Ночной фантом

...Им повезло: они упали на территории египетской военной базы, где в этот момент находились десятки, а, может, и сотни солдат. Если бы «фантом» рухнул где-нибудь в другом месте, израильских офицеров, наверняка, добили бы местные федаины – такое уже бывало. Шла война на истощение.

…Это случилось 5 июля 1970 года в районе одиннадцати часов утра. Подавив одну из огневых точек противника в районе Суэцкого канала, израильтяне уже собирались поворачивать назад, как вдруг почувствовали сильный удар: египетская ракета угодила в заднюю часть «фантома». Самолет загорелся. Им не оставалось ничего другого, как катапультироваться. В отличие от своего напарника – майора Амоса Замира, принимавшего участие в Шестидневной войне, Амос Левитов был совсем новичком: всего третий месяц в небе. Судьба его хранила: он не получил ни одной царапины и, приземлившись, сразу вскочил на ноги, отряхивая пыль с колен. Амос Замир при падении получил легкое ранение. Со всех сторон к ним с криками бежали египтяне.

От скорой расправы членов экипажа спасли офицеры, которые сразу потащили их в бункер, где пленные увидели сидящих за столом советских специалистов в египетском камуфляже и майора-египтянина. Один из них обратился к Амосу по-русски и не получив ответа, повторил уже по-английски: «Ты русский!». Предки Амоса действительно жили когда-то в России, но сам он не понимал по-русски ни слова.

Ему скрутили руки, завязали глаза и бросили в джип. Первый допрос начался уже по дороге: «Из какой ты части? Номер эскадрильи. Как зовут командира?» Амос пытался запутать египтян: почувствовав ложь, они сломали ему палец. Пленник продолжал упорствовать, - ему сломали еще один палец.

Амоса бросили в карцер. Начались бесконечные допросы, длившиеся по десять-двенадцать часов. Его страшно били, пытали электрическим током, всячески издевались, устраивали представления с мнимым расстрелом. Через два месяца пленник превратился в живой скелет, покрытый плотной коркой засохшей крови и грязи. От постоянной жажды его губы потрескались, почернели, распухли. Но большие страдания причиняли не физические муки, а то, что египтянам удалось развязать ему язык. Амос не понимал, как такое могло случиться с НИМ, ведь он всегда был таким крутым парнем, настоящим мачо… - и все чаще думал о самоубийстве. Через два месяца его перевели из карцера в одиночную камеру.

На четвертый месяц пребывания Амоса в плену, к нему пустили представителей Красного Креста. Увидеть после стольких месяцев кромешного ада людей из того мира, к которому он когда-то принадлежал и осознать, что теперь его не убьют... Он расплакался, как ребенок.

Пленнику дали нормальную еду и сводили в душ. Допросы прекратились, а вскоре Амоса перевели в общую камеру, где он впервые за долгое время увидел своих, израильтян. В тесной комнате размером семь на шесть метров помещались одиннадцать человек. Резервист Дан Авидан (сын основателя дивизии "Гивати" Шимона Авидана); летчик «Миража» Ави Кальдес; десантники Давид Леви и Яир Дори; работники военного магазина «Шекем» Моти Баблер и Моти Коэн, захваченные египтянами в районе Суэцкого канала; пилоты "Фантома" Рами Арпаз и Ицик Пир, штурман Менахем Эйни и напарник Амоса – летчик Амос Замир.

Амос Левитов был самым молодым в этой группе, но поскольку у него за спиной уже были боевые вылеты, никто не относился к нему, как к мальчишке.

Пленные не знали, сколько времени им придется провести в этой камере, и выйдут ли они когда-нибудь из нее вообще. Примерно через год их снова начали таскать на допросы - с битьем, пытками... и это было даже страшнее, чем в первые месяцы: пленники едва успели «нарастить новую кожу», успокоиться, а их снова ввергли в ад. К счастью, вскоре допросы прекратились.

***

- Мы просидели вместе три года, - говорит мне Амос, - и я не знаю, как бы все повернулось, если бы самый старший в камере -Рами Арпаз - не убедил нас устраивать еженедельные совещания, где мы сообща решали все вопросы: во сколько вставать; во сколько ложиться; как проводить дневное время, чтобы не мешать друг к другу; кому вести переговоры с тюремной администрацией по поводу бытовых проблем. Таким образом мы выработали не только правила поведения в камере, которых строго придерживались, но и открыли две группы по изучению математики и английского языка. Все это, безусловно, помогло нам выжить в плену и избежать конфликтов между собой.

