Две жизни. глава 7

Глава 7. Перемирие


Эдик пришел с новенькой удочкой – дед смастерил. А крючок, настоящий, с блесной, из магазина, подарен был новым Эвкиным ухажером-велосипедистом. Эва, по совету матери, не знавшей, куда деваться от дочерних слез, записалась в спортивный клуб – выбрать себе занятие по душе и отвлечься от горестных воспоминаний. Эва, дочь послушная, отправилась в баскетбольную секцию, но оказалось, что, несмотря на свой рост, броском не владеет. Её взяли в команду велосипедисток. Оседлав велосипед, Эва и впрямь почувствовала себя намного лучше и уверенней. А когда Владэк начал помогать ей правильно овладевать мастерством, то навовсе забыла, как сидела на заднем сиденье мотоцикла, как ездила, обнимая за плечи своего могущественного жениха. Жениха, оказавшегося простым эгоистом и обманщиком. Теперь она сама себе была хозяйка и ехала, куда сама выбирала. «Ой, как хорошо все мама говорит! Ничего, что иногда ругает, зато и знает лучше всех, что к чему! И про Аркадэка, если честно, она тоже давно намекала…»
       Эдик не слишком доверял новому кавалеру сестры. Но перед подарком не устоял – от матери такого не дождешься. «Сделай сам. Вон Дед поможет», - это ее неизменный ответ на любую его просьбу. Он уже и просить давно перестал.
А удочку они с дедом сделали ладную. Теперь надо было проверить в деле. Алик достал из сарая свою, купленную матерью в универмаге, и должен был признать, что удочка Эдика ни в чем не уступает его собственной.
Договорились на завтрашнее утро. Сегодня надо только червей накопать, да и спать лечь пораньше, чтоб завтра рано встать.
- Девчонок берем? – Алик спросил так, на всякий случай, зная, что Эдик Ляльку брать не захочет, так как та по-прежнему играла с Баськой. И хотя Бася не могла отвечать за отношения ее старшей сестры с какими бы то ни было кавалерами, Эдик и саму Басю и все, что могло с ней связывать, из своей жизни вычеркнул. А коль скоро Лялька не отказалась от встреч с Басей, то и она переходила в категорию «чужих». А Лялька с Басей играла! И не где-нибудь, а за домом, в саду, под пышным кустом персидской сирени, где стоял большой бывший обеденный стол, покрытый старой выцветшей клеенкой, на котором под руководством тети Зойки они рисовали, кроили, шили бесконечные наряды для кукол, которых сами и изготавливали. Во двор к Эдику Лялька больше не ходила. «Не больно и надо», - говорил Эдик. Но поступком Ляльки, который считал предательством, он был задет.
Дед ему сказал на это как-то, когда удочку мастерили:
- Не бери ты на себя решение всех мозголомных проблем. Что тебе до Эвкиного жениха было? Что до Эвки? А что до Ляльки? Они вона, живут себе как им надо, и без тебя обходятся. Ты кто? Мировой судья? Ты, мой милый внучек, больше на козла отпущения тянешь! Все грехи людские хочешь сам определить, а виноватых наказать не получается. Одно для тебя страдание получается.
- Никакое не страдание, - вскинулся Эдик. – А виноватый должен понести наказание. Ты сам говорил.
- Ну и дурак, что говорил. Таким, как ты, только что-нибудь скажи… Ведь как ты узнал, кто виноват? Ты все знаешь, что происходит? Ты видишь малую часть событий. Как говорится, не дальше своего носа… А винишь за то, что стало результатом стечения многочастных обстоятельств! Чего говорить… Подрасти немного. Мастерить учись – и мозги на место станут.
На вопрос Алика, брать ли девчонок, Эдик не ответил, он, наверное, не услышал, так как занят был сравнением бамбуковой удочки Алика со своей, из привычного орешника.
Ранним утром, едва солнце поднялось над горизонтом, Эдик уже постучал в окно над постелью Алика. Лялька из своего угла мгновенно подняла голову: кто там и чего хочет? Алик приложил палец к губам, тихонько выбрался из постели, обошел свою раскладушку и, приблизившись к Ляльке, прошептал: «Мы на Неман… Убери потом раскладушку, ладно?»
Лялька согласно закивала. Маша не проснулась. Тетя Зойка перевернулась на другой бок и укрылась с головой под одеяло. Она под утро видела самые интересные сны, и ей совсем ни к чему было отвлекаться на скучную своей повторяемостью обыденность. В снах она пела на сцене Большого театра в Москве, и лучшие баритоны и тенора мира считали за особую честь выступать с ней вместе. Сам Лемешев, целуя ей руку, подносил ей пышные букеты роз. Кому охота просыпаться посреди такого сновидения! Бабушка уже давно встала, чтобы успеть приготовить завтрак для всех домашних, включая и прыткую кошку, успевшую, наверно, мышкой где-то закусить (иначе бы не жмурилась умильно), и дворового терпеливого пса.
