Переход

ЧАСТЬ 1.
Каждую осень Он встречал в пути. И хотя летом Он получил все, что желал, секретный позывной вновь проснулся к сентябрю и говорил ему о том, что что-то было невосполнимо потеряно, прошло мимо или было упущено. Трехмесячный шабаш быстро закончился, и Он еще не успел уравновесить чаши весов, на которых лежало то, что Он отдавал и то, что получал взамен.
Поздний вечер. С рюкзаком цвета хаки за плечами, в потертых джинсах, белых кедах и такого же цвета футболке Он брел по знакомым улицам, заколочен в своих мыслях и переживаниях, растворяясь в толпе прохожих словно тень. В глазах плыл канал Грибоедова, заплеванный фетиш туристов. Зеленые языки водорослей лизали его дно, спуски к воде обросли пристанями и прогулочными катерами, забитыми под завязку теми, кто еще не слышал бреда и хриплых пропитых голосов экскурсоводов. По набережным тянулись заведения, у входов которых стояли служители культа тела и, раскуривая дурман, ждали шаманов, чтобы под бой их фальшивых бубнов пуститься в языческий пляс. Витрины дорогих ресторанов украшали пластмассовые лица преуспевающих деятелей, никогда не вникавших в смысл успеха, но чей принцип «победа любой ценой» торжествует сегодня. Перед этой слепой ордой стоял русский богатырь, в латах из красного кирпича и изразцов, в шлеме из золотых куполов, храм Спас на крови. Гордо унося в небо стройные кресты, он казался мощным и неприступным, готовым выстоять в эти смутные времена, однако внутри его уже изъели черви, и там, где раньше было свято, теперь стоят киоски и ходят экскурсии.
У входа в Михайловский парк терзали гитары два панка и девочка, держа в руках шляпу, аскала на стакан. Вокруг, постоянно меняя форму и цвет, тусовалась толпа зевак, шли, суетливо щелкая затворами фотоаппаратов туристы. Вся эта вечерняя возня чем-то напоминала жизнь, и порою на нее было приятно смотреть со стороны, но не сейчас. Выпив до дна прозрачный граненый стакан неба, Он шел своей дорогой, стараясь не заглядывать в лица прохожих. Он пытался сделать свое лицо чуточку веселее, придать ему нахально-ироничный и самоуверенный вид, но, чувствовал, что получается это из рук вон плохо.
За решеткой листвы мелькнули головы и рука-колокольня Понтелеймоновской церкви. Скоро купола уже не будут так блестеть. Сбоку располагались знаменитые крыши, где в свое время Он впитывал вместе с ветром тревожный запах свободы и предстоящих шагов вперед. Его взгляд прошелся по бритве карниза, потом чуть выше, но быстро соскользнул вниз - крыша была мокра и оттого пуста.
Со стороны Литейного проспекта что-то нарушало привычный шум города. Он прислушался: звенели колокола Князь-Владимирского собора. Молитва железных языков рекой разливалась по ближайшим улицам. Спустя минуту звон уже потонул в шуме города, а в груди все еще свербело. Он закрыл глаза. Дорога уходила вдаль через пожелтевшее поле, ветер-пастух гнал с севера серые облака, птицы чертили в холодном небе черные треугольники. Илья-пророк уже опустил в ручьи и реки камень, и прозрачная вода, точившая известняки на дне ручья, обжигала пальцы холодом. Он зачерпнул ее в ладонь и плеснул себе в лицо. «Успокой меня», - сказал Он ей и натянул поводья коня.
От долгой ходьбы подошвы все чаще начинали издавать шаркающий звук, но за асфальтовой дюной показался караван, и вот Он, безбилетный, уже едет на 15-м троллейбусе через Литейный мост. Он вернулся домой усталым, сделал глоток обыкновенного горячего чая и отметил про себя, что нет на Свете ничего вкуснее. Не раздеваясь, лег и, накрывшись пледом, тут же уснул.


СОН
Прижимая к коленям чехол с гитарой, Он сидел на деревянной скамейке у подъезда кирпичной девятиэтажки. В центре залитого солнцем большого двора ковырялись дети, на балконах сушилось белье, из открытых окон доносились обрывки песен. Он стал смотреть на часы – те, кажется, назло замедлили свой ход. В небе звенела стальная птица, но от слишком яркого света Он зажмурился и опустил голову. «Эй», - донеслось откуда-то сверху, и чья-то ухмыляющаяся физиономия показалась в открытом окне. Через несколько минут приятель, одетый в черные джинсы и черную рубашку, вышел с гитарой за плечами. «Пойдем», - сказал человек в черном. «Стой, позвонить надо», - ответил ему наш герой. Он зашел в телефонную будку, опустил монетку, набрал номер и стал ждать. Стены были исписаны номерами. Под аппаратом виднелась свежепроцарапанная надпись «треугольник, четыре, квадрат, двадцать три». Он записал ее на ладонь, повесил трубку и вышел из будки.