Жизнь пленников к тому времени была уже вполне сносной: их посещали представители Красного Креста; передавали посылки из дома и книги. За три года собралась целая библиотека, которую израильтяне увезли после освобождения из плена с собой.

- Когда мы начали получать посылки из дома, то поначалу не знали, как ими распоряжаться, - добавляет Амос. – С одной стороны, мы сокамерники, у нас общий быт; с другой – бритвенные лезвия, присланные родителями, или женой, для каждого не просто лезвия, а что-то очень личное, невидимая ниточка, связывающая его с домом. Дилемма…В итоге решили оставить за каждым право распоряжаться посылкой по своему усмотрению, но все равно получалось так, что содержимое поступало в общее пользование.

- Амос, как ты смотришь на события того времени, сейчас, спустя тридцать с лишним лет?

- Теперь я знаю, насколько изменило меня пребывание в плену. Когда ты общаешься с одними и теми же людьми 24 часа в сутки на протяжении нескольких лет, тюремные стены как бы исчезают: возникает совершенно особый мир, где можно открыто говорить обо всем, что тебя волнует и освобождаться от ложного эго. Мы говорили о любви, отношениях мужчины и женщины, где лучше растить детей - в городе, или в киббуце…Делились прочитанным. Я прошел там такие университеты…- Амос замолкает, вытаскивая из пачки очередную сигарету, и продолжает. – Знаешь, когда я учился в тихоне, то был таким сорванцом, вместо уроков мог пойти на море и провести там целый день. В числе прочих предметов совершенно забросил тригонометрию, без которой впоследствии мне пришлось очень туго. На курсах штурманов я постеснялся признаться в том, что не знаю тригонометрии, чем очень осложнил себе жизнь, поскольку мне пришлось механически заучивать наизусть целые тетради с ответами на тригонометрические задачи и карты. В итоге я экзамен сдал, но сознание того, что я совершенно не понимаю предмета, являющегося для пилота одним из основным, постоянно мучило меня.

Однажды я спросил Рами Арпаза, который успел закончить Хайфский тихон, разбирается ли он в тригонометрии. «Да, - сказал он и тут же поинтересовался. – А почему ты спрашиваешь? Ты же закончил курс в летной школе». Я вынужден был во всем признаться и попросить помощи. Рами охотно взялся меня учить. Я потом не раз возвращался мыслями к тому эпизоду и ругал себя: каким же нужно было быть дураком, чтобы тащить на себе в течение лет тяжелую ношу из-за ложного чувства стыда! Впоследствии, слушая признания соседей по камере, я понимал, что и им порой непомерные амбиции мешали идти к цели самым прямым и коротким путем. Так что в конце концов я сказал себе: не будь дураком и засунь свое эго в задницу, ты всего лишь человек и имеешь право на ошибки. Потом мне это здорово помогало в жизни в самых разных ситуациях.

- Какким в плену представлялось будущее?

- Исключительно розовом свете, - отвечает мой собеседник, делая затяжку. – Например, у нас с Амосом Замиром не было и тени сомнения в том, что мы вернемся из плена героями и тут же начнем летать. Кроме того, у каждого были свои маленькие фантазии. Рами Арпаз, например, мечтал о большой машине типа «Пежо-Стейшн» - для работы и семейных путешествий. Амос Замир веселил нас рассказами о том, как купит «Форд-Кортину», который выглядит не бог весть, но зато, когда Амос нажмет на газ, все водители, едущие позади него, сразу почувствуют «аромат» его машины. Эти фантазии очень помогали нам пережить трудные дни плена.

- Удалось тебе после плену осуществить свои мечты?

- Удалось, - после недолгого раздумья отвечает Амос. – Я очень люблю животных и мечтал открыть ветеринарную клинику. Даже имя для нее придумал такое интересное, похожее на название больничной кассы «Маккаби»: «Макальби» (от слова «кальба» - собака, сука). И я такую клинику открыл. Неважно, что собачий бизнес не принес мне больших денег, зато я осуществил свою мечту. Еще я мечтал завести овчарку – у меня и по сей день живут в доме собаки только этой породы.

- Тебя сбили в 1970-м, за три года до Войны Судного дня. Когда начались военные действия, ты находился в плену. Изменилось ли с началом войны отношение египтян к израильским пленным?

