Антуан

- Антуан, ну почему ты сеешь вокруг одно зло? – со слезами в голосе сказала Лариса Павловна, собирая с пола осколки фамильного блюда с таким горестным видом, словно это был не фарфор, а ее собственная разлетевшаяся вдребезги жизнь.
Антон озадаченно смотрел на мать, ковырял в носу и всячески старался ощутить угрызения совести, но тщетно. От натуги щеки его раскраснелись, и Лариса Павловна с надеждой продолжала:
- Тебе стыдно, Антуан, я вижу. Скажи, ты ведь нарочно это сделал, да?
- Да, мама, - ответил Антон, продолжая ковырять в носу.
- Что ты такое говоришь? – в ужасе встрепенулась Лариса Павловна.
- Ну ты же хотела, чтобы я так сказал, - заморгал Антон. – Я не хотел тебя расстраивать.
- Я вовсе не хотела, чтобы ты так говорил! Я хотела, чтобы ты сказал правду!
- Тогда не нарочно, - уныло сдался Антон.
Лариса Павловна упорно считала себя родившейся не в свое время аристократкой начала девятнадцатого века, причем непременно француженкой. Эта хрупкая нервическая женщина изводила своими причудами всех вокруг, и кончилось это тем, что ее муж, Петр Алексеевич, и ее старший сын Володя сбежали в один день, оставив ей пятилетнего Антошу и двоих сиамских кошек. С тех пор прошло три года. За это время Лариса Павловна совсем побледнела и иссохла, но продолжала заставлять сына заучивать наизусть французские стихи и читать Дюма в оригинале. Вникнуть в глубокое несчастье своей матери Антон пока не мог в силу своего возраста, но, движимый каким-то наитием, постоянно пытался нарушить границы того мирка, в котором Лариса Павловна себя замуровала. Потуги его выходили боком – разбитая посуда, замученные кошки и избитые одноклассники приводили Ларису Павловну в состояние, крайне опасное для ее здоровья.
- Антуан? Ты раскаиваешься в своем поступке? Ты обещаешь впредь быть аккуратнее?
- Обещаю мама, - пробубнил Антон, нащупывая в кармане шоколадный батончик. Мать запрещала ему их есть, и он прятал их по всем углам, одержимый какой-то маниакальной страстью к шоколаду. В очередной раз обнаруживая шоколадку где-нибудь между книгами, Лариса Павловна, почему-то свято уверенная, что у Антоши сахарный диабет, устраивала страшный скандал, но Антон продолжал есть сладкое с тем же упорством, с каким каждый раз искал для него новый тайник.
Кажется, Лариса Павловна успокоилась; Антон даже удивился. Во избежание очередного скандала, он послушно съел суп, помыл посуду, почистил зубы и пошел к себе. Хвала Богам, назавтра была назначена контрольная по биологии, поэтому мать не стала требовать от него читать на французском Мольера, которого он просто ненавидел. Остальное Ларису Павловну не так интересовало, поэтому она даже не стала проверять, готовиться ли он. В последнее время она как-то изменилась, словно окончательно сломалась. Антон понять этого не мог, но чувствовал, отчего беспокоился и нервничал сильнее обычного.
Забравшись под одеяло, он достал из-за кровати шоколадку, укрылся с головой и сунул ее в рот. Но на этот раз волшебный вкус не принес желаемого удовлетворения. Антон перестал жевать, нахмурился и заерзал, не в состоянии сообразить, что же изменилось.
На выходные он ездил к брату… ах, да. Сцена, случайно им увиденная, настолько потрясла его воображение, что теперь объектом страсти стали не шоколадные конфеты, а голые колени подружки брата Ленки.
Когда это осознание наконец угнездилось в Антошином мозгу, он перестал ерзать, кинул недоеденный батончик под кровать и затих.
Ленка всегда ему нравилась, потому что была очень спокойная и красивая. Уставший от истерик матери, Антон почти обожествлял Ленку за ее мягкий нрав. Она с ним часто играла и не давала брату его обижать. Короче, была его кумиром. Но до этих самых растреклятых выходных он не видел в ней женщину. А сейчас пришло мучение. Он вовсе не хотел все это видеть. Вышло как-то случайно. Он пришел с прогулки раньше, но не стал никого звать, так как от природы был деликатен. Просто пошел в комнату, где обычно спал у брата гостях. Мимо их спальни. Дверь была приоткрыта; Ленка хихикала и попискивала внутри. Антон остановился как вкопанный.
Они валялись на кровати, Ленка была в одних трусиках и короткой майке, а брат тот вообще голый. Впрочем, он никогда не стеснялся своей наготы и мог преспокойно шастать по квартире нагишом. Он крепко схватил ее за лодыжки, и легонько кусал пальчики ее ног. Ей, по всей видимости, было щекотно; вот почему она смеялась, визжала и смешно хрюкала, извиваясь всем своим загорелым стройным телом.
- Паша, ну отстань, отстань, не могу! – задыхалась она, бессильно хохоча. – Садист!!
Паша не отвечал, продолжая свое гнусное дело. Потом вдруг разжал пальцы и принялся целовать ее коленки и бедра. Она перестала хохотать и запустила пальцы в его густую шевелюру.
Антон стоял, не в силах вздохнуть, тараща глаза и чувствуя, как просыпается в нем нечто доселе неизвестное, физиологическое, до черта приятное и непонятное. С тех самых пор он потерял покой.
Теперь Ленкины руки, дотрагиваясь до него, несли в себе не только тепло; было что-то еще, отчего он вздрагивал и вновь ощущал это самое, странное…