Вот еще один случай. Метро выплюнуло его на станции «Площадь Ленина». Широкий простор площади радовал взгляд, из земли били фонтаны, бодрившие прохладой в этот жаркий летний день. На остановке стоял автобус № 107, в начале салона еще было несколько мест и Он, закинув ногу на ногу, откинулся на спинку кресла. Ему нравился этот маршрут: сначала автобус нес его мимо заводов, авторемонтных мастерских и труб теплоэлектростанции, сквозь квартал сталинской застройки, далее к полям и высоким многоэтажкам из белого кирпича, в кольце которых образовывались уютные зеленые дворы. Такие дома созданы для солнечных дней, в дождь они серые и хмурые.
В последнее время Он ловил кайф от новой книги, которую все время брал с собой, а потому не смотрел в окно и не видел, как стремительно колеса пожирали жареный разбитый асфальт, как промелькнули мачты электропередач, и огромная «просека» осталась позади. Но Он слишком хорошо знал маршрут, чтобы позволить себе проехать свою остановку и в нужный момент потянулся к выходу. Двери открылись, Он спрыгнул с подножки, перешел дорогу и направился по заросшей дорожке вдоль дома. Рядом с подъездами стояли старые «Жигули», под окнами на клумбах из старых покрышек были высажены цветы, кто-то загорелый в одних штанах курил на балконе. В воздухе, вместе с дымом папиросы застыл запах вареных овощей и стираного белья.
Он очутился перед школой, по соседству с которой располагался маленький стадиончик на котором он играл в футбол. Сумка с формой, приятно тяготила плечо, но, в отличие от его одежды, которая гармонировала со всем, что было в этом районе, выдавала в нем некоторую инородность по отношению к тем, кто целыми днями тусовался в округе. Он быстро переоделся, и был готов «выпустить пар», накопившийся за последние дни.
После нескольких часов игры на лице выступает соль, ноги избиты и болят, но эта усталость в теле из разряда приятных. Обратно его вез автобус № 33. Был уже вечер, зажигались первые фонари, на город опускалась прохлада, в форточке посвистывал ветер. Он смотрел через пыльное окно на толпу у ларьков, на гулявшие пары, на ребят с гитарами, на стариков, уголками глаз тоже чувствовавших силу этих минут. Кажется, что вокруг происходило что-то значительное, не менее глубокое в своей простоте, чем восход или закат. Все в этот момент было статично, маятник остановился, чаши весов застыли в зыбком равновесии. Автобус летел все быстрее, все дальше унося его от радушных окраин к сердцу города. Пальцем на стекле Он выводил на стекле знакомые строки и не знал, откуда вдруг взялась печаль. Мотор сделал последнее усилие, фыркнул и остановился. Он вышел к метро Черная речка. Все еще находясь под впечатлением, бросил тело через турникет в пасть метро.

«Эй», - донеслось откуда-то сбоку, - «Курить есть?». Он обернулся и увидел сидевшего на третьей снизу ступеньке парадного входа Мариинского дворца человека с блокнотом в руке. «Не курю», - ответил наш герой. Он шел по Исаакиевской площади мимо Астории, далее по полутемному переулку Гривцова к метро Сенная площадь, где он должен был ее встретить. В разлете домов было видно черное небо, голодная луна да холодное сиянье звезд. Он попытался вспомнить их названия, ведь в детстве ему нравилось это занятие, но сейчас в голову совсем ничего не шло. «В запасе еще несколько минут», - говорил Он сам себе. Он радовался, что проведет с ней этот вечер вдвоем. Внезапно зазвонил телефон. «Ты где», - спросил голос в трубке. «Уже подхожу, солнце», - ответил Он и прибавил шагу, почувствовав себя безмерно виноватым, что пришел позже нее.

