Вы только не обижайтесь!..

ВЫ ТОЛЬКО НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ!..

Она всегда чувствовала себя виноватой.
Перед всеми.
За всё.
Будучи маленькой девочкой, она изводила маму, тетю, дедушку, старшую двоюродную сестру:
-Ты на меня не обижаешься?
-За что? – удивлялись взрослые.
-Я не знаю… ; растерянно пожимала она плечами и, сникнув, тихо уходила к себе в комнату.
«Наверное, обижается, – расстраивалась она, думая про сестру, – только не признается. Хочет, чтобы я сама догадалась за что. Теперь, наверное, обижается, что я не знаю, за что она обижается».
Она выходила из своей комнаты и снова подступала к сестре:
- Ира, ты на меня…
Сестра смотрела на нее дикими глазами и кричала с отчаянием утопающего:
-Тетя Оля!!!
Мама выскакивала из своей комнаты.
-Тетя Оля, – плачущим голосом говорила сестра, – Галка опять…
-Галочка, – говорила мама голосом таким спокойным, что за ним угадывалось бешенство, – никто на тебя не обижается. Ты хорошая девочка, умная и послушная, на тебя просто не за что обижаться. И все мы тебя любим, – добавляла она на всякий случай.
Галя возвращалась в детскую.
«Теперь мама обиделась…» – горько размышляла она и, упав на кровать, утыкалась лицом в подушку: так плакать было удобнее.
Играть с ней в уютные и мирные домашние игры было невозможно. Проиграв в лото или в домино, она огорчалась до слез и скрывалась в детской, где, заперевшись на ключ, самозабвенно погружалась в горе. Но и выиграв, она не радовалась, а наоборот, дрожащим голосом, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, выясняла по очереди у всех участников игры:
- Ты не обиделся?..
Домашние давно привыкли к такому завершению игры и у всех наготове были фразы, которые, как они знали по предыдущему опыту, более или менее успокаивали страдалицу. «Никто на тебя не обижается, все тебя любят, ты хорошая девочка», – как пароль, торопливо и четко произносили они.
Но гость, впервые попав в такую переделку, начинал всерьез успокаивать ребенка:
-Ну что ты, Галочка! Это же игра, а в игре всегда кто-нибудь проигрывает.
Однако, увидев, что ребенок не успокаивается и глаза его полны слез, начинал испуганно бормотать что ни попадя: и про то, что выигрыш или проигрыш в домино ничего не решает в его жизни, и что у него дома тоже есть дети – девочка и мальчик, и что они тоже обожают играть в домино.
Услышав, что дома этого дядю ждут дети, и представив, как им горько будет узнать о проигрыше папы, Галочка, не в силах больше бороться с собой, разражалась рыданиями и убегала по привычному маршруту в свою комнату, а перепуганный гость начинал торопливо собираться домой и все никак не мог в прихожей попасть в рукав собственного пальто.
Но если вы думаете, что с возрастом характер у Галочки изменился, особенно когда она стала студенткой педагогического института, причем студенткой самой лучшей не только в группе, но и на всем курсе, вы ошибаетесь: характер это то, что дается человеку один раз и на всю жизнь. Конечно, его можно слегка подправить, подремонтировать, подкрасить, как это, например, делают с волосами брюнетки, желающие стать блондинками, однако темные корни волос, все равно пробьются, как сорняки, сквозь пшеничные кудри и рано или поздно напомнят окружающим о том, что природу, как ни старайся, победить невозможно! Достаточно вспомнить конфуз большевиков с их реками, повернутыми вспять.
Однако наша героиня, скорее всего, памятуя об этих самых реках, и не пыталась исправлять свой характер. Наоборот, она плыла по его течению, терзалась, страдала и сострадала окружающим, и главное огорчение ей доставляла, как это ни парадоксально, ее собственная отличная учеба. На ее фоне остальные студентки выглядели просто недоразвитыми существами и за это, как ей казалось, всегда были на нее обижены. Чего она только не перепробовала, чтобы не подводить подруг : и шла отвечать последняя в группе, когда отношения с преподавателями у студенток были уже выяснены без какого бы то ни было фона, или, наоборот, сдавала экзамены досрочно, чтобы ее победоносный ответ успел выветриться из памяти профессоров, однако все ее старания ни к чему не приводили. Она, как всегда, получала повышенную стипендию, а большая часть подруг оставалась с носом. Не желая лишиться друзей, Галочка подумывала даже о том, чтобы какой-нибудь экзамен просто взять да завалить, но в таком случае она глубоко огорчила бы и обидела своих родителей, которые давно уже привыкли гордиться, во-первых, своей дочерью, а во-вторых, ее повышенной стипендией, которой как раз хватало на ежемесячную оплату их кооперативной квартиры.
