Далекий Судный День

I'm not lost, I'm just alone.

       P.Wagner.

ПРОЛОГ

 Люди проходили мимо, останавливались и смотрели на черный, дымящийся провал окна. Рядом с подъездом развернулась пожарная машина, заехав задними колесами на бордюр и поломав кусты. Лестницу уже сдвигали, несколько человек сматывали шланги. Скорая уехала, а вместо нее появилась машина с голубой полосой. Оттуда вышли двое и скрылись в подъезде; один невысокий, в милицейской форме и фуражке, другой - крепкий мужчина с бородой, без шапки, в черном плаще нараспашку, под которым угадывался костюм и галстук.
- Жертвы есть? Кроме него? - негромко спросил тот, что в плаще. Он поднимался по лестнице первым.
- Там была его дочь, - ответил человек в фуражке, явно не из нижних чинов, - кажется, она уцелела.
- Покалечилась?
- Вроде бы нет. Я еще созвонюсь с больницей.
- Созвонись. Идеи есть содержательные?
       Обладатель фуражки что-то промычал.
- Понятно. У меня пока тоже, - он наконец добрался до шестого этажа и, тяжело дыша, смотрел на развороченную дверь. Спустя несколько секунд они вошли.
       В просторной трехкомнатной квартире стоял тяжелый запах гари, и клочья белой пены, словно весенний снег, покрывали черные кучи золы и уцелевшие обломки мебели. Человек в плаще, брезгливо осмотревшись, прошел в дальнюю комнату. Взгляд его медленно проходил картину разрушения, задержался на разбитом окне, двинулся дальше в угол. Остановился. Человек сделал три шага и нагнулся над треснувшим, обугленным куском дерева, напоминающем доску для резки хлеба. В его руках она распалась надвое, едва держась на согнутой жестяной пластинке. Икона лежала лицом вниз, края обуглились, но изображение почти не пострадало. Лишь на каждой половинке осталось по неглубокой вмятине, словно следы от пальцев.
- Так-так, - пробормотал человек в плаще. Он вздохнул, попытался соединить икону воедино, но потом, словно испугавшись чего-то, вернул ее на место, быстро встал на ноги и вышел из комнаты.


1. апрель 2006

       Я - всего лишь тень, темный силуэт, расщепленный атом. Я - влажное дыхание на стекле, за которым одна только ночь. Грань между тем, что я сохранил и что потерял, настолько смутна, что разбираться в этом придется долго, если мне удастся понять, что же все-таки случилось со временем. Страх, невыносимо мучивший меня вначале, сменялся стыдом и непонятной новой болью, но откуда пришла она, и как долго будет оставаться со мной?
       Я помню все, в подробностях, до самого конца, до мгновенного, пьянящего чувства свободы, отречения от всего, что не давало жить, чувства умиротворения после завершенного мучительно трудного дела, в котором ни у кого не просил помощи. Но длилось это всего миг… а далее оказалось, что все - впереди. Странно осознать, что никогда больше не придется просыпаться с головной болью, странно - навсегда вылечиться от гипертонии, сойти с арены бушующего зла в темный, безмолвный зрительный зал, стать запасным игроком без права выхода в поле, забыть обо всех проблемах сразу, рассмеяться над прежними переживаниями и обидами! Вот только ничего не дается задаром, даже жизнь, и уж подавно - смерть. Теперь я буду ждать, словно заваленный обломками рухнувшего здания, и лишь один Бог знает, кто доберется до меня раньше - спасатели или пожар, бушующий в его подвалах.


2. апрель 2006
       
       Полутемный, залитый серым светом коридор. Чужой запах, бледные, словно ватные лица людей… Шапку и видавшую виды потертую сумку бросил где-то при входе - что в ней было, уже не вспомню, да и незачем. Сердце - как отбойный молоток. Двери в главный коридор подпружинены, норовят поддать в зад, и вот опять, на этот раз в скрипе ржавой стали я услышал не то плач, не то стон, но тихий-тихий, бесконечно далекий. Ну уж нет! Темный, сгущающийся сумрак за окнами по правую руку (зима, шестой час вечера - догоняют мысли реальность…) Реальность?! Как бы не так! По левую руку - двери аудиторий, черные и пыльные, словно их не отпирали десятилетиями, с налетом инея на замках. Помаргивающие плафоны дневного света, и все ближе и контрастнее - тьма, сгущающаяся за окном. Одолеваю повороты, спускаюсь на этаж ниже, двигаюсь к вестибюлю. Я должен обогнать этот мрак за окном, потому что скоро, уже очень скоро грузная, страдающая одышкой уборщица погасит свет в коридорах, и я уже не найду ее… да не старуху эту конечно, она-то сама о себе позаботится! Девочку. В синей мальчишечьей курточке. Которая где-то бродит по этим же коридорам и тихо, с перерывами, плачет, боясь повысить голос, потому что знает, что тьма за окном не любит шума, что она ест детский страх. В четыре года человек уже много знает…
       Я вошел в длинный коридор без окон. В нем не было света. Шарахнувшись от поблескивавшего во мраке горшка с фикусом, я ускорил шаг и вдруг уловил у дальнего окна движение. Бежать я почему-то не решался, но шел быстрым, нервным, подпрыгивающим шагом, едва не срываясь на бег, и тут совсем рядом тихий детский голосок сказал:
- Ки-исонька… не бойся… а ты меня не оцарапаешь? Нельзя царапаться, понятно? Нельзя…
       Я увидел девочку. Ту самую. Стоя на цыпочках, она краем ладошки пыталась погладить котенка, сидящего на подоконнике. Теперь я смотрел только на нее, и присел перед ней на корточки, пытаясь заглянуть в глаза, которые оказались теперь на одной высоте с моими.
- Слушай меня, девчонка, - голос мой срывался, - не бойся меня. Ты видишь - там темно, и там темно, все ушли, никого нет. Идем, я отведу тебя вниз, к маме. Где твоя мама? - я взял ее за руку и потянул вперед.
- Не-ет! - девочка вырвала руку, - Ты что, не видишь - кисонька болеет. Я буду лечить кисоньку. Гладить и лечить, - и она потянулась к котенку.
 С котенком и правда было что-то не так. Но едва я присмотрелся, словно через темную, мутную хмарь, плавающую под веками, то тяжелый, леденящий страх прокатил волну по спине, а давнее воспоминание стиснуло виски, словно дьявольская струбцина. Котенок был облезлым, но это еще слабо сказано, вместо шерсти - бурые кровавые пятна. И тяжелый запах гари пополам с нефтяными фракциями. Лишь большие зеленые глаза были чистыми, и смотрели они странно, почти по-человечески, словно пережитая боль могла приблизить некогда пушистого зверька к человеку… В этот момент мое сознание представилось мне в виде катушки, неспешно наматывающей на себя нити моих нервов. Словно как тогда, когда эти глаза горели в настоящем пламени, а рядом стояли чьи-то дети. Дети жестоких родителей.
 “Ты просто стоял и смотрел, а потом ушел. Помнишь?”, - родилось где-то в глубине. Я стал смотреть в окно. Уже совсем стемнело.
- Пойдем же, - тихо заговорил я снова, - прошу тебя, пойдем. Котик хочет отдохнуть, поспать. Идем к твоей маме, здесь страшно… завтра снова сюда придем…
- Почему взрослые все время врут?
       Нет, это мне почудилось. Девочка молчала и гладила котенка. Тот еле слышно мурлыкал. На меня наваливался сон, тяжелый, как общий наркоз. Светильник над головой тихо жужжал… я оперся о стену и тихо стал забываться, как вдруг очнулся от щелчка. Все вокруг погрузилось в кромешную тьму - это погасили свет. Лишь в мутных отблесках уличного фонаря на подоконнике угадывался неподвижный силуэт котенка, который больше не мурлыкал. И едва преодолев подкатившую к горлу панику, я лихорадочно огляделся и уловил рядом негромкое мерное сопение. Ребенок спал прямо на полу, прислонившись к стене, уткнувшись носиком в сползшую на глаза шапочку. Я пристроился рядом и тихо плакал, уронив лицо в край детской курточки. Страх ушел, уступив место скорби.
Слезы очищения. Ты должен осознать то, чего не понимал РАНЬШЕ. Не бойся - девочка жива и здорова. Ее нашли сразу после твоего ухода, а потом нашлась и мама. Сейчас с ней все в порядке.
«Спасибо… но кто вы, как обращаться к вам?..» - мне вдруг стало легко, словно пелену сняли с глаз.
Мы хотим помочь тебе, но это очень тяжело. У тебя чистая душа, но на ней висит тяжкий груз. Пока твоя дорога - вниз.
«Понятно, к чертям и сковородкам…» - почему-то мне уже не было страшно. Просто общение с силами Света (или Добра? - да какая разница?) на фоне недавно схлынувшего кошмара казалось счастьем.
Не глупи. Скоро наступит срок, и сам все увидишь.
«Подождите!», - взмолился я, - «Я хочу говорить с вами еще».
       И ведь даже не слова это были. Просто в голове возникали мысли, образы… как раньше в отчетливом сне. Может, мне все еще это снится?
 Тишина. Звон в ушах. Провал в памяти. Далекое, безумно далекое детское лицо. И тихий шелест ветра, словно переворачивающий страницы неведомой книги. Моей книги. Кажется, еще одна страница позади…

       Отлично помню, как мальчиком еще мечтал о гибели мирового зла, о примирении людей. Ведь было же время, когда возвышенные вещи не казались глупостью, болезненный прагматизм еще не убил веру в человека, а упреки и ругань попадали чаще в свой адрес. Вот уж действительно, расскажи здесь кому - ни за что не поверят. Если б еще было, кому рассказать…
       Что же все-таки происходит со временем - ума не приложу. Секунды вязнут в пустоте, еле тащутся, словно полураздавленные улитки. Но мне сейчас хорошо. То что мне «снилось» недавно, уже кажется смазанным, тихо уходящим в глубину, словно ночной поезд или труп Ди’Каприо. Я ощущал себя одновременно и внутри и вне сюжета, но страх за девочку уже почти прошел - спасибо обрадовавшим меня! Хочется подольше задержаться в состоянии этого блаженного покоя, но чувствую, что оно пришло ко мне незаслуженным, не по праву. Кто-то наверху проявил сострадание ко мне. Впрочем, «наверху» здесь звучит довольно глупо, все равно как заявить в полнолуние, ткнув пальцем в небо - вот, дескать, луна сейчас наверху, а солнце внизу… Боже мой, какие глупости. Находиться здесь и думать о том, что где-то есть солнце и луна, свет и ветер, и разные запахи… вспоминать, как разглядывал поздними вечерами звездное небо в тридцатикратную подзорную трубу, словно силясь что-то найти, разгадать… и в какой шок повергла строчка скучного школьного учебника, сообщая о том, что, оказывается, только в нашей галактике - сто миллиардов звезд. Мироздание… то, что сейчас вокруг меня, тоже мироздание. Его тоже можно рассматривать, но лучше бы я о нем все-таки прочел. Если бы существовали такие учебники. Если бы хоть кто-нибудь…
       Стоп. Я опять ловлю себя на пустой человеческой привычке - перекладывании ответственности.
«Так уж и дурацкой, а?» - вдруг заговорил во мне новый, вкрадчивый голос, - «Ты забываешь о людях, тех, что столетиями сеют зло и мерзость, а ответственность перекладывают на распятого ими Бога».
       Я вздрогнул, и мысли остановились. Кто это? Словно что-то липкое, бесформенное заползало внутрь меня, темное и холодное, как сосулька. И тут подкатила волна глупой ярости.
       «Эй, слышишь» - подумал я, - «Ты за первоклассника-то меня не принимай. Не извращай того, что не знаешь. А еще помню, кто я, да и кто ты, догадываюсь. И вообще, кто позволил тебе влезать в меня, никчемная скотина? Я тебя не звал».
«Еще встретимся», - едва ощутил я тихую, словно дошедшую из вязкой глубины фразу. Неизвестная сущность, так и не проявившись, канула в небытие, точнее, в то, что для меня сейчас казалось небытием. Лишь завис в пространстве сгусток злобы (я даже видел его внутренним зрением - черный, как битумная клякса), так же отличающийся от обычной человеческой, как чистый спирт от неочищенного самогона. Не имея ни малейшего желания встречаться с непонятной сущностью (предположительно, каким-нибудь штатным сотрудником преисподней), я постарался переключить мысли на что-нибудь более спокойное. Сон и забытьё - великие дары, жаль только что я, похоже, навсегда их лишился. О, если бы я мог вернуться, хотя бы на час, на минуту! Самое странное, что происходит жуткая путаница - я никак не пойму, где же подлинная, настоящая реальность - здесь и сейчас? Или там, где я был раньше? Ведь события жизни я-то помню достаточно четко, но все время кажется, что было это словно во сне… долгом, запутанном, бесконечно далеком сне…
       Неожиданно я опять ощутил чье-то присутствие. И стало невыносимо горько и страшно.
       Нам пора двигаться дальше.
       Голос был теплым и чуть-чуть усталым.
       Это была маленькая передышка.
       Так пытаются ободрить умирающего. Я наблюдал свое состояние так же, как висящий на тросе альпинист смотрит на медленно выходящий из камня наружу костыль.
       А какой смысл ободрять - мертвого?
       Я хотел спросить…
       Ты кое в чем прав, сон в какой-то мере тоже реальность, но происходит он как бы в более чистом, более высоком мире. Как и твоя прошлая жизнь - по сравнению с тем, где ты сейчас.
       А где я сейчас? - мысль родилась моментально. И тут же другая - ой, лучше б не спрашивал…
       Мы еще не прибыли…


3. ноябрь 2005

       Дом с первого взгляда показался мне подозрительным. И стоял он на отшибе - серая, жуткого вида девятиэтажка, из ранних, с позеленевшими крышами подъездов и характерным запахом помойки внутри. Похоже, мне придется войти туда, раз она здесь живет. Дверь скрипучая, с тугой пружиной, ручка такая, что браться противно. Пять шагов вперед, затем налево…
- Что-то котов не видно, - пробормотал я и вдруг увидел ее. Девушка была темноволосая, небольшого росточка, довольно полная и с какой-то неправильной стрижкой. Короче, не она. Секунды три мы разглядывали друг друга.
- Это ты - Кирилл? - наконец спросила она.
- Ага. А ты кто?
- Я - Света.
       Ну да. А я думал – Ариадна.
       Молчание. Игра в гляделки. Хмурится - похоже, и она ожидала кого-то другого. А на мне зависла полуулыбка - как средство психической защиты.
- Пойдем? - спрашиваю.
- Куда это? - переспросила девушка, словно не до конца понимая.
- Отсюда, - поясняю.
- А-а… нет, - похоже, она решилась, - Идем, поднимемся лучше ко мне.
- А ты что, здесь живешь?
- Снимаю, - она пошла наверх.
       Я двинулся следом. Ненароком коснувшись шершавых, ободранных перил, я вдруг ощутил легкий приступ дежавю. И это придало мне интереса, что само по себе было неплохо - девушка, идущая впереди, определенно мне не нравилась. «Да-а… ведь и во мне, возможно, и не было ничего плохого, кроме разве что глупого слова «определенно»…
       Так, развлекая себя цитатами из классика, я добрался до четвертого этажа и даже едва не проскочил мимо, поймав удивленный взгляд Светы, которая уже отворила железную тамбурную дверь, тяжелую и жутковатого вида, но вполне надежную. На душе у меня почему-то просветлело, лишь в самой глубине тихонько, как пульс, билась непонятная тревога. Я все это должен был пройти… когда-то. Не здесь и не сейчас… не помню. Скверно…
       В прихожей квартиры я разглядел ее, наконец, как следует, и понял, что ошибся. Лицо было темным, уже начавшим оплывать, нос стандартный, пуговкой, крупные поры кожи… и глаза. Серые, пронзительные, словно зовущие… в такие смотришь и понимаешь, что пропал. Наверное, эта особенность моего характера уходила корнями еще в махровое детство, когда мне (вроде бы) нравилась девочка с такими глазами, а уж дальше без доктора Зэ Фрейда не обошлось. Воспоминания потянулись куда-то вглубь… и натолкнулись на стену.
- Ты раздеваться-то будешь? - спросила девушка.
- Все ждешь и ждешь… - вдруг совершенно невпопад вырвалось у меня.
- Че-го? - не поняла она.
- Н-нет… просто вспомнилось… у тебя глаза очень красивые.
- Все говорят, - не похоже, что бы ей понравился комплимент. Вероятно, она неверно его истолковала. Некоторые называют это “форсировать обстоятельства”.
- Ничего я не форсирую, - пробормотал я, чувствуя, что начинаю краснеть, как мальчик. Принялся стаскивать с себя пальто.
- Ты чего там шепчешь? - спросила она подозрительно.
- А мне все говорят, что я умный. - И тут раздался треск и грохот. Это сорвалась со стены под весом моего пальто ветхая вешалка, что явилось завершающим штрихом к моему портрету.
- Ой, - Света аж присела, смешно и беспомощно всплеснув руками, - Слушай, извини, я не предупредила…
- Да ничего… Могу повесить обратно. - Я оглядывал пол в поисках выскочившего из стены гвоздя, обнаружить который в образовавшейся на полу куче барахла не представлялось возможным. Потянулся за пальто и…
- Я подниму, не бес…
       И как же нам было не стукнуться лбами?
       Смотрим друг на друга и молчим.
- Надо еще раз, - говорю, а то поссоримся.
- А мы еще не подружились.
       Смотрю на нее. Волосы обрезаны, похоже, недавно. И после этого их еще не мыли. Красные, с синими прожилками руки - как у сорокалетней прачки. Короткие, неправильной формы ноги. Увы, дону Жуану здесь делать нечего. Если бы только не глаза…
- Пойдем-ка лучше чего-нить… поедим, - с акцентом на “о” и глубоким чувством произнес я, все-таки смягчив форму последнего глагола. Девушка прыснула, но тут же стала серьезной (наверное, подумала о содержимом своего холодильника).
- Может быть, чаю? - неуверенно произнесла она.
- Да, - радостно соглашаюсь, - Обожаю чай в это время суток.
- Ты пройди в комнату, - она по-прежнему выглядела озабоченной, - я скоро…
       Единственная комната заставлена старой, тяжелой, скорее всего хозяйской мебелью. Я опустился в древнее продавленное кресло с застарелым запахом одеколона и чего-то неприятного, вероятно того, что пытались этим одеколоном затереть. Окна затянуты изморосью, на подоконнике пыльный кактус. Старый рассохшийся стол, книг немного, в основном разная женская белиберда. Отходы мозгов американских писательниц тире домохозяек. Что ты рассчитываешь здесь найти, дружище, какие алмазы? Тут же с порога все ясно. Или ты болтаешься здесь от скуки? Тогда это непорядочно (гляди-ка, совесть проснулась). А если нет, почему не уйдешь?
- У нее глаза красивые, - говорю я вполголоса, как окончательный и не подлежащий опровержению аргумент.
       Из прихожей раздался звяк-звяк, и я быстро поднялся на ноги. На пороге показалась Света с подносиком и двумя чашками. Несла она его как-то непринужденно, с достоинством (официантка, что ли?).
- Са-дись, - негромко сказала она, поставив поднос на стол. Чашки звякнули, выплеснув немного. Не-е, не официантка…
       Я приземляюсь на шаткий дубовый стул и с интересом смотрю ей в лицо. Она тоже села, на угол дивана.
- Знаешь, мне нужен друг, - начала она, глядя в сторону, - близкий человек, на которого можно положиться. Мне нужно понимание, нужна вера… доверие, уверенность, помощь… ну, просто по жизни. Поэтому я собственно и… - пауза.
«В который раз она это говорит?» - подумалось мне.
- Ты не смущайся, - тихо говорю я, - то, о чем ты говоришь, нужно каждому человеку. Главное только, чтобы тебя правильно поняли с самого начала. Одна живешь?
       Вздрогнув, она кивнула. Ну да, это и так ясно. Та-ак, значит, началась официальная часть. Сейчас пойдут речи про осенние дожди, по некую невысказанную тоску, про женское одиночество на второй половине третьего десятка и тому подобная околесина. И принимать в этом участие - желания ни малейшего.
- Ты студент? - неожиданно спросила она.
- Студент или бывший студент, - проговорил я немного гнусаво, изображая одного из известных литературных героев.
- Ты чего паясничаешь? - нахмурилась девушка, приобретя на мгновение вид рассерженной матери, очевидно, своей же собственной.
- Тогда уж лучше сразу спрашивай, есть ли у меня деньги.
- Фу ты! - она сжала побелевшие губы, - слушай, не выводи меня, а? Уходи лучше сразу.
- Извини, - я перестал улыбаться, заметив на ее лице отпечаток боли. - У меня, правда, идиотская манера шутить. Но ты не принимай ее близко к сердцу, ладно? А еще у меня идиотская привычка говорить «ладно?», - девушка улыбнулась, смотря куда-то в сторону.
- Наверно, ты не тот, кто мне нужен, - наконец произнесла она.
       Я смотрел на нее и улыбался.
- Да я не знаю, - говорю я.
       Молчим.
- Это понимать, как приглашение на выход? - снова говорю я, не меняя доброжелательного тона.
       Она смутилась.
- Нет, почему же… - она говорила тихо, с грустью, - оставайся. Ты, наверное, устал…
       За окном раздался протяжный надтреснутый гудок, потом глухой удар. Я неспешно помешивал сахар в чашке с надписью «Валентин», готовясь услышать приглушенные двойным стеклом крепкие русские выражения.
- Ой, там, наверное, авария, - воскликнула Света и быстро подбежала к окну. Из вежливости я встал и присоединился. За пыльным стеклом как раз виднелась кирпичная ограда местной свалки бытовых отходов, в которую уперлась погнутым бампером ярко-желтая иномарка с круглыми фарами. Из пробитого лобового стекла виднелся торс водителя, лежащего щекой на капоте, тут же дымилась выпавшая изо рта сигара. Ногой, что ли, в руле застрял? Бортом машина приложилась к мусорному контейнеру.
- Какой ужас, слу-ушай,- протянула Света, невольно схватившись за мою руку.
- Еще бы, - произнес я, вглядываясь в ее профиль. Потом, взглянув в окно, добавил:
- Если этот человек еще жив, то, скорее всего, сейчас погибнет. А окна у тебя крепкие?
- Чего?! - изумилась она.
- А ты взгляни на его сигарету. Ее же сейчас сдует на землю.
       Только я сказал эго, как сигарета действительно перекатилась на несколько сантиметров по капоту.
- И чего же?
- Почему ты все время говоришь «чего»? - спрашиваю я, - Надо говорить «что», тебя разве в садике не учили?
- Ой, - отмахнулась она с досадой, - не знаю… ну?
- Теперь «ну»… Ты видишь, как он приложился бортом к мусорному баку? А радугу под колесом?
       Она затихла. Похоже, поняла. Водитель слабо шевелился. Должно быть, не так сильно пострадал, если не считать порезов о стекло. Крови видно не было. Скорее, был он в стельку пьян. Еще бы, разве трезвый так впишется между баком и стеной?
- Кирилл, слушай, ты… ты должен ему помочь. - вдруг услышал я тихий, но настойчивый шепот Светы, -Ты мужчина, ты должен… ну, давай…
- Да брось ты эти стереотипы, наконец, - говорю я с досадой, - мужчи-ина. А там вот внизу что валяется? А вдруг это сотрудник налоговой службы?
 - Дурак ты… то есть нет, ну, пожалуйста…
Произнося последние слова, я уже поворачивал шпингалеты на старых рамах, одновременно спихивая на близлежащую тумбочку два кактуса и какие-то пыльные тетради. Наконец створка окна распахнулась. Сигарета тем временем остановилась на краю капота, повиснув дымящимся концом над мокрым асфальтом, словно раздумывая. Так, наверное, раздумывает змея, прежде чем впиться в тело смертельно перепуганного человека.
- Эй ты, ты там живой еще? - заорал я, срывая голос и поневоле опасно наклоняясь вперед, - Сигарету возьми, у правой руки, слышишь?! Держи сигарету, упадет - сгоришь к чертям, бензин течет!
       Человек вздрогнул, повел правой рукой, и - вот чудо! - не смахнул сигару на землю, а прижал ее ладонью к капоту. Медленно перебирая пальцами, он подобрался к тлеющему концу и принялся тушить его. Лицо скривилось от боли.
- Ой, бедный, больно ему… - проговорила Света.
- Боится косяк потерять, - заключаю я, закрывая окно, - Что-то на «Мальборо» не похоже, крупновата… Э, гляди, кто полетел!
- Где? - девушка подалась вперед, вглядываясь в небо за пыльным стеклом, куда указывала моя ладонь.
- Да вон же, вон! Ангел-хранитель.
- Кто?! Какой… чей?!
- Да чей, не мой же.
       Света махнула рукой, садясь на диван.
- Жестокий ты человек, - сказала она, глядя мне в глаза.
- Почему это? - говорю я, не отводя взгляда (все-таки, приятно смотреть на красивые вещи). - Вовсе нет. Просто не люблю выполнять чужую работу.
- Ты что, штамповщиком работал?
- Что-что? - опешил я, - Нет.
- Тогда не говори штампами.
- Ой, ну ты даешь, - говорю я, - ладно, один-один.
       Я отхлебнул остывающего чаю. Света взглянула на меня и сделала то же самое, слегка подобравшись. Стесняется, что ли? Вся ее манера держаться, все существо выражали сейчас скорее усталость, чем заинтересованность. Это было так же очевидно, как серая тушь на виске - результат неудачного прикосновения к глазу.
       Помню ее как сейчас - она наклонилась вперед, нелепо сложив руки на коленях. Ее было жалко - не знаю, почему. Хотя нет, знаю - она пыталась надеть на себя чужую маску, схваченный где-то заезженный стереотип, глянцевую личину, не подозревая о том, что настоящее ее лицо в двадцать раз интересней, забывая, что наделена собственной душой. Сейчас она внимательно разглядывала пространство справа от меня, темный промежуток между упомянутым креслом и потемневшим от времени рисунком обоев.
- А где ты работаешь? - спрашиваю я.
       Она вздрогнула, словно прерывая поток мыслей. Повернулась ко мне, глянув исподлобья. Тонкие выщипанные брови вздернулись.
- Вообще-то в “Макдональдсе”.
- Далеко?
- На Пушкинской.
- Ага, это такой здоровый… - продолжал я разговор «ни о чем», - Что, нравится кричать «свободная касса»?
- Да не, я полы там мою, - спокойно сказала Света. Может быть, это и смущало ее когда-то, но сейчас - нет. Уже нет.
- Ну да, тебя можно понять, - говорю я серьезно, вполголоса, - Меня самого, как любого нормального русского человека, выворачивает от американской культуры. Сфера обслуживания не должна приставать к потребителю, иначе он избалуется и начнет…
- Приставать к сфере обслуживания?
- Нет, начнет думать… ну, что все существует ради него, а это ведь не соответствует нашему отечественному менталитету. И ведь какой контраст, смотри - в одном месте тебя в упор не видят, в другом, наоборот, перед тобой рассыпаются. А ведь люди-то - одни и те же… странно, правда?
- Правда, - она, кажется, заинтересовалась темой, - причем, если с работы они едут с тобой на одном набитом эскалаторе… и под чужой локоть лучше не попадать.
       Света вздохнула.
- Это твои книги? - спросил я, указав глазами на пыльные стопки, покоящиеся на столе.
- В основном хозяйские, - ответила она, усмехнувшись, - Подумал, что читаю эту муру? не могу, честно.
- А что читаешь? Классику?
- О да, - она откинулась назад, - Любовь к русской литературе была основной причиной моей бессонницы в юном возрасте.
- Где ты набралась этого? - я был несколько смущен, - То есть ты хочешь сказать, что тебе все это по-фигу?
- Какой понятливый, - усмехнулась Света, - Честно говоря, да. Читать старое - малопонятно, а новое - зря лишь время терять. Я говорю о книжках с придуманным сюжетом, как это…э… - она щелкнула пальцами.
- О художественной литературе.
- Да-да, вот именно.
- Между прочим, щелкать пальцами - мужская привычка.
- Может быть. В детстве говорили, что я похожа на мальчика.
- Быть истинно женственной нельзя, хоть самую малость не обладая определенными мужскими чертами. Иначе мужчина не признает в женщине свой вид.
- Ой, ты где такое вычитал?
- Плоды юношеских бессонниц. А может, сказывается присутствие умного человека.
- Ты знаешь, - как-то странно заулыбалась она, - Меня еще ни один парень не называл умной.
- И не упрекал в недостатке женственности.
- Хочешь по морде?
- Моя морда в твоем распоряжении.
- Да ты хам, оказывается, - сказала она, покачивая головой, смотря мне в глаза.
- Да, хамоватость мне присуща, да… в некоторой мере.
- Ну и речь у тебя, - поморщилась она, отводя взгляд.
- Кривая?
- Странная. И сам ты странный. Может, я и ошиблась? - проговорила она, понизив голос.
- В том, гожусь ли я на роль, что ты мне уготовила?
- Смотри-ка, на лету схватывает, - она тряхнула волосами, поправляя прическу. Потом дотянулась до подоконника, взяла пальцами некую загадочную штуковину и принялась закалывать себе волосы. За окном раздался заунывный вой приближающейся сирены.
- Неотложка… - тихим голосом заметила Света, занятая неясными для меня манипуляциями. Для хвоста длины волос не хватало, и она заколола их сбоку, торчащими вверх, что придало ей несколько панковский вид.
- Это за нашим любителем покурить.
- Ага…
       Я допил свой чай, встал и подошел к окну. Открыл форточку. Внизу как раз появился массивный человек в белом халате (видимо, санитар), поддерживающий под руку прихрамывающего водителя иномарки. Они садились в «скорую помощь».
       Я отвернулся, и заметил, что Света смотрит на меня. Взгляд был тяжелым, но не усталым, скорее давящим, взгляд человека, смирившегося со своим настоящим и будущим, не ждущего никаких поблажек от жизни. В другой раз я назвал бы это «болезненным пессимизмом», но с ней вряд ли все обстояло так просто. Пришлось повернуться обратно.
- Живой, - проронил я, мотнув неопределенно головой, - И через сутки войдет в норму.
- Ты про водителя? И откуда ты знаешь?
- Я - не знаю… это всего лишь версия. Мы можем говорить только о вероятности события.
- Интересно, - сказала она безразличным тоном, - И какова была вероятность того, что ты прочтешь мой листок?
       Тут сердце мое как-то тяжело стукнуло. Ситуация неуклонно двигалась к развязке, к основной сути, к причине всей этой дурацкой истории. Теперь же я окончательно осознавал, что все, что в данную секунду происходит, на самом деле вовсе не случайно, а напротив - есть результат выполнения некоей программы судьбы, или, как говорят люди верующие, Провидения. Прямо с момента моего появления в этом жутком облезлом доме, или, скорее, с того мига, как я взглянул на ее бумажку (а Светка-то права!). Надо было ей что-то ответить.
- Я вовсе не шутил, Света, - тихо сказал я, - Все, что я увидел, это - человеческое отчаяние. Я не мог пройти мимо.
- А-а, как благородно! - отмахнулась было она, но голос ее дрогнул. Она вздохнула, словно набираясь сил, - Значит, ты пришел меня пожалеть? А заодно и попользоваться?
- Ну да, квартирой.
- Издеваешься?
- Да нет. Просто от общежития уже воротит.
       Брови ее полезли вверх. Она не отодвинулась, но как-то странно наклонила голову, словно разглядывая некую диковину. Потом осмотрела меня с ног до головы (пиджак, свежая рубашка, новые брюки), и скептически ухмыльнулась:
- Невеста выгнала?
- Ну да. За то, что бродил по всяким трущобам.
       Она гневно сощурилась, но сразу же успокоилась. Очевидно, хорошо владела собой. Значит, имела порядочный жизненный опыт. И, похоже, что нелегкий.
- Ты вроде говорил, что ты студент? - полуутвердительно спросила она.
- Говорил.
- Ты повернись ко мне, а то мне тяжело с тобой говорить. (Здравствуй, мама! Но это стекло разбил не я). Значит, тебя выперли?
- С чего ты взяла? Вовсе нет. Я человек успешный.
- А ты сам откуда?
- Издалека…
- А именно? - допрос продолжался.
- Магаданская область, поселок Малые Пни.
- Че-го? Правда есть такой?
- Да, маленький такой поселочек. Даже сортира нет общественного.
- Я думаю, что у тебя проблемы, - покачала головой Света.
- Ну и думай на здоровье. Хотя у кого их нет?
       Похоже, она принадлежала к числу тех счастливых людей, которые, влезая в чужие дела, начисто забывают о своих собственных. Теперь же ее глаза сверкали, она явно задалась целью прочистить мне мозги, и тут же засыпала меня кучей вопросов и советов, довольствуясь в ответ от меня лишь неопределенным мычанием. Когда же ко мне вернулся дар речи, я заглянул ей в глаза и проговорил:
- Тебе ведь просто нужен ребенок, да? Которого бы ты учила всему, что знаешь?
       Она замолчала. У меня появилась мысль, что я нечаянно ткнул в самое больное место. Она смотрела перед собой, и слегка покачивалась из стороны в сторону, а левая щека подергивалась, как от зубной боли. Но в этот самый момент я увидел, или же нет, скорее ощутил в ее побитом сердце луч света, все равно как издали ощущаешь ладонью тепло, излучаемое рефлектором, почувствовал, как он медленно поднимается к горлу, и, наконец, увидел, как он проступил на ее лице, которое стало прекрасным, как у святой. Всего лишь какой-то миг я наблюдал это чудо, и все вернулось, исчезло, снова стало усталым, земным, но зато я услышал тихий, настойчивый голос:
- Не уходи. Ты не должен уходить, слышишь? Ты мне нравишься.


4. ноябрь 2005

- А я сначала подумала, что мы не подружимся.
- Я тоже.
- Потому, что я толстая?
- Не выставляй напоказ свои комплексы. Я просто думал - ты такая, как все.
- Какая?
- Ну… не знаю, стандартная, обыденная, может быть, пошлая…
- Это значит, я произвожу такое первое впечатление, да?
- Ну, разве что на таких уродов, как я…
- Ладно, считай, что реабилитировался. Надо сказать, ты вначале странновато себя вел.
- По-дурацки?
- Нет. Как будто какой-то свой экзамен пришел сдавать. Так уверенно говорил, словно по шпаргалке. Можно подумать, что ты разбираешься в женщинах.
- Почему бы нет?
- Ты больше похож на мальчика.
- А ты на девочку. И заметь - лежим мы на одном диване.
- Ой-ёй-ёй, вот только незадача - оба одетые.
- Я не собираюсь продолжать эту пошлую тему.
- Зачем тогда начал?
- Не хочу выглядеть не тем, кем являюсь на самом деле.
- А-а… вот и разгадка.
- Чего?
- Я хотела спросить - у тебя кто-то есть?
- Ты.
- Смело. Но приятно.
- Что, ждешь встречного вопроса?
- И кто из нас пошлый?
- Да-а… опять ты меня переиграла. Извини, Светка.


5. ноябрь 2005

- Молчишь… а что ты сейчас чувствуешь?
- Тепло.
- И все?
- А разве нужно что-то еще?
- Какой ты романтичный.
- Не хочешь водочки дернуть?
- Тьфу ты… все испортил!
- У каждого - своя романтика, Света.
- Все мы люди…
- Вот-вот.
- Ой, кстати… Ты мне напомнил, у меня же есть…
- Эн Зэ?
- Ага! Красное, крепленое. Будешь?
- И она молчала…
- Девичья память.
- Плавно переходящая в…
- Сейчас рот зашью!
- Молчу, молчу.

 
6. апрель 2006

       Ну, вот и он, вонючий лифт, приют насильника, детище пьяного инженера. И подстать создателю, трогается он не согласно нажатой кнопке (в данном случае «1»), а вверх. Неприятное ощущение - ждешь, что сбросишь на секунду десяток-другой килограммов, а вместо этого получаешь по ногам. И какой же дурак там наверху его вызвал, да еще в такую познотень?
       О чем думать? Куда теперь идти? Куда можно идти, если домой уже нет возврата, если ты остался один? Есть вокзалы, но давит на нервы скопище людей, вонь, усталость… там даже воздух пропитан усталостью.
       - Ох…
       Меня снова затопило чувство стыда и ненависти к себе. Вначале, еще тогда, в первое время, оно было просто невыносимым. А потом чуть отступило, но не ушло. Осталось. Похоже, что навсегда.
       Что же не так, а?
       Я приоткрыл полусонные глаза и разглядел при свете подслеповатой лампочки разрисованные маркером двери. Мотор ритмично стучал, поскрипывал трос. И тут мне стало страшно. Я начал понимать.
       Лифт не останавливался.
       Он шел наверх. От четвертого до девятого - пять этажей. Или меня занесло в высотку?
       Я достал часы и стал смотреть на циферблат. Потом на кнопочную панель с кнопкой девятого этажа на самом верху. Потом снова на часы.
       Может быть, так сходят с ума?
       Прошла минута, потом другая. Страх поднимался из глубины, заставляя дрожать губы. Я прижался спиной к стене кабины. Лифт продолжал подниматься.
       Потом все-таки остановился. Лязгнуло железо, и двери начали открываться.
       Что можно увидеть за дверями в таких случаях?
       Ничего. Потому что такого не бывает. Это - сбой жизненной программы. Там, за дверями, наверное, графика кончается. Как в компьютерной игре. Но почему тогда так страшно?
       Нет, обычный тамбур. Выхожу на общий балкон. Внизу - ни единого огня, лишь холодный осенний ветер. Почему осенний? Да вроде листьями опавшими пахнет, как в парке.
       Думаю, надо выбираться отсюда.
       Обратно в лифт я уже не мог сесть. Двинулся вниз по лестнице, пытаясь в лунном свете разглядеть номера этажей. Бесполезно. Тогда стал считать пролеты. Снизу стали постепенно доноситься странные, протяжные звуки, напоминавшие пение. Желтые отблески свечей или керосиновой лампы становились все заметнее.
       На двадцать первом пролете я споткнулся о человеческое тело и глухо вскрикнул. Дальше кинулся бегом. Неожиданно желтый свет ударил в глаза.
       Они сидели прямо на ступенях - жуткие, словно мумии, обмотанные грязным тряпьем, едва похожие на людей, скорее, на какие-то человеческие обломки. Кто-то, раскачиваясь, напевал странный заунывный мотив, кто-то что-то бормотал. Женщина на площадке в углу, не отрываясь, разглядывала ногти, методично касаясь указательным пальцем запястья другой руки, а затем одного из ногтей. На полу перед ней растекалась черная лужица. Рядом чернявый парень с совершенно стеклянными глазами пытался разгрызть кусок пластиковых перил. Царство безумия…
       Я стоял в остолбенении, не в силах двинуться. Нет, наверное, придется все-таки пройти мимо, если хочу выйти отсюда. Под ногами хрустели черепки, что-то сминалось, поскрипывало. Я разглядел белый эмалированный таз, наполненный шприцами. Дальше люди сидели так густо, что мне приходилось перешагивать через них. В нос било удушающее зловоние.
- …эй…полегче, бо-ольно…
- …я этого не говорил, не говорил…
- …глаза мои, верните глаза…
- …я не знал, поймите…меня никто… никто не предупредил…
- …ш-ш-ш…
- …м-м-м…
- …а эт-то кто?
       Чьи-то пальцы схватили меня за лодыжку. Я резко остановился, пересилив себя.
- Тихо.
       Темная фигура у стены поднялась и шагнула ко мне, придавив схватившую меня руку. Раздался жалобный стон. Желтое пламя осветило лицо стоящего напротив меня человека - это был мрачный бородач с мясистым носом и выраженным косоглазием.
- Пойдешь со мной. - произнес он, едва шевельнув губами, и подтолкнул меня в спину.
       В дальнем углу на грязном полу, подперев руками голову, сидела худая девушка со вздернутым носом, грязными серыми волосами и свежим шрамом на щеке, будто два параллельных разреза. В ее глазах не было безумия, скорее отчаяние и боль. Перед ней стояла свеча и блюдце со шприцем.
- Сделаешь ей укол - и свободен, - прошептал мне на ухо мой спутник, или, скорее, конвоир, - Дверь внизу, на первом этаже. Дальше дорога чиста.
- Нет, - прошептал я, сглотнув.
- Ну, давай, давай. Ты ведь тоже принимал, хе-хе, участие в ее судьбе. Это всего лишь кукла, объект эксперимента. Пустая оболочка.
- Врешь. Врешь, сволочь, - я чувствовал, что начинаю задыхаться.
       В мою руку скользнул шприц.
- Что, твоя свобода этого не стоит? От нее не убудет, уж поверь мне. Или ты хочешь остаться с этими? - его рука показала на сидящих на лестнице, - это же зомби! Останешься, станешь таким же.
       Снова тычок в спину, и я невольно делаю шаг вперед. Теперь девушка смотрит мне в глаза, не пытаясь отбросить с лица слипшиеся волосы. Ее губы шевелятся, она начинает закатывать рукав. В глазах - боль и обреченность, ни искорки сопротивления.
- Ну же, давай, - шепчет ненавистный голос. Девушка протягивает руку. Она не понимает.
       Я знаю, что такое смерть. Ты не испугаешь меня.
- Вперед. Один укол, и полная свобода. Ведь это самое важное, правда?
- Правда.
       Я замахиваюсь, как в замедленной съемке. Девушка, не понимая, пытается заслониться рукой, я же яростно бью иглой в бетонную стену. И бросаюсь к ней. И долю секунды смотрю на бледную тень улыбки, проступающую на ее лице - словно в награду за жуткую боль от ботинок, впивающихся в ребра, превращающих в крошево зубы и фаланги пальцев. Потом меня хватают за ноги и под хохот и улюлюканье тащат наверх.
- В окно его, Генрих, в окно! - закатился кто-то в визгливом, истерическом хохоте. - Пожалел …! Пусть сам теперь попробует!
       Тут навстречу мне рванулась ночь, запах сухих листьев… и непереносимая боль во всем теле.
       Шелест перевернувшейся страницы… блаженное чувство наполняющего душу покоя, длящееся лишь миг.
Цикл не завершен, не завершен…
«Что…что происходит, где это было, что с ней, зачем она там, почему?»…
Ты должен понять это сам. Но ты молодец, я и не ожидал, - доносящийся до моего сознания голос стал более четким, - потерпи еще немного, я уже почти добрался до тебя.


