Мина

Нашли мы как-то раз мину. Мина была старая, вся какая-то помятая, ржавая, и настолько в землю вросла, что мы ее оттуда еле выковыряли. Да это ладно; удивительно, что мы ее вообще в траве разглядели. Но, как бы там ни было, а нашли. Обчистили кое-как от земли, сунули в рюкзак и понесли домой в деревню. Вернее, в деревню-то да, но понести мы ее почему-то решили к деду. Мне, кстати, эта идея сразу не понравилась, но Михей убедил. У деда, говорит, хата здоровая, живет он один. Не может быть, чтоб для мины места в ней не нашлось. Мне возразить было нечего, и пошли мы к деду. Пришли. Заходим в хату, дед дома, в кухне что-то там ковыряется. Мы сразу мину из рюкзака на пол вытащили, я и говорю:
- Смотри, дед, какую мы штуку откопали. Куда у тебя ее пока положить можно?
Дед на мину даже не взглянул толком. Мимо прошел, к столу сел и начал:
- Да уж. Нашли, что притащить. Ее-то мне тут и не хватало.
В общем, всё как я и думал. Нет чтобы находке порадоваться, расспросить, как дело было – сразу заныл. Михей тоже неладное почуял, а домой на тот край – лениво, видать, идти. Стал оправдываться.
- Это ж мина, дед. Нам сейчас заниматься с нею некогда, пусть она пока тут полежит, а мы после зайдем, может, даже вечером сегодня, да и расколупаем ее.
- Расколупаете. Ага. А можно узнать, на кой чорт она вам сдалась, чтобы ее расколупывать?
- Да мало ли… Она на много полезных вещей годна. Хочешь, можно рыбу глушить. Пни корчевать можно. А можно за скотным, где жижесборники, закопать, да целиком ахнуть. Прикинь, какой будет фонтан говна!
Это он зря сказал. Мне-то последняя идея больше всего понравилась, но не деду. Тот аж взвился :
- Я вам покажу фонтан! Руки б вам пообрывать, дизайнерам. А ежли б вы ее уронили, пока несли?!
Тут уж я вступился, а то что Михей один отдувается:
- Так не уронили же. Да и с чего бы мы ее стали ронять, дураки что ли?
- А то умные. Уронить-то ум ли нужен? Споткнулся – и всё.
- Кто ж, когда мину несет, спотыкаться будет? Под ноги-то смотрели, наверное. Конечно, если как Отселенец пить – тогда смотри, не смотри…. Он и без всяких мин через шаг спотыкается.
- Ты на Отселенца не кивай. Он, слава богу, мин никаких не носит.
- Правильно, - говорю, - потому что где бы ему их взять, если он дальше Хохла не ходит. А какие были, давно уж все к нему перетаскал.
- Перетаскал, как же! Мне вот их десяток неси – думаешь, я за них хоть стакан налью?
- Ты ж не Хохол. Откуда у тебя стакан-то?
- А думаешь, Хохлу его мины сто лет нужны?

И пошло, и поехало. И неизвестно, где бы остановилось, да зашел, на наше счастье, к деду в эту минуту Волчок. И тоже не с пустыми руками, а с бомбой, так сказать, замедленного действия. Дед сразу нас с Михеем временно в покое оставил, на кухню шмыгнул, и уже оттуда кричит:
- Полюбуйся пока, какой мне внучки подарочек притащили. Порадовать старика пришли!
Волчок к мине подошел, потыкал ее ногой осторожно и начал как бы вслух размышлять:
- Принесли, значится, порадовать, а он ни в какую. Интересно. А тут у нас что? Ушки какие-то… Ремень что ль продевался? Ага, вот что-то отломано – не вы?
Михей встрепенулся.
- Не, мы как вытащили, так и несли. Землю только отряхнули слегка.
- Ну, может, пока вытаскивали?
- Не, не могли. Она как раз этим вверх торчала. Мы когда дерн содрали, вот этот штырь показался, за него и тащили.
- За штырь-то как раз не надо бы. Я, например, не уверен, что это за штырь. И вообще она у вас какая-то странная. Финская, наверно. Ни разу таких не видал.
Тут дед из кухни все необходимое притащил, и сели мы за стол. Выпили они по первой, крякнули, закусили, Волчок у деда спрашивает:
- Где её нашли-то?
А дед не прожевал еще, на меня кивает и рукой махнул – мол, делайте, чего хотите, меня это не касается. В общем, давно бы так.