- Если бы не война, то неизвестно, сколько лет мы провели бы еще в плену. Нас освободили вместе с теми, кого египтяне захватили в октябре 1973-го. Когда началась война, мы узнали об этом от египетского генерала, который пришел к нам в камеру и сказал: «Вам нечего волноваться, эти события никак не повлияют на наше отношение к вам. А поскольку вы находитесь на нашей территории уже почти четыре года, то можете даже получить египетские паспорта и остаться здесь». Несмотря на то, что мы отказались от этого предложения, надзиратели не изменили к нам отношения в связи с начавшейся войной.

- Я интервьюировала в свое время пленных Войны Судного Дня, которые говорили, что в застенках героев не бывает, и пытки развяжут язык любому…

- Это правда. Что касается пыток, тут египтяне – профессионалы, знают свое дело, - по лицу Амоса пробегает тень. – Поскольку в плену у египтян находилась целая группа израильтян, они могли сверять показания и тут же обнаруживали, где что не сходится. Так что упорствовать было в какой-то мере и бессмысленно. Когда нас вернули в Израиль, и начались беседы с военными следователями уже здесь, я понял, что рассказал египтянам не так уж и много. Правда, я был в эскадрилье новичком и многого просто не знал...
Выйдя из плена, мы (сокамерники - Ш.Ш.) продолжали поддерживать тесные отношения друг с другом и говорили обо всем, кроме одного. Мы никогда не вспоминали о том, что каждый из нас прошел во время допросов.

- Как вашу группу встретили в Израиле?

- Очень тепло, как самых родных людей, героев. Это, кстати, очень характерно именно для ВВС. Наши командиры, они ведь совершают боевые вылеты наравне со всеми, хорошо знают, что такое страх перед смертельной опасностью... Они сделали все для поднятия нашего духа, и вскоре я снова участвовал в боевых операциях – в том числе и за пределами Израиля. Кстати, и военные следователи, беседовавшие со мной в первые дни после освобождения, относились ко мне с большим сочувствием и ни в чем не винили. Им важно было только узнать, какую информацию получили от меня египтяне, чтобы принять меры предосторожности.

- Пленные Войны Судного дня рассказывали мне совсем другое: по возвращении в Израиль они получили во время допросов еще одну травму, поскольку следователи видели в них чуть ли не предателей и соответственно относились.

- Да, это было. В отличие от нашей группы, тех, кто попал в плен во время Войны Судного Дня, сразу изолировали от их семей, поместив в закрытое место неподалеку от Зихрон Якова, и жестко допрашивали, ставя случившееся им в вину. Но ведь эти люди попали в плен не по своей воле, прошли через страдания… Они нуждались в тепле, понимании, поддержке, а их снова ввергли в ад. Это было большой ошибкой. Надеюсь, что такое больше не повторится.

- Год назад ты выпустил исповедальную книгу о том, что тебе довелось пережить в плену, которая выдержала уже три издания. Ее название «Шекер ха-штика» («Лживое молчание») - не случайно?

- Оно отражает суть написанного. Я первый из нашей группы решился рассказать всю правду о том, что происходило со мной тогда, хотя и сделал это спустя 37 лет. Другие до сих пор предпочитают молчать.

- Тебе стало легче после того, как ты решился на этот шаг?

- Да. Каждый раз, рассказывая о пережитом в плену, я ощущаю, что вытащил из себя еще один комок боли, мешавший мне жить на протяжении долгих лет. У всех, кто прошел плен, осталась в душе незаживающая рана. Думаю, это похоже на то, что испытывают люди, выжившие в Катастрофе, которые спрятали свою боль глубоко внутри и предпочитают о ней молчать по разным причинам, и в том числе - из чувства стыда. Можно забыть о физической боли, но как забыть о нечеловеческом унижении и изощренных издевательствах, разрушавших в тебе личность? Я знаю, что многие из тех, кто пережил Катастрофу, все же начинают говорить об этом перед смертью, или когда у них «берут интервью» их собственные внуки, изучающие в школе события тех лет и получившие от учителя соответствующее задание.