7. ноябрь 2005

       Просыпаясь, я ощущал незнакомый запах - может, приснилось что, а может, так пахли ее волосы… В бок впивался брючный ремень, а на рубашку было страшно смотреть. За окном занимался серый рассвет. Стараясь как можно меньше шуметь, я поднялся с дивана и подошел к окну. Дождь, очевидно, прекратился еще вечером, и площадка перед подъездом высохла, что меня порадовало - терпеть не могу смотреть на мокрый асфальт. Тихонько приоткрыв форточку, я ощутил поток теплого воздуха. Надо же - в середине ноября… Помойка внизу слегка дымилась, и внутренности одного из ящиков светились загадочными огнями. Побитой иномарки не было.
       Я стал смотреть на Свету, расположившуюся на раскладном кресле и по уши зарывшуюся в одеяло. Лицо ее исчезло под рукой; плечи иногда вздрагивали, и она начинала сопеть в подушку. С трудом подавив желание прикоснуться к ней, я осторожно вышел из комнаты и прикрыл дверь. Оказавшись в полумраке коридора, я стал придумывать себе какое-нибудь достойное занятие, как вдруг услышал шаги на лестничной площадке. Я глянул в глазок и понял, что не ошибся - невысокий коренастый мужчина в шапке «Адидас» и ушами а-ля «Властелин Колец» остановился напротив двери в квартиру и нажал кнопку звонка. Неподалеку от моей головы раздался негромкий зудящий звук - очевидно, старая катушка неисправного звонка тщетно пыталась втянуть в себя некий соленоид. Нельзя сказать, что, разглядывая в глазок этого соскочившего с именной кружки Валентина, я чувствовал себя комфортно, но, увидев, как он звонит вторично, понял, что глупо дожидаться, пока он ударит в дверь и разбудит Свету. Дверь была заперта только на засов; я отодвинул его и распахнул ее. Мужик как-то задумчиво смотрел на меня, но, вроде бы, совершенно не был удивлен. Я прикрыл дверь у себя за спиной и тоже стал смотреть на него, не говоря ни слова. Он засопел и неловко повел головой.
- Э-э, слушай, братишка, - наконец нарушил он молчание, - я тут вчера… в общем, машину разбил… - и приподнял левую кисть, перемотанную свежим бинтом.
- Ну, надо же… - проговорил я, - Это такую желтую, с круглыми фарами?
- Вот, да! - обрадовался он, - Пацан, а это не ты мне кричал тогда насчет сигареты?
- Сигареты? А, ты про тот косяк, который по капоту катился? Ну да, я…
       Его лицо стало странно меняться, и я, между нами говоря, легонько струхнул, но вдруг он странно закхекал, и стал расплываться в глуповатой улыбке. Он схватил мою руку и заговорил:
- Ну, ты, блин, даешь… не, ну бывает… ты же меня спас, браток, я ж мог сгореть, а ты… я вот, блин, как из травмы вышел, в джип пересел и сразу сюда - найду, думаю, отблагодарю, короче…
       Что-то он еще минуты две продолжал в том же духе, а я смотрел и думал, как от него избавиться, одновременно радуясь, что пришел он не к Свете. Наконец он достал из кармана несколько купюр, и, продолжая бормотать благодарности, сложил их вдвое и сунул мне в карман джинсов. Я стоял и смотрел на него, слегка дурея, а он похлопал меня по плечу, махнул рукой и пошел вниз. Я запоздало кивнул, вернулся в квартиру и прикрыл дверь. Пройдя на кухню к свету, я достал из кармана деньги и одурел окончательно. В руках у меня была тысяча долларов.
- Ой-ей-ей-ей… - помимо воли вырвалось у меня.
       Ну надо же, с того момента, как я появился в этой странной квартире, на меня так и сыплются всякие приключения. А через мгновение меня пробрал жуткий смех - еле сдерживаясь, чтобы не разбудить Свету, я тихонько вошел в комнату, положил баксы на журнальный столик и, придавив их стаканом, удалился обратно на кухню. Дурацкая получилась шутка, конечно, но что делать? А делать было нечего, и я, недолго подумав, принялся мыть посуду.
       Холодное ноябрьское солнце уже заметно поднялось над раскинувшейся за запыленным окном промзоной, когда дверь кухни приоткрылась и появилась она.
- Привет, - проговорил я, чувствуя, что голос слегка осип.
- Привет, - отвечает она, - послушай, это случайно не твое?
       Какой же суровый тон, однако… да, похоже, я действительно переиграл. В одной руке она держала немытый стакан, в другой - злополучные баксы.
- Тебе что, зарплату стали валютой выдавать? - пытаюсь защититься я.
- Нет, голубчик, - она засовывает деньги в нагрудный карман моей рубашки, после чего ощутимо подталкивает в спину в сторону двери, - Давай, проваливай. И в следующий раз думай.
- Да что думать-то?! - отчаянно пытаюсь защититься я, - Не мои это деньги, ясно?
       В ее глазах светится ярость. Несколько мгновений она пристально на меня смотрит.
- Так значит, ты все врал… - зловеще произносит она, откидывая волосы назад, чтобы лучше меня видеть, - И сейчас врешь…
- Я не врал! - несколько грубо говорю я.
       Она смотрит на меня, и я чувствую, как она замечает малейшие изменения на моем лице.
- Ты меня сейчас пробуравишь своим взглядом, - говорю я.
- Откуда деньги? - раздельно произносит Света.
       Я объяснил.
       Она недоверчиво осмотрела меня, потом достала деньги из моего кармана и пересчитала. Потом как-то странно заулыбалась и начала тереть кончик носа. Наконец спросила:
- Ну, и что же ты собираешься делать с этими нетрудовыми доходами?
- Мы.
- А я-то здесь причем?
- Да ведь из-за тебя я открыл окно. И совершил этот поступок, э… достойный… всяческих похвал только ради присутствующей рядом… э…
- Меня, короче. - Она отвернулась к стоящему на холодильнике зеркальцу и начала причесываться, - Опять вранье.
- Да почему же опять-то? Меня же могло вообще здесь не быть.
- И молодой предприниматель сгорел бы, как свечка.
- Даже гораздо быстрее. И не молодой, а скорее средних лет.
- А может быть, ему суждено было сгореть, а? - расчесывая волосы, она взяла зачем-то в зубы заколку, - За какие-нибудь свои преступления. Перед обществом, скажем. Может он - убийца? Или - как ты там сказал - сотрудник… чего?
- А ты, Светонька, лучше запрись в туалете и никуда не выходи. Вообще никогда. Тогда точно не заставишь никого спасать всяких оболтусов.
- Много хочешь, - она заколола волосы, - И мало получишь. Как следствие.
- Суждено сгореть… - пробормотал я и, подойдя к окну, взглянул вниз. И клянусь, что в этот миг я что-то почувствовал. Словно укол в сердце. Как будто я в самом деле сделал что-то не так. Такое чувство бывает, когда необдуманным словом ранишь близкого человека, и еще даже не осознав разумом своей вины, сердцем уже чувствуешь раскаяние и боль…
- Что говорить об этом? - я повернулся к ней, - Кто это разберет? Уж, наверное, не мы.
       Она серьезно взглянула на меня.
- С деньгами-то что будем делать?
- А ты разве не знаешь, как лучше поступить с такими деньгами?
- Пропить, что ли?
- Угу.
- Ну, ты даешь. Богатые студенты нынче пошли…
- Так ты согласна?
       Она сжала ладонь в кулак и подняла руку вверх.
- Вот только посуду домою. А ты иди, иди… в комнате лучше прибери. И сними мой любимый фартучек, чего ты его нацепил?
       Я стоял, прислонившись к стене, и чувствовал, как внутри меня что-то затеплилось. И поневоле начал улыбаться, чувствуя, что смотрю на нее словно сквозь стену, и я вполне в состоянии справиться с этой стеной. Стеной непонимания.
- Хватит, иди уже. Все!
       Она подталкивает меня в спину и выпроваживает из кухни. В ванной весело и звонко капает вода из свернутого крана. Плеснув в лицо холодной водой (горячей не оказалось), я ищу, чем почистить зубы, разумеется, не нахожу и пишу на зеркале мокрым пальцем: «СВЕТА», потом вытираю несвежим полотенцем и снова пишу, и снова затираю, отплевываясь от ледяной воды, от которой адски заломило зубы, навожу порядок на голове, закрываю кран, который, надо сказать, тут же отвалился, прилаживаю его на место и выхожу вон.
- Готова к подвигам?
- Что это ты так развеселился?
- Сам не знаю. Прямо как в первый раз.
- Хватит уже болтать. Так идем?
- Идем…


8. октябрь 2005

       И почему меня никак не оставляют эти воспоминания? Как долго можно, уже проснувшись, переживать из-за того, что видел во сне? Стоит ли волноваться за поступки, которые ты совершал во сне, или не смог совершить? И кто осудит тебя за них? И к чему эти муки совести, разве человек виновен в том, что не может стереть ни минуты из своего прошлого, или как там говорится - не может сделать даже единого волоса черным или белым, разве что перекрасить? Почему нельзя заставить себя забыть и успокоиться, если уж пришел к тому, к чему пришел?
       Сейчас я уже понимаю, с чего все началось. С того самого вечера, когда моя неугомонная душа опять потянула меня на подвиги (да как же это жизнь – и без подвигов-то?).
       В тот вечер, покинув серое здание энергокорпуса, я прошел несколько шагов в сторону шоссе, и нет бы уже повернуть налево, к общежитию, как вдруг остановился, смотря на закатное небо. Мимо неслись машины, и не думая тормозить на «зебре», все спешили с работы домой - директора, начальники отделов, чиновники, барыги разного калибра, деловые, пахнущие дорогим одеколоном пузатые дядьки, (ну и тетьки, конечно же - медлительные и, несомненно, знающие себе и всем окружающим цену), а я стоял и смотрел на догорающий в небе костер, и наслаждался совершенно новым, незнакомым доселе чувством - сознанием собственной бесконечной свободы… а потом, спустя минуты, отвернувшись от ветра и смахнув неожиданно выступившие на глазах слезы, машинально двинулся вперед и перешел дорогу. И увидел ее.
 Конечно, все это было не случайно. Но если бы я только знал…
 Она шла не спеша по мокрому тротуару вдоль набережной. Небольшого роста, одетая в до невозможности короткую юбку, светлую блузку, и черные, слегка потрепанные туфли на высоком, толстом каблуке. Волосы серого цвета, не слишком длинные, были стянуты в тугой хвост и слегка колыхались за спиной при ходьбе. «Девочка?…»,- мелькнула мысль в моей усталой, все еще гудящей после рабочего дня голове. Мелькнула - и пропала, наткнувшись на несоответствие - что-то недетское было во всем ее облике: то ли обнаженные крепкие голени, то ли безупречные, ярко-красные ногти, то ли большие, темно-карие, горящие адским огнем глаза… это я бы потом так в своем дневнике написал, если бы таковой имелся.
       Я нагнал ее у следующего перекрестка, где она остановилась перед потоком мчащихся и ревущих машин. Наконец проклятые грузовики на мгновение остановились, чтобы дать нам возможность попасть на ту сторону.
- Простите, девушка, - обратился я к ней в порыве вдохновения, как только мы вновь ступили на тротуар. В голове крутились разные фразы, вероятно, из некоего оперативно-знакомительного словаря, - Вы знаете, как попасть к Лефортовскому мосту?
       Очень медленно она перевела глаза на меня, и мне стало немного не по себе.
- Прямо, - голос был негромкий и слегка хрипловатый, но звучал очень явственно.
       Хорошо еще, что она не ответила «Знаю».
       Тем временем девушка продолжала идти вперед, смотря перед собой. Вид у нее был отчужденный, и, возможно, именно он подвиг меня на следующий вопрос:
 - Скажите… вам, возможно, чего-нибудь не хватает?
       Вышло не совсем скромно. Я ожидал, что она промолчит или ускорит шаг, но она продолжала идти спокойно и неторопливо.
 - А вам? - вдруг прозвучал негромкий голос.
       Я слегка опешил. Насмешка? Но я готов был поклясться, что она была так же далека от юмора, как я... от ее родителей. Вопрос прозвучал так, будто ее действительно интересовало, чего же мне не хватает.
       А что это я вдруг про ее родителей? Внезапно я похолодел от новой мысли; мне почему-то показалось, что у нее и не может быть родных, и если она сейчас перегнется через перила и бросится в холодную пробензиненную воду, то никто не хватится, и не будет искать. У меня даже не хватило смелости задать себе вопрос «Почему?» - так четко отпечаталось это в моем сознании.
 - А вы, наверное, идете домой? - как сквозь пелену услышал я свой голос.
 - А вы, наверное, желаете меня проводить? - задала она вопрос, более похожий на утверждение с оттенком легкой издевки.
       «А что, было бы интересно», - чуть не брякнул я. Постепенно опомнившись, протянул:
 - Ну, если вы не имеете ничего против... - вот-вот, Прасковья Алексеевна пустилась во все тяжкие.
 - Странный вы молодой человек, - она наконец повернулась ко мне и смотрела, прищурившись. Мы почти остановились. - Сначала догоняете меня, да так, что мне кажется, будто позади меня табун лошадей, а теперь что-то мямлите на самом интересном месте. Впрочем... собственно, какое мне дело...
       Нет, девушка была явно не простая.
 - Никакого, очевидно… - улыбнулся я, взяв, наконец, себя в руки, - А может, вы не так уж спешите?
 - Ну, это уже прогресс, - она обратилась ко мне. Ее глаза смеялись, - Только как же ваш Лефортовский мост?
 - Да подождет он, думаю.
       Вокруг стало еще темнее. Уже прошло несколько минут, как мимо нас не проехала ни одна машина. Девушка прислонилась к перилам набережной и без стеснения меня разглядывала.
 - Сдается мне, что ищете вы, так скажем, не одного лишь развлечения, - сказала она, прежде чем я успел вновь открыть рот.
 - А вы почем знаете? - снова улыбнулся я.
 - Это видно... как у вас там говорят?.. невооруженным глазом. И вы не из тех, кто, пользуясь темнотой и безлюдьем, начинает хватать девушку за выпирающие части тела, дыша пивным перегаром и сопровождая все это...
- Да помилуйте, какое же здесь безлюдье? - воскликнул я, обернулся и осекся. Огни университета на другой стороне улицы не горели, как и уличные фонари. Не было слышно ни машин, ни трамваев. Лишь вдали переходила шоссе черная фигура какого-то старика.
 - Ну вот, - нервно усмехнулся я, - Хоть я и не дышу перегаром, но все же мы одни, и получается, что вы в моей власти...
       Ее брови полезли вверх, она слегка наклонилась назад и засмеялась легким, рассыпчатым смехом, до того осознанным и соблазнительным, что у меня по спине побежали ледяные мурашки.
 - Да ну... скорее уж, вы в моей... фу, боже мой, лет сто таких глупостей не слышала... - она перевела дух и вновь воззрилась на меня. Я уцепился за конец последней фразы.
 - Вам, наверное, восемнадцать, вряд ли больше?
       Она прыснула в кулак и едва снова не расхохоталась.
 - Что у вас все «наверное», «вероятно», «может быть»? Вы что, вообще не уверены в самой жизни? А-а... - она так прелестно приложила палец к подбородку, что я невольно к ней приблизился, - вы добра всякого много делали? И, вижу, кое-чего добились?
 - Может быть, не всего, но...
 - Можете не рассказывать. Вам уж точно двадцать?
 - Двадцать два, - поправил я и отстранился. С меня сползала моя улыбающаяся маска. Странная у нее манера - спрашивать.
 - И вы все еще верите в добро? Вообще во что-нибудь верите?
 - Не знаю, может, в любовь... - пробурчал я. Может, попробовать ее задеть?
 - Во что во что? - у нее был вид, как у пятиклассника, услышавшего на уроке английского языка незнакомое слово, - Запомните на всю жизнь, что того, что вы понимаете под этим словом, никогда не существовало...
 - Черт, а вы-то откуда знаете, что я понимаю под этим словом? - разозлился я, - И что же, по-вашему... существовало?
 - Месть, - сказала она холодно и уверенно, - Женщины мстят мужчинам за свое прошлое поругание, мужчины - за свое бессилие и ничтожество.
       Я и не заметил, как у меня отвалилась челюсть.
 - Ну и ну-у... - пробормотал я, подошел к перилам и уставился в мутную воду, - и откуда эта информация?
 - И вы наверняка ведь об этом думали, - ее голос стал более тихим и вкрадчивым. Поймав мой взгляд, она негромко, безгрешно усмехнулась, - Вы сейчас похожи на маленького мальчика, которому, наконец, сказали, что его папа не герой, погибший в Арктике, а просто искатель других, более доступных приключений.
       Мое сердце начало выбивать тяжелую, неровную дробь. И куда делась она, моя свобода? Глаза ее прожигали меня. Я нервно вздрогнул, когда над нами с тихим звоном включился уличный фонарь. Только теперь я как следует разглядел ее лицо. Оно было покрыто широко распространенным макияжем молодежного типа, правда, помада на губах отсутствовала; челка лежала безупречно, слегка поблескивали зубы. Слегка вздернутый нос украшали несколько веснушек.
 - Вы слишком много знаете... не только обо мне, - сказал я чужим, приглушенным голосом, - Скажите... кто вы?
 - О Господи, как же вы скучны, - она повела головой, словно в приступе зевоты, - Да не один ли вам черт?
       Яростно выругавшись про себя, я неожиданно крепко ухватил ее за плечи. Но она, похоже, и не заметила этого.
 - Мы должны были встречаться раньше, - сказал я непонятно зачем.
 - В вас начинает просыпаться разум. Мы не только давно знакомы. Ты давно уже принадлежишь мне.
       «Прямо какой-то фильм ужасов», - подумалось мне. Наши лица сближались, как в мутном, бредовом сне. Я искал, что сказать, хотя сознавал, что слова уже исчерпали свой смысл. Потом она посмотрела мимо меня, я проследил за ее взглядом и уткнулся в темную, маслянистую гладь воды.
 - В этой реке многие нашли свою смерть, - произнесла она медленно, - Если всех их выловить и захоронить, на целое кладбище хватит. А все оттого, что кто-то о ком-то в нужный момент не подумал... - слова доносились до меня, как сквозь стену, и в них не было и тени сострадания, просто констатация факта.
       Вдруг я заметил, что она падает. Как в той моей недодуманной мысли, недосозданном видении верхняя половина ее тела все сильней перегибалась через перила, а я оторопело смотрел, и пришел в себя только тогда, когда от тротуара оторвались ее туфли.
 - Стой! - крикнул я, метнулся вперед, и, каким-то чудом ухватив ее ускользающую кисть, рванул на себя...
       Ее тело оказалось странно легким. Всего через миг ее руки охватили мою шею. Я подумал, что она непроизвольно сделала это из страха упасть, но сверкнувшие у самого моего лица глаза привели меня в оцепенение... В них не было страха, они говорили о другом... даже совсем о другом...
 - Тьфу ты, дьявол! - хрипло вырвалось у меня.
 - Да-да, - весело согласилась она. Ее дыхание лишила меня последнего дара речи, - Он самый.
       Что происходило со мной в следующие мгновения, было трудно осознать, и совершенно невозможно втиснуть в какие-то разумные рамки. Это не было даже поцелуем, это не могло быть не страстным, ни холодным. Это был шквал неотвратимого, всепоглощающего безумия.
       Я очнулся, держась обеими руками за перила и смотря вниз, в воду. Очень смутно я помнил, что кто-то был рядом со мной, но не находил в себе сил даже повернуться. Голова гудела, как с тяжелого похмелья.
       Тихий вечер исчез вместе с закатом. Рев машин снова ударил по ушам, будто кто-то неловко вывернул громкость. Рядом пронеслась огромная фура, обдав меня облаком летящих брызг. Или нет, это начинался дождь. Тяжелые холодные капли мгновенно промочили волосы и полились за шиворот куртки. Я чувствовал сильное головокружение и подступающую тошноту. О нет, только не сейчас…
- А-а-а… - простонал я, вцепившись в столбики ограды, чтобы не упасть. Приступ не был таким мучительным, как иной раз, но был слишком уж некстати... Перед глазами что-то постоянно двигалось - точь-в-точь желтая река с плывущими по ней черными льдинами. Медленно, сохраняя равновесие, прыгаю на ближайшую к берегу льдину. И чего она так визжит? Вот смешно - теперь я стою на месте, а берег вместе с машинами уплывает назад. Теперь надо перескочить на следующую льдину… рраз! Из глаз летят искры. Я пытаюсь подняться с земли, ощупываю столбик, о который ударился лбом. Наверху лежит какая-то бумажка. Может, деньги? Обрадовавшись, сую неизвестную купюру в карман куртки. Если взять правее и подняться выше, там есть пивной ларек… а ты чего визжишь, как свинья? Не видишь, это я дорогу перехожу?! Между прочим, в положенном месте… Лучше тормоза почини, лох педальный, чтоб тебе самосвал поцеловать… груженый кирпичом…
       Боже, какая же здесь грязь. И куда подевалась эта… подруга? Интересно, на кого она работает? Мне ведь придется теперь ее искать, искать везде, в толпе, на улицах, площадях и в подворотнях. Может быть, мне повезет, и я снова ее встречу... я должен, должен ее найти...
       Сухие, шуршащие листья. Если грязь посыпать сверху листьями, то можно упасть и не измазаться… или просто покачаться на детских качелях. Никто все равно не увидит, никто не будет смеяться. Вспомнить первую сигарету, поход за земляникой, или тихое, ласковое море… Может быть, легче просто сойти с ума? Разве у сумасшедших может так раскалываться голова?
- Это из-за нее, - вдруг проговорил я, словно начиная приходить в себя, - Я знаю, что надо говорить… знаю… - бесконечно далекое воспоминание постепенно проявлялось, когда я повторял это за матерью, да я же помню, помню, - Да воскреснет Бог… да расточатся врази Его… да бежит от лица Его всякий ненавидящий Его… да воскреснет… да расточатся… а-а-а…
- Эй! - раздался возглас.
- Коля, - прошептал я, вглядываясь в фигуру, стоящую передо мной, - Коля…
- Кирюша, ты что, пьяный?
- Я?
- Свинья. Домой не хочешь?
- Отведи меня домой, Коля, - говорю я нетвердым голосом, - Что-то мне… это…нехорошо. Как глаза закрою…о-о-ой…
- Я уже вижу. Давай, держись за плечо. Вперед. Эй, лужа! Тьфу, блин…


9. октябрь 2005

       Несколькими неделями позже я как-то раз взял две банки пива и отправился в Лефортовский парк. Усевшись на бревно, я до рези в глазах вглядывался в серую рябь на поверхности пруда, и пытался, наконец, понять, что же произошло тогда со мной, и продолжает происходить до сих пор. Является ли смазанный образ этой странной женщины неким выбросом мирового зла, или же он освободил зло, заключенное во мне самом? Как мог простой поцелуй вызвать тяжелый приступ гипертонии, и вообще, что заставило тогда меня пересечь это проклятое шоссе? Прикоснувшись к неведомой тайне, я, вероятно, по причине врожденной и не отработанной трусости не решался броситься по еще не вполне остывшему следу загадки, а уподобился корове, десятки раз пережевывая то, что и так уже знал.
- В конечном итоге, я опять остался ни с чем, и ничто уже нельзя изменить, - медленно и задумчиво произнес я вслух, - как не может эта пустая банка из-под пива взять и сама покатиться по земле.
       Продолжая смотреть на горящее в белесом небе солнце (а это был один из последних ясных дней конца октября), я вдруг услышал какой-то неясный звук и вздрогнул. Это помятая банка из-под «Балтики», повинуясь незаметному порыву ветра, легонько перекатилась через себя, и, сорвавшись в пруд, поплыла по воде.
       Да. Точно. Вот с этого момента все и началось.
       Я перевел дух и неспешно поднялся на ноги.
- Так, стало быть, нет? - прошептал я, - Значит, есть еще надежда, да?
       В этот момент я машинально сунул руку в карман куртки, и наткнулся на какую-то смятую бумажку. Боже мой, как же я мог забыть?
       В лихорадочном волнении и достал ее и развернул. Да что я там надеялся увидеть?
       «Отзовись» - прочитал я, холодея внутри. И еще там был семизначный номер. Все было написано простым карандашом, уже побывало под дождем, последнее «5» уже почти превратилось в «6», короче, едва разбиралось. Но - разбиралось.
       А если бы я ее выкинул? Это ведь, наверное, та самая бумажка, что лежала на столбике. И оставила ее, конечно, странная девушка с пепельными волосами.
       Но зачем она написала «Отзовись»?
       «Отзовись» - в этом слышится какой-то крик отчаяния, безысходность, нечто, подступающее к горлу. А девушка с серыми волосами была уверена в себе на все сто. Даже на двести. Что-то здесь не вяжется… ну, есть только один способ узнать…
       Серое здание с узкими окнами - я уже бывал здесь. Охранник сумрачно взглянул на меня, но ничего не сказал (может, принял за кого-то знакомого), а я двинулся туда, куда стремился - к таксофону. (Тогда я был еще солидным и крутым парнем, у меня даже была своя московская телефонная карта).
       Гудок - и звенящая пустота. Снова гудок. И снова.
       Никого нет. Это ошибка.
       Щелчок снимаемой трубки. Уверенный женский голос: «Да?»
- Я звоню по номеру, найденному на карточке у набережной Яузы, - говорю я тихо и спокойно заранее заготовленную фразу. Долгая, долгая пауза. Потом, совсем другим тоном и с небольшим пришептыванием, тот же голос говорит:
- Выйдешь из метро «Перово». Минуешь площадь, справа будет парк. На перекрестке свернешь… - слова отпечатывались в голове сами, и записывать не надо. - Крайняя девятиэтажка, второй подъезд. Я увижу тебя из окна… и выйду. Тебе все понятно?
       Сердце стукнуло, потом остановилось. И снова стукнуло.
- Да. Я буду… через час.
- Как твое имя?
- Кирилл.
- Хорошо. Я буду ждать.
       Трубка снова щелкнула, и раздались короткие гудки.
       Вся окружающая реальность словно закружилась у меня перед глазами. Не помня себя, я покинул спорткомплекс и, едва не сбиваясь на бег, ринулся к общежитию. В вестибюле наткнулся на коменданта, но тот меня, к счастью, не остановил (ну да, ведь это было еще до драки). До дыр протертый линолеум - и обшарпанная дверь родной секции. В дальнем углу шкафа, как и следовало ожидать, отыскался костюм, припасенный мамой для сдачи сессии (уж не знаю, какой именно - все едино четвертый год без надобности). Облачился в него, и впервые за долгое время приобрел вполне приличный вид, даже порадовался. Но время уже летело с умопомрачительной скоростью, и, накинув поверх костюма видавший виды серый плащ, я выскочил из корпуса и двинулся наверх, к метро.
       Ладожская улица, как и всегда в демисезонную пору, представляла собой огромную аэродинамическую трубу, и я успел порядком продрогнуть, пока не достиг ряда гнусных киосков и забегаловок, предшествовавших входу в метро. Уже спускаясь по эскалатору, я почти успокоился - да и в самом деле, эка невидаль, полусвихнувшаяся деваха, насмотревшись «Восставших из Ада» или «Страх.com», до судорог пугает глупого неопытного студента, после чего подсовывает ему некую визитку и благополучно смывается. Бывает, конечно, в жизни всякое. Но непонятны два вопроса, во-первых, как же я не заметил, когда она ушла, и во-вторых, эта пустая банка из-под пива - слишком уж странно. Ладно, скоро все узнаем…
 
 
10. ноябрь 2005

       Поддавшись на мои уговоры, она следует за мной в ворота парка. Здесь почти все по-прежнему, только деревья совсем облетели, и людей не видно. У импровизированного причала из почерневших досок я останавливаюсь.
- Вот здесь, - говорю я, - вот это самое место. Здесь это и произошло.
- Да? - переспрашивает Света, впрочем, без особенного интереса, - И где же банка?
- Банка?.. Да причем тут вообще банка?!
- А ты зачем меня сюда притащил? Я думала, на банку посмотреть.
- Я на тебя хочу посмотреть. И понять, что происходит.
- Ты и так с самого утра на меня глазеешь. Что тут непонятного?
       Я отворачиваюсь и смотрю на воду. Дует холодный порывистый ветер. Света закутывается плотнее в свою куртку и становится рядом. От проходящего за оградой парка шоссе доносится приглушенный рев машин. Невысокое солнце то проявляется, то снова истаивает в белой дымке. Наконец Света говорит:
- Ладно. Я знаю, кто это был.
- Где?
- Ну, там, - она делает небрежный жест в направлении реки, - на набережной. Девушка, о которой ты говорил.
- Что?! - даже от одного воспоминания меня слегка повело. Рука машинально потянулась к горлу. - И… кто она?
- Мы живем вместе. Точнее, жили. Или ты думал, что я на зарплату уборщицы снимаю квартиру в Москве?
- Ничего я не думал. Никогда не снимал никаких квартир. Извини.
       Не в силах более стоять на месте, я подхожу к воде, затем оборачиваюсь. Света задумчиво смотрит на меня. То есть, в принципе, понятно, откуда на записке взялся ее телефон. Неясно только, кто из них его написал.
       Я уже хотел задать этот вопрос, но вовремя прикусил язык, проявив редкую для себя сообразительность.
- И давно ты ее знаешь? - спрашиваю.
- Лену? Ну… где-то месяца три.
- Она где-нибудь работает?
- Говорила, что куда-то устроилась. Да, пару недель назад появилась и снова исчезла. А что - понравилась?
       Я вздрогнул.
- Не говори так. Что-то в ней нехорошее… не знаю. Очень нехорошее.
       Света помолчала.
- Не знаю, может, ты в чем-то и прав…
       Я почувствовал смутное облегчение. Меньше всего хотелось мне сейчас встречаться с этой странной Леной, напоминающей скорее персонаж дурного сна, нежели реального человека.
- Светка… - еле слышно бормочу я, смотря, как она поправляет прядь волос. Лицо само расплывается в улыбке.
- Чего? - спрашивает Света, видимо, не стремясь получить ответ.
- Нет… просто так…
- Влюбился, что ли?
- Я свободный человек. В кого хочу, в того и влюбляюсь.
- Пошли, свободный человек. Помнится, ты куда-то меня приглашал.
- Да, вот только не решил пока, куда конкретно. В ресторан как-то пошло, отметаем?
- Отметаем, - она берет меня под руку и ведет к выходу из парка. Я спотыкаюсь, не то из-за скользкой травы, не то от счастья, - Давай, решай сам. А я посмотрю и сделаю вывод.
- Даже не старайся меня смутить, - упрямо говорю я, - Ты ничем меня не заденешь. Просто не сможешь.
- Это почему же? - изумилась Света.
- Я знаю, какая ты.
- Откуда?!
- И даже если б ты была другой, это ничего бы… не изменило.
- Ты в этом уверен?
- Я? Уверен.
- Ты не понимаешь, - говорит она после долгой паузы, отвернувшись в сторону. Потом резко поворачивается, и продолжает, сквозь зубы цедя слова, - Размахиваешь своим апломбом, как знаменем, а каков ты… на самом деле? Заявляешь… совершенно уверенно о том, о чем понятия не имеешь… ты еще мальчик… знакомишься со всеми подряд. А если бы она была на моем месте?
- Мне не больно… совсем не больно… - вдруг вырывается у меня.
- Что?! Что не больно?! - она почти кричит.
- Видишь ли, - я собираюсь с духом, - Если бы мне это сказал кто-нибудь другой… близкий человек, то мне было бы больно. А сейчас почему-то нет… ты измучилась, Света. Я очень, очень хочу тебе помочь. И вообще… мне кажется…
       Она задумчиво смотрит на меня.
- Кажется, ты права.
- В чем?
- Я… тебя… - говорю костенеющим языком. Отворачиваюсь. Небо в глазах становится цвета асфальта, а грохот проходящего мимо трамвая просто нестерпимым. Ветви деревьев, повинуясь ветру, прочерчивают в небе изогнутые линии… точь-в-точь как черная смола на дышащей жаром мостовой. Вот только душ контрастный - в виде мелкой дождевой пыли. И ее глаза…
       Она придержала меня за рукав в тот момент, когда я сам ухватился левой рукой за чугунную ограду.
- Мы уже пришли, Кирилл, - сказала она неожиданно мягко, - Смотри - как считаешь? - и кивнула в сторону появившегося прямо перед нами входа в скромный бар-подвальчик.
- Тебе нравится? - с трудом выговариваю я.
- Да, нравится, - говорит Света, продолжая смотреть мне в глаза. Помедлив, я протягиваю ей руку, и мы спускаемся вниз.


11. март 2006

       Как всегда в стрессовой ситуации я почувствовал, как мир вокруг меня словно начал сжиматься, превращаясь перед глазами в полутемный тоннель; более всего это напоминало странную накатившую на глаза слепоту, потом стало трудно дышать, и третий, уже ожидаемый признак - невыносимый холод, словно у тела неожиданно отобрали большую часть тепловой энергии. Я смотрел на нее и придумывал, что возразить, и вдруг почувствовал, что не могу даже шевельнуть языком. Конечно, я понимал, что со мной происходит, поскольку, к несчастью, уже имел до этого несколько подобных прецедентов… но на этот раз все было несколько по-другому. Сильнее, что ли, и как-то глубже…
- Ты не права… - наконец пробормотал я. Жалкая попытка защититься, признаю, - То есть понять мы, конечно, друг друга не можем… пока. Но пройдет время, и все изменится…
- Это у тебя есть время. А у меня его нет. Пойми, я на семь лет старше тебя, и я не могу ждать, пока ты расстанешься со своими юношескими… мечтаниями. Я хочу идти вперед - понимаешь - а не повторять пройденное.
- Может, ты просто не хочешь рисковать?
       Света прищурилась, смотря в пыльное окно. Видно, ей тоже тяжело давался этот разговор.
- Ты все равно… не найдешь того, кто бы тебя понял - так, как хотелось бы тебе, - продолжал я, - Человек может стремиться понять, а может не стремиться… если да, то он, возможно, и поймет - все зависит от стремления. Ты же знаешь, как ты мне нужна… и я… я готов пройти этот путь…
       Что-то изменилось в ее глазах - словно из глубин бесконечной усталости проступила скрытая до этого воля. Она поднялась со стула и посмотрела мне в глаза, жестко и пронзительно.
- Мы не должны больше видеться, Кирилл, - проговорила она, - Это скорее ради тебя… ты потом поймешь. Все это пустое…
- Ну не должны так не должны… - протянул я, придавая своему тону оттенок безразличия, - что же теперь, зарезаться, что ли… Ты лучше объясни, как ты… сможешь найти то, чего не ищешь? То есть искать-то ищешь, но не представляешь, как это выглядит… наткнешься и не узнаешь, испугаешься… и вообще, извини, но может быть, ты просто упустила время, а теперь хочешь получить все сразу, быстро и без затей?
- Наверное, не тебе судить об этом…
- А я не хочу ничего судить. Я хочу быть рядом.
       На меня она уже не смотрела. Просто разглядывала в окне раскинувшуюся под серым небом панораму… словно хотела прочитать в изгибах черных крыш какую-то ей одной известную истину. Уже потом, десятки раз проматывая в голове эту сцену, словно кинопленку, я осознал, что не было тогда в ней никакой нервозности, никакой суеты - одно лишь спокойствие человека, который принял, наконец, решение, чтобы никогда уже от него не отступить.
- А знаешь, я уже понял, как оно будет дальше, - говорил я тем временем, словно подчиняясь непонятному вдохновению, - Сейчас я уйду, и ты закроешь за мной дверь, потом пройдут дни… может быть месяцы, и в твоей жизни появится другой человек… другие люди, на которых ты тоже будешь сердиться, а потом будешь им улыбаться… Ты раздашь в конце концов им все… все лучшее, что имеешь, и, может быть, получишь что-нибудь взамен… Ты будешь смотреть в зеркало и понимать, что время не щадит тебя, но и понимать, что все не так уж плохо, если рядом есть друзья, ведь так? В общем, у тебя будет все, чего ты хочешь… вот только… меня в твоей жизни уже не будет… а тебя не будет в моей… а потом когда-нибудь мы умрем, и ты увидишь меня, а я тебя… и ты поймешь, что правда, что я… люблю тебя, что ты мне дороже всего на свете, понимаешь?.. Что я готов ради тебя на все, и мне за это от тебя ничего не нужно… да, можешь даже на меня не смотреть.
       Лицо Светы стало бледным, как полотно, и взгляд застыл. Губы скривились в горькой усмешке.
- А я сяду в лифт, потом в метро, отправлюсь домой, - продолжал я, постепенно ожесточаясь, - дальше в моей жизни тоже будут… новые лица… конечно, я буду везде искать твои черты, буду цепляться… за несбыточное… может быть, у нее будут серые волосы….
       Я уже не мог продолжать дальше, мог лишь смотреть в окно - туда, куда смотрела она.
- Пройти этот путь до конца… как жаль… - медленно, как во сне прошептала Света, - Так ты сейчас сказал? я понимаю… но прости, я правда уже ничем не могу тебе помочь… и это не моя вина, наверное. Все ушло… и тебе тоже пора.
       Поднимаясь на ноги, я уже чувствовал, как подобно тугому ветру, созданному вентилятором, накатывают на лицо волны мрака, осознанной неизбежности, что ли. И самым мучительным было то, что я четко осознавал - больше мы не увидимся.
- Я еще немножко на тебя посмотрю… и пойду. Ладно?
- Твоя дурацкая привычка… - она улыбнулась как-то неожиданно тепло… подошла, машинально поправила мне воротник и вдруг поцеловала - в губы, и как-то неловко… Мои пальцы зарылись в ее волосы. Она отвернулась, а потом вдруг взглянула на меня - прямо и четко. Из глаз ее катились слезы.
- Почему же ты не уходишь? Да иди, иди же!
       Лишь в самый последний момент голос ее дрогнул. Дверь распахнулась, и она вытолкнула меня наружу. Щелкнул замок.
       Минуту я стоял, прислоняясь к стене и вперив взгляд в трубу мусоропровода. Меня пошатывало, и я знал, почему. Опять эта дрянь…
       Медленно я стал спускаться по лестнице вниз, держась за перила (и заодно отвергая собственное предсказание насчет лифта). Действительность то уплывала в невозможную бледную даль, то стремительно подкатывала обратно невыносимой болью к вискам, едва не заставляя меня вскрикивать - в общем, все, как обычно. Если не дергаться, то может, пронесет…
       Ну, вот и дверь подъезда. Я остановился, жадно глотая теплый свежий воздух, и вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. И в тот же момент увидел ее.
       То есть нет, тогда я, конечно, не понял всего сразу. Помню лишь широко раскрытые, какие-то диковатые глаза, спутанные серые пряди волос и что-то на левой щеке… Дальше я шагнул вперед, сообразив, что не даю девушке войти в подъезд, и в тот же миг в памяти мелькнули отрывающиеся от асфальта каблуки… и темная вода.
- Ага… - просипел я, глядя на нее, чувствуя, что язык мне уже не повинуется. Она остановилась, с удивлением смотря на меня, очевидно, не узнавая.
- Ты… опять ты… - выговорил наконец я с неимоверным трудом, - это ведь ты… на набережной…
       В голове словно что-то взорвалось. Теперь странная девушка была рядом - и в то же время бесконечно далеко; до нее можно было попробовать дотронуться, и увидеть, как собственная рука удлиняется при этом на сотни миль. Это было очень смешно, и я засмеялся, как вдруг почувствовал внутри себя глухую, непреодолимую ненависть к ней, к ее волосам, и к собственным недавно сказанным словам, которые так быстро уже начали сбываться. Кулаки сжались, и руки сами начали подниматься, словно я собирался грозить здоровому, но бестолковому ублюдку, не понимающему человеческих слов. И она неловко заслонилась рукой… мелькнули широко раскрытые глаза, наполненные страхом, и последнее, что я успел разглядеть, был свежий шрам на ее левой щеке, два недлинных розовых надреза.
       Не пронесло…


12. март 2006
       
       Холодные капли методично разбивались о мое лицо, пока перед глазами не проявилось серое небо с рваными облаками и бетонная стена с рядами окон, уходящая вертикально вверх. На ступеньке подъезда сидел большой серый кот в черном ошейнике и разглядывал меня, с любопытством и оттенком презрения. С козырька время от времени капало ему прямо на макушку, он недовольно вертел головой, но почему-то не уходил.
- Вот тебе и кис-кис, - пробормотал я, пытаясь подняться с земли. Нога затекла так, что на нее невозможно было ступить, - ну, что смотришь? Сам знаю, что убираться пора.
       Кот фыркнул и неторопливо направился к приоткрытой двери в подъезд. Я проводил его взглядом, потом оглядел место, где лежал. Оно уже очистилось от снега, вероятно, по причине пролегающей где-то неподалеку теплотрассы, и было прикрыто от тротуара кустами.
       Я заковылял прочь. Может, этот обморок просто был защитной реакцией организма, и уберег от чего-то более губительного? В тот момент я уже не чувствовал никакой боли, лишь внутри образовалась пустота, как будто после спокойного, светлого сна проснулся… в одиночной камере.
       Сравнение рассмешило меня, и настроение немного улучшилось. Навстречу стали попадаться люди, они странно на меня косились, и еще бы - молодой, трезвый и грязный, как свинья. Впрочем, что мне до них, в конечном итоге?
       Почему-то меня вновь начал разбирать смех. Память о событиях сегодняшнего дня, о событиях, надо сказать, достаточно печальных, неожиданно куда-то улетучилась; я присел на покосившуюся ограду скверика, продолжая разглядывать идущих мимо. Первым миновал меня мужчина средних лет в пальто нараспашку, вполне приличного вида, но, похоже, изрядно поддатый; взгляд его был прикован к грязной скользкой дороге, и все равно он дважды споткнулся, прежде чем мне надоело на него смотреть. Меня он даже не заметил. «Видать, врезал на какой-нибудь корпоративной вечеринке, - подумалось мне, - теперь вплотную занят вопросом, как будет смущаться перед женой. Мне бы твои заботы».
       Конечно, я знал, что опрометчиво бывает призывать на себя проблемы чужого человека, но тут я снова отвлекся. Молодая мамаша, едва не моих лет, катила перед собой коляску, попыхивая сигареткой и при этом еще умудряясь читать книжку в мягкой обложке. Вокруг сиротливо бегал тощий пудель, расставляя метки на ближайших к дороге деревьях. Потом он подбежал ко мне, и, обнюхав мои ноги, взглянул на меня печальными, почти человеческими глазами.
- Что, надоело эту отраву нюхать? - посочувствовал ему я, - А ребеночек уже привык.
       Женщина мрачно посмотрела на меня, но промолчала.
       Я поднялся на ноги и отвернулся. Опять веду себя по-идиотски. Ведь сколько раз внушал себе - не лезь в чужую жизнь, не делай пустых оценок, если людям нравится жить так, как они живут, то пусть живут, они это заслужили, кто на что учился. И разберись, в конце концов, что тебе от конкретного человека на самом деле нужно, а то так и будешь до конца жизни веселить всяких уродов…
       Тут передо мной как из-под земли вырос пивной ларек. Такое у них свойство - появляться в минуты слабости.
- Ага! - воскликнул я вслух, уже таща из внутреннего кармана кошелек, - мне два «Туборга». Можно зеленых, не обижусь. Да. Двух рублей нет.
       Сорвав с одной из бутылок пробку, я сделал несколько глотков и принялся разглядывать огни натриевых фонарей. День почти уже угас. Мимо сквера продолжали двигаться черные фигуры людей, и теперь мне казалось, что они не шли, а тащились, словно огромные, уродливые насекомые с обвисшими, отяжелевшими от воды крыльями. Смотреть на них было противно. Не спеша, я двинулся к метро, прихлебывая пиво и неловко загребая ботинками черный мартовский снег. Потом все-таки свернул в сквер и уселся на небольшую скамейку перед памятником.
       Странно, но в этот миг я не ощущал никакой непоправимости в недавно произошедшем со мной, скорее наоборот, перед мысленным взором то и дело возникали спокойные, дорогие сердцу картинки - вот она пристально разглядывает меня серыми, бесконечно глубокими глазами, а в уютном полумраке подвальчика играет негромкая музыка…


13. ноябрь 2005

       В уютной полутьме подвальчика играла негромкая музыка, что-то вроде классического джаза, когда мы со Светой опустились на деревянные стулья друг напротив друга, и к нам подрулило хрупкое создание в платочке и передничке, и вручило меню. Света долго и вдумчиво разглядывала всяких там макрелей и фазанов, затем негромко произнесла «Да, их можно понять». И запросила каких-то грибов с картошкой и ананасовый сок.
- Пить не будешь? - спрашиваю я.
- Не хочу. А впрочем, давай… не знаю, какая-то усталость… в общем, думать мешает.
- Да, и со мной случается… может, хочешь вина?
- Можно и вина…
       Она поморщилась, потом отправила создание за нашим заказом. Посмотрела на меня.
- Ты извинишь меня, что прикидывалась вначале такой дурой?
- А кем я прикидывался… прямо ой…
- Я почти поняла.
       Она задумалась, глядя в перечницу.
- Давно хотела спросить - вот окончишь институт, чем займешься?
       Пожимаю плечами.
- Не знаю. Пузо буду отращивать.
       Света фыркнула, присматриваясь к моему животу.
- Я бы о тебе такое не подумала.
- А чего тут думать? Выживать надо, сама понимаешь. Вдруг, к примеру, голод начнется… или марш-бросок…
- Собрался в армию?
- Это в какую такую армию?
- Ну… в нашу… - пояснила Света.
- В вашу - нет.
- Не хочешь стать настоящим мужчиной?
- Я им и так стану. Без блох и триппера. И вообще, что мы там говорили про штампы? Может знаешь, как стать настоящей женщиной?
- Родить, наверное… - проговорила Света. Она смотрит на меня снисходительно, с большим терпением. Надеюсь, я пока не слишком ее достал.
- Я, знаешь… иногда бываю слишком резким, - говорю я, слегка опомнившись, - И мне за это достается. Тоже иногда.
- А мне кажется, что ты сам на себя, как это… собак навешиваешь, - усмехнулась она, - И я бы не сказала, что тебе это идет. Особенно, э-э… когда это чужие собаки.