Никто, кроме Ляльки, не заметил, как Алик выбрался через окно к приятелю. Для перекуса у них еще вчера был заготовлен хлеб и парочка ломтиков сала, оставшегося от ужина – так что рыбалка зависела теперь только от погоды. А погода выдалась исключительная! Небо - прозрачное, солнце - спокойное, воздух чистый – словом, все как в доме, прибранном специально к Пасхе или к Первомаю. И даже пахло какой-то особенной чистотой, как будто только что снятым с веревок, высушенным на дворе бельем. В зелени сирени озабоченно пересвистывались знакомые пеночки. Лялька с сожалением прикрыла окно за старшим братом.
       По выходным обычно все собирались к столу вместе. Но иногда, если дети спали дольше, их не беспокоили. Взрослые завтракали, потом занимались своими делами до времени обеда. Дети забегали к бабушке на кухню перехватить чего-нибудь в порядке хаотическом: кто когда проснется. По выходным это не считалось чрезвычайным явлением – в духовке дышала теплом какая-нибудь гречневая или ячневая, или любимая Лялькина овсяная каша в ожидании очередного потребителя.
К обеду собирались уже по бабушкиному зову, приблизительно в одно и то же время – время обеденного перерыва в середине дня, так установлено было с того момента, как тетя Валя сдала экзамен по личной гигиене и твердо уверовала сама и убедила всех в доме, что устойчивый ритм жизни – главное условие здоровья.
В это утро вышло так, что и взрослые к утреннему столу не вышли вместе: Валентина была на ночном дежурстве и вернулась так поздно, что это можно было назвать рано – она только что легла отдохнуть. Остальные без тети Вали, как уже давно заметила Лялька, не слишком придерживались регламента. Так что, когда Лялька улизнула из дому, никто и не заметил. Она бросилась вслед мальчикам, которые забыли ее предупредить заранее, как это бывало прежде, и теперь, из-за своей вечной спешки, не стали ее ждать. Как будто в Немане рыбы не хватит, если они придут на полчаса позже! В конце концов, это же не за сахаром в очереди стоять! Ну да ладно, она отлично помнит все их любимые места рыбалки.
Лялька шла по знакомому маршруту и, глядя в небо, мечтала ни о чем. Это было ее любимое занятие – мечтать ни о чем. Это редко удавалось довести до конца, потому что в самые тихие минуты, когда вот-вот должно было в мечтах появиться нечто, все обычно спрашивали: «О чем ты размечталась?» Тут все и заканчивалось. И Лялька честно отвечала: «Ни о чем». На этот раз никого не было рядом, кто бы мог вмешаться в ее мечты – и она представила очень ясно, что вот она уже не идет, а парит над землей, что ей совсем не составляет труда подниматься на холм, потому что она над ним взлетает… И тут она почувствовала, что она не представляет это себе, а что так оно и есть на самом деле.
Какой-то мальчишка, поднимавшийся от реки по крутому склону, остановился, разинув рот, при виде этой малявки, шагнувшей прямо с обрыва вниз, в стороне от тропы. У него перехватило дыхание и только поэтому сразу он не смог издать ни звука: девчонка, как на парашютике, плавно спускалась, распустив свою широкую юбочку и расставив руки. Он заорал только тогда, когда она коснулась ногами поверхности воды – там где-то в этом месте, по словам местных обитателей, находился водоворот! Туда никому не разрешали заходить в воду!
Девчонка вздрогнула и замахала ручонками – и ушла под воду с головой.
Парнишка завопил еще истошнее и кинулся назад к реке. Страха перед запретом взрослых – совать свой нос в чужой вопрос – он не испытывал. Эта чудная девчушка, как магнитом, притягивала его к себе. Её надо было вытаскивать во что бы то ни стало. Не теряя времени, он бросил свои снасти вместе с уловом где-то по пути, а сам нырнул чуть ниже по реке. Водоворота не было, было сильное, быстрое течение Немана. Где эта ненормальная? Он вынырнул, набрал воздуха и собрался было погрузиться опять, как ближе к берегу поднялись брызги и мелькнула над водой бьющая по воде ладошка, потом вторая, потом возникло и мокрое лицо с глазами, выражающими изумление:
- Ты кто? – спросила девчонка. – А где мы? – продолжала она, не дождавшись ответа. – А-а! – догадалась она, - ты здесь на рыбалке? А где Алик? А-а-ли-и-ик! – позвала она, поворачиваясь по сторонам.
