Мамино умение общаться с людьми

Мамино умение выслушивать собеседника

Моя мама обладала редкой способностью - внимательно выслушивать собеседника. Если требовалось, она могла дать дельный совет. Однако часто оказывалось, что человек не нуждается в добром совете - ему всего-то и требовалось, чтобы его выслушали, если надо - посочувствовали, если надо - высказали непредвзятое мнение.
Чаще всего к маме приходили поделиться своими проблемами, бедами, заботами женщины - наши ближайшие соседки, родственницы, хорошие знакомые, матери моих одноклассников; реже - землячки, живущие на другом конце улицы, а иногда - совсем мне незнакомые люди с другого конца городка и даже, как это ни покажется странным, из ближайших сел. При этом национальность человека и язык, на котором он говорил, (русский, украинский, идиш) значения не имели.
В частности, ежедневно после работы к маме приходила Матрена Григорьевна Сичевая. Сичевые жили в одном доме с нами. Матрена Григорьевна преподавала украинский язык и украинскую литературу в украинской школе и разговаривала, как правило, тоже на украинском языке. Мне всегда было интересно наблюдать за их разговором: Сичевая рассказывала маме (как мы шутили - отчитывалась) о всех событиях дня - на украинском языке, а мама подавала свои реплики - на русском. И не потому, что Сичевая не говорила на русском языке, а мама на украинском языке - просто так им обеим было проще, удобнее, привычнее. Между прочим, словарный запас в украинском языке у Матрены Григорьевны и словарный запас украинских слов у мамы отличались. Сейчас я уже позабыл все отличия, которые я подмечал, но одно помню до сих пор: корыто (емкость для стирки) мама по-украински называла НОЧВЫ, а Матрена Григорьевна - ВАГАНКЫ.
Еще с довоенных времен нам домой два раза в неделю приносила молоко одна и таже молочница по имени Ганна. Ганна жила в пригородном селе Будки. Так как мама и Ганна были знакомы много лет, то мама была хорошо информирована о всех семейных и финансовых проблемах Ганны, а также о здоровьи всех членов ее семьи. Часто после ухода Ганны мама с большим сочуствием рассказывала мне о тяжелом труде колхозников, о мизерных выплатах им на трудодни, об их бесправном положении, в частности, о том, что они не могут покинуть свое село для чего даже паспортов не имеют.
Все это полностью противоречило советской официальной пропаганде, тому, что писалось в газетах и говорилось по радио, и мама считала, что я (тогда еще школьник) должен знать всю правду.
Интересно, что, если мама в основном реагировала на грустные нотки, то папа всегда улавливал комическую сторону в рассказах маминых собеседниц (а также в письмах, которые мама получала от наших родственниц). Вот, например, в папином изложении рассказ Ганны о том, как ее опозорил собственный сын (имени ее сына я, к сожалению, уже не помню). Должен предупредить, что в те годы в Советской Армии еще не было дедовщины, в те годы призывники и их родичи не искали обходных путей, чтобы не служить в армии. Считалось, что Советская Армия - это прекрасная школа жизни, а часто и просто прекрасная школа - армия давала профессии, полезные и на гражданке - шофера, моториста, радиста, электрика...
- Итак, подошло время сыну идти служить в Армию. Я заранее обо всем с головой (председателем колхоза) договорилась. И он подогнал к моему дому машину, груженную буряками (сахарной свеклой). (Между прочим, со временем число машин в папином пересказе возрастало, до двух и даже трех. Больше трех машин голова даже в папином рассказе не давал.) Сварила я с буряков самогон. Хороший самогон получился, крепкий и чистый. Без сивушного запаху. Три дня мы всем селом его пили, а на четвертый день сын с другими хлопцами поехал в район в военкомат. И там трапылось таке лыхо (случилось такое горе). Всих хлопцив взялы в армию, а мого обратно до дому завернулы. В тот же день вечером, как стемнело, вернулся додому. У него нашли хворобу - плоскостопие. Це ж такый сором (позор)! Як я тепер людям в глаза дывытысь (смотреть) буду? Так тепер же ни одна дивка за нього замиж не пиде! Так опозорив, так опозорив, що хоч з села втикаты (убегать).
Что меня всегда удивляло, так это то, как совершенно незнакомые люди находили мою маму и начинали изливать ей, то, что накопилось у них на сердце. Помню, после похорон отца (на кладбище под Ленинградом), я сопровождал маму в Смелу, на/в Украину. Добрались мы с ней до Москвы, там приехали на Киевский вокзал. Поезд из Москвы через Смелу идет раз в сутки, примерно около полуночи. Очередь за билетами огромная. Нашел я для мамы место в зале ожидания, оставил одну, а сам поспешил стоять в очереди. Через некоторое время пошел посмотреть, как там мама - все же состояние ее неважное, едем-то с папиных похорон. Прихожу, а мама уже не одна: рядом с нею сидит немолодая женщина, судя по одежде - украинская колхозница, и что-то волнующее ее моей маме рассказывает. Несколько раз я бегал между билетной кассой и залом ожидания - они все сидят вдвоем среди тысячи пассажиров с вещами, женщина что-то важное рассказывает, а мама внимательно ее слушает.
Купил я билеты, подали для посадки наш поезд. Женщина проводила нас до нашего вагона. Они так тепло попрощались с мамой, как будто сто лет были знакомы, пожелали друг другу счастья, обнялись напоследок, утерли слезы.
Разместились мы в вагоне, поезд тронулся, я спросил маму, откуда она знает эту женщину. Оказывается, что они сегодня впервые встретились, женщина сама подошла к маме, спросила разрешения сесть рядом, потом представилась и попросила маму выслушать ее рассказ.
- Понимаешь, сынок, у нее не просто очень тяжелая жизнь, а такая непростая, такая запутанная, что только незнакомому человеку она и могла о ней рассказать. И как ей поступать дальше, она никак решить не может. И я тоже ей не могла посоветовать, как будет правильней. Теперь она выговорилась, и ей должно полегчать.
А ведь мама сама была в тяжелом состоянии - я уже говорил, что мы ехали с похорон отца. Но мама нашла в себе душевные силы, чтобы посочувствовать горю незнакомого ей человека – немолодой колхозницы из далекого от нас украинского села. И та догадалась, что - из моря пассажиров на вокзале – мама именно тот человек, кому она может довериться и кто ее сочувственно выслушает.