- Ты Сорочье поле хорошо представляешь? – начал я.
- Еще бы. Пахал же раньше.
- Вот как перелесок проходишь – и дорога влево пошла. А прямо – опушка. Вот вдоль опушки, пока она заворачивать не начинает. Там как раз уже уклон, к лощине.
- Где старая дорога, что ли?
- Не-ет. Старая дорога во – в лес пошла! А это, - я прочертил ребром ладони дугу на полстола, - там, где опушка заворачивает.
Волчок промолчал и, затруднившись с вопросом, налил по второй.
- Ты на Елизаров хутор по тропке ходил? – спросил я, пока они закусывали. Он кивнул. – Знаешь, как она идет, да? Через дубки, потом к вырубкам…
- Угу.
- Ну а если б ты хотел со старой дороги полем на эту тропу срезать, ты бы где в лес свернул?
- Тут. – Дожевывающий сало Волчок привстал и ткнул пальцем в мою воображаемую дугу.
- Правильно. Там она и лежала, только пораньше чуть.
- А я бы не стал там сворачивать, – заявил заскучавший вне разговора дед.
- Почему это? – удивился Волчок.
- Потому что так только дурак сворачивает, – объяснил дед и, заметив, что его не поняли, добавил.- Старая дорога от лощины вверх поднимается, переходит польцо и начинает влево забирать. Оттуда через посадки до Елизарова хутора – тьфу!
Волчок призадумался, налил и принялся защищаться.
- Ты старую дорогу-то, похоже, со старых времен и помнишь. Она ж вся завалена, да и польцо – одно название. Там уж вон хмызник какой – не найдешь, где и дорога была.
- А и искать не надо. Дорога поперек шла: переходишь польцо – и вот она, а вот посадки. Ты ж не на тракторе своем едешь!
- А если не на тракторе – что ж, по завалам этим должен ноги ломать?
- Будто по тропке твоей не ломать. Уж там, как раз, заросло так заросло.
- Не, там сейчас натоптано.
- Ну, если натоптано, тогда ладно. И кто ж там, интересно мне, натоптал?
- Да много кто! В малину же ходили. Герасёвы ходили, дачники эти… туляки, Лидка ходила с пацанятами. Там на нижних вырубках малинник как раз дорос. Хорошая, говорят, была. Я своей говорил – сходи, а она, мол, чё я туда попрусь, одна… Ходила, вон, за речку, набрала чуть, но там малина разве… Хотя мне варенье это – что есть, что нет, только сахар зря переводится.
Наступила пауза. Они пожевали, а мы с Михеем переглянулись, предвкушая: перескочит дед или не перескочит. Дед не перескочил.
- Заросла, значит, тропинка-то…
Волчок поглядел на деда, я на Михея, а дед, глядя прямо перед собой, продолжил:
- До нижних вырубок, стало быть, она еще есть; там, наверняка, макушечник набросан, придется вниз, к лощине обходить, а обратно – нет, обратно вы ее и не заметите.
- Да нормальная там тропка, - включился Волчок. – Не заросшая почти. За вырубками лес чистый, нечем ей зарастать. Макушки – да, но обошел их – и иди по своей тропке, всё видно. Дальше там, когда олешник начнется, она, может, и теряется, а у вырубок ее всегда найти можно. Разве что не зимой.
- Ха, зимой! Зимой ты и до вырубок не дойдешь, что торили ее по малину, что нет. За дубками сразу и собьешься.
Я не выдержал и попытался вернуть разговор в реальность:
- Мы на хутор не шли, дед. Понимаешь, мы не на хутор шли, а через лес на тропку.
Но мне удалось не сразу. Дед посмотрел на нас с подозрением и выдал:
- Так кой же леший вас туда понес, если тропка от Шавринской дороги начинается? Сразу, как в лес зашел – вот они и дубки. Вот и тропка.
Я потерял терпение.
- Да на кой нам твои дубки?! Мы в лес пошли. За опятами. Хотели от старой дороги лощину пересечь и выйти на тропку. А если б там не было, пошли бы дальше, вышли б на Гребеня. А с Гребеней уже по Шавринской дороге напрямую домой. Понял ли?
Дед переставил с подоконника на стол пустую кофейную банку-пепельницу, закурил и назидательно прокряхтел:
- Да уж, с таким маршрутом я и смотрю, что у вас все лукошки через край. Что-то даже дачника ни одного нету, чтоб за опятами на Гребеня пошел.