Бывает и так. Он поднимался по лестнице, держа в руке тяжелый мешок с инструментами. Он так вжился в образ ремонтника, что все его мысли теперь были заняты решением соответствующих задач. Дверь в квартиру была приоткрыта, в щелочке лукаво горели чьи-то глаза. Нежные руки оплели шею, уволокли в свое логово. Едва успев скинуть ботинки, Он прыгнул следом за ней на кровать.
Вино и кальян, черные стекла комнаты и тишина вокруг. От этого Он, наверное, опьянел, ослеп и оглох бы, если бы не доверял своим чувствам и инстинктам; он знал, что через этот вечер проходит тугая петля. Сунув в нее шею, но успев наполнить себя всем, чем можно приблизиться к гармонии, Он одну руку положил под голову, а второй покрепче прижал девушку к себе. Нет ничего прекраснее, чем засыпать вдвоем.

Потом зазвенел будильник.


ЧАСТЬ 2.
Кто-то выкинул его из своей жизни. Он проснулся и услышал, как захлопнулась дверь и где-то, срывая провода, звенел телефон. Он чувствовал себя невыспавшимся, болели ноги, в голове было мутно.


ЧАСТЬ 3.
Осень взяла город в кольцо блокады. Теплая постель чередовалась с сыростью улиц. Ртуть ползла вниз, за ней стелился едкий дым горящей листвы. Каждый кашель находил свою ладонь, каждая затяжка папирос - свои губы. Мудрость глаз несла свой крест, каждый взгляд таил свой вопрос. Упругий воздух пронзали стрелы дождя. Стучали затворы зонтов. Затертые поцелуями до дыр высокие флаги стали жалкими как вымокшие дворняжки и жалобно жались к флагштокам. Теперь так начинался каждый новый день.
Осень ветрами собирала листья в кучи и, перемешивая их с грязью и дождем, кормила его туфли. Некоторые деревья еще сопротивлялись законам этого времени года, но вскоре армия осенних дней подведет тяжелую артиллерию, и тогда и им, и нам, придется склонить непокорную голову перед своим природным началом.
Прохожие и машины по полдня работали в автономной режиме. Он когда-нибудь тоже, наверное, смирился бы и попал в этот плен, но пока магнитная катушка в голове крутила осенние песни ДДТ, причастность к происходящему вокруг ощущалась совсем иначе. Начался переход к зиме, и в каждом прожитом дне - совсем другой свет, нежели летом. К ночи осень поставит в награду граненый стакан, в нем залпом - мертвая усталость и сонливость, ощущение тревоги и скорых перемен.
Бледное, словно после продолжительной болезни, небо угрожающе низко нависло над городом, взвалив на чужие плечи тяжесть переходного периода, но, судя по выражению глаз, мало кто ведал, что с ними происходит. Стрелка часов хронометрировала молчаливый, покорный переход, по ней продолжали сверять свои биоритмы те, кто был слаб и сбивался в волчьи стаи. Подолгу находясь в обществе таких людей, ему начинало казаться, что Он в одиночку дышит и чувствует опасные пары ртути этих дней.
У метро чаще, чем где бы то ни было можно встретить неадекватных людей. Он услышал этот разговор в толкучке за жетонами.
- Ну вот, желтеть начинают. – С горечью сказал первый, глядя через стеклянные двери на осенний парк.
- Мы сделали все, что могли. – Успокаивал его второй.
- А как сегодня пахнет осенний лес?
- Как и всегда - сырой землей и первой кровью нового пути.
Он спустился в метро. От теплого воздуха слезились глаза, пассажиры на соседнем эскалаторе брили своими взглядами. С потолка и с поручней сыпалась реклама, из динамиков до хрипоты ревели объявления. Вагон лучше лишь тем, что можно сесть. Израсходовав весь запас информации, припасенный для него рекламодателями и соседями с газетой в руках, Он стал изучать лица пассажиров. Когда приблизилось время выхода, Он, словно узник в день выпуска на волю, расправил плечи, гордо окинул взглядом вагон, и, снова почувствовав силу в ногах, начал самостоятельное движение. Опять эскалатор, и Он в сотый раз пересчитывал количество ламп на своем пути, ногой отстукивал знакомый ритм. Потом вышел на улицу, и чуть вспотев, сразу ощутил хлюпанье в носу. Через ощущение ввинчивающегося под кожу слова тех, кто осмелился жить наперекор, через промокшие ноги, замерзшие лицо и руки Он шел к огню, чертыхаясь про себя, рубил дорогу к дому, где его не ждал уютный свет и теплый диван, но это была его тропа.