- Засунь свою гордость себе в задницу, - сказал Антон, пихая свернутую купюру в нагрудный карман его куртки. – Тебе семью кормить надо, а ты хрень всякую несешь…
- Антох, я отдам… ты знаешь, - Паша опустил голову и не смотрел на него. – Спасибо, братуха.
- Не за что.
- Как мама?
- Все так же. Плохо. Почему совсем перестал заходить?
- Не могу. Она меня нервирует. Прости.
- Эгоист.
- Что поделать. Ее берегу. Не могу держать себя в руках, когда она начинает нести этот бред…
- Ну, ладно, ладно, не можешь – и не надо, - Антон болезненно сморщился.
- Прости, Антох, я не хотел.
- Слушай…
- Что?
- Да так, ничего.
- Нет, скажи!
- Нну… ты это… не поддерживаешь отношения с Ленкой?
- С какой? А, с Морозовой что ли? – Паша рассмеялся. – Нет, ты что, давно. Меня же Марина загрызет. Она к каждому столбу ревнует.
- А телефона ее у тебя нет?
- Да на что она тебе далась-то? У вас десять лет разницы!
- Да так, интересно просто. Как-то не чужая мне она. Хотел найти, поболтать.
- Ну, если тебе так надо, я у Кости могу спросить. Они, вроде, вместе работали.
- Спроси, очень поможешь.
- Договорились. Позвоню.
- Ладно, давай. Спасибо. Маринке привет.
- Ок.
Антон постоял некоторое время, глядя в ссутулившуюся спину брата. Стал накрапывать дождь. Зонт остался дома.

- Какой ты стал красавчик, малыш, - шутливо сказала Ленка, целуя его в щеку. – Даже как-то непривычно.
Антон смотрел на нее во все глаза. Она стала еще красивее. Ее кошачьи глаза манили, манили куда-то в сладкое забытье…
- Чего ты уставился? Закажем что-нибудь?
- Конечно. Чего бы тебе хотелось? – он немного робел, но самую малость. Это даже добавляло ему некоторого шарма. Он заметил это по выражению Ленкиного лица.
- Мммм, ну… а что будешь ты? – она почему-то застеснялась, будто была все той же девочкой, которой Паша кусал пальчики ног…
- Если честно, я ничего не хочу…
- Ой-таки ничего?
- Кроме тебя. – он сам не знал, как так просто все получилось. В ее глазах блеснул азарт хищницы. Конечно, такие, как она - все хищницы.
- А ты наглый, - восхищенно сказала она. – Закажи розового Мартини со льдом.

