Ребенок

Июльское воскресенье. Вечер. На улице было еще светло, ведь совсем недавно пролетела самая короткая ночь в году. На дороге стояли проститутки. Должно быть, утомительно находиться на обочине весь солнечный день, но удивительно: они не казались уставшими. Их было трое, и они оживленно болтали, убивая сигарету за сигаретой. Одеты они были, как можно предположить, в дешевые, но блестящие вещи: разноцветные топики, мини-юбки и босоножки, у каждой непременно сумочка под локтем, а волосы их были распущены. Двое из них сидели, опершись на капот машины, припаркованной на обочине, а другая стояла лицом к проезжающим машинам. Такие улыбающиеся и молодые, они ни сколько не нервничали, их верно не заботило, какой клиент попадется этим вечером. Но за этими улыбками скрывались все тяготы и порой мучения их нелегкого образа жизни. Время от времени останавливались машины, одна из проституток подходила, вела непродолжительную беседу с сидевшими мужчинами, потом машина уезжала, а девушки то покачивали, то кивали головами друг другу. Затем они менялись: девушка, стоявшая на дороге, опиралась на капот, а ее место занимала сидевшая. Водитель этой машины ни коим образом не обращал на них внимания. Он склонился над книгой и тоже время от времени курил.
На длинном бордюре сидели двое мужчин: оба приторно загорелые в клетчатых рубашках с короткими рукавами и в темных брюках. Они сидели полусогнувшись, опершись скрещенными руками на скрещенные ноги, и неспешно болтали о чем-то. Рядом стояла коричневая двух-с половиной литровая бутылка низкосортного пива, из которой они наливали этот полувыдохшийся напиток в белые пластиковые стаканчики. Определенно, забот у них было меньше, чем у проституток: они просто отдыхали, по-своему, после трудовой недели, и изредка улыбка одного из мужчин обнажала несколько его светло-зеленых зубов, в тон непричесанным волосам. Все так же проходили мимо люди, все так же проезжали машины. Несмотря на наступавшую ночную прохладу, было еще по-дневному душно. А, несмотря на шум, вся окружающая жизнь изливалась своей упорядоченностью.
Внезапно на улице послышался плач. Он исходил от пухленького создания лет четырех, которое ревело навзрыд, неуклюже передвигаясь маленькими торопливыми шажками. Пол этого существа был неопределяем: он был с ног до головы одет в сине-желтую одежду. Он пронзительно кричал, долго и напористо, должно быть, потерял маму. Проститутки, двое мужчин и прохожие, конечно, обратили на него внимание, но уже спустя минуту они вернулись к своим нехитрым занятиям. Как могло это очаровательное существо не притянуть людей к себе? Разве важнее заработать себе в постели на жизнь, важнее допить пиво, важнее неспешно прогуляться?
Но ребенок перестал плакать, остановился и опустил ручки. Его большие карие глаза жадно метались. Он с изумлением глазел на людей, на каждом останавливая взгляд. Но вскоре закричал и побежал дальше.
Вдруг около ребенка появился мальчик-подросток и с разбега ударил его ногой по спине. Его вытянутое бешеное лицо было ужасно искривлено, его ноздри составляли две большие дыры. Ребенок упал, отлетев на некоторое расстояние. Парень продолжал его пинать, с гримасой на лице, также безудержно и неистово. Его остановил высокий мужчина, скрутив и уложив на асфальт. Проезжавшая радом милиция разобралась в ситуации, и подростка в наручниках отвезли в отделение.
Никто не мог поверить своим глазам: проститутки уже не обращали внимание на дорожных клиентов, двое мужчин, кажется, протрезвели от увиденного, а случайные прохожие впали в оцепенение. За одну роковую минуту все переменилось. Маленькое создание бездыханно лежало на теплом асфальте, а вытекавшая изо рта кровь смешивалась с пылью и валявшимися окурками. Его светлые волосы уже покоричневели от засохшей крови. Неподалеку валялся ботиночек.
Минута. Граница между спокойствием и шоком, жизнью и смертью. Внезапная трагичность, мгновенная утрата. Видела ли это мать? Неизвестно.
Скрученного подростка швырнули в изолятор. Это было продолговатое помещение без скамеек с высоким потолком и ярким желтым освещением. На стертом линолеуме местами багровела засохшая кровь. На бледных стенах следы грязи. Воняло падалью. Слева от подростка в самом конце помещения на полу спал бомж. Справа от него стояла парочка: мужчина и женщина были явно нетрезвые. Женщина с настоятельностью стучала в закрытую снаружи прозрачную дверь, выкрикивая милиционерам доказательства своей невиновности. Мужчина же был спокоен и настоятельно просил свою спутницу утихомириться. Та не замолкала. Наконец, ее силой запихнули в отдельную камеру, в которой виднелись лишь две стальные скамьи и бетонный пол. Мужчина закрыл усталое небритое лицо обеими руками и что-то бормотал. Через прозрачную дверь было видно милиционеров. Они важно расхаживали с кипами потрепанных папок и пересмеивались между собой, кося глазами в сторону обезьянника. Дежурный с деловым видом принимал телефонные звонки. Этих людей было плохо слышно, оставалось лишь догадываться, что именно скрывается за их невнятным бурканьем.