Из-за огромного валуна возникло недовольное лицо Алика. Брат собрался отругать Ляльку за то, что криком рыб отпугивает, как будто первый раз на реку пришла. Но когда он увидел, что с его сестры струями стекает вода, а рядом с ней стоит какой-то чужой мальчишка, недовольство сменилось озабоченностью, а затем гневом. Он подскочил к чужаку и одним ударом отбросил его снова в воду:
- Посмеешь еще раз к ней подойти, хорошо получишь! – он показал незнакомому мальчишке кулак, взял Ляльку за руку и повел ее в их с Эдиком тайное местечко: в пещере над рекой, вырытой, по поверью, еще «за польским часом», они с Эдиком устроили укрытие, где и от дождя прятались в случае необходимости, и уху варили над костром, который тут можно было разжигать без опасений, что кто-то заметит.
Лялька оглянулась: мальчишка выкручивал рубаху. Его спина, как, впрочем, и лицо, и руки, - все было, как грязью, обрызгано родинками. Так у некоторых людей разбросанными бывают по всему телу веснушки. Вот как у Эдика, например. Но чтобы столько родинок! Нет, Лялька такого не встречала. И потом – глаза. Таких черных глаз не было даже у мамы. И потом – он не говорил ни слова. Он что? Немой?
- И о чем ты опять размечталась? – спрашивал Алик, набросив ветровку на голое тело, и вытирая её волосы своей сухой майкой.
- Ни о чем, - как всегда ответила Лялька. Эдик, отвернувшись, помешивал в котелке уху.
- Раздевайся, надо твое платье над костром высушить. А ты иди вон там, в сторонке посиди, там ветра нет, - брат набросил ей на плечи курточку Эдика, и указал в глубь пещеры.
Ляльке стало не по себе. Она не любила такой непроницаемой темноты, которая глядела на неё из пасти земли. Даже в воде, когда она неожиданно замкнулась над головой, не было так темно и неприютно. Даже на кладбище, куда «на спор» она одна ходила ночью, она нисколечко не боялась, хотя ей в этом и не поверили. Там, к полному разочарованию Ляльки, не оказалось никаких чертей, на встречу с которыми она надеялась: ведь Эдик уверял, что они там, на кладбище, всегда гуляют по ночам. Лялька прошла тогда все кладбище от начала до конца и никакого даже простенького привидения не встретила, хотя ей очень было интересно посмотреть на него сблизи, потому что Эдик показывал издалека пальцем: «Вон-вон, посмотри повнимательнее! Ну, чего там?» Там светила луна, и на кладбище было пустынно и тихо, и от некоторых могилок доносился запах посаженных чьими-то заботливыми руками ночных фиалок, так сильно фиалками пахло у их овчарки Дуная исключительно возле его вместительной будки: бабушка не выносила «запаха псины». (Лялька хорошо помнила запах фиалок, перемогавший все другие запахи: в той будке, окруженной фиалками, сама помещалась, прячась от ворчания взрослых. Ведь взрослым людям присуще их постоянное недовольство: недовольство и узким пространством бытия, и детьми, переполняющими жизненное пространство своими бесконечными проблемами. В будке же хватало места и для Ляльки и для огромной собаки – но Дунай со смущенной физиономией пристраивался у самого выхода, чтобы не помешать своей маленькой хозяйке. Тут, в собачьем теремке, Ляльке можно было и самой прилечь, тем более что бабушка, все примечавшая, стала в будке Дуная мыть полы так же регулярно, как в доме, и постелила старую самотканую дорожку, наказавши Дунаю на дорожку не ступать! Бабушка, конечно же, не поддерживала того, что внучка частенько хоронится в собачьем тереме – дедушка построил по образцу сказочного теремочка, – но пока что не нашла для внучки замены теремку как спасительному укрытию. И временно примирилась с таким способом бегства Лялечки от психических перегрузок (от материной скорой на расправу руки). В конце концов, это только нервы не восстанавливаются, а собачьи болезни к девочке не пристанут. Да и не болеет их Дунай ничем. С чего бы ему болеть, когда его любят и о нем заботятся!)
А вот из пещеры несло человеческим духом. Видимо, не только Эдик с Аликом знали об этой пещере. А использовали, как обычно люди используют любое укромное местечко… Что тут объяснять!
Прямо скажем, ей и раньше было жутко лазить по неманским берегам в подземные ходы, вырытые глубоко в темноту, которая смыкалась за спиной и преграждала путь вперед! Хотя и смеялся над ней Эдик, она не преодолела своей неприязни к подземелью. Однажды Алик, обычно сдержанный в отношениях с приятелем, подрался с ним не на шутку и потом сказал, усевшись сверху на поверженного друга: «Если будешь подначивать, добавлю!». Эдик тогда вывернулся и, сердитый, ушел, не попрощавшись. И несколько дней они не смотрели в сторону дворов друг друга.
