Глава 7 41-й век до нашей эры

       41-й ВЕК ДО НАШЕЙ ЭРЫ


       Хотя грандиозный периметр каменной стены, окружавшей музей, просматривался отчётливо и до мелочей, сами строения, внутри музея, были скрыты от глаз зависшей прямо над ним густой фиолетовой облачностью. Иллюзия кажущейся близости цели своего путешествия стала понятна путнику позже, когда он в течение вот уже нескольких дней изнуряющее медленно, но неуклонно к ней приближался, и единственным утешением в этом нескончаемом движении было то, что почва под ногами становилась всё твёрже, а горячий песок пустыни, в каком-то определённом месте, повинуясь неведомой силе, вдруг резко обрывался, образовав, таким образом, необъяснимую границу своих владений. Близился ещё один вечер, и к радости странника, на его пути всё чаще стали появляться крохотные островки сочно-зелёного оазиса, трава под ногами, чем дальше, тем больше, расстилалась густеющим, с каждым шагом, ковром, и напитанный речной влагой свежий, порывистый ветер, наполнял закатную тишину наступающего вечера сказочной умиротворённостью и приглашающей в свои объятия загадочностью.
       Солнце клонилось к закату. В обилие растущие вокруг кокосовые пальмы позволили путнику утолить и голод, признаки которого за несколько дней пути напоминали о себе всё более настойчиво, и жажду, уже становившуюся нестерпимой. Караван, в дикой игре причудливого пространства непредсказуемой стихии, был безвозвратно утерян, а вместе с ним – провиант и несколько серебряных кувшинов с водой. Сам путешественник, по прихоти той же природной аномалии, оказался точно в том месте, откуда начиналось его неожиданное, жуткое и бесконечное падение в бездну.
       Быстро темнело. В торжественной тишине наступающей ночи, до слуха путника донеслось отдалённое, весёлое журчание родника. Идя на звук, он обнаружил источник, выбивающийся пульсирующим ключом из-под мощных корней упирающегося в небесный свод тысячелетнего дерева. Обхватить руками ствол этого дерева не просто было невозможно, его не сразу можно было обойти кругом – настолько оно было огромно. Более подходящего места для привала и ночлега вряд ли стоило желать, и он, припав к студёному ключу, долго и неторопливо пил живительную влагу щедрого источника. Вода имела особый, непередаваемый вкус, и когда он, напившись вволю, омыл ею пылающее лицо, на него снизошёл глубокий покой, и внутреннее нетерпение, волнами прибоя поднимающееся из глубин подсознания, наконец, отхлынуло от его сердца и уступило место ощущению гармонии окружающего мира и своего, в этом мире, присутствия.
       С настоящим блаженством уставшего от многокилометрового путешествия пилигрима, он растянулся под деревом на мягком, густом и сочном травянистом покрове почвы. От земли шёл дурманящий и круживший голову запах. Спать не хотелось. Сквозь шелестящую листву гостеприимного дерева, крона которого закрывала собою полнеба, мерцали, перешёптываясь, звёзды. Переливчато и жизнерадостно журчал подземной водой источник.
     «Так, стоп… Что же я там видел? Музей… Музей десяти источников… Источников чего? Я шёл к нему, к этому загадочному Музею, много дней. Но я не могу в точности сказать, сколько именно. Почему мне ясен маршрут, почему я так уверенно двигаюсь и знаю, в каком направлении идти? Мне знакомы древние языки, я легко прочёл и понял странные письмена… Кто я? Знаю ли я своё имя? Откуда я пришёл? Что я должен узнать? И что мне за дело до этих источников?»
     «Источники… Десять источников… Там, там, в этом древнем музее таится разгадка и, должно быть, собрана вся мудрость тысячелетий. Но кто я такой, что бы совладать с этой мудростью, или даже приблизиться к ней? О чём–то я уже догадываюсь, нет, я уже твёрдо знаю, что одним из таких источников является ВОДА. Именно, вода, как высшее космическое благо, дарованное необъятной вселенной одной, затерянной в её недрах, крошечной планете. Но эта вода не была бы той водой, к которой мы привыкли, если бы не счастливое сочетание орбит окружающих Солнце планет, и если бы не оптимально кем-то выверенное расстояние до светила нашей, богатой водой, планеты. Какой планеты? Земли… Ну конечно, ведь счастливая планета – это наша Земля».
     « Так, слава Богу! По крайней мере, я знаю, что я – на Земле. Я – житель Земли. Я – человек… Какое сейчас время? Какой год? И где моя страна и мой народ? И кто – мой народ?»
       Внезапно до путника донёсся далёкий шум неуклонно приближающихся голосов.
Несколько человек, освещая себе дорогу факелами, шли прямо на него. Они негромко переговаривались между собой на одном из древнеаккадских наречий. В том, что это было именно древнеаккадское наречие, сомнений у него не вызывало, как уже и не удивляло то, что он почему-то понимает древний язык и может вот так, уверенно, классифицировать его, как язык, относящийся к группе языков загадочной шумерской цивилизации. Он спокойно поднялся и сделал несколько шагов навстречу своим гостям, попутно отметив про себя, что одежда его, оказывается, ничем не отличалась от их одежды. Та же белая ткань волнами ниспадала до земли с их плеч, оставляя открытыми, до локтей, руки. На головах у всей процессии красовались хитро переплетённые красно-бело-голубым жгутом повязки, ноги удобно были обуты в лёгкие сандалии.