- Не хочу никаких бананов, яблок и летаргических снов перед монитором, - шептала она ему на ухо, сжимая его голову горячими пальцами, - не хочу рафинада кофейных встреч, перепадов температуры от 0 до 25 по Цельсию – и это в нашей полосе зовется май! – она нервно расхохоталась, - не хочу затертых до блеска, как старые джинсы, осточертевших комплиментов; не хочу боли в ногах, ломких ногтей и этого чудовищного ПМС. Что же ты хочешь? Можешь спросить меня ты… или кто-то еще. Заинтересованное человеческой натурой лицо, обязательно педант в очках, ну, или добрый гений в грязном ватнике, протягивая мне пакетик с ирисками, задаст тот же вопрос… налей мне еще, Антоша…

- И чего же ты хочешь? – спросил он, наполняя ее бокал.
- Упасть в себя, в вату наслаждения и недолженствования, напившись белого полусладкого, перестать быть шарнирным уродом, понимаешь?
- Я могу что-нибудь сделать?
- Что-нибудь сделать… сколько тебе лет, Антуан?
Он вздрогнул. Так называла его только мать.
- Девятнадцать.
- Хм, как и ему тогда…
- Кому, Паше? – ревность кольнула больно и внезапно.
Она не ответила, откинувшись на спинку дивана. Глаза ее были закрыты. Он подвинулся ближе, наклонился и поцеловал ее в декольте. Она чуть вздрогнула, но останавливать его не стала.
Расстегивая пуговицы на ее блузке, он вдруг остановился, с ужасом поняв, что, возможно, не сможет сделать ничего такого, о чем она только что говорила…
Она не двигалась. Спокойное ровное дыхание вздымало ее полуобнаженную грудь. Она спала.
Антон осторожно встал, хлебнул из горлышка еще вина, прошел в прихожую и стал надевать ботинки. Детское желание целовать ее колени давно прошло. О чем ты думал, идиот?!

- Ты поздно, Антуан, - с истеричными нотами в надтреснутом голосе сказала мать. – и прекрати есть эту отраву.
Антон молча выкинул недоеденный «Сникерс» с мусорное ведро. На его скулах заходили тугие желваки.
- Будешь чай?
- Нет, мама, спасибо.
- На твоем месте я бы не отказывалась. С мелиссой, очень успокаивает. Ты какой-то нервный.
Антон поднял на нее тяжелый взгляд. Жалость боролась с бордовой ненавистью, схватившей за горло сильными лапами.
- Я тебе налью, садись.
Она была такая худая, прямо иссохшая. И это дурацкое платье, и массивные серебряные кольца на тонких пальцах.
- Ты могла бы быть красавицей…
- Что?
- Ничего. Я сам с собой.
- Ты злишься. Тебя кто-то обидел, Антуан?
- Мама, я не Антуан. Меня зовут Антон. Антон, Антон, понимаешь? – он сцепил пальцы рук и заерзал на стуле, прямо как той ночью после выходных у брата.
Она вскинула на него свои огромные светлые глаза. Сухие, бессмысленные и упрямые.
- Пей чай.
- Я не хочу чая, мама. Я ничего не хочу, - хотел он рыкнуть, но жалко тявкнул. В сознании всплыло Ленкино лицо, изгиб смуглой шеи над белым воротником блузки, которую он так и не снял с нее. Глотнул чай, обжигаясь, давясь собственными слезами и бессилием.
- Почитаешь мне Золя перед сном? – спросила мать после паузы. В ее руках ловко сновали две блестящие спицы.