Гришин-Алмазов. 1961

       ГРИШИН-АЛМАЗОВ. 1961

       Года через три после поездки в Енисейск солнечным августовским днем, когда город полупуст – до начала учебы в школах полмесяца, дети в пионерлагерях, их родители на работе, бездетные в отпусках, - возвращаясь в управление пешком, он увидел афишу о гастролях театра, в котором работала Анна Васильевна Книпер.
       Ему захотелось зайти и спросить о ней, и понимал, что глупо: выезд из Рыбинска ей был запрещен, и она искренне делилась с ним переживаниями, когда на гастроли вместо нее ехал кто-то другой, - а говорить о ней с посторонними бесполезно.
       Если бы все-таки ей разрешили выехать из Рыбинска, то она заранее известила бы.
       Следующим утром – было воскресенье - он проснулся рано и с каким-то непонятным ощущением: ему необходимо спросить в театре. Только не мог определить: спросить ее или спросить о ней.
       Полдня он ходил по квартире, задевая мебель, пока жена не сказала:
       - Хорошая погода… Сходи прогуляйся!… А то скоро начнутся дожди…
       Он вышел из дома, направился пешком по улице, слушая по-воскресному тихие скрежет трамвайных тормозов на спуске и звон состава на подъеме, чириканье отъевшихся за лето воробьев и шелест колес редких машин, и по-прежнему не мог назвать причину внутренней озабоченности.
       Свернув в переулок, он медленно шел по тротуару, вымощенному перекошенным от старости булыжником, ступая с камня на камень, чтобы не провалиться в песочную ямку, а потом пересек широкую улицу и продолжил путь по бульвару.
       Долгая жизнь и длительная работа в «органах» с «чистками», «сдачами» и «врагами народа» приучили его не искать логику там, где ее быть не может, и он даже не пытался объяснить себе, что принудило его мозг производить работу, которую он сам не ощущал, но знал, что она идет непрерывно.
       Его друг Ромадин назвал бы этот процесс «формированием интуитивного заключения», когда сознательно или подсознательно – в таких сложных вопросах Алмазов не разбирался – приходишь к странному, с точки зрения логики, выводу. А он был прост: ему необходимо спросить в театре.
       На служебном входе Алмазов поздоровался с вахтером и сунул руку в левый верхний карман.
       Хотя посетитель никакого документа не предъявил и не показал даже уголок «корочки», по виду пришедшего вахтер сразу догадался – с удостоверением у него все в порядке, и оно такое, что требует особого внимания к посетителю, а потому смотрел выжидающе, как обученный пес ждет команду хозяина.
       - Меня интересуют приехавшие на гастроли из Рыбинска, - строго произнес Алмазов и добавил: - Посмотрите, есть ли в списке фамилия «Книпер»!
       Вахтер послушно достал из конторки папку, в которой лежали разные списки, и стал водить пальцем по одной из страниц.
       - Да, - ответил он, как хороший ученик в кадетском корпусе, который много лет назад окончил Алмазов, - есть какой-то «Книпер А.В.»!
       - Она… Анна Васильевна, - исправил посетитель.
       На Алмазова взглянули с любопытством, постаравшись скрыть усмешку: а начальник-то увлекся актрисочкой! – и спросили:
       - Позвать ее?!
       - Когда будет возможность…
       Тем самым пресек дальнейшее чужое рассуждение: "я на посту и не могу оставить – вот, когда кто-нибудь появится, то попрошу сходить за ней!".
       Если б Алмазов был со стороны и положил десятирублевую купюру, то вахтер тут же взял бы ноги в руки и побежал разыскивать Книпер А.В., а он был "при удостоверении", и потому придется ждать.
       Вечный вопрос: что главнее – деньги или должность?! Что важнее – исполнение долга или человеческий поступок?!
       - Пойду, покурю на улице! – сказал Алмазов и закрыл за собой дверь.
       Он не курил и, усевшись на бульварной скамейке, с которой был виден служебный вход, стал ждать.
       Со стороны - пожилой интеллигентный мужчина греется под лучами последнего летнего солнца.
       Он вдруг вспомнил то, о чем никогда не вспоминал: раннюю весну 1918-го и Тобольск.