Михею смешно, меня зло взяло, но тут на помощь нам, как сумел, поспешил Волчок. Он налил рюмки и, тронув деда за локоть – мол, налито – объяснил:
- Ты что, забыл? Они же мину искать ходили!
Дед оглядел стол, потом нас с Михеем и столь же назидательно подытожил:
- Уж больно кружным путем, – после чего протянул мне ножик. – На-ко, внучок, сбегай зеленушки с огорода нарежь, а то у нас тут всё заканчивается.
- У кого заканчивается, сами пускай и шли бы, - пробурчал я, но из-за стола вылез. – У нас и не начиналось…
- Ишь, не начиналось ему! И не начнется, покуда из коротких штанов не вырастешь. Сергуня, вон, и то уж вовсю по девкам бегает. А наши два оболтуса всё в бирюльки свои играются. Мины носят…
Сказал бы я ему, до чего его Сергуня добегался, да незачем. Так вот доведется с подругой заглянуть, а он начнет: «Сладу нет… Кого ни попадя водишь… Лучше б уж мины ковырял!»
Короче, пошел я на огород. Михей со мной увязался. Огород дедов, кстати, мне всегда нравился. И не сказать, чтоб так уж ухожено, а когда ни приди – всё есть. Вот, казалось бы, сентябрь на дворе, а у него – пожалуйста: укроп – зеленый, редиска – сочная, рядом из земли только-только новая лезет. Огурцов – и то штук пять отыскали. Под пленкой, конечно, но все-таки. У кого их еще в эту пору найдешь? Все уж давно и ботву повыкидывали.
В общем, походили мы с Михеем по огороду, покурили по-быстрому (дед, в принципе, про курево наше знал, и даже не бухтел, справедливо полагая, что это дело родительское, но в своем присутствии – не одобрял), нарвали по пучку чего требовалось и пошли назад. Минут, наверное, десять нас не было, а гостей у деда успело прибавиться.
В проходе, прямо над нашей миной, чуть согнувшись и разведя руки в стороны, стоял Амеля. Руки тоже были не пусты; посиделка грозила затянуться.
- А это ребятишки мои, - продолжал критиканствовать дед, отвечая, видимо, на поставленные Амелей вопросы, - с Гребеней притащили. Она у них там заместо опят на пеньке росла.
- С самих Гребеней?! Ты смотри… И ведь не бросили! – заудивлялся Амеля и, обернувшись к нам, ободряюще продолжил. – Не бросили, а?
Я предпочел не отвечать, сполоснул редиску под рукомойником и принес вместе с Михеевой охапкой на стол.
- Мог бы уж заодно и порезать, - предложил дед.
- Сам возьми, как тебе надо, и порежь. Может, мне еще салату вам накрошить?
- Другой бы и накрошил.
- Вот в другой раз зови Сергуню с его девками и пусть они тебе салаты крошат.
Дед, ворча под нос, принялся обрезать редиску. За это время все расселись, Волчок продолжил командовать раздачей, а Амеля – удивленно сочувствовать.
- От, небось, тяжеленная… Ведь тяжеленная, да? Как же вы ее – вдвоем несли, или поочередно?
- Да с каких Гребеней, дядь Саш! – сжалился я. – Слушай ты его больше.
Амеля поглядел на Волчка, дождался, пока тот качнет головой «нет», и переключился на Михея:
- Не с Гребеней, говорят. Такие дела…
- А он-то причем?? Кто про Гребеня говорил, у того и спрашивай, - заступился я. – Или на Гребенях тебе склады, а кроме них найти негде?
- Склады в Лосеве, что ты ему городишь? На Гребенях и боев-то не было! – блеснул вдруг краеведением Волчок.
- И не должно быть! Склад не там, где бой, а в тылу. – многозначительно сообщил дед и посмотрел на Волчка. – Тыл у нас где был?
- На Урале! – отрапортовал Михей. – Туда всю страну эвакуировали!
- Вас бы туда до кучи. Чтоб всякую заразу ко мне в дом не таскали и языком не мололи, о чем не знаете.
- Чего это мы не знаем?
- А того, что если в Лосеве фронт, то Гребеня – это и есть тыл. В нем и склады.
Волчок чуть не поперхнулся.
- Чьи?
- А чей тыл – того и склады. Чья, ты говоришь, мина-то? Финская? - (Волчок кивнул). - Вот, значит, финские склады там и есть.
Волчок налил и с сомнением посмотрел на деда:
- Что ж их там никто не находил столько лет?
