Публикация расказа Виктора Опруненко

Совсем недавно я получил письмо от своего коллеги по Московскому Университету Юрия Опруненко, который выслал мне расказ своего брата Виктора Опруненко. Я удивился, что Виктор "проехал" мимо этого портала. Может быть Виктору будет интереснее на этом портале, чем где-либо в другом месте?

ВИКТОР ОПРУНЕНКО

Сублокотенент Влайку

Имя, или скорее фамилия Влайку вряд ли известна широкому кругу читателей. Но у нас в маленькой, независимой и гордой Молдове, а особенно в ее прекрасной столице Кишиневе, стоит только произнести «Влайку», как сразу почти автоматически многим хочется произнести Пыркэлаб. Влайку Пэркэлаб звали тестя великого молдавского государя Штефана Великого и Святого (по-румынски Штефан Чел Маре ши Сфынт). Кстати, последний приходился сватом Великому князю Московскому Ивану III, т.к. дочь Штефана красавица Иляна была замужем за сыном Ивана, также Иваном (Молодым).
Влайку получил от Штефана в вотчину маленькое сельцо Кишинэу, в русской транскрипции Кишинев. Этот город уже фигурирует в книге Сергея Белкина (www.kishinev.ru/guestroom/korrektor.htm) как некий город «странный и чудный». С последним эпитетом я согласен полностью, если понимать чудный, как чудесный. Но это уже вопрос патриотизма.
Но вернемся к Влайку, который Пыркэлаб. Пыркэлаб переводится, как…(не очень-то представляю себе тонкости средневековой молдавской должностной иерархии). Ну, вообщем, «пыркэлаб» – это некая административная позиция, что-то вроде смотрителя крепости или начальника гарнизона. В советское время имя это было мало кому известно, что не к лицу ни тогдашней власти, ни новым ура-патриотам. В большинстве своем последние тоже не знали о Влайку ничего, а теперь недобрым словом поминают советскую власть за то, что она замалчивала славную молдавскую историю (действительно славную). Но говорить об этом много не стоит, особенно мне. Я не был противником той власти, хотя как почти все, немного «диссидентствовал»: что-то неположенное читал, что-то слушал, что-то пел-танцевал. Но стоит ли об этом…
В теперешнем Кишиневе есть улица Влайку Пыркэлаб (бывшая ул. Синадиновская, потом ул. 28 июня - сплошь незаслуженно забытые имена и даты). Слава Богу, имя Влайку Пыркэлаба, соратника великого Штефана, опять на устах, а прежние названия этой улицы, возможно, появятся в других частях моего славного города.
На территории Румынского пространства (теперь есть и такое понятие) известен и другой Влайку – пионер румынской авиации Аурел Влайку. Кстати, в Кишиневе на старом Армянском кладбище похоронен и один из первых русских летчиков Иван Заикин, известный еще и тем, что в начале XX века был одним из сильнейших борцов мира. Причудливо соприкасаются судьбы румынского и русского народов в Бессарабии.
У меня, однако, был свой Влайку. Был, так как, он, к моему великому сожалению, покинул этот мир в феврале 2007 г. Хоронили его в холодный февральский день. Он лежал в гробу – маленький иссохший старичок. Падающие в гроб снежинки не таяли…Лежал он, как положено, в новом костюме. На одной стороне пиджака были два румынских ордена, на другой советские медали: «Ветеран труда», «За трудовое отличие» – чем еще мог быть награжден скромный учитель в советское время? Это же не Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев, которого, тем не менее, в Молдавии любили, особенно в ту пору, когда он был первым лицом уже несуществующего государства. Леонид Ильич много сделал для Кишинева и для Молдавии, хотя первый секретарь компартии Молдавии в более поздние времена И.И. Бодюл (и сам изрядно потрудившийся на благо нашей маленькой страны) это и отрицает. Да ладно, не будем судить строго… История разберется, надеюсь. Воздаст она всем и большим и малым и великим и простым смертным по заслугам их.