Что же касается нас, людей, переживших плен, мы не идем к психологу, и, тем более, психиатру, даже когда испытываем тяжелые последствия застарелой пост-травмы. Мы даже себе опасаемся признаться в том, что не вполне нормальны, не говоря уже об опасениях перед другими, которые посчитают нас психопатами. Проблема армейской системы в том, что она в свое время не поняла, с чем столкнулась на самом деле, не оказала своевременной помощи таким, как мы. У подобных травм, как показывают исследования, нет срока давности: последствия могут проявиться даже спустя 20, или 30 лет. Правда, теперь кое-что изменилось: я думаю, что сегодня меня уже не допустили бы с такой легкостью к боевым вылетам после возвращения из плена, как это произошло 35 лет назад. Я служил в эскадрилье до 1983 года и ушел в отставку в звании майора.

- Возобновив боевые вылеты после возвращения из плена, ты испытывал психологических трудности?

- Только когда приходилось покидать пределы Израиля. У меня все внутри холодело от одной мысли, что я снова, как тогда, нахожусь над чужой территорией…

- Тебя преследуют кошмарные сны?

Амос смотрит куда-то в сторону и некоторое время молчит, словно собираясь с силами, потом тихо произносит:

- Один и тот же сон преследует меня на протяжении многих лет. Я получаю отпуск из плена. У меня всего 24 часа на то, чтобы навестить семью и вернуться обратно, в Египет. И я начинаю плакать во сне от страха. Мне так не хочется возвращаться назад, но я понимаю, что должен, иначе моим товарищам будет очень плохо. И всякий раз я просыпаюсь с ощущением ужаса, - он затягивается сигаретой и опять на некоторое время замолкает. – Последние три года меня преследует другой сон… Еще более тяжелый. Меня допрашивают египтяне. У следователей в руках большие ножи. В какой-то момент я выхватываю у них эти ножи, убиваю своих мучителей и охранника и бегу из всех сил к аэродрому. На взлетной полосе – самолет, но экипаж почему-то не в кабине, а снаружи, на корпусе. Я карабкаюсь на крыло и оказываюсь рядом с летчиком. Он пытается взять разбег и вдруг говорит: «Красная лампочка мигает – у нас поломка». Я ему кричу: «Давай! Давай! Ты можешь взлететь! Вперед!». В этот момент я всегда просыпаюсь и тщетно пытаюсь унять собственную дрожь. Даже когда я бодрствую, лежа на кровати с книгой, и вдруг слышу за дверью тяжелые шаги, мое сердце начинает бухать так, что готово выскочить из груди. Все это продолжается уже больше тридцати лет…

- Тебе приходилось бывать в Египте после плена?

- Всего один раз, в 1995 году, когда у газетчиков возникла идея – посадить нас с Амосом Замиром за штурвал маленького самолета и отправиться вместе с журналистом на место бывшей тюрьмы, которая уже давно разрушена египтянами: сохранилась только сторожевая вышка и части стен. Я вернулся оттуда с очень тяжелым чувством…


- Как ты относишься к египтянам?

- Может быть, тебя мой ответ удивит, но в целом египтяне простой, хороший народ. Конечно, ты сейчас напомнишь мне о стокгольмском синдроме, но, поверь, я все это оставил далеко позади, ведь столько лет прошло… Мне приходилось встречать в плену и плохих, и хороших египтян. Например, я бы не хотел встретиться ни с одним из следователей, которые меня пытали. Но я никогда не забуду того майора-египтянина, который принес мне первое письмо от мамы, - Амос вытаскивает пожелтевший листок бумаги, склеенный по сгибам клейкой лентой. – Когда я взял письмо в руки и увидел мамин почерк, то едва устоял на ногах, а он сразу это почувствовал. При том, что этот майор производил на всех впечатление сурового человека, он неожиданно погладил меня по голове, как сына, и сказал: «Ничего, ничего, Амос, держись, все будет хорошо…»

- Что ты думаешь по поводу судьбы Гилада Шалита?

- Плен – это нелегкое испытание, но его можно пережить… Тут важно одно - в чьих руках ты находишься. Государственные структуры вражеской страны – это одно, а террористические организации – совсем другое: эти ведут себя как хищники, безо всяких правил, цинично манипулируя жизнью пленных, или телами погибших солдат. Я помню резервиста Хези Шая, отличного парня, попавшего в плен в 1982 году, во времена Джибриля. Хези вообще не били, не говоря уже о пытках: просто удерживали в качестве козырной карты для будущих переговоров…

Размышляя о судьбе Гилада Шалита, я думаю, что ХАМАС будет его беречь, рассчитывая получить в обмен на него сотни террористов. Не думаю, что хамасовцев волнует психологическое состояние пленника. Гилад, в отличие от меня и моих товарищей по несчастью, уже третий год находится один, среди чужих: ему не с кем поговорить, поделиться своими тревогами. Никто не готовил его к такому событию, и я невольно задаюсь вопросом: каким он оттуда выйдет?

