Обрюзгл

Каждый год, во время летних каникул, мама отправляла меня на месяц в пионерлагерь. Лагерь находился в живописном месте недалеко от реки в лесочке, в котором можно было встретить и небольшое болотце, заросшее камышом и населенное квакающими лягушками, и «непроходимую» чащу, куда мы часто забредали в поисках червячков – светлячков, которых можно было обнаружить только ночью. Лагерь был обеспечен всем необходимым для отдыха. Большое футбольное поле, баскетбольная и волейбольная площадки, велосипеды, теннисные столы, бильярд в старших группах, но главной достопримечательностью считался бассейн, в котором можно было нырять и купаться в специально отведенное для этого время. Как и во всех лагерях, разводили большой костер в день открытия заезда и в день закрытия. Бесился тогда, кто как мог. В каждом заезде хотя бы раз ходили в поход по местным лесам. С горнистами, барабанщиками, со знаменем. Последний заезд мне понравился. Во-первых, я был в старшей группе, и никто из других групп уже на меня цыкнуть не мог. Во-вторых, я играл в футбол за сборную лагеря, а у всех футболистов было две значительные привилегии – не надо утром бежать на зарядку, и не надо днем спать вместе со всеми. Считалось, что это время мы должны использовать для тренировки, мы же старались всласть накупаться в бассейне. Начальство на это смотрело сквозь пальцы, лишь бы в футбол не подвели. Рядом находился еще один пионерлагерь, в котором отдыхали дети торговых работников – наши вечные футбольные соперники. Мы их презрительно называли «спекулянтами». Все у них было «приглажено», кормили их лучше, и бассейн у них был больше и длиннее, но резиновый, а футбольное поле у нас лучше. И такой «дикой» природы как у нас, у них не было. Буквально на следующее утро, после приезда в лагерь, в нашей группе произошло «ЧП». У одного из мальчиков оказалась описанной постель. Он сделал удивленное лицо, сказав, что не писался, но ему никто не поверил, и его тут же окрестили «ссыкуном». На второй день оказалась описанной постель еще у одного мальчика, на третий – еще у одного. Они доказывали, что не писались, что у них даже трусы сухие, но им не особенно верили. Все еще друг друга плохо знали, и как верить, если факт налицо. И все же такой разнобой породил сомнения. Образовали группу «сомневающихся» и поручили одному из нас во время утренней зарядки спрятаться под кроватью и пронаблюдать, кто будет подменять постель. Вычислили. Делал это мальчик по фамилии Писугин. На этот раз он успел подменить только простыню, а матрац его оставался мокрым. Улика неопровержимая. Хотели его тут же побить, т.к. гневу не было предела, но он успел схватить кий, ударил кого-то по голове и принял агрессивную позу. За драку из лагеря могли отчислить, поэтому решили сделать вид, будто ничего не произошло, дождаться ночи и сделать ему «темную». Писугин успокоился, подумал, что все ему сошло с рук. На всякий случай постарался подольше не спать, но все же сон сломил его. Вся палата делала вид, что спит, но все готовы были не спать всю ночь, лишь бы сделать ему экзекуцию. Как только Писугин уснул, все столпились возле его кровати и начали обсуждать, что бы ему такое сделать, чтобы и наказать, и за это не выгнали из лагеря. Решили помочиться в двухлитровую банку и вылить ему в постель. Показалось мало. Тогда выдавили зубную пасту ему на глаза. Утром, когда он проснулся, паста попала в глаза. В санчасти сделали промывание. Вызвали из дома мать. Она кричала, что ее мальчик чуть не ослеп. Искали виновных, но не нашли. Мама Писугина в тот же день увезла его домой. Щекотали себе нервы, когда хотелось поразвлечься, по - разному. Бросались перед сном подушками, стреляли друг в друга из камышовых трубок ягодами бузины. Делали это незаметно на линейке, в столовой, из-за деревьев. Пулять можно было «одиночными» и очередью. Жестокость не практиковалась. Жили, в общем-то, дружно. В