Я не летописец и не историк, но должное моему коллеге и другу, в меру моих сил и способностей, отдать обязан. Мы дружили более 30 лет, несмотря на то, что принадлежали к разным поколениям. Разница в возрасте у нас была почти 23 года. Проработали вместе 10 лет в вечерней школе в местечке Прункул. Прункул – это тюремная зона, а при зоне школа, где мы и учительствовали – я физиком, а он преподавателем тогда молдавского (а теперь румынского) языка. По признанию Владимира Кузьмича (в настоящее время отчества в Республике Молдова не употребляются) он, Влайку всегда преподавал именно румынский язык. Но это уже филологические тонкости, т.к. в то время язык назывался молдавским и ни-ни подумать было о другом названии. Сейчас это предмет ожесточенных споров, взаимного недоверия и отчуждения. Язык на пространстве Молдовы спасать, конечно, было надо, в частности, точным определением его как румынского, но боюсь, что в этой борьбе покалечили другие части души и тела многонационального народа Молдовы.
В зоне, как и положено, у каждого, в том числе и у учителей, были клички (погремухи или погонялы по-зоновски). У Влайку то ли из-за предмета, то ли из-за внешности была кличка «румын». Такая кличка в те времена была почти что бранной. И это было несправедливо. Потом, отдыхая почти каждое лето в 90-х годах в Румынии, я, как и многие жители Молдовы, убедился, что и страна красивая и людей хороших много. Но румынский полицейский и цыган-унташ (унташ (рум.) – унтерофицер. Цыгане, выслужившиеся до унтер-офицеров, славились особой жестокостью к солдатами) за годы с 1918 по 1940 оставили недобрую память, как у русскоязычных жителей Бессарабии, так и у братьев-молдаван, хотя последние всегда и в королевской и в социалистической Румынии считались румынами). Однако, оставим это.
Поверьте, ни Эминеску, ни Кошбук, ни Зубку-Кодряну (Зубков), ни Музическу (Музиченко) не виноваты в этих специфических взаимоотношениях румын и бессарабцев. Особенно Эминеску, который для Владимира Кузьмича, прекрасно знавшего румынскую литературу и историю, был кумиром и источником почти всех цитат и ссылок. В последние годы, почти потеряв память, не узнавая многих знакомых, даже перед самой смертью он часами мог декламировать на память своих любимых Эминеску и Кошбука. Мы подружились с ним не сразу, но потом, будучи любителями истории и историй, прониклись взаимной симпатией и часто беседовали в ожидании на Центральном вокзале или в Вистерниченах (станция между центральным вокзалом и Прункулом) поезда до Зоны. А историй у домнула Влайку (домнул – господин (рум.)) было превеликое множество. Следует отметить, что Влайку называли домнулом еще в 70-е годы, когда и помыслить об этом было нельзя! А теперь в Молдове мы все домнулы!
Поведал он мне историю своей любви к Ленуце, дочери попа, у которого он квартировался во время войны, будучи младшим офицером румынской армии. (Нужно сказать, что перед самой войной часть бессарабцев были призваны в румынскую, а часть в советскую армию! Кому как повезло или не повезло!). Он говорил о ней с упоением и глаза его светились неподдельной радостью. Не в обиду жене, которую он тоже очень любил, будет сказано! Да и вообще он любил женщин, вино и жизнь…
У всякой возвышенной любви, как известно, должна быть и разлука. У этой любви их было даже две. Первый раз они расстались в 1944 г., когда первый егерский полк перебросили под Балатон, где румынская армия должна была действовать совместно с Красной армией против своих бывших союзников немцев и венгров.
Влайку повезло. Впрочем, ему везло всю войну. Сам Владимир Кузьмич приписывал это тому, что он всегда выполнял завет своего деда, который говорил ему: «Влад, никого не убьешь, и тебя не убьют». Юный егерь Влайку выстреливал весь свой боезапас поверх голов. Помните Швейка? Да и вообще, Влайку сильно напоминал Швейка, только «молдавского розлива». Он говаривал: «Не трогай меня, а я дважды тебя не трону».
Под Балатоном Влайку, который к тому времени стал младшим лейтенантом (сублокотенентом) опять повезло. По его словам одна красивая мадьярка (а где вы видели некрасивых мадьярок? Несколько перефразируя слова Швейкового друга Водички: «Плохо, вы братцы, мадьярок знаете») взяла его на постой, чтобы он, как человек говорящий по-русски, защищал ее от советских солдат, которых она очень боялась. Стол и кров, и еще кое-что были обеспечены. Подробности проживания опущу. Эротики теперь и так с избытком. В воспоминаниях правда перемешивалась с вымыслом – так рождались байки, которые обрастали потом новыми подробностями, но суть оставалась прежней: вино, женщины, но еще и эта проклятая война, которая от первого отвлекала, а от вторых просто-таки отрывала. Но тут масть легла, что называется, в цвет, т.к. мадьярка была не только красивой, но и хозяйственной и запасливой.