Вот в такое безвыходное положение попадала Галочка из-за своего жалостливого характера, и ладно бы только в учебе! Так ведь нет – и с личной жизнью у нее тоже все никак ничего не вытанцовывалось, в прямом и переносном смысле этого слова.
Когда на вечере Галочку приглашал танцевать какой-нибудь молодой человек, она, разумеется, отказывалась, твердо намереваясь из солидарности весь вечер полировать спиной колонну вместе со своей подругой-неудачницей, троечницей из Подольска. Однако не желая обидеть и ни в чем не виноватого юношу, она все-таки отлеплялась от подруги, но, сделав несколько шагов, сразу сообщала партнеру, что этот танец – ладно, но следующий она танцевать с ним никак не сможет, потому что ей жалко Соню: ее никто не приглашает и, кроме того, ей уже второй раз не удалось сдать английский, и добавляла дрогнувшим голосом: «Только вы не обижайтесь!..» Молодой человек, так ничего и не поняв и совершенно обалдев, оставался в растерянности стоять посреди зала, в то время как другой молодой человек, не посвященный еще в отношения подруг, настойчиво тянул Галочку в круг, и она, боясь обидеть его тоже, но успев однако бросить на ходу: «Соня, ты только не обижайся, я сейчас!» – шла танцевать, однако слушала пылкие речи партнера рассеянно, поскольку весь танец придумывала слова утешения, которые скажет Соне, когда вернется.
В результате замуж Галочка вышла позже всех подруг, даже позже Сони, когда уже работала в издательстве «Урожай» и даже висела там на доске почета. С Юрой они встретились на Рижском взморье, в ноябре, под непрекращающимся дождем. Галочка отдыхала в доме отдыха, по двенадцатидневной путевке, которую председательница месткома уже и не чаяла кому-нибудь сбыть, но все-таки в последний момент всучила этой малахольной из отдела брошюр: Галочка просто не смогла обидеть Сирену Львовну отказом. Юра же переживал и пережидал в том же оздоровительном учреждении творческий кризис, поскольку завотдела их газеты забраковал пять его очерков подряд и намекнул, что вообще-то на свете есть масса других занятий, кроме писания бездарных статей. Они оказались за одним столом, и во время приема пищи, три раза, а если считать и полдник, то все четыре раза в день, Галочка участливо выслушивала жалобы талантливого журналиста, которому разные выскочки и интриганы не давали возможности проявить свой талант. Через несколько дней она уже ненавидела Юриного завотдела – хама и садиста, а примерно на десятый день поняла, что Юра сможет доказать человечеству, что он талантлив, только если рядом с ним будет любящая и верящая в него женщина. Поэтому, когда на одиннадцатый день, провожая Галочку из столовой в корпус, Юра произнес: «Слушай, а почему бы нам не пожениться?» – у Галочки не оставалось другого выхода, как, потупив глаза, прошептать: «Давай…»
 Так еще раз была подтверждена гениальность Шекспира, обрисовавшего несколько веков назад подобную же ситуацию бессмертными строками: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним».
Когда они разводились, пожалуй, впервые в жизни Галочка не чувствовала себя виноватой, и то главным образом потому, что о разводе ей сообщил даже не сам Юра, а какая-то дама с прокуренным голосом по телефону. Причем, не потрудившись сказать ни «здрасьте», ни «извините», она сразу по-деловому объяснила: «Значит так. Не ищи своего благоверного, он у меня. Суд – двадцать шестого. Квартира – нам, курятник в Ивантеевке – тебе. И не рыпайся, а то отсудим ребенка».
