В гостях у немцев

... На июль-август моя подруга немочка Кристель Бурхард пригласила меня пожить у её матери в деревне северо-восточнее Берлина. Особого желания жить в людях я не испытывала никогда. Но чтобы хорошо овладеть немецким языком, необходимо использовать каждую минуту общения, любую возможность пожить среди аборигенов – я согласилась с превеликой радостью пожить у них в их собственном доме в летние каникулы.
 
Мы: Кристель, её муж Петер и я, ехали в машине «Трабант» от Берлина недолго – небольшое расстояние. У них двое детей: Франк – 7 лет и Аннетт – 4 года. Начало июля и занятия в школе закончились, поэтому внуки уже гостили у бабушки в деревне. Когда мы подъехали, нас встречали у ворот фрау Бенке и восторженные дети.

Дом каменный, высокий, большой, с подвалом и подсобками, с садиком во дворе. Справа небольшое каменное строение для кур, помещений в нём два. Одно белится известью и просыхает, потом в него переводят всех кур и петушков. Другое помещение после этого тоже покрывается побелкой, чтобы избежать заболеваний у птицы. То есть, при этом соблюдается такая вот очередность. Я, наблюдая за этим, вспоминала, что у моей матери всю жизнь жили куры в бревенчатом подвале на насесте, никто ничего не белил.

В большом доме у фрау Бенке хватало по комнате на каждого члена семьи. Мне сразу же дали возможность расположиться в своей комнатке. Дети окружили меня, и я с удовольствием беседовала с ними, чтобы изучать детский язык - самый трудный для понимания.


Через некоторое время Кристель пригласила меня прогуляться по деревне до кладбища. Мы болтали всю дорогу, но я успевала про себя отмечать чистоту мощёных улиц, приветливость односельчан, ухоженные дома и садики вокруг них, обилие роз в садах у каждого дома.

Солнце стояло в зените, и в его лучах, искрясь, торжественно стоял Божий храм посреди кладбища в центре деревни, поражая своим совершенством и красотой. Забыты суматоха и гомон рабочего дня, жара и духота большого города, поездка в супермаркет за продуктами. Умиротворённость и покой, вечность и целомудрие…
 
- Вот здесь покоятся мои предки: бабушка, дедушка и отец, который прошёл всю войну без единой царапины, а был тяжело ранен уже в Берлине в самом конце войны и умирал в родном доме в нашей деревне на руках у мамы - фрау Бенке. Нас в конце войны так бомбили, что мы прятались в глубоких подвалах и погребах семьями. Многие удрали на запад. А у нас дом расположен в восточной части, куда же побежишь от родного дома.
 
- Кристель, а твой отец успел рассказать, как он воевал у нас в России?
- Нет, ничего не мог уже говорить. Только плакал, как устал от войны. Но у нас до сих пор сохранилось несколько его писем с фронта, которые он передавал с теми сослуживцами, которые приезжали в отпуск.

- Кристель, дашь мне их почитать? Ради немецкого языка. Пойму ли я только старую вязь готического шрифта?
- Возьми хоть насовсем – маме уже много лет, она их даже не перечитывала, чтобы не бередить душу. А с почерком я тебе помогу, где ты не поймёшь.

Кристель положила срезанные у себя в садике цветочки на ухоженные могилки. Я очень удивилась, что нигде нет сорняков и мусора, ни один памятник не покосился, никаких заборов и оград. Кирха и та, абсолютно не мрачная, сияющая на солнце свежестью ярких голубых красок, ничем не ограждена, стояла на пригорке, почти в одном ряду деревенской улицы, среди высоких, каменных жилых домов – такое скромное аккуратное кладбище, маленькие могилки с надгробиями из небольших плиток.

Большинство захороненных были кремированы. Не было высоких деревьев вокруг кирхи и на могилах, поэтому кладбище не омрачало существование сельским жителям, не казалось таким удручающим, как в России. Мы пошли дальше вдоль деревни. Дошли до магазинчика, где продавалось всё, что душе угодно, затем до пивной, по-немецки «Kneipe» и пошли назад домой обедать.
 
Нигде я не заметила ни одного брошенного окурка, не говоря уже о бумажках и фантиках от конфет. Чистота и подстриженные газоны.

На обед был подан жиденький гороховый суп с сардельками, истекающими аппетитным соком. Всем раздали по дощечке, на которой каждый намазывал себе тонким слоем масло, шмальц и мягкую ливерную колбасу или «Брауншвайгер», а на масло накладывали - кто что хочет - невероятно тонко нарезанные продавцами в магазинах разные виды колбас, ветчины и сыра.