Мамины притчи

И мама, и папа - оба были превосходными рассказчиками. Но было существенное различие в их рассказах.
Если у отца на передний план выступала комическая сторона того, о чем он хотел поведать, то мамины рассказы походили на притчи, из которых следовало сделать соответствующие выводы.
Когда я женился, мама понимала, что в нашей семейной жизни не все может быть гладко, и на всякий случай рассказывала нам с женой следующую байку:
- Одна молодая пара решила развестись. - "Почему вы расходитесь? – стали распрашивать подруги жену. - "Теперь, когда мы разводимся, он для меня чужой человек. Зачем я буду рассказывать постороним людям о чужом для меня человеке?" - отвечала умная жена. Спустя какое-то время эта молодая пара решила снова сойтись. - "Почему вы расходились, а сейчас снова сошлись? - снова начали распрашивать подруги жену. - "Теперь, когда мы снова вместе, зачем я буду рассказывать постороним людям о моем муже?"
Таким завуалированным способом мама хотела внушить мне и главным образом моей жене, что ни к чему рассказывать лишнее о своей семейной жизни даже самым лучшим друзьям и подругам.
Другая мамина притча касалась вреда от упрямства, и относилась в равной степени к обоим супругам.
- Зимой в лютый мороз молодой муж пришел выпившим домой и принялся колотить в дверь ногами.
- Кто там? - спрашивает жена.
- "Что, она не знает, что это я?" - думает упрямый муж и продолжает колотить ногами в дверь.
- "Что, он не может ответить?" - думает упрямая жена и не открывает дверей, а только повторяет:
- Кто там?
Наутро возле двери соседи нашли труп замерзшего мужа.

Несколько запомнившихся мне маминых историй связано с тем, что в царское время не все жители в деревнях и местечках были грамотны и могли сами написать или прочитать полученное письмо. В таких случаях приходилось обращаться к услугам посторонних людей. Для некоторых такой род деятельности был источником заработка.
Прочитала грамотная женщина письмо, полученное другой, неграмотной женщиной и ждет вознаграждения за труд. А адресат письма дает ей за работу очень маленькое вознаграждение.
- Почему так мало?
- Так вы же почти ничего не прочитали.
- Как ничего? Да если на то пошло, так я прочла вам в два раза больше, чем в том письме было написано. Мне пришлось еще от себя добавлять!
Казалось бы: просто анекдот, не больше, а ведь ом о том, как важно общаться без посредников: посторонний человек может и изменить, и исказить ваше послание.
Второй случай имеет под собой мораль о важности тона, с каким произносятся те же самые слова.
Получил неграмотной отец от сына письмо, а чтец торопился куда-то и отбарабанил текст письма в быстром темпе:
- "Дорогой папа! У меня трудности с деньгами. Пришли мне по-скорее такую-то сумму денег!"
Послушал отец и возмутился: в каком тоне сын со мной разговаривает! Не дам ему денег!
На следующий день отец опять пришел к грамотею, а тот никуда не спешил и медленно, с оттенком уважения прочел тот же текст:
- "Дорогой папа! (Пауза.) У меня трудности с деньгами. (Пауза.) Пришли мне, пожалуйста, по-скорее такую-то сумму денег!"
- Вот сейчас, когда он научился уважительно разговаривать с отцом, можмо и выслать ему деньги, - подобрел отец.