- Мир тебе, странник, – Приветствовал его высокий, двухметрового роста, голубоглазый незнакомец,
- Милостью всемогущего Энлиля ты оказался перед нашим городом, сотворённым богами и во имя богов. - Иссиня чёрная, с маслянистым отливом, завитая мелкими колечками борода исполина, шёлковистым, волнующимся на ночном ветру покрывалом, сбегала на могучую грудь. Свет факелов, дрожащих от движения воздуха, выхватывал из чёрного бархата ночи разные фрагменты окружающего пейзажа и отражался от смуглой и гладкой кожи пришедших.
- Мир и вам, добрые люди, - почтительно, с наклоном головы, ответствовал он.
- Позволь узнать, как твоё имя?
- Иллианнук, - не задумываясь ни на мгновение, представился путник. «Вот, оказывается, как меня зовут», - отметил он про себя. Из груди его вырвался вздох облегчения.
- Верховный жрец нашего города, сын великого бога Ану, зная о твоём, Иллианнук, приближении и желая выразить своё покровительство и благосклонность, отправил нас, его верных подданных, навстречу тебе. Вместо ночлега у этого благословенного и целебного источника, наш повелитель предлагает тебе, чужеземец, своё гостеприимство и даже выражает готовность допустить тебя для кратковременной беседы с ним. А это, странник, великая милость и самая большая удача, которая может быть дарована смертному.
- Я преисполнен благодарности к великому жрецу и к вам, его подданным и с радостным и лёгким сердцем принимаю ваше приглашение. Могу ли я узнать, как его имя?
Посланцы верховного жреца в некотором замешательстве переглянулись друг с другом. Объясняя их нерешительность тем, что его просто не поняли, он добавил:
- Имя вашего повелителя…
- Нельзя произносить это имя вслух, странник. Но ты можешь называть его Сын Великого Бога Ану.
- Хорошо, я готов следовать за вами.
- Ведомый божьей милостью ты, странник, правильно угадал направление. Здесь, за этим древним деревом, есть короткий и быстрый проход к главным воротам святого города.
Великан пригласил всю процессию следовать за собой и, обогнув дерево, вошёл, казалось, прямо в него. Остальные, в том числе и чужестранец, безо всяких колебаний, последовали за ним.
       Затем наступил кратковременный, почти мгновенный, провал в пространстве, где, не ощущая собственного веса, они были втянуты в неторопливое вращение фосфоресцирующей фиолетовой воронки. Мягко вынырнув из неё, вся группа, в полном составе, оказалась перед переливающимися красками радуги главными воротами священного города. Надпись над воротами, подрагивая изумрудной морской рябью, висела прямо в воздухе. Несмотря на опустившуюся ночь, периметр города купался в солнечном свете. Откуда исходил свет, было непонятно. Город светился сам, изнутри, и эта фантастическая картина сияющего города и звёздного неба над ним совершенно не удивляла проделавшего многодневный путь странника. Ворота не распахнулись, не раздвинулись перед подошедшими, нет, просто на их пути образовался арочной формы просвет, открывающий вход в загадочный город. И Иллианнук, охваченный переполняющими его сердце противоречивыми чувствами, шагнул в него первым, мимо почтительно расступившихся перед ним сопровождающих.
       Город был великолепен и необъятен! Повсюду возвышались постройки разных эпох, разных цивилизаций, разных времён и народов. Огромные площади были наводнены прекраснолицыми горожанами. Женщины неземной красоты приветливо улыбались Иллианнуку, атлетически сложенные и не менее прекрасные мужчины салютовали в его честь поднятием правой руки. Журчали живительной влагой во множестве разбросанные, но симметрично относительно общей геометрии пространства расположенные, фонтаны.
       Первым строением на пути процессии было снежно-белое здание, искусно облицованное разноцветным мрамором. Высоченное, в тысячу ступеней, крыльцо, приглашало ко входу сооружения, на фронтоне которого, уже знакомым Иллианнуку образом, пламенела зависшая в воздухе надпись: «Полная библиотека клинописи». Ниже шла надпись меньшего размера: «Источник постижения». Горящим взглядом впившись в манящие к себе надписи, Иллианнук замедлил шаги и с немым вопросом обернулся в сторону великана. Тот отрицательно качнул головой.
- У нас мало времени, странник. Если угодно будет богам и если тебе будет отпущено столько лет жизни, что их хватит, хотя бы для поверхностного ознакомления с великими тайнами и источниками жизни, значит, у тебя ещё будет возможность припасть к этим источникам. Сейчас нам надо идти… - Голос его звучал неторопливой напевностью и переливался колоритной, глубокой, вязкой и сочной густотой. Со вздохом нетерпения и сожаления, Иллианнук последовал за своим провожатым. Остальные члены свиты молча устремились за ними.