Хорошо, что кооперативная квартира, которую им подарили Галочкины родители, была оформлена на ее имя, а то бы, действительно, жить им с Вовочкой в фанерной избушке на шести сотках в Ивантеевке. Но благодаря предусмотрительности Галочкиной мамы, сохранившей все до единой справки и квитанции, суд решил, что в курятнике все-таки должен жить любвеобильный папаша, а квартира причитается Галочке и ребенку, о котором, кстати, курящая дама во время суда даже не заикнулась.
Все было ясно. Виновник всех Галочкиных бед был найден, обличен и даже назван по имени в полупустом зале суда.
И тем не менее Галочка продолжала чувствовать себя виноватой.
Но на этот раз перед сыном.
Во-первых, Вовочка рос без отца, а мальчику, как известно, мужское влияние необходимо.
Во-вторых, ребенка вот-вот пора было начинать учить музыке, английскому, фигурному катанию и карате, а издательству «Урожай» было на это форменным образом наплевать: Галочка как получила пять лет назад свои сто тридцать, так с тех пор ничего и не изменилось.
И что самое печальное, теперь нельзя было уйти в свою комнату и там, заперевшись на ключ, предаваться горю и ждать, когда кто-нибудь постучится в дверь и непременно тебя успокоит. Теперь надежды на это не было, и надо было что-то предпринимать.
Удачливая институтская подруга Галочки Соня, давно уже переехавшая из Подольска в дом на Котельнической набережной, где жил ее второй муж – хоть никому и не известный, но тем не менее преуспевающий писатель – вошла в Галочкино положение и всего лишь за флакон французских духов достала для своей бывшей однокашницы путевку в дом творчества на Рижском взморье. Стояли упоительные январские снежные дни, отпуск обещал обернуться сказкой, но Галочка, помня про свой печальный опыт, связанный с этими местами, ехать на взморье не хотела. Однако Соня была настойчива и утверждала, что «снаряд в одну и ту же воронку не падает дважды». Было не совсем понятно, что она имеет в виду, и толковать эту народную мудрость можно было двояко: или, что в одном и том же месте найти себе второго мужа нечего и думать, или что второй муж, найденный в том же самом месте, не может оказаться таким же подонком, каким был первый.
Галочка решила, что второе толкование подходит ей больше, и отправилась навстречу своему счастью.
Счастье предстало перед ней в образе столичного драматурга Овсянникова, крохотного человечка, исправляющего ошибку природы с помощью туфель на колоссальной «платформе» и одетого с ног до головы в замшу. Приятно удивленный появлением нового и к тому же привлекательного лица среди надоевших тупых рыл собратьев по перу Овсянников пересел за Галочкин стол, и уже через два дня они встречались не только в столовой, но и на лыжне, и у телевизора, а еще через несколько дней праздновали генеральную репетицию спектакля, который поставил в Рязани по пьесе Галочкиного нового знакомого подающий надежды молодой режиссер. Опять-таки несказанно удивленный тем, что молодые женщины, оказывается, бывают тверды и неприступны не только в его пьесах, драматург решил, что именно такая подруга жизни – верная, принципиальная, надежная – и нужна художнику слова.
Когда, спустя почти год, Овсянников предложил Галочке, как он выразился, уведомить государство об их любви, она почувствовала себя бесконечно виноватой перед этим самым государством, перед Овсянниковым, Соней и родителями, и все потому, что любви к своему избраннику она как раз и не испытывала. Но зато перед сыном Галочка становилась невиноватой: хитрый Овсянников, имеющий дальние планы, возвратившись из дома творчества, сразу же нанял для Вовика англичанку, воспротивившись, правда, музыке и фигурному катанию. Но англичанка – это тоже было хорошо, и потому Галочка безропотно отправилась на встречу с государством в ЗАГС, надев туфли, плоские как лыжи, даже без намека на каблук, и испытывая огромное, как Эверест, чувство вины перед женихом. Галочкина мама, в виде материнского напутствия, умоляла дочь никогда и ни при каких обстоятельствах не донимать мужа вопросом: «Ты на меня не обижаешься?» – а не то, предупреждала она, какая-нибудь другая курящая дама приберет к рукам и его тоже. Галочка, чтобы не обижать маму, клялась, что, конечно, что она теперь не дура, ну а коли так, то брак обещал быть долгим и счастливым.
И действительно, жизнь у Галочки наладилась, Вовочка вырос, стал высоким и широкоплечим, чего нельзя было сказать об Овсянникове, