Безветрие

       Закат наполнил город, и тот захлебнулся в огненной лаве солнечных лучей. Утонув, город застыл, замер, словно оказавшись вне времени и пространства навеки заключённым в душный жаркий вечер, напоминая собой древнее насекомое в куске прозрачного янтаря. Раскалённый воздух подёрнулся рябью испарений, и ни малейшего дуновения ветра не ощущалось в складках каменной кожи города. Пустынные улицы заполнял только оранжево-золотой свет заходящего солнца. Мертвую тишину застывшей реки времени и неподвижного безмолвия пространства нарушал один единственный оглушительный звук: вжжик-юууп, вжжик-юууп.
       Этот звук и движение маленького красного диска вверх-вниз по тонкой натянутой леске среди застывшей реки времени и неподвижного безмолвия пространства создавали стойкое ощущение сюрреализма окружающего мира. Об этом Голос и сообщил ему. Он усмехнулся и тихо произнес, в точности копируя интонацию Голоса:
       - А кто тебе сказал, что это не так? Никто не доказал, что этот мир реален. Вполне возможно, что все вокруг – плод чьей-то воспаленной фантазии, горячечного бреда или кошмарного сновидения.
       Голос промолчал, но воздух вдруг ощутимо завибрировал – Голос задумался. Потом решительно произнес:
       - Нет, город – реален.
       Он пожал плечами, впервые потревожив складки туники, застывшей, словно одеяние каменной статуи, и равнодушно спросил:
       - А чем ты это докажешь?
       Голос сказал:
       - Это – аксиома. Она не требует доказательств.
       И исчез. Безмолвную неподвижность пространства и застывшее течение времени вновь нарушало только движение игрушки йо-йо и звук: вжжик-юууп, вжжик-юууп.

       На Северной башне обвисло знамя. Словно лишенное силы безвольное существо, оно прижалось к шпилю башни, облепив его в нежном порыве затухающей жизни. Старожилы мгновенно насторожились. Они знали, что это означает, потому что все они (а их во всем огромном городе было около трех десятков) хорошо помнили день, когда на Северной башне обвисло знамя, и каждый вечер молились всем богам об избавлении от этих воспоминаний, хотя в тот давний день каждый из них был уже достаточно стар для спасительного слабоумия. Тогда город тоже замер, выше крыш залитый жидким золотом заката, и стоячий влажный воздух, до того горячий и плотный, что напоминал патоку, так же тонко вибрировал в лучах красного солнца.
       Мальчишки-шептуны, совершенно обнаженные, если не считать крохотной набедренной повязки, и босые, сновали от дома одного старожила к дому другого, стучались в двери, входили в комнаты и шептали на ухо старикам слова, смысла которых совершенно не понимали, а потом снова убегали. И старики, вполне еще годные на то, чтоб унести свои кости, аккуратно закрывали большие старые книги, в которых что-то писали, вставали, выходили на улицу, смотрели на Северную башню и начинали собирать вещи. А мальчишки бежали дальше, быстро и бесшумно, словно собственные тени, рассекая острой худой грудью с торчащими ребрами застывший неподвижно воздух, который смыкался за их спиной прежней незыблемой толщей. Мальчишки, сами того не зная, были вторыми нарушителями замершей реки времени и недвижимой безмолвности пространства, и, словно понимая это, безотчетно, каким-то атрофированным органом в глубине подсознания, они стремились бежать все быстрей, торопясь закончить поручение и вернуться к вечерней закатной сиесте, укутавшей город незримой пелериной. Мальчишки бежали, и воздух смыкался у них за спиной: вжжик-юууп, вжжик-юууп.

       Старики собрались на площадке перед Северной башней и смотрели на обвисшее в лишенном ветра воздухе знамя, кто строго и грозно, кто с тоской, кто с благоговением, и все – со страхом, животным, примитивным страхом перед ощущаемой лишь древними дикими инстинктами грядущей опасностью, заставившей их покинуть теплые уютные берлоги, где они так мечтали встретить смерть лицом к лицу. Знамя висело на высоком, иглой вонзающемся в небо шпиле Северной башни, жалкое, словно забытая нерадивой хозяйкой тряпка, облепив кончик шпиля, и не трепетало ни единой клеткой своего мертвого естества. Эта картина на фоне неба, расцвеченного всеми оттенками оранжевого, алого и золотого, темное мертвое знамя на темном четко вычерченном шпиле, тоже вызвала у стариков мысли о нереальности происходящего и мистической зыбкости бытия. И только беспокойно ворочающийся в самом темном углу старческих душ первобытный звериный инстинкт нашептывал им, что стоит убраться подальше от города и уже в ином измерении неподвижного безмолвия пространства и застывшего течения времени, вдали от вечного заката и умершего без живительного ветра знамени, они смогут спокойно размышлять над этим вопросом.
       Голос сообщил:
       - Пора.
       Старики лишь усилием воли отвели глаза от мертвого знамени и вонзающегося в тяжелое золотое небо острого шпиля, и сбились в стаю. Старые седые волки, не однажды в своей долгой жизни уже пережившие Безветрие, покинули город через Северные ворота, и Голос задумчиво повторил им вслед:
       - Пора.
       А правая створка ворот, напоминавшая ажурное кружево, кованное из тончайшего серебра, прощалась с ними, раскачиваясь на ржавых петлях: вжжик-юууп, вжжик-юууп.