       Когда они обогнули здание библиотеки, в далёкой перспективе бесконечно простирающейся площади, взгляду Иллианнука открылась, во всём своём грандиозном и дерзком великолепии, упирающаяся в небесный свод знаменитая Вавилонская башня. Башня была целёхонькая, словно недавно отстроенная. У подножия башни угадывалось какое-то движение, но из-за большого расстояния, разделяющего их, Иллианнук так и не понял, какое именно. Несколько ближе к ним, на семи ярусах-террасах, пирамидами восходящими к небу, в хрустально-чистом шуме искусственных водопадов, благоухали зеленью и дразнили экзотическими плодами собранные со всего света деревья и кустарники висячих садов Семирамиды. Путник не удивлялся увиденному, воспринимая окружающее в соответствии со спокойной, неизвестно откуда взявшейся внутренней уверенностью, что именно это он и должен был увидеть. Однако же, внутреннее спокойствие его жило как бы отдельно, независимо от пылающего жадным костром, перебегающего с предмета на предмет, взгляда. А взгляд его теперь был прикован к ещё одному изумительному шедевру древнего зодчества. Он видел перед собой лучащиеся синевой ворота прекрасной богини Иштар. Жёлтая и синяя инкрустация стен, изображающая священных животных, источала мягкий и нежный свет. Иллианнук и его спутники шли по знаменитой дороге процессий, упирающейся в самые ворота богини. За воротами, справа от них, располагались уже описанные висячие сады. В душе у Иллианнука торжественным гимном звучала волшебная музыка. Или, может быть, звуки музыки были порождены, как и необъяснимый свет, самим загадочным городом, стенами древних построек, целительным воздухом и даже почвой под ногами?
       В дымчатой дали, подрагивая сполохами пустынных миражей, угадывались очертания величественных древнеегипетских пирамид. Они располагались на значительном отдалении от остальных построек, стояли особняком, и их остроконечные вершины излучали переливающийся разнообразным спектром магический свет.
       Между тем путники приблизились к странному сооружению, чем-то напоминающему минарет, вершина которого терялась в гуще фиолетового неба. Великан жестом пригласил следовать за ним. В инкрустированном драгоценными камнями арочном входе, возникнув внезапно и из ниоткуда, их встретила неземной красоты женщина. Из одежды на ней была всего лишь невесомая, прозрачная накидка, не скрывающая, но оттеняющая прелести её прекрасного, смуглого тела. Многочисленные золотые украшения, в обрамлении драгоценных камней, чарующим перезвоном откликались на каждое её движение. С золотого пояса, ласковыми объятиями охватывающего хрупкую талию, к упругим и тяжёлым бёдрам спускались многочисленные, очень тонкие, бриллиантовые подвески. А ближнее расстояние от подрагивающего и чувственного пупка было едва прикрыто крохотным треугольным кусочком золотой ткани, удерживаемой на поясе почти неразличимыми для глаз золотыми нитями.
       Она окинула пришедших глубоким, гипнотизирующим и, вместе с тем, приветливым взглядом. Сопровождавшие Иллианнука остановились в почтительном поклоне. Сам же Иллианнук, при виде таинственной незнакомки, не мог отделаться от впечатления, что он где-то и когда-то, возможно, в ином мире, с ней уже встречался. У него было такое чувство, как-будто в некие незапамятные времена, о которых он не мог вспомнить, он любил эту женщину, и любил, кажется, взаимной любовью. Целая симфония противоречивых чувств охватила его сердце, а взгляд, устремлённый на женщину, горел восторгом, вопросом и восхищением. 
- Верховный жрец нашего благословенного города, сын великого бога Ану, ждёт тебя, странствующий Иллианнук, - обратилась к нему женщина. Голос её был необычайно мягок, приветлив и звучал оттенками ссыпающихся в бездонный ларец драгоценностей.
- Дальше ты пойдёшь со мной. – Она взяла его за руку, и по телу Иллианнука растеклась удушающая, горячая волна незнакомого прежде (или позабытого?) любовного ликования и сладострастного, хрустальной пеной закипающего, безумного предвкушения.
       Если Иллианнуку и доводилось когда-нибудь в прежней жизни испытывать счастливые мгновения от близости красивой женщины, даже если ему доводилось когда-нибудь любить и полагать себя счастливым, то только сейчас он понял по-настоящему, какой, на самом деле, должна была быть женщина его мечты, и на какую безумную, бездонную, всепоглощающую любовь и неукротимым пламенем пылающую страсть он был способен!
       Тело женщины источало флюиды неведомой прежде Иллианнуку неземной чувственности, с каждым мгновением его сердце наполнялось небесной, чистой и светлой восторженностью, и этот восторг, уже начинающий перерастать в неуправляемый экстаз, выедал его сердце целыми кусками, дразнил его, глумился над ним и готов был лишить рассудка. А ведь с момента, как он увидел её, прошло, должно быть, всего несколько мгновений!
       Иллианнук не шевелился. Он просто жадно вдыхал запах её тела. И вдруг, не в силах более совладать с собой, он стал надвигаться на неё. Ладонь свободной руки женщина нежным прикосновением мягко положила ему на грудь. Но это было прикосновение горящего факела к кровоточащей ране!
- Ты должен понимать, благословенный Иллианнук, что не всё в этом мире тебе дозволено. Мучимый посетившим тебя прекрасным чувством, ты вряд ли будешь способен выслушать и понять Великого жреца. Иллюзорная реальность, дарованная тебе свыше, может превратиться, по-настоящему, в пустую, ничего не значащую иллюзию, и твои беспрерывные душевные искания обретут, в итоге, вид скорбной, никому не нужной и никому не интересной затеи. Любовь, Иллианнук, – не всегда источник гармонии и просветления, а страсть, как правило, почти всегда источник безрассудства. Пусть умиротворение и покой снизойдут на твою страждущую душу! Ведь я – всего лишь твоё воображение.