       Они собрались вместе – друзья-офицеры из контрразведывательного отделения ГШ.
       На следующий день приехал Ромадин в сопровождении двух человек из новониколаевской группы.
       Впятером – без новониколаевских - обсудили конкретные действия каждого.
       Через четыре дня, когда настали подходящие условия, напротив главного входа в губернаторский дом мальчишки запустили шутиху, скользившую по земле с громким треском и огненными брызгами, которая привела в замешательство охрану.
       Специалист по взрывчатым веществам, штабс-капитан Верховцев, который изготовил эту петарду и неделю обучал хозяйского сына с приятелями, как ее поджигать, обещал, что будет гореть не меньше семи минут.
       Формально остававшийся начальником охраны арестованной царской семьи полковник Кобылинский, проходивший мимо поста у черного хода, направил часового узнать, что происходит у главного, и остался у двери. Когда тот повернул за угол, Ромадин в форме красноармейца вышел из-за другого угла и, как бывало, когда замерзшие красноармейцы забегали погреться в притворе черного хода, вошел в дом.
       Они же вчетвером, заранее заняв стол у окна трактира, которое выходило на черный ход, ели и пили.
       За соседним столом, из-за которого тоже была видна дверь в «Дом Свободы», сидели новониколаевские, которые их не знали, и с интересом наблюдали за происходившим.
       Когда прошли четыре минуты, как Ромадин вошел в губернаторский дом, - к тому времени постовой вернулся, а Кобылинский ушел, - двое из группы покинули трактир и напротив черного хода затеяли пьяный спор. Потом к ним присоединились еще двое. После взаимных оскорблений началось толкание.
       Ромадин находился в доме больше шести минут.
       Уже через минуту завязалась драка.
       Ромадин не появился, хотя прошло не меньше восьми минут.
       Взаимные удары и громкие крики продолжались, но стоявший на посту не посчитал их угрозой.
       Когда начался «мордобой», то постовой напрягся – группа приблизилась к дому – и стоял наготове, чтобы стрелять в воздух, а Ромадин не вышел и через десять минут.
       Потом все переросло в кучу малу.
       Наконец за спиной часового открылась дверь. Из дома - так, чтобы не попасть в поле зрения охранника, - выскочил Ромадин в простой одежде.
       На бегу он резко изменил траекторию – словно выбежал из-за угла, отбросил в сторону заплечный мешок, в котором лежала красноармейская шинель, - его тут же подобрали и унесли, и на большой скорости с жутким воплем «На подмогу!» кинулся в свалку, но тут же левой скулой напоролся на алмазовский кулак, так что глаз мгновенно заплыл, и Ромадина нельзя было узнать. Опознать человека, выбежавшего из «Дома Свободы».
       Алмазов полностью расплатился с ним за все волнения, что тот им доставил!
       Резкий звук крика, разорвавший воздух, привел часового в нужное чувство, и тот сделал два выстрела вверх.
       Драчуны тут же бросилась врассыпную, не оставив на снегу ни капли крови.
       Ромадин забежал в трактир, на секунду присел к столу, за которым сидели новониколаевские, жаждавшие рассказа о посещении Государя Императора, быстро глотнул из чужого стакана чаю, а затем они так же быстро покинули заведение.
       Вечером «буяны», включая Ромадина, собрались вместе для обсуждения операции и признали ее успешной, а Дмитрий, придерживая компресс на темно-бордовой подушке вместо глаза и глядя одним правым, вдруг сказал:
       - А мои офицеры, которые все видели своими глазами, считают, что пьяные приказчики, устроившие драку, - мерзавцы! Потому что избили человека, который бросился им на помощь…
       Два офицера-монархиста были не просто свидетелями исполнения Ромадиным своего обещания – помогли в проведении операции: не покидая место у окна ни на минуту, перекрыли обзор «любопытным» и не допустили других свидетелей проникновения в дом.
       В конце 50-х, после реабилитации Ромадина по расстрельному делу 1938-го, Алмазов вложил в конверт следственного дела Дмитрия 1930-го его фотографию, снятую в 1908-м - после окончания Алексеевского училища.
       Для историков, которые умеют думать.