14. март 2006

       Через какое-то время я начал ощущать, как холодный ветер начинает проникать в меня, словно заполняя все тело. Швырнув в урну пустые бутылки, я поднялся на ноги. Шапки на мне уже не было, а часы на руке показывали 19.10. Сквер с памятником уже совсем обезлюдел и не представлял никакого интереса. Я двинулся в направлении шоссе Энтузиастов.
       О чем я думал? об упущенных возможностях? То есть даже не совсем - я чувствовал в себе безграничное число возможностей, но это меня слишком угнетало, мешало сосредоточиться на главном. Я пробирался по дорогам своего внутреннего мира как по руинам сгоревшего дома, отворачивая в сторону дверцы, открывая крышки, проверяя знакомые с детства тайники и везде находил лишь пепел и прах, всякий раз убеждаясь, что катастрофа не пощадила ничего. Я был кораблем, взорванным изнутри, уродливым, покореженным каркасом, и где-то рядом уже шел спор голосов, одни из которых требовали восстановления, другие - списания… и говорили об усилиях, необходимых и напрасных…
       А жизнь вокруг продолжалась, не смущаясь скверной погодой. Даже странно было видеть на улице столько народу в такое время. Все те же толстенькие дядьки с портфелями оживленно общаются, перескакивая через горы почерневшего снега. То ли работу обсуждают, то ли баб… что же еще… черт, опять я сбиваюсь, опять не про дело… и почему когда я вижу этих бывших комсомольских членов, этот выродившийся продукт идейного мещанства меня всегда начинают бить конвульсии? Пора бы привыкнуть, честное слово. Почему до сих пор не открыли институт, где учат воровать деньги у государства? Чего стесняться, ребята, зачем эти шушуканья по углам? Кого мы боимся, мы же все в одной системе. Самый престижный вуз будет, самый крутой рейтинг, а? И все будем как эти веселые колобки с портфелями. Вон, попрыгали, у каждого по жене, собаке, любовнице, простатиту и тачке, да не с одним колесом, как надо бы, а с четырьмя. Это уже не люди, это явление природы, и смешным оно кажется только в кинофильме. Можно быть женщиной и кричать до дурноты, что все мужчины врут, но вы вспомните, на что пришлось их детство - да и женщин, вообще говоря, тоже - нас же всех учили врать, врать постоянно, безудержно, сначала ради карьеры, а теперь оказалось, что еще интереснее врать ради денег - подтасовывать отчеты, сочинять липовые лицензии и протоколы испытаний, карабкаться вверх, как кривая кислотно-щелочного баланса, выплывать и топить, топить и выплывать… понятно, что к двадцати восьми годам враньем начнет казаться все на свете.
       Нет, не страдать же из-за каждого, кто испортил жизнь близкому человеку, разрушил ее способность верить, отнял душевное тепло… казниться тем, что встретил ее слишком поздно, да и узнать-то смог так мало… и в то же время строить жизнь без нее, искать в других то, чего в них нет, создавать у себя внутри эту нравственную инвалидность - зачем? Обманывать себя и других, говорить о теплых чувствах с чужим человеком? Да у меня язык не повернется.
       Я ей не нужен. А она для меня – это весь мир. Как же это печально – быть не нужным целому миру…
       Споткнувшись, я зачерпнул левым ботинком воды. Да, конечно, можно воображать себя умным и крутым на двадцать третьем году жизни. Можно пытаться себя упростить, да ведь человек не функция. Удобнее всего завести этакий рубильник у себя в башке - переведешь его в нижнее положение и идешь с первокурсницей в кино обниматься… чуть повыше - знакомишься с сумасшедшей дурой на набережной, еще повыше - едешь утешать своими благоглупостями одинокую повидавшую жизнь женщину на другом конце Москвы. Следующий этап - любовь на почве жалости, бессилие что-то реально изменить и способность лишь к самому необременительному, тому, что проще пареной репы, вроде как валяться у нее в ногах и шептать «Светка, милая…». Что, добрались до текущего момента?
       Здесь я остановился и с размаху залепил себе по физиономии. Потом еще раз. После третьего во рту появился привкус крови, а в правом ухе протяжно зазвенело. Рядом кто-то вскрикнул и ускорил шаг. Под ногами откуда-то появились гранитные ступеньки, ведущие вниз.
       А дальше? - вдруг кольнуло в груди - дальше будем двигаться, будем рубильник переводить? Что у нас дальше?
       Дальше - начинать жить осознанно? Контролировать свои чувства, мысли, поступки? Подниматься потихонечку, избавляться от агрессии, ненужного вранья (и от нужного тоже), и не изобретать себе главной цели в жизни… Стоп! Почему - не изобретать? Да, наверное, потому, что давно уже все изобретено, нужно только - любимая фраза - врубиться в реальность.
       А можно, конечно, и по-другому, да. Можно выкопать нору и жить в ней - вот она, лисья философия, духовное самоубийство. Купить блестящую машину, чтобы ездить в соседний курятник, замостить к норе гладкую дорогу, а лучше - подвести рельсы; завести тот же вышеупомянутый комплект, что и у бывшего комсомольского работника, хвастаться дорогим коньяком, что пил на закрытом вечере, наряжать жену как куклу и демонстрировать ее друзьям и родственникам, или срывать зло на подчиненных и зависимых от тебя людях, сидеть подшофе за шашлыками и, пыхтя сигарой, мычать: «А помнишь, Коля, как мы студентами девок…» А потом, набравшись поосновательнее, садиться в свою блестящую машину и ехать таранить местные помойки (подобное притягивает подобное?).
       Нет, спросите - а как же внутренний мир, сочувствие, душа, наконец? Ведь это же погребенные заживо, почище, чем у старика Эдгара. И ведь даже не в деньгах дело, среди бедных таких людей еще гораздо больше (или, как сейчас говорят, среди среднего класса, причем каждый под этим классом понимает свое). Кому сочувствовать, соседу?! А душа вообще вредный пережиток, жить только мешает, и если она еще не в гробу (ну, как у старика Эдгара), то значит, просто еще раньше удалось загнать ее кому-нибудь из заинтересованных лиц (да как же, ты, сынок, душу-то продал? – а мне, батюшка, объяснили, что десять баксов не лишние…). Ну, а когда нора вырыта и все сопутствующие причиндалы уже имеются, весь остаток дней можно застилать соломой места своего возможного падения, а если где предвидится обгадиться, то там можно предварительно засыпать кошачий наполнитель…
- Да что ты возишься с ним, с пьянью?! - вдруг донесся до меня не очень приятный женский голос. Я почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо. Надо мной склонилось лицо.
- Эй, парень, ты в порядке? Может, тебе плохо?
       В этот момент я осознал, что сижу на корточках на промежуточной площадке подземного перехода и задыхаюсь от протяжного, истерического смеха; потеряв равновесие, я уперся ладонями о пол, они все уже были перемазаны коричневой снежной слякотью и вконец закостенели от холода. Изо всех сил стараясь перестать смеяться, я поднял голову и посмотрел на склонившегося надо мной прилично одетого мужчину, молодого, едва лет тридцати.
- Мне плохо?! Да мне п…ец!! … - кстати вспомнился старый анекдот. Мужчина смотрел на меня с тревогой и о чем-то раздумывал.
- Саша, пойдем уже! Ну ты нашел время, мы и так опаздываем, он же не понимает ничего, пойдем! - вновь заявила о себе его спутница, невысокая блондинка с ресницами от «Max-factor» (короче, хлопаешь и взлетаешь). Мужчина встряхнул меня, я прикусил язык и замолк. Потом он помог мне встать. Его подруга смотрела на него, как на умалишенного.
- Так получше будет, - негромко сказал он, - Иди, спустись вниз, в метро, здесь холодно. Идешь?
- А-га, - проговорил я, теряя дар речи от изумления.
       Блондинка потащила его вниз по лестнице. Мне уже не было смешно, а скорее страшно. Будто она его в преисподнюю тащила.
       Внизу дул теплый ветер. Я стер грязь с рук носовым платком и выкинул его в урну для магнитных карточек. Все-таки все не так скверно, как казалось, если еще остались такие, как этот парень. Ну надо же…
       В вагоне я почти сразу заснул, сомнамбулически вздрагивая при торможении, и в итоге проехал «Марксистскую». Спросонья тыркнулся не в тот переход. Да что переживать, вдруг подумалось, все равно попаду домой рано или поздно, ведь есть же туда дорога… ну да, главное, дорога, она - есть…


15. апрель 2006

       Боль была во всем теле, невыносимо драла каждую клеточку. Сильнее всего ломило под правой лопаткой и в боку. Мир вокруг теперь казался словно более плотным, воздух более тяжелым. Сверху падал размазанный бледный свет, и тусклый туман висел над асфальтом, в котором угадывались темные, неровные трещины. Слабый ветер теребил волосы, донося знакомый запах осени.
       Что они там орали про окно, подумалось мне. Неужто и вправду выкинули?
       Сначала я ползком продвинулся на несколько метров, потом попытался подняться на ноги. Рядом, возле головы, хрустнул камешек под чьей-то ногой. Не успел еще испугаться, как вдруг кто-то пихнул меня ботинком в бок. Я непроизвольно вскрикнул.
- Опять ползешь? - усмехнулся жирный бандит, поглядывая на меня сверху, - ну-ну…
- Вали давай… к своему ушастому, - пробормотал я первое пришедшее на ум, - или здесь тебе некого насиловать?
       Тот, не спеша, замахнулся было ногой, но нечаянно взглянул поверх меня, изменился вдруг в лице и трусливо побежал к кучке деревьев, растущих в стороне от дома. Я поспешил убраться подальше от жуткого подъезда. Добравшись до торчащего из земли обломка трубы, я оперся на него, и мне, наконец, удалось подняться на ноги.
       Пытаясь разглядеть что-то в тяжелом, мреющем тумане, через время я скорее даже разгадал, чем увидел очертания старой детской площадки. Ветер тихо шуршал мириадами сухих листьев, некоторые из них летали в воздухе, задевая лицо. Я снова прищурил глаза, присматриваясь дальше полоски кустов за детской горкой, но не мог - может быть из-за темноты, а может, там просто ничего не было… Странно, но даже свои руки или ноги я мог разглядеть с трудом, как на смазанной фотографии.
       Наученный уже каким-никаким горьким опытом, я осторожно двинулся с ближайшему дереву с раскидистыми голыми ветвями. Вскоре под ним обнаружилась деревянная лавочка, на которой притулилась небольшая человеческая фигурка.
       Да, в этом мире все было завязано в один узел. Но что она здесь может делать? Кто все это придумал?
       Пошатываясь, я подошел к ней и тяжело опустился на скамейку. Лена подняла глаза и спокойно смотрела на меня совершенно новым, невиданным мною доселе взглядом, без страха, но с какой-то усталостью. Бывает же так, что устаешь бояться.
- Привет, - проговорил я. Кажется, я мог говорить вслух, но звук был какой-то странный. Поначалу я подумал, что она не слышит меня.
- Ты кто? - очень тихо прошептала она.
- Не узнала? Меня зовут Кирилл. Мы тогда познакомились… на набережной. Разве ты не помнишь?
- На какой… набережной?
       Я и сам с трудом узнавал ее исхудавшее, заострившееся лицо, без следа какой-либо косметики. Если бы не шрам, мог бы и не узнать.
- Яузы… - проговорил я, слегка растерявшись.
- Не помню… - прошептала она после долгого молчания.
       И тут меня осенило.
- Ты давно умерла? - спросил я.
- Я не умерла… - прошептала Лена. Она смотрела перед собой, заламывая пальцы.
- Ты здесь давно? - поставил я вопрос иначе. Наверно, это было неделикатно, к тому же я видел, что ей нехорошо. Лена молчала. Потом губы ее вздрогнули.
- Я не знаю. Мне все время делали уколы… каждый, кто шел мимо. Ты первый отказался… Кирилл, да? Ты не представляешь, как мне сейчас хорошо. Милый, спасибо, спасибо…
       Ее взгляд становился все более осмысленным.
- Мне за это влетело… - слегка опешил я.
- Знаю, но я отплачу тебе, отплачу…
- Вот интересно, это как же?
       Она виновато пожала плечами.
- Не знаю еще пока… я придумаю.
       Неожиданно глаза ее расширились, и она странно повела головой, словно пытаясь заглянуть мне за спину.
- Чего там опять такое? - вырвалось у меня. Я не выдержал и резко обернулся, но за спиной никого не было. Лена снова смотрела на меня, и теперь лицо ее светилось.
- Значит, это ты отомстил за меня. Благодарю… но как? О… - она отвернулась, - ты бы его видел…
- Да кого?!
- Его… я не знаю, как его звали… какая разница? Я только не хочу… чтобы он был здесь…
- Я никого не вижу, Лена, понимаешь? - возразил я, пытаясь заглянуть ей в глаза.
       Она усмехнулась. Лицо ее прояснялось с каждым мгновением.
- Скоро увидишь… извини, я серьезно. Только будь к этому готов, выглядит страшненько… правда, я тут уже насмотрелась. Но как ты решился на такое? Может, я тебе понравилась?
       Я попытался улыбнуться.
- Да нет… то есть прости, но… ты меня тогда скорее напугала, а потом мне стало интересно.
- Когда?
- Нет, ты правда ничего не помнишь? - изумился я. И смутился.
- До того, как пришла туда, помню… а потом я оказалась здесь.
       Внутрь меня словно начала заползать холодная, липкая гадина. Хотя, по-моему, здесь все было какое-то липкое и холодное. И шуршащее.
- Куда ты пришла? - понизил я голос.
- А!.. - отмахнулась Лена, - разве теперь важно? Выпила какой-то зелени. Наверное, это была ошибка… и вот я здесь. Это что - смерть?
       Она замолчала и подперла кулаком подбородок.
- Ты видел своего ангела?
- Ангелов не видел. Девочку видел из института. Еще кое-кого… тебя вот.
- Стыдишься?
- Стыжусь. А ты?
- И я. Значит, здесь есть и живые?
       Я глубоко вздохнул.
- Да нет, наверно. Мне кажется… дело скорее всего в том, что…
- Что мертвые могут видеть живых?
- Тех, с кем были связаны.
- Или перед кем виноваты в чем-то.
- Если так, то это кино ты будешь до Страшного суда смотреть.
- До чего? - вздрогнула Лена, - хотя… времени-то, наверное, хватит…
- Ты тоже это заметила? И все-таки - как давно ты здесь, сколько прошло времени с твоего…
       Лена закрыла мне рот ладонью. Подумала.
- Лет сто, наверное. Или двести. А может - вечность… тут такая хитрая контора…
- И сколько пройдет до конца?
       Лена странно улыбнулась. Потом откинулась на деревянную спинку, закрыла глаза и тихо, очень тихо произнесла:
- Далекий судный день…
       Я смотрел на нее и не верил глазам. Передо мной был другой, совершенно новый для меня человек, ничего общего не имеющий ни со зловещей соблазнительностью, ни с бессловесной покорностью. Это было похоже на чудо. На жемчужину в раковине. На пробуждение духа. На что-то бесконечно светлое…
- Ну да, - произнесла она после паузы, - вечность позади, и вечность впереди, а мы тут сидим и пялимся в них, в две сразу, прямо как братья Карамазовы…
- Ты здесь какая-то другая, - помолчав, заметил я, - Причем совсем. Не такая, как там.
- Хуже?
- Нет, лучше.
- Спасибо… но прости, я не помню никакой набережной, - печально проговорила Лена, - Хотя догадываюсь, почему…
       Я вопросительно взглянул на нее.
       Лена молчала. Потом сильно побледнела и вцепилась в меня.
- Мне тут объяснили, - прошептала она сдавленным голосом, - нет… я не могу, мне страшно… мне сказали, что когда я умру, я отправлюсь на самое дно.
       В воздухе повисло неясное, но ощутимое напряжение. Я уже заметил, что окружающее пространство явно реагирует на эмоции, которые в него выплескиваются.
- Какое здесь дно… - прошептал я, - Мы уже мертвы, Лена. И ты, и я. И раз ты здесь, значит, они просто пугали…
- Не-ет! - вскрикнула она, - Я еще жива, мое тело еще живет. Только в нем - демон…
- Кто?! Да это невозможно, кто их пустит туда шуровать?
       Шуршание листьев неожиданно смолкло. Лена всхлипнула и в страхе прижалась ко мне. Я почти физически ощущал, как напряжение в воздухе перерастает в сгущающуюся в тени деревьев холодную злобу.
- Опять ты… - прошептал я с ненавистью, - а ну, вон отсюда…
       Раздался ехидный смешок, и я понял его смысл - дескать, не в том я месте и звании, чтобы кого-либо отсюда выгонять…
- Да воскреснет… - угрожающе начал я, но тут же поперхнулся - гортань словно обожгло невыносимой болью. Меня скрючило, и я едва не свалился со скамейки вместе с Леной, которая крепко за меня держалась, если бы чьи-то руки не подхватили меня под мышки. Похоже, даже первые слова молитвы возымели действие.
- Мне продолжить дальше, или сам уйдешь? - раздался над моим ухом негромкий, но сильный голос. И ощущение затаившейся рядом злобы мгновенно исчезло.
       Передо мной стоял молодой парень, одетый в джинсовый костюм, с пронзительным взглядом и намечающимся брюшком. Вид у него был усталый, но обрадованный.
- Вот наконец-то! - воскликнул он, глядя мне в глаза, - Не было счастья, так несчастье помогло. Как тебя вообще сюда занесло? А это кто? А-а… - он перевел цепкий взгляд на Лену, - Вот в чем дело. Воистину, и здесь пути Господни неисповедимы…
- Там, где мы жили, не было Бога, - произнесла Лена, - здесь его нет и подавно…
- Он был в тебе, девочка. Он и сейчас в тебе. Но ты же хотела избавиться от Него. И кого вместо Него впустить? И ведь впустила же?
       Лена смотрела в сторону, вздернув нос. Ее было невыносимо жаль.
- Кстати, твой… куратор морочит тебе голову, - продолжал парень в джинсовом костюме, и тон его стал более жестким, - так уж он хотел твоей смерти, что сам почти поверил в нее. Умереть ты не могла… отца благодари.
- Не понимаю… - пробормотал я.
- Я могу вернуться?.. - прошептала Лена, вероятно не веря тому, что говорила.
- Да, - резко ответил парень, - но как - ты должна понять сама. Даже не спрашивай меня. У тебя есть шанс все исправить, но учти - ты все забудешь, все, что с тобой здесь было. А тебе вообще здесь не место, - повернулся он ко мне, - немедленно уходим отсюда.
- Но…
- Давай без глупостей. Тебя ждут в Преддверии. Я и так еле добрался сюда, опоздай еще чуть-чуть, и у тебя были бы очень серьезные проблемы. Прощайся быстрее.
       Я взглянул на Лену. В ней словно появился некий внутренний стержень, глаза смотрели ясно и спокойно, словно она во что-то поверила. Я видел, что она очень не хотела со мной расставаться, но похоже, что времена слез и истерик для нее давно миновали. Она научилась понимать неизбежность, необходимость. И принимать тоже.
- Я не забуду, - четко произнесла она, - я найду тебя, я сделаю… и пожалуйста, прости меня... за то, чего я не помню… то есть не знаю… и за Светку… ты ведь понял уже, что это была не я…
       Я уже почти не видел ее. Голос долетал, словно из страшной дали.
- Благослови тебя Бог, - прошептал я.
       Взвихрилась перед глазами серая мгла, и в ней потонули последние очертания странной детской площадки и жуткого небоскреба… Вдруг я понял, что плачу. Я закрыл глаза, но ничего не исчезло. Парень в джинсовом костюме продолжал смотреть на меня. Я не мог ничего от него скрыть, да, признаться, и не хотел.
- Я забыл спросить у нее… - упрямо прошептал я.
- Я знаю, о чем, - отозвался незнакомец, - но она бы не вспомнила.
- А ты?
- А что я? Ну да, это она оставила телефон на столбике. Телефон Светы.
- Слушай, ты хоть кто такой? - спросил я.
- А ты что, еще не понял? - невесело усмехнулся парень. Я и правда не понял, но признаться постыдился. Он это заметил, и сочувственно улыбнулся.
- Ты знаешь, друг, - прошептал я, потому что уже чувствовал всем существом, что ему можно доверять, - я только спросить хотел… что это за дом был? Лифт так долго шел… какая же там высота?
- Высота? Никакая, - устало отрезал парень, - нет там никакой высоты. Каждый видит, как может… Ты лучше не думай об этом, Кирилл, это очень плохое место. И ни за что я бы туда не полез, если б не ты. Как ты умудрился там оказаться?
- Нет, я хочу понять, что это, - проговорил я, - она там осталась. Неужели мы больше не увидимся?
- Кто знает?
- Тем более…
       Парень вздохнул и посмотрел на меня, как на ребенка.
- «Хочу все знать». Не могу я открыть тебе всего. Не имею права.
- Но хотя бы это?
       Он помолчал.
- Ладно. Скажем так, ты представляешь себе ленту Мебиуса?
- Одномерная плоскость? Ну да.
- Ну, если очень грубо, представь теперь себе, что это не лента, а, допустим, труба… или нет, скорее, треугольный профиль…
       Мое абстрактное мышление мучительно заработало. Нет высоты… Боже мой, как же это понять?
- Короче, двухмерное пространство? И завязанное в кольцо.
- Книжек фантастических начитался…
- Но я же спускался по лестнице? Вниз! Прошел несколько десятков этажей!
- Ну, на каком-то ограниченном заданном отрезке и лента Мебиуса кажется двухмерной…
       У меня внутри все замерло. Нет, зря я семеновские лекции прогуливал…. Хотя что-то вроде прояснилось…
- Что же… получается, оттуда нет выхода?
       Парень снова умолк.
- Выход есть всегда, - сказал наконец он, - Просто он часто перед самым носом, а вы его не видите, или не хотите видеть. Твоей Леной занялись очень недобрые люди, да и чего уж там говорить, ведь ты многое уже понял… не люди это вовсе, а…
- Бесы.
- Вот именно.
- И часто они занимаются людьми?
- Постоянно. И каждым.
- Ну да, - вспомнил я, - даже Христа искушали в пустыне…
- А ты не безнадежен, - улыбнулся парень, - а то тут некоторые приходят и доказывают, что Бога нет…
- Странно, как это раньше мне все это не приходило в голову.
- Да, эти ребята все сделают, чтобы это не пришло никому в голову.
- Понятно… но в чем же различие тогда между мной и Леной?
- Да во всем, - усмехнулся парень, - главное, ты погубил себя по глупости, а она - целенаправленно. Такие часто оказываются там… где оказываются. А вот как там все-таки оказался ты?
- Понятия не имею… может, из-за нее? И что теперь с ней будет?
- Это больше от нее зависит. На все воля Божья, и прошу тебя, не притворяйся глупее, чем ты есть. Ты же слышал меня, у нее есть шанс.
- Может быть, и есть, - произнес я, - А что будет со мной?
- Сейчас нам надо в Преддверие, - серьезно сказал парень.
       Я посмотрел на него.
- Просто местный жаргон. Не знаю, кто так его назвал, но суть определяет верно. Ну а дальше…
- К убийцам… да?
- Не так уж прямо, хотя…точно мне не известно. Кажется, в твоем случае возможны варианты.
       Я засмеялся. Парень посмотрел на меня с осуждением.
- Да, а где теперь этот ушастый тип? - спросил я, - жирного бандита я уже видел.
- Да на тебе висит, - спокойно сказал парень, - и тот, кого ты видел, тоже… поэтому они и бродят поблизости.
- Пусть бродят, - прошептал я, украдкой оглядываясь через плечо. Нет, вроде никто на мне не висел, - и прекрасно…
- Это тоже люди, Кирилл, не тараканы и даже не свиньи. А ты на них - жирный, ушастый…
- Просто так и не узнал, как их звали.
- Теперь и не узнаешь. Но их жизни - на твоей совести.
- Жирного застрелил ушастый. А с ушастым мы, я думаю, квиты? Хвост за хвост?
- Нет уже никаких хвостов, - устало произнес парень в джинсовом костюме, - Кирилл, ты ведь давно не мальчик. Подумай. А лучше - помолись. Если помнишь, как…
- Да воскреснет Бог, да расточатся врази его, да бегут от лица его… ненавидящие… - я отвернулся, - Не помню дальше. Да и так вроде понятно, кому бежать.
- Эх… - парень покачал головой, - понятно ему… ладно, иди вперед. Мы уже почти на месте.


16. апрель 2006
 
       Все было очень знакомо… но как-то иначе, словно менее правдоподобно… Вот лестница из семи ступенек. Осколки от разбитой бутылки, запах весны и выгоревших на солнце шпал…

 Я поднимался по пристанционной лестнице, держась за холодные металлические перила. На платформе стояла электричка с погашенными огнями. Ее хвост терялся во тьме. Рядом не было ни души.
       Я обернулся. На парне уже появилась форма машиниста или проводника, с погонами, но без эмблем, в общем, нечто, к чему я был уже готов.
- Подрабатываешь? - улыбнулся я.
- Олух ты Царя Небесного, - отозвался парень, но, похоже, тоже с улыбкой, - хотя нет, наверное, просто олух. Иначе бы тебя здесь не было.
       Мы зашли в тамбур. Двери пшикнули.
- Я покину тебя ненадолго, извини. Так надо… тебе надо, - парень в джинсах, продолжая смотреть на меня, открыл дверь в сцепку, - осмотрись. Не бойся… я вернусь, как только смогу. Нет, подожди… смотри, смотри, что там!
       Я повернулся туда, куда он показал рукой, и увидел вдали ту самую площадку, откуда мы недавно ушли. Фигурка Лены была видна отчетливо, вот она встала, сделала несколько шагов и очутилась перед черными дверями подъезда.
- Она поняла… - прошептал мой спутник с радостью в голосе.
- Что поняла? – так же тихо спросил я, но он не ответил.
       Мы смотрели и ждали, что произойдет. Потом Лена вошла в подъезд.
- Бог в помощь, - сказал парень в джинсах, и голос его дрогнул. Он махнул мне на прощанье рукой, и исчез в сцепке.
       Дверь с круглым окошком захлопнулась. Стоя в тамбуре, я стал разглядывать платформу серое, стремительно темнеющее небо. Нельзя сказать, что в этот момент я ощущал себя на краю… Мне бы готовиться к чему-то грозному, непоправимому, а передо мной вставало все одно и то же лицо… да, конечно, я видел его во сне… темные, неровно остриженные волосы, серые глаза… окно с кактусами…
       И тут я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча. Первичный страх родился и умер, тут же задавленный остатками воли. Я повернулся и закричал.


17. сентябрь 2005

       …Больше сидеть в этом отстойнике не было сил, и очень кстати Жорик предложил двинуться на выход. Ясно, что далее все наши шестеро быстренько набились в его красную «Ауди». Леня предложил запаковать Светку в багажник, за что тут же получил от нее по морде, вместе с пожеланием засунуть свое мужское самолюбие куда подальше. Хотя она-то в смысле тоже хороша - наштукатурилась так, что «кис-сы» отдыхают… и душа, естественно, вся нараспашку. В первый раз человека в свет вывели, и надо же… где она только набралась этого?
       Этот Генрих, что был за первой стойкой, в плаще, и правда, странный. На бандюгана вроде не похож, а чем-то таким веет… и завораживает. Люблю мужчин, которые завораживают… хотя нет, неправильно выразилась. Все едино быдло, вопрос в сроке эксплуатации. Хороший мужик служит долго, как импортная рессора… хотя, конечно, попадаются и подделки.
       В общем, дислокация получалась следующая - переднее сиденье оккупировал Николь, и сдвинуть его оттуда даже мне не представлялось возможным. За рулем, естественно, Жорик, а это означало, что на заднем сидении оказались я, Светка, Леня и Фердинанд. Последнего, надо сказать, Светка зажала куда-то в угол, где он только хрипел и грозил, что сейчас начнет блевать, на что Жорик только мутно отматеривался, Николь же периодически вопрошал: «где там наш мелкий?», а Леня визгливо вскрикивал «Убили, сволочи, Фердинанда нашего…», и косился на Светку. А сам ведь, гад, устроился прямо на моих коленях, и, судя по его бормотанью, все норовил отдать мне отчет в своих действиях. Нельзя сказать, что ему это удавалось. Во всяком случае, я была зла на него из-за Светки и всякий раз отталкивала плечом, когда он запускал руки мне за спину и пытался что-то колдовать с застежкой бюстгальтера. Да и какого хрена, скажите, мне тратить нервы на этого мозгляка? Николь еще куда ни шло… наконец он выговорил: «Ленусик, ты супер», и вырубился.
       Отвернувшись от перегара, исходящего из уст распаленного Лени, я смотрела на проплывающие за окном родные сердцу желтые московские огни. Да, конечно, можно болтаться по свету, но родной дом, конечно, это значит всё… на Манхэттене я не успела еще склеить подходящую фразу, как какой-то проходящий мимо негритос принял меня за б… простите, вырвалось. В родных пенатах все как-то ближе. Впрочем, надо признаться, ублюдков везде хватает.
       Светка, похоже, опять погрузилась в свое маниакально-депрессивное состояние. Ну да, с ее фигурой я бы из него и не выходила. А Леня, засранец, еще все подтрунивал над ней, салатики всякие советовал… то-то у него рожа теперь вся красная.
       Тут машину тряхнуло, этот клоун проснулся, икнул и процедил: «Ленусик, дав-вай поженимся… нас и зовут почти одинаково…». Я попыталась спихнуть его в сторону Светки, за что она недовольно сверкнула на меня глазами.
- Извини, - говорю я, - он меня уже достал.
- А меня, как думаешь? - ответила Светка с негодующим присвистом, - я сейчас ему операцию по перемене пола сделаю. Тупыми ножницами.
- Ой, а давайте не здесь, - промычал зажатый Фердинанд.
- Нажми кнопку на двери, а то еще вывалишься ненароком, кретин, - пробасил Жорик. Как он вел так ровно после почти бутылки вискаря, оставалось загадкой, - Девченки, вам куда, в Перово?
- Почти…
       Я уже начала засыпать, пока кто-то (кажется, Николь) не извлек меня из машины и не понес домой. Светка была трезвее меня и ковыляла сама (да кто бы ее поднял?!). Зато когда он поставил меня перед дверью, из его портфельчика появилась бутылка марочного шампанского.
- О-у! - извлекла из себя я. (вероятно, некое подобие модного «Wow!»)
- Да, ничё так, - поддержала Светка.
       Жорик вроде уехал. Или нет? Не помню. Шампанское сразу же отправилось под кран, а Николь уже нарезал какую-то эксклюзивную колбасу. Светка притащила бокалы (пока ходила за ними, успела поправить марафет). Ну-ну, пускай старается, ей не привыкать.
- Хочу произнести тост, - возгласил слегка хмельной Николь (слегка, потому что проветрился), - Я вот считаю, что если две женщины способны делить между собой кров и очаг, то это есть свидетельство терпения и уступчивости обеих… - он поперхнулся, - Да… давайте же выпьем за эти замечательные качества. Пусть они никогда не оставят вас.
- Да, Коленька, давай, - я едва не разревелась пьяными слезами, и звякнула своим бокалом о светкин, - ты так все понимаешь…
       Я задрала кверху бокал и почти залпом выхлестала содержимое.
- Да, Колька, да, - промямлила я затем. Перед глазами все поплыло, и комната начала медленно запрокидываться назад. Я резко открыла глаза, и все встало на свои места. Надралась я тогда изрядно.
       В этот момент из кухни появился Леня. Оказывается, он там спал. Теперь же выглядел довольно бодреньким. Сразу попытался усесться ко мне на колени, но в этом я его пресекла, а Николь усадил его на плетеный стул. Правда, Лене это мало помогло - он вскоре сполз с него, подобрался ко мне и уложил мне на колени свою голову. Короче, не мытьем, так катаньем. Был спихнут вторично.
       Чтобы отдохнуть от него хотя бы несколько минут, я встала и потащилась в ванную. Чего и следовало ожидать, вид у меня был жуткий - патлы слева сосульками (дурак Фердинанд коктейлем брызнул), помада на щеке, вроде светкина (мы что с ней, целовались?!), левая бровь поплыла вниз. Пытаясь хоть что-то поправить в этом безнадежном беспорядке, я в итоге отчаялась и просто умылась холодной водой и начала расчесывать волосы, стараясь не думать о тошноте. Потом в проеме двери санузла появился Николь и сказал мне что-то приятное, но то о моих волосах, не то о глазах, а может, и еще о чем, после чего я неловко шагнула через тряпку, оступилась и повисла на нем. Он только очень осторожно поцеловал меня, приладил отвалившийся кран, взял на руки и понес обратно в комнату. Хороший парень, ничего не скажешь, такие сейчас редкость. Пожалуй, я бы оценила его по достоинству, если бы получше в этот момент соображала.
       В комнате Леня пытался чего-то добиться от Светки, но та оказалась умнее - достала из тумбочки остатки бренди и заставила его выпить. Нельзя сказать, что это его доконало, но общий показатель активности заметно снизился. Николь что-то тер про свою Гнесинку, Светка давила окурки, отпуская мрачные замечания, и в какой-то момент я сосем перестала осознавать происходящее. Короче, я так и не узнала, когда Светка проводила Николя и выпроводила Леню, припоминаю лишь, что она накрыла меня пледом и уложила на кровать. Снилось что-то мутное - сначала, будто я взяла ключи от отцовой машины и ободрала ей бок о заграждение, потом вроде собиралась прыгнуть куда-то с крыши и никак не могла решиться…
       Потом кто-то принялся звонить. Еле разлепляя глаза, я нашла за подушкой мобильник и попыталась рассмотреть номер. Это мне не удалось, лишь было понятно, что не из книжки.
- Аа-ло…- прохрипела я, раздвинув корпус телефона. Тут же зажала ему пальцем микрофон и жутко откашлялась.
- Елена? - раздался в ухе доброжелательный, даже какой-то снисходительный голос, - Доброе утро, это Генрих. Вы помните меня?
«Здрасьте на фиг…»
- Аа… кажется, помню.
- Вы собирались позвонить мне сегодня в десять часов, помните? Я тут подождал немного, потом думаю, дай-ка я сам, - добродушно усмехнулся голос, - Надеюсь, не разбудил вас?
- А... сколько сейчас времени?
- Без десяти двенадцать. Но это не важно. Важно, заинтересовало ли вас мое предложение.
       Похоже, у меня начиналась амнезия. Сам Генрих уже как-то частично всплыл в моей голове, но вот о чем мы с ним говорили…
- Вы хотели мне что-то предложить? - не совсем натурально спросила я.
- Ну да, мы говорили о вашей работе. Вы что-нибудь решили?
       Так. Точно, что-то такое было. И надо сказать, кстати - денежки уже почти все тю-тю, назад к папане двигать - дохлый номер… Надо было срочно решать, а то с квартиры сгонят. На Светкины три рубля тут делать нечего… а вот же, вот его визитка…
- А это… в двух словах, в чем работа заключается?
- В двух словах - обработка информации. SMS-викторины, чаты разные, несколько развлекательных порталов. Иногда разъяснить по телефону кое-что, для непонятливых, ха-ха… Вы ведь с компьютером дружите?
- Ага, с ноутбуком…
- Ну, вот видите… детали обговорим при встрече.
- Короче… ну, в общем, меня это устроит.
- Отлично. Раз так, я заеду за вами завтра, в половине десятого утра.
- Куда… заедете? - тупо спросила я.
- Ну, к вам домой, конечно, в Перово.
- Ага… хорошо, до завтра, Генрих Валентинович.
- До завтра, - и он отключился.
       Я смотрела на его визитку. Генрих Валентинович Торнен, руководитель отдела информационного продвижения… канадец, что ли? И что за идиотский отдел? Конечно, интереснее всего, это когда я успела разболтать свой адрес. Хотя вроде умный мужик, врубился, что сегодня меня лучше не беспокоить…
       Я покопалась в голове, доставая заколки, потом поднялась и в чем была поплелась отмокать. Добрая Света на этот раз мне на кухне ничего не оставила (или сама чуть свет все допила и помчалась драить свои палубы). Хреново. И не по-дружески.


18. октябрь 2005

       Да, просто вспомнилось. Короткая передышка… сначала я пробовала читать в свободные часы, но вскоре затошнило от однообразия. Что там - в основном любовные романы, эротика всякая… позже стала бояться, что кто-нибудь все-таки войдет и изнасилует… потом начала понимать, что возможно, это уже и ни к чему, поскольку уже сотворили нечто худшее, но как понять, что? Почему не хочется спать? Кололи транквилизаторы?
- Сто шестой терминал, время, - прошелестел голос в динамике над головой, сегодня женский, со странными металлическими нотками. Или нет, скорее синтезированный компьютером. Я схватилась за наушники. Станешь размышлять над этими материями - заработаешь писк, по опыту знаю. А за пять писков ведут колоть.
«Привет».
«Здравствуй», - я приладила наушники поудобнее.
«Что-то голос у тебя сонный».
«А я и спала. Вот сейчас лифчик надеваю» - называется, быка за рога.
«Куда спешишь, сто шестой, сколько тебя учить?» - возникло на экране. Это, наверное, сам Генрих. С чего бы?
«Кажется, это несколько грубо».
Надо же, какой утонченный. По голосу возраст не угадывался.
«Почему грубо? Хороший лифчик, французский» - нашлась я. Красная шкала метнулась. Ну и ладно.
«Не хихикать в микрофон» - появилось на экране снова. Я взяла себя в руки. Если сегодня за мной следит сам Генрих, то это не шутка. Обычно хватает одной красной шкалы. Может, он что-то заподозрил?
«А ты красивая?»
Сколько вариантов ответа может быть на этот тупой вопрос? Ей Богу, я уже попробовала все.
«Местами».
«Хочешь поговорить о местах?»
«А ты?»
Хмыканье. Откуда берутся такие полудурки, как их женщины рожают?
«Когда я был маленький, я мечтал о блондинке с длинными волосами»
«Я как раз блондинка», - соврала я и моргнула глазом. К счастью, по телефону это не страшно, - «у меня зеленые глаза, и…»
«И?»
«… ямочки под щеками, пирсинг на пупке…»
«А еще?»
« … еще правая грудь чуть больше левой, ну, родинка под мышкой…» - короче, сегодня меня перло. Фантазия разыгралась, к добру ли? Обычно это кончается писком.
«А еще у меня бокальчик шампанского в руке».
«Похмелиться решила?»
«А что, уже утро?»
       В наушниках раздался смех, суховатый, неприятный. Шкала на экране резко метнулась в красноту, возникло «1.0». Сердце екнуло, а я с ужасом смотрела на динамик. Нет, молчит. Пронесло… идиотка, как же это я?.. нет, вроде нормально, уже бы пропищало…
«Что-то плохо соображаю» - пробормотала я, - «может, присоединишься?»
«Да с радостью. Извини, вот только шампанского нет, так, чем богаты…»
Я прихлебнула в микрофон из воображаемого бокала. Ну, начинаем?
«Послушай, малыш», - сказала я, выбрав проникновенный и несколько хрипловатый тон, - «ты ведь хочешь быть самым любимым, желанным, и можешь выбрать любую, ту, которую захочешь… у тебя такой сильный голос… голос сильного человека. И я рада, что говорю именно с тобой, ой!…»
 «Что там?»
«Шампанское пролила. Течет по животу. Щекотно…»
Я расхохоталась, по-глупому и над всеми сразу.
«Ну что, пить будем? А то вся перемажешься».
Ага, тебе лишь бы выжрать.
«Давай, малыш. Дзынь?»
«Дзынь».


19. октябрь 2005

- Прямая связь, сто шестой терминал, - прошелестел динамик.
«Я не виновата, что у него больная печень» - заявила я с ходу.
«Рабочий момент, Елена», - послышался голос Генриха. Он один называет меня по имени, но радости от этого никакой. Он проявляет участие, заботу, дает советы… но он же всем и заправляет? Он похож на чрезвычайно хитрого и опытного маньяка.
«Ты сегодня слишком рассеяна, не находишь? Нарушила первый пункт. Смотри… сконцентрируйся».
«Ладно».
«А над печенью мы поработаем. Этот клиент - твой, не вздумай его упустить. Не надоело болтаться на низших ступенях? Работай, тебе зачтется».
«Угу».
«Пока отбой. Ты свободна до часа общения».
       В наушниках щелкнуло, и я стянула их с головы. Подошла к окну. Все-таки мне повезло, что в комнате есть окно, хоть ничего в него и не видно. У семьдесят третьей тоже есть, а у шестьдесят восьмой уже нет, странно… да, лучший способ разобщить людей - это раздать им блага в разной мере. Тот, кто все это придумал, хороший психолог. А главное, очень умно было распределить мужиков по типовым различиям… или нас распределить, не знаю, что вернее. По крайней мере, мне звонят люди примерно одинакового интеллекта и воспитания, наверное, близкого мне типа, с которым мне легче всего общаться. И как я поняла, дальше - чем ниже, тем проще, шестой-седьмой десяток уже не слышали про Камасутру, а ниже сорока кроме [цензура] вообще ни о чем не говорят. Очень продуманно… хотя из-за этого получается, что у нижних терминалов много работы, но с них меньше спрос, а у верхних, соответственно, наоборот. Там если уж в кого вцепятся, то ой как прочно…


20. сентябрь 2005
       
       Конечно, я опять проспала. Машина у Генриха оказалась дорогая, но не выпендрежная, чувствовался вкус. И вел он себя очень обходительно, но спросонья меня это не удивило. Я забралась на заднее сиденье и развалилась на нем, никого и ничего не стесняясь. С потолка легонько поддувал теплый воздух, а из магнитолы доносилась легкая классика. Неужели еду работать с культурными людьми?
       Еще я удивилась тогда, как же он аккуратно вел. И точно, не единого лишнего движения. Перед ограничителем в сорок снизил скорость точно до сорока, я даже посмотрела через его плечо на спидометр. Такой суперправильный мужик, сверхаккуратный, даже не верится. А главное, получалось у него это естественно, чувствовалась многолетняя привычка.
       Мы никак не могли свернуть с Садового кольца, как вдруг рванувшая навстречу иномарка резко затормозила, пропуская нас. Генрих еще немного попетлял по переулкам и наконец остановился у красивого нового корпуса из стекла и красного кирпича. Затем он извлек меня из машины и повел внутрь.
       Автоматические стеклянные двери, пол под малахит, стены под мрамор. Да, на интерьере здесь явно не экономили. Очень красивые люстры темно-зеленого стекла, вьющиеся растения. Ничего кричащего, все скромно, но на очень высоком уровне. Должна признать, что очутилась в таком месте впервые в жизни.
       В большой светлой комнате оказался изогнутый зеленый стол со стульями наподобие стоек, и за ним уже собрались человек десять девиц разной степени побежалости. На меня они взглянули с явной завистью, вероятно почувствовав, что у начальства я на привилегированном положении. Генрих усадил меня с краю и прошел вперед к небольшому столику. Я поняла, что все ждали меня.
- Доброе утро, уважаемые леди, - негромко начал Генрих, улыбнувшись широко и очень искренне, - я рад, что все пришли. Можно было бы поговорить о погоде или поупражняться в комплиментах, но давайте сразу перейдем к делу. Наше отделение принадлежит одной из московских компаний, а именно (название уже забыла, какой-то там был «дайзинг» или «нэйшнл»), наш хлеб - это реклама, Интернет, веб-службы и конечно же, мобильные развлечения (одна из девушек хихикнула). Этот рынок еще достаточно новый, не сформировавшийся, и туда лезут все кому не лень. Нам потребуется очень много оперативности, четкости, уважения к клиентам, нужна слаженная работа многих (зачем он несет эту банальщину?!). Я буду вашим непосредственным руководителем и куратором, меня зовут Генрих Торнен. В первые дни с вами поработают наши помощницы, они посвятят вас во все тонкости, это их задача, а не моя. А сейчас я раздам вам вступительные анкеты… да, кстати, сегодня празднуется открытие отделения, и вы все приглашены на банкет (народ оживился, две или три радостно подскочили, одна даже в ладоши захлопала - ну да, халяву все любят). Там будет классный пунш, наш фирменный напиток (Генрих подмигнул). Своего рода ритуал принятия в наш коллектив. Ладно, держите анкеты и отвечайте внимательно и правдиво.
       Анкета была вполне обычной. Я пробежалась по паспортным данным, проскочила «образование», ага, поездки за границу, опыт работы в средствах коммуникации… нулевой, естественно. Только, кажется, что возьмут меня в любом случае. Что там дальше? О! Какие качества вы больше всего цените в людях. Умение не мешать. За что, по вашему, вам могут повысить зарплату. Да, это провокация. Что написать? Только не что-нибудь банальное. Пишу - за красивые глаза. Часто ли вы пользуетесь порталами развлечений? Вообще не пользуюсь. Употребляете ли спиртные напитки? В разумных пределах (пью, пока могу сидеть). Что там еще? Имеете ли вы какие-либо идеологические убеждения? Нет, этот вопросник явно больной человек составлял. Какая хрен разница? Пишу - никаких. Верите ли вы в Бога?
       Я остановилась и почувствовала, как уходит куда-то моя глуповатая веселость. Почему-то вспомнилась почерневшая, очень старая икона в комнате мамы, единственная в квартире. «Смотри, Леночка, это Спаситель» - «Спаситель чего?» - «Всего, всех людей». Отец потом так и не ответил, почему Он не спас маму. «А почему дяди ругаются?» - «Им тяжело копать» - «Иди, прощайся с мамой. Оставь мышонка» - «Мышонок тоже хочет попрощаться». Хочу понять, но не могу, не-мо-гу…
       Я подняла тяжелую ручку и вдруг заметила, что Генрих пристально на меня смотрит. Но что-то дрогнуло внутри в последний момент, и вместо «не верю» вышло «не знаю».
       Дальше было совсем неинтересно. Хотя один чудной вопрос был - на сколько бы вы оценили свой интеллект и жизненный опыт по 170-балльной шкале. Наверное, какой-нибудь отечественный аналог американского IQ. 170 - мозг гения, 1 - мозг обезьяны. Где там я, интересно? Ближе к обезьяне, надо понимать. Или нет, не стоит себя так принижать. Наверное, где-то около ста? Пишу - 100. Конечно, очень все субъективно, да и сто уж больно ровно, будто от фонаря… Последний ноль получился ниже других цифр, и я переправила его на шестерку.