       Через много веков, народом одной из ваших удивительных цивилизаций, будет придумана красивая сказка о юноше, художнике и скульпторе, Пигмалионе и о его прекрасном творении – статуи женщины, изготовленной Пигмалионом из слоновой кости. Юноша влюбится в свою статую, даст ей имя – Галатея и, терзаемый странной любовью, попросит богов даровать ей жизнь. Боги сжалятся над ним, оживят статую, и, к нескончаемой радости художника, ожившая Галатея станет, в итоге, его любимой и любящей женой.
       Когда-нибудь и я, наверное, смогу стать твоей Галатеей и подарить тебе то счастье, которое ты искал, и будешь, я знаю, искать всю свою жизнь. Одно могу сказать тебе точно: теперь и навсегда я буду с тобой, я буду твоей, в самые твои тяжёлые минуты я буду рядом и я всегда смогу помочь тебе. Я – это надрывно искомая тобой, на протяжении всей твоей жизни, истинная любовь, я – это твой напряжённый жизненный поиск, твоё, постоянно ускользающее философское осмысление мира, в котором ты живёшь, я стану для тебя твоей верховной сутью, смыслом, воздухом, небом, влагой и солнцем! Тебе суждено будет сделать меня царицей своей души, но этим самым, ты обречёшь себя на мученическую, на весь период своей жизни, душевную боль. Я всегда буду внутри тебя, стану твоим вторым «Я», в самых потаённых уголках своего сердца ты выстроишь для меня роскошный дворец, и только в его, ни для кого недоступных покоях, предугадывая и предчувствуя мою близость, ты будешь находить для себя утешение и обретать, постоянно стремящееся покинуть твоё сердце, спокойствие духа.
       Всё это она произносила с удивительной напевностью, её голос разносился жизнерадостным плеском весеннего ручья, а чёрные, влажные бархатные глаза были полны любви и мягкой печали.
       У Иллианнука остановилось дыхание, но, в то же время, не умещающееся в груди сердце, оглушало нарастающим грохотом высокогорного камнепада. Он уже не просто смотрел на эту божественную женщину, он пожирал её глазами, он растворялся в ней. Он пил её драгоценными каплями и мысленно припадал губами к каждому крохотному кусочку её тела.
- Нам пора, - тихо сказала она.
- Подожди, - хриплым, не повинующимся ему голосом, выдохнул несчастный влюблённый,
- Назови хоть своё имя!
- Иштариани, - опустив книзу глаза, едва слышно ответствовала девушка, и уже более решительно потянула его за собой.
- Иштариани, Иштариани, - зачарованно шептал Иллианнук. Нежно прикоснувшись ладонями к её лицу, он развернул её к себе и, смотря ей прямо в глаза, сказал то, о чём уже буквально кричало всё его тело и что пламенем выжигало его страдающее сердце:
- Иштариани, я люблю тебя… Ты слышишь? Я люблю тебя, люблю, как никогда никого не любил и, знаю точно, что так, как тебя, не полюблю уже никого и никогда! Я люблю тебя, Иштариани! Люблю! Люблю…
- Иллианнук, - с волнением в голосе отвечала девушка, - Ведь я тоже люблю тебя! Но вспомни, мы с тобой – в другом мире, а тебе предстоит ещё очень долгий путь, это будет путь познания и постижения, радости и разочарования, обретения и потерь. В том, другом мире. Но я всегда буду с тобой, я тебе уже обещала, я всегда буду в тебе! Идём же, у нас осталось совсем немного времени!
       Они не двигались, вернее, они никуда не шли. Они просто воспаряли кверху, повинуясь неведомой силе, увлекающей их к нескончаемой вершине минарета. Сочные, цветные сполохи и аккорды божественной музыки сопровождали их на этом пути. Затем – мягкая остановка, ноги, утопающие в глубоком ворсе необъятного, во всю ширину открывающегося зала, ковра, яркий, но мягкий свет, наполняющий помещение и застывший каменным изваянием силуэт Великого Жреца, молча поджидавшего прибывших.
       Иллианнук сделал несколько шагов по направлению к Великому Жрецу, но тут за его спиной что-то прошелестело, он невольно оглянулся и обнаружил, что Иштариани исчезла. С растерянным лицом, словно ища поддержки, он посмотрел прямо в полыхающие холодным пламенем глаза  загадочного существа,  которого здесь все почитали не иначе, как сына великого бога Ану.
- Видишь, Иллианнук, каким сильным чувством наградило тебя твоё многодневное и непростое путешествие! Догадываюсь, что даже созерцание великолепных построек, относящихся к разным историческим эпохам вашей цивилизации, не затронуло тебя настолько сильно, как знакомство с Иштариани. Таков человек. Не всякий. Но ты – таков…
       Голос жреца звучал космической бездной, торжественные ноты были его естественной составляющей, баритональная глубина казалась неисчерпаемой, но, в то же время, это был голос человека! Одеяние жреца состояло из ниспадающего до самого пола широкого, белоснежного плаща. Смуглая, красивая, словно высеченная из камня, совершенно седая голова, была открыта взору Иллианнука, и он, не в силах оторвать взгляда от его лица, ответил:
- Великий жрец, ты прав. Какое-то внутреннее знание вело меня к этому благословенному месту, но, что самое странное, я почему-то не удивлялся увиденному. Такое впечатление, что я был внутренне готов к чему-то подобному. Эта готовность заложена была во мне с незапамятных времён, времён, о которых я не имею никакого представления!