       "Белых" офицеров не скоро будут реабилитировать, а здесь ей сохранней!
       Полуприкрыв глаза, он продолжал сидеть на скамейке, боковым зрением наблюдая за служебным входом в театр.
       Из двери на улицу вышли двое мужчин и, при разговоре активно жестикулируя руками, направились в сторону летнего кафе. Их слов Алмазов не слышал. Не потому что сидел в отдалении - его не интересовали слова.
       Буквально вслед за ними на крыльцо выбежала женщина, похожая на Анну Васильевну.
       Он видел, как менялось выражение ее лица: от доброжелательного через раздраженное к злому, - когда не увидела никого из знакомых.
       На Алмазова не обратила внимания - взгляд скользнул по нему, как по предмету, который случайно затесался в поле зрения.
       Оно и понятно - задремавший на солнце бездельник-пенсионер!
       Сердитая, что оторвали от дел ради не понятно кого, она с силой захлопнула за собой дверь.
       Очень похожа на Анну Васильевну!
       Алмазов посмотрел на часы: двенадцать минут четвертого.
       В молодые годы, когда в Сибири они создавали антибольшевистское подполье, он ездил по городам под видом антрепренера передвижного театра и знал, что в день спектакля у технических работников бывает двухчасовой перерыв.
       Если представление начинается в семь, и работник должен быть на месте за час, или, по крайней мере, не позже чем за сорок пять - пятьдесят минут до начала, то не позже четырех часов дня костюмеров, осветителей, бутафоров, уже приготовивших все необходимое для спектакля, отпустят на перерыв, а потому Алмазов остался на месте, ожидая, сам не понимая, чего.
       Ему показалось, что по соседней аллее прошла внучка Ромадина - Саша, но понял, что ошибся: походка у девочки была другая.
       И если б действительно была она, то сама обязательно подошла бы: очень похожа на деда - умна и наблюдательна.
       Жаль, не сообразительна - наверно, хитрости нет. Может, когда вырастет, изменится?!
       Если б она, то рассказал бы о том, что только что вспомнил.
       При их встречах, когда у нее было время, всегда говорил о деде, которого девочка никогда в жизни не видела - расстреляли задолго до ее рождения, - но очень любила, а дед спас ей жизнь.
       Алмазов редко вспоминал о проведенных операциях: они ушли в самые глубины памяти, на дно, и, если всплывали, то изредка.
       Просто считал, что приличному человеку на старости лет должно быть о чем вспомнить, кроме как о работе.
       Не потому, что сам их туда запрятал, чего-то стыдясь. Крови на его руках было намного меньше, чем у большинства его коллег по НКВД-МГБ-КГБ, - помнил о Божием Суде, на котором придется держать ответ всем и каждому. А потому стремился спасти неповинных людей - когда в лагерь, то от лагеря, когда расстрел, то от расстрела.
       Чужая пролитая кровь - вот мера всему и всем!
       Потому и не вышел в генералы, хотя, если б хотел, то смог: "всесильные" предлагали служить им и при них - что Берия, что рыжий Абакумов, только что назначенный начальником СМЕРШа, а он, Алмазов под фамилией «Кочкин», отказался: знал, что при смене партийных руководителей их одними из первых расстреляют, и не хотел оказаться в той компании, а потому и не поднялся выше замначальника отделения.
       Мимо него через бульвар в сторону своего дома прошла старинная знакомая. Увидев Алмазова с закрытыми глазами, на всякий случай поприветствовала, кивнув головой, но ничего не сказала. Чтобы не разбудить.
       Александра Константиновна. Саша. Единственная женщина, которую любил Ромадин, и единственная, на которой хотел жениться. Но не женился. И она, умная и красивая, больше не вышла замуж.
       Он опять подумал о Ромадине. В 1918-м они «прикрыли» его отход, а в 1937-м не смогли. До последнего дня на свободе занимался охраной церкви.
       За неделю до ареста Дмитрия они встретились. По настоянию Алмазова.
       У Ромадина был уставший вид – он похудел, а под глазами чернели круги.
       - Конечно, устал! – ответил он на молчаливый вопрос. – Каждый день пьянствовать и не вылезать из чужих постелей!
