И опять мне снится

И опять мне снится одно и то же. Мы возвращаемся в тот самый город, где были некоторое время назад. Бродим у моря, пинаем камушки под ногами, курим одну на двоих сигарету, передавая онемевшими от холода пальцами, и молчим. Не потому, что нам нечего сказать, а скорее потому, что все слова здесь не нужны. Они будут только лишними, смешными, нелепыми. Все итак ясно.
И отчего то в этом самом сне я забываю, что уже давно бросил курить и теперь запах табака вызывает у меня скорей отвращение, нежели прежнее удовольствие.
Такое чувство, что вокруг осень, потому, что кожей своей я ощущаю легкий холод. Накрапывает дождик, но у нас, как всегда, нет зонтика, и вот мы жмемся все ближе и ближе друг к другу. Плечом к плечу.
На тебе оранжевый шарфик в белую полоску и такая же шапка, из-под которой торчат твои черные кудри. Морской ветер треплет их, будто хочет пригладить, но твой бунтарский дух проявляется во всем, даже в этих непослушных локонах.
Морской прибой подгоняет пену к нашим ботинкам, и теперь мои ноги уже мокрые. В горле начинает першить.
Знаешь, а ни с кем мне не было так хорошо молчать и ходить часами.
А потом, несмотря на сырость и грязь, мы сели на песок и долго смотрели, как вдалеке плыла баржа.

После Я проснулся и долго пил кипяченую воду, прямо из трехлитровой банки. Вода проливалась, текла по моей груди, плечам, попадала на пол, а я настолько погрузился в воспоминания, что даже не замечал этого.

Светало, где-то вдалеке занималась заря, освещая мою кухоньку красноватым светом, сквозь листву тополя, который настолько близко стоял у дома, что если открыть окно, ветки его лежали бы у меня на подоконнике.
Пели первые утренние птицы.

Я не зажигая свет сел за письменный стол, достал потрепанный блокнот и начал писать…





Может, настало время говорить о нем, может, я пережил тот самый тяжелый месяц после его ухода, может, просто сейчас я почувствовал необходимость выплеснуть на бумагу все те чувства, которые когда-то питал…. Хотя почему же питал…. Питаю до сих пор…

В эти дни Я стал все чаще и чаще возвращаться к нашим письмам (взаимным и не отправленным), к моим рассуждениям о нем в своем дневнике, к его рассуждениям обо мне в его дневнике, к нашим фотографиям, которые напоминают теперь нечто еще более сиротливое, чем заброшенная могила на старом деревенском кладбище.

А когда-то все было совсем иначе…. Казалось, что невозможно остановить эти потоки нежности, ревности, безумия и ограниченного счастья.
Вспоминался Киев и Петербург, Вологда и Токио. То, как мы пили пиво у Финского залива, как катались, до тошноты, на американских горках и качелях, как он боялся путешествовать самолетами, и потому крепко сжимал мою руку на протяжении всего полета, оставляя синяки.
 Во время длительных летних прогулок, чтобы утолить голод мы ели дешевые сосиски, запивая это теплой колой.
Я мог бы говорить об этих мелочах бесконечно, и, быть может, еще расскажу.
Вообще все то время было насыщенно какой-то радостью и верой в то, что все будет только хорошо, что черная полоса, просто куда-то пропала.
Я знал, что люблю его так первый. Да и Он это тоже понимал, ибо его внутренняя сила отталкивала многих.
 « Не понимаю, что Ты во мне нашел?! Я тощий, с длинным носом, с непослушными волосами и вовсе не похож на тех накачанных красавцев, которыми забит твой компьютер»,- часто говорил мне Эмиль, когда Я как-то безвольно позволял себе шептать, - « Какой же Ты у меня красивый!»
А иногда он говорил немного иначе, - « Я не красивый, Я – характерный». Пожалуй, это определение подходило ему больше.
И в действительности к этому человеку меня тянуло безудержно. Тянуло, как комара к кровавым венам….
По утрам Он жарил хлеб, варил кофе. Эти, ни с чем не сравнимые, запахи наполняли все комнаты, заставляя меня вылезать из-под одеяла и босиком перебираться к столу, где уже стояли две наши кружки и какой-нибудь маленький букетик цветов, сворованных у соседки, с клумбы.
Я сидел, поджав ноги, и смотрел, как Он хозяйничает, роется в шкафчиках, находит какую-то банку с вареньем в холодильнике, одновременно разливает кофе из «турки», смешивает его со свежим молоком, за которым ему специально приходилось спускаться в магазин. Потом Эмиль садился напротив и начинал оживленно рассказывать о планах на сегодняшний день.
Это были и походы в кино, на последний ряд, и прогулки по набережной, и выезду на природу. Было много чего еще…

Вечерами Он рассказывал мне об усадьбах в Англии, о полуразрушенных замках в Ирландии, о Елисейских полях и Тихом океане. Я всегда удивлялся тому, как же много он путешествовал по миру. Для меня это так и оставалось загадкой.

 Вообще Эмиль был, какой то фантазией в моей жизни. Такой таинственный, неприступный и одновременно беззащитный, как брошенный на людном перекрестке котенок.
Ночами, когда за окном шел пушистый снег, а уличный фонарь оставлял на нашем потолке замысловатые тени, Он прижимался лицом к моей шее, слегка щекоча ее своей щетиной и дыханием. А Я, в свою очередь, просто гладил его плечи, будто пытался отыскать два черных крыла. И просыпались мы в той же позе, что и засыпали.

Так закончился еще один эпизод моего существования.



29 июня 2008 г.