- А то, что искать не умеете! Претесь все в Лосево, да в Лосево, будто там вам завод патронный. Нет уж там боле ничего, колючка одна. А под носом у себя посмотреть не хотите. Пацаны сходили на полчаса – вот тебе и мина в углу. Завтра опять сходят – опять припрут, черт бы их побрал.
- Погодь, если склады на Гребенях, что ж тогда мина на Сорочьем?
- А ты сам подумай, – предложил дед и тут же сам объяснил. – Могли по назначению применить, а могли и украсть. Финны – они ж не немцы, они тебе что хошь украдут, только отвернись. Смотрел кино, где Леонов поросенка ловил? Так то в городе, в ихнем финском, средь бела дня. А тут целый склад посреди леса – хоть обворуйся, да еще и война!
Волчок закурил, и собрался, было, что-то возразить, но Амеля, опередив его, радостно всплеснул руками:
- На Сорочьем?! Ты смотри… Я ведь его косить собирался - вот смеху-то было бы!
- И поделом! Чтоб остальным неповадно было. Сорочье поле косить – уже смех, там и мин никаких не надо. Давай: за то, что не пришлось! – Волчок поднял рюмку и потянулся к Амеле. – А то повадились: Иваненок – устье с той стороны; ты – поле Сорочье. Или вам двух покосов мало? Куда вот тебе два покоса, скажи. Что ты с ними делаешь-то, с двумя?
Амеля чокнулся, выпил и, закусывая, показал большим пальцем куда-то назад, за плечо.
- Да я не про неё, - не унялся Волчок. - А хоть бы и про неё: разминировали Сорочье. Коси!
- Да господь с тобой! Я теперь туда не то что косить, а и ходить не пойду. Ну как на нем и вправду склады? А я б на один из них колесом наехал…– Амеля развернул руку и тем же пальцем повел теперь в сторону деда.
Дед согласно кивнул:
- Ты вот на поле теперь ни ногой, а мне мимо неё по коридору всю ночь ходить в обе стороны. А если споткнусь об нее впотьмах?
- С чего бы это тебе всю ночь-то ходить? – Волчок с подозрением понюхал рюмку и покосился на Амелю. – Не Хохловская?
Но деда уже было не повернуть.
- А с того, что нервничать буду. У тебя, небось, в хате такие подарки не лежат.
- Да? А ты мне не Рябченко, чтобы спрашивать, что у меня в хате лежит, а что не в хате. Проблем-то! Закинь на чердак, раз она тебе нервничать мешает, и ходи себе до рассвета.
Деда и так-то поди переубеди, а уж когда заведется – вообще труба. Но – делать нечего, пришлось мне попытаться:
- Мы ж сразу спросили, куда ее у тебя убрать. Давай сейчас уберем, на чердак – так на чердак.
- Ишь, на чердак ему! Чтоб она на меня упала с него? А хошь и не на меня, а рядом – вот и счастье родне, даже хоронить не надо, благо нечего.
- Ладно тебе, дед. Начал свое: хоронить, не хоронить… Как она сама собой упадет, когда у тебя даже котов нету?!
- А класть ее туда? А снимать оттуда? А мыши в ней что-нибудь прогрызут?
- А чтоб мышей не было, котов иметь надо. Тебе сто раз предлагали. Что они там прогрызть могут? Это ж тебе не крупа…
- Это не мне, это всем не крупа, особенно вот ему! – дед кивнул почему-то на Амелю и задержал на нем пристальный испепеляющий взгляд. – Он, значит, мать его, мимо нее за версту косить не будет, а я под одной крышей ночевать должен? Нет уж, милый мой внучок, не угадали вы оба.
В общем, зря мы ее к деду принесли, чуяло мое сердце. Только время зря потеряли. Встал я из-за стола и Михея толкнул: подымайся.
- Да и черт с тобой! Жалко тебе одну мину до вечера подержать – пойду сейчас и выкину под бугор. Оттуда дальше падать некуда.
- Выкинет он, как же! А если ее через час другие оболтусы обратно ко мне расколупывать принесут?
- Вот кто принесет – тому мозги и колупай. А я ее выкинул.

И выкинул.
Сходили, блин, за опятами…


В больнице мне потом объясняли, что кабы не направленный взрыв, а особенно – кабы не дверь, которую я за собой не закрыл – так бы меня по ней и размазало. А в открытую - как внесло волной, так и отделался ключицей да тремя ребрами. Ну, сотрясение еще, но это вообще мелочи. Как одна врачиха сказала – я даже не в рубашке, а в бронежилете, видать, родился. А чем бы я эту дверь, спрашивается, закрывал, если обеими руками мину нес? Да и взрыву из-под бугра, кроме как в крышу, уходить некуда - вот и вся его направленность.
