшно сидеть одному в темной комнате (спичками мне пользоваться не разрешали). Где-то шуршала мышка, гоняя по полу сухарик. Я садился на стул и подбирал ноги, чтобы она не достала. Вообще-то я мышей не боялся, но неприятно, когда по тебе кто-то ползет. А вот сверчка в нашей квартире не было, не то, что в деревне у деда. Кроме мышей – никакой живности.

       Сидя у окна, я часто давал реву: от тоски, одиночества и страха. Утешить меня было некому, и я иногда засыпал на стуле. Потом уже просыпался в постели. Когда становилось теплее на улице, я радовался. С наступлением лета темнело поздно и ожидание у окна не было таким томительным, да и в квартире было тепло.

       За стенкой в соседней квартире жил Славка, мой сверстник. Мама не разрешала мне с ним дружить. Был избалован, часто проказничал, и его пороли за это. За стенкой часто раздавались вопли и плач Славки. Но через некоторое время он уже веселый бегал по улице.

       Так сложилось, что мы с ним не дружили. Просто встречались как соседи, играли иногда вместе, но взаимной привязанности друг к другу не ощущали. Славка с раннего детства был шкодником, ябедой и трусом. Но и в то далекое время он меня иногда выручал. Когда на выходные меня запирали дома одного, Славка стучался в окно, а я просил его, чтобы он меня открыл. Он открывал замок ключом, который оставляла мама в условном месте, и мы играли вместе. Иногда он открывал меня даже тогда, когда я не желал выходить на улицу. Про то, что имеется возможность проникнуть в нашу квартиру через подполье, я ему не рассказывал, а то он лазал бы ко мне в любое время.

       Зимой и весной скрывать мои походы на улицу было очень трудно. Варежки и одежда были в снегу и до прихода мамы, конечно не высыхали. Мама сердилась, ругалась, перепрятывала ключ, но Славка все равно находил и выпускал меня на улицу. Когда ключ не находился, он открывал замок гвоздиком.


       
       13) ДЕТСКИЙ САДИК.

       Из яслей меня перевели в детский садик, так как я мог передвигаться самостоятельно и управлялся ложкой во время еды. В садике было три группы: младшая, средняя и старшая. Я, конечно, воспитывался во всех трех по порядку.

       Библиотека, в которой работала моя мама, теперь была рядом с садиком. Из садика меня забирали кроме мамы кто-нибудь из знакомых и вели в библиотеку, где я приобщался к литературе.

       Я очень любил ходить в детский садик и собирался с удовольствием. В садике было очень много игрушек. Я просил, чтобы меня приводили в группу пораньше, чтобы захватить любимые игрушки и поиграть в них до прихода детей. С приходом моих сверстников приходилось отдавать часть игрушек, а то и все, в которые я играл. Я не сильно переживал, брал книжки и разглядывал картинки. К книгам я относился очень бережно. Из садика меня забирали самого последнего. Я не уходил из группы: убирал и расставлял все разбросанные игрушки. Иногда меня приходилось подолгу ждать, пока я не наведу порядок. Своих игрушек у меня было мало, поэтому я бережно относился ко всем детсадовским игрушкам.

       Любил я, когда нас выводили на прогулку. Водили нас в сад рядом с бывшим барским домом. Он так и назывался – барский сад. В доме жил барин – богатый человек, на которого все работали. Он уехал, а его дом заняли всякие организации. По разговорам взрослых там помещался райком. Что это такое я не знал, но в большом зале барского дома на Новый год ставили елку, куда меня приводили.

       Барин, вероятно, был очень хороший человек. У него около дома стояла огромная елка, но ее никогда не наряжали игрушками. Может быть, давным-давно, когда в доме жил барин, елку наряжали для всех детей. Рядом с домом был сад, росло много кустарников сирени, в которой мы – детсадники, часто бродили так, что нас приходилось искать. Кроме сирени были яблони и груши, на которые мы могли лазить только под присмотром воспитательниц. Рядом с домом росла акация, на которой было много свистулек-стручков. В барском саду нам очень нравилось, много зелени, различных цветов, но ходить туда было сравнительно далеко. Зато я узнал, что мой дом был недалеко от барского сада. Уже став взрослей, я ходил туда играть самостоятельно.

       Еще нас водили из садика гулять и играть за речку. Там в одном месте росли посадки, и было большое дерево с низко наклоненной над землей веткой. Мы лазили по дереву, бродили по посадам, но в жару там было плохо – мало тени.

       Водили нас и в третье место. Под железнодорожным мостом была дорога, по которой мы проходили на поляну около леса. Там было много деревьев, посадки, трава и даже песок под кустами. Для игр самое подходящее место. Один недостаток: в том лесу было много комаров, так как рядом были озера и болота.