- Да, ты увидел то, что хотел увидеть. Или то, к чему неосознанно стремился. – Жрец некоторое время молча смотрел на Иллианнука. Затем продолжил:
-Выборочные тайны человеческих цивилизаций, сконцентрированные в этом месте, могут дать некоторое, правда, слабое представление о ваших свершениях. Сейчас от своего времени ты отстоишь более чем на шесть тысяч лет, что бы тебе стало понятно – это сорок первый век до вашей эры. Это время зарождения новых могучих цивилизаций, это новая заря человечества. Только имей в виду, что ваши, так называемые, древние египтяне, греки, римляне, индийцы, китайцы и так далее – это всего лишь малые и слабые дети гораздо более древних, могучих и развитых государств, это разбросанные по всему миру мелкие осколки некогда существовавшей великой, единой народности. Но так далеко проникнуть в свою историю вам не дано. Вы бессильны в разгадках тайн сравнительно молодого, но древнего для вас, Египта, для вас остаётся тёмным пятном тайна народов, населявших обе Америки и Индию, а что же тогда говорить о шумерах? Не странно ли, что непонятно откуда вдруг появившаяся народность, привнесла в мировую историю, то есть в вашу, последующую историю, такие основополагающие открытия, как изобретение колеса, шестидесятеричную систему счисления, разделила час на шестьдесят минут, изобрела первый в мире календарь, предложила людям первую в мире письменность в виде клинописи, одарила Землю оросительными каналами, а наблюдения за звёздами превратила в науку, то есть в астрономию? Всё это – мельчайшие крупицы чудом сохранённых знаний более древних народов, знаний, основную часть которых, каким-то образом, спасли шумеры. Другие частицы мудрости древних, в своё время, обнаружились в Египте, Индии, Китае и более поздних культурах. – Жрец глубоко и шумно вздохнул, свёл руки на груди, и по всему необъятному помещению пробежал лёгкий шелест его шевельнувшегося платья.
     Странный акустический эффект обнаруживался после любого сказанного Верховным жрецом слова. Как-будто два удалённых друг от друга на значительное расстояние источника звука одновременно изливали в пространство неторопливую, негромкую, и, вместе с тем, раскатистую и чистую речь жреца. Но Иллианнук, казалось, находился гораздо ближе к одному из источников звука. Второй располагался где-то очень и очень далеко. Поэтому каждое слово жреца он слышал как бы дважды. Жрец чеканил слова, и одна и та же фраза достигала слуха Иллианнука повторно, с равным интервалом. Несмотря на необъятность пустого зала, в котором они сейчас находились, эхо отсутствовало. Просто, был близкий и удалённый источник звука. И, что самое странное, было совершенно очевидно, что голос говорившего не исходил от него самого! Жрец просто шевелил губами, и речь его струилась из пространства. И вторая волна только что произнесённого слова после пустой и холодной паузы мягким шелестом накрывала собою волну первую.
- Я знаю, насколько долгие и непростые скитания твои предшествовали нашей встрече, - Голос загадочного жреца сокрушал царящую в этом прохладном зале тысячелетнюю тишину,
- Поэтому, раз уж ты здесь, раз уж ты нашёл дорогу ко мне, то теперь не торопись с тревожащими твоё беспокойное сердце и твой пылающий разум вопросами и не спеши выговорить всё накопившееся сразу. Уверяю тебя, что эта наша с тобой встреча окажется не последней. И не стоит торопить события! Видишь ли, в том мире, который ты теперь ненадолго оставил, несметное количество неподдающихся подсчёту различных случайностей и обстоятельств должны были в какое-то время образовать некий гармонический ряд. Ради этого твоего посещения. И в дальнейшем, хаотические, на первый взгляд, линии связи между этими случайностями и обстоятельствами, в итоге, однажды трансформируются в тот самый гармонический ряд, в строгую математическую многомерную кривую, описание которой возможно только недоступной пока для вас математикой и физикой космоса. Ведь вы находитесь в самом начале пути  к этим наукам. И путь этот окажется далеко  не простым, как правило - изнурительным и, по меркам человеческого летоисчисления, очень и очень  долгим. Так вот, именно в такие благоприятные мгновения перерастания хаоса в гармонию, для тебя и будет открываться доступ к Музею, а уж аудиенция с сыном великого бога Ану, - Тут жрец коротко усмехнулся, - Она тоже будет тебе обеспечена…
     Последовала короткая пауза, в течение которой Иллианнук собирался с мыслями.
- Следуя твоему предостерегающему совету, - Отвечал он,
- Я, несмотря на бурлящие внутри меня противоречивые чувства, постараюсь быть последовательным. Хотя, поверь мне, это не просто…
- Я это знаю.
- Позволь задать тебе первый и, может быть, главный вопрос…
- А ты уже успел расставить приоритеты собственного познания?
- Даже и не пытался. Но без ответа на этот вопрос остальные, быть может, окажутся лишёнными смысла.
- Спрашивай!
- Скажи мне, кто я? – Мёртвая тишина зависла в огромном зале. Иллианнук подался всем телом вперёд,
- Почему я здесь и откуда я пришёл? Почему я с лёгкостью читаю древние письмена, почему мне известны древние языки и о каком другом, но, в то же время, моём  мире ты постоянно… - Слова замерли на губах Иллианнука, потому что он заметил резко и нетерпеливо вскинутую вверх руку жреца.