ЧАСТЬ 4.
Дома Он задержался лишь до вечера, потом закрыл дверь и нырнул на заполненную дождем улицу. На набережной Он тонул в гуле машин. «Где мой спасательный круг? – я, кажется, забросил его далеко в прошлое», - думал Он про себя. Десять минут неспешного шага, десять минут мыслей наедине с самим собой и Он уже был на остановке. Под навесом не капало, и люди, забившиеся в центр этого сухого клочка земли на несколько минут стали теплее друг другу. Ему же не хотелось толкаться, не хотелось прятать свое лицо от дождя – он ждал свой транспорт у обочины. Наконец подошел переполненный с запотевшими стеклами микроавтобус №252. Желтый китаец с улыбкой дернул с места, и, вцепившись в поручни, наш герой принялся оглядывать салон. В окнах виднелась стрелка Васильевского острова с большой как свадебный торт биржей, далее две рождественские свечи – ростральные колонны, вода, корабли, мосты, мосты, мосты. Настроение было подстать цвету неба, в голове кругами на воде расходилась несколько меланхоличных песен, доходили до губ, выплевывающих мычание, и, лишь подойдя поближе, понимаешь, что это мелодия, несколько аккордов, основные ноты, ведущие ударные. Его выход напротив магазина. На последние деньги куплены несколько бутылок пива, которые призваны порадовать вкус и улучшить настроение. Темная сырая подворотня прятала дверь с домофоном. Он набрал «треугольник, четыре, квадрат, двадцать три».
- Зануды нужны, чтобы проверять. Поэты – чтобы определять. На какой ступени ты? – Спросил электронный голос.
- На третьей снизу. – Довольно ухмыляясь ответил Он.
Домофон запищал, и дверь открылась. В глазах собравшихся на тесной прокуренной кухне отражались огни, из пустой груди цедилась в стаканы боль, руки не горели серебром, руки перебирали лихую струну. Говорили весь вечер. Говорили о том, как будут распознавать друг друга, когда придется, укутаться в ворох серых одежд, украсить голову венцом из колючей проволоки. О том, как под светомузыку сирен и голубых экранов город раскружил свой серый карнавал, о громкой лжи доносов и тихой правде арестов, о тюремной свободе и робах вольных, о прянике для шлюх и холуев, о кнуте для тех, кто не умеет покорно становиться в угол. О том, как дни одели серые шинели и штыками холодов загоняли под крыши тех, в клетке чьих вен еще была заключена память птицы-души о высоком небе. О том, что контроль – лучшее средство защиты, о том, как глубок колодец, в котором они живут, и как долго в нем слышно эхо поколений.
Спать все легли, когда было уже далеко за полночь.


ЧАСТЬ 5.
Утро. Чайный пакетик вместе с этикеткой тонул в чашке. На кухне было холодно, и Он, поеживаясь, сидел на стуле и прижимал руки к теплым стенкам чашки. От пустоты сводило живот, холодильник, равно как и карман, был пуст. «Вот, засада!», - подумал Он. Доносившийся с улицы запах свежевыпеченного хлеба до дыр дразнил голодный желудок. В квартире этажом выше в ванной кто-то громко подпевал радио.
Очень странный месяц сентябрь. Видимо, это генетически, еще с ранних лет, когда нужно было каждое утро идти в школу, отложилось ощущение пустоты и тревоги, которые чувствуешь, встав рано утром и ощутив легкую дрожь в ванной, пока чистишь зубы и умываешься холодной водой, пока завтракаешь, собираешься и закрываешь за собой дверь. С этой поры в твоей груди поселяется ощущение, которое бывает, когда нарушают свой привычный ход часы и биоритмы, когда выпадаешь из времени, словно отрезвев после долгого запоя и, выйдя на улицу, поражаешься произошедшим переменам и не знаешь, и не уверен, совпадет ли стук внутри тебя с ритмом улиц. Он каждый год чувствовал что-то подобное, а теперь у него было лишь ощущение свободы, потерянности и оторванности от происходящего вокруг. Во рту стоял медный привкус, на ладони горели порезы карты дорог. «Уезжай!», - пульсировало в голове. Больше думать ни о чем не хотелось, вспоминать – не вспоминалось, потому что из мира вещей и понятий берешь с собой только то, к чему не равнодушен. Он уже не искал возможности вернуться к прошлым ощущениям, Он готов был стать путем, хотя знал, что первые шаги всегда слишком слабы, чтобы поверить, чтобы обещание вернуться со звездами в груди вступило в силу. Он закрыл глаза. Дорога петляла через отлитое золотом колосьев поле к желтевшему на горизонте лесу. Ручей уносил листья, дороги размокли, и в воздухе стоял запах сырой земли. Дыхание превращалось в пар, рука ощущала холод металла, и у висков пульсировала горячая кровь.