Society

Преодолев первый приступ брезгливости, я все-таки поднимаюсь по лестнице, подсвечивая фонариком замерзшие лужи мочи на ступеньках. Стены в несколько слоев покрыты различными надписями, в несколько же слоев закрашенными. В основном призывы к спасению России, очищению нации и кресты. Плинтус покрыт какой-то темно-коричневой и липкой на вид жидкостью.
Преодолев два пролёта, я выхожу в огромный темный зал. Когда-то во всю стену здесь было окно, но его неоднократно разбивали, и постепенно оно затянулось металлическими и фанерными листами. Кое-где металл был отогнут и в зал попадало немного света. Белыми, клинообразными наносами лежал снег на полу. Здесь так же воняло человеческими экскрементами.
Я знал, что отсюда мне следует повернуть налево и, пройдя по некогда застекленной, а теперь просто превратившейся в мост, галерее, попасть в корпус бывшего НИИ, превратившегося сейчас в огромное общежитие для гастарбайтеров. Первая пациентка ждала меня на втором этаже. После моста я понял, что здесь уже начиналась их территория. Пол в коридоре по-прежнему был грязен, но это была жилая грязь, а не дерьмо, как в главном корпусе. Сюда наци не добирались. Боялись.
Из второй двери на меня вылезло как будто немытое, но такое уже навсегда, женское лицо. Я сделал вид, что не заметил его, и лицо спокойно спряталось. Коридор на самом деле был наклонным и медленно, всею своею длинною, он поднимался вверх, скрывая под собой то, что когда-то было гордостью этого института, а после превратилось просто в очередную титаническую, но бесполезную машину. Еще несколько раз на меня высовывались разные лица, иногда детские, но я не обращал на них внимания. Теперь коридор медленно заворачивал и становился горизонтальным. По теплому духу и суетящимся здесь женщинам было ясно, что недалеко кухня.
- Доктор! - крикнул кто-то в лабиринт, начинающийся за поворотом.
- Вы доктор? - на всякий случай ее кто-то спросил меня.
- Доктор-доктор, - ответил за меня еще кто-то.
- Вам Марта нужна? - подошла ко мне женщина.
- Вероятнее всего, - наконец-то получил слово я.
В коридоре появилась Марта. Она меня не узнала что ли?!
Женщина в грязном халате и грязном переднике повела меня через лабиринт переходов и практически не освещенных коридорчиков. Иногда из-за углов на нас выскакивали играющие дети, но все они получали короткую команду от моего проводника и исчезали. Наконец-то мы открыли одну из дверей и, отодвинув занавеску, зашли в комнатку.
Вся она была устлана различной пестрости тряпьем. Тряпье покрывало старые облезшие стулья, тряпье пыталось скрыть продавленную лежанку, тряпье отгораживала собой угол. В этом тряпье копошились дети разного возраста. Женщина крикнула на них, и все они выбежали в коридор.
- Я бы попросил дверь запереть, чтобы дети не входили.
- Да, - коротко ответила женщина.
- Где пациентка?
- Вот.
- Всё приготовили?
- Да-да. Всё есть. Иди сюда!
Из угла вынырнула женщина на вид лет сорока, но я знал, что от силы ей тридцать. Она задрала платье и легла поперек кровати. Я разделся, достал из сумки перчатки, попросил маленькую табуреточку и сел перед ней.
Вагина её была безобразно растянута, напоминая нижнюю часть выпотрошенной курицы. Это с ней сделали неоднократные роды, и следующие я должен был сейчас предотвратить. Я смотрел её.
- Срок знаете?
- Большой.
- Дык, вижу! Что ж бы запустили?! Я теперь уже не могу. Тут молиться.
Женщины переглянулись. Я молчал, зная, что в этом взгляде сейчас осуществляется спор и сговор. Сговорились.
- Давайте стимулировать.
- Но я никакой ответственности не несу. Это нужно в больнице, под наблюдением.
- Ясно. Давайте.
У меня были все препараты на этот случай. Еще ни разу не приходилось ими пользоваться, но я знал, что с их безалаберностью это рано или поздно случится.
- Я сейчас сделаю укол и уйду. Вы меня не знаете и не видели. Вот вам ампула - если будет кровотечение, тогда вколите. Есть кому?
- Есть.
- Если и после этого не уймется, то тогда только скорую.
- Ясно.
- Постелите клеенку, позовите кого-нибудь из женщин. Её нужно будет держать.
- Хорошо.
Сама пациентка встала и начала искать в куче тряпье клеенку. Нашла грязную, пожелтевшую, пережившую не одно поколение детей.
- Подойдет?
- Мне всё равно… Это чтоб вам матрас не испортить.
Она собрала постельное белье и положила клеенку на голый матрас. К этому времени пришла еще одна женщина.
- Ложись, - скомандовал я.
Она легла на клеенку.
- Ноги раздвигай.
- Туда?
- Да.
И я сделал укол. Потом снял перчатки, молча оделся и со своей проводницей вышел в коридор.
- Это будет пять тысяч.
- Пять?!
- Я предупреждал.
- Хорошо.
Она вернулась в комнату и через секунду показалась с деньгами. Все она знала, только думала выторговать для себя больше.
- А долго ей ждать?
- Ну, плод должен погибнуть где-то через час, а там уже от нее зависит. Она уже не один раз рожала, так что справится.