       Алмазов посчитал, что шутит, - через много лет, изучив материалы следствия, понял, что то была последняя ромадинская операция.
       Тогда он снова стал уговаривать Ромадина срочно скрыться, но тот категорически отказался:
       - Не могу: нужно успеть внести коррективы в систему - она должна спасти мою внучку...
       Дмитрий не был женат, и Алмазов решил, что, очевидно, Ромадин как всегда отговорился, а потому спросил:
       - Какую внучку?! У тебя же нет детей!
       - А внучка будет! Наша с Сашей...
       Спустя годы после расстрела Дмитрия ему, Алмазову, поручили дело: разыскать семью, которая удочерила ребенка умершей подследственной, который, по агентурным данным, не умер при родах, а остался жив.
       Чтобы потом отправить новорожденную по детскому этапу.
       Подследственная вместе с мужем проходила по церковному делу и была арестована уже беременной.
       Когда он проанализировал подозреваемые семьи, сразу понял, кто забрал ребенка: несостоявшаяся дочь Ромадина с мужем. Дочь Александры Константиновны.
       Тогда он, Алмазов, нашел аргументы для начальства и "закрыл" дело.
       Девочка Саша стала внучкой женщине, которая ее воспитала, и Ромадину, созданная которым система ее спасла.
       Конечно, второго такого друга, как Дмитрий, у него, Алмазова, не было и нет, а потому Ромадин оставался для него всегда живым. Правда, часто находился далеко, и разговаривали между собой как по невидимому телефону!
       В глаз ему пропала соринка, но потом вышла со слезой, которая на солнце тут же и высохла. Или впиталась в стариковскую суховатую кожу.
       Около четырех часов к служебному входу подошли, но в дверь не стали входить, молодые мужчина и женщина. Они постояли минуты три, а потом решили сесть на другую скамейку.
       В начале пятого дверь открылась, и опять вышла женщина, похожая на Анну Васильевну. Она с брезгливостью посмотрела на спящего на улице старика и, переведя взгляд на соседнюю скамейку, приветственно махнула рукой. Те бросились к ней, и, оживленно разговаривая, все трое обогнули здание и направились в сторону площади перед театром.
       Солнечное тепло поослабло, тени стали длиннее и пора уходить – нельзя же весь день спать! - но Алмазов остался на месте, обдумывая ситуацию.
       Молодой парой были, конечно, племянник Анны Васильевны с женой, приехавшие из Москвы. В Рыбинск не ездили – «закрытый» город, правда, без колючей проволоки. Сама Анна Васильевна никуда выехать не могла.
       Сообразил: за его спиной - не поставив его в известность - проводят какую-то операцию, в которой задействовано имя Анны Васильевны Книпер.
       К незнакомой женщине не испытывал ни антипатии, ни неприязни – такой же сотрудник, как и он!
       Похожа на Анну Васильевну - одного типа, но чуть повыше ростом и чуть помоложе! И взгляд жесткий.
       Опыт работы приучил его не влезать в чужие операции - даже не интересоваться ими. Пока не включат по приказу - не увидит свою фамилию.
       В том приказе его фамилии не было, а, значит, он должен продолжать делать то, что делает: оберегать Анну Васильевну. Только - на всякий случай - усилив охрану. Конечно, не по линии системы.
       Алмазов хотел подняться, чтобы двигаться к дому, но встать не было сил. Не физических.
       Он вдруг почувствовал, как устал за полвека беспрерывной каждодневной войны. К тому же не мальчик: подполковнику Кочкину – скоро семьдесят, полковнику Алмазову – уже семьдесят шесть.
       Отец ушел в пятьдесят восемь, мама - в семьдесят пять. Значит, и ему пора собираться в дорогу!
       Резким, но мягким, движением ноги он отправил в обратную сторону красно-синий с белой полосой резиновый мячик, пущенный мальчиком лет шести, - чтоб не укатился под скамейку.
       - Простите! - крикнула мать, извиняясь за то, что вынудили старика подняться, но вместо ответа он махнул рукой: время идти - и, повернув за угол театра, направился к площади, а оттуда к другой - перед бывшим монастырем, чтобы дальше идти к дому.