21. октябрь 2005

Динамик звякнул.
- Час общения, - полувопросительно произнес женский голос. Я тоскливо посмотрела на экран. Потом все-таки щелкнула по ярлычку.
119: Заблудшим привет! Кто сегодня отличился? ;)
140: Мышки спрятались по норкам ;)
73: у кого есть свежий анекдотец? ;)
119: достала уже с этими анекдотцами ;)
98: знаете, есть свежий прогон от Генриха ;)
43: чего блин свежее? ;)
98: сорок третья, ты на номер свой смотрела? ;)
43: ну и? ;)
55: небось про вампиров ;)
47: с чего взяла? ;)
55: он же сам вампир ;)
119: вампиров не бывает ;)
73: вампир не вампир, а кровопийца - это точно ;)
140: девяносто восьмая, так ты с о чем там говорила? ;)
98: в общем, он сказал, что женщины мстят мужчинам за свое прошлое поругание. А мужчины за свое бессилие и ничтожество ;)
140: по-моему, он усложняет ;)
43: козлы они все …ные ;)
73: неостроумно, сорок третья ;)
98: скорее, просто рабочая информация ;)
47: а меня скоро отправляют ;)
       Я почувствовала отвращение. Набрала: «куда там тебя, мать твою, опять отправляют?»
55: кто это там матерится во второй сотне? ;)
73: о, сто шестая проснулась ;)
47: не твое хомячье дело, сто шестая. Что, завидно? ;)
98: а что, работай, тебе и зачтется ;)
140: зря ты его так цитируешь, лапочка. Не поможет он тебе, у него протеже уже есть ;)
       «Если ты обо мне, то не будь глупой, сто сорок, ведь я уважаю тебя как человека», - высказалась я, - «Лучше подумай о деле. Помнишь?»
47: Дела ей мало… ;)
140: Польщена, сто шесть. Но не вижу смысла барахтаться. Мы все под колпаком у Мюллера, ха-ха, так что расслабься, детка. Не заводись ;)
73: ее только кривым стартером заводить ;)
       «Сто сорок, ты уже покидала комнату? Куда-нибудь выходила?»
140: Нет, сто шесть. Хотя разок была в туалете… ха-ха…;)
47: кто-нибудь объяснит мне наконец про этот туалет или нет? ;)
73: для самых продвинутых объясняю. Туалет - это куда ходят после писка… ;)
43: гы-гы ;)
98: то есть, после пяти ;)
47: пяти чего? ;)
43: гы-гы-гы!! ;)
119: оставь ее, девяносто восьмая. Не объяснишь ты ей ничего, не трать время. Сама все поймет ;)
47: ты там что, грамотная, да? сама до всего доперла? ;)
119: так, а ну молчать там на нижних терминалах! ;)
       Сорок седьмую опять понесло. По-моему, она была тогда вместе со мной на банкете. Уродина редкостная, особенно в моральном смысле. Здесь таким везет.
       Я пробегала глазами перепалку на экране. Стервятник, что и говорить. Да чем им еще заняться, не в города же играть. Да, Генрих может быть спокоен, его подопечные никогда не устроят революцию. Надеялась на сто сороковую, что хотя бы она что-то смогла понять… Может, потому и молчит? Для какой жуткой миссии ее готовят, ведь выше ее я номера не знаю…
       «Ты не знаешь, к чему тебя готовят?»
55: это она кого спросила? ;)
140: не знаю, малышка. Как-то темно все впереди. Что-то здесь нечисто ;)
73: дура сентиментальная ;)
55: здесь все нечисто. Один парень из Самары объяснял, что мы работаем на дьявола ;)
119: дьявола нет ;)
140: вот полюбуйтесь-ка, а? всю жизнь на него работала, а сейчас только опомнилась ;)
73: так, я что-то не поняла, пятьдесят пять, ты что, общаешься с мужскими терминалами?! И давно? ;)
55: уже раза три. А тебе что мешает? Рожей не вышла? Так здесь это не главное ;)
73: ах ты зараза ;)
119: погоди, семьдесят три, нам тоже интересно. Это за что тебе дали? ;)
55: за третьего ;)
73: вы полюбуйтесь только на нее, уже третьего мужика уговорила. Я не поняла, как с одним справилась… а дальше как? ;)
119: да никак. Во второй сотне еще ни одного не сделали. Разве что сто шестая… ;)
       Я вздрогнула. Набрала: «Нет».
73: ну да, нашла на кого надеяться ;)
119: так, короче, пять-пять? ;)
55: а что короче? Нормальный парень, работает этим… психологом. С наркоманками. И с мужиками, кстати, тоже ;)
73: врач, что ли? ;)
55: да нет, какой врач… языком бы только чесать ;)
140: стало быть, психотерапевт. Телефон доверия. Да, сто шесть, далеконько отсюда до Самары… ;)
       Экран погас, и комната погрузилась в полумрак. В динамике звякнуло.
- Сто шестой терминал, ваш час общения закончен, - прозвучал металлический женский голос, - готовьтесь к работе. В ближайшие часы возможны случайные вызовы. До связи.
       Готовьтесь к работе, как же. Я снова вгляделась в вечно темное окно. Сначала я думала, что там снаружи ставни, но как-то раз заметила в нем будто далекие искорки. Сначала думала - блики от монитора, потом сообразила, что такого быть не может.
       Я окинула взглядом комнату, вернее сказать, комнатушку. Где-то три на четыре, пластиковые стены, шкаф с книгами (хотя, в принципе, в компьютере литературы гораздо больше). Стальная кушетка с толстым матрасом, на которой редко удавалось долго пролежать. Раза два у меня получалось уснуть, но сон был какой-то странный, прерывистый, лишенный сновидений. И легче после него не становилось. Дверь стальная, под дерево, очень прочная. Всегда закрыта. Выключатель с диммером. По виду - обычный офисный закуток, по сути - камера-одиночка.
       Что-то засело в голове… а, насчет Самары, последняя фраза. Ну да, от Москвы порядочно. Но какой смысл озвучивать очевидные факты? Или может, мы вообще не в Москве? До чего она там додумалась? Явно ведь додумалась, но молчит, наверное, боится.
       Я провела пальцами по стеклу. Прочное. Одна пыталась разбить. Разбила. Но с дебоширами тут разбираются быстро. Четко и слаженно.
       Я прибавила света в комнате. Сначала одной было очень жутко, но потом привыкла и потеряла чувство времени, да и часов нигде не было. Даже в компьютере нет календаря, вот странно. Как на проклятом острове…
       Хотя я сейчас свободна, никто меня не ждет, с отцом общий язык потерян окончательно, и вряд ли он меня ищет… ну, Светка пока перебьется без меня, куда спешить? В тот кислый бар?
       Который раньше не казался кислым? Что они со мной сделали? Откуда эта апатия? Почему ничего не хочется? Я уже очень давно ничего не ем и не сплю. Мне не хочется вымыться. Уже давно должен начаться месячный цикл. Чем они меня обкололи?


22. сентябрь 2005

       Ну да, это все было во сне. Комнату с изогнутым столом украсили гирляндами шариков, на самом столе все довольно скромно, но опять же со вкусом - дорогое эксклюзивное вино, кексики, икра, еще какая-то дрянь, но надо признать, все приличное и удобоваримое. Еще появились некоторые мужские особи - высокий патлатый Дима, тоже начальник местного кастрюлепомывочного отдела, парочка программистов, сисадмин, несколько деловых партнеров (спонсоров?), мужичков под тридцать пять-сорок. Во всяком случае, так их представили, а уж кем они являлись на самом деле, история умалчивает. Живой звук представлял всего один симпатичный паренек с огромным профессиональным синтезатором. Короче, стандартная корпоративная вечеринка в небольшой, но приличной фирме. Те клуши, что пришли со мной, немного освоились и, осознав, что на работу примут всех, перестали смотреть друг на друга, как на врагов. К одной рыжей я почувствовала симпатию, и через несколько минут мы уже сидели за красными бокалами и вместе ржали над какой-то фигней. Она терла что-то про Швейцарию, про лыжи и аэродинамику, не вдаваясь, впрочем, в глубокие подробности, потом я начала рассказывать про свой прошлогодний Нью-Йорк. Это когда отец поехал на свою тусовку, а я на свою, вот смеху-то было… а потом мы на пару пошли танцевать, поскольку пришли к единодушному выводу, что из присутствующих более никто нашего внимания не заслуживает.
       Прошло еще немного времени, и в комнату вошел очень благообразный Генрих с зеленым, красивым графином бутылочного стекла, еще и оплетенным в ромбик, литра на три. И то пойло, что он начал разливать из него по бокалам, с виду напоминало тархун, но без пузырьков.
- Фирменный пунш нашей корпорации, юные леди, - Генрих обошел стол и поднял свой зеленый бокал, - Жаль, что у нас нет возможности искупать вас в нем, чего вы вполне заслуживаете (всеобщий хохот). Этот рецепт был привезен мною пару лет назад… из очень отдаленного уголка. Что же, успехов вам. Надеюсь, что с вашей помощью наше отделение прославится.
       Не могу вспомнить вкус, но хотя градусов вроде было немного, в голове будто что-то переключилось. Наверно, это был какой-то хитрый ерш, или, скорее, экзотика… Опьянение было легким, как от хорошего пива, но выключилась я неожиданно. Еще помню, как паренек с синтезатором включил фонограмму, мы танцевали и он гладил меня по голове…
       Я вытянула руку и коснулась холодной металлической трубы. Приподнялась неожиданно легко.
- Е-мое, это что, вытрезвитель?! - вырвалось у меня.
       Я была раздета и накрыта мерзкой больничной клеенкой. А кровать живо навеяла воспоминания о пионерских лагерях. Впрочем, вчерашняя одежда и белье лежали рядом на вертящемся компьютерном кресле, и похоже, даже были выстираны. Это и насторожило меня больше всего.
       Колючий цепкий ужас прокатился по позвоночнику, потом вернулся и подкатил к горлу. Влипла. Наверное, это бордель. Сюда будут водить мужиков, газеты же читаем? Рабы любви, и все такое. Но зачем больничная кровать? Тут же в моем мозгу возникли врачи-изверги, продающие людей на органы, и меня затрясло так, что едва влезла в платье. Окинула взглядом комнату.
       Стол, кресло, компьютер. Шкафчик с книгами. Темное окно. Ладно, Леночка, успокойся. Надралась опять до синих соплей, отнесли тебя в подсобку, а ты и проснулась среди ночи. Все нормально.
       Ага, и белье постирали. Нет, извините, сколько я ни пила, а в этом смысле не конфузилась… и голова, кстати, почти не болит, только все тело будто не мое… Что это за отрава была зеленая?
       Я подошла к двери, но у нее не было даже ручки, только замочная скважина. Понятно, дверь была заперта. Под потолком негромко шелестел вентилятор. Я глубоко вздохнула, потом залезла пальцами в рот и пошатала правую верхнюю четверку. Зуб не болел. А накануне доставал конкретно, даже пила анальгин.
       Я внимательно оглядела стены. Ничего лишнего. Даше картин нет. На столе лежат наушники. Рядом с монитором в стене решетка небольшого динамика, и совсем маленькая красная кнопочка. Ага, можно вызвать сервинг-герл! Сейчас попробуем. Я подскочила к столу и надавила на кнопочку несколько раз. Прошло несколько секунд.
- Доброй ночи, Елена, - раздался тихий спокойный голос Генриха, - Я знал, что вы включитесь раньше других. Добро пожаловать в нашу корпорацию.
- Я вам что, телевизор?! - разозлилась я, - Вы можете объяснить, что здесь происходит?
- Я имел в виду - включитесь в работу, - не смутился Генрих, - прошу вас ни о чем не беспокоиться и не выдумывать глупостей, никто вас не тронет, я гарантирую. Вспомните, что я говорил вам о вашей работе, все это остается в силе, никакого обмана. Я объясню подробности, но позже. Сами понимаете, не буду же я специально повторять это для каждой. Отдохните пока, я сам свяжусь с вами.
       Я немного пришла в себя. Что, начался первый рабочий день, или, скорее, смена? Наверно, нет смысла ломиться в дверь, вряд ли откроют. Закрытое предприятие, работа над секретными проектами? Буду обслуживать лабораторию, где препарируют инопланетян? В конце концов, наверняка же есть секретные организации, в которые невозможно принимать людей на работу обычным способом. Ведь я даже заявление не успела написать. Но этот Генрих говорит, что все остается в силе, какие-то интернетовские штучки, порталы… надо включить компьютер.
       Загрузка прошла моментально, и я поняла, что машина очень сильная. На рабочем столе было несколько ярлычков, один из которых представлял собой обширный МР3-сборник, что меня очень порадовало, другой позволял выбрать из списка понравившуюся игру. Все игрульки были снабжены подробными инструкциями и демо-заставками, но особенно меня не привлекли, больше удивили - столько игр на рабочем компьютере?! Похоже, о сотрудниках тут думают. Запустив ярлык «рабочие программы», получила сообщение «доступ не разрешен». Правильно, не лезь вперед батьки в петлю… придет время, все объяснят. Нашла в списке МР3 симпатичный трек и погрузилась под него в мечтательную дрему, совершенно позабыв о текущих непонятках.
       Прошло время, и в динамике звякнуло. Музыка умолкла сама собой, программа свернулась.
- Сто шестой терминал, - отчетливо произнес в динамике женский голос, - добро пожаловать в корпорацию. Сейчас будет говорить куратор. Прямая связь.
       Ну и официоз, однако, куратор, знаете ли… а про терминал это она про меня, что ли? Вдруг вспомнилась дурацкая вступительная анкета. Да, оригинально…
- Привет всем, - все так же негромко проговорил голос Генриха, - Надеюсь, что новая группа уже успокоилась и перестала накручивать себя. Напоминаю еще раз, ваша работа - это вы и ваш компьютер, и больше ничего. Признаю, что вы попали сюда несколько необычным способом, но, к сожалению, у нас иначе нельзя. И никто не будет делать из вас «агентов матрицы». Наша цель - это люди, нам нужно завлечь в свой бизнес как можно больше людей. Больше клиентов, больше прибыли, ведь так? - Генрих вздохнул.
       Для клуш объясняет, подумала я.
- Наше отделение работает в направлении, так скажем, эротических предпочтений, или живого разговора, - продолжал Генрих, - кто-то назовет это банальным сексом по телефону, и весьма ошибется. От вас вряд ли понадобится кричать в трубку, имитируя то, чего вы не чувствуете, и вам не нужно тянуть время из-за повременной оплаты. Дело не в оплате.
       Мои брови сами полезли на лоб. Тут что, центр социологических исследований?
- Вы должны работать над эмоциональной стороной клиента. Вы должны заставить его забыть обо всем, кроме своей страсти. Вы будете играть на их пороках, тщеславии, будете их незаслуженно хвалить и поносить, если и клиента мазохистские наклонности, в общем, каждая найдет свой стиль. Но это все средства, а теперь о главной цели. Ваша главная цель - отключить сознание человека, погрузить его в глубокий сон. Это можно сделать посредством алкоголя, если клиент принимает наркотики, то задача еще более упрощается. И насколько успешно вы справитесь с ней, настолько быстро вы сделаете свою карьеру.
- Конечно, я предвижу вопросы, много вопросов. Да, вам не будут звонить кто попало, не каждый человек склонен к нашему направлению. Иначе не было бы столько разных филиалов, - Генрих усмехнулся, - мы же не отбираем хлеб у других отделений. Далее. Чем менее человек подвержен нашему влиянию, тем с более высоким терминалом он будет общаться. Но, справившись хотя бы с одним таким, вы уже выйдете на новый уровень, получите огромную свободу.
       Мне было страшно. Я не понимала, о чем он говорит, о какой свободе. Хотя насчет глубокого сна понятно - пока клиент спит, можно, к примеру, квартиру ему обчистить или машину угнать… или взять его в заложники… Мафия везде, чего там говорить, только вот не похож Генрих на террориста. Борода, правда, присутствует. И какие такие другие отделения?
- Теперь коротко о терминалах. Вы уже догадались, что ваши умственные способности, сообразительность, опыт в психологии общения были предварительно оценены нами, после чего вы получили свой номер терминала. Не стоит комплексовать по поводу низкого номера. На ваш карьерный рост это никак не повлияет, просто вы работаете несколько в разных сферах… по сравнению с высшими терминалами. Единственное преимущество получила девушка, сама правильно определившая свой номер… - он сделал паузу, - девушка из сто шестого терминала.
       Нельзя сказать, что он меня этим обрадовал. Стоит ли это преимущество того, чтобы делать меня белой вороной?
- Всего у нас сто семьдесят рабочих мест, но кое-какие сейчас пустуют. Особенно высшие. За сто пятидесятым всего три человека, но это настоящие мастера. Они многому могут научить.
       Я представила себе кирпично-стеклянный офис, не такой уж высокий. Потом оглядела свою комнату. Нет, сто семьдесят таких туда явно не влезут. Наверное, есть подземные этажи… поэтому и темно за окном. А что, сейчас это модно.
- О графике и дисциплине. У нас своя система, она может показаться вам строгой, но потом она окупит себя сполна. Есть правила общения, которые вы можете найти у себя на рабочем столе. Заучите их как… - Генрих слегка запнулся, - наизусть, короче. Сейчас я озвучу их, чтобы легче усваивалось. При общении с человеком, первое: не задавать ему вопросов, касающихся времени и пространства. Второе: не открывать свое настоящее имя, фамилию или информацию, по которой он может вас узнать, и не выспрашивать у человека никаких данных, по которым он может быть узнан. Третье: не провоцировать человека на агрессию и недоверие к себе, не произносить слов «не могу» или «не хочу». При нарушении любого из первых трех пунктов вы услышите звуковой сигнал, и получаете штрафную галочку. К набравшей пять галочек будут применены меры дисциплинарного взыскания, достаточно суровые, проверять не советую. Также они могут быть применены при намеренном нарушении нескольких пунктов…
- Я вас не сильно запугал? - усмехнулся Генрих, - Ладно, расслабьтесь. Вы же понимаете, что то, чем мы занимаемся, имеет деликатный характер, и любая огласка оборачивается скандалом и большими убытками. Будьте внимательны, и все будет хорошо. К сожалению, вы не сможете отправиться домой, пока не наработаете некоторые очки. Предвижу бурю негодования, но, увы, ничего не могу поделать. Это невозможно физически. Так, правила дочитаете дальше, всего восемь пунктов. Пункты с четвертого и до конца касаются красной шкалы, которую вы видите внизу экрана. Во время общения она не должна быть красной, ха-ха. Если она красная, значит, вы удаляетесь от цели разговора и тратите ваше время впустую. У нас таких сотрудников не любят. Да где их любят, сами подумайте? Каждого клиента готовят наши люди, подбирают специально, направляют, и явно ведь не для того, чтобы вы с ним трепались попусту. Ну, похоже, и всё. Менее существенные подробности с вами обговорят индивидуально. М-м-м… да, самое последнее, - он понизил голос, - Если получится так, что после разговора с вами клиент погибнет… бывает такое… ну, передозировка, например… в этом случае вы получаете высший балл. А если он это сделает сознательно, то вы автоматически получите должность куратора и навсегда проститесь со своим терминалом. На моей памяти такое случалось дважды. Ну все, пока.
       Генрих отключился. Сердце у меня колотилось. Что-то я вроде поняла, что-то нет… Убийство по телефону? Это скорее сюжет для триллера. Какой смысл действовать таким экзотическим способом, не проще ли завалиться в гости и напоить паленой водкой? Или в темном подъезде - пулю в затылок? Да, сейчас везде полно криминала, и если нужно убрать человека, то очень удобно, если он сделает это сам… да разве нельзя вычислить эту контору? Зачем такие сложности, ведь должны быть способы куда проще.
       Очевидно одно: г-н Торнен и прочие его подручные - народ очень неглупый, и если картина событий кажется несогласованной, нелогичной, это может значить только то, что я владею не всей информацией. Или это нечеловеческая логика?
       Динамик щелкнул.
- Елена, у вас есть вопросы? Слева от монитора есть микрофон, включите, если хотите со мной чем-нибудь поделиться.
       Ой, и правда, есть небольшой микрофончик. Я коснулась корпуса и передвинула рычажок. Сглотнула от волнения.
- Как-то все это странно, господин… куратор, - словно само собой выскочило из меня. Ладно, была не была, - Давайте уже начистоту. Мы тут что, выполняем отвлекающие маневры? И как можно склонить незнакомого человека… к суициду?
- Не ставьте пока себе глобальных задач, Елена, и не принимайте близко к сердцу то, что сказал я в конце, - терпеливо отвнтил Генрих, - Тренируйтесь пока, пробуйте просто усыпить человека. Для этого, в общем, и не требуются дополнительные стимуляторы. Заставьте его влюбиться в ваш голос, сделайте его подчиняемым. Да вы девушка умная, не мне вас учить.
- Зачем вам это нужно? Я поняла, что когда человек уснет, то может не проснуться?
       Динамик хохотнул.
- Вы уже наверное сами догадались, что это слишком мудреный путь, человеку проще дать снотворное или просто споить. Но обычный, полный свежих впечатлений сон есть лишь промежуточный результат. Человека нужно выключить полностью. Вам, простите, никогда не случалось напиваться да беспамятства?
- Мне кажется, это бестактный вопрос… куратор, - последнее слово я произнесла с выражением.
- Извините. Просто иначе не объяснить. Один раз точно случалось - на нашем с вами банкете.
- Да, про зеленую дрянь мне тоже интересно.
- Вот только не принимайте меня пожалуйста за колдуна, опаивающего магическим зельем юных красоток с прозаическими намерениями…
- Какая уж там магия… клофелин разве что.
- Ну, вы меня обижаете. Это очень редкий, специально сбалансированный напиток на основе вашей любимой текилы. Ничего в нем особенного нет, но крышу срывает конкретно, как там выражается ваша молодежь… да вы и сами убедились.
- Ага, значит, наших клиентов вы тоже впоследствии вербуете на работу, как меня?
- Да, вы не зря угадали свой номер, голова работает… не вербуем, а приглашаем, но очень редко… такие случаи тоже бывают. Подбор кадров - это обязанность куратора, а не ваша.
- И давно вы за мной следили? - полюбопытствовала я. Нет, не чувствовала я к нему доверия. Надо попробовать поймать его на чем-то, заставить проколоться… если это возможно. У него, похоже, и проколы все спланированы заранее.
- Вы принимаете нас за некую шпионскую организацию, филиал ЦРУ? - в тоне Генриха угадывалась улыбка.
- Ну а кто вы на самом деле есть? - в упор спросила я.
       Генрих помолчал. Раздался звук, будто он щелкнул ножницами, или что-то уронил на столе.
- Я мог бы ответить вам прямо, но сейчас это бессмысленно. Вы новичок, у вас светлая голова, но вы еще способны… на всякие опрометчивости. Скажем так, мы не просто фирма, мы - партия свободы… Партия - в широком смысле, не из тех, кто сидит в Госдуме или печатает листовки перед выборами. Какую вам еще придумать аналогию? Ну, представьте себе, что учитесь в магической школе, вы - Гарри Поттер, а я ваш наставник… - он хихикнул.
- И куча тайных комнат, в которых учат явно не добру…
- Добру? Интересно, где это вас учили добру? – хохотнул он, - Здесь вы обретете силу и… возможно, власть, причем без всякой магии, которой, к слову сказать, и не существует, можете мне поверить. Я проверял. Наша магия - это всего лишь бизнес. Вы можете превзойти меня, а можете сами стать материалом, - жестко докончил Генрих.
- Как наши клиенты? - вырвалось у меня.
- Именно. Рад, что сами додумались. Какие у вас еще вопросы?
- Где мы находимся, под землей? И когда перерыв на обед? И вообще, когда рабочий день кончается?!
- Да, под землей. Знаете, почем сейчас в Москве квадратный метр… на таком расстоянии от центра? Так что, извините, приходится зарываться. В смысле, строить подземные этажи. Когда захотите обедать, нажмите кнопочку… да, красненькую, что утром нажимали. А насчет рабочего дня… увы, боюсь, придется вас расстроить. Не могу пока вас отпустить. У вас же сейчас нет никаких дел?
- Да с чего вы взяли?! Меня искать будут, отец…
- Вы же отлично знаете, что не будут, и я знаю, кто ваш отец. Просто смотрите на это как на вынужденную командировку, ну? Люди за полярный круг ездят, и не жалуются, - лукаво проговорил Генрих, - и имеют с этого только гроши и проблемы со здоровьем. Послушайте музыку, в вашей машине отличная видеотека… даже то, чего еще нет в прокате.
- Я не понимаю, - раздельно произнесла я, и это было правдой. В голове у меня была каша. Партия свободы, мать их… за кого они меня здесь держат?! Но есть ли смысл спорить с тем, кто сильней?
- Ну что же…
       Тут я почувствовала, что Генрих готов отключиться, и вскрикнула:
- Стойте, стойте! Но вы можете хотя бы сказать, когда вы меня выпустите из вашего чертового подвала?!
- Ну да, конечно, - бесстрастно произнес Генрих, - Сделайте хотя бы одного человека, и отправитесь в увольнение… если армейская терминология непонятна, поясняю - ваш первый успех, и получите хороший отпуск. У вас высокий терминал, достаточно одного… на нижних пришлось бы трех-четырех... Вот тогда и сами решите, стоило ли вам огорчаться. Ну а если двинетесь дальше…
- А что дальше? - поинтересовалась я.
- Если станете куратором, сможете выполнить любое желание, что взбредет вам в голову. Ну, кроме мировой катастрофы, конечно, - из динамика донесся смех.
       Я молчала и переваривала информацию.
- Ладно, сейчас у нас более рутинные задачи, увы, - отсмеялся Генрих, - с вами свяжется инструктор, потом немного потренируетесь на наших операторах… не думаю, что их потребуется много, с вашей-то сообразительностью. Мы еще с вами поговорим. Удачи.
- Конец прямой связи, сто шестой терминал, - прозвучал голос. Я вышла из оцепенения. Радужные перспективы это хорошо, но, как не крути, надо мной совершали насилие, принуждали к странной и явно не слишком чистой работе. С моральной точки зрения. Хотя надо признать, я не из тех, кого бы это смутило. Но какую гнусность он имел в виду под «стать материалом»?
       Понемногу я начала осознавать, что оказалась совершенно незнакомой, непонятной и дикой ситуации, о которой мне не то что слышать не приходилось, но даже и вообразить которую я вряд ли бы раньше смогла. Люди - материал? Да, это у нас давно уже и везде принято, все привыкли. Шаловливые разговоры по мобильнику? Да что тут такого, это даже не извращение. Но за каким хреном меня здесь запирать, что здесь секретного? Зачем эти разговоры про самоубийства? Хотя он сказал, что, вообще говоря, от нас этого не требуется…
       Я сжала кулаки. Ну что, значит, попробуем? Может, он и врет все, как сивый мерин, но у меня все рано нет выбора. Будем играть по его правилам. Давай, не раскисай, встряхнись! Я почувствовала, что настроение немного улучшилось. Ладно, мы еще зададим им всем жару… бандюганы недострелянные. Партия свободы…


23. март 2006

       Крестики на полях моей тетради неторопливо сплетаются в причудливый узор - не то в проекцию на плоскость загадочного кристалла, не то в головоломку из «Занимательной физики». Тоскливый дух неторопливо бродит по аудитории, заглядывая в разложенные по столам тетради, и вероятно, от их содержимого исполняется еще большей тоски. На этот раз я уселся с краю стола; по правую руку большеглазая Аня тоже что-то самозабвенно малюет в тетради и, улыбаясь, вспоминает родную деревеньку. Женщина у доски вела у нас замену, объясняла довольно четко и понятно, но как-то уж очень академично, аж скулы сводило. Или тут дело во всеобщей усталости? Не откажешь в чувстве юмора человеку, поставившему последней парой лекцию по философии (это после двух лабораторных и семинара по шестеренкам).
- Теперь несколько слов о так называемой теории «вещь в себе», также принадлежащей Канту, - доносится до моего слуха голос незадачливой преподавательницы, - Эта теория говорит нам о том, что всякая вещь или явление несет в себе некую сущность, отличную от действительной природы этой вещи или явления. Давайте для примера рассмотрим такую аналогию. Посмотрите, что у меня в руках. Это футляр для очков. Вы видите этот футляр и ассоциируете его с тем, что в таких футлярах обычно хранят очки. Следите за моей мыслью?
       Голос ее в конце фразы перешел на повышенную интонацию, и наступила странная пауза. Я оторвался от своего кристалла, поднял глаза и увидел, как сидящий за первым столом белобрысый наш профорг, обложенный со всех сторон лабораторными журналами и схемами, ласково улыбнулся смотрящей на него в упор женщине и очень тихо спросил:
- Инна Сергеевна, а у вас там что, дохлая мышь?

       А когда я уже ссыпал свое барахло в сумку и вышел в коридор, этот странный тип меня нагнал и спросил:
- Кирилл, ну, ты идешь сегодня к Юльке на дэ-рэ?
       Я поскреб в затылке и вспомнил, о ком он говорит. Маленькая такая, черненькая, с десятого этажа. На площадке как-то пили.
- Знаешь, вообще-то она меня не приглашала. И отношения у меня с ней, в общем, никакие. Если честно, желания нет. И дарить нечего.
- Забей, - беззаботно ответил Леша, - возьми что-нибудь к столу… можешь бутылочку. Давай, чтоб как штык. И не фига стесняться, как в женской бане.
       Он умчался вперед, оставив меня в раздумии. Конечно, я планировал запить с горя, но не так скоро и стремительно, особенно после недавних приключений на шоссе Энтузиастов. Не люблю, когда обстоятельства мной управляют. Или пытаются управлять.
       На улице основательно подморозило, несмотря на конец марта. И уже не полюбуешься на красивый закат - грязно-серое небо сыпало на город мириады колючих снежинок, асфальт превратился в каток, лишь с набережной по-прежнему несло бензиновой гарью, и слышался надсадный, непрекращающийся вой дизелей. Несколько дней подряд сразу после последнего разговора со Светой я проходил тем, старым маршрутом, но не надеясь никого встретить, а просто чтобы не слышать надоедливого зудения людских голосов, побыть наедине с собой. Я ждал душевной боли или депрессивного синдрома, но ни того, не другого не было. Я просто не воспринял этого разрыва. Она исчезла с поля моего зрения, а я все равно продолжал ее видеть, но уже не глазами; мы остались персонажами красивого, но неоконченного сна, захватывающего фильма, к которому обязательно должно быть снято продолжение, насыщенное удивительными приключениями, вроде падающих вешалок, пузатых глуповатых эльфов с мобильниками, сующих мне в карманы джинсов деньги порезанными руками, плавающих пивных банок, помятых мусорных баков и коварных ведьм, бродящих по набережным в поисках очередной жертвы… так уж вышло, что мой внутренний мир всегда казался мне богаче внешнего.
       Однако надо было идти домой. Да, за три года я уже начал считать своим домом это странную комнатушку на четырнадцатом этаже, с облезлыми обоями, низким окном, двумя койками и поломанным кульманом. К тому же в настоящее время сосед мой Виктор Сапрыкин, он же Сапер, наслаждался блинами своей мамочки и не ожидался приездом раньше выходных, что было очень кстати. К выходным я рассчитывал прийти в себя. Жаль только, что на сегодняшнем мероприятии мне будет явно его не хватать, я уже чувствовал, что многие мои незадачливые знакомые в моем теперешнем состоянии воспарения после одной-другой-третьей станут далекими и чужими. Есть, правда, еще Обережин, тот самый, что довел меня до кровати в тот памятный октябрьский вечер и до сих пор умудряется как-то еще учиться в Гнесинке на вокальном. Человек небывалой энергии, прямо-таки живая батарейка. И в поведении что-то такое… обезоруживающее. Если б он увел у меня девушку, я бы не смог даже на него обидеться (разумеется, Светки это не касается).
       В комнате был легкий беспорядок, пахло колбасой и несданными курсовыми. Воды горячей, как и ожидалось, не было. Можно было поваляться на кровати, глядя в потолок (Маресьев после операции), но это уже порядком поднадоело за последние дни. На улице и вовсе делать было нечего - ветер усилился, и началась настоящая метель. Вихри летящего серого снега выметали крыши расположенных рядом невысоких домишек, делая их выцветшими и смазанными, словно осознавшими свое бессилие перед наступающими сумерками. Между стенами домов они поднимали небольшие смерчи, они летели по ветру от супермаркета и пивной, разбиваясь о машины и людей, движущихся нестройной цепочкой по тротуару к метро, и, наконец, исчезали на площади между главным зданием и моргом. Даже уличный шум стал тише, посеревшее небо надвинулось… Бог знает до чего бы я еще додумался, если б не вспомнил про сегодняшнюю тусовку (ну, или вечеринку).
       На десятый этаж я спустился пешком. Остановился у окна, разглядывая сваленные на полу обрезки старых водопроводных труб. Кто-то поленился донести до помойки. В этот момент в коридор выскочил Леша.
- Ага! - увидел он меня, - Кирюша, чего ты тут встал? Давай, заходи, ты как раз ко времени.
       ;Сделав неопределенный жест рукой, я двинулся за веселым профоргом и зашел в помещение именинницы. Та уже кого-то рассаживала, одетая в черное с серебристым и той же чернотою накрасившись, став похожей на маленькую ведьмочку или трубочиста. Конечно, это не помешало мне вручить ей свой фунт галантности, вместе с коробкой конфет и приобретенным накануне у метро скромным, но симпатичным букетиком. Юлька, похоже, и не ожидала меня здесь увидеть, но вроде бы обрадовалась. Может, что открыла во мне новое? В дверях вслед за мной появились элементы местной экзотики - мулатка Элизабет Мэйони, которую все звали Кондолиза Райс, с первого курса, и Обережин в шортах, более напоминающих семейные трусы. Колька что-то втирал темной чудиле, которая широко и непонятно улыбалась, едва склеивая в ответ по-русски. Когда ввалились Нагибин и Макс со звякающим рюкзаком, я понял, что программа намечается обширная, и та цифра, которая исполнялась сегодня Юльке, для них не так важна. А может, они и правы?
       В итоге, на двенадцать собравшихся оказалось: четырнадцать разнокалиберных бутылок водки, бутылка шампанского, несколько бутылок сухого и красного вина и литра три нагибинского самогона. С такими силами у вражеской армии нужно было действовать крайне обдуманно - выбрать свой стиль наступления, обзавестись хорошим прикрытием в виде по меньшей мере колбасы, и не винить ни в чем павших товарищей.
- Так, народ, мне бы хотелось кое-что произнести, - Обережин привстал, сворачивая голову большой бутылке с квадратным донышком, - Я знаю, грустно прощаться с ушедшим годом собственной жизни…
- Ой, Колька, ну не надо…
- Не надо - это не ко мне. Ты не расстраивайся… ведь чем дальше растешь, тем становишься сильнее, лучше… да, Юленька? Что я еще хотел? Короче, забей на все и будь счастлива! Мужа тебе хорошего, чтоб как за каменной стеной… как у коменданта Лубянки…
       Одобрительные возгласы и давящиеся вопли сменились минутой молчания. Словно и не заметив просвистевших по его пищеводу граммов, Обережин бодро закусил единственным салатиком и продолжил жуя:
- Ну, наверное, я хватил… не совсем, конечно на все…
- Колька, я тебя умоляю…
- Да, не надо обобщать…
- Не знаю, как вы, а я давно пытаюсь на все забить, - говорю я, - но всякий раз кто-то останавливает.
- Надеюсь, ко мне у тебя нет претензий по этой теме, Колокольцев, - ухмыляется Коля в ответ.
- Да откуда…
       Мэйони в этот момент давится апельсиновым соком, и Обережин начинает ненавязчиво стучать кулаком по ее спине. Та краснеет и после нескольких секунд Колькиного вмешательства выдавливает нечто вроде:
- Аа.. да… спасьи…ибо… Николя…
- Не делайте из меня невесть кого, прошу вас, - похоже, Кольке уже ударило по башке, - а то уже одно создание вздумало называть меня Николь…
- Кидман?
- Сам ты еврей… думай в следующий раз…
- Да понял я, понял…
       Тем временем причина первого тоста уже отправилась под стол (имею в виду конечно пустую бутылку, а не именинницу). Я неуверенно разжевывал кусок лимона, в то время как Макс гнал очередную чернуху про нашего теплофизика. По правую руку от меня оказалась некая Надежда, которая на мою вполне безобидную просьбу передать тарелку с колбасой почему-то ответила «не трогай меня», после чего я долго не мог соориентироваться в пространстве, разглядывал свои ладони и пытался хоть что-нибудь понять. В конце концов произнес:
- Послушайте, а по-моему, вы выдаете желаемое… за нежелаемое… - и потянулся за колбасой сам.
- Хватит гнать, Кирилл, - протянул Леша-профорг, - Народ и примкнувшие к нему, у нас есть второй тост, врубайтесь. Слушайте, все кто здесь. На наших глазах родился новый двадцатидвухлетний человек… да что там человек… наша чудесная подруга…
- Слушай, ты ведь сейчас умрешь не своей смертью, - шепотом предупредил его Макс.
- Так, позвольте мне самому решить, которая своя, а которая нет, - отрубил профорг. По комнате прокатился громогласный хохот, - Где я остановился? Так, короче, Юлька… помни Родину… и все, чем ты ей обязана…
- Кончай уже… мы не на митинге…
- Цыц, Колян… В общем, Юлька, будь добра к окружающим, и они будут добры к тебе… да в конце концов, что от тебя требуется? Только ты, и больше ничего…
- Профорг, она же сейчас заревет, давай заканчивай…
- Заканчиваю… - Леша задумался, - Короче, за тебя переживать нечего. Все будет хорошо, сразу видно…
- Давай!
       Опять зазвенели рюмки или что там вместо них у нас было, и вторая бутылка отправилась под стол. Леша упросил меня поменяться с ним местами, на что я легко согласился, и теперь он втирал загадочные телеги сидевшей от меня по правую руку Некоей Надежде. Какие мутные отношения их связывали в прошлом, я мало интересовался, хотя и знал отчасти из пьяных признаний самого Леши. Больше всего это походило на сериал, в котором главные артисты уже утомились, а автор сценария ушла декретный отпуск.
- А сейчас выскажется Киря… Поднимайся, воин, - да, это говорит Обережин, больше некому. Я поневоле встаю.
- Коля, вообще говоря, целью не являлось…
- Саботажник… давай, прояви уважение!
- Уже проявил…
- Та-ак, галег’ка, замолчали!! - орет Обережин, - шат даун ёр войсез…
- Николай, и давай без этих алкоголических каламбуров, - бормочу я, - ну что за Киря…
       Голоса за столом стихают. Замолкает даже Макс, Юлька поворачивает голову.
- Хочу, чтобы ты поняла сама себя, - продолжаю я, не меняя тона, - хочу увидеть волю в твоих глазах…
- Так, что-то Колокольцева понесло…
- Да, и еще, было очень интересно узнать тебя… - я потерял мысль и оглядел собравшихся, словно они могли мне что-то подсказать, рожи пьяные. Потом все-таки продолжил, - Давай за тебя, Юля. Будь свободной. И не роняй свою самооценку.
- Ес-с-с!
       Я проглотил водку и сел на место. Все вранье. Какой смысл в этих красивых, но совершенно никчемных пожеланиях, ведь даже если весь университет, да что там, вся огромная наша страна на секунду остановится и прокричит ее имя, это ничем ей не поможет, не даст ни веры, ни сил маленькой, костлявой, некрасивой юной женщине, так стремящейся не уронить свою самооценку…
       Почувствовав неприятный укол в груди, я вижу продолжение этой истории - маленькая квартирка на окраине города, окно на помойку, одиночество и пустые воспоминания…
- Налей мне еще, Леш, - толкаю я в бок профорга. Бутылка стоит рядом с ним.
- А давай, - он с легкостью отрывается от разговора, наливает мне и заодно себе, - Давай накатим… пока перерыв. За то, что делает нас людьми!
- А что нас делает людьми?
- А здесь уже извини… у каждого свои ментальные программы… - хохочет Леша. Мы выпиваем.
- Эй, кто там вне коллектива, а? - верещит Макс. Коля отрывается от Мэйони и оглядывается на нас с профоргом.
- Четвертый тост! За то, что было!
- Зачем ты все исчерпал, Макс? А дальше за что пить будем?
- За то, что будет, Нагибин.
       И нам с Лешей пришлось пропустить еще по одной. Народ вокруг постепенно начал разбиваться на кучки. Из охрипшей мыльницы доносился последний альбом Земфиры, и новой закуски не предвиделось. Обережин в уголке уже танцевал со своей интернациональной подругой и явно намеревался линять, но в этот момент Макс внес в помещение покоцаную, но вполне живую гитару, вероятно, одолженную в соседней секции. Одолев моральное сопротивление некоторых обогнавших прочих, он привернул громкость на магнитоле. Я приподнял взгляд и разглядел в этом некую идею. Идея, несомненно, касалась Обережина, который вновь был оторван от своей подруги и усажен на стул.
- Включи нам что-нить, Коля, - проговорила Надежда, - устали уже от попсы. Душевное что-нибудь…
- То ни теща «Вятку» гробит?
- Ну нет…
- Так, ладно! - Коля махнул ладонью по воздуху, удержал равновесие и заорал, - Тихо все! Если сами напросились, то не жалуйтесь! Выступает вокалист и композитор Николай Обережин! Песня называется… да как же… а, ночной…
- Дозор?
- Да нет, что вы все, достали уже! Ночной разговор!
- Ну давай, включай!
       Обережин обернулся по сторонам, что-то прикинул. Потом заиграл отрывистый ритм и с чувством начал:

Грохот, дикое хрипенье, вопли соловья…

       В этот момент волна хохота сбила его с толку; раскачивающийся на стуле Макс не выдержал и сломал его, а разгоряченная Юлька дала ему за это по морде. Когда все наконец замолчали, он сказал:
- Так, чё-то я ни понял…
- Сначала!!
- Ага… уже…
       Снова зазвучал тот же ритм, и Обережин заорал:

Грохот, дикое хрипенье, вопли соловья,
И надрывное сопенье в ухе у меня.
Надо было ставить пиво прямо под кровать.
По полу по ледяному мне за ним бежать,

Блин!

       Сделав паузу, он оглядел всех, словно удостоверяясь, насколько прочно впечаталась описанная картина в сознание слушателей. Убедившись, что тема действительно близка, продолжил:

«Что, опять сегодня с краю?» - Нет уж, извини!
Я несказанно страдаю от твоей возни.
Головой об батарею хочешь ли сама?
Нет? Тогда давай скорее завершим дела.

       Да, ситуация действительно жуткая, подумалось мне. Полное отсутствие точек соприкосновения. Собирался сообщить об этом профоргу, но Обережин продолжал дальше:

Не хочу ругаться матом, лишь хочу поспать,
Я тебе не перфоратор и не кошка-мать!
Тошнота - залог здоровья, выпью я еще,
С детства я пугаюсь крови, а пивом нипочем.

Все вконец осточертело, хочется любви,
Ты мое больное тело больше не язви.
Скоро буду я свободен от железных уз,
Будь добра, вали спокойно в свой дебильный вуз!

Не знаю, может, он был болен, может, просто хотел объяснить что-то наболевшее. Одно понятно - с бондачка такие песни не сочиняют.
- Ну и правильно, нам чужих не надо! - выразил свое мнение Нагибин.
- Пойдем-ка, - Юлька взяла Колю за руку и потащила куда-то в угол. Вероятно, она все же решила добиться от него лирики, и через некоторое время оттуда донеслось «Милые девочки в поисках счастья…». Ничего не понявшая Мэйони тоже почти заразилась этим настроением, тем более что утлый профорг пригласил ее на танец. Я поскреб в башке и пригласил Некую Надежду, тем более, что та уже оттаяла вполне и годилась для общения. Подумав, я не нашел ничего лучше, как спросить:
- Надь, а ты третий лист по шестеренкам начинала?
       Она расхохоталась, и правильно - какой же нормальный парень даже в пьяном виде станет задавать ей такие вопросы.
- Ты не смейся, - говорю я, - представь, что это способ познакомиться.
- Да что ты? - поразилась она, - Остроумно.
- Да я помочь хотел, если что… У меня-то он почти готов.
- Серьезно? Вот никогда бы не подумала, - она подняла на меня свои глаза, очерченные сине-зеленым. Вот страсть-то. - Нет, а что, нет лучшего способа для знакомства? Подойти, сказать - вы так мне понравились, что я решил… ну, или - я купил эти цветы для вас? - она засмеялась, - я хочу отдать вам все, прекрасная незнакомка?
- Не знаю, - отвечаю я, подумав, - не хотел бы встречаться с девушкой, которая ведется на такое фуфло. Да к тому же ты, помнится, замужем…
- Так, всем встать! - проорал уже сильно нетрезвый Макс.
- Ну да, - согласился Обережин, беря под руку Мэйони, - я как раз собирался… извини, Юленька…
       Конечно, уйти ему никто не дал. Снова загремели исчезающие со стола тарелки, люди постоянно выходили курить и возвращались прокуренные, а я решил немного расслабиться и закрыл глаза. Еще полчасика посижу и пойду отдыхать. К утру все заметет…
       Сидящий рядом Нагибин вдруг толкнул меня и проговорил:
- Слышь, это… др… друган…
- Что, Вов, имя мое забыл? - откликнулся я.
- И правда… Кирюха, я че хотел…
- Че хотел?- переспросил я.
- …ты видел тогда эту… чуню… ну, что Шмель приводил?
       Меня начало трясти от хохота, почти как тогда, в переходе, и я ничего не мог с этим поделать. Вот он, продукт современной эпохи. Еще спрашивают, как такие умудряются учиться. Да как они вообще до сих про существуют, и как рядом можем существовать мы?
- Эй, ну ты не смейся… чего ржешь?… как она, ничего?...
       Я с трудом выдавливаю что-то вроде «не помню» или «не знаю».
- Ты кого спрашиваешь? - вмешивается в разговор более адекватный Леша, - Он же на женщин вообще не реагирует. Говорят, ничего… Вот только молчит все время, и порезана малость…
- Ты это о ком? - спрашиваю я, уже перестав смяться. Внутрь забирается неприятный холодок. Профорг бросает на меня взгляд.
- Сначала с ней были кое-какие проблемы, Шмель говорил, - продолжает он, - Пока один добрый человек не додумался подсадить ее на иглу…
- Надо понимать, Шмелев и подсадил? - говорю я, уже трезвея. Надо же, дерьмо какое.
- Может он, а может, и нет, - отвечает Леша, прищурившись, - Тебя что, это интересует?
- Нет.
- И правильно… а хочешь, можешь сам с ней познакомиться.
- Не хочу.
- Да ну? Ладно, давай тогда еще накатим. Алё, кто спер баттл?!
       Я перевернул рюмку вверх дном и откинулся назад, придавив спиной стену. Пожалуй, довольно на сегодня. Профорг что-то недовольно промычал, но моментально притянул к намеченному делу Обережина, сидящего от меня по другую сторону. Замелькали рюмки. Я прищурил глаза и от усталости начал немного забываться, слушая вполуха, как Леша рассказывает ему свою историю, которую, признаться, я уже неоднократно от него слышал. Да пусть выговаривается, подумалось мне, от этого никому не хуже. Лишь Надежда мрачновато взглянула на него, да пересела подальше.
- Не-ет, Коля, ты самого главного еще не осознал, - говорил тем временем профорг тоном болезненным и нетерпеливым, - я ведь готов был уже, фактически… да…
- Это сейчас ты уже готов, - усмехнулся Обережин, похрустывая огурцом.
- Я, конечно, знал… я давно предполагал, ну… в общем, что она уйдет, - Леша озирал комнату расфокусированным взглядом, - ясно же, что я ей не пара, но мы никогда об этом не говорили, я и предположить не мог, что… - Леша осекся и вздрогнул, словно его укололи. Обережин сидел со скучающим видом, вероятно оттого, что тоже слушал все это не в первый раз. Профорг помолчал и налил себе еще. Проглотил, скривившись, потом продолжил:
- Самое главное – не в том. Коля, представь себе… человека, который понимает, что впереди его ждет тяжелое испытание. Вот он готовит себя к нему, рассчитывает, как будет существовать, когда она уйдет… как будет жить с этим… готовится принять этот груз и прикидывает, как его будет легче нести, может, и до смерти самой, а потом вдруг узнает… и-и…
- Ты мне одну притчу напомнил, - задумчиво произнес Коля, - как раз на твою тему. О человеке и батарее.
- О чем? – машинально переспросил профорг. Я приоткрыл глаза и посмотрел на Колю. Он вертел в руках стакан, разглядывая сквозь него люстру. Выдержав паузу, он зачем-то щелкнул пальцами начал:
- Один человек работал на стройке. Однажды в конце своего… рабочего дня он узнал, что завтра утром ему одному придется нести батарею, чугунную, тяжелую такую… как твои, Леш, обстоятельства. И, что характерно, на тринадцатый этаж, а он никогда таких тяжестей не носил, всю жизнь баранов гонял… так вот, он сначала не поверил, потом разволновался… стал обвинять прораба, местное начальство, жаловаться на несправедливость… потом уже, осознав неизбежность предстоящих мук и усилий, стал готовиться – ну, морально, естественно. Он переживал, не спал ночь, да, вот такой ранимый попался парень, прям как ты. Он думал, как ему будет легче нести свой груз, как удобнее взять, потом, наконец, когда решился, встал в очередь, тяжело вздохнул, подошел и нагнулся, собираясь взвалить этот груз на плечи… ничего не напоминает?
- Ты издеваешься надо мной, - горько прошептал профорг и махнул рукой, - и чем же все кончилось?
- Примерно тем же, чем и у тебя. Батарею на него уронили.
       Леша закатил глаза, зашипел и закатился приступом неудержимого, булькающего смеха, словно его прорвало. Даже я не удержался. А Коля резко наклонился к его лицу и проговорил охрипшим, напористым тоном, указывая на Мэйони:
- Что, скажешь, страшненькая? По-русски ни бэ, ми мэ, как учится, непонятно, фигурка так себе, говорить не о чем?! Да, она может подкинуть проблем, загрузить, оторвать от дел, помешать отдыхать… но она ни разу – слышишь?! – ни разу ничего на меня не роняла…
- Ну, тяжелее себя, - уточнил Нагибин.
- Тише, эй, вы там, - цыкнула на нас Юлька.
       На другом конце комнаты гитару взяла незнакомая полненькая девчонка, явно не из общаги. Она что-то шептала себе под нос, потом неловко прижала струны и тихонько запела:

Между нами стена, от угла до окна,
что воздвигнута волчьим законом,
Всё, что лучшее в жизни сумел получить,
здесь задавлено криком иль стоном.
В полумраке трепещет огарок свечи,
гулкий свод наполняется тьмою…
Хочешь - плачь или вой, хочешь - камнем молчи…

       Странно, но в этот момент у меня возникло то же чувство, что и тогда, у Светки… будто все вокруг сжимается, реальность наезжает на реальность. Я видел уже не узника, умирающего в темной, сырой камере, скорее, это человеческая душа задыхалась в здоровом, но совершенно забывшем о ее существовании теле.