- Я только что просил тебя не объединять в одно целое разные вопросы, и ты сам минуту назад, кажется, говорил о последовательности!
- Ну хорошо! Прости мне мою торопливость и несдержанность. Но мне кажется, что все эти вопросы вытекают один из другого, и они взаимосвязаны, а значит, последовательны…
- Ты так полагаешь? – Лёгкая усмешка коснулась кончиков губ каменного изваяния. Верховный жрец повёл головой в сторону и в то же мгновение позади него, прямо из воздуха, появилась роскошная, цвета слоновой кости, инкрустированная драгоценными вкраплениями, мраморная софа.  Сын великого бога Ану, зашелестев складками своего белоснежного плаща, опустился на неё. Почти сразу вслед за этим Иллианнук обнаружил рядом с собой вырезанное из дуба, испещрённое по всему контуру сложным орнаментом, со спинкой высотой в полтора человеческих роста, диковинное кресло. Царственным жестом Верховный жрец предложил своему собеседнику последовать его примеру. Иллианнук сел. А странный собеседник его продолжил:
- Между объяснениями «Кто ты?» и «Почему ты здесь?» на самом деле пролегает немалая дистанция. Вопрос «Кто ты?», действительно, загадочен и порой, как ни горько это признавать,  неразрешим на протяжении всей отпущенной человеку жизни. Вдобавок, он ещё и мучителен и способен доставить тяжкие и духовные, и физические страдания всерьёз страждущему истины. И я мог бы согласиться с тобой, что вопрос этот является основополагающим, но дело в том, что подбираться к нему следует крадучись, не с парадных ступеней священного храма познания и не с самонадеянного и бравого кавалерийского наскока. Тут следует продвигаться вперёд набравшись терпения, самыми отдалёнными задворками, захолустными, или даже нехожеными тропами, решая при этом вопросы самые, что ни на есть мелкие, самые, на первый взгляд, незначительные и второстепенные. Образно говоря, в понятных тебе измерениях, это сродни движению по спирали. И далеко не факт, что всегда – вверх. Смирение, кропотливый духовный труд, верность избранной цели – вот что является незаменимым арсеналом путешествующего по этой спирали. Заметь, я неспроста употребил слово «путешествующего», поскольку в этом определении заложен завуалированный, но весомый смысл. Свободный путешественник, если он хочет быть на самом деле свободным, не имеет морального права, прежде всего, перед самим собой, становиться апологетом какого либо одного направления, или течения, обозначенных кем-то из таких же бредущих и плывущих по дорогам и волнам  жизни, как единственно верных и правильных.  Нет! Он – свободный путешественник, и его маршрут, только его и его одного – единственный и неповторимый. Его задача – исследовательская, его удел – сопоставление. Сопоставление несметного количества протоптанных кем-то троп и разведанных водных путей и вымощенных кем-то магистралей и курсов с собственным, порой неуверенно подрагивающим вектором движения. Ты понимаешь меня? Сопоставление и осмысление. Опять сопоставление и вновь осмысление. Сопоставление, вопреки кажущемуся на определённом этапе истощению душевных усилий и иссушению родника собственных побуждений и осмысление, наперекор протестующему и обессиливающему разуму. И так – постоянно! Незаменимой союзницей на этом пути может быть только воля. А воля укрепляется верой. И если тебе, Иллианнук, повезёт на этом тяжком пути познания, то тогда, быть может, ты и подберёшься вплотную к вопросу, с которого начал. Правда, к тому времени ты можешь оказаться глубоким старцем, может быть, даже мудрым старцем, но к твоему удивлению, вроде бы безобидный вопрос «Кто ты?» будет ярко и торжествующе сиять своей неразрешённостью, причём сиять ослепительным блеском, гораздо ярче прежнего. И дразнящая его неразрешённость обернётся полыхающим солнечным огнём и беспощадно и безжалостно раскалит погребальное покрывало твоего смертного одра. И не будет тебе покоя до самой последней черты от этого невинного вопроса, но зато ты придёшь к твёрдому мнению, что вопрос этот является, оказывается,  не основополагающим, в чём ты был самонадеянно уверен, а венчающим пирамиду твоей жизни. И именно поэтому, мой юный скиталец, я отвечаю тебе: «Нет!» я не могу ответить на этот твой вопрос! Кажущаяся его простота – не более, чем обман слуха и восприятия. Но если ты сам, когда-нибудь, вдруг сможешь исчерпывающе ответить на него, что ж, тогда я склоню перед тобой в глубоком почтении свою голову и даже, может быть, предложу тебе занять моё место…
     Сын великого бога Ану говорил неторопливо и очень тихо, но каждое произнесённое им слово достигало слуха Иллианнука. Он жадно вслушивался, замерев в той же позе, в какой оказался, присев на самый краешек предложенного ему диковинного кресла.  Последовало продолжительное молчание. Иллианнук терпеливо ждал продолжения.
- Теперь о том, почему ты здесь? – Верховный жрец снова протяжно вздохнул.