       Улица, на которой Алмазов жил, поднималась в гору, и мог сесть на трамвай, но с не понятным самому упрямством продолжал идти своими ногами.
       Когда остановился передохнуть, то удивился: встал прямо напротив особняка - старого здания ОГПУ. В нем служил с 1927-го, до переезда в новое. Теперь здесь какое-то милицейское управление.
       Несколько лет не видел - в служебных машинах ездил другим путем, на работу ходил пешком, но другой дорогой. При поездках с женой в трамвае, сдавленному со всех сторон, как-то не приходило в голову любоваться красотами города!
       День воспоминаний не закончился - они вернули его в начало. Когда приехал сюда.
       К лету 1919-го из их группы в Сибири осталось семеро: один отправился на родину в Псковскую губернию, чтобы пробираться в Северо-Западную Армию под командованием генерала Юденича, другой уехал на юг к генералу Деникину.
       К зиме 23-го их осталось еще меньше: Зубов скончался осенью 20-го, а тяжело раненного под Спасском, без сознания - иначе не дался бы! - Бекаревича Ромадин поместил в госпиталь на корабле Сибирской эскадры, покинувшей Владивосток и ушедшей в Японию.
       Оставшиеся разъехались по стране, зная адреса, через которые всегда можно найти друг друга.
       В феврале 1924-го снова собрались вместе - их вызвал Ромадин.
       Получив от него известие, Алмазов удивился: Дмитрий готовился уйти за границу, к Бекаревичу в Персию, - и ждал известий оттуда, но остался в России и предлагал общий сбор здесь: "мне нужна твоя помощь в деле".
       Город Алмазову сразу понравился: много церквей и в них много верующих. Значит, сопротивляются "красной" власти.
       Красивый старинный город со строгими устоями. Много серьезных людей.
       Делом стала охрана церкви.
       Ехал сюда ненадолго, оказалось - на полжизни.
       Тогда Ромадин познакомил приехавших - Алмазова, Горемыкина, Жукова и Соколовского, с местным епископом Кириллом.
       Владыка оказался подходящим: умный, молодой, скромный. По виду не скажешь, что архиерей!
       Потом Дмитрий передал: они понравились владыке, и он распорядился занести их имена в "Синодик", куда вписаны имена всех членов церкви, и на службах будут молиться о них.
       Не боясь потерять авторитет в их глазах, Ромадин честно признался, что после встречи с ними Кирилл высказал ему замечание:
       - Зачем вы устроили представление - как на поклон к царю?!
       - Армия всегда должна знать в лицо Главнокомандующего!
       - Если пользоваться вашим термином, то наш Главнокомандующий - Бог... Я же - только Его слуга... Вам было достаточно назвать имена для внесения в помянник и не отрывать серьезных людей от дела... И сам каждый день буду просить за них...
       "Серьезные люди", по мнению владыки, - те, кто помнят о Божием Суде, а, значит, готовы отдать жизнь за Бога и церковь.
       Жаль, что владыка погиб! Сначала стало известно, что он пропал без вести, а через четырнадцать лет нашли тело.
       Хороший был человек и очень хорошо умел сопротивляться власти!
       Алмазов поднял глаза вверх и отметил, что здание нуждается в срочном ремонте - трещины пошли по штукатурке фасада. Почти его ровесник.
       - Мы тоже состарились... - обращаясь к Ромадину, про себя сказал Алмазов и подмигнул ему, словно тот стоял рядом. - Помнишь, в ноябре 16-го праздновали моего «полковника»?! Ты находился в командировке на фронте и не успел вернуться – праздновали еще раз.
       Полковник Зубов взял тост и, осмотрев собравшихся, изрек:
       - Александр - самый умный из нас...
       Александр – новоиспеченный полковник.
       - Игнатий и Валериан – он говорил о Бекаревиче и Соколовском – лучшие аналитики... Иван и Григорий – Горемыкин и Жуков - лучшие тактики...
       Он сказал о каждом, а в конце обратился к тебе:
       - Ну, а Дмитрий - самый талантливый из нас...
       Ты даже немного обиделся:
       - Что же, я не аналитик, не тактик?!
       - Из нас больше всех Бог дал тебе! – пояснил Зубов, и ты согласился.