В румынской армии юный сублокотенент, как знающий русский, стал офицером связи. Шло время. Кровопролитные бои сменялись незначительными боестолкновениями, которые в сводке Совинформбюро не упоминались никак. Сам Влайку особенного участия в боях не принимал. Он был «на связи». Лишь однажды ему пришлось отстреливаться от гонведов. Здесь Влад, как истинный «румын», нарушил запрет деда и не очень впоследствии раскаивался. Мадьярки ему нравились, а вот стреляющие в него гонведы нет. Такая избирательность мне была вполне понятна. Хотя к мадьярам, в отличие от Водички, я неприязни не питаю. Они всегда были упорными вояками и союзников не предавали…
Самая приятная обязанность офицера связи была обязанность участвовать в качестве переводчика в различных встречах между «союзниками» и последующих банкетах, которые порой заканчивались элементарными пьянками. Нервы на войне у всех ни к черту. Один из банкетов, чтобы отметить завершение боев у озера Балатон, начался, как говорится, чинно-благородно. Собрались в большом поместье, напоминавшем замок. Явились румынские офицеры, лощеные, чисто выбритые, многие со стеками и (или) с сигарами. Наши тоже выбритые, некоторые в парадных мундирах. Но основная масса в линялых гимнастерках. Обозы поотстали.
Тосты шли один за другим. Пили трофейное токайское, у румын с собой был французский коньяк и сладковатое румынское шампанское. Наши офицеры во флягах принесли спирт и его пили тоже. Румыны отказывались, были слегка шокированы, хотя бы и не самим фактом распитием спирта, а количеством и частотой его употребления. Наконец старший румын, локотенент-колонел (подполковник) поинтересовался у Влайку: «А не будет ли плохо господам русским офицерам». В ответ Влайку изрек фразу, которая, как я считаю, должна быть выбита на скрижалях: «Насколько я знаю русских, плохо будет вам». Может, тогда он сказал и «нам». Но мне он озвучивал первый вариант, как бы уже причисляя по прошествии лет себя к советским-русским. Действительно, хорошо выпив, вспомнили, как воевали с румынами под Сталинградом... Одним словом, у румын пострадали не только пуговицы на мундирах. Сам Влайку наверно не пострадал от своих новых союзников, т.к. рассказывал обо всем этом со смехом.
Были ли какие оргвыводы мне неведомо. Судя по всему нет. Да и Влайку вскоре покинул румынскую армию – вышел приказ молодого румынского короля Михая I о демобилизации из румынской армии бессарабцев. Демобилизацию мой друг вспоминал тепло. О войне думать уже не хотелось, отпускных денег им выдали очень много, конечно, по тем временам. И хотя Влайку уговаривали остаться в Румынии, он рвался домой. Все публичные дома и рестораны в Бухаресте он добросовестно обошел – ах, молодость, молодость... Ленуцу тоже не забыл, вернулся к ней, утешал, как мог. Наверно она его тоже утешала, потому что спустя 60 с лишним лет он вспоминал ее с чувством, в котором смешивались радость и тоска. Но все что имеет начало, имеет и конец. Окончательная разлука была неизбежна и, однажды, поезд увез его на восток. Пакт Молотова-Риббентропа перемолол еще две человеческие судьбы. Сколько раз я уговаривал его съездить к ней, особенно, после смерти его жены Ларисы Васильевны. Все было недосуг. А может, не было никакой Ленуцы? Нет, была – она и сейчас у меня перед глазами девушка из его воспоминаний! Может до сих пор жива, вспоминает своего Влада-Аурела. Она часто его так называла, ведь так звали румынского авиатора-героя Аурела Влайку. А может быть умерла, но уверен, что до смерти помнила! Первого мужчину не забывают или… Кто этих женщин знает. Но я точно никогда не забуду этого веселого и оптимистичного человека, часто говорившего мне во время наших дружеских пирушек вокруг накрытого стола: «Виктораш, выпьем за то, чтобы когда нам будет хуже всего, пусть будет именно так».
Так «плохо-хорошо» мне уже никогда не будет, потому что мой старший товарищ лежит на кладбище Св. Лазаря (в просторечии «на Дойне»), где на временном надгробии написано:

Vlaico Vladimir Cozma 13.08 1922 – 21.02 2007

Да! Его фамилия была Влайко, но все его звали Влайку. Может и не такой уж он был «румын»? S; fie voia ta! (Да будет воля твоя (рум.)). Мир праху твоему, Царствие Небесное и вечная память.

Кишинев, август 2007 г.