       Большая темная птица дремала на перилах моста, перекинутого через реку, которая высохла вечность назад. На фоне пламенеющего неба большая темная птица напоминала языческого идола, мертвого, как и весь город, попавший в западню удушающего заката. Но птица была живой – вздымалась её широкая грудь, где билось живое сердце, упрятанное от неподвижной безмолвности пространства и замершего течения времени за толстой броней крепких костей, мускулистой плоти и жестких, словно панцирь, бурых перьев. Сердце птицы неутомимо и ровно отстукивало последние минуты в жизни города.
       Голос сообщил:
       - Старики ушли.
       Он спрятал в складках туники игрушку йо-йо, вновь потревожив каменную неподвижность ткани, и посмотрел на город, прикрыв глаза. Голос почтительно молчал, пока Он скользил взглядом по телу города, ощупывая каждый камень, оглаживая каждую щель, перебирая в памяти, словно драгоценные камни, ясные и четкие воспоминания о каждой секунде существования города, вплоть до того момента, когда город, как огромная великолепная бабочка, запутался в паутине заката и сдался на милость захватчика. Он мысленно попрощался с городом и громко сказал Голосу:
       - Ты все еще считаешь, что этот мир реален?
       Голос ответил сразу с нотой дерзкой почтительности и почтительной дерзости:
       - Реален, как и ты.
       Он запрокинул голову и от души расхохотался, но ни один звук не нарушил мертвый сон города. Голос произнес:
       - Пора.
       Он кивнул, и большая темная птица открыла глаза, желтые, как полная луна, висящая над самым горизонтом. Она обвела глазами совершенно пустой город, взглянула туда, где долю мгновения до сейчас стоял Он и находился Голос, и развернула крылья. Её тень разрасталась, накрывая город вечной ночью, принося избавление от безжалостной власти заката, суля вечный покой и блаженство. И последний раз в этой беспросветной вечности то, что было воздухом в том, что было городом, свистело в перьях на крыльях большой темной птицы: вжжик-юууп, вжжик-юууп.

       Старики остановились там, где первый из них увидел точку света не толще острия иглы в темноте вокруг них, скрывшей все вокруг после захода солнца Безветрия. Старики, сбившись в тесную дрожащую стаю, смотрели, как свет пробивается сквозь тьму, расширяется и растет. Наконец, светлая точка стала настолько видимой, что старики разглядели большую светлую птицу с глазами, горящими как рассветное солнце, поднимающееся над землей в утреннем небе. И когда большая светлая птица пролетела над ними, старики увидели Город с гордо реющим на остром шпиле Северной башни знаменем, трепещущим на легком утреннем ветре.
       На площадке перед башней старики расправили плечи, с облегчением вздохнули, наполняя грудь свежим воздухом, стряхнули с одежд дорожную пыль и отправились по домам. Мальчишки-шептуны, одетые в легкие короткие туники и сандалии, преданно смотрели им глаза, надеясь получить поручение и мелкую серебряную монетку. Но старики проходили мимо, и лишь иногда кто-то из них оборачивался, чтоб взглянуть на развевающееся знамя. Большая светлая птица, нарисованная на нем, казалось, летела, двигая крыльями в такт порывам ветра. Потом старики возвращались в свои одинокие дома, вытаскивали из заплечных мешков толстые древние книги с пожелтевшими и истончившимися страницами, исписанными мелким четким старческим почерком, и все до одного записывали одни и те же слова: «Безветрие кончилось. Тьма поглотила старый город. Свет возродил новый Город. Он снова пришел сюда, хранить нас всех», как они делали это бесчисленное количество раз.
       В бурном потоке спешащего времени и гудящем на разные голоса движении пространства никто не замечал маленького красного диска, снующего вверх-вниз и едва слышного звука: вжжик-юууп, вжжик-юууп.