-Этот вопрос попроще и я, пожалуй, смогу, или, во всяком случае, постараюсь на него ответить.   Говоря откровенно, ты мог бы попасть ко мне совершенно иным путём. Например, подземным ходом, или хотя бы свалившись с грозовой тучи. Но что поделать, если твоя романтическая натура предпочла обставить ожидаемую  тобой встречу соответствующими декорациями. Впрочем, что касается Музея, тут твоё воображение не при чём. И ещё… Иштариани…
- Ты хочешь сказать, что Иштариани… - От волнения у Иллианнука перехватило дыхание,
- Что Иштариани – выдуманная мной декорация?! – Глаза его сверкали одновременно и негодованием, и мольбой, и надеждой.   
- Как раз наоборот! Она – живой образ, который ты носишь в своём сердце с самого детства. Признайся, ведь что-то шевельнулось в твоей душе, когда ты повстречал её сегодня по дороге ко мне?
- Ты прав! – Взволнованно воскликнул влюблённый юноша,
- У меня было чувство, что я знал её раньше. Когда-то. Очень давно. И ещё. Я любил её! Не могу же я любить, как ты выражаешься, декорацию!
- Согласен. Но от образа до его материализации существует какая-то пространственная и временная дистанция. Которую ещё предстоит преодолеть. И потом: сотворённый в душе образ – это источник страдания для своего творца. Потому что в поисках его можно истратить целую жизнь, но так и не найти. И в этом случае творец образа, его художник, имеет, как ему кажется, все основания для того, чтобы начать роптать на свою жизнь. Не догадываясь при этом, что виной всему – он сам, его воображение и упрямство в достижении идеала. Куда проще: отказаться от надуманного фетиша и обратить свой интерес на что-то более приземлённое, но гораздо более способное удовлетворить душевные потребности. Впрочем, для этого придётся понизить планку этих самых потребностей. А таким, как ты это не под силу.
- Но Иштариани…
- Иштариани, во всяком случае, здесь, в этом мире, будет с тобой постоянно.
- А там? В том мире, о котором ты всё время говоришь, и о котором я ничего не знаю?
- А в том мире она будет жить в твоём сердце. Как она сама, наверное, тебе уже об этом сказала. Тут я бессилен тебе чем-то помочь. Ты сам выбрал этот путь. И довольно об этом.   
     Жрец переменил позу. Иллианнук попытался что-то сказать, но его собеседник предостерегающе поднял правую руку.
- Вернёмся к прежним вопросам. Откуда ты пришёл. Ответить на этот вопрос тебе придётся самостоятельно. Потому, что если начну объяснять я, ты запутаешься окончательно. Хотя, маленькую подсказку я всё же могу себе позволить. Именно: этот вопрос сродни твоему первому. Кто я? Они, эти вопросы, выражаясь вашим языком, параллельно-перпендикулярны. И это всё, что я могу сказать тебе по этому поводу. Ну, а что же касается этого места, куда тебе посчастливилось забрести в своих скитаниях, то это, Иллианнук – экстраполяция представляющих интерес отдельно взятых исторических объектов на незанятый ещё вами клочок прекрасной планеты. Собранные вместе, они доходчиво и образно способны развернуть перед тобой историческую панораму вашего, так называемого прогресса. Хотя я, со своей стороны, довольно скептически отношусь к такому понятию, как прогресс. Взгляни,- жрец повёл рукой , и огромный фрагмент стены за его спиной стал совершенно прозрачен. На неподдающемся измерению расстоянии, взгляду Иллианнука открылся космодром Байконур.
- Видишь, готовится к запуску ваш очередной космический корабль. Вы пытаетесь оторваться от своего дома, от своей планеты и якобы основная мотивация ваших стремлений – это приумножение знаний и продвижение по пути дальнейшего технического прогресса. Чушь! Основной посыл ваших стремлений – это стремление к взаимоуничтожению, к демонстрации своих, чисто военных, возможностей и предостережение, адресованное чужим, но таким же, как вы, людям. Вы располосовали свою мать, свою планету, сетью охраняемых границ, вы размежевались по своим, свято вами почитаемым, угодьям, вы с жадностью и завистью наблюдаете за успехами ваших соседей, вы мастерски заморочиваете людям головы и стравливаете их между собой, отправляя на смерть, вы жертвуете целыми народами в угоду одной лишь страсти: обладания! И, что самое печальное, - все вы в супергеометрической прогрессии изгоняете душу из собственной матери, из своей волшебной планеты. В своём варварском состязательном марафоне вы торопитесь излить на её тело целые моря ядовитых, вами же выдуманных, веществ, вы разрушаете космическую гармонию, вы бездумно уничтожаете то, что на протяжении миллионов лет, микроскопическими крупицами встраивалось в гармонию Земли, этой сказочной жемчужины вселенной!
- Мне трудно собраться с мыслями. Ты, великий жрец, сразу обрушил на меня такое количество горьких упрёков!
- Нет, просто я вслух произношу то, о чём ты сам постоянно и напряжённо размышляешь.
- Это правда. Но правда и то, что мне не удаётся выстроить свои мысли в стройную, логическую цепочку, я знаю, что где-то и в чём-то скрыт постоянно ускользающий от меня смысл. Мой мозг не в состоянии охватить невероятное количество оттенков окружающей меня жизни, я осознаю ничтожность собственных познаний, и внутри меня не остаётся, в результате, ничего, кроме искреннего благоговения перед вселенной. Скажи, разве вековая мечта человечества о дороге к звёздам…
- Допускаю. Но ваша правда – это, на самом деле, ложь! Вы беспощадно эксплуатируете уникальные умы беззащитных романтиков и вам, на самом деле, глубоко наплевать и на мечты человечества, и на само человечество в целом. Увы, мой юный путешественник, могу сказать, что перспективы ваши – безрадостны.