- Не, не первый…
- Остальные не такие запущенные?
- Нет. Девочки.
- Заем мы ваших девочек! Ведите.
И мы снова пошли, погружаясь в человеческую вонь, выныривая иногда в освещенные расширения коридора, минуя парящие кухни и останавливая за головы бегающих грязных детей.
- Стойте тут.
И она оставила меня в единственной попавшейся нам за все время путешествия комнате с окном. Я подошел к стеклу, но оно было так толсто покрыто инеем, что я ничего не смог разглядеть, а ориентироваться я уже давно перестал, и не мог сказать даже выходит это окно на улицу или во внутренний двор. Я присел на подоконник.
От комнаты в трех направлениях расходились коридоры, кишащие черными, как насекомые, людьми. Некоторые из них, переходя из одного коридора в другой, оглядывались на меня. Некоторые останавливались и пристально смотрели. Я уже привык не реагировать на эти взгляды.
- Ты кто? - спросил меня только однажды какой-то мужчина, и ответ "Доктор" его вполне удовлетворил.
Женщины, которых я оперировал, делали вид, что не узнают меня, те, с которыми мне еще не довелось познакомиться в таком контексте, предпочитали бы не знать о моем существовании вообще. Но я был. И они об этом знали. Раз в неделю я приходил в это огромное здание, напоминающее кишащий жизнью муравейник и после моих визитов в многослойных свертках в мусорный бак летели неродившиеся детеныши этих недолюдей. Иногда, наверное, умирали и сами женщины, но мне об этом не рассказывали, потому что я для них был убийцей, но на количество заказов это не влияло, потому что они тоже были лицемерами. Ведь, если по закону, я ничего запрещенного не делал. У меня был диплом, а об условиях, в которых должна проводится операция, закон ничего не говорит.
- Идем, - вернулся мой проводник.
И снова мы зашли в комнатку, и снова женщина легла поперек кровати, и снова я подсел к ней на маленьком стульчике. Эта была моложе.
- Дети есть?
- Нет.
- Так что ж вы делаете?!
- Она не от нашего.
- Да какая разница! У нее же потом вообще детей может не быть.
- Нет, нельзя. Ее никто такой не возьмет.
Я посмотрел на лицо. Округлости юности давно с него спали, и оно стало стремительно меняться, готовясь принять то лишенное возраста выражение, что типично для женщин, живущих здесь.
- Ваше дело. Готовьте всё. И нужны будут два мужчины.
- Зачем?
- Она молодая. Будет ногами дрыгать. Нужно держать.
Мой проводник молча вышла из комнаты. Вернулась она с ведром воды и двумя женщинами. Эти удержат. Эти не дрогнут.
Я вымыл руки, разложил на табуретке инструменты, сделал укол успокоительного, подождал несколько минут и дал команду держать ей ноги.
Я еще не успел расширить шейку матки, как она разразилось нечеловеческим криком. Хотя боль должна быть еще не очень сильной.
- Дайте ей в рот полотенце, - четко скомандовал я.
Жгутом скрутили полотенце, завязали на затылке и я продолжил. Как ни странно, она практически не дергалась, а только надрывно мычала в свой кляп. "Не от нашего" - да, этот ребенок был бы проклят. Не один нормальный (по их мнению) мужчина не взял бы такую женщину. Для них он уже был чужим. И для нас он тоже был бы чужим. Вряд ли ей удастся вообще выйти замуж. Этого ей точно не забудут.
Для них он уже чужой. Странно, что об этом не думаю русские девушки, которые выходят замуж за турков. Они не понимают, что даже в свободной Турции они обречены плодить второсортных людишек, которые никогда не будут до конца приняты тем обществом. Там, в отличие от Европы, экзотику так не ценят. Там любят трахать белых женщин, но не мыслят, чтобы эта женщина родила наследника. А чем мы отличаемся от этих животных, если наши женщины отказываются понимать, что они для восточных настоящих мужчин только легкодоступный секс? Секс, какого у него никогда не было бы с приличной восточной девушкой.
Крови было немного. Тысячи на четыре. Проводник без торга вынесла из комнаты эту сумму. Я знал, что деньги она собирает заранее, но почему-то она стеснялась доставать их при мне.
Мы снова погрузились в темные пропаренные дыханием переходы. Путь стал мне казаться знакомым, да к тому же мы всё время спускались вниз.
- Эй! Мы что, всё уже?
- Да.
- Так еще же две было?
- Там нельзя. Там мужья остались и сторожат.
И такое здесь бывало. Именно для таких случаев я купил пневматический пистолет. Ради неосознанных, но принятых беззаговорочно, убеждений они готовы были тонуть в нищете и топить в ней своих детей и жен.

После душных коридоров и вонючей зассанной лестницы уличный воздух показался мне неимоверно чистым. По аллейке, ведшей к бывшей проходной, навстречу мне шли несколько школьников. Их родители купили прописку и смогли отправить детей в школу. На секунду мне стало радостно от того, что они приняли нашу систему, но тут же я почувствовал горечь от осознания того, что нашу систему они не примут до конца никогда. Они постепенно получат гражданство, будут водить детей в наши школы, их женщины станут делать аборты в наших больницах, но мы всё равно останемся врагами. Потому что человек не может жить без врагов.