Ляльке очень не хотелось становиться причиной новых раздоров. Она сделала шаг вглубь, еще два шага… Из-под ее ноги выскользнуло нечто стремительное, коснулось ее щиколотки – и Лялька почувствовала укол. Она бросилась назад, тихонько ойкнув. Алик как раз приладил на длинном шесте ее платьице для просушки и собрался было уже попробовать ушицы. От котелка разносился запах на всю округу, особенно после того, как Эдик из своих бездонных карманов, полных запасов на все случаи жизни, извлек лаврушку и перец-горошек. Такая уха не часто получается. Благоухание еды наполнило мирозданье ощущением близости совершенства. А как же: немалый труд (конструирование удочки, подготовка деталей самого процесса рыбалки и, наконец, - её результат) вознагражден! Вон даже две незнакомые дворняги присели в ожидании, склонив симметрично головы набок. А тут опять эта Лялька!
- Что там? – коротко спросил Алик. Эдик тоже на этот раз вопросительно смотрел в ее сторону. Вокруг Лялькиной ноги обвивалась маленькая медная змейка. Оказавшись на свету, она мгновенно ускользнула.
- Медянка, - сплюнул Эдик вслед убежавшей змейке.
- Тьфу ты, напасть, - Алик усадил Ляльку на солнце, наклонился и несколько раз, сплевывая, высасывал так, как он знал из книжек, надо удалять возможный яд после укуса змеи.
Пир на берегу Немана отменялся. Эдик накрыл недоваренную уху кое-как прилаженным для этих целей обломком коры старой березы, которую перед этим мальчики использовали для разведения огня. Котелок, по общему решению, он нес домой. Если даже мать с Эвкой откажутся, так дед с удовольствием составит внуку компанию – это как пить дать. Алик сосредоточенно молчал, решая, как объяснить дома все, что уже не удастся сохранить в тайне. (Эдик, как всегда, был прав: если хочешь сделать что-то без огласки, то не впутывай в дело девчонок – с ними тайны становятся явью намного прежде допускаемого предела).
Солнце искрило в Немане. Сейчас бы искупаться! Вода, однако, не была такой же горячей для ног, как для глаз. Уходили без выраженного сожаления. И потом, впереди почти целое лето!
Но все получилось немножко «как всегда». То есть вовсе не по плану. Вопреки ожиданиям. Нет, лето все было впереди! Кто же против природы? Только неманские удовольствия разрешались отныне в присутствии кого-либо из доверенных лиц. С этим до возвращения дедушки из санатория надо было подождать – все, конечно же, страшно заняты. Ну, а коль дети (читай: Лялька) тайны относительно своего экстремального отдыха не сохранили – взрослые наложили вето на самодеятельные показательные выступления детей вне дома и улицы. Даже ловля раков на ужин, в чем большой мастерицей была Маша, и та была запрещена.
       Эдик сплюнул сквозь зубы и промолчал. Алик задумался, как бы научить Ляльку делать различие между правдивостью и доносительством.
Сама Лялька, выдрессированная на безоговорочное послушание, в толк не могла взять, как это можно что-либо скрывать от интересующихся. Много-много позже в ее сознание внедрилось понимание того, что тайну можно сделать из всего.
       Можно засекретить, например, надевание галош. А вот на какую ногу сначала надевать галошу, на правую или на левую?
       Вообще, секретить, секретить и секретить – наше конституционное право.
Таким образом мы сможем достичь тех, на первый и неопытный взгляд, недосягаемых высот в окружающем нас обществе, которое на истинные тайны не посягает, оставляя их на расправу людям с учеными званиями. Те тоже секретят. На своем уровне. Заведомо недоступном для масс. Уровень засекреченности по престижности для некоторых современных обществ заменяет собой уровень общедоступной образованности или даже уровень культуры. Можешь не обладать никакой культурой, но засекреченным быть обязан, если хочешь занимать положение высокое.
А предприниматели - рассекречивают. На уровне «банальной эрудиции» - ОБА –НА! Эрудиции. И делают на этом хорошие деньги. Как все нынешние шаманы и экстраэнергетики.
Да здравствуют наивные потребители! А те, что не признают рассекречивания ходячих истин, обречены класть здоровье, а иногда и всю жизнь на поиск решений. Нет, Ляльке все же следовало серьезнее вчитываться в учение буддистов. Не терзалась бы, может, над своими женскими секретами. Однако же, у неё «все не впрок…»