Рябченко, естественно, заходил. И тоже – не о том, как было, выспросить, а всё больше сам рассказывал – что было бы, если дверь, да что бы, если уронил не с бугра, да как в Красном снарядный тол хотели выплавить... С тех пор, как хотели, уж лет пять, наверное, прошло, а тех дураков и сейчас по любому случаю вспоминать любят.
Мать с отцом были, не ругались. Даже отец жалел - будто я с фронта и в госпитале.
Дед тоже навестить приезжал. Не злой совсем, и как бы даже виноватый. Супу куриного привез – ну, еще б не привезти, когда столько курей осколками посекло. Крышу у него не сильно разворотило – с Михеем вдвоем перекрыли, даже отец не помогал. Хоть и выписали меня быстро, а еще до моего возвращения управились. Да и чем бы я им помог, с ключицей сломанной? С ней вообще скучно. Рука на перевязи: не болит, не мешает, но делать ею ничего нельзя – сидеть только, да телек смотреть.
Вот и сижу, смотрю, а попутно разбираю кумулятивный заряд. Он у меня давно валяется, да всё как-то боязно разобрать было - вещь редкая, незнакомая, непонятно, чего с ней можно делать, чего нельзя. Опасался я его. А тут в больнице мужики объяснили: там когда головку отвинчиваешь, два таких усика торчать будут. Ловишь их, пока не упали, разводишь в стороны и отгибаешь, чтобы уже никуда не падали, а еще лучше – клин под них какой-нибудь подобрать и меж ними вставить, чтобы совсем им падать некуда стало. И дальше - хоть зубилом долби, всё равно не сработает. Им легко говорить, конечно, а с одной рукой, как у меня, клин этот поди-ка вставь. Я и рисковать с ним не стал – решил, что проще отогнуть будет.
И только их отогнул – слышу, идет кто-то. Еле успел заряд под стол убрать, как он уж дверь открывает. Оказалось, Сергуня. Высказал я ему, что стучаться надо, а то мне резких движений делать нельзя, и волноваться, в принципе, тоже. Не знаю, понял ли, но под стол заглядывать не стал, а вытащил из-за пазухи бутылочку - плоскую такую, типа коньячной.
- Средство тебе принес - для поправки здоровья, а ты ругаешься.
- Что еще за средство?
- А я знаю? На корнях каких-то настоено. Целебное до предела. Его даже батя не пьет.
- Не путаешь? Может, его и пить нельзя, раз даже батя – того…
- Да не, он его так, когда пьет, не пьет. Он им с утра здоровье поправляет. Помогает офигительно, сам видел.
- Ну, если помогает, тогда давай. За стопками только сам на кухню сходи, мне с рукой неудобно в полки лазить. А я вот – заряд свой разбирать начал. Там, оказывается, всего-то – чтобы усики вниз не ушли. Они в нем вместо чеки.
Сергуня заглянул-таки под стол, посмотрел на усики, потрогал их даже и, наконец, додумался, спросил:
- А если б ушли? С одной руки два усика мог бы и не поймать.
- Ты бы тоже мог кой-чего не поймать. Но поймал же, хоть и с двумя.
Сергуня напрягся.
- Это ты к чему?
- К тому, что головой надо разбирать, а не руками. Я его, пока не знал, как – целый год не трогал. Вот, к чему.
- Ага. А мину ты тоже головой выкидывал? Как Павлюченко? А если б не долетела она до бугра?
Хотел я ему за такие слова в лоб съездить, но без резких движений - не наездишься. Пришлось резкими словами обойтись.
- Не пошел бы ты, - говорю, - Сергуня, вместе со средством своим!
И всё остальное, в том же духе.

Может, и не стоило с ним так – человек навестить зашел, как лучше хотел. Но мне перед выпиской велели две недели не нервничать, пока мозг обратно не утрясется, а как тут не занервничаешь, если я и раньше все эти рассуждения - что было бы потом, если б до того было то, чего тогда не было – недолюбливал, а после взрыва и вовсе на дух не переношу. Знаю теперь: от такого карканья все беды обычно и происходят.

 Так что, мина хоть и случайно взорвалась, а все ж не зря. Многому меня эта история научила.