- Но что же тогда остаётся? Чем и как жить людям?
- Ты ждёшь от меня каких-то рецептов? Зря. Могу лишь сказать, что, во-первых, необходимо осознание, коллективное осознание, что вы, вы все – единокровные братья, дети одной матери, одной планеты, которая, кстати сказать, является живым и разумным существом. Но долог ещё будет ваш путь ради осознания этой простой, на поверхности лежащей, мысли. Во- вторых…  - Верховный жрец повёл головой в сторону, словно желая оглянуться,
- Впрочем, нам ещё о многом и трудном предстоит держать с тобой беседу, но, время твоё, Иллианнук, да и моё тоже, на сегодняшнее посещение иссякло, и тебе пора возвращаться.
- Но, великий жрец! Ведь я…
- Да, я знаю, ты искал, ты жаждал встречи со мной. Ты втайне надеялся, что я смогу легко и просто рассеять туман твоего сознания, высветить для тебя нескончаемое количество граней Истины, ты ждал от меня подсказки, но, повторю тебе избитую фразу: теория без практики – это пустой сосуд, каким бы распрекрасным он не был. Любая теория, мой юный друг, будет постоянно и неминуемо корректироваться твоей же жизнью, и даже на смертном одре, теряя последние силы, ты не перестанешь подводить итоги, а некоторые озарения могут придти к тебе, как я уже и говорил,  в самый последний момент.
- Послушай, великий жрец…
- Не называй меня великим жрецом! – Сын великого бога Анну поднял вверх правую руку,
 - Не позволяй декорациям повелевать твоим сознанием! Открою тебе небольшой секрет. Я – это тоже экстраполяция частички твоего подсознания на весь этот иллюзорный мир. Нет, я – не твоё отражение, я – это скорее собирательный образ целой плеяды таких же, как ты, страждущих познания искателей Истины, Я – это твой собеседник, надеющийся, как и ты, докопаться до самой сути и смысла предметов нашей с тобой вселенной. Истина – вот что должно стать для нас путеводной звездой, святым храмом, жертвенным алтарём, стать тем главным смыслом, ради которого стоит жить. А сейчас – уходи! У нас ещё будет время для долгой и непростой беседы.
       Иллианнук, как-то вдруг и сразу, вновь оказался в транспортном тоннеле минарета, услышал, как великий жрец скомандовал: «Подъём!» и почувствовал, что быстро и мягко он спускается вниз.
«Почему жрец сказал Подъём? Ведь я же спускаюсь к земле!» - успел подумать Иллианнук. Спуск быстро закончился, он сделал несколько шагов и оказался на залитой солнечным светом площади. Иштариани нигде не было. Его провожатые почтительно поджидали его на том же месте, где оставили, передав прекрасной, божественной женщине. Иллианнук с замеревшим сердцем разглядывал разбросанные повсюду удивительные строения.
- Нам надо торопиться, почтенный чужестранец, - проводник сделал приглашающий жест в сторону вновь невольно остановившегося от всего увиденного Иллианнука.
- И нам предстоит ещё долгий и непростой подъём.
- Да-да, подъём, - вдруг как-то очень громко стали повторять за великаном его спутники.
- Подъём, подъём, - Они, со всё более усиливающимся темпом, начали кивать головами и уже хором, с непонятным упорством, до звона в ушах, выкрикивали:
- Подъём! Подъём! Подъём!
Иллианнук оторопело оглянулся на них, но сопровождавшая его свита внезапно куда-то пропала, залитая волшебным светом бесконечная площадь фантастического города растворилась в пространстве, зато яростная и перекошенная физиономия сержанта Григорьева, истерически оравшего в самое ухо Ильи, не сразу, но неизбежно обрела осязаемые и вполне реальные очертания.
- Что, Соколов, совсем афонарел? – Срываясь на истерический фальцет, уже не кричал, а как будто даже визжал Григорьев,
- Да ты же, гад, обнаглел совсем! Подъём, я сказал!
Весь третий взвод, нет, все курсанты восьмой роты уже стояли, одетые, на центральном проходе. Илья, сбросив, наконец, оцепенение глубокого, досадно прерванного сна, вскочил с койки и уже через несколько секунд стоял в строю, рядом с товарищами.
- Ну, ты и дрыхнешь, Илюха!
- Задаст тебе Гриня, стопудово задаст!
- Илюха картошку чистить гораздый!
- Эх, пацаны, если бы вы знали, какой сон мне приснился!
- Баба, небось! То-то в подушку вцепился, Гриня еле выдернул!
       Сослуживцы миролюбиво зубоскалили, а Илья, как ни старался, не мог сбросить с себя остатки наваждения необъяснимого сна. Перед глазами расстилался туман, стало очень грустно и очень одиноко. Рассказывать про великого жреца, прекрасную Иштариани и загадочный город было некому.
Старший сержант Ровный подавал команды:
- Рота, равняйсь!
- Смир-р-р-на-а!
- Напра-во! Не в ногу на выход, шагом марш!


Продолжение следует...
Отредактировано 03.04.2010 г.