Я не знаю, как содержат Гилада: в одиночке, или с местными заключенными. Знаешь, даже если люди принадлежат к разным лагерям, но вынуждены долгое время находиться вместе в тяжелых условиях, это многое меняет: человек поневоле учится выживать с теми, кто на него совершенно не похож. Все грани стираются, и на каком-то этапе бывшие противники способны понять личную трагедию друг друга. С другой стороны, местные заключенные могут сорваться на израильтянине после нашей очередной операции в Газе. Но самое страшное заключается в том, что Гилат не знает, когда его освободят, и выйдет ли он оттуда живым. Страдания его семьи невозможно описать словами. Представь себе, как может человек пойти спать, зная, что его сын сейчас страдает, испытывает страх, ему плохо.

- Как ты воспринял недавнюю сделку с "Хизбаллой" по обмену телами погибших?

- Я считаю, что государство поступает правильно, делая все для того, чтобы вернуть своих солдат – живых или мертвых. Люди должны знать, идя в бой (или провожая сыновей в армию), что если случится ужасное, государство заплатит любую цену, чтобы вернуть их домой. Но тут важен один нюанс: решения по поводу обмена пленными должны приниматься очень быстро, здесь нельзя проявлять излишнюю неуступчивость и упускать время. Рон Арад попал в плен в 1986 году, и сегодня государство готово заплатить уже 10 миллионов долларов за любую информацию о его местонахождении… Надо учиться не примерах прошлого и не упускать драгоценного времени.

- А что бы ты сделал на месте правительства, когда похитили Гилата Шалита?

- Наша проблема в том, что мы все стараемся играть с противником по правилам, а он никаких правил не признает. Наверное, и нам надо вести себя по отношению к нему соответственно, чтобы исключить в будущем саму возможность похищения наших граждан. Например, удерживать у себя родственников глав ХАМАСа.

- Ты часто выступаешь перед старшеклассниками, рассказывая об ужасах плена. У тебя нет в связи с этим опасений, что это может отрицательно повлиять на их мотивацию служить в армии?

- Я считаю, что парни, которые собираются идти в армию, или уже служат, должны знать: если с ними случится подобное, это можно пережить. Меня в свое время очень поддерживала мысль о том, что наши летчики Гиора Ром и Нисим Ашкенази, сбитые годом раньше, были возвращены из плена спустя три с половиной месяца живыми – их не убили. Что же касается мотивации...После лекций я получаю очень много писем от учеников (у меня уже целые ящики таких посланий), которые благодарят меня за правду и делятся своими мечтами служить в ВВС. Просто теперь парни знают чуть больше, понимают, что военная служба – дело непростое, может случиться всякое, но даже из плена можно выйти нормальным человеком.

- Помог бы такой опыт тебе, если бы ты обладал им тогда, в 1970-м?

- Безусловно. Я бы воспринимал происходящее иначе, был бы более готов к допросам, которые являются своего рода интеллектуальным поединком между узником и следователем: кто кого переиграет. Обладая информацией, я бы играл со следователем лучше, знал, как себя вести.

- У тебя двое сыновей. Они никогда не хотели служить, как и ты, в ВВС?

- Старший пытался поступить на курс летчиков, но не сумел, а у младшего, я думаю, это получится, он характером в меня.

- У тебя была девушка до того, как ты попал в плен?

Амос задумывается, потом улыбается:

- Спустя столько лет смешно об этом говорить, но несколько девушек считали тогда, что я из парень, а я считал своей девушкой только одну. Попав в плен, я не хотел, чтобы она меня ждала, и написал об этом родителям, попросив их поговорить с ней, объяснить ситуацию… Эта девушка пришла со мной увидеться, когда я вернулся из плена, но прошлого было уже не вернуть.

- О чем ты мечтаешь сегодня?

- У меня есть две мечты, одна совсем скромная - перевести свою книгу на разные языки, чтобы ее могли прочитать как можно больше людей. Что же касается другой мечты, а, точнее, надежды: может быть, мы сумеем когда-нибудь все же договориться с нашими соседями, начнем жить по-человечески, и детям не придется воевать. Так хочется уже покоя и тишины для всех…