Борис Косенко

В школе я дружил с Борисом Косенко.
С 7-го класса мы с ним сидели за одной партой.
Началась наша дружба так. В конце 1940-х годов семьи многих советских офицеров, служивших в Восточной Германии, (которую называли ГДР - Германской Демократической Республикой) были переведены обратно в Союз. Когда мы учились в 6-м классе, у нас тоже появился новенький из ГДР. Это и был Борис Косенко. Помню, что мы с ним в самом начале совместной учебы подрались из-за ерунды.
Потом наступили долгие летние каникулы, и мы с Борисом целое лето не виделись. А в конце августа Борис Косенко пришел ко мне домой, пробыл у нас во дворе часа два-три и уже собрался уходить, когда я неожиданно для самого себя предложил ему:
- Если хочешь, можешь завтра сесть за одной партой со мной. Кстати, а за чем ты пришел?
- Вот за тем и пришел, чтобы предложить тебе сидеть за одной партой.
Тут самое время рассказать, что собой представляла семья Косенко, о чем я узнавал постепенно, по мере общения с ними.
Глава семьи и отец Бориса подполковник Павел Трофимович Косенко был зампотехом (заместителем командира танкового полка по технической части). В семье было пятеро детей: двое, Борис и Владимир, были детьми Павла Трофимовича; двое, Алька (Алевтина) и Анатолий, были детьми Нины Ксенофонтовны, а самая младшая, Тонька (Антонина), была общей. Она родилась уже в Германии.
Впрочем, родители детей на своих и чужих не делили - все дети были общими и воспитывались в строгости, как и положено детям советского офицера.
Была у этой семьи еще одна особенность: одной большой квартиры на столь многодетную семью в военном городке не нашлось. Поэтому старшие дети, Борис и Володя, жили отдельно и даже не в одном доме со всеми, а в соседнем доме, для чего уплотнили семью Героя Советского Союза подполковника Пяткина. Так что, идя к Косенко, я стучался в двери Пяткиных.
Родная мать Бориса и Володи во время войны умерла, и мальчики попали в детдом. Муж Нины Ксенофонтовны погиб на войне. После войны овдовевшие Павел Трофимович и Нина Ксенофонтовна поженились.
Борис всегда относился к своей неродной матери, как к родной маме. И она, насколько я мог заметить, тоже любила Бориса, как своего старшего сына, который был образцом справедливости и дисциплины для остальных братьев и сестер.
Однажды Борис пригласил меня на свой день рождения, который отмечался на основной квартире семьи Косенко. Я оказался единственным из приглашенных, кто проживал не в военном городке. Остальные дети (и мелюзга из Тониных сверстников, и старшекласники вроди Вильки Пяткина, который был старше нас с Борисом на два класса) все были детьми офицеров.
Детей было так много, что они не размещались в одной комнате и расположились в двух смежных комнатах. За столами распоряжались Нина Ксенофонтовна и еще несколько офицерских жен. Они наполняли наши тарелки вкусной едой, которой я раньше не едал. Это были макароны по-флотски: сваренные макароны вперемешку с поджаренным мясным фаршем. По вкусу это блюдо напоминало любимые мною вареники с мясом, которые лепила моя мама. Но я обратил внимание на большую технологичность поданного блюда - оно было проще в изготовлении, ибо его не нужно было лепить.
А теперь я вас всех удивлю, сообщив, что у внешне сурового Бориса была своя тайна, о которой никто не должен был знать. Посвящены в нее были только двое: в основном моя мама и немного я. Дело в том, что у Бориса была еще одна сестра, старше его на несколько лет. Когда Павел Трофимович вторично женился, она ушла из дому – молодым свойственен максимализм. Вот эту сестру Борис хотел разыскать, для чего вел поиски, указывая в качестве обратного адресата мою маму.
К сожалению, поиски ничего не дали. Я же об этом рассказываю, чтобы еще раз показать, насколько моя мама располагала к себе не только пожилых женщин, но и людей самого различного возраста, что они поверяли ей свои сокровенные тайны.