мы тогда жили в степи подражание Кафке

Мы тогда жили в степи. Мать и я. Отчего мы бежали, как мы здесь оказались – все это меня совсем не касалось. Мне нравились бесконечные просторы выжженной травы с редкими возвышенностями, бежево-серое небо и мелкая пыль в воздухе. Было мне лет 6. Мать сажала огород, тщетно поливая его водой, которую она где-то доставала. Вырастали только кабачки. Я проводила дни, а вернее утра и вечера, потому что днем выти на улицу было невозможно, в степи, искалывая почти до крови свои тонкие загорелые ноги о торчащие из земле, заживо высушенные стебельки травы. Больше мне ничего было и не нужно.
Иногда мать становилась сентиментальной, жала меня к себе, не отпускала и душила в объятиях. Она проклинала войну и каких-то людей и называла меня несчастным ребенком. Это была неправда. Я была счастлива в степи.
Порой она уходила рано утром и возвращалась поздно ночью, вся серая и мягкая от пыли, ватная и гнущаяся от усталости. После этого она всегда грустила и твердила что-то о бесконечной войне. Потом она шла на огород и поливала кабачки.


Когда мать умерла, мне было 10. Я ничего не умела и ничему не хотела учиться. Я смотрела на ее поджаренное солнцем тело на полу и не знала, как с ним поступить. Накрыв его простыней, я взяла свои туфли и пошла прочь от дома, в том направлении, куда порой уходила мать. Я шла, ни о чем не думая много часов, все время в одну сторону по одной и той же дороге. Солнце пекло особенно нещадно. Во всей округе не было ни одного дерева, под которым можно было бы отдохнуть. Мне казалось, что если я лягу здесь на дороге, то проснусь уже мумией. Я не знала куда, но шла: не могла же я остаться одна на огромном степном просторе с телом матери в простыне. Горло раздирала жажда. Правда, к этому ощущению я давно привыкла.
Ночью я дошла до деревни. Это было небольшое поселение домов в 20. Людей на улице не было. Хотя, может, я их просто не видела – чернота застилала признаки жизни, как степная трава застилала некогда живую землю.
Я вошла в первую же калитку, которую смогла нащупать. С отвратительным скрипом, вступившим в унисон со слоем пыли у меня на одежде, она отворилась. Залаяла собака. Я едва не залаяла ей в ответ.
На шум вышел человек, то, что это мужчина я поняла лишь по голосу.
- Кто здесь?
- Война закончилась? – почему-то спросила я, вдруг впервые почувствовав, что меня душит спазм огромного горя.
- Поговаривают, что вот-вот. Сколько ж можно 5 лет уже житья нет. А кто Вы?
Я молчала.
- Кто Вы?
- Я не знаю, - ответила я первое, что пришло на ум.
- Погодите.
Мужчина вернулся с фонарем, большим и неотесанным, осветившим тут же миллиард пылинок, висящих в черноте.
- Вы же совсем кроха.
Я молчала.
- Пойдемте. Мне кажется, ваша мать все время приходила в деревню спрашивать о войне, я видел ее несколько раз.
- Мать умерла. Она лежит в доме под простыней.
Он посмотрел на меня и взял к себе. Зря. Я все равно не жила. Даже потом, когда я работала в городе, я была степной и иссушенной – во мне не было жизни. Пыль. Далекая неизвестная война. Солнце. Я не хочу лежать мертвой в гробу в земле – мне нужна белая простыня и степное солнце.