       - А ты сам какой?! – с легкой ревностью спросил у Зубова Соколовский.
       - Я же – просто молодец, потому что с вами и не стремлюсь под бок начальству, ...
       А под общий хохот закончил:
       - ... молча терпя ваши достоинства!
       Прости нас, Сергей Александрович, граф Зубов, самый добрый из нас! За то, что не смогли предотвратить твой арест и смерть от пыток в Омской ЧК как "Иванова Ивана Ивановича". Потому что больше никаких данных о себе ты не сообщил и отказался давать показания.
       И ты, Дмитрий, самый талантливый контрразведчик из всех, с кем повстречался в старой армии, в Восточной и Добровольческой, в НКВД-МГБ-КГБ... Прости меня!
       Жуков тоже умер - я уже говорил... Ты его там встретил?
       Очевидно, долго стоял, потому что подошедший милиционер потребовал предъявить документы.
       Алмазов показал край удостоверения и, чтобы успокоить вчерашнего деревенского парня, улыбнувшись, сказал:
       - Я начинал здесь служить! В ОГПУ...
       Милиционер молча кивнул головой и отошел, но по его лицу Алмазов прочитал: "Тебе, дед, уже давно пора на печку! Дай молодым дорогу!".
       К счастью, печки в квартире Алмазова не было - центральное отопление. Значит, можно еще пожить.
       Он внутренне улыбнулся голубому небу, теплому солнцу - милости Божией, и направился дальше в горку - идти уже недалеко.
       Около самого дома Алмазов остановился: нужно собрать силы и бодро войти в квартиру, чтобы не волновать жену, - но сильная боль под лопаткой отняла последние.
       Он прислонился к стене, ощущая, что теряет сознание.
       - Вперед! - приказал Ромадин, но впервые Алмазов не мог выполнить приказ друга, которого они добровольно назначили старшим.
       - Приказываю идти! - твердо повторил полковник Ромадин, но впервые полковник Алмазов не мог перебороть страх и продолжал опираться на стену.
       - Неисполнение приказа... - голос Ромадина обрел сталь, и, выполняя приказ командира, Алмазов, с трудом переставляя ноги, медленно пошел вперед.
       Он поднялся на третий этаж сталинского дома без лифта и, упершись пальцем в дверной звонок, потерял сознание.
       Позже вызванная немолодая врач "скорой" обнаружила у него стенокардию покоя, при которой сердечный спазм снимается только движением. А если б и дальше стоял у дома, то не смогли бы спасти.
       Очевидно, работа у него сидячая, и нужно ее поменять, чтобы побольше двигаться, а когда доктор, заполняя сведения о больном, увидела в паспорте год рождения, то, чуть вздохнув, сказала:
       - Вы - счастливчик: мужчин вашего возраста почти не осталось... Войны, лагеря... Повезло - жизнь спокойная...
       Но тут же напряглась, услышав о месте работы. А сначала показался даже симпатичным - чем-то похожим на пожилого профессора!
       - Я - по хозяйственной части, - постарался успокоить ее Алмазов, но не смог: доктор отстранилась и заговорила иначе:
       - Почему не вызвали врача из своей поликлиники?! Нас на простых не хватает!
       - В "скорой" доктора симпатичные... Особенно женского пола! - пошутил больной.
       Не мог же он прямо сказать, что не доверяет врачам из ведомственной поликлиники, и впервые за много лет беседует с врачом за пределами служебного кабинета!
       - Вот, можно сказать, я спасла вас, а такие, как вы, в 37-м отправили в лагерь моего отца! И он вернулся тяжело больным...
       - Как фамилия вашего отца? - спросил Алмазов.
       Врач назвала.
       Знакомая фамилия!
       - Он тоже врач?
       - Нет, работал конструктором на автозаводе.
       Алмазов помнил ее отца и доносы, которые тот писал на коллег, недавно даже встретил его, тоже старика, на улице и спросил только для подтверждения, но дело тогда вел другой следователь, а потому вслух сказал:
       - В 37-м я занимался другими делами...
       - Я могу выписать справку для больничного... Только не знаю, признают ли ее в вашей поликлинике, - она вернулась к своим обязанностям.