Аннетт, конечно, вся перемазалась, но ей разрешалось всё делать самой, хотя Кристель сидела с её стороны и периодически помогала намазывать. Ели тихо, спокойно, а, главное, очень быстро.

У нас в семье в России на такую ораву – шестеро - полдня горела бы электрическая плита, и фрау Бенке вместе с Кристель устали бы готовить, не зная, что придумать на завтрак, обед и ужин. А тут каждый день разная еда, но правда, Петер через день ездил на машине куда-то в супер-маркеты закупать продукты,(привычка) хотя и в деревне можно было всё купить.

После обеда детей уложили на час отдохнуть в разных комнатах, иначе Франк не дал бы уснуть Аннетт, которая охотно спала днём.
 
Кристель и Фрау Бенке показали мне свой очень глубокий погреб и закрома запасов, закаток на год и более: джемы, конфитюры, муссы, лечо из перца, свёклу, спаржу, бобы и фасоль. Полки, полки от пола до самого потолка, все заставленные банками. Поражал стойкий запах всевозможных приправ и лечебных трав: розмарина, ярко-жёлтого шафрана, фенхеля, тысячелистника, ромашки, зверобоя, имбиря, сельдерея, лука и чеснока. Они висели в пучках на гвоздиках.

Винные и водочные запасы тоже впечатляли. Особенно умело изготовляла фрау Бенке яичный ликёр из яиц и спирта. Кристель помогала матери во всём. Мне было поручено собрать ягоды красной и чёрной смородины в садике.

Как-то за ужином я спросила седовласую фрау Бенке:
- А расскажите, как вы жили при Гитлере? Как относились к нему?
- Скажу честно. До войны народ любил его. А как же его было не любить? Он очень много сделал для населения Германии. До него не было ни одного хорошего правителя: народ жил в бедности – безработица - а правители обогащались.

Гитлер же дал нам рабочие места, построил дороги, улучшил жилищные условия, наполнил магазины товарами. К тому же он был хорошим организатором – это не каждый умеет. За ним пошла вся молодёжь, да и не только молодежь, он умел всех увлечь за собой. До него мы не были такими фанатиками, чтобы самоотверженно идти в огонь и воду за руководителем.

А Кристель добавила:
- Я и то помню, как на митингах вся молодёжь стояла по обочинам плаца и дорог, держа руку вытянутой вперёд и провозглашая – хайль Гитлер! Если кавалькада с Гитлером во главе ехала по центральной улице города днём, то всё население: женщины с детьми и мужчины стояли вдоль дороги, приветствуя и ликуя. Ну а война дала нам хороший урок - Гитлер был не прав – не лезь, куда не следует. Вы, русские, оказались сильнее, выносливее нас.

Часа в три дня Кристель показала мне автоматизированные коровник, свинарник и конюшню, а, главное, обслуживающий персонал – молодёжь – без всяких там резиновых сапог, без фуфаек и платков. Я даже и мух не заметила, летающих над вонючими стоками, да и стоков тоже.

А когда вечером в «Кнайпе» Кристель показала мне на сидящих за соседним столиком четырёх молодых парней, днём обслуживающих коров, свиней и лошадей, а вечером пьющих пиво, я раскрыла рот от изумления. Все в нейлоновых (тогда они были в моде) белых рубашках, от них не пахло ни свинарником, ни конюшней. Они тянули пиво и играли в скат.

Проигрыватель автоматически ставил пластинки: можно было подойти, бросить в него монетку и заказать имеющуюся любимую пластинку.
Моя мечта - купить такой проигрыватель - до сих пор не сбылась. Мы с Кристель и Петером с удовольствием покушали свиную рульку «Айсбайн» с кислой капустой и гороховым пюре. И пивом тоже.

Сельские жители ничем не отличались от городского населения. Взявшись за руки, они качались в такт исполняемой на пластинке проигрывателя песенке и подпевали хором: «Es gibt kein Bier auf Hawaii…” – «Нет пива на Гавайях…» Ни крика, ни драк, ни пьяниц я не увидела ни разу за целый месяц пребывания в деревне.

Перевозбуждённая увиденным, я долго не могла заснуть на новом месте. А утром, не привыкшая вставать рано, я проснулась в страхе - в городе появились немцы. Это пробуждение по утрам преследовало меня все двенадцать лет в Германии.

А здесь особенно. Немецкие дети приучены вставать в шесть утра, независимо от того, надо им идти в школу, детсад или нет. Каждое утро Франки и Аннетт стаскивали с меня одеяло с хихиканьем и словами: “Aufstehen, bitte! Fruehstuecken, Олга!” – Подъём! Завтракать, Олга! Пожалуйста!» Я умоляла их дать поспать хотя бы минуточку ещё.