…лишь бы только остаться собою.
Здесь не ищут причин, не расходуют сил,
их напротив, скрывают и копят,
Каждый день или час приближают к концу,
отнимают надежду и топят.
И не высказать, как тяжела и сыра
здесь бывает последняя полночь…

       Я устал, смертельно устал, возникло в моей голове. Я не могу так больше. Надо собраться с мыслями. Надо понять, что со мной происходит. Надо перестать пить.
       В коридоре было темно и прохладно. На лестнице никого не было, лишь стоял густой табачный дым. Проверив, на месте ли ключи, я машинально двинулся наверх. Вслед мне неслось:

Словно свет на пороге холодной тюрьмы,
 я возникну, войду и останусь…

       Ступени, ступени, двери… ага. Кажется, я забыл закрыть окно. Ну да, батареи жарят, как бешеные… нашли время. Мне удается стянуть с себя футболку, но на джинсы уже не хватает сил. Все проваливается и растворяется. Как хорошо, что на кровати не оказалось ничего колюще-режущего. Спать? Спать. Кажется, никто не заметил, как я ушел. Всего хорошего, друзья…


24. январь 2006

       …На дворе третье января, и все засыпано неглубоким, но пушистым снегом. В окнах на лестнице не хватает стекол, по лестнице гуляет сквозняк. Даже лампочки заиндевели в патронах. Я звоню раз, другой. В соседней квартире кто-то крадется к глазку, надо было маркером замазать. Наконец дверь открывается и появляется Светка, закутанная во что-то невнятное; она молча втаскивает меня в квартиру и молниеносно закрывает дверь. Бормочет:
- Быстрее, застудишь меня…
- Привет.
- Привет, - она зарывается лицом в букет, - кранты цветочкам…
- Нравятся?
- Нравятся. Жаль только.
- Ты что, спала?
- Угу… и намерена спать дальше. Так, или отойди от меня, или снимай свою обледеневшую хламиду.
       Пока я освобождаюсь от верхней одежды и обуви, она успевает снова забраться под одеяло. В комнате на столике светится маленькая елочка, рядом с ней стоит пустая чашка и лежит упаковка аспирина. Сажусь напротив кровати и смотрю на ее лицо.
- Извини, наверное, это невежливо, - говорит она, не открывая глаз, - но мне надо придти в себя. С нового года я почти не спала… ты сделай себе чаю, если хочешь…
- Знаешь, сколько сейчас времени?
- Двенадцать, час?
- Пять часов.
       Молчит. Потом говорит:
- Да, ничего себе…
- Они что, тебя мучили?
- Мучили…
- Пить заставляли?
- Ой, заставляли…
- Большая ведь уже девочка, а с дурачьем связываешься…
- Оно само меня находит, Кирилл. По старой памяти, м-м-м… - она зевает и окончательно зарывается в одеяло. Дальше слышится только сопение.
- Ладно, поспи пока, а то я хотел еще открытку тебе написать…
       Вот с чем всегда была проблема. Но, может, не теперь?
       «Ты спишь, а я смотрю на тебя. Ты чудесная. Не могу понять, как я мог раньше радоваться из-за чего-то, в чем не было тебя? Как мог переживать из-за того, что было связано с тобой? Я смотрю вокруг себя и вижу чужих людей, их чужие жизни, вижу, как одни обманывают других и сами оказываются обманутыми, как незаметно уходит время, вижу хитрость и бездумье, но все это больше меня не трогает, все расплылось, как в твоем замороженном окне, и стало нелепым, смешным… Мы редко видимся, но кажется - ты никуда не уходишь, ты остаешься во мне. Постоянно. Я бы хотел отдать тебе все, но у меня ничего нет, ничего, что могло быть достойным тебя, включая меня самого. Мне нечем отплатить за время, что ты на меня тратишь и которое нельзя вернуть, за слова, которые ты произносишь, за все, что ты для меня делаешь. Я хочу, чтобы ты нашла себя, и не хочу стать твоей ошибкой. Но ты не переживай за меня, как я не переживаю из-за этих сложностей. Любить тебя - это счастье».
       Всё? Наверное…
       Я забираюсь в кресло, оттуда тоже видно Светку. В комнате тепло и тихо, лишь иногда еле слышно потрескивает елочка, да вздыхает далекая автострада. День за окном уже перешел в белые, молочные сумерки, внизу нет фонарей, по крайней мере, живых, и все так спокойно… наверное, таким и должен быть настоящий праздник. Без шума и суеты, телевизора и ненужных людей.
       Светка переворачивается на спину и громко сопит. Глаза закрыты, на лице лежат пряди волос. Я подхожу, наклоняюсь над ней, стараясь почувствовать ее дыхание. Может, я слишком ее идеализирую?
       На подушке – след от губной помады. Запах знакомых духов. Белая, неправильной формы голень с проступившими венами выглядывает из-под одеяла. Под коленом – синяк.
- Она все-таки пришла… - машинально бормочу я, не вдумываясь в смысл сказанных слов. Со мной такое бывает.
       Светка перестает сопеть и вдруг открывает глаза.
- Ты чего… кто там… кто пришел?
- Она, - отвечаю я серьезно.
- Да кто она?!
- Хроническая форма влюбленности.


25. октябрь 2005

- Эй, ты там что, заснул? Ми-лый? Кто-то обещал любить меня всю ночь?
       Неужели получилось? Я слушала тишину в наушниках, и не верила. Кажется, этот парень с неприятным смехом так-таки допрыгался. Радоваться или нет? Во мне был задор, вроде того, что бывает после удачного обгона. И плевать, что это была не моя идея.
       В наушниках протяжно звякнуло, и я стащила их с головы.
- Сто шестой терминал, - прошептал динамик, и мне даже почудилась в этом голосе какая-то новая интонация, - Ваша первая миссия выполнена. Ждите прямой связи. Конец сеанса.
       Ага, мы тут в квест играем. Миссия раз, миссия два… сейчас на экране замелькают очки. Поздравляем, вы перешли на второй уровень. Вам прибавили одну жизнь…
- Очень правильно, Леночка. Очень правильно…
       Наверное, я забыла выключить микрофон.
- Что правильно? - спросила я.
- Насчет второй жизни, - усмехнулся в динамике Генрих, - Сейчас я проведу небольшой инструктаж, после чего вы можете отправиться отдыхать.
- Домой?
- Хотите домой, хотите - еще куда. Тут вы, думаю, и без меня разберетесь.
- Классно!!
- Так, минутку внимания. Будьте серьезны и слушайте внимательно.
- Да, куратор, - произнесла я с вызовом.
       Генрих вздохнул.
- Через несколько минут я зайду за вами, и вы отправитесь домой.
- Надолго?
- На пять дней.
- А сколько я пробыла здесь? Неделю, две?
       Молчание. Похоже, он подсчитывал.
- Тридцать девять часов.
- Упс…
- Удивлены? Ничего странного. Потом… сами все поймете. Но ближе к делу. Вы будете совершенно свободны в течение пяти дней. У вас будет карточка с вашей первой зарплатой.
- И сколько, если не секрет?
- Не могу сказать точно, сами посмотрите. Что-то около двухсот тысяч.
- Рублей?
- Каких рублей?! - расхохотался Генрих, - Ладно, это все ерунда. Возможно, у вас появятся новые ощущения… новое отношение к жизни, вот что интересно. Вы заметите то, чего не замечали раньше. Одним словом, флаг вам в руки. Очень многие - разумные - используют это время, чтобы заработать дополнительные баллы. Вы же понимаете, к чему я клоню?
- Сверхурочные?
- Никто не заставляет вас, это ваше время. Но судите сами - одно дело человек на другом конце провода, и совсем другое - непосредственное общение. Не мне вас учить. А нужного клиента вы узнаете сами, там это проще…
- Где - там?
- На улице, - быстро сказал Генрих, - В клубе. В кабаке. На стадионе. На набережной.
       Я задумалась. Конечно, он прав. Но для чего тогда эти терминалы?
- Теперь я должен разъяснить вам меры предосторожности, и то, что вам запрещено делать.
- И что же? - поинтересовалась я не очень уважительно. Интересно, как это он мне запретит?
- Вы не должны никому рассказывать о сути нашей работы, и уж подавно - о тех, кто здесь работает. Если очень приспичит - просто скажите, что занимаетесь сексом по телефону, ха-ха… в общем, так. Не ходите на демонстрации и митинги. Старайтесь не появляться в… слишком старых зданиях, в том числе монастырях, храмах… театрах, не ходите в Кремль. Но мне кажется, вы будете сами чувствовать, где вам хорошо, а где нет. Вы как-никак из второй сотни…
- Ага, все завидуют…
- И не напрасно. Вы все поняли?
- Ну да. В Кремль я не собиралась. А как я узнаю, когда мне снова к вам?
- Я сам вас найду. Ну все, привет. Я уже иду.
       Динамик умолк, а я посмотрела в окно. Право же, не стоило так бояться вначале. Это же надо - наболтать на двести тысяч баксов, да еще и в положительном балансе?! А может, все-таки врет? Да нет, не похоже. Я взглянула в темное окно. Может, снять все деньги и свалить отсюда на хрен?
       Раздался металлический щелчок, сердце мое подскочило от внезапного страха, и я резко повернулась в сторону двери. Впервые за долгое время она начала медленно открываться, но за ней ничего не было, лишь тьма. Ничего себе… Я попятилась, и увидела на дверной ручке с внешней стороны ладонь. Она выглядела неестественно, но была не серого цвета с длинными вампирьими когтями, а наоборот, слишком розовой, живой, какого-то кукольного цвета. Генрих вошел в комнату.
- Все в порядке? - спросил он.
- Д-да, - говорю, - темно там у вас.
- В коридоре? Да, опять эта дребедень со светом. Электрика пора гнать. Вот, возьмите карточку.
       Я взяла у него из рук серую магнитную карточку.
- Пойдемте, у нас мало времени. Проход скоро закроют…
       Я вышла вслед за ним в коридор, даже не удивившись его странным словам. Коридор был темным, и лишь в конце его горела неяркая лампочка. Мы вышли к дверям лифта.
- А что тут по сторонам? - спросила я, - Терминалы?
- Ну да, коллеги…
       Раскрылись двери, и мы вошли в лифтовую кабинку, тесную, почти такую же, как у нас в Перово. С такими деньгами могли бы и получше устроиться, подумала я. Лифт пошел вверх, и вдруг я почувствовала сильное головокружение. Генрих подхватил меня на руки. Похоже, он был к этому готов. В голове словно что-то взорвалось, и в тот же миг я почувствовала сильный укол в сердце, и отключилась.
       Пришла в себя я в уютном кожаном кресле, а передо мной был столик знакомого малахитового цвета. Рядом распахнулись стеклянные двери, кого-то выпуская, я услышала шум машин и почувствовала тот асфальто-бензиновый городской запах, что обычно ощущается только после приезда с каких-нибудь островов. Я - дома, блаженно подумала я. Где я была? Да разве важно? Главное, я снова дома, и с кучей денег.
       Тут я увидела Генриха . Он стоял рядом и улыбался, широко, по-отечески.
- Как ты, в порядке? - спросил он с участием.
- Нормально вроде, - проговорила я, - Жрать только хочется… прямо-таки невыносимо. И пить. У вас тут есть кафе или буфет?
- Там, - он махнул рукой, - Удачи, Елена. И помните, о чем я вам говорил. Пока.
       И он ушел куда-то вглубь коридора, совсем не темного, как в подвале, а светлого и чистого. Нормальный, представительный мужик, едва ли сорока лет. Я рванула в буфет.


26. октябрь 2005

       А жизнь удалась, однако же! На моих часиках, которые мне вернули, было одиннадцать утра. Солнце светило вовсю, и погода была летняя, несмотря на конец сентября. Я уже не чувствовала и отголоска прежних страхов, посещавших меня в странной подвальной комнатке, наоборот, мне казалось – весь знакомый мир вокруг меня изменился, стал ярче, выразительнее, словно вернулась я из далекой поездки, под конец которой уже заскучала по Москве. Я просто шла куда глаза глядят, не заморачиваясь выбором направления, хотя и плохо знала этот район, просто хотелось дышать полной грудью. Навстречу попадались редкие прохожие, узкий переулок изгибался, по сторонам тянулись невысокие старые домишки и гаражи из профнастила, засыпанные желтой березовой листвой.
       У крыльца небольшой риэлтерской конторы стоял и курил мужчина с папкой под мышкой. Интересно, подумала я, проходя мимо, сколько там Крутилов на обналичку перевел? Второй месяц без денег сидим, а этот гаврик хоть бы хны. Уже и на Малой Пироговской бумаги закрыли, и с Масловкой расплевались…
       Я замедлила шаг и почувствовала неладное. Потом остановилась. Что за черт, какой еще Крутилов, какая Масловка?! Я повернулась и посмотрела на мужика у крыльца. Стоп, а это не жена анохинская? Нет, молоденькая слишком… Хотя похожа. Чего ей надо?
       Мужик переступил с ноги на ногу и посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. Я обалдела и поняла наконец, что читаю его мысли. Ну ни фига себе?! Я посмотрела на свои часы. Одиннадцать сорок шесть. Повернулась и пошла прочь, потому что он уже собрался меня о чем-то спросить.
       Теперь я не шла – летела, еще не вполне веря в происходящее, но уже исполнившись нового задора и стремительности. В метро – вот куда мне надо. Там все проверим…
       По наитию свернув между домами, я почти сразу вышла к «Добрынинской». Оказавшись в людском потоке, я почувствовала себя подобно человеку, находящемуся в комнате среди непрерывно галдящих людей и слышащему лишь двух-трех ближайших; если же я концентрировала внимание на ком-либо, то начинала думать о маленькой пенсии, о нейролингвистическом программировании, о вздувшемся паркете и Сашке-пьянице, о бракованных динрейках и депутатах-сволочах, а также о чартерных рейсах, о водке и рыбалке, о веревке и темной, глубокой воде…
- Эй! – я толкнула в плечо пацана лет пятнадцати. Тот уставился на меня. Его глаза не выражали ничего, кроме обреченности, - Не смей этого делать, слышишь? – жестко сказала я, - даже не думай.
       У него открылся рот от изумления. Чтобы не смущать мальчика, я двинулась по эскалатору вниз. Интересно, скажут ли мне за это спасибо в моей конторе? Хотя зачем им этот мальчик, подумала я. Им толстосумы или бандиты нужны, чтобы потом их деньги делить… Ага!
       На платформе я увидела высокого священника в черной рясе, стоящего ко мне спиной. Вот всегда было интересно, о чем они там думают. Я вгляделась в него попристальнее, чувствуя, что еще не вполне овладела своим чудесным новым даром. Ай да Генрих, похоже, не врал он насчет власти и богатства.
       Странно, но в голове ничего не появлялось… потом что-то вроде «приход», «дополнить»… через два дня возвращаться, а я так и не успел… Святый и Истинный, Спаситель мой и прибежище мое, помилуй недостойного раба Твоего Михаила…
       Внезапно он вздрогнул, обернулся и посмотрел на меня. Красивый, голубоглазый парень лет тридцати, на тусовке я бы сама к такому подошла. И чего их тянет в семинарию? Смотрел он так пронзительно, что я поневоле начала съёживаться под его взглядом. Не знаю как, но он явно что-то почувствовал. И я услышала - да воскреснет Бог, да расточатся врази его…
       Что-то не то. То ли дурацкие туфли на высоких шпильках меня подвели, то ли толкнул кто-то в спину… Я шатнулась в сторону и больно ударилась головой о мраморную колонну. Священник шагнул вперед и подхватил меня за плечо. Усадил на скамейку. Посмотрел пристально в глаза.
- Тебе нужно в храм, девочка, - уверенно сказал он, - и поскорее. Обязательно сходи. Сегодня же.
- Вот еще, - пробормотала я, потирая ушибленное место, - сама разберусь… отец Михаил. Да и нельзя мне…
- Что значит нельзя? – он и не удивился, что я знаю его имя, скорее, принял это как должное, - кто тебе запретил? Сходи. Это может быть очень опасно. Ты поняла?
       Я через силу кивнула – лишь бы отвязался. Он покачал головой и пошел на платформу. Как раз подошел поезд. Я осталась сидеть на скамейке.
       Нельзя сказать, что этот случай сильно меня насторожил. Но неприятный осадок остался. Получается, не все люди поддаются прямому воздействию… Правда, я ведь тоже еще далеко не профессионал. Сейчас мы тут в «Дневной Дозор» поиграем… или нет, я же в автосалон собиралась.


27. октябрь 2005

       В автосалоне началось настоящее веселье. Менеджер стремительно сыпал названиями всяких аксессуаров и прибамбасов, награждая меня про себя такими нелестными и специфически мужскими эпитетами (означавшими, очевидно, молодую содержанку богатого бизнесмена), что однажды я прервала его фразой «У меня такое чувство, что вы обо мне слишком плохо думаете». Многословие и попрыгучесть его объяснялась всего лишь неодолимым стремлением в туалет. В итоге я сама предложила ему сходить туда, пока пробовала сидения новенькой BMW цвета индиго. Хотя они все тут были новенькие. Когда он вернулся, я уже определилась. Расплатившись карточкой, я глянула на остаток. Он был в рублях, и в глазах зарябило от цифр. Три миллиона с хвостом. На булавки хватит, в банкомат только не забыть заглянуть…
       Расписавшись во всех необходимых бумажках и уладив все глупые формальности, я залезла наконец в машину и крутанула руль. Не побить бы новенькую… Мягко, как шмель, загудел мотор. Вообще, все казалось гораздо приятнее, чем в отцовской «Ауди». Лязгнув, отъехали в сторону ворота. Как хорошо, что права оказались в сумочке.
       Газанув, я проскочила под еще мигающий желтый и, оказавшись на Рязанском проспекте, заняла крайний левый ряд. Встала. Широкий желтый рыдван («Волга», кажется) полез в мой ряд вперед меня, и тут меня посетила новая идея. Я присмотрелась к шоферу за пыльным стеклом. А ну, двигай в свой ряд. Куда лезешь?
       Желтая кибитка, уже почти перестроившись, вдруг повернула обратно. Позади нее с визгом затормозил автобус. До меня донеслась ругань, и я расхохоталась. Не, все-таки надо быть осторожнее. А в принципе, какая разница? Они и так тут бьются через три на четвертую.
       Дорогу в Перово я представляла себе смутно, и слегка поплутала, прежде чем выехала на шоссе Энтузиастов. На горизонте крутились низкие, устрашающего вида тучи, но дождя от них не было, наоборот, периодически пробивалось солнце. Я настроила радио. Помню, Мару крутили.
       Наконец, подрулив к дому, я удачно припарковалась возле помойки и вылезла наружу. Интересно, дома Светка? Какой сегодня день, пятница? Нет, суббота. Должна уже придти.
       Светка была дома.
- Привет, заблудшая душа, - сказала она, когда я вошла, - Ты где опять ночевала?
- Светуль, давай уже тормознем эти дочки-матери, хорошо? – не очень любезно отозвалась я, - Между прочим, я тут кое-что подзаработала.
       Я достала из сумочки пачку в пятьдесят тысяч. Больше снимать не рискнула, чтобы особенно не светиться. Светка пожала плечами.
- Надеюсь, это не то, о чем я подумала…
- Даже гораздо хуже, - заверила ее я, - но зато интереснее. И никакой Вадик не назовет коровой…
       Она вздрогнула.
- Откуда ты знаешь про Вадика? Ты что, с ним встречаешься?!
- Нет. Я не знаю, кто это. Просто ты о нем упомянула…
- Я ничего не говорила.
- Слишком громко подумала.
- Издеваешься.
- Ладно, - отмахнулась я, - Не спорь. Лучше скажи, может, бросишь свою швабру, а? Это же издевательство, а не работа. Денег я тебе дам. Съезди куда-нибудь, развейся, парня себе найди. Совсем ведь уже закисла здесь. Вот это что такое?
       Я взяла со стола бумажку.
- Отзовись… ну-ну. По столбам расклеивать собралась?
- Так, ну-ка отдай, - спокойно сказала Светка.
- Нет, подожди… у меня есть идея. Между прочим, я здесь тоже живу. И у меня на сегодня тоже имеется программа… - я положила бумагу в сумочку. А что, почему бы и не попробовать? Генрих прав. Одно дело – кривляться по телефону, и совсем другое – внушить человеку что-то напрямую, уж коли я научилась внушать. Потом выключить сознание, и…
- Ты чего так загадочно улыбаешься? – спросила Светка, - На охоту собралась?
- Ага, в точку. Голова у тебя работает. И ногти совсем не страшные…
       Светка снова вздрогнула.
- Как раз о них сейчас и думала, - призналась она, - Ты скажи мне лучше, где же такие зарплаты выдают. Помнится, три дня назад мы сидели без копья.
- Это когда нас Жорик поил? Ну да. А теперь все изменилась. В лучшую сторону.
       Я развалилась на диване.
- Спонсора нашла?
- Не совсем. Помнишь в баре мужика бородатого?
- Это которого Генрих звали?
- Ну да. У него контора секс-услуг по телефону, правда, с какими-то заскоками… Болтает что про свободу, терминалы какие-то… Но работать можно. Представляешь перед собой клевого парня…
- Клеевого, - передразнила Светка, - надо же, до чего докатилась…
- Лучше, чем полы драить… Смена только длинная, больше суток…
- Чего?! – изумилась Светка, - там хоть кормят?
- Да… вроде, - проговорила я и вдруг поняла, что довольно смутно помню все, что происходило со мной на работе. Будто во сне это было… И не очень хочется туда возвращаться. Зря я Светке про Генриха разболтала, он ведь вроде предупреждал… Я забыла. Да ладно, кто узнает…
- Слушай, Свет, не рассказывай только никому обо всем этом, - попросила я, - сама понимаешь…
- Да очень надо, - пробурчала она в ответ.
       Вспомнив о своих планах на вечер, я поднялась на ноги.
- Уже уходишь? – осведомилась Светка.
- Да, хотела к отцу еще заехать… Деньги возьми, за квартиру отдашь, - я влезла в туфли, - Все, пошла…
- Не замерзнешь?
- Я на машине.
- У отца взяла?
- Свою завела, - проговорила я и почему-то смутилась, - «бумер» темно-синий…
- Е-мое, - всплеснула руками Светка, - Стой. А вернешься когда?
- Вот мамаша-то… да сегодня вернусь, вечерком. Или нет, скорее ближе к ночи. У отца не останусь. Так, поговорить надо…
       Светка внимательно посмотрела на меня. Как чувствовала что-то.
- Ладно, иди.
       Прежде чем ехать к отцу в Крылатское, я решила немного поколесить по Москве. Немного поэкспериментировала с соседями-водителями, и надо сказать, что подчинялись мне не все. Некоторые начинали вести себя странно; один начал мотать рулем, и я поспешила убраться подальше. Как-то совершенно незаметно я оказалась на Земляном валу, потом свернула на Казакова и добралась, наконец, до Ладожской улицы. Здесь я припарковалась и зашла в небольшую кафешку.
       Странное чувство новизны ощущений не покидало меня. Подошедшей девушке в синем переднике я даже слова не сказала, до того зашуганый был у нее вид. Сама все принесла. Однако время двигалось к пяти. Я быстренько смела картошку-фри и котлеты по-киевски, и вышла на улицу. Ветер вроде бы начал стихать, но угрожающие синие облака все еще бродили по небу. Клонящееся к закату солнце бросало на них великолепные багровые отблески. Улица пошла под уклон и уперлась в набережную Яузы.


28. октябрь 2005

       Теперь я стояла у чугунной ограды и глотала холодный ветер. В руках и во всем теле чувствовалась воля, упругая сила, желание что-нибудь перевернуть. Начнем, наверное, вот с того «Камаза»…
       Пошутила.
       По той стороне улицы двигалась молодежь, с сумками и тубусами, вероятно, студенты. Один паренек, ростом выше меня, но довольно невзрачный, отделился от общего потока, подошел к дороге и стал смотреть на пылающий закат. Мечтатель, блин. Что, жалко его? – спросила я у себя самой. Да нет, наверное. Ладно, двигай, прошептала я. Парень повернул голову и, смотря перед собой, начал переходить дорогу. Я пошла вперед. Он шел за мной следом. Я замедлила шаг, и он догнал меня. Интересно, что спросит.
- Девушка, вы не знаете, как пройти к Лефортовскому мосту?
       Нет, подумала я. Зато я знаю, как стать куратором. Неоригинально. Довод не в его пользу. Ну, а о чем он сейчас думает, ясно и без телепатии. Хотя нет… странно. Ищет близкого человека? В наше время?
- По-моему, вы ищете не только простого развлечения, - заметила я после того, как мы обменялись несколькими фразами. Что-то он про любовь еще брякнул… а я повторила ему фразу Генриха насчет женщин и мужчин. Он впал в ступор, и неудивительно. Уже так стемнело, что я едва различала его лицо, и вдруг сумасшедшая мысль пришла мне в голову. Мельком взглянув на стоящий рядом фонарь, я попробовала зажечь его. Прошло секунд пять, потом что-то щелкнуло. Фонарь вспыхнул! Парень вздрогнул. Потом невнятно спросил что-то вроде: «Откуда вы так много обо мне знаете?». Скучняк.
- В этой речке уже потонула целая куча людей, - сказала я, кивнув на черную воду. Может, поцеловать его? Внушить к себе безумную любовь?
       И тут я притворилась, что падаю вниз. Ага! Он подхватил меня, а я обняла его за шею. Е-мое, он хоть кого-нибудь до этого целовал?! Все, пора. Усни. Отключись. Shut down.
       Я не знаю, как это у меня получилось, но результат был налицо. Парень нелепо взмахнул руками, потом ноги подкосились. Я осторожно прислонила его к чугунной ограде. Что же, первая стадия завершена. Наверное, Светке как раз подошел бы такой придурок. Я сунула руку в сумочку, и, к смеху своему, извлекла из нее Светкину бумажку с телефоном. Положила на столбик и придавила камнем. Что ж, найдет, значит – судьба...
       Приподняла за волосы его голову. Красавец, ничего не скажешь. Лицо бледное, костлявое, под глазами круги. Взгляд остановился. Да у него обморок. Как раз то, что надо. То, о чем говорил Генрих. Я разжала пальцы, и голова мотнулась вниз. Нет, этого – не жаль. Миссия один завершена. А сейчас будет миссия два.
       Я погасила фонарь, перешла дорогу и укрылась за небольшим деревом. Начал накрапывать дождик. Я присмотрелась к парню. Ладно, вставай уже.
       Он заворочался, потом с трудом поднялся. Подобрал со столбика Светкину бумажку, сунул ее в карман. Оперся об ограду, едва держась на ногах. Да что с ним, неужели так сильно досталось? Он поднес руки к вискам, и до меня донесся стон. Ладно, хватит уже. Видишь воду? Да-да, вон ту, внизу. Тебе туда.
       Парень шатнулся вперед, уже почти падая, но вдруг снова схватился за виски. Да что же это такое?! Непонятная ярость бросилась мне в лицо. Ну, представь, что там ледоход. Просто прыгай на льдину. Давай.
       Он сделал неловкое движение, оступился и грянулся головой о бетонный столбик. Даже прыгнуть не смог. Все, каюк. Кажется, я его все-таки убила. Подойти, пульс пощупать? Ой, нет, шевелится. Встает, надо же. Собирается переходить дорогу. Ну-ну. Ты, главное, не спеши.
       Горящие фары стремительно приближались. Водитель включил дальний свет, но я все равно разглядела в кабине его черную тень. Парень как раз дошел до середины дороги. А ну, газу!
       Мотор взревел. Фольксваген-фургон рванулся вперед, но тут водитель заметил человека на дороге. Не знаю, что там пронеслось за эти доли секунды в его голове, но реакция у него оказалась отменная. В тот момент, когда парень шатнулся к обочине, водитель ударил по тормозам и так резко вывернул руль, что оба правых колеса машины оторвались от земли. Фургон пронесся мимо, лишь чиркнув зеркалом по куртке паренька. Тот уже шагнул на газон, так и не разглядев произошедшего у него за спиной. Крепко я его шарахнула. Может, сесть в свой «бумер», догнать и добить? Не, не успею, машина далеко. Уйдет. К тому же это не самоубийство. Ладно, видно, не судьба мне сегодня стать куратором. Но вырубить-то я его вырубила?
       А может, все-таки попробовать?
       Я вдруг почувствовала, что уже плохо управляю собой. Впрочем, парень двигался в сторону Ладожской, где стояла моя машина. Я пошла следом. Теперь мы поменялись местами. О чем он там думает? Ласковое море? Поход за земляникой? Точно, это больной человек. И чего? Да воскреснет…
- Опс! – раздался неподалеку мужской голос. Может, сегодня не мой день? Второй раз на те же грабли! Откуда они эти слова знают, вот никогда бы не подумала. Еще и эти чертовы высокие каблуки…
- Вам помочь, девушка? – обратился ко мне благообразный мужчина, видимо, какой-нибудь засидевшийся на работе аспирант. Всегда меня от них воротило.
- Нет… не надо.
- Но вы, кажется, разбили колено…
- Я на машине. Дойду сама.
- Может, вас проводить?
       Да уйди же ты, приказала я ему мысленно. Еще подвернешься под горячую руку. Он извинился и быстро зашагал прочь.
       Теперь я шла к своей машине по мокрому тротуару под дождем и, не сдерживаясь, сыпала отборными проклятьями. В туфлях хлюпала вода, и платье промокло насквозь, хоть видеоролик снимай. Уже порядком похолодало, и я продрогла до костей. В машине сразу включила тепловентилятор на полную. Отогревшись, начала протирать запотевшие стекла.
       Ну что, пора уже двигать к отцу, на часах пол-восьмого. Я надавила на газ и помчалась навстречу морю огней, выезжая на главную дорогу. Что же, хорошо, когда есть дорога…


29. март 2006

       Я проснулся от ощущения, что в комнате кто-то есть. Да нет, не может быть. Сапера еще пять дней не будет… Невыносимо ломило виски. Я повернулся на спину и вдруг заметил у двери белесый человеческий силуэт. В кровь ударил адреналин, я попытался вскочить, но понял, что если сделаю это, меня сразу вытошнит. Эх, угораздило же…
- Кто там? – прошептал я, и вдруг задохнулся от безумной, радостной надежды. Но тень была безмолвна и не двигалась.
- Нет, это не ты, - прошептал вновь я, собираясь с мыслями, - Так кто же?
       Тень двинулась вперед. За дверью раздался негромкий смех. Нет, определенно, не все еще угомонились. Сколько же времени? И кто это, наконец?!
       Я уселся на кровати и протер глаза.
       Передо мной стояла Лена.
- Ты? – проговорил я, и не удивился. Ждал чего-нибудь подобного. Знал, что приключения мои не закончились. Но ее вид... Она была в белой сорочке, в той самой юбочке, в которой я видел ее на набережной. Похоже, с тех самых пор ее не гладили. Грязные серые пряди висели на лице, словно она бродила под дождем. В марте. На левой щеке виднелись два плохо стянувшихся надреза, сделанных не так давно. Но самое страшное – глаза. Они были мертвыми, и словно повернутыми внутрь себя.
- Это о тебе спрашивал Нагибин? – произнес я скорее как утверждение. Да откуда ей знать, она же не слышала.
       Лена стояла надо мной и молчала. Смотрела внутрь себя.
- Послушай, - сказал я хрипло, стараясь одолеть боль в голове, - Куда ты исчезла тогда? И Света тебя искала… Ты что молчишь? С тобой все в порядке?
       Она не двигалась. Молчала. Наконец я поднялся с кровати и посмотрел на нее в упор.
- Что с тобой? – тихо спросил я, - Словно душу вынули… да присядь же, чего стоишь?
       Я усадил ее на кровать. Потом подумал и закатал левый рукав сорочки. Так и есть. На руке проступали красно-черные следы уколов.
- Обкололи тебя, твари… Может, ты есть хочешь? Чаю сделать?
       Тут она начала раздеваться. Я оторопел. В ином случае это могло бы выглядеть соблазнительно, но сейчас, в мертвой тишине и падающих из окна отблесках уличных огней это выглядело скорее страшно. Белья на ней не оказалось вообще. Оставшись абсолютно голой, она шагнула ко мне и молча начала расстегивать мне рубашку.
- Прекрати… - я схватил ее руки и увидел обломанные, забитые грязью ногти, - какой гад научил тебя этому? Мне это не нужно. Я люблю Светку… ты помнишь ее?
       Она остановилась и как будто кивнула головой. Или мне показалось? Потом расстегнула и стащила с меня рубашку. Я не сопротивлялся, пораженный абсурдом ситуации. Потом понял, что Лена мне нравится. Убрал с ее лица волосы и заглянул прямо в пустые, невидящие глаза.
- Лена, это я, Кирилл, мы виделись, помнишь? Я похож на мальчика, у которого папа не стал полярником… я мщу женщинам за свое бессилие и никчемность…
       Лена вдруг дернулась и, глухо вскрикнув, прижалась ко мне. Я присел на кровать. Голова кружилась.
- Извини, мне тоже нехорошо, - прошептал я ей на ухо, - давай лучше посидим, а?
       Она едва заметно кивнула. Наверное, все-таки поняла. Несколько минут мы сидели, обнявшись, словно баюкая друг друга. Там, за окном что-то погасили, и комнате стало совсем темно.
- Лена, - зашептал я, словно на исповеди, - несчастье ты мое… что мне с тобой делать?... как тебе помочь?
       Она всхлипнула и прижалась губами к моему плечу. Потом тихонько начала подниматься выше, и поцеловала меня в губы. Потом еще. Нет, теперь ее движения уже не были механическими, я почувствовал искренность… и не смог не ответить.
       Словно оказавшись в непредвиденной ловушке, я уже смирился с неизбежностью и не думал ни о своих проблемах, ни о людях, прикасавшихся раньше к ее телу. Я любил ее так, как если бы это была Света, и чувствовал, что и ее сознание, блуждая в неведомых глубинах, тоже отдает себя бесконечно любимому, неизвестному мне человеку. Это было настоящим чудом. Я касался губами каждого кусочка ее кожи, постепенно приходя в исступление, она же зарылась пальцами в мои волосы и лишь дышала хрипло и тяжело, прижимая к себе мою голову. Да, мы оба сошли с ума. Мы вышли за пределы времени и пространства, на краткий миг мы выскользнули из-под бремени всех земных долгов; минуя грань физического наслаждения, выпали в иную, сказочную реальность, как бы абсурдно это ни звучало. И пусть эта реальность помещалась в таком маленьком объеме и отрезке времени, все равно я чувствовал, что она бесконечна, так же, как бесконечна красота женщины, которую я любил, и мужчины, которого любила она в моем лице. Я вдыхал ее запах и не мог им надышаться, меня окутывали ее нежность и тепло, когда я спускался вниз и целовал ее до изнеможения, пока не сводило челюсть, потом поднимался, хватая ртом воздух, словно неумелый ныряльщик, и отдыхал, согревая губами ее пальцы с обломанными ногтями. Потом пальцы стали горячими, и она потянула меня к себе, а я понимал, что, подчиняясь ей, я достигаю всего, о чем мечтал в этой жизни, получаю то, перед чем меркнет земное счастье, комфорт и профессиональная суета, довольство сытого брюха и семейная идиллия. Потому что ты – это всё на свете. Потому что ты – это ты.
       Лена вскрикнула, как от боли, но уже не могла остановиться – мы с ней оба неслись в эту пропасть, мы уже были обручены, люди из разных миров, но уже соединившиеся в одно целое, ставшие не только одной плотью, но и единой сущностью, может быть, больной и несчастной, но единой. Я принадлежал ей, она мне, а вместе мы принадлежали Богу, но не могли еще ни осознать этого, ни хотя бы вывести эту мысль на осознание. Мы просто чувствовали и жили, и отдавали себя друг другу без остатка. Вот она переворачивает меня на спину и оказывается сверху, а мне больше ничего и не надо, и, когда она приближается лицом к моему лицу, ее волосы щекочут меня, а на лоб и глазницы капают горячие слезы; я уже не в силах ничего понимать, вся моя жизнь разделилась на две части, в одной из которых Лена выпрямляет спину и чуть подается вперед, а в другой склоняется ко мне, и я целую ее заплаканное лицо столько раз, сколько успеваю. Потом, уже не в силах сопротивляться безжалостному ритму, я беру ее за руки; она подается корпусом вперед и с силой откидывается назад, я уже не вижу ее лица, но чувствую тепло, пока она бессчетно повторяет эту формулу движения, постепенно ускоряясь, и в итоге с протяжным вздохом падает мне на грудь… Что шептал я в этот миг? «Нет, нет…», а может, «Светка, прости….». Скорее, и то, и другое.
       Теперь мы просто лежали вместе и молчали, словно укрытые пологом покоя, и я ждал, когда агенты мирового зла ворвутся в комнату и уничтожат, испохабят и растопчут наше счастье, но никто не врывался, и, пожалуй, это уже было вторым чудом за сегодняшний день. Но потом один агент все же аккуратно постучал в дверь.
       Я освободил Лену, накрыл ее одеялом, надел джинсы и открыл дверь. На пороге стоял профорг.
- Ну, как? – спросил он и подмигнул.
       Едва подавив вспыхнувшую во мне ярость, я прикрыл дверь. Мы подошли к подоконнику, и я спросил насколько мог спокойно:
- Леша, кто она? Откуда взялась? Где живет?
- Оно тебе надо? – усмехнулся он, - Шмель говорил, что у него один кореш работает санитаром в психушке. Наверное, сговорились за пару баттлов… У нее к тому же ноги обгорелые… Да вон же он.
       К нам вразвалочку приближался тип моего роста, но заметно плотнее, с маленькими глазками. Вообще, вид у него был довольно карикатурный, лицо широкое, но черты какие-то мелкие.
- Это Шмелев? – негромко спросил я профорга.
- Угу. Он за ней пришел.
- Уже понял, - проговорил я и выпрямился.
       Он подошел, смерил взглядом нас обоих. Спросил:
- И где?
       Голос у него, против ожидания, оказался странно высоким. Леша лениво показал рукой на мою дверь. Шмелев двинулся к ней.
- Стоять, - отчетливо прошептал я. Кричать не было сил.
       Он таки остановился. Спокойно посмотрел на меня.
- Кирюха, твой лимит времени вышел, - сказал Леша, - Чего рыпаешься? Подождешь теперь, пока у нее окно появится…
- Это ты ей колешь наркотики? – спросил я Шмелева, не обращая внимания на слова профорга. Он двинулся обратно ко мне. Спросил:
- Ну?
       Похоже, говорить с ним было не о чем. Жаль, только, что он тяжелее меня килограммов на двадцать.
       Едва подумав об этом, я повел локтем, и на подоконнике что-то звякнуло. Да, на моем этаже тоже меняли трубы. И тоже поленились дойти до помойки. Я взял ржавый обрезок, длиной в полметра, с остатками крана на конце. Перехватил за противоположный конец.
- Эй! – взволнованно вскрикнул профорг. Может, лицо мое не понравилось? В глазах Шмелева я прочел удивление, а потом желание надавать этой трубой мне по заднице. Но я уже перешел грань, назад дороги не было.
- Молись, - прошептал я и бросился на него. Глупая, конечно, затея. Не стоит нападать, если не умеешь драться.
       Я даже услышал, как свистнул над головой воздух. Он успел подставить руку, но по башке все равно получил, да еще острым венчиком крана, или не знаю, как это правильно называют сантехники. Издав короткий мяв, он крутанулся и угодил кулаком мне в плечо. Не повезло, и трубу я выронил. Все это произошло, наверное, за секунду. Леша уже орал и вовсю звал на помощь. Схватившись за голову, Шмелев остановился, и я нагнулся и подобрал трубу левой рукой. Правда, на нее надежды еще меньше, чем на правую. Тут этот здоровяк отпустил свою голову, и двинулся на меня. По роже уже стекала струйка крови. Дела мои были плохи.
       Несколько увесистых боксерских ударов отшвырнули меня к стене, потом он схватил меня за волосы, собираясь, не иначе, приложить затылком о стену. Но я сообразил, и резко подняв колено, угодил ему в пах. Он отпустил мне руку, и я ткнул ему в грудь трубой, после чего освободился из тисков. Губы уже были разбиты.
- Прекратить!! – вдруг раздался звонкий надтреснутый голос. Это был комендант, человек старой закалки. Я похолодел. За драку в общежитии – вплоть до отчисления. Я шагнул в сторону, Шмелев распрямился и тоже увидел коменданта.
- Поубивать решили друг друга?! Шмелев, ты что здесь творишь?!
       Тот, сглотнув, молча показал на свою голову. Потом на трубу в моей руке.
- Значит, ты, - уже спокойнее произнес комендант, потянулся и отобрал у меня трубу, - Васильича удавить мало, - процедил он чуть тише, - говорил же – все убрать! Да помогите же ему, аптечка у вас есть?
       Кто-то подошел к Шмелеву и приложил к его голове носовой платок, потом повел в сторону. Я сам едва еще мог опомниться. Перед глазами все плыло.
- Значит, так, - продолжил комендант, - В ваших мотивах я разбираться не желаю. Чтобы завтра в восемь утра оба были у меня! А теперь по комнатам, все, и вы тоже! Второй час ночи!
       Шмелев зыркнул на меня, но промолчал. Я и так понял, что приобрел смертельного врага. Но все равно не жалел об этом, потому что был уверен - это не единственное мое приобретение сегодня. Народ стал расходиться, я заметил Юльку, смотревшую на меня с сочувствием. Надо же. Пожелав спокойной ночи профоргу, я вернулся в комнату.
       В ванной меня стошнило. Ноги едва держали. Умывшись, я вернулся в комнату, не зажигая света и поэтому касаясь рукой стены. Лена лежала на боку, все еще накрытая одеялом. Глаза ее были открыты.
- Все в порядке, - прошептал я, садясь рядом и касаясь ее руки, - Этот волк больше не вернется. То есть вернется, но мы должны успеть убраться отсюда. У тебя родители есть? Где их искать?
       Бесполезно. Она молчала, и нельзя было понять, слышит она меня или нет. Я стал гладить ее по голове.
- Сказали, ты в больнице была? В какой? Может, там знают, где они?
       Какая разница? Она невменяема. Наверное, даже есть сама не сможет.
       Тут меня осенила другая мысль, логически вытекающая из предыдущей. В буквальном смысле. Я поднял ее на руки вместе с одеялом, и усадил на кровать Сапера. Так и есть, простыня была мокрой.
- Прости меня, - шепнул я и понес ее в ванную. Она механически обняла меня за шею.
       Батюшки, горячая вода! Это по-царски. Мой шампунь кончился, и я намылил ей голову саперовским. При свете лампочки я наконец увидел, как сильно и непоправимо она изменилась. Передние зубы были сломаны, на левой щеке - двойной шрам с неровно сросшейся кожей. Глаза совершенно безумные. Вспомнив слова профорга, я глянул вниз и разглядел красноту, морщины и контуры давно лопнувших пузырей. Ноги были изуродованы на всю жизнь. На большом пальце левой недоставало ногтя.
- Кто же тебя так отделал? - пробормотал я. Лена молчала.
       Я вытер ей волосы, обмотал полотенцем и повел обратно. Усадил на стул. Прикрыл окно и снял тряпки с пышущих жаром батарей. Потом порылся в тумбочке и нашел для Лены собственные трусы.
- На, держи, - сказал я, - Для хорошего человека ничего не жаль.
       Она взяла их и стала разглядывать. Я вздохнул, отобрал трусы, приподнял ей ноги и помог надеть.
- У тебя ноги не болят?
       Лена качнула головой.
- Так, - сказал я, - Скажи мне – ты слышишь меня? Понимаешь? Если да, кивни.
       Она подняла голову и медленно кивнула. И в глазах что-то изменилось, появился слабый проблеск мысли. Я прямо подскочил от радости.
- А говорить можешь?
       Губы ее шевельнулись. Качнула головой.
- Может, напишешь? – я сунул ей в ладонь ручку. Она неумело взяла ее, сжала. Потом выронила. Вздрогнула. В глазах появились слезы.
- Ну, ну… - я потянулся к ней, пытаясь успокоить. Вытер волосы, и стал расчесывать своей расческой. Забавно, наверное, было бы со стороны посмотреть, - Давай договоримся так. Я спрашиваю. Ты киваешь головой, если ответ «да», и мотаешь, если «нет». Если не знаешь, ничего не делаешь. Понимаешь меня?
       Лена кивнула, уже более уверенно.
- Молодец.
       Я притащил одеяло и укрыл ее. На саперовскую кровать положить не рискнул. Сел на свою и вгляделся в ее лицо.
- Ты можешь посмотреть на меня? – Молчание.
- Ты слышишь меня? - Да.
- Видишь мое лицо? – Молчание.
- Ты помнишь, где ты живешь? - Нет.
- Помнишь, как тебя зовут? – Да.
- Уже лучше. Помнишь, сколько тебе лет? – Нет.
- Ты помнишь, как мы встретились в первый раз? – Да.
- Это ты оставила телефон на столбике? – Да.
- Хотела снова меня увидеть? – Нет.
- Тогда зачем? Извини… ты хочешь есть? – Нет.
       Лена откинулась назад и закрыла глаза.
- Устала, бедная. Спать хочешь? – Да.
- Нельзя, Леночка. Прости меня. За тобой скоро придет эта сволочь, а нам надо его упредить. Сейчас ты согреешься, и мы поедем к Светке. Подожди, я сделаю чаю… Тебя можно положить на эту кровать? Если что, Сапер меня убьет. Тебе в туалет не надо?
       Она покачала головой.
       Я раздобыл кипятильник, и сунул его в банку с водой из-под крана. Отыскал новенькую пачку индийского.
- Отдыхай пока. Сейчас хлебнем чайку, потом отыщем тебе одежду… где-то у меня был спортивный костюмчик.
       И тут Лена впервые улыбнулась. Слабо, болезненно, но улыбнулась… Я так и застыл со столовой ложкой в руке. Подошел и тихонько поцеловал в лоб.
- Ты помнишь Светку? Мы сейчас к ней поедем. На такси мне хватит. А еще я люблю ее. Она Самая Лучшая. Ну, для меня, по крайней мере. Ты не обидишься?
       Лена качнула головой. Она все улыбалась, но уже более осмысленно.
- Получается, что, если бы не ты, мы бы не познакомились. Все-таки повезло, что мы тогда встретились.
       Она вдруг перестала улыбаться, и на лице появилось странное выражение.
- Давай, пей, - я размешал сахар и протянул ей чашку. Она взяла ее, но сразу же облилась.
- Ой, извини, я забыл, - я отобрал чашку и сам стал ее поить, - Ты как ребенок совсем. И какой мерзавец мог поднять на тебя руку… - докончил я вполголоса.
       Допив чай, она встала. Одеяло соскользнуло на пол. Она потянула меня за руку, усадила на саперовскую кровать, села рядом. Мягко толкнула на подушку.
- Может, уже достаточно? – улыбнулся я. Она подняла руки, нашла мои глаза и закрыла их. Я снова открыл глаза, не понимая. Теперь она сама хотела что-то мне объяснить!
- Ты хочешь, чтобы я уснул?
       Лена кивнула и снова закрыла мне глаза.
- Хочешь сказать, поспим и поедем? Нет, давай я лучше лягу к себе…
       Она остановила меня, покачала головой. Губы ее шевельнулись. Она закрыла мне глаза в третий раз. Я понял, что ей что-то от меня нужно.
- Хорошо, - вздохнул я и вдруг почувствовал невыносимую усталость и желание уснуть. Когда она поцеловала меня в губы, осторожно и ласково, совсем не так, как тогда, я уже почти спал, и мое сознание само вклинивалось в начало беспокойного, смутного сна… Мне казалось, что я весь в мокрой одежде, и выхожу из лифта, почему-то на шестом этаже. А ключи, как всегда, оказались на самом дне сумочки…


30. октябрь 2005

       По закону подлости, ключи всегда оказываются на дне сумочки. Хорошо, хоть вообще с собой…
       В прихожей горел свет. Где-то в глубине квартиры бормотал телевизор. Раздались негромкие шаги, и в дверях комнаты появился отец.
- Леночка?! – обрадовался он, - заходи скорей, ты вся мокрая…
- Здравствуй, папа.
       Если честно, то отец у меня неродной. Но я ему обязана всем. Кроме моего рождения, конечно. Вот только однажды я расхотела быть ему обязанной.
       За полчаса я успела принять ванну и переодеться. Отец приготовил чай и вытащил из буфета какие-то подсохшие сладости. Все в магазин порывался сходить. Сказал, что уже дописывает свою докторскую. Наконец, уже сидя за круглым столиком и помешивая чай, он осторожно спросил:
- Леночка, ну как ты там живешь? Может, вернешься? Мне за тебя беспокойно…
- Я думала, папка, мы уже закрыли эту тему, - добродушно ответила я, - К тому же, жизнь моя наладилась. Вот, машину купила…
       Отец сдвинул брови. Потом вздохнул.
- Я работаю, папа. У меня теперь есть все, что нужно.
- И чем занимаешься?
- Отвечаю на телефонные звонки.
- И все? Хм… а что за машина у тебя?
- BMW, - неохотно ответила я.
- И это на зарплату секретаря?
       Отец говорил спокойно, без удивления и занудных родительских ноток.
- Лена, пойми… я знаю, что ты уже взрослая, и не стал удерживать тебя, когда ты решила стать самостоятельной. Просто нельзя справиться в одиночку… со всеми трудностями. От моей помощи ты отказалась…
- У меня Светка есть.
- Да, ты говорила. Но она же не станет следить за тобой все время.
- Не надо за мной следить, - процедила я, - мне не нужна опека, ни твоя, ни тем более Светкина.
       Так мы и болтали довольно скучно, отец качал головой, видимо, не доверяя до конца моим словам, и посматривал на меня. Надеется, что вернусь… и правда, седины у него прибавилось.
- Ты должна все мне рассказать, - заявил он.
- Не надо, папа, - попросила я, - к тому же, меня попросили этого не делать.
       Вдруг я вспомнила, чем занималась сегодня полдня, и внимательно посмотрела ему в лицо. И почувствовала такую волну невысказанного тепла… это было так неожиданно, что я умолкла на полуслове.
- Что с тобой? – тревожно спросил отец.
       Боль пришла внезапно. Страшно, мучительно заломило виски. Руки сами рванулись к лицу.
- Ч-то?! Что такое?! – вскричал отец, бросаясь ко мне.
- Да вот… - прошептала я, - чашку опрокинула…
- Голова болит?
- Да… - вспомнила я, - мне говорили, что я сама буду чувствовать, где мне хорошо, а где плохо… меня нельзя теперь любить, папа… от этого только хуже…
- Я что-то не пойму, - серьезно сказал отец, - Ты не заболела?
       Он встал и прошелся по комнате.
- Кто тебе это все говорил?
- Да на работе моей… между прочим, сейчас я в отпуске.
       Отец остановился у окна, пристально смотря вдаль. Несколько минут он что-то напряженно обдумывал. Я молча подтирала салфеткой пролитый чай. Боль почти отпустила. Потом он взмахнул рукой и повернулся ко мне, видимо на что-то решившись.
- Брось это, перестань. Я знаю одно средство.
- От головы?
- И от головы тоже. Ложись на диван.
       Я пожала плечами, подошла к дивану и улеглась лицом в подушку.
- Лежи тихо, старайся ни о чем не думать. Не смотри на меня.
       Он открыл дверцу серванта и что-то достал, потом чиркнул спичкой.
- Успокойся. И ни о чем не думай.
       Я закрыла глаза, посапывая в подушку. Раздался шелест перелистываемых страниц. Отец негромко начал что-то шептать, а я попыталась расслабиться. Но пока получалось не очень. Постепенно я начала ощущать, словно кручусь на огромной карусели, но радости от этого не было, наоборот, муторность и тошнота. Потом к вискам начала подкатывать уже знакомая боль, но уже более тупая и продолжительная. Я не выдержала и застонала. Взглянула на отца. Он читал вслух небольшую книжку, стоя перед лампадкой. Едва я разглядела его, как отец сделал отстраняющий жест и повысил голос. Я стала разбирать слова.
       …и дал ми еси защищение спасения, и десница Твоя восприят мя в конец, и наказание Твое то меня научит… пожену враги моя, и постигну я, и не возвращуся, дондеже скончаются…избавитель мой от враг моих гневливых, от востающих на мя вознесеши мя, от мужа неправедна избавиши мя…
Я попыталась снова закрыть глаза, но веки уже начали гореть, словно под них насыпали песок. Перед внутренним взором крутилась багровая муть, и в ней начали возникать картины, как это бывает при высокой температуре, когда пытаешься заснуть и не можешь, и видишь сны наяву. Вот мужчина средних лет, он встает из-за письменного стола и, сшибая стул, идет в ванную. Бледное, посиневшее лицо, пустые, невидящие глаза… из руки выпадает мобильный телефон…
       …настави мя на истину Твою, и научи мя, яко Ты еси Бог Спас мой, и Тебе терпех весь день… Грех юности моея, и неведения моего не помяни, по милости Твоей помяни мя Ты, ради благости Твоея…
- Помогите… - прошептала я. Меня словно тащили головой по шпалам. Во рту появился привкус крови. В голове вспыхивали отрывочные картины, словно в осколках разбитого зеркала. И в каждом осколке - разные. Вот рыжая девчонка на лыжах. Только на куртке сзади почему-то номер «140»… Автобус, таранящий сзади желтую «волгу»… Черная фигура на дороге в свете дальних фар, жуткий визг тормозов…
       …избави мя от делающих беззаконие и от муж кровей спаси мя. Яко се уловиша душу мою, нападоша на мя крепцыи, ниже беззаконие мое, ниже грех мой, Господи… Се тии отвещают усты своими, и меч во устнах их, яко кто слыша?…
- Папа!! – вскрикнула я, вскакивая с дивана и бросаясь к отцу. Я повисла на нем, потому что ноги уже не держали. Ладони замерзли, пальцы едва двигались, и это оцепенение начало передаваться всему телу. Отец взял меня на руки и понес обратно на диван.
- Папа, я ведь едва не убила его… - простонала я, захлебываясь слезами.
- Кого?!
- Одного парня… я хотела, чтобы его сбила машина. Я не знаю, откуда это во мне, папа, этого не было раньше… я не хочу этого… не хочу…
- Ну, успокойся… с ним же все в порядке?
- Да, вроде… и он тоже думал о чем-то таком же… ну, что ты сейчас читал.
- О чем?
- Да воскреснет Бог…
- Точно. Есть такое. Постой, а ты как об этом узнала?
- Да я ведь теперь мысли читать могу.
- Что?! – переспросил шепотом отец, - Ты это серьезно?
- А ты мне веришь?
- Я вижу то, что вижу, Леночка, - тревожно сказал отец, - и мне это очень не нравится.
- Папа, что со мной? – спросила я.
       В этот момент зазвенел отцовский мобильник. Отец подобрал его со стола, глянул на экран, и брови его поднялись. Включил связь.
- Да, Евгений. Я понял. Именно сейчас? Есть ли необходимость так спешить? Улетает? Ты знаешь, я уже давно отпустил водителя. Сам приедешь? Слушай, я сейчас занят. Может, все-таки до завтра? Ладно, это ясно. Да. Через сколько? Давай быстрее соображай, устраиваешь мне шоу на ночь глядя… Вы в Митино? Ладно, черт с вами… через полчаса. Хорошо.
- Видишь ли, там контракт один, и оказывается, нужны подписи всех учредителей, а не только гендиректора… - повернулся он ко мне.
- А кто это звонил?
- Да этот… Пантюхин. Генеральный наш.
- А-а, помню. Он что, сейчас приедет?
- В течение получаса, говорит. Вот не вовремя. А когда тебе снова на твою… работу?
- Получается, что в четверг.
- Ну, время еще есть… мы обязательно со всем этим разберемся. Чем ты там занимаешься?
       Я задумалась, прикидывая, как помягче объяснить.
- Да болтаю по телефону… на эротические темы.
- Понятно, - отец сцепил пальцы, - а еще чем?
- Да ничем. Но у них условия какие-то странные. И методы тоже. Выключать сознание…
- Свое?
- Нет, того, с кем говорю. Квартиры, что ли, грабят втихую?
- Нет, вряд ли, - отец задумался, - Так никто не делает…
- Тогда зачем это?
- Вот и не пойму. Ладно, сейчас сплавим этого… позднего гостя, и поговорим поконкретнее.
       Я встала с дивана и почувствовала себя немного лучше, но все равно движения были, как замороженные. Подошла к горящей лампадке. За ней стояла небольшая деревянная икона Спасителя, просто прислоненная к корешкам книг.
- Это же мамина, - обрадовалась я, и взяла ее в руки.
       Икона сломалась.
       Нет, не сама, просто по рукам за короткий миг пронеслась судорога, как от неловкого удара локтем. Я подошла к отцу и виновато проговорила:
- Я нечаянно…
       Он молча взял ее. Икона почти развалилась надвое, а от больших пальцев в дереве остались заметные вдавлины. Доска была толщиной в палец.
       Отец поднял глаза на меня, и я впервые в жизни увидела его испуганным. Глаза расширились, а на лбу проступил пот. Он осторожно взял меня за руку и вгляделся в икону. И тут в дверь позвонили. Один раз.
- Это он, - пробормотал отец, встал и пошел в прихожую. Я осталась стоять, смотря перед собой и ничего не понимая. Я услышала, как отец открыл дверь, что-то сказал. А потом раздался глухой вскрик.
       Я кинулась к двери и сразу увидела голову лежащего на полу отца, его руку, откинутую в сторону, а над его телом стояли два человека. Пантюхина я узнала по уродским заостренным ушам, а рядом с ним был здоровенный, крепкий мужик, ростом под два метра и с бородавкой под носом. Он шагнул вперед и повернулся ко мне. Под ботинком хрустнули отцовы очки.
- Папа!!
       Увидев меня, он, не говоря ни слова, поднял кулак и с размаху врезал мне прямо по зубам. Как в американских фильмах.
       Странно, что он меня не убил этим ударом. Кажется, я перекатилась через голову и потеряла сознание. И это было хорошо, потому что помешало мне увидеть то, что происходило дальше.
       Приходя в себя, я разглядела над собой ненавистную рожу с бородавкой, она дергалась и вытягивалась, как резиновая, и невыносимо жгло и болело внизу живота, а я не могла даже руку приподнять. Но вот я собралась с силами и плюнула в него кровью, угодив в глаз, он же мотнул головой, поднял страшный кулак и ударил меня по груди. Такую боль я раньше даже представить себе не могла. Я вывернулась из-под него и, оказавшись на полу, поняла, что руки скованы или связаны за спиной.
       Я ползла по полу, усыпанному бумагами и осколками разбитой стеклянной столешницы, и кричала, вернее, хрипела, пока впившийся в бок носок ботинка не оборвал этот хрип. Звери были надо мной, и я уже ждала, когда они вцепятся в меня и зубами начнут рвать мясо с костей. Потом здоровенный поднял меня одной рукой за горло и швырнул обратно на кровать. Достал короткий плоский нож. Пырнуть собрался, не иначе. Но он схватил меня за подбородок, поднес острие ножа к глазу, потом опустил немного и начал резать мне щеку.
       Лучше бы я умерла в этот день. Я бы не помнила этих оскаленных ртов, бешеных пустых глаз, я бы не знала этой боли, этого позора… Я бы не узнала, на что способны люди.
       Комната тонула в кровавом мареве, а я снова лежала на полу. Заметила, что всего убийц было трое, третий – худой, невысокий, со сморщенным лицом и глазами навыкате. Между собой они не сказали и слова. Что-то плеснуло на меня, попало на ноги и начало растекаться по полу. Я ощутила резкий запах бензина. Они вышли из комнаты, продолжая лить на пол бензин. Звякнули ключи, вероятно, мои, я их оставляла на тумбочке в прихожей. Хлопнула входная дверь.
       Минуту я лежала не двигаясь, и даже мысли мои были парализованы. Потом пошевелила руками и поняла, что мне их не освободили. Ломило вывернутые кисти. Да что говорить, в этот миг у меня болела каждая клеточка, но больше всего грудь, по которой ударили.
       Рывком я поднялась на колени, и увидела отца. Он лежал возле окна с поднятыми руками, которые были прикованы к трубе отопления. Не двигался. Я поползла к нему и в этот момент почувствовала, что пахнет дымом.
       Я доползла до дверного проема и заглянула в прихожую. Там пылал шкаф с зимней одеждой, и весь пол у входной двери. Нечего было и думать соваться к ней.
       Я бы уже сошла с ума от боли и страха и погибла, если бы не вспомнила об отце. С трудом добралась до окна и толкнула отца коленом в бок. Он не отзывался. Все лицо его было залито кровью.
- Папа, папочка… - всхлипнула я, продолжая расталкивать его, - Очнись, мы горим… очнись же…пожалуйста…
       Он повел головой и приоткрыл один глаз. Прошептал:
- Лена… милая… звони в охрану… телефон на стене…
       Я посмотрела туда, где раньше висел телефон. Аппарат валялся на полу, розетка была вырвана с мясом. Мобильника тоже нигде не было видно.
- Папа, телефон разбили… они подожгли прихожую… мы сгорим…
- Кричи… зови на помощь…
- Помогите, горим!! – прорыдала я. Сизый дым уже начал заполнять комнату, и слезы покатились из глаз.
- Окно, - проговорил отец, и начал подниматься на ноги. Один Бог знает, чего ему это стоило. Закинув ногу на подоконник, он открыл ей нижний шпингалет, но верхний был слишком высоко, и ни один из нас не мог до него дотянуться.
- Стул! - прохрипел отец, - дай мне стул!!
       Я поползла к дверям комнаты, где валялся стул с металлическими ножками. Там уже пылал огонь, и я едва не подожгла себе волосы. Отец схватился за раскаленную ножку и зашипел от боли. Потом размахнулся настолько сильно, насколько мог, и ударил стулом в стекло. Казалось бы, разбить окно несложно, но это был толстый, тройной стеклопакет, отец не мог замахнуться, чтобы ударить с достаточной силой, а дым слишком быстро заполнял комнату. Я пыталась помочь ему, но не могла подняться на ноги, он же, чувствуя приближающийся огонь, начал молотить стулом еще яростнее. Стекло трескалось, и осколки сыпались на меня.
       Наконец он пробил сквозную дыру, и дышать стало немного легче. Но и огонь вспыхнул сильнее, видимо, подгоняемый сквозняком.
- Пожар! – кричала я в окно изо всех сил, - Помогите, горим!
       И зашлась в тяжелом кашле. Уже наглоталась дыма и почти ничего не видела перед собой из-за рези в глазах.
- Может, успеют?... – прошептал он, но совершенно без надежды, - Кто-нибудь вызовет… Забирайся на подоконник… да… становись на мое плечо… дыши, здесь меньше дыма…
       Кричать я уже не могла. Отец нагнулся и что-то подобрал с пола. Это была небольшая книга, та самая, что он мне сегодня читал.
- Слушай меня, дочка, - снова прошептал он, - тебе придется прыгать. Когда огонь будет близко, я вытолкну тебя. Может быть, приедут пожарные и успеют натянуть батут…
- Папа, прощай… - произнесла я одними губами. Я не могла даже обнять его, - Прости…
- Слушай меня и готовься, - проговорил отец. Я кивнула головой, сглотнув слезы.
       …Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится… Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна…
       Пламя за спиной взревело, как в печи, и жар опалил мне спину. Я выпрямилась, стоя на подоконнике во весь рост, и видела, как отец перевернул измазанную кровью страницу. Его хриплый голос становился все громче.
       …Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящая во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…
Вдали послышалась сирена, мелькнул силуэт пожарной машины. Я закричала «Сюда!», но сама едва себя слышала. У въезда во двор оказалась брошенная хозяином желтая машина с круглыми фарами. Она перекрыла дорогу пожарным.
       …не придет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…
       Мои ноги уже горели, казалось, еще мгновение, и я сама стану живым факелом, кошмарной семиаксией, и расплачусь за все свои грехи мученической смертью. Но тут отец схватил меня за руку, и, вскрикнув, сильно толкнул плечом в спину. Вместе с осколками стекол я вывалилась наружу. Черная земля опрокидывалась на меня, мелькнули перед глазами ветви деревьев, люди, стоящие внизу… Земля, прими меня. Ты уже столько боли в себя забрала, забери и мою, чего тебе стоит? Прими меня, пожалуйста, я прошу.
       …Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, и долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.


31. октябрь 2005


- Это она? – спокойно произнес голос над головой.
- Да, та самая, из Крылатского, - сказал другой голос.
- Та, что из окна выпрыгнула?
- Ага.
- А на руках что?
- Да наручники это были. Сёмыч раскусил.
- Есть описание повреждений?
- Сотрясение мозга. На голенях ожоги второй-третьей степени. Гематомы по всему телу, самая крупная на левой груди. Много порезов на плечах, два глубоких пореза на левой щеке. Разрыв связок…
- Карточку заполнили?
- Хотите знать, кто она? Это дочь Аркадия Найденова.
- Фью… да, богатые тоже клянчат…
- Найденов, кстати, сгорел.
       Раздался вздох.
- Что ж, одним олигархом больше, одним меньше… нехай грызут друг дружку, их и так слишком много развелось. Девчонку жалко… под раздачу попала. Она в сознание приходила?
- Да, один раз.
- Говорила что-нибудь?
- Нет. Похоже, она до сих пор в шоке. А может, тронулась.
- Я бы не удивился. Родственники не появлялись?
- Небось, за границей все. На яхтах гоняют…
- Ладно, не трепись. Когда придет в себя, позовешь к ней психиатра. Погоди, только не нашего… я тебя свяжу с нужным человеком.


32. ноябрь 2005

- …яблок-то? Да че ты, вспомни, как в том году было, Любаня? Весь июнь считай в пальто проходила. Че там вырастет?...
- А если зима опять теплая будет? Смотрите, до сих пор снега нет, так, изморось… декабрь уже на носу.
- Не, Любаня, не говори, это не значит еще ничего. Я не о том тебе скажу, что яблони зимой вымерзают. Важно, что бы в самый цвет, в самую цветень они не мерзли, и потом тоже, когда… ой.
- Что там, теть Насть?
- Глянь-ка, Любаш, кто там? Да нет, вон же, за деревом, на могиле… смотри, у тебя глазки получше.
- Вроде лежит кто-то.
- Оборзела алкашня, совсем стыд пропили. Ну-ка, подойдем…
- Не надо может, теть Насть?
- Нет уж, погоди… слушай, да это же девка. Посмотри-ка поближе.
- Теть Насть, я боюсь. Вдруг она мертвая.
- Пьяная, вот чего. Или обколотая. Ладно… ты смотри, у нее все лицо изрезано. Может, милицию вызвать? Глянь, Любань, могилка-то свежая… Най-денов…
- Теть Насть…
- А?
- Смотрите, она плачет…


33. март 2006

       Я проснулся, но не понял, отчего. Казалось, всего миг прошел, а может, целая жизнь… во рту все пересохло. Лена по-прежнему сидела на кровати, закрыв глаза, и ее руки лежали на моем лице. Я приподнялся на локтях.
- Что это… такое… - едва соображая, прошептал я, - Лена, ты не спишь? А мне тут такое снилось, боже мой… кошмар видел. Будто все горело, а я ползла… то есть, я полз…
       Лена тихонько кивнула, и в этот момент я все понял.
- Это… было с тобой? Они сделали это с тобой?!
       Она снова кивнула. Закрыла лицо руками.
       Я шагнул к окну, еще не до конца осознавая, что нужно делать и кто я на самом деле. В голове вспыхивали все новые подробности, я вспомнил лицо отца Лены до черточки, а потом и лица бандитов… Я теперь их никогда не забуду… тех двоих. Третий-то мне знаком. Тот, что ссудил мне тысячу долларов. Только, наверное, Лене лучше об этом не знать…
- Сколько времени сейчас? – спохватился я, вытащил часы. На них было без двадцати семь. За окном уже занимался серый рассвет.
- Надо двигать отсюда, Леночка, - я полез в шкаф, - вот только во что одеть? На, возьми… хорошо, в спорткомплексе не оставил.
       Ладно, это еще не худший вариант. Сверху надел на нее свой старый свитер, потом пуховик. Если издали смотреть, напоминает школьника, сбежавшего с урока физкультуры. Самому пришлось надеть плащ. Надеюсь, что сильно не замерзну.
- А на ноги… что на тебе было? Ага, понятно…
       Ступни у нее были совсем малюсенькие, а на полу нашлись рваные шлепанцы, в которых, очевидно, Лена и пришла. Я достал толстые носки и кроссовки Сапера, у него сороковой размер. Мой-то сорок четвертый.
- Идем, - я погасил свет, взял Лену за руку и выглянул в коридор. Там уже раздавались некоторые характерные утренние шумы, но никого не было видно. Я запер дверь и потащил Лену за собой. Она была совершенно безучастна ко всему, но слушалась. Главное теперь – не попасться никому на глаза.
       Я молился, чтобы внизу не оказалось коменданта, и правда, повезло. Лишь охранник посмотрел на Лену и слегка привстал.
- Все нормально, - пробормотал я, не то ему, не то самому себе. Мы вышли на улицу.
       Ветер утих, под ногами похрустывал снежок. Мы не стали подниматься сразу, а пошли прямо, где никто не ходил. Из водосточных труб торчали причудливые сосульки. Проломившись через голые кусты, мы перешли на другую сторону Ладожской.
       Лена шла, приподняв лицо к серому небу, останавливаясь лишь тогда, когда я останавливал ее. Без меня ее, наверное, уже сбила бы машина. Весь мир для нее был новым, удивительным, иногда она даже улыбалась той бледной улыбкой, что я раньше видел на ее губах. Она смотрела на окна домов, рекламные вывески, автобусы, и что-то постепенно менялось в ее лице, оно становилось более живым, взгляд начинал фокусироваться.
       Но время терять было нельзя. В метро уже было людно, и я слегка расслабился. Главное – уехать с Бауманской, дальше мы уже никого из знакомых не встретим.
- Лен, ноги подними! – предупредил я, да поздно - сходя с эскалатора, она споткнулась и я едва успел ее поймать.
- Слепая, что ли… - раздался рядом голос.
- Все хорошо, - прошептал я ей на ухо, и повел вперед, взяв под руку.
       Мы быстро вошли в вагон.
       В Перово сыпала снежная крупа. По шоссе у метро медленно двигались машины, облепленные коричневой грязью. Мы с Леной двигались моим излюбленным маршрутом, миновали тот самый скверик с памятником, но сейчас я уже чувствовал не тепло, разгорающееся в груди, а холод и тревогу. К тому же, я здорово мерз в осеннем плаще.
       Вот он снова у меня перед глазами, этот странный дом, с которого все и началось… Но что-то изменилось, хотя времени прошло не так много. Теперь я взвалил на себя ответственность за другого человека, но… если честно, я больше переживал в этот момент за то, что через минуту встречусь глазами с Ней...
       Все, как и прежде, та же лестница, лифт… Закрытая дверь. Я нажал звонок.
       Тишина. Ну да, он же у нее плохо фурычит. Я постучал, потом сильнее. Наверное, на работе…
       Раздался щелчок, и открылась дверь напротив. Я разглядел старуху в халате и огромных очках. Под ногами ее вертелась такса.
- Ну чего, чего ты стучишь? – заворчала она, - С самого утра тут бродят, сволочи… нет там никого, понял? Хватит уже тут шляться!
       Лену она вообще проигнорировала. Я чуть было не ответил ей в том же духе, но сдержался, увидев собаку. Меня осенила идея.
- Какая у вас собачка породистая, ничего себе, - сказал я громко, поглядывая под ноги, - а вы тут, наверное, всех знаете?
       «Ваш шпиц - прелестный шпиц». Старо, но действует безотказно.
- Ну знаю, - ответствовала тетка, и уже заметно мягче, - только ее нет дома.
- На работе?
- Да что вы? Ее же давеча увезли.
- Куда увезли? – машинально спросил я.
- Скорая увезла. Машина ее сбила, прямо возле подъезда. Насмерть. И милиция была, спрашивали тут. Да подружка твоя разве не знает? Она ведь тоже здесь живет.
       Я не понял сначала. Внутри словно что-то перевернулось. Внизу хлопнула дверь, по лестнице пронесся тощий кот. Значит, тут все же есть коты…
- А… какая была машина? – спросил я.
- Да импортная, ясен день, какая тебе еще? Желтая, и фары круглые… Тут осенью одна такая во дворе во что-то врезалась.
- Ленка… - прошептал я. И отвернулся ото всех.
       Да, это я. Это все я. Я придурок, я идиот несчастный. Это все из-за меня.
       Терпеть больше не было сил. Я прижал ладони к глазам, а к голове уже подкатывала волна боли. Все повторялось, на том же месте, и на той же лестнице. Но только Ее уже не было за дверью…
- Но почему… почему…
       Как вернуть то, что нельзя вернуть? Как спасти то, что уже погибло? Как остановить безумие, захватывающее все существо? Теперь я стану таким, как Лена. Я не выдержу.
- Почему я не убил его тогда… - прошептал я. Язык едва ворочался, - почему спас, зачем… зачем не вышвырнул его деньги… да будь я проклят!!
       Грязно-белый потолок, синие стены. Каждое мгновение мы делаем выбор, пытаемся понять, надеемся, что не ошиблись. Но не в этот раз. Теперь мир вокруг меня словно исчез. Я уже ничего не видел, кроме ярких, угловатых теней, и слышал лишь непрекращающийся гул и многоголосый вой, идущий изнутри. Сейчас я умру и отправлюсь к ней. Пора заканчивать эту идиотскую комедию. У меня нет больше сил. И приступ этот в самый раз. Пусть будет так.
       Я почти не помню того, что происходило дальше. Помню лишь, что пытался снова звонить в Светкину дверь, тетка-соседка что-то голосила, а Лена куда-то исчезла. Потом кто-то подхватил меня и повел вниз по лестнице, усадил в машину. Меня тошнило, в голове по-прежнему крутилась темная муть. А потом все затихло…


34. апрель 2006

       Выписали меня через неделю, пятого апреля. Но у меня уже было чувство, что это был не я.
       Еще ни разу не припомню такой ранней весны. Все тротуары были завалены горами колотого льда, и он стремительно таял под жгучими лучами. На скамейках стадиона в Лефортовском парке дрались взъерошенные воробьи, а над крышами простиралось ослепительно синее весеннее небо. Покинув темный, заснеженный, мертвый город, я возвращался в новый, чистый, сверкающий и живой… жаль только, что я теперь видел во всем одну лишь смерть.
       Перед общежитием царила кутерьма, народ как раз шел с занятий. Слыша их голоса, я понимал, что оставляю здесь слишком много, что эти стены уже стали частью моей жизни, и в то же время видел в реальном времени, как эта старая жизнь отходит от меня, отстыковывается, как модуль от космической станции. Вон профорг идет. Махнул мне рукой. Привет. Нет, даже не подошел, куда-то торопится. Вот и хорошо.
- Вот он! – вдруг вскричал кто-то рядом, и я увидел Сапера, - Тебя где носит, Кирюха, мы тебя уже в федеральный розыск объявили! Молчал, не предупредил…
- В больнице полежал, - сообщил я, улыбаясь, - Кстати, я просил их сообщить коменданту.
- Вот его-то мы как раз и не спросили. Аппендицит, что ли, вырезал?
- Да нет, давление, - поморщился я, - Добрый врач попался. Сам хотел уйти, да он не пустил.
- Понятно. Ты мои кроссовки приватизировал?
- Да! – заявил я, - увы.
- Та-ак… - он приблизился ко мне, - что за «увы»?
- «Увы»… значит «увы». Но я могу подкинуть тебе что-нибудь взамен.
- Учти, твое тряпье на меня не налезет.
- Можешь взять все, что выберешь, - серьезно сказал я.
       Сапер тряхнул головой. Эта мысль в него не вмещалась.
- Ты не заболел? Ах, да… ты же из больницы. Ладно, этим поводом я воспользуюсь. Готовальню свою отдашь?
- Вместе с рейсшиной.
- Точно заболел. Ты в институт не пойдешь сейчас?
- Домой зайду и пойду.
- Зачем?
- Помыться хочу, - пробурчал я, - перед выходом…
- Ааа… тусоваться сегодня собрался?
- Что-то вроде того.
- И куда?
- Еще не решил. Но что пойду, это точно.
- Ну-ну… ладно, я побежал. Может, звякну.
- Звони, - сказал я, и выключил телефон.
       В комнате царил полный бедлам. Всю мою одежду Сапер, не мудрствуя лукаво, свалил мне на кровать. Я разыскал чистое белье и помчался в ванную, пока она была свободна.
       Кто бывал в больнице, знает, с каким наслаждением потом избавляешься от больничной одежды. Вернувшись уже вымытым, я надел чистые штаны и рубашку, и даже высушил голову саперовским феном. Стал похож на человека.
       Зимняя моя куртка осталась на Лене и уплыла теперь в неизвестном направлении, но уже сильно потеплело, и в ней уже не было необходимости. Я оделся в свитер и плащ, прихватил сумку, шапку на случай похолодания, кошелек с остатками денег и раскладной нож, и вышел в коридор.
       День клонился к вечеру, солнце садилось, и в коридоре уже было темновато. Я спустился вниз, благополучно миновал дверь коменданта, вышел на крыльцо и направился к главному зданию.
       Удивительно, но казалось, что к вечеру как раз не похолодало, а наоборот, потеплело. На краю тротуара журчал ручей, и асфальт очистился от слякоти. Теплый ветер дул в лицо, и на душе было спокойно.
       Я показал пропуск и вошел в главное здание. Шапку и видавшую виды сумку бросил на скамейку при входе – да кому они тут на фиг нужны, уже почти все разошлись. Скоро пузатая уборщица, похожая на Светкину соседку, пойдет по этажам и начнет гасить свет. Что ж, пусть это и будет сигнал.
       Я поднялся на третий этаж, и, подойдя к окну, облокотился на мраморный подоконник. Город уже был в огнях, за стеклом раскинулась набережная, и вдруг я снова ощутил то самое чувство, что и тогда, той осенью… ту же бесконечную свободу…
       Закрыв глаза, я попытался вслушаться в реальность, в шум шоссе, в гудение светильников в коридоре, в шелест чьих-то шагов внизу, на первом этаже. Да, я запомню это, прошептал я. Это тоже часть моей жизни, любимая, а я лгал тебе, что вся моя жизнь – это ты, прости. Но мне это тоже нужно. И эта черная речка, и шум дороги, и огни за пыльным стеклом, и несчастная Лена Найденова... я хочу, чтобы все это было… там, где скоро будем мы. Ты и я. Ты же помнишь, что я говорил, когда мы прощались? И все будет, как прежде, как тогда. Ты подойдешь ко мне и положишь голову мне на плечо, потом коснешься моей ладони…
       Кто-то осторожно прикоснулся к моей руке.
       Я перестал дышать, и еле удержался, чтобы не рвануться в сторону. От страха кровь отхлынула от лица. Очень медленно я оглянулся.
       Девочка. Совсем маленькая, едва лет пяти, в синей дешевой курточке. Большие внимательные глаза пристально смотрели на меня.
- Привет, - попытался улыбнуться я, - ты чего здесь бродишь? Потерялась?
       Девочка не отвечала, продолжая смотреть мне в глаза. Я взглянул на темный коридор, из которого, вероятно, она и появилась.
- Тебе страшно? Ладно, давай, пошли отсюда. Ты свою маму где оставила?
       Я взял ее за ручку и потянул за собой, но она не трогалась с места.
- Идем, тут скоро свет погасят… темно будет, страшно…
- Не ходи, - вдруг отчетливо сказала девочка.
       Я вздрогнул.
- Мне надо, - тихо сказал я, - пойдем вниз.
- Не ходи туда, - повторила она. И беззвучно заплакала.
       Я не мог уже на это смотреть. К тому же, совсем не умею обращаться с детьми.
- Жди здесь, никуда не уходи, поняла? – Я быстро побежал по лестнице вниз и спустился на первый этаж. Подошел к охраннику.
- Там чей-то ребенок по коридору бродит, - сказал я ему. Он недоверчиво посмотрел на меня. Таким профессиональным взглядом, - давайте же, найдите кого-нибудь. Меня она не слушает.
       Он все-таки встал с места, и, ни слова не говоря, пошел кого-то звать. Я захватил сумку и вышел на воздух.


35. октябрь 2005

       Проснулась я от холода. Тьфу, да что же это, опять эта дрянь?!
       Я с омерзением отбросила от себя холодную больничную клеенку. Одежда – опять на кресле. И опять выстирана.
- Сто шестой терминал, вы в порядке? Сто шестой терминал, включите микрофон. Сейчас будет прямая связь.
       Я вскочила, включила микрофон и начала лихорадочно одеваться. Голос Генриха застал меня, прыгающей на одной ноге.
- Как это печально, Елена, - произнес он мягко, но с упреком, - Как вы меня расстроили… (вздох). Разве можно так себя вести? Разве вы забыли, о чем я предупреждал вас перед выходом? Вы сами хоть помните, что натворили?
       Я напрягла мозги. Что натворила? Машина вроде у меня была. Какого-то чудика соблазняла…
- Пожар помните?
       Точно.
- Ну да, что-то там горело…
- Не что-то, а, между прочим, ваша квартира. Я же просил вас не делать того, от чего вас воротит, поповщина эта… зачем?! И вы рассказали о нас двум людям, своему отцу и подруге.
       Я оторопела. Откуда он знает?!
- Теперь нам придется их локализовать. Знаете, у нас предприятие крупное, и есть своя служба безопасности. Мы не можем позволить распространиться информации.
- Что это значит? – резко спросила я.
- Да успокойтесь вы, Елена. Вы способная, да только легкомыслие ваше все губит. Даже тот мальчик на набережной вас обвел. Что, скажете, нет? Хотя отчасти это, может быть, просто не повезло… у него, видите ли, оказалось повышенное давление. Приступ в нашем случае только мешает… кстати, и с эпилептиками та же история. Казалось бы, должно быть наоборот попроще, ан нет же…
       И это он разнюхал. Правда, пока он не напомнил мне об этом эпизоде, я и сама не могла подумать о нем… как будто мне это снилось, и он тоже видел тот же сон. И теперь напоминал.
- Однако в нем кое-что от вас осталось.
- Что это, интересно?
- Ну, то, что вы в него заложили, когда он потерял сознание.
- Вы не шутите? – спросила я, - Что-то я ничего не помню…
- Программа самоубийства. Вы… повредили ему психику. Теперь он обязательно начнет разыскивать вас. И не найдет…
- И?
- Вот именно. Если только кто-нибудь не вмешается в его жизнь, не переведет стрелку… но в любом случае – конец один. Достаточно одного хорошего стресса…
- Я не поняла – вы меня ругаете или наоборот?
- Я и сам пока не очень понимаю, - признался Генрих, - вы не довели дело до конца, заварили кашу… само дело правильное, но вот завершено оно теперь будет без вашего участия и контроля. А неконтролируемый процесс – всегда плохо…
- Ладно, я все поняла, господин куратор, - перебила я, - что у нас теперь?
- У второй сотни сейчас совсем мало работы, - вздохнул Генрих, - сейчас будет час общения, а после, возможно, новый вызов. В любом случае, будьте готовы.
- Всегда готова, - произнесла я без особого энтузиазма.
- Пока, - и он отключился.
- Час общения, сто шестой, - звякнул динамик.
       Фу ты, я уже забыла, как это делается. Загрузила компьютер, нажала ярлычок.
55: ну давайте, делитесь. Потом сама скажу ;)
119: ты у нас амеба, вот ты и делись ;)
73: у тебя проблемы, сто девятнадцать? Кто тебе жить мешает? ;)
43: что-то новенькая молчит ;)
99: слушаю/вернее смотрю. А вы давно здесь? ;)
73: кого конкретно спросила? ;)
99: хотя бы и тебя ;)
73: лично у меня четвертая смена ;)
99: это как понять? ;)
119: никак. Смены бывают разные. И по нескольку дней ;)
«Вам не наскучило все это еще?» - спросила я, - «Сто сорок, ты здесь?»
140: пока да… что, вернулась? ;)
«Вернулась».
140: кого-нибудь заловила? ;)
«Вроде бы. Говорят, натворила что-то».
140: бывает. Подробностей не помнишь? ;)
«Не помню. Странно».
140: а мне нет ;)
73: как эти две чудилки начнут болтать, слушать одно удовольствие ;)
55: не грузись, семьдесят три. Замашек второсотенных нахватаешься ;)
119: ой/ой/ой. Тоже мне Клеопатра нашлась ;)
140: вот-вот, и не говори. Всё в половой центр спускает. Он ей заместо унитаза ;)
 55: грамотная, да?!!;)
119: тихо-тихо ;)
«Не задевай их, сто сорок». – сообщила я, - «скажи, ты помнишь, о чем мы говорили вначале?».
140: в начале чего? ;)
«Ну, ты рассказывала мне, как каталась на лыжах…».
140: помню ;)
«Ты хочешь уйти отсюда?».
73: ты глупа, сто шесть ;)
140: хочу, но не могу. Это стало частью меня ;)
«Что с нами, сто сорок? Ты поняла?»
140: да ;)
«Скажи».
55: да, скажи!! Нам всем интересно!! ;)
140: поэтому и не могу, сто шесть. А они все равно не поверят ;)
«Я хочу тебя увидеть. Поговорить с глазу на глаз».
140: зачем? Вряд ли мы освободимся в одно время. А еще ведь надо узнать друг друга. Разве ты помнишь, как я выгляжу? ;)
«Ты рыжая».
140: спасибо… не знаю, может и получится. Ты тоже мне нравишься ;)
73: хватит уже сопли в эфире разводить ;)
99: кстати, я тоже рыжая ;)
55: первосменок никто не спрашивал ;)
119: велик и могуч русский язык. Вот кто только не марал его своим ртом ;)
140: и клавиатурой ;)
- Сто шестой терминал, случайный вызов, - сказал динамик женским голосом, - заканчивайте общение. У вас минута.
«Меня вызывают, сто сорок. Еще поговорим. Пока. ;)
       Программа свернулась сама. Я застыла в неподвижности. Отвыкла. Потом спохватилась, одела наушники.
- Сто шестой терминал. Вызов.


