Художница

Но можно было бы жить в мансарде. В маленькой мансарде, в которой летом душно и пыль витает в луче света, пробивающемся через грязное витражное окно, и где-то под потолком гудит одинокая нудная муха. Но мы говорим не о лете, мы говорим об осени. Осень, когда круглое витражное окно все покрыто капельками дождевой воды, и на подоконнике валяются кверху лапками все одинокие мухи минувшего лета. Но этой осенью больше нет лучей света в окне, и пылинки не ведут свой бесконечный танец в прозрачно-желтом солнечном луче. Пыль теперь лежит по всей комнате. Да, ведь в этой мансарде живет художница, которая творит и пишет только для себя. И эта самая пыль укрывает подсохшие смятые тюбики с краской, пучок кистей в глиняном стакане в виде кошки, три мольберта – к одному из них прикреплен холст с неоконченной картиной. Картинка будет изображать женщину у окна, глядящую на залитый солнечным светом лес, женщину в темно-синем платье и с высоко забранными темными волосами. Эта женщина немного похожа на ворону из-за высоких скул, узкого лица, смуглой кожи и довольно длинного носа. Но пока картина не дописана, и женщина только начала принимать свои очертания.
Холстов тут на самом деле везде много. Свернутые в трубку, они лежат на рассохшемся шкафу, выглядывают из-за него и из-под кровати, валяются под столом и на столе, и стоят, прислоненные в углу. А некоторые попросту небрежно пришпилены кнопками к тонким деревянным стенкам мансарды.
Кровать всегда неубрана, а у шкафа приоткрыта дверца, где в пыльном полумраке виднеются Вещи. И они все- живые, и у каждой Вещи своя история. Наша художница предпочитает носить только их. Да и сейчас она сидит за столом с расшатанными ножками, одетая в растянутый серый свитер крупной вязки. Свитер длинный, едва ли не по колено, и с успехом заменяет ей платье. Даже сейчас, осенью, она ходит босиком, ведь в мансарде горит печка-буржуйка. Чтобы разжечь ее, приходится сначала поджигать старые газетные листы, много-много пожелтевших листов с ненужными сообщениями и новостями. И когда начинают загораться аккуратные деревянные брусочки в железном нутре печки, - дрова, - художница закрывает дверку и защелкивает ее на задвижку. Пламя скоро разгорается и гудит в трубе, согревая маленькую комнату.
Художница сидит, подперев голову рукой, и покачивает босой ногой, наблюдая, как скользит осторожная тень по кипе холстов из стороны в сторону… Свертки на столе небрежно сдвинуты в сторону, и сейчас там дымится чашка с чаем. В чае плавает маленький сморщенный лимон, а мельхиоровая ложка очень сильно нагрелась. И художница терпеливо ждет, когда чай наконец-то остынет. Она прячет руки в длинных рукавах, согревая их, потом высовывает снова… Русые пряди волос лежат на глаза, мешаясь, и художница привычно и раздраженно отводит их в сторону, прячет за ухо. Но никогда, ни за что на свете она не даст их остричь. В серых глазах отражаются крошечные огоньки, видные сквозь решетку на дверце печки. Художница ждет, и горячая чашка вся исходит паром, и запотела мельхиоровая ложка.
А на улице стучит, стучит по стеклам нервный осенний дождь, и громыхает по водосточной трубе, проходящей прямо под окнами. В струях воды кружатся и пугаются осенние листья, унесенные дождевым потоком, и сбиваются целыми стаями. Листья похожи на пестрые полотна, и на этих полотнах художница видит целые картины… Короткие торопливые мазки по новому холсту – и кисть выпадает из рассеянных пальцев, ударяясь о нагретый деревянный пол. А художница возвращается к своему чаю, забывая о холсте, по которому с нервных мазков сползают потеками капли масляной краски – цветные слезы ушедшего лета…