       - Спасибо, не тратьте время... Большое спасибо за помощь!
       Все равно не пойдет в поликлинику и не будет обращаться к врачам - проживет ровно столько, сколько даст Бог, а медицина здесь не при чем.
       - Простите меня, что наговорила много неприятных слов! Я не должна была! ...
       Ее голос валялся у него в ногах, а внутри стоял страх.
       - Ну, что вы! Я так благодарен вам за спасение! - ответил Алмазов гладящим голосом и, протянув руку к прикроватной тумбочке, передал ей большую коробку конфет, заранее приготовленную женой к его юбилею, но пригодившуюся раньше.
       Значит, не нужно праздновать чужой юбилей!
       Оставаясь в постели после укола, он вдруг подумал о том, что в последнее время ему часто приходится отвечать за чужие поступки. Потому что еще жив.
       Почему вдруг воспоминания нахлынули на него?! Потому что действительно стар.
       Через три недели перед уходом в отпуск, сдав дела, подполковник КГБ Кочкин в первый и последний раз сообщил в "органы" правду о себе - подал рапорт об отставке по возрасту.

. . . . . . . . . .
 
       После встречи в Енисейске, Алмазов сделал для Анны Васильевны Книпер все, что мог: «пробил» ей реабилитацию по осуждениям в 1938-м и 1950-м, «выбил» персональную пенсию, потому что на пенсию по возрасту ей не хватало стажа – пребывание в тюрьмах и лагерях не считалось «трудом».
       Персональную республиканскую пенсию ей назначили по отцу – музыканту и в свое время ректору Московской консерватории Василию Ильичу Сафонову.
       Письмо–ходатайство в Верховный Совет «попросили» подписать известных музыкантов, - Шостаковича, Хачатуряна, Ойстраха, Козловского, - которые его никогда и в глаза-то не видели, но просьбу выполнили: нельзя отказывать МГБ!
       Если б знали, что пианист, дирижер, педагог Сафонов был сыном казачьего генерала и убежденным монархистом, из-за чего в 1905-м произошел конфликт с революционно настроенными преподавателями и студентами, и ему пришлось покинуть консерваторию, что был одним из учителей эмигранта Рахманинова, то, возможно, заподозрили бы провокацию.
       Единственное, что Алмазов не смог сделать для Анны Васильевны, - продлить ей жизнь. Она умерла в 1963-м, и к сваренному из металлических прутьев кресту на могиле на скромном рыбинском кладбище прикрепили железную табличку: «А.В.Книпер 1893-1963».
       Генштаба полковник Александр Николаевич Алмазов, известный историкам как управляющий военным министерством Временного Сибирского правительства и летом 1918-го командующий Сибирской армией, генерал-майор Алексей Николаевич Гришин-Алмазов, известный в НКВД-МГБ-КГБ как Заслуженный чекист МГБ, полковник КГБ в отставке Николай Гаврилович Кочкин, скончался полтора года спустя.
       После отъезда родственников и «коллег» на поминки в дом покойного - в присутствии его внука, названного в честь прадеда Николаем, - служивший заочное отпевание новопреставленного раба Божиего Александра и присутствовавший на похоронах не известный историкам и тогдашним сотрудникам КГБ епископ Кирилл, в схиме Тихон, отслужил на могиле прощальную литию.
       Незадолго до смерти Алмазов составил многостраничную справку о зверствах большевиков в Сибири в 1918-1922-х годах и оформил ее как завещание.
       Чтобы стала юридическим документом.
       На первой странице второй абзац, отделенный от начального большим пробелом, чтобы нотариусу удобнее закрыть текст чистым листом, оставив только фамилию, имя и отчество завещателя - для чтения - и место внизу - для своей подписи, начинался словами: "Я, полковник Генштаба Русской (до февраля 1917 г. - царской и с июля 1918 г. - Восточной) армии Александр Николаевич Алмазов, я же генерал-майор Гришин-Алмазов, сейчас проживающий по документам на имя "[фамилия, имя и отчество указаны]", свидетельствую: ...".
       На последней - двадцать третьей - странице выше пробела над подписью, которую нотариус должна завизировать, он указал координаты места, где захороненен адмирал Колчак.