36. октябрь 2005

- Привет, девушка, - сказал молодой, сильный голос. И вроде даже знакомый.
- Привет, - слегка опешила я.
- Как тебя зовут?
- Лена, - да пошло оно все к черту.
- Я так и думал.
- В смысле?
- У меня есть знакомая, которую так зовут. И голос похож…
- Зачем же ты говоришь со мной? - съехидничала я, и шкала метнулась.
- Хочу сравнить.
- А ты с ней что, только разговаривал? – усмехнулась я.
- Один раз поцеловал.
- А она?
- Да пьяная была. Но клевая.
- Клеевая, - передразнила я и расхохоталась, - небось в ванной целовал?
- Да… а ты откуда знаешь?
- Везде все одинаково, друг. И мужчины одинаковые.
- Не думаю. Наверное, просто подобное притягивает подобное.
- Думаешь?
- Уверен. Ты знаешь, Лена, а я бы не прочь с тобой… познакомиться.
- Считай, что уже познакомились.
- У тебя волосы серые?
- Нет, - сказала я, - вообще-то я блондинка…
- Врешь ведь небось.
- Вру. А что делать?
- Надо быть правдивой, Лена.
- И ты будь правдивым, Коля, - прошептала я.
       Он замолчал. Потом заговорил.
- Да… так это ты? Леночка… Лена Найденова?!
- Да, Николь.
       Нет, почему ничего не звонит? Ничего не пищит? Почему молчит Генрих?
- Это твоя работа?
- А что такого? – усмехнулась я, - теперь я перестала тебе нравиться?
- Дело не в этом, - он посерьезнел, - Это твое право, твои личные дела. Но где ты все время пропадаешь? Я хочу тебя увидеть.
- Не сможешь. Прости, - ответила я.
- Занята?
- Нет… не в том дело.
- А в чем? – улыбнулся в трубку Николь, - где ты сейчас?
       Вспомнила!!
       Да, мы были тогда у Светки. Что-то пили… это было в тот самый день. Что потом говорил Генрих? Локализовать?
       Я почувствовала страх. И этот страх словно включал застывшие мозги, ток ударил по нервам, и череда картинок замелькала передо мной. Я была в метро… потом на Яузе, потом поехала к отцу… нет, и у Светки была? Что я натворила, откуда эти сомнения? Что с моей памятью, меня же избивали, а я невредима, почему я не помню отца, что они с ним сделали?
       Сейчас я заметила, что стрелка моя на экране давно зашкалила в красное, и спокойно лежала на последнем делении. Я стала жертвой грязной игры. Отцу и Светке грозит опасность, их надо как-то предупредить. Но как? Я не знаю даже времени, не владею информацией, даже не чувствую голода и жажды. Я больна?
       И чем сильнее я боялась, тем лучше вспоминала все недавние события, и их финал. Пожар - окно - падение... Я взглянула в черное окно, и ничего не увидела.
- Лен, ты слышишь меня? Алло?
- Коля, - сказала я чужим голосом,- кажется, я в аду.
       Что-то щелкнуло, и комната погрузилась во тьму. Погас экран, и погасла люстра. Оставшись на кресле в кромешной тьме, я сжалась в комок. Сердце тяжело стучало. Прошла минута, потом другая.
- Не совсем так, - сказал голос Генриха, почти над самым ухом. Усталый и лишенный эмоций, - но мыслите вы в правильном направлении. Только это совсем не то, что нужно вам и мне. Как жаль…
- Мне нужно домой! – выкрикнула я, - Вы не можете меня тут держать! Что вы там задумали, кто вам позволил мне угрожать? Да отец вас в порошок сотрет!
- Ваш отчим мертв, Елена, - грустно сообщил Генрих. Воздух в моих легких застрял, не в силах выйти наружу. Все мысли остановились.
- Что же касается вашей подруги, то все было бы так же, если б не…
- Что?!
- Тот парень с набережной. У вас хватило ума оставить ему ее координаты. Сначала она должна сыграть в его жизни конкретную роль…
- Какую еще роль? – спросила я отрешенно.
- Помочь ему в выполнении вашей программы, - доверительно сообщил Генрих.
       Мозаика сложилась. Я сидела в оцепенении и молчала. Самое страшное, что я одна виновата во всем, что произошло. Мне дали возможность влиять на чужие судьбы, а я стала убийцей. Все правильно. Творить насилие и зло самой – преступление и грех, но склонять к этому других, оставаясь в тени, делать носителями зла самих людей… это уже что-то другое, худшее. Это сатанизм чистой воды.
- Не надо… - выдавила я из себя.
- Догадываюсь, о чем вы сейчас думаете, - произнес Генрих, - но не будьте слишком суровы к себе. Вы можете изменить детали или обстоятельства, но сами понимаете, кому суждено быть повешенным…
- Нет, - выдохнула я в микрофон. С отвращением сорвала с головы наушники, - Хватит, поиграли. Я вам не верю, меня вот вас… тошнит уже. Я не буду больше у вас работать. Делайте со мной все, что хотите.
- Будет нужно, сделаем, - не смутился Генрих, - Вот только хорошо ли вы подумали?
- Хорошо, - ответила я, будто по инерции. Знала, что если не решить все сейчас, потом будет куда труднее… если вообще смогу.
- До скорой встречи, - сказал он и выключился.
       Не помню, как долго я сидела во тьме, прижав колени к подбородку. Вокруг было полное беззвучие, и даже мое дыхание казалось громким и осипшим. Я начала что-то напевать, чтобы не сойти с ума. Потом осеклась. Входная дверь щелкнула, словно была на магнитном замке. Воздух возле лица заколебался, и я услышала негромкие шаги.
       Передо мной возникли черные фигуры людей. Почему-то страх мой куда-то ушел, я смотрела на них с удивлением, даже с вызовом.
- На лестницу, - послышался голос Генриха. Наверное, специально для меня, своих-то давно небось проинструктировал. Сломить хотел.
- А последнее слово? – усмехнулась я.
- Пожалуй, рановато еще, - задумчиво отозвался Генрих. Меня повели в коридор.
       В нем было чуть светлее, но светом странным, белесым, и под ногами что-то хрустело и перекатывалось. От лифтовых дверей в сторону вел узкий проход, который вышел к лестничным маршам, уходящим вниз и вверх. Я заметила, что у Генриха изменилось лицо, словно огрубело, и глаза стали косить в переносицу.
- Все, - сказал он.
       И тяжело толкнул меня вниз.


37. апрель 2006

       На Ярославском вокзале я купил еще пива, сухарей и билет в один конец, чтобы пройти стеклянные двери. Нож спрятал поглубже в карман. Не хватало еще на милицию нарваться.
       Прихлебывая пиво и подставляя лицо теплому ветру, я вышел на платформу. Электричка уже стояла, с погашенными огнями, и хвост ее терялся во тьме. Я зашел в тамбур, послушал в динамике неразборчивое хрипение машиниста. Потом прошел в вагон, и присел к окну.
       Не помню точно, в какой момент на меня начала накатывать теплая дрема, забытье. Свет, наконец, зажгли. Я разглядывал в окне темные контуры мелькающих деревьев, смотрел на звезды, уже горящие в чистом небе. «Москва третья», вот смешное название. Поезд разогнался, вагон начал раскачиваться. Протяжный голос электромотора надсадно тянул одну заунывную ноту, потом замолкал, набирался сил и начинал снова, уже на полтона выше, тянулся к черному, бездонному небу и, наконец, угасал, заглушаемый бездушным звяканьем пневмосистемы, от которого, казалось, тряслась вся окружающая действительность. Вагон был почти пуст, и это меня радовало. Я сунул в сумку пустую банку, и открыл вторую.
       Какая станция мне нужна? Наверное, сам пойму. Там, где тихо, и нет людей. Отхлебнув пива, я улыбнулся. Самое страшное уже позади. Восемь дней на больничной койке, за которые я едва ли сказал восемь слов… Симпатичная медсестра – как пришелец из другого мира. Да, было время все обдумать. Я достал из сумки блокнотик, раскрыл и в который раз вгляделся в строчки, нацарапанные в больнице.

Когда все решено,
твой дом сожжен и мир расколот…
Разбей свое окно,
 впусти в проем полночный холод.
Прости себе, что пал
 в своем нелепом восхождении,
Но лишь достигнув дна,
 поймешь освобождение…

       Кажется, мне пора. Я поднялся и прошел в тамбур. Электричка уже тормозила, и дверь в сцепку с треском захлопнулась. Я молча разглядывал грязное стекло. Машинист снова что-то прохрипел в динамик, наверное, название станции. Да какая разница.
       Скорее, это даже была простая платформа. Электричка скрылась в темноте, и я остался один. Приятно пахло весной и оттаивающими шпалами. Где-то в километре от меня мерцали тусклые огни поселка, и вела к нему темная асфальтовая дорога. Еще я разглядел тропинку, ведущую в лес. Я допил пиво и свернул на нее, прямо в раскисшую грязь пополам с нерастаявшим снегом.
       Чем дальше я удалялся от горящего над платформой натриевого фонаря, тем труднее становилось различать хотя бы что-нибудь впереди. Луны видно не было, вероятно, по причине новолуния. К тому же, сбивали с толку лежащие на земле длинные тени от металлических перил и прочей ерунды. Вскоре, однако, глаза немного освоились, и я начал различать контуры деревьев и кустов. Все-таки, снега еще лежало достаточно.
       Все это напоминало скорее заброшенный парк, чем обычный лес. В темноте я вдруг начал различать глуховатые низкие звуки, напоминающие работу какого-нибудь механизма. Тропинка уже шла под уклон, и я подумал, что спускаюсь на дно оврага. Конечно, не самое подходящее место… хорошо, посмотрим. В просветах между деревьями блестели далекие электрические огни, а тропинка все спускалась. Не похоже на овраг. Я остановился и полез в сумку за очередной банкой. Всего у меня их было четыре.
       Стараясь не поскользнуться, я сбежал по склону и с удивлением понял, что вышел к реке. Москва, может? Нет, эта вроде бы меньше. По правую руку от меня высилась высоковольтная мачта, огромная, как марсианский треножник. На фиолетовом фоне неба чернели развесистые гирлянды. Там была просека, и странные глухие звуки, слышимые мною ранее, доносились как раз оттуда.
       Я прислушался и понял, что эти звуки есть не что иное, как басовая составляющая некоей современной попсы. Надо же, все-таки испортили мне вечер. Может глянуть, кто это? Я усмехнулся, глотнул пива и пошел по тропинке вдоль берега.
       Ну да, чего и следовало ожидать. И черный огромный джип с бутылками и закуской на капоте, и поблескивающий багровым мангал, и характерные запахи. Они даже пластиковые стулья с собой привезли.
       Да что за тоска, в самом деле, подумал я. Никуда от них не деться, не только жизнь, они и смерть опошлят. Нет, так нельзя.
       Приблизившись к самому краю леса, я разглядел пятерых человек, троих мужчин и двух женщин. Они о чем-то говорили, женщины смеялись. Рановато же все-таки собрались, просто какие-то фанаты шашлыков. И, должно быть, не только их.
       Берег в этом месте оказался пологим, и снега на нем не было, лишь мягкий слой прошлогодней листвы. Могли и расчистить предварительно. Почему бы и нет?
       Так я и стоял, размышляя, пока один из мужчин, худой, невысокий, не двинулся прямо ко мне. Вряд ли он меня видел, скорее, просто пошел по нужде. И в эту секунду я сделал свой выбор. Просто шагнул вперед и оказался в полосе света от зажженных фар автомобиля.
       Тут меня уж точно заметили. Раздался негромкий возглас и странный металлический щелчок. Да они не шутят, подумал я, надо же, какие серьезные люди. Вот только не сегодня мне вас бояться.
       Тип, что был ближе ко мне, очень проворно подскочил и вывернул мне руки за спину. Похоже, владел приемами рукопашного боя. Навстречу мне уже бежал здоровенный детина, ранее переворачивающий шампуры. Жирный бандит, как еще назвать. Третий остался у машины. Хозяин, очевидно. Обе женщины повернули головы в мою сторону. Такое впечатление, что происходило нечто для них совершенно обыденное.
- Ты откуда нарисовался, корешок? – спросил меня жирный бандит, с оттенком тревоги в голосе. Я не мог рассмотреть его лица, так как он стоял спиной к свету, а меня слепили фары.
- Тебе что до этого? – негромко ответил я, без выражения.
- Что-что? – переспросил он, придвигаясь ближе ко мне. Да если б я ему на ухо проорал, он бы все равно переспросил. Есть такой тип людей.
- Сэм, оружие проверь, - добавил он своему спутнику. Тот молниеносно общупал мои бока и карманы. Вытащил нож, присвистнул.
- Ножик. Ствола нет.
       Мною овладели усталость и отвращение. Я пошевелил пальцами (он держал меня чуть ниже локтей) и вдруг коснулся металлической заклепки у него за спиной. Кобура? Как у завзятого ковбоя. Ну-ну… То-то он «стволы» везде ищет.
- Ну-ка пошли, - распорядился детина и двинулся к машине. Тот, кого он назвал Сэмом, толкнул меня и повел за ним, по-прежнему крепко держа сзади за локти. Не вырвешься, да еще с пьяной координацией…
- Кого это вы там поймали? – раздался спокойный, слегка суховатый голос. И куда подевалась та анекдотическая глуповатость, с которой он, помнится, вручал мне свои деньги?
       У меня перехватило дыхание, и я не выдержал и вздрогнул всем телом. Тот, сзади, еще крепче вцепился в меня. Не веря своим ушам, я медленно повернул голову и посмотрел на жирного бандита, теперь его было видно лучше. Да, бородавка на месте. И хозяин – тот самый. Как говорится, ясно, чьи уши торчат. А вот он, похоже, не узнавал меня. Или делал вид.
- Из леса вышел, - сказал тот, что у меня за спиной, - шел к машине. Наверное, вами интересовался, Евгений Палыч.
- Да уж не вами, шантрапа, - промолвил хозяин, и подошел ко мне вплотную. Лицо - серое, нездоровое.
- Следил, да? Ты зачем пришел сюда, мальчик? – зашептал он, впившись в меня взглядом, - Чтобы умереть?
       Я отвернулся от него, посмотрел на темную гладь воды. По спине пробежал холодок. Честно ответил:
- Да.
       Он хохотнул.
- Люблю откровенность. Что ж, ты попал по адресу, и время мы терять не будем, - он сделал жест жирному бандиту. Стоящий сзади толкнул меня, и я споткнулся.
- Только не здесь, - попросила одна из женщин.
       Меня потащили обратно, к темной опушке. Паники почему-то не было. Что-то подсказывало внутри – все не может быть так просто. Не может. Я верю, все должно быть иначе.
       Зайдя в черную тень, мы остановились. Жирный что-то пробормотал под нос. Тот, который Сэм, доверительно прошептал мне сзади на ухо:
- Сейчас мы тебя изнасилуем. А потом убьем.
       Я подумал. Спросил:
- А наоборот нельзя?
       Они оба затряслись от смеха, а правая моя рука опять сама наткнулась на металлическую кнопку. Напряженный слух уловил негромкий щелчок, а большой и указательный пальцы коснулись холодного металла. Сэм все еще смеялся, и ослабил хватку. Жирный уже замолк, и свирепо поглядывал на меня. Сказал:
- Все, хорош уже. Пора заняться делом.
- Щеки, что ли, резать? – поинтересовался я.
       Он вытаращил глаза, и извлек из себя крякающий звук. Сэм затих, а я уже почти добрался пальцем до курка, сдвинув по пути какой-то рычажок. Наверное, во мне погиб профессиональный карманник.
- Этого никто не мог видеть, - прошептал Сэм, и крепче вцепился в мои локти.
- Не мог, - согласился я, - Вот только на этот раз все будет по-другому.
       И нажал спуск.


38. апрель 2006

       Я вошла в подъезд, готовая ко всему, но внутри не оказалось никого – ни скотины Генриха, ни его молчаливых подельников. Воздух был тяжелый, затхлый, единственная подслеповатая лампочка горела возле лифта. Лестница шла наверх, но сразу терялась во мгле. Я пошла к лифту, едва чуя под собой ноги. Еще не прошел тот запал, с которым я вошла внутрь. Я могу вернуться, но только сама. Кажется, так сказал тот парень, который увел Кирилла.
       Странно, лифт – почти как в Перово. Я нажала подгоревшую кнопку вызова, и двери открылись. Внутри – вообще один в один. Девять кнопок показались мне смешными. Я вспомнила черную кирпичную громаду, уходящую в невообразимую высь.
       Я стояла в лифте и лихорадочно думала. Что-то подсказывало мне, что в момент возвращения в дом где-то пошел отсчет времени, я вышла из состояния шаткого равновесия и двинулась против течения. А еще я начала чувствовать на себе чей-то взгляд. Холодный, насмешливый.
       Я представила себе нашу квартиру в Перово, четвертый этаж. Пусть будет так… вдруг это не лифт, а кабина телепортера? Я нажала четвертый этаж, и двери закрылись.
       Лифт шел долго, иногда скрежетал направляющими. Меня это удивило, но не сильно. Здесь же все – обман. Надеюсь, нижние этажи все же миновала…
       В груди тяжело кольнуло, когда я вспомнила о лестнице. Вернее, о том ее участке, где была, и где видела наших бывших клиентов. Вернее то, что от них осталось. Появление Кирилла – случайность? Или они и это спланировали? Если бы я знала тогда… если бы только знала…
       Они не выпустят меня отсюда.
       Безумная надежда, которую внушили мне слова спутника Кирилла, за одно мгновение заслонила все сомнения и наветы, которыми забил мне голову Генрих. Тогда, перед отправкой. Девчонки из терминалов называли это «сходить в туалет».
- Хочешь сказать, что стала смелой, самостоятельной? - бесцветным голосом говорил он, пока я поднималась с пола. Прокатилась через целый лестничный марш, - а ты помнишь, что случилось с тобой там? Или думаешь, что осталась невредимой? Тебе дали огромную силу и возможности, и что?
       Я медленно поднялась на ноги. Боли не чувствовала, только ярость.
- Ни-что, - ответил Генрих сам себе, и начал спускаться вниз. Я не выдержала и тоже стала спускаться дальше, - я ошибся в вас, Елена, извините меня. Я усадил вас за штурвал самолета, а оказалось, что вам и мясорубку электрическую нельзя доверить. Какая жалость.
- Себя пожалей, подонок, - крикнула я, ускоряя шаги, – когда до тебя доберутся… а меня все равно будут искать, все равно выйдут на вашу поганую партию свободы…
- Вас очень легко найти, Елена, если потребуется, - задумчиво сказал Генрих, - Рядом с вашим отчимом. Соседняя могила…
       Я остановилась.
- Что? - переспросила, еще не поняв.
- Вот-вот, - отозвался Генрих.
- Ничего глупее не слышала, - прошептала я, холодея. Вспомнилось лицо Кирилла.
       «Ты когда умерла?»…
- Падать с шестого этажа опасно, Елена, - промурлыкал Генрих себе под нос, - я бы сказал – смертельно опасно… И вы очень глупо себя ведете, отказываясь от моего покровительства. Что, хотите отправиться, так сказать, на самое дно?
       Он подошел вплотную ко мне. Я прищурила глаза, и глянула ему в лицо. Светка говорила, что у меня это получается очень выразительно.
- Я… я не верю… ты понял? Не верю не единому твоему слову…
- А зря, - вздохнул Генрих. Я разглядела позади него человека в халате, с лицом, закрытым белой повязкой. Он держал в руках таз, наполненный шприцами. Каждый был заряжен…
       …Не думай об этом, не думай… - прошептала я, успокаивая себя, - все это уже позади…
       А что впереди? Я коснулась пальцами дверей лифта, блистающих поддельным деревом. Впереди, наверное, еще страшнее. Но я должна выбраться. И помочь Кириллу.
       Лифт остановился.


39. апрель 2006

       С непривычки я почти оглох от грохота выстрела и жуткого, протяжного человеческого воя, последовавшего за ним. Право же, не рискнул бы назвать это голосом.
       Время словно замедлилось. Я видел огромные вытаращенные глаза здоровенного убийцы, видел, как лезут на лоб его брови. Тот, что поменьше, уже отпустил меня и корчился на земле, схватившись за бедро. Первый, подумал я. Резко направил пистолет на жирного и выстрелил.
       И все-таки он оказался проворнее. Скользящий удар по моему запястью, и пуля ушла в темноту. Точнее, она угодила в бутылки, стоящие на капоте джипа, и в уши врезался женский визг. Я уже боролся с жирным бандитом.
       Страх – плохой советчик. Вернее, вообще никакой. Ударь он меня покрепче, и все было бы кончено. Но он, вероятно, не имел соответствующей подготовки, одурел с перепугу и действовал совершенно неадекватно. Мне же помогало отчаяние. Нет, не желание жить, и даже мести я не хотел. Я просто ощущал себя безжалостным орудием судьбы, да-да, того самого Провидения, я действовал, не задумываясь, и меня не удивляло, что я уже секунд пятнадцать борюсь с человеком, который вдвое тяжелее меня (куда там Шмелеву!), и тот не может меня скрутить. За эти пятнадцать секунд я успел несколько раз выстрелить, пока он все же не выбил из моей руки пистолет. Пули ушли в черноту, никого не задев.
       Конечно, он скрутил бы меня, попросту руки бы переломал. Всему есть предел. Но в тот момент, когда сил уже не оставалось, я услышал хлопки, правда, не такие оглушительные и раскатистые, как мои выстрелы. Хозяин струсил и открыл огонь по мне, вернее, по нам с жирным бандитом. Женщины с криками бежали прочь, спеша скрыться в лесу.
       Мучительная боль пронзила запястье, но потом стала отпускать. Я слегка расслабил мышцы, и не верил своим глазам. Этот детина меня уже не держал, а, скорее, держался. Глупое недоумение застыло на его лице. Он хрюкнул, словно боров, и пошатнулся. У меня закололо бок, а мышцы рук заболели от перенапряжения.
       Он начал падать, все еще не отпуская меня. Со стороны, наверное, это напоминало сцену «Давид и Голиаф». Теперь мне по сценарию оставалось только опереться на него ногой, сказать что-нибудь выразительное (ну, вроде «помни о смерти», или более прозаическое «помни Елену Найденову», не говоря уже об «умри, козел»), и пристрелить. Как собаку. И совершенно без эмоций.
       Хлопнула дверца машины. Я поднял голову, и увидел, что все исчезли. Дамы, очевидно, в лесу. А главный антихрист, похоже, в машине.
       Я посмотрел на жирного бандита, лежащего лицом вниз у моих ног. Эге, да ему моя помощь уже не нужна. Куртка на спине была изорвана пулями. Плохо быть большим. А еще хуже погибнуть от руки своих. Хотя, какие они там свои, подумалось мне, все волки, грызут друг друга. Один гад жрет другую гадину, как справедливо заметил один известный русский писатель…
       Мотор джипа взревел, и грязь фонтаном полетела из-под колес. Силуэт машины тронулся с места, а я представлял бледное, перекошенное страхом лицо водителя. Я вспомнил его фамилию, кажется, Пантюхин. Вот он со страху путает педали, выворачивая руль, врезается в каменистую осыпь. Дает задний ход. Черт, где же пистолет?
       Я оглянулся и понял, что нахожусь среди черных угловатых теней, да еще ослепленный светом фар. Дела… оглядевшись, я нигде не обнаружил пистолета, он улетел куда-то в траву. Неподалеку постанывал первый, бандит Сэм, очевидно, раненый в ногу. Джип, наконец, попал в колею и понесся по дороге, подпрыгивая на ухабах и стремительно удаляясь.
       Уйдет, подумал я. Нет, так не должно быть. Там главный убийца. Стойте-ка, есть идея…
       Я нагнулся и начал обшаривать жирного бандита. Ну конечно, у него тоже нашелся пистолет. Во внутреннем кармане куртки. Правда, какой-то другой, поменьше размером. Ладно, лишь бы стрелял.
       Я стал подниматься наверх по склону. Опять кольнуло в бок, уже посильнее, и я почувствовал головокружение. Меня зацепили. Жгло слева, у нижней границы ребер. Нет, ну хотя бы еще чуть-чуть, взмолился я. Пять минут, не больше, и я все сделаю.
       Метрах в двухстах дорога делала петлю, и джип уже несся назад. Тот, что за рулем, сообразил, что ему вновь придется проскочить мимо меня, прежде чем он выберется на асфальт и умчится в сторону поселка. Я приготовился стрелять.
       Еще заранее я начал метить в переднее колесо, но на нажатие курка пистолет никак не отреагировал. Внутри меня все оборвалось. Или он не заряжен, или… Я начал пытаться что-нибудь в нем передернуть или взвести, давя при этом курок. Джип уже поравнялся со мной. Вдруг пистолет оглушительно бахнул в небо, так, что от ветра у меня поднялись волосы. И как это я не застрелился? Прицелившись, я выстрелил, метя уже в задние колеса, но машина теперь повернулась ко мне кормой. Да и как я мог попасть? Ведь я впервые в жизни держал в руках огнестрельное оружие.
       Пули с визгом рикошетировали от кузова машины, и уходили в небо. Одна разбила фару. Я уже начал понимать, что джип – бронированный. Этот мужик хорошо подумал о своей безопасности, недаром так спешил укрыться в машине. Еще полминуты, и он исчезнет. А я? Что теперь делать мне?
       Пистолет кликнул, почти тем же звуком, что в компьютерной стрелялке, и я сразу понял, что означает этот звук. Мое поражение. В небе сверкнула далекая зарница.
       Теперь я стоял, скрестив руки на груди, смотря на удаляющуюся уцелевшую заднюю фару. Все ни к чему. Минуту назад я был во власти зла, но и даже сейчас ничего не изменилось. Произошла перестановка фигур на доске, противник сунул под нее две потерянные пешки, и что? Все осталось, как было. Лишь беззвучные зарницы сверкают в небе. Вот только что это за треск?
       Я задрал голову, и увидел в небе синие искры. Это напоминало бред, но затем я различил огромный силуэт высоковольтной мачты, и тихо приоткрыл рот. Одна из стеклянных гирлянд сорвалась с подвеса и провисла, сверкая голубыми огнями. Наверху задувал ветер, и она методично раскачивалась из стороны в сторону. А потом полетела вниз, по плавной дуге.
       Я наблюдал это зрелище, как зачарованный. Джип приближался к мачте, а гирлянда летела вниз. И траектории их сходились.
       Была ли это случайная пуля, отскочившая рикошетом от корпуса машины, или просто сильный порыв ветра? Да разве важно? Это было Провидение.
       На миг ночь превратилась в день. Весь мир стал огромным негативом, я разглядел улицы далекого поселка и долину реки. Чтобы больше уже ничего не видеть. Оглохший от грохота и ослепший от вспышки, я повалился на траву, но успел разглядеть, как объятый пламенем джип подпрыгнул, словно уродливая лягушка, и покатился вниз по склону, и раскаленный добела провод перечертил небо… все, кончено.
       Не помню точно, сколько времени я пролежал. Наконец, нащупав рукой тонкое деревце, и вцепился в него и поднялся на ноги. Нестерпимо жгло в боку, а из глаз катились слезы. К чему теперь стыдиться.
- Суждено сгореть… - вдруг процедил я сквозь зубы, вспомнив светины слова.
       Пора идти. Я покачнулся и шагнул туда, где было меньше света. От деревца отлетела щепка, и царапнула мне лицо. Интересно… я развернулся, прошел несколько шагов, но тут что-то с хрустом вошло мне в спину и бросило на землю.
- Как… это? – удивился я, и попытался снова встать, но спина отозвалась острой болью, такой, что помутилось в глазах. Ноги едва слушались.
       Получается, что это номер один. Нашел-таки в траве свой пистолет.
       Пока я не шевелился, ничего почти не болело. Я лежал и усиленно моргал глазами, пытаясь вернуть себе зрение. Когда это более-менее удалось, я различил в потемках труп здорового бандита, и пополз к нему, шипя от боли. Рот начал наполняться кровью, пришлось сплевывать. Вскоре я заметил своего врага – он укрылся как раз за трупом, и я различил зрачок пистолета, нацеленный мне в лицо. Сейчас мы с тобой разберемся…
       Грянул выстрел, и теплая струйка потекла по моей щеке. Я с усилием приподнял руку и ощупал голову. Ухо, что ли, отстрелил, мерзавец? Похоже на то. Я взмахнул рукой, и что есть силы запустил свой пистолет ему в рожу. Тот всхлипнул и затих.
       Все.
       Я лежал на земле, точно придавленный плитой, стараясь не делать глубоких вдохов, от которых темнело в глазах. Вдыхал запах перепревшей листвы, чтобы не чувствовать бензиновой гари. Над головой шумело, воздух вибрировал от гула пламени. Суждено сгореть…
       Пить. Хоть бы один глоток воды, прохладный, успокаивающий. Река – внизу, совсем рядом.
       Только я двинулся, как изо рта снова хлынула кровь. Даже на четвереньки не смог подняться, ноги уже не слушались меня. Пополз на локтях, цепляясь за рытвины и камни и захлебываясь кровью. К счастью, уклон облегчал задачу. Наконец мои пальцы погрузились в недавно оттаявший ил. Кажется, здесь…
       Теперь половина моего лица погрузилась в воду, и я жадно глотал ее в себя и не мог остановиться, пока меня не стошнило. Очень знакомо заломило виски… и перестало. Кровопускание пошло на пользу. Я передвинулся выше по течению едва ли на метр, глотнул еще воды. Последним усилием перевернулся на спину, и голова моя оказалась точно на подушке изо мха. Была уже глубокая ночь, и на горизонте не было видно не единого огня, линь темные кроны деревьев, река… даже дым от горящей машины относило в сторону. Там, наверное, уже все сгорело.
       Я дышал часто и неглубоко, но в голове уже начинало мутиться, и накатывала сонливость. Ничего почти не болело, лишь слегка схватывало в районе левого уха, разорванного пулей. Я слушал, как гудит ветер в ветвях, и чувствовал запах пригретой днем земли, старых листьев и подгнивших стволов, полузатопленных водой. Запах покоя. Как же давно я не выбирался в лес! Вот и выбрался…
       Река еле слышно журчала, я замечал проплывающие мимо обломки дерева и льда. Надо же, когда пришлось ледоход смотреть. Никогда бы не подумал…
       Ну конечно, будет тут темно, как в тайге, усмехнулся я. Я же сам им свет погасил. Убытков наделал… ну да ладно, страна у нас богатая. Кстати, дальнейшее существование этого типа наверняка обошлось бы стране много дороже.
       Как же спать хочется…
       Я замерзал, и пальцы рук покалывало. Смотреть вперед больше не хотелось, и я расслабился и стал смотреть вверх. Попытался угадать контуры знакомых созвездий, вгляделся в черную немую глубину. Звезды помаргивали, а ветер все вздыхал неподалеку и шелестел прошлогодней травой.
- Светка, - прошептал я медленно, - Светонька…
       Глаза закрывались сами, но я усилием воли снова и снова открывал их. А потом однажды забыл.


40. апрель 2006

       Конечно, это был тот самый коридор. Хорошо освещенный, на втором этаже офиса. Вон малахитовые подоконники… А за теми дверями – конференц-зал с изогнутым столом, где я заполняла анкету. Не сдержавшись, я вскрикнула от радости и побежала к лестнице, ведущей вниз, к выходу. Повернула к закрытым стеклянным дверям, подергала ручку. Разбить, может? Но что-то меня остановило.
       Я приоткрыла дверь в конференц-зал, и тихонько вошла. Кажется, там был черный ход… вернее, выход.
       Генрих сидел за столом спиной ко мне и не то что-то писал, не то разглядывал. Пытаясь успокоить бьющееся сердце, я кралась мимо. Дошла до дальней двери, приоткрыла ее…
- С возвращением, Елена, - веско произнес он, не поднимая глаз. Встал и пошел ко мне. Я оцепенела. Это было так непохоже на то, что я совсем недавно пережила…
- Не бойтесь, у меня нет с собой ни оружия, ни этих шприцев, так неприятных вам… я рад, что вы решили вернуться и приступить к работе. Что вы воспользовались данным мною шансом.
- Я ничего не решила, - процедила я, постукивая зубами со страху. Отпрянула к стене, - Я хочу домой. Вернуться домой. Насовсем.
- Мертвые не возвращаются, Елена, - добродушно усмехнулся Генрих, - Или вы забыли? Вы же разбились.
- Это бред. Вы все врете, - сказала я и отвернулась.
- Вы помните, что с вами было, а? И взгляните теперь на себя.
       Я последовала его совету. Да, переодеться бы не мешало. Дотронулась до лица. На левой щеке неровность, как от глубокой ссадины или шрама. Волосы спутаны… я стала оглядываться в поисках зеркала.
- Здесь нет зеркал, - заметил Генрих, - ни к чему они… шрам-то вам в назидание оставлен… а так вы совершенно здоровы и невредимы, и это после всего, что с вами случилось. Странно, правда?
- Может, и странно… - пробормотала я, отстраняясь еще дальше, - значит, вылечили… что-то вы крутите с моей памятью…
- Позвольте аналогию. Представьте, что кто-то обидел вас, или предал… одним словом, ранил ваше сердце, или душу, как говорят иные. Эти раны ведь не проступят на вашем теле?
       Я молчала. И так ясно.
- Ну, а если ранено тело? – продолжал Генрих, - должен же быть способ уйти от ран. В то место, где они не проявляются. Вы и ушли. Правда, не без моей помощи.
- Вы меня что, клонировали? – мрачно усмехнулась я.
- Нет, - серьезно сказал он, - Ладно, сейчас важнее другое…
- Останусь ли я с вами? Я же сказала – нет.
- Что ж, вы свободны и в этом. Но отсюда нет выхода.
- Если вы не откроете дверь на первый этаж, я разобью ее,- предупредила я его, косясь глазами на черный ход. Может, рвануть туда? Вряд ли он быстро бегает…
- А я так хотел отметить ваше возвращение, - сказал Генрих мечтательно и почесал в затылке, - Может, побудете еще немного? Вам же требуется отдых?
       Дверь черного хода распахнулась, и в нее вошли несколько девчонок, вроде бы знакомых… Хорошо, что я туда не побежала. Затем двое мужчин, вернее, тогдашних «программистов», вкатили стеклянную этажерку с бутылками и легкой закуской. Я слегка опешила.
- Елена, поймите, - голос Генриха стал бархатным и словно обволакивающим, - Чем бы не закончился наш разговор, какой смысл вам так рваться вперед, здесь же не беговая дорожка? Вы слишком напуганы. Отдохните, наберитесь сил…
       Я не выдержала и присела на край стола. Да, он прав, нервы мои расшатаны до предела, и во всем теле такая усталость…
- Ладно, - вздохнула я, - но вашу зеленую дрянь я больше пить не буду.
- Теперь в этом нет нужды, - откликнулся он и двинулся к вошедшим. Девушки подошли ко мне.
- Я Тоня, девяносто девять, - сказала одна из них, и скромно опустила глаза.
- Илона, семьдесят три, - бодро отчеканила другая, с большими серыми глазами и угловатой челюстью.
- Лиза, сто девятнадцать.
- Кэтти, девяносто восемь.
- Ольга, пятьдесят пять. Без обид?
- Энни, сто сорок, - сказала рыжая и подмигнула мне. Дескать, все о тебе знаю, но ты молчи…
       Вот это сюрприз. Я и ушла бы сразу, если б не она.
- Эй, присядем? – воскликнула не то Кэтти, не то Лиза. Рыжая Энни взяла меня за руку.
- Кажется, твое желание исполнилось, - она заглянула мне в глаза.
- Насчет личной встречи? – улыбнулась я и усадила ее на стол рядом с собой, - Думала, я по тебе сохну?
- Чуть было не подумала. Где ты была все это время? Болтали, что тебя куда-то сослали… беспредел, полный беспредел, что поделаешь, - она снова подмигнула.
- Ты на воле была?
- Ой, ну мы же не в тюрьме… была разок. К родным ездила… я ведь не москвичка.
       Надо же, какие признания… зачем она это говорит? Я вдруг вспомнила:
- А что ты говорила тогда о Самаре?
       Рыжая усмехнулась.
- Что до нее далеко, - ответила она и опять подмигнула. Может, у нее тик? Нет, не похоже. Она склонилась к моему уху и добавила шепотом:
- Ленка, не спрашивай меня ни о чем таком, тут такая слежка… нам дали инструкции… надумала сваливать – сваливай, не жди, а то можно опять… иди наверх…
- Тост – за нас! – громко воскликнула Ольга. Вот пошлость-то, кем они себя считают?
       Звякнули бокалы с шампанским.
- Поддержим публику, - Энни передала мне бокал, - пей, не бойся. Еще поговорим.
       Я выпила. Шампанское обожгло мне горло, и ударило в нос. О, давно забытые ощущения… да я же здесь ни разу ничего не пила, даже воды! Что происходит?!
- Пей, пей… - прошептала рыжая, - Есть еще тост, хватит там болтать, в чате наговоритесь! – повысила она голос. Все умолкли.
- А можно я? – услышала вдруг я свой голос.
- Ну да… - озадаченно согласилась Энни. Я встала на ноги.
- За то, чтобы сохранить себя в любой ситуации, - голос мой стал странно глухим, - и за наши непроявленные раны…
       В мертвой тишине я выпила. И пошла на выход, махнув на прощанье рукой.


41. апрель 2006

       Земля метнулась перед глазами, как магнитная лента при перемотке. Бывают такие сны, когда сознание самую чуточку начинает вмешиваться в происходящее, и это так интересно… ты реализуешь любые свои желания, проигрываешь разные моменты, не рискуя абсолютно ничем…
       Смотри-ка, и правда, джип уже догорел. По дороге медленно пробирается фургон аварийной службы. Ну да, так бы все и происходило… послушать, о чем говорят? О нет. Сидят внутри восемь мужиков и в полный голос обсуждают всякие интимные подробности.
       Темные, пустынные улицы. Весь поселок остался без света. Несколько десятков домишек и три, нет, четыре древние пятиэтажки. Интересно, к утру сделают?
       Вот слабый огонек в окне одной из пятиэтажек. Небольшая комната, столик, и сидящая за ним красивая женщина в вечернем платье. Ее спутник стоял спиной к окну, улыбался и что-то ей объяснял. На столике был недопитый чай, и торт с вишенкой. Я видел, как шевелятся губы мужчины, но не слышал его слов, лишь чувствовал холодное отчуждение. Желание покончить с этим раз и навсегда. Я посмотрел на женщину. Усталость и робкая надежда. Может, не врет?
       Да так еще интереснее!
       Соседняя квартира была пуста и темна, но маленькая полоска света проникала из-за двери в ванной. Оригинально, народ моется по ночам…
       Ванная оказалось микроскопическая, но в ней поместились двое: худая женщина лет сорока, которая полоскала белье, и маленькая девочка в футболке, сидящая на стиральной машине. Девочка болтала ногами и ударяла пятками по железной стенке машины, извлекая необходимые ей звуки. На маленьком зеркале горела свечка.
- Танюша, перестань уже, голова раскалывается! – прикрикнула на нее мать и распрямилась, показав бледное, усталое лицо. Она явно говорила то же, что думала. Я разбирал не звук, а сами слова, их смысл. И очень хорошо чувствовал интонацию.
- Если не можешь спать, хотя бы не стучи, - добавила она, - а лучше иди в кроватку.
- Не хочу, - бормотала девочка, - там темно, я опять потеряюсь… как в твоем инси-туте…
- Бедная моя, - сказала мать и ласково погладила ее по головке, - потерпи чуть-чуть, я скоро дополощу… один тазик остался. Видишь этот тазик? Он кончится, и все.
- Ска-азку, - протянула девочка.
- Когда пойдем спать, расскажу, - мать снова склонилась над ванной, полной воды, и погрузила в нее руки, - я ведь уже рассказала тебе про лягушку. Которая по небу летала.
- Я знаю про лягушку, - сказала девочка, - я хочу другую…
- А ты сама сказки знаешь? Может, ты мне расскажешь? – попробовала схитрить женщина. Она с трудом ворочала под водой тяжелое белье.
- Не знаю я сказок, - обиженно сказала девочка.
- А помнишь, что ты тогда в садике Павлику говорила? Что ты боль-ша-я. Значит, должна знать сказки.
       Танюша сидела на машине и сопела. Сунула палец в рот. Пробормотала:
- Знаю одну. Про девочку…
- Про девочку? – обрадовалась женщина, - ни разу такой не слышала. Расскажи, Танюша.
       А я пока быстренько дополощу.
- Жила-была… девочка… - начала Танюша. Замолчала, посапывая.
- С мамой?
- Нет, с папой жила… у нее был папа… а мамы не было…
       Женщина вздрогнула, и на секунду остановилась. В широко раскрытых глазах отразился отблеск свечи. Она снова начала перемешивать белье, но уже медленнее.
- И что с ней было? – не выдержала она.
- Гулять пошла, - сообщила Танюша, и снова замолчала, теребя в руках игрушечного мышонка. Мать начала вытаскивать белье из ванной, и отжимала, крутя из последних сил. Спросила:
- Куда же она пошла?
- Куда-куда, в лес густой, где волки серые ходят, - веско сказала девочка, - куда же еще?
       Женщина бросила отжатую простыню в таз и засмеялась.
- Не смейся, это страшная сказка! – потребовала Танюша.
- Ладно, ладно. Она заблудилась и залезла на дерево? – спросила мать, поворачивая сюжет в уже известном направлении.
- Это не про Машу и медведя сказка, это другая! Там в лесу волшебники жили. Злые…
       Что-то я не припомню такой сказки, подумала женщина. Танюшка – выдумщица…
- Волшебники?
       Танюша закивала головой.
- Волшебники. Они девочку похитили… потому что девочка тоже была злая, она не любила папу… у нее был папа, а она его не любила…
       Женщина отвернулась и снова склонилась над ванной. Но не спешила ничего тащить из нее. Что-то капнуло в белую пену.
- А папа ее искал… и пошел к доброму волшебнику, и стал просить его спасти девочку… и они стали бороться за нее… за ее душу…
       Мать стояла неподвижно и смотрела перед собой, боясь произнести хотя бы слово. Потом очень тихо спросила:
- И что получилось, Танюша?
- Что-что… злые волшебники испугались, и решили девочку убить. Насовсем… когда в землю закапывают… как бабушку Аню…
- Они же не убили? – прошептала женщина.
- Нет, не убили… я ее спасла…
- Ты, Танюша? - улыбнулась мать.
- Ну конечно, меня попросили же.
- И что дальше?
- Что дальше, ничего, все, кончилась сказка. Пошли уже в кроватку, спать хочется. Утром достираешь… - Танюша потянула ручки вверх.
- Солнышко мое, фантазерка, сказочница… - зашептала женщина, смахивая слезы и прижимая девочку к себе, - идем, свечку только возьму…
       Что-то опять пронеслось перед глазами, будто, глядя в микроскоп, неловко дернул предметное стекло. Перенервничал, вот и снится все вперемешку… Мама?
       Она спала, но, когда я посмотрел на нее, повернулась на бок и открыла глаза. Несколько минут лежала, вглядываясь в темноту, потом зажгла ночник и медленно села на кровати. Мне передалась ее тревога.
       Мама встала с кровати и медленно подошла к окну. Повернулась к небольшой и недорогой иконке, висящей в углу за телевизором, и я услышал ее молитву. Может, так же ее слышит Бог?
       Она молилась, прося помощи и заступничества за меня, а я чувствовал волны любви и теплоты, я словно подставлял горячему ветру окоченевшие ладони, и медленно приходил в себя, переосознавал свою жизнь. Потом меня охватило ощущение падения, я проваливался сквозь стены, перекрытия и землю, но знал - ее молитва не оставляет меня и здесь. Вот я вижу молодого человека в джинсовом костюме, он стоит спиной ко мне, а затем поворачивается. Лицо у него доброе и печальное. И странное… словно нечеловеческое. Он молчит.
- Что… уже все? – тихо спрашиваю я, еще не веря самому себе.
- Да, - отвечает парень, - все закончилось, Кирилл. Теперь начнется другое.
       Теперь молчу я, и пытаюсь понять. Вернее, принять.
- Уже пошел обратный отсчет, - поясняет он, - Держись, вначале будет трудно. Включай мозги, думай изо всех сил. И не теряй контроля над собой. Мы скоро увидимся.
       Он шагнул в темноту.