Спросонок я машинально начинала говорить по-русски: «Отстаньте от меня! Дайте поваляться ещё пять минут в кровати». Опешившие и ничего не понимающие дети недоумевали. Тогда я, одумавшись, переходила на их родной язык.

Позже я научилась раньше ложиться, раньше вставать. Но немецкая речь всё время напоминала о войне.
Спишь, спишь, видишь во сне Россию, слышишь родную речь и вдруг немецкие слова - немцы вернулись в город – война.


На третий или четвёртый день мы с Кристель стали разбирать старые письма, и я даже делала выписки на немецком языке.
Единственное, что я запомнила из этих писем, что в первый и даже второй год войны легко продвигающиеся на восток, в глубь России немцы пели бравурные марши и легко, с радостью убивали наших предков, отчитываясь, сколько человек они смогли убить в бою.

Но где-то с 1943 года письма стали приходить реже и с печальными интонациями, что война надоела, что они завязли в ней. Сыты по горло зимой – морозами и неустроенным бытом - деревни и города сожжены, а весной и осенью – непролазной грязью, бездорожьем и нападением русских партизан с тыла.

Зигфрид, отец Кристель, сообщал им в письмах: «Мы отвоюем территорию у русских, сожжём деревни, убьём население и думаем – всё чисто, всех выкурили. Но у них в каждой семье по 10 – 12 детей.

Большевики (Зигфрид всё время называл нас большевиками) уходили в лес, жили в землянках, непонятно, чем питались, а потом ударяли нам в спину. Они живучие, как тараканы, он так и писал: “wie Schaben” – как тараканы, выползают из своих щелей. А уж верные какие: друг друга ни за что не выдадут. Нам надоело воевать, устали жить на чужой, разорённой территории».

Советская армия приобрела опыт ведения войны с немцем не сразу, поэтому были такие огромные потери в первые два года войны до великого перелома.

Немцы привыкли с детства к чёткому распорядку, к удобствам, а тут на войне – всё непредсказуемо. Они, наверно, сотни раз вспомнили недобитых французов, которые в морозы плелись в обмотках по нашим колдобинам.

Климат в России - очень суровый, не идёт ни в какое сравнение с климатом Германии и Франции. Они могут вполне прожить без зимней одежды.
 
Да и земля у нас не такая плодородная, как у них. Территория большая, а толку мало - глинозёмы. Большой урожай трудно вырастить – не плодит земля.

Возле деревни, где жила фрау Бенке, не было ни одного клочка необработанной земли. Сразу за домами находилось большое поле пшеницы. Она стояла стеной: стебель к стеблю, колос к колосу. Казалось, ляжешь сверху, и она выдержит – никакой полёглости. Ни травинки, ни камушка.

Я поинтересовалась:
- Сколько центнеров с гектара они собирают?
- По 50 центнеров и больше – был ответ.
- А у нас по 20 - при благоприятных погодных условиях. В России погода не балует – как зарядят дожди, и урожай не собрать.

Позже в Германии я часто летом работала в сельхозкооперативах на клубнике, капусте, во фруктовых садах - собирала немецкий урожай, при этом неплохо зарабатывая.
А самое ценное из всего этого - практиковалась в немецкой речи, чтобы говорить без акцента.

Хочешь научиться плавать, прыгай в воду, хочешь научиться иностранному – живи среди иностранцев и общайся, общайся, общайся! Я говорила по-немецки целыми днями, так что к вечеру скулы сводило, и язык не ворочался. А уж песен на немецком знала уйму. Трудные разговорные обороты речи легче запоминались по молодости – память была цепкой.

Когда я жила у Кристель, то многому научилась у них: бережливости и аккуратности, сосредоточенности на одном деле и фанатизму, практичности и сдержанности.
 
Кстати сказать, немцы воспитывают своих детей в большой строгости. Кормление грудных детей по часикам – хоть закричись. Не балуют детей ничем, не сюсюкают. А после школы пускают их в свободное плавание и не помогают – добивайтесь всего сами.

Самая плохая немецкая черта – это жадность и тщеславие. Я думаю, из-за своей жадности они и пошли войной на нас: своей территории мало показалось, захотели мирового господства, да просчитались. Такое множество людей лишили жизни ни за что, ни про что.

Но Кристель Бурхард - исключение из правил – была доброй, правда, её прадеды приехали когда-то давным-давно из Гданьска.