       Купаться на реку на не водили, видимо был глубоко и течение сильное, а плавать из детсадников никто не умел.

       Обычно перед прогулками собирались около двери в коридоре детсада парами. Вначале одна группа, потом – вторая. Младшая группа обычно играла во дворе детсада, где были песочницы, а вдоль забора росли посадки – акации-свистульки. Около двери я любил занимать первые ряды. Приятно, когда тебе командуют во время передвижения: поверните сюда, поверните туда, направо, налево, остановитесь, дождемся отставших детей.

       В садике я был вежливым. В туалетной комнате постоянно усаживал на горшки маленьких и уступал горшок девочкам. В результате иногда получалось, что до горшка я не добирался, и мои штаны приходилось сушить. Но это было в младшей группе.

       Нравилось мне в садике наряжать елку перед Новым Годом. Красавицу – елку приносили в группу. От нее очень хорошо пахло. Ее закрепляли на полу, а наряжали после «тихого» часа (это, когда спят). Воспитательница после полдника выносила игрушки, а те ребята, которые оставались в садике и их еще не разобрали родители, помогали наряжать елку игрушками. Мне доставалось всегда, так как я уходил из садика в числе последних. Игрушки были в коробке: шары, бусы, разные рыбки, звери, клоуны. Шишки, завернутые в блестящую бумагу. Некоторые игрушки мы делали сами: вырезали из бумаги снежинки, флажки, человечков…

       Утром все смотрели на наряженную елку, которая была очень красивая. Я ходил и щупал те игрушки, которые вчера своими руками повесил на елку. Потом был утренник, на котором выступали все, кто захочет. Обычно рассказывали стихотворение. Дед Мороз раздавал подарки, а мы прыгали, скакали вокруг елки. Я почему-то всегда был зайчиком. Дед Морозом наряжались Мария Ивановна, наша заведующая, или воспитательница Клавдия Никитична. Снегурочку выбирали иногда из детсадников, из старшей группы. Бывали снегурочки и более пожилого возраста – те, которые вышли из стен детского сада года два или больше назад. Снежинками, лисами и снегурочками наряжались почти все девчонки-детсадницы. Мальчишки были медведями, волками, зайцами, клоунами. Иногда кто-нибудь нарядится слоном или ежом. Тогда слону оторвут хобот, а ежу все иголки подергают.

       О садике у меня остались самые лучшие воспоминания.


       14) БРАТ РОДИЛСЯ

       Однажды весной меня «выдернули» из садика днем. До этого я ночевал у тети Клавы, которая работала вместе с мамой. Мне объяснили, что мама в больнице. Привели меня из садика в библиотеку, где тетеньки сказали, что у меня родился брат. Брата или сестру я хотел давно, чтобы ухаживать за маленьким, защищать его. Мы дождались машину, которая отвезла нас в больницу, где дети рождаются. Ехали втроем в кабине: шофер, тетя Клава и я у нее на коленях.

       В больнице я увидел маму. Она вынесла какой-то сверток и показала мне. В свертке в пеленках был маленький человечек – мой брат. Был он сморщенный, красненький. Я спросил маму, будет ли он красивей? Она засмеялась и ответила, что через несколько дней он будет хорошеньким.

       Потом мама пришла из больницы домой. Брата назвали Валерой. Мы его купали в тазу, он пищал и плакал. Я пытался его успокоить, но он ничего еще не понимал и орал. Я испугался и тоже расплакался. Я подумал, что его теперь никак не успокоить. Мама дала ему грудь, и он замолчал, зачмокал губами. С каждым днем он мне нравился все больше.

       Мне теперь доставалось меньше ласки от мамы, приходилось с эти мириться. Валера был послушным ребенком и очень ко мне привязался. Когда мы оставались одни вдвоем, я играл с ним, наизусть рассказывал содержание детских книжек. Если он начинал плакать, то я совал ему в рот соску и укачивал его.


       15) Я ЧИТАЮ


       Читать я научился до школа. Частые посещения библиотеки, рассматривание газет и журналов дали толчок. Мои первые книжки, которые я выучил наизусть и прочитал по буквам самостоятельно: «Теремок», «Колобок», «Рукавичка». Буквы крупные, красивые картинки. По этим книгам познал я азбуку. Потом читал заголовки в газетах, журналах.

 Узнав о том, что я научился читать, тетеньки из детской библиотеки записали меня в читатели. Я брал книги, но за них не расписывался, так как не умел еще писать. Читал я много. Детские книжки читал брату, который еще мало понимал, но внимательно прислушивался к моему монотонному бормотанию и иногда засыпал. Я радовался, что могу приучить Валеру к моему голосу, а он сможет спокойно засыпать. Когда я шел по улице, то читал вывески: «Почта», «Столовая», «Магазин», «Библиотека».