Наконец, установилась тишина. Подросток сел на корточки, устало прислонившись к стене. Мужчина с ним не разговаривал; казалось, у него и так полно проблем. Сначала мальчуган ничего не понимал: после совершенного он находился в полубреду, тело только слушалось милиционеров, сознание было отключено, работали только органы чувств. Он все видел, слышал и чувствовал, но слабо это осознавал.
Вдруг два милиционера зашли в коридор, ведя мужчину с заломленными назад руками. Мужчина был в потрепанной одежде, штанина порвана, а на футболке выступали пятна крови. Левый глаз его был перевязан толстым слоем бинта. Юноша испугался. Милиционеры открыли длинным ключом другую камеру и завели перевязанного, после чего закрыли дверь и спокойно ушли. Лицо мужчины справа изменилось: глаза его округлились, а рот принял удивленное выражение. «Мать моя…» - размеренно в полголоса сказал он, опустив руки. Подросток испуганно взглянул на него. Он гадал, что произошло: почему одному перевязали глаз, а другой так вопрошающе смотрел. Но у него не хватало воображения. Он погрузился в себя и пытался предположить что-либо.
«Джин!» - протяжным полуэхом раздалось в камере. «Джин, это ты?»
Мужчина оживился. Он хотел было броситься к толстой двери камеры, но остановил себя, подумав, что милиционеры могут заподозрить неладное. Его глаза снова округлились.
«Да» - полушепотом ответил он. «Ты как так?»
«Я в троллейбус врезался» - тут же раздался ответ. «Ты скажи, скажи, как мы договаривались!» - хриплым голосом донеслось из камеры. «Мне в больнице достали из глаза четыре стекла, все нормально, а Белый умотал».
Мужчина погрузился в размышления. Сам по себе немногословный, он замолк на целую вечность. Тем временем, парень тоже начал задумываться. Он воображал различные варианты возможных событий, которые необычайно ярко представали перед ним. Он не думал о себе, ему было безразлично то, что он совершил несколько часов назад, его не волновало, что теперь его свобода ограничена, и совершенно не думал о своем призрачном будущем. Этот человек вне себя был полностью поглощен Джином, его знакомым и их положением. И чем больше он выдумывал про этих людей, тем менее неприятным было для него пребывание в этой вони, на грязном полу. Он дал волю своей фантазии, и она не на шутку ею воспользовалась. За стеклом все так же похаживали милиционеры, деловито и важно, Джин сидел задумчивый, а бомж так же спал.
Была уже глубокая ночь, вот-вот перейдущая в робкое утро; придорожные проститутки давно уже обслужили клиентов, двое мужчин допили пиво и разошлись спать, а детская кровь уже была растоптана прохожими. В эти предрассветные часы многие, конечно, предавались сладкому сну, однако в клубах вяло продолжались дискотеки, дворник на центральной улице города мел асфальт, на вокзале одухотворенные люди ждали своего поезда. Жизнь не стояла на месте. Она, собственно, всегда движется. Только один парень замер. И только сейчас ему представился весь ужас своих нелепых действий. Он вдруг осознал причину произошедшего: в тот момент пронзительный крик ребенка словно врезался в голову; он начал метаться. Он жутко ненавидел маленьких детей, хотя сам был еще ребенок. Вся кровь его мигом вскипела, спокойно стоявший, он охватился агонией, и будто по команде, в соответствии с тайным условным знаком, начал запинывать. Неконтролируемая ярость стремительно порождалась, и рассудок был не в силах ничего сделать. И только теперь он наконец все понял. Да, он считал себя неправым, но что уже изменить? И сейчас, сидя в грязи и вдыхая тухлый воздух, он осознал всю ценность свободной жизни. Ведь можно было гулять, общаться с приятелями, купаться в прохладной реке, пить сладкую газировку и созерцать девственно голубое небо – всем этим он обладал, и теперь лишился. В свои тринадцать лет он стал несвободен. Здесь ему не дадут нюхать клей и лазить по стройкам, воровать пирожки и пить пиво – он это тоже любил. Теперь все будет по-другому. Он чувствовал себя уже взрослым. Беззаботность кончилась. И это лишь из-за одного порыва безумия.
Он сам ребенок. Он жил безотчетно, и ему это нравилось. Он привык всецело отдаваться жизни и упиваться ею. Свободная птица в небе соблазнов и наслаждений. Он уже попробовал многое, но предстояло ему узнать не меньше. Он старался не думать об этом, но в голову лезло «ребенок убил ребенка». От этой тяжелой фразы его голова склонилась на оплеванный пол, и, решив передохнуть от первых в его жизни мыслей, он предался долгожданному сну.

2008