42. апрель 2006

       Странно, но первый этаж оказался совсем другим. Точнее, простым коридором, который заканчивался тупиком. Я посмотрела в него, и вернулась обратно на второй, стараясь не наступать на рассыпанные по полу стекла. Дверь оказалась совсем непрочной. Надо было уходить.
       Лестница вела вверх. Иногда попадались балконы, наподобие пожарных, или ответвления коридоров, в которые я не рисковала углубляться. Доберусь до крыши, отсижусь, осмотрюсь…
       Я поднялась этажей на десять, и приостановилась, переводя дух. Вряд ли это такой уж высокий дом… Я заметила на стене динамик, похожий на решеточку экстренной связи с машинистом в метро.
- Что ж, вы не устаете демонстрировать свою смелость и напор, - внезапно раздался рядом со мной знакомый, суховатый голос. Я со страху рванулась вперед, потом остановилась, сообразив, в чем дело. Осмотрелась, ища глазки видеокамер, но их нигде не было видно.
- Когда вам надоест, возвращайтесь в конференц-зал, там поговорим, - слегка раздраженно продолжил Генрих из динамика, - У меня нет желания вновь наказывать вас, но сами знаете, ничье терпение не стоит испытывать. Мое в том числе.
       Я не отвечала, да и услышал бы он меня, неизвестно. Просто стала подниматься дальше, почти не смотря по сторонам, спеша уйти повыше и подальше от ненавистного голоса. Задувал сквозняк, и было довольно прохладно. Внезапно я заметила, что горящие на площадках светильники заканчиваются, и дальше пролеты скрывает темнота. Либо я достигла крыши, либо…
       Заметив открытую дверь на лоджию, я вышла в нее и огляделась.
       Как же высоко я забралась! Земли не было видно, и окружали меня странные белесые сумерки, но не такие, как белая ночь, а неестественные, мертвые, словно где-то в немыслимой вышине едва тлели разряды титанических люминесцентных ламп. Вдали я видела неясные темные контуры, которые могли быть кронами ночных деревьев, или дюнами, а может – просто декорацией. Как в музее Бородинской панорамы.
       Все, кажется, пришли. Соваться на темную лестницу – да я там от страха с ума сойду.
       Я вернулась обратно и стала спускаться вниз, заглядывая в коридоры, которые не осмотрела раньше. Но все они заканчивались либо запертыми железными дверями, либо темнотой, в которую я не решалась войти. Кое-где попадались признаки запустения и разора, валялись бумаги и рваное тряпье, а также обломки компьютерного железа. Хоть скелетов не было. Я дошла до площадки с динамиком.
- Все в порядке? Дорогу не забыли? – участливо поинтересовался Генрих, - спускайтесь до второго этажа, потом налево.
       Стоп. Нет, нельзя. Вспомни, что говорил тот парень в джинсовой куртке. Я могу вернуться. И я должна вернуться. Я смогу.
- Я знаю, кто вас обнадежил, - усмехнулся Генрих. Мысли, что ли, мои читает? – но он никогда вам не поможет, он – хранитель Кирилла, а не ваш.
- А где же тогда мой? Почему он не со мной, я же тоже умерла?! – вскричала я.
       Генрих промолчал. Потом признался:
- А вы догадливы. Хорошо, я вас обманул, но лишь потому, что для вас сейчас уже не важно, что происходит с вашим телом…
- Ничего не поняла. Поняла только, что вы опять соврали. Я все равно пойду наверх.
       Он издал досадливый возглас.
- Ну почему же вы меня не слушаете, зачем вам наверх? Вы и так скоро сами туда вернетесь, когда выполните следующую миссию. А там вас будет дожидаться куча денег и возможностей. Машина ваша, кстати, простаивает…
- Нет, как тогда - не хочу, - сказала я уверенно, - Прощайте. Я пошла.
- Позвольте тогда сказать вам кое-что. На прощание, - голос его стал жестким и отрывистым. Я прислушалась. Может, он что-нибудь выдаст… - Отсюда нет для вас выхода, но если даже случится чудо, и вы вернетесь домой, вы пожалеете об этом. Ваше тело искалечено, у вас не будет ничего, ни жилья, ни копейки денег и не единого близкого человека. И еще, вы догадываетесь, кого вы будете встречать на улицах, на работе, в метро? Нас. Включите телевизор и кого увидите? Тоже нас. Что крутят по радио, о ком пишут в журналах и газетах, кто правит страной, по чьему слову все начинается и заканчивается? Кто решает, кому жить, а кому умереть? Это все мы, и мы не боимся властей, потому что мы сами - власть, и не боимся закона, потому что мы сами – закон. Потому что мы – повсюду. Какой смысл куда-то лезть, если там все - то же самое?! Порталы интимных разговоров – ха-ха, да это капля в море. Знаете, сколько таких отделений в одной Москве?
- Я смотрю, вам не терпится узнать от меня, куда вы попадете, если будете подниматься дальше по лестнице. Никуда не попадете. Дальше идет Пассаж Замерзших Слез, потом – Преддверие, но до него вам не дойти. Это все равно, что пытаться пешком обойти земной шар. Пока, до встречи.
       Раздался щелчок, и я поняла, что он отключился насовсем. Оно и к лучшему. Свет моргнул, и я испугалась. Быстро пошла наверх, дошла до световой границы. Прикоснулась рукой к шершавой стене и долго стояла, не решаясь. В конце концов, ведь это – просто темнота, и ничего больше… я же вошла в этот проклятый дом…


43. апрель 2006

       Я повернулся и закричал, не в силах сдержаться. Он стоял в метре от меня, а сойти обратно на платформу я уже не мог. Но этот персонаж Стивена Кинга стоял и не двигался, и слава Богу, потому что я не знаю, что бы со мной стало, если б он начал приближаться. Ну да, Лена же предупредила… только вспомнив ее слова, я понял, кто это, и перестал кричать. Меня даже начало охватывать чувство досады и злорадства, когда я смотрел на его голову, сплошь перемотанную бинтами. Ведь если вдуматься, передо мной был человек, виновный в гибели двух близких мне людей, вернее, то, что от него осталось. Злорадство перешло в мучительную, одуряющую злобу, словно пришедшую извне. Я терпел ее, как боль.
- Убирайся отсюда, - прохрипел я, едва владея языком, - Пошел вон, урод. Ты уже получил, что причиталось…
       Мертвая фигура продолжала стоять передо мной, словно ничего не видя. Несло от нее жутко, бензином и еще чем-то… горелой плотью, наверное. Я быстро обогнул его, раздвинул двери и вошел в вагон. Закрыл за собой двери и наблюдал сквозь стекло, как он сделал четыре шага вперед и вывалился на платформу.
       Двери поезда стали закрываться, и это меня обрадовало. Раздался шелест невнятной речи, и вагон тронулся, грохотнув сцепками. Было чувство, словно я еду обратно.
       Я осмотрел вагон, силясь понять, что все это значит. Но меня привели сюда, и привел друг… все должно быть хорошо. Но оказаться в странном мире, словно сотканном из эпизодов моей жизни, причем эпизодов тоже довольно странных…
       Надо осмотреться.
       Направившись в хвост состава, я попутно изучал людей, изредка попадавшихся на скамейках. Но все они были молчаливы и погружены в себя, а у меня не было желания ни с кем из них говорить. Где-то внутри меня родилось предчувствие и робкая надежда, потом нетерпение, я переходил из вагона в вагон, уже забывая захлопывать двери, а двигатели все так же подвывали, как тогда, повышая тон. За окном уже началась глухая, бездонная мгла, и лишь в самой дали что-то мерцало, словно угли забытого костра.
       Все, я дошел до конца. В последнем вагоне все так же, как и в остальных – полутьма, затхлость, серые лица людей. Все окна закрыты. Я сажусь на деревянную скамейку, напротив невысокой женщины, сидящей с опущенной головой, лицо ее в тени, и его не видно. Она поднимает блестящие в потемках глаза, смотрит пристально. И тихонько шепчет:
- Ну, вот ты и пришел.
       Я вздрагиваю, на краткий миг охваченный безумной радостью. Но затем на ее место приходит простое понимание, что так оно и должно быть, и нечему тут удивляться. Медленно сползаю со скамьи и кладу ей голову на колени. Светка перебирает мои волосы, и кажется, что-то шепчет, даже усмехнулась однажды, а я вижу свое счастье, чувствую его всей душой, оно огромное и греет, как солнце, но не сверху, а изнутри. Я прислушиваюсь и разбираю ее шепот:
- Огонек мой… птичка весенняя… не упаду, не утону…
- Света, - я поднимаю голову и встречаюсь с ней глазами, - а ты как сюда попала? Что делаешь в этом поезде?
- В каком поезде? – переспрашивает она. Я недоуменно показываю рукой вокруг себя.
- А-а… - она улыбается смущенно, - видишь ли, я все это вижу несколько по-другому…
- Это как?
- Разве важно? – медленно произносит она, слегка подумав, - главное, я вижу тебя.
- И я тоже… вижу, - говорю я, и сам себе не верю, - Свет?
- Да?
- А ведь ты меня любишь.
       Она улыбается и смотрит, не отводя глаз. И куда делась ее манера обрывать меня, говорить подначки?
- Здесь ничего нельзя скрыть… - шепчет она с оттенком сожаления в голосе, - Прости, не все удается понять тогда, когда нужно… даже если это очевидно. Слишком боялась оказаться снова ни с чем… не ровня ты мне. Кстати, я кое-что про тебя знаю… и про Ленку…
       Теперь пришел мой черед смущаться.
- Да не волнуйся ты ни о чем, - она нагнулась и поцеловала меня, - ты ведь тоже у меня как на ладони. Да я бы и не поверила…
- Я видел ее… недавно.
- А я ведь чувствовала, что с Леной беда. Но я уверена, что она выкарабкается.
- Может, и так, - говорю я задумчиво, - будет, кому свечку поставить…
       Я опускаю голову обратно. Вагон покачивается, я слышу скрежет и глухие перестуки. Света снова начинает гладить мои волосы.
- Как странно все-таки получилось, - заговорила она, усмехнувшись, - сколько людей через мою жизнь прошло, сколько всего было… друзья, подруги, родственники, увлечения… я ведь замужем была, ты не знаешь? И вот настает последний час, и кто рядом? Только ты… кто бы раньше мне это сказал. И знаешь… если честно… больше никого и не хочется…
       Я не двигался, не говорил не слова. Не хотел спугнуть то, что видел и слышал. Света говорила ясно и спокойно, без надрыва и слез.
- Я надеюсь, у тебя есть, что вспомнить, Кирилл, - вздохнула она, - Жаль только, что скоро приедем. Нам ведь в разные концы…
- Откуда ты знаешь?
- Я его уже вижу.
       Я проследил за ее взглядом и увидел молодого человека, стройного и подтянутого, в железнодорожной форме. Он подходил к нам и внимательно смотрел на Свету. Она привстала, отстраняя меня. Улыбнулась ему, но иначе, не так, как мне. Как хорошему другу.
- Можно мне с ней? – спросил я его, уже зная заранее ответ. Он покачал головой, и взял Свету за руку. Она снова улыбнулась мне, и помахала рукой. Поезд уже тормозил. Я встал с сиденья и пошел вслед за ними. Какие-то внутренние силы еще помогали мне держаться.
       Вагон остановился, и я увидел, как Света шагнула на мокрый асфальт, и обернулась. Заметив меня в тамбуре, опять махнула на прощанье, и медленно пошла к краю платформы, теряющемуся в ночной тьме. Моросил дождь, а вверху горела пара фонарей. Ее провожатый стоял рядом со мной, и все так же смотрел на нее. Двери вагона пшикнули, и начали закрываться. Закрылись.
       Поезд все еще стоял. Человек в форме открыл дверь в вагон, и вышел из тамбура. Я остался один.
       Что-то ухнуло в железных недрах, и вагон тронулся с места. Я смотрел в замазанное грязью стекло и, понимая, что сейчас переживаю самые страшные свои минуты, не мог ничего изменить. Я почти терял сознание, и не удивился, когда рухнул на колени, прямо на грязный, заплеванный пол, упершись лбом в железные прутья окна. Перед глазами проплыло пятно белого света, за ним второе. Поезд набирал ход.
       Господи, прошептал я безнадежно, понимаю, что не заслужил ни взгляда Твоего, ни мысли Твоей обо мне, ни помощи, ни света, ничего… знаю, что искал смерти, а не должен был, знаю, что не чтил Тебя, не слушал Твоего голоса в себе, не стремился понять Тебя. Но все же случалось, когда видел я за происходящим руку Твою, чувствовал Твою волю… не отнимай ее у меня, я прошу тебя, отними все, но оставь ее, или уже уничтожь меня совсем и отдай ей всю ту милость, что мне предназначил… я не понимаю, что вокруг меня и куда мы едем, но мне кажется, я уже в самом пекле и хуже, чем сейчас, уже не будет. Но если нет иного пути, умоляю, сохрани, не оставь ее… до Твоего далекого последнего дня, и если не суждено быть мне рядом с ней, позволь хотя бы увидеть напоследок…
       Поезд дернул, и прибавил ходу. Я закрыл глаза, и вскоре ощутил, как кто-то положил мне руку на плечо.
- Может, посмотрим вместе? – спросил знакомый голос.
       И я вдруг как наяву увидел большой зал с сидящими в нем людьми, услышал шум сотни голосов… и что-то бормотал подвешенный к потолку телевизор…


44. апрель 2006

       Я шла и отвлекала себя мыслями, пока могла. Представляла траву, деревья, солнце. Вскоре начались открытые балконы, и стало чуть светлее – я уже не спотыкалась в темноте, да и глаза начинали привыкать. Только в ногах быстро накапливалась усталость. Присела на площадке, спиной к стене.
       Не было слышно ни малейшего звука, даже ветер затих. Я стала замерзать, и пришлось встать и пройтись. Похоже, температура медленно понижалась, и что-то неуловимо изменилось в темных контурах лестничных пролетов. Закрыв глаза, я попыталась сосредоточиться, но тут же в страхе их открыла. Показалось, будто кто-то поднимается вслед за мной. Глянула вниз, в щель между пролетами. Никого, только темнота.
       Поднимаясь дальше, я принялась напевать, но голос в давящей ватной тишине звучал глухо и жутко, и пришлось прекратить. Выбрав подходящий ритм, я лезла вверх, ступенька за ступенькой, и помогала себе правой рукой, хватаясь за перила.
       Внезапно, закрыв глаза, я заметила, что мир никуда не исчез, но стал более плотным, грубым, и ясно ощущалось чье-то близкое присутствие. Я ускорила шаг, но быстро начала задыхаться, и остановилась.
       Начинало сильно клонить в сон. Уже не в силах сопротивляться обволакивающей меня дреме, я останавливалась и, приваливаясь к стене, закрывала глаза и начинала видеть темные фигуры, идущие вслед за мной, и веяло от них холодом и ужасом.
       Теперь я раскрыла глаза широко и поднималась размеренно, экономя силы. Все же мне приходилось моргать, и в эти доли секунды я успевала рассмотреть тень за своей спиной, низенькую, в оборванной одежде и шутовском колпаке, которая кралась в белесом мраке, кривляясь и издевательски повторяя мои движения. Моргнув, я сразу же резко оглядывалась, но никого за собой не видела, и не слышала гадких смешков, возникающих в голове. Хотелось рвануться и бежать, но не было сил, я стиснула зубы, но тут же заорала, споткнувшись о тело, лежащее поперек площадки. Это был мужчина средних лет, в костюме и галстуке, и лежал он на боку, с широко раскрытыми глазами. Я шарахнулась в сторону от него, и мигом взбежала на целый пролет. Обернулась. Мужчина не шевелился.
       Глаза мои начинало резать, и слезы сами выкатывались из глаз, а смаргивать я боялась и делала это, когда уж становилось совсем невмоготу. Я взбиралась, спотыкалась и падала, давясь слезами, а черные силуэты виделись уже совсем рядом со мной, уже целая стая их тащилась следом, хохоча и похрюкивая, и переставала я их видеть лишь открыв широко глаза и собрав всю свою волю. «Новенькая, новенькая…» - вклинивался в сознание писклявый, омерзительный голосок. Я уже понимала, что если остановлюсь, закрою глаза или засну, то мне конец – просто сойду с ума. Пыталась вспомнить, зачем иду и куда… что-то с Кириллом связано… вернуться… Стоп!
       Я вдруг заметила, что забилась в угол площадки, не в силах тронуться с места, и от страха меня колотит. О чем он думал тогда, когда входил в подворотню, а я гналась за ним? Когда я споткнулась…
       Да воскреснет… да воскреснет Бог…
       Я закрыла глаза и посмотрела сквозь веки. Передо мной уже были лица, да чего там, скорее хари, мелкие, сморщенные, с маслянистыми глазками, они обступали меня со всех сторон.
- Да воскреснет Бог, да расточатся врази его, - выдохнула я со всей силой, на которую способна, - прочь отсюда, пошли, пошли! – и открыла глаза. С наслаждением протерла их кулаками. Вокруг никого не было, одна пустая лестница. Закрыла глаза снова. Враги стояли передо мной, но подойти не решались, и ухмылочки мерзкие с них послетали. Так, уже лучше... Я постояла несколько секунд, давая отдых глазам. Потом открыла их, и побрела по ступеням дальше.
       Теперь стало немного полегче, и никто ко мне не приближался, но все равно я боялась моргать, потому что каждый раз успевала увидеть какую-либо дрянь – то крысу, летящую мне в лицо, то висящий вниз головой почерневший труп, а то и еще похуже. Я вскрикивала, закрывалась руками, но рук своих не видела.
       Ладно, это все не по-настоящему, это галлюцинации, успокаивала я себя. Кто-то насылает их на меня, это гипнотизеры всякие умеют… да о чем говорить, я и сама недавно умела.
       Почему-то эта мысль меня сильно успокоила. Я остановилась и стерла слезы с лица, чувствуя, что начинаю слегка дрожать, но уже не от страха, а от холода. Было очень прохладно, вернее, настоящий дубак, наверное, около нуля, а я в одном платье. Хорошо еще, что не задувал ветер, и влажность была явно низкая, нигде не было видно ни снега, ни льда.
       Боже мой, да какой уже это этаж?!
       Я потеряла самообладание, и страхи надвинулись снова. Теперь я кидалась в сторону, спасаясь от фантомных автомобилей, мчащихся прямо на меня, с криком уворачивалась от змей и кошмарных пауков… Я пробовала держать веки руками, но начинала спотыкаться. Меня колотило от холода, я уже не шла, а плелась, проходя один пролет за минуту. Как во сне набрела на еще одно распростертое тело. Женщина лет двадцати пяти, черноволосая, очень красивая. Одета – как на званый обед к олигарху. Небось тоже одна из протеже Генриха. Но весь макияж у нее размазан, а в раскрытых глазах застыл невыразимый ужас. На щеках и шее – ледяные потеки, местами даже корочка. Я заглянула ей в глаза и поняла, что она еще жива. В глазах была жизнь.
       Все, конец.
       Я присела на ступеньку и вытянула ноги. Неужели и я иду к такому же концу? Да к какому же еще, право? Разве тут есть варианты?
- А-а-а, - я простонала, распрямляя заледеневшие пальцы. Холод был просто адский. Нет, надо вставать, а то так и лягу рядом с ней.
       Схватившись за перила, я поднялась и сделала еще несколько шагов. Самое страшное, что застывали еще и мысли, застывала воля. И постоянные кошмары, терзающие мозг. Насколько еще меня хватит?
       Вряд ли надолго. Как будто еще холоднее стало. Руки и ноги теперь нестерпимо ломило, и я начинала задыхаться. Интересно, а почему пар изо рта не идет? Наверное, в темноте не вижу… нет, не могу больше. Каждый пульс как взрыв гранаты в голове. Я дула на пальцы, но тепла не чувствовала. Пошатнулась и рухнула на ступени, больно вывернув запястье. Усталые глаза закрылись сами собой.
       Вокруг меня собирались звери, огромные, темные волки. Один подошел и понюхал мое лицо, другой стал покусывать кисть руки. Я рванулась вперед и открыла в ужасе глаза. Нет, поспать не получится, все продумано… а чья это нога?
       Я отпрянула, сообразив, что нашла еще одно тело. Это тоже была женщина, скорее даже девушка, едва старше меня. Лежала лицом вниз, уткнувшись головой в угол. Рассыпавшиеся по полу волосы отблескивали медью.
- Этого не может быть, не может… - зашептала я в испуге, и прикоснулась к ней. Не понять, холодная она или теплая. Но явно одной температуры со мной.
       Я подтащила ее к тусклому свету, падающему из балконного дверного проема. Перевернула на спину. То же самое – глаза раскрыты, на лице ледяная корка.
- Энни!! – вскрикнула я и схватила ее за плечи, - очнись, рыжая, очнись, сто сорок! Поднимайся!!
       Я трясла ее, и голова ее моталась из стороны в сторону. Я даже о себе забыла, чувствуя, как во мне просыпаются силы, словно второе дыхание.
- Ну уж нет, твари, - шипела я, - я вам не отдам вам ее… не отдам…
       Приподняв ее, я положила ее руки себе на плечи. Придвинулась к перилам лестницы, ухватилась за них рукой, другой вцепившись в левый локоть Энни. Согнулась колесом, и привстала на одно колено. Потом набралась воздуху, и…
       Я кричала, ревела, но уже не от страха, а от ярости и гнева, стоя на ногах и держа на плечах рыжеволосую девушку. Делаю шаг – дергаю за перила – потом другой…
       Это кажется невероятным, но я шла, поднималась, да еще тащила на себе груз тяжелее себя. Только бы не упасть! В глазах мутилось, и я в запале уже перестала следить за ними, но и кошмары отступили и не возвращались более. Я рвалась наверх, но чувствовала, что силы все же уходят, и вспышка эта не вечная. Еще один пролет, максимум – два…
- Пусти, - вдруг прошептала Энни, - отпусти, не неси… не надо…
       Я опустила ее на пол, и присела рядом на корточки. Поцеловала в посиневшие губы, стала растирать щеки. Обломки льда впивались в пальцы. Наконец лицо ее слегка потеплело.
- Зря это, зря… - сказала она осипшим голосом, - бросай, со мной не дойдешь…
- Тогда я останусь с тобой здесь, - выговорила я, чуть не прикусив себе язык стучащими зубами.
- Нет, не смей… ты дойдешь, ты сможешь… быстро вставай, а то замерзнешь, - она попыталась толкнуть меня, но тело ей не повиновалось.
- Нет.
- Да…
- Нет, сто сорок.
- Да, сто шесть.
- Подожди, ладно… нет, я без тебя не хочу, слышишь? Не хочу…
       Я обняла ее, прижала к груди, посмотрела в глаза и прочла ответ.
- Тогда хочу запомнить тебя… на всю жизнь запомнить…
       Она пошевелила указательным пальцем, дотронулась до меня. Шепнула:
- Закрой глаза… не бойся, они уже ушли, не вернутся… закрой, - и пристально посмотрела на меня. Я медленно закрыла глаза, и даже закрыла их ладонями, потому что в них ударил ослепительный свет.
       Несмотря на то, что солнце уже начало клониться к закату, снег ослепительно блестел, и я поспешила надеть очки. Проверила крепления… Хорошо, хоть трасса чистая, постаралась я на славу. Кому внушила, что молоко на плите в номере сбежало (в котором отродясь плиты не было), кому – что жена любовника привела. Пусть не болтаются под ногами почем зря…
       Жаль, что с ветром я не могла ничего поделать, а он крепчал и грозился все испортить. Больше ждать нельзя. Я осторожно тронулась с места. Начало скольжения – один из самых приятных моментов, шелестит снежок, расслабляет…
       Все-таки, кто-то внизу остался, заметила я, вон черные точки… может, новые набежали? А вон уже первый трамплин…
       Уши уже заложило от гудящего воздуха, костюм прирос к телу, словно вторая кожа. Ноги – словно из стали… Хуже всего, если неправильно оценишь свою скорость. Лечу… лечу!! Хрясь!!
       Я присела почти до земли, но все-таки поднялась. Удар оказался слишком силен, и в ногах начала появляться предательская дрожь. Ну, это мы сейчас преодолеем…
       Ветер! Да откуда он такой здесь?! Воздух стал плотным, словно вода, и забивал рот снежной крупой. Я уже сгруппировалась перед вторым трамплином, когда еще один заряд снега угодил мне в лицо, залепив очки. О, черт! Я мгновенно вытерла лицо, но лыжи вильнули, и я едва не сверзилась. А трамплин уже был передо мной, ведь за секунду я преодолевала десятки метров. Последним усилием я все же приняла нужное положение, но видно, не до конца…
       Сколько это длилось? Вряд ли долго, но я успела запомнить все – и слепящее солнце под ногами, и тугой ветер-предатель, и закрутившиеся в штопоре лыжи, похожие на лопасти винта. А падать всегда тяжело…
       Я очнулась и открыла глаза. Энни все смотрела на меня, прислонившись спиной к холодной стене. Глаза ее блестели от слез.
- Дура я была, - прошептала она, - бестолочь… возомнила себя всесильной…
- Не хуже меня, - ответила я, подползла и уселась рядом, - может, потому мы и вместе? Я хочу быть с тобой. Это мой выбор, и не лишай меня его. А еще вдвоем теплее…
- Да, наверное, - помедлив, проговорила Энни еле слышно.
       Мы прижались друг к дружке, и она положила мне голову на плечо. А потом я, кажется, уснула…


45. апрель 2006

       В зале было душно, и воняло столькими вещами сразу, что ни один кот бы не выдержал. Но не люди…
       На металлическом сидении, совсем недалеко от бормочущего под потолком телевизора, запрокинув голову, дремала молодая девушка. Одета она была в грязные спортивные штаны и совершенно замызганную спортивную куртку. На ногах не было ничего, даже носков, ступни выглядели красными и разбитыми, и кожа с них шелушилась. Давно не стриженые волосы спутались и завивались, по естественной своей природе, закрывая двойной уродливый шрам, пересекавший щеку. Вдруг она открыла глаза, осмотрелась. Поднесла руки к лицу, потом подняла голову и взглянула на телевизор. На нем мелькали разные картинки, пузырились пивные кружки и мелькали баночки с суперновым кремом для лица. Девушка разглядывала экран так, как это делают годовалые дети, раз даже улыбнулась. Потом реклама кончилась, и возник мужчина за столом. Говорил он резко и отчетливо, и снизу можно было разобрать слова.
- И снова в эфире программа «Чрезвычайное происшествие». Настоящей кровавой драмой обернулась попытка отдохнуть на природе для известного предпринимателя, президента и совладельца... компании Евгения Пантюхина и его приближенных. В ночь на шестое апреля в районе Лосиного Острова были расстреляны оба охранника Пантюхина, Геннадий Бордко и Алексей Самойлов, а также прибывший с ними студент МГТУ Кирилл Колокольцев. Пантюхин пытался скрыться на своей машине, но она была взорвана. При взрыве повреждена высоковольтная линия, без света были оставлены близлежащий поселок и ТЭЦ. Из всех четырех выжить удалось только Самойлову, врачи оценивают его состояние как стабильно-тяжелое, он потерял много крови, и несколько часов назад ему ампутировали ногу. Картина преступления пока до конца не ясна, но совершенно очевидно, что оно имеет прямую связь с произошедшим прошлой осенью убийством экс-президента… Аркадия Найденова…
       Во взгляде девушки что-то изменилось, появился немой вопрос. Она вздрогнула всем телом, руки беспорядочно задвигались. Сидящий напротив мужчина глянул на нее с любопытством, пополам с отвращением. Но девушка уже встала, и пошла вперед, к выходу, сначала неуверенно, потом все ускоряя шаг. На выходе стояли двое в милицейской форме.
- Гля, кто нарисовался! – поразился тот, что помоложе, небольшого роста, - Соскучилась, что ли?
- Если и да, то не по тебе, - прогудел другой, повыше ростом, лет сорока, и заступил девушке дорогу, - да ты куда собралась, милая? А сегодняшний паек кто отрабатывать будет?
- Да не парься, Степ, - сказал молодой, - далеко не уйдет, вернется… кроссовки-то отобрали… - но все равно отошел от ограждения и приблизился к девушке. Та решительно двинулась вперед, прямо между ними.
- Оборзела, с-сучка! – возмутился милиционер постарше, и мигом схватил девушку за локти, - А ну, назад!
       Что-то изменилось в ее глазах в этот момент, словно отзвук задавленной в самой глубине сознания воли. Она резко подняла колено, и держащий ее мент взвыл, согнувшись от, пожалуй, самого эффективного женского удара. Девушка стремительно побежала вперед, сверкая голыми пятками.
- С-с… свисти!! – прошипел пострадавший милиционер, но свисток был как раз у него, и пока это дошло до второго, прошло еще секунд пять.
- За ней, догоняй, придурок, уйдет! – крикнул он напарнику. Тот побежал следом за девушкой, оставив своего приятеля в незавидном положении – охранять пост и служить всеобщим посмешищем.
- Уважаемые… станции Голутвин… десять сорок три… дцатой платформе прибывает экспресс Рязань-Москва… - ворковал над головами приятный женский голос.
       Фигурка девушки виднелась уже возле турникетов, но тут она резко повернула в сторону и бросилась в самую гущу людей, выходящих через распахнутые ворота крайней платформы. Ее пихали, толкали и поливали самыми недобрыми выражениями. Но она вырвалась из толпы и побежала к стоящей через несколько путей электричке. Двери уже закрывались, когда она влетела в последний тамбур. В вагоне оказалась свободной крайняя двухместная лавочка, и девушка рухнула на нее, задыхаясь от бега, и глаза ее блестели, словно просыпаясь. Сидящая напротив старуха недовольно оглядела ее, и отодвинулась в сторону. Девушка моментально уснула.
- Билет… ваш билет?... – мужчина-контролер в фуражке повернулся к девушке и хотел было разбудить, но глянул на ее ноги и пошел дальше.
       Проснулась она от грохота, и увидела, что электричка проезжает мост. За ним оказалась станция, на которой она и вышла. Электричка тронулась и исчезла вдали.
       На платформе было тепло и тихо. Шел мокрый снег хлопьями, и небо было молочного цвета. Девушка пошла вперед, оставляя за собой маленькие темные следы, перешла рельсы и подошла к небольшому, присыпанному снегом старинному вокзальчику. Затем повернула налево, пробираясь мимо составленных в единую стену ржавых гаражей. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая даже звуками автомобильных моторов, лишь слышался тихий шелест падающего снега. Было похоже, что девушка сомневалась в выборе направления, она немного попетляла, постепенно ускоряя шаг, а затем пустилась вперед, уже сбиваясь на бег. На лице ее отражалось мучительное беспокойство, боязнь не успеть… и когда она заметила вдали купол храма, она припустила бегом. На маленьких улочках все равно не было ни души, и некому было уже ее остановить, даже собаки во дворах не лаяли.
       Но еще оставалось одно последнее препятствие – впереди лежала речка, неширокая и покрытая посиневшим, прогнувшимся весенним льдом. Вдали, выше по течению виднелся изогнутый автомобильный мост, но что-то подсказывало девушке, что счет времени уже пошел на минуты, если не на секунды. Она спустилась к берегу, проваливаясь по щиколотку в снег, и ступила на лед, залитый талой водой. И сразу провалилась по колено.
       Прошла минута, а она все не решалась. Охватив ладонями плечи, она рассматривала ледяную кашу под ногами. Задрожав, отступила назад, перешла немного ниже и осторожно легла на лед животом. Лед держал. Девушка поползла вперед. Лед похрустывал даже под ее малым весом. Все лицо ее вскоре залепило снегом, она смотрела перед собой, но уже не бездумно, а как будто сосредоточенно, но все равно не заметила оттаявшей полыньи у противоположного берега. Ледяной край обломился, и девушка окунулась в воду с головой.
       Тут было уже неглубоко… где-то по пояс, но она оскальзывалась и снова падала в воду. Потом лежала на снегу с минуту, держась за грудь и надрывно кашляя. Вода с нее лилась в три ручья. С трудом поднялась, и, пошатываясь, побежала к храму, до которого оставалось всего ничего.
       Вот и площадь, и арка с калиткой. Девушка задыхалась, и из последних сил, едва не падая, поднялась по деревянной лестнице. Распахнула дверь и вошла.


46. апрель 2006

       Все вокруг было из стекла, и я была из стекла, и Энни, и эта дурацкая лестница. Все застыло и звенело, и я не дрожала больше, я была недвижна, я перешла грань страха, но, к сожалению, грань надежды тоже… все тело ломило от кошмарного холода. И еще тяжелая тоска сдавливала меня, словно обруч, я молила про себя о спасении, если не о своем, то хотя бы о спасении моей подруги… Мы все так же лежали рядом с открытыми глазами, и слезы катились из них и замерзали у нас на щеках. Неужели это – навсегда?
       Если смиришься, то навсегда, подумалось мне. Но что я могу? Ничего, даже пальцем пошевелить не могу. Знаю кусочек молитвы, который у Кирилла подслушала… может быть, еще что-нибудь? Что мне мама рассказывала…
- Лена… - вдруг услышала я свистящий, едва узнаваемый голос Энни. Губы ее почти не шевелились. Она оказалась крепче меня, - я слышу… о чем ты думаешь… икону… вспомни свою икону…
       Что-то сверкнуло у меня в голове. Да конечно же! Перед глазами появился лик Спасителя, вот он разламывается… нет, до того, как я ее сломала… и тот священник в метро, что он думал, можно ведь вспомнить…
       Оказывается, чужие мысли вспоминать гораздо проще, чем чужие слова. Энни, подумала я, если ты слышишь меня, повторяй то, что я думаю… смотри на то, что я вижу…
- Господи… - услышала я ее шепот, искаженный нечеловеческой болью, - Защитник… мой… и Прибежище… мое… спаси… сохрани… не оставь… в этот страшный… час… раб твоих… Елену и… Анну…
       Она умолкла, но суть, похоже, поняла. Я повторяла про себя эту фразу, пока она не начала повторяться сама, пока во мне не осталось не единой мысли, кроме этой, и смотрела глазами площадку и кусок лестничного марша, пока не перестала их видеть, а видела только лик Спасителя. Наверное, то же думала и Энни… Внутри меня что-то ломалось, я сама отрекалась от всего лишнего, я боролась с собой, я выметала из себя кошмарные воспоминания, выметала злобу и ярость, давно растворился и ушел куда-то Генрих, и прочие убийцы, я перерождалась, и длилось это часы, а может быть, и годы…
       Пока внутри я не услышала тихий голос.
       Ты звала Меня?
       Во мне все остановилось, я одновременно верила и не могла поверить, не могла убить это последнее сомнение…
- Да, Господи, - вдруг прошептала Энни.
       Слезы потоком хлынули из моих глаз, и были они горячими, и лед на щеках таял, падая на пол хрустальными скорлупками.
       Жди. Спи. Набирайся сил. Все это я услышала в одной, единой мысли. И Энни, наверно, тоже…
       Я послушно закрыла глаза и сразу же погрузилась в спокойный сон, лишь с отголосками тревоги, как это бывает, когда впереди еще ожидаются мелкие неприятности, но самое страшное уже позади. Снилось мне, что я еду на электричке (сколько лет не ездила!), потом бегу по снегу, перехожу по тонкому льду речку, проваливаюсь…
       А что снилось Энни, я не знаю.
       Проснулась я оттого, что кто-то трогает меня за нос. Потом за щеку. Я открыла глаза, подняла руку и поправила волосы. В теле была легкость, и холода я совсем не чувствовала.
- Давай, вставай уже, - раздался нетерпеливый детский голосок.
       Рядом стояла девочка лет четырех или чуть больше. Косички и синяя курточка. Она теребила мои пальцы и тянула за собой. Я привстала, освободив Энни, которая еще спала.
- Идем, пора, - она повела меня на балкон.
- А Энни, куда я без нее, я не могу! – запротестовала я. Девочка остановилась, и строго посмотрела на меня.
- Так, пошли уже, чего тут болтаешь? Ее нельзя туда, куда тебя, ее надо не туда, а в другое место…
- В какое место?
       Лицо девочки на мгновение стало очень серьезным. Она приложила палец ко лбу.
- В пле… в плед-две… так, пошли уже, пока я вас не перепутала… ее там ждут, между прочим, а она тут разговаривает…
- Передай тогда ей от меня «до свидания», пожалуйста, - попросила я.
- Передам, конечно, передам… раз пожалуйста…
       Мы прошли темный коридор, и вышли к лифту. Девочка встала на цыпочки, но все равно не доставала до кнопки. Недовольно нахмурила носик, но смолчала. Я нажала кнопку, и двери открылись.
       В лифте было тепло и чисто, и горела неяркая лампа. Я вошла внутрь, и подняла палец над кнопками.
- Чего опять думаешь? Один! – недовольно заявила девочка.
- До свиданья, - сказала я, улыбнувшись, и нажала первый этаж.
- Пока, - отчеканила она, и тоже улыбнулась. Даже помахала ручкой.
       Двери закрылись, и лифт почти бесшумно пошел вниз.


47. апрель 2006

       Девушка вошла внутрь храма, и двери с шумом захлопнулись за ее спиной.
- Платочек бы одела… - тихо упрекнула ее пожилая женщина в монашеском одеянии, и умолкла, рассмотрев как следует вошедшую, на которой не было и сухой нитки. Мокрые волосы перемешались и торчали сосульками, лицо побелело, словно бумага. С одежды на пол капала вода, босые ноги посинели от холода. На нее стали оглядываться, и в какой-то момент воззрились уже все без исключения. Службу вел молодой священник, и, дойдя до паузы, остановился. Потом сошел с алтаря, пошел навстречу девушке.
- Значит, ты все-таки пришла, - произнес он спокойно, просто констатируя. Девушка кивнула. Ее глаза метались по сторонам, она покачнулась и шагнула влево, к распятию.
- Кто это, отец Михаил? – шепотом спросила пожилая монахиня.
- Обожди… - так же тихо ответил тот, и приблизился к девушке, которая стояла, смотря на ряды зажженных свечей. Она дрожала всем телом, и руки ее беспрестанно двигались.
- Ты за кого-то просишь, девочка? - спросил отец Михаил.
- Возьми, дочка, - раздался неожиданно надтреснутый голос, и низенькая старушка протянула ей маленькую свечку, каких на рубль дают две. Девушка взяла свечку, но зажечь не могла, слишком дрожали руки. Отец Михаил помог ей, потом уточнил:
- За новопредставленного?
       Она снова кивнула головой, губы ее задрожали.
- Назови имя того, за кого просишь, - произнес отец Михаил, и сам удивился, зачем. Ведь необязательно произносить вслух… но именно сейчас он почему-то был уверен, что все делает как надо.
       По лицу девушки пробежала тень, оно исказилось, как от зубной боли, изо рта вылетел свист. Она явно пыталась сказать, но не могла, лишь напрасно заламывала руки. В воздухе повисло странное напряжение, тревожно заплясали огоньки свечей. Потом девушка застонала, падая на колени, но с каждой секундой менялось выражение глаз, губы шевелились, складывая слова, еще не наполненные звуком. Отец Михаил нагнулся над ней, заглядывая в лицо и подсказывая: «За…за…».
- За Кирилла, - вдруг выпалила девушка.
       Стоящие вокруг люди зашептались, а она сама подняла голову и начала оглядывать все вокруг, постепенно приходя все в большее замешательство. Затем попыталась встать, но не смогла. В оживших глазах застыло изумление, и робкая радость.
- С возвращением… - прошептал отец Михаил, опять же не понимая до конца значения собственных слов, но чувствуя их правоту. Девушка что-то пробормотала, и лишилась чувств.


48. апрель 2006

       В тамбур ворвалось оглушающее шипение, и уши заложило от визга тормозных колодок. Я врезался лбом в железный простенок (который, к счастью, слегка спружинил), и теперь лежал, сбитый на пол инерцией. Потом тамбур снова рванулся, и я перекатился на другую сторону. И вдруг все стихло.
       Раздался шорох шагов, и кто-то коснулся рукой моего лба. Надо мной стоял мой знакомый, снова в прежних джинсах.
- Надо же, она все-таки успела, - усмехнулся он негромко, и, слегка приподняв меня, продолжил звучно:
- Эй, ты чего здесь разлегся? Поднимайся и на выход, тут долгой стоянки не получится!
       Я заморгал нервно, потом быстро встал и увидел, что двери открыты. Выглянул на улицу, под дождь, и обалдело уставился на табличку «остановка первого вагона». И, наконец, все понял.
- Как же так… - пролепетал я, объятый сумасшедшей радостью, - как же она могла… так быстро…
- Это просто здесь все так медленно, забыл? – сообщил парень.
- Слушай, - я посмотрел на него, - а я, кажется, понял, кто ты на самом деле…
- Ну, понял, и молодец, - отрезал он, но все равно улыбнулся, - ты все еще здесь стоишь? Какие вы, люди, однако, чудные… да беги же скорей, догоняй ее, вон она пошла!
- Спа… спасибо! – крикнул я на прощание, и выскочил на платформу. Фигурка Светки чернела на другом конце, и уже была еле различима.
       И я побежал.
       Я бежал, разбрызгивая лужи, навстречу набирающей ход электричке, я тонул в грохоте, и желтые фонари метались надо мной, но Светка приближалась, она услышала мои шаги, остановилась, и, не веря еще до конца, начала медленно, медленно оборачиваться…


49. апрель 2006

       Луч яркого весеннего солнца скользнул по затейливым переплетам окна, и ласково прикоснулся к моей щеке. Я лежала в чистой постели, в светлой комнате с деревянными стенами. За окном покачивались ветви деревьев, изредка слышался шум проходящих машин. Пахло свежим деревом, ладаном, травами и просто чистотой. Да-да, наверное, у нее как раз такой запах…
       Присев на кровати, я увидела, что ступни мои перебинтованы, и как раз от повязок исходил запах трав. А еще меня вымыли, и подсохшие волосы были убраны в платок. А за окном был день, светлый день.
       Это чудо настолько поразило меня, что я заплакала от счастья. Осторожно встала на ноги, шагнула к окну. Глянула на почерневшую землю, покрытую коричневой листвой и остатками снега. И на небо…
       Дверь в комнату щелкнула, и вошла одна из сестер, лет тридцати. Недоуменно остановилась. Я присела обратно на кровать, неловко прикрывшись одеялом.
- Как ваши дела, идем на поправку? – спросила она.
- Замечательно, - улыбнулась я, - кажется, все позади…
- Да уж, - с упреком заметила она, - Зачем в речку-то полезли купаться? Надо вам еще полежать… а может, знаете, показалось… вы не в себе были, извините…
- Так и есть, - сказала я, оглядываясь по сторонам, - То есть, уже – нет…
- Кушать-то будете?
- Буду, - бодро ответила я, - Просто умираю с голоду.

50. апрель 2006
 
- Ты?
- Я.
- Я знала…
- И я знал.
- Нет, - покачала головой Светка, заглядывая мне в глаза, - врешь, ты не знал…
- Конечно, вру.
- Да отпусти же меня, наконец.
- И не надейся.
- Как темно вокруг, - она поежилась, - Кирилл, смотри, а что это там?
- Поселок.
- А кто там живет?
- Откуда я знаю? Может, и никто.
- А почему там света нет?
- Ты войдешь – и будет.
       Она засмеялась, легко и свободно, и мы спустились по лестнице на землю. И правда, кроме двух фонарей на платформе, вокруг не было видно ни единого огня. Лишь все то же странное мерцание…
- Это я тут с электричеством нахулиганил, - сообщил я, - извини, уж пришлось…
- Ну-ну. А ты что, эти места знаешь? Бывал?
- Как будто да… знаешь, пойдем лучше к речке, направо…
- Грязь месить? Нет уж, уволь.
- Да там еще снега много…
- Интересно, а тут всегда весна? – вдруг странно спросила Света.
       Я замолчал.
- И ночь… - тихо добавила она.
- И ты.
- И я. То есть я тоже хотела сказать – и ты, опять меня запутал.
- Поживем – увидим…
- Смешно звучит, правда?
- Я теперь буду с тобой, - проговорил я, глядя Свете в лицо, - всегда. Ну, или, по крайней мере, очень-очень долго…
- Думаешь, я выдержу? – усмехнулась она.
- Не знаю… а вдруг?
- Ты что говоришь-то?
- То, что думаю.
- И я тоже, - заметила она, - думаешь, это тоже навсегда?
- Ага.
- Вот счастье-то…
       Мы шагали в полутьме по асфальтовой дороге, ведущей к поселку, и теплый весенний ветер поддувал нам в спину.
- Знаешь, я даже руку твою боюсь отпустить, - признался я, - вдруг ты исчезнешь.
- Не исчезну, - вздохнув, ответила она, - еще надоесть успею… за твои очень-очень… посмотри-ка лучше туда, вон окошко желтое…
- Это свечка горит…
- Нас там приютят?
- Возможно. Между прочим, я догадываюсь, кто там живет. Или бывает…
- Что, правда?! И кто?
       Я щелкнул пальцами. Поднял голову и взглянул на небо, черное, без единой звезды или облачка. Улыбнулся, чувствуя на себе светкин нетерпеливый взгляд.
- Не знаю точно, кто она… знаю только имя. И возраст.
- И сколько же ей лет? – Света остановилась, и словно чем-то меня кольнула. Неужели ревнует?
       Я помолчал. Потом ответил:
- Разве скажешь точно? Думаю, не больше пяти…


ЭПИЛОГ

- Мама, мама, смотри, сколько огоньков! Почему мы раньше здесь не были, мама? – раздавался под куполом тоненький детский голосок.
- Т-ссс, тише, Танюша, нельзя кричать, сейчас служба начнется, - приговаривала мама, придерживая девочку за руку.
- Вот, всего три путевки в профкоме оказалось, - словно оправдываясь за слова ребенка, обратилась она к совсем молоденькой монашке, невысокой, с едва заметным за черным платком порезом на щеке. Та куда-то направлялась, но вдруг замерла, смотря на девочку.
- Я взяла одну, и еще двое студентов, - продолжала мама, худая женщина в закрытом платье.
- А сено, сено на полу зачем? Лошадки кушать придут? – не унималась Танюша. Женщина замолчала, собираясь с мыслями.
- А праздник сегодня, Троица, - пояснила молодая монашка девочке, - поэтому и сено…
- Ой, пожалуйста, посмотрите минуточку за ней, я свечей куплю, - перебила ее женщина скороговоркой. Монашка кивнула, а женщина уже умчалась.
- А как тебя зовут?
- Сестра Анна.
- Тебе здесь хорошо? – серьезно спросила девочка.
- Да, Танюша, - прошептала сестра Анна, - спасибо…
       Хлопнули двери, и в храм вошли еще двое – высокий молодой человек в джинсах и футболке, с висящим на шее MP3-плеером, и девушка-мулатка в короткой юбке, отнюдь не соответствующей этому месту. Хотя, пожалуй, ей-то откуда об этом знать…
- Сейчас посмотрим, - говорил ей парень, и они прошли мимо, мельком глянув на девочку и ее спутницу. Сестра Анна нагнулась к Танюше.
- Мне нужно от тебя кое-что узнать, раз ты здесь. Скажешь?
- Угу, - пробормотала девочка.
- Пойдем, тут рядышком…
       Они отошли шагов на пятнадцать в сторону, и зашли в боковой коридор. Остановились у окна, монашка что-то показала девочке на окне, и девочка что-то ответила. Затем обе отправились назад, и вскоре встретили Танюшину мать. Та уже открыла рот…
- А-а, вы уже здесь, Инна Сергеевна, - обратился к ней подошедший парень с плеером, по-прежнему держа за руку свою подругу, - а меня вот холодный пот пробирает, когда о вашем зачете думаю.
- Да что вы, Коля, - смутилась женщина, - не сгущайте…
       Парень все еще улыбался, но как-то неестественно, и пристально вглядывался в сестру Анну. Наконец все-таки решился, подошел и заглянул в глаза.
- Я… извините… вы…
       Она спокойно смотрела на него.
- Вы мне… одну мою знакомую очень напоминаете… - растерянно сказал он, - но ведь этого не может быть, так?..
       Сестра Анна улыбнулась, извинилась и ушла вглубь храма, махнув на прощание Танюше. Парень все еще стоял, глубоко задумавшись.
- А куда она тебя водила, что показывала? – спросила мама Танюшу. Та повела плечами, не желая говорить, - нет уж, скажи!
- Она спрашивала меня об одной девочке, - тихонько ответила Танюша, и сунула палец в рот.
- И что ты ей ответила?
- Что-что… сказала, что с ней все хорошо.
- А что за девочка?
- Ну там… - она неопределенно махнула свободным кулачком в сторону коридора. Женщина поймала его в свою ладонь, и зашла вместе с дочкой в коридор. На окне стояли свежие цветы в вазе, и лежала дощечка с надписью, сделанной чернилами от руки.

В память об Анне Звягинцевой,
погибшей при выполнении скоростного спуска
21 января 2006 г.
Санкт-Мориц, Швейцария.





КОНЕЦ.

Март 2005 – Сентябрь 2006