столовой развлекались тем, что подгибали клеенку, выливали в желобок чай, и кто не успевал подогнуть, на того чай и выливался. Пуляли ложкой или вилкой хлебными мякишами, ложа их на один край и ударяя по другому. Называлось это: «На кого бог пошлет». В таком возрасте без подобных шалостей жить скучно. Вожатые это понимали и не наказывали. Вроде все сдружились, но неожиданно обнаружилось неприятное явление, которое начало омрачать всем жизнь. Среди нас оказался очень большой мальчик и по росту, и по весу. Он был почти на голову выше всех, толстый, неопрятный, ни в каких играх не участвовал, ни с кем не дружил. За обвисшие щеки, за глаза его прозвали Обрюзгл. Он все время что-то недовольно бурчал себе под нос. Неприятный тип. Оказывается, он все это время вычислял, кто чего стоит в плане физическом. Скрытое недовольство всем и вся он вдруг стал проявлять в том, что начал подавлять всех по очереди. Тыкнул сначала одного, проверив реакцию окружающих – сошло. Каждый сделал вид, что это его не касается. Потом другого, третьего. В мальчиках поселился страх. Поодиночке и даже втроем с ним не справиться. А между тем, Обрюзгл все больше и больше борзел и распоясывался. Почти всех запугал. Пропали смех, раскованность, веселье. Меня он остерегался, потому что я с самого начала рассказал всем, что занимаюсь боксом. Чтобы больше боялись и уважали. Я делал только первые шаги в этом виде спорта, и особых навыков не было, поэтому мне было чего бояться. Я понимал, что сам справиться с Обрюзглом не смогу, но гнул из себя «крутого». Однажды он подошел ко мне и сделал предложение: «Давай мы с тобой объединимся и тогда всех зажмем. Все нас будут в руках». Я сделал вид, что обрадовался предложению, что согласен на такое партнерство, а сам собрал на совещание самых крепких ребят. Он всех запугал настолько, что они готовы были на все. Решили побить Обрюзгла. Договорились когда и где. Начать должен был я. Я должен был первым его ударить и крикнуть: «Бей Обрюзгла». Это означало сигнал к действию. В тот день Обрюзгл, почувствовав мою поддержку, особенно распоясался. Мог к любому подойти, дать щелбан или просто толкнуть или ударить. Мне было больно на это смотреть, но я видел, что ребята сегодня согласны стерпеть все, лишь бы дождаться вечера и условного сигнала. Все смотрели с надеждой на меня. Между тем, меня посещали разные чувства. Больше всего я боялся, что ударив Обрюзгла, я не получу поддержки от мальчишек. Тогда он побьет меня, и я окажусь в таком же рабском положении, как и они. Он спокойно мог раскидать нас всех. Но и не оправдать надежды товарищей я не мог. Наступило назначенное время. Все, как бы невзначай, обступили Обрюзгла. Он чувствовал себя уверенно, не ожидал подвоха. А между тем все буквально впились в меня глазами: «Ну, чего же ты, давай». Я понял, что медлить больше нельзя и с криком: «Бей, Обрюзгла», - ударил его кулаком по лицу. Мое предательство буквально лишило Обрюзгла сил. Когда толпа пошла на него, он даже не сопротивлялся. И удар-то мой был не сильный, и сам я больше в драке не участвовал, а только наблюдал со стороны, как его колотят другие. Они вымещали на нем все те унижения, которые он заставил их пережить. Наносимые удары были для него слабыми, он их даже не чувствовал, но он был сломлен морально и практически не сопротивлялся. После этого я боялся встречаться с Обрюзглом, боялся смотреть ему в глаза, ведь я его предал, поступил нечестно. Как бы я себя ни оправдывал, а я совершил подлость, и этот поступок занозой сидел во мне многие годы. А Обрюзгл, между тем, совсем потерял человеческий облик, стал еще больше брюзжать себе под нос, и безнаказанно оскорбить, унизить и даже исподтишка пнуть его ногой мог уже любой, даже самый слабый. И он на это никак не отвечал. Так и уехал домой после окончания заезда совершенно раздавленный. На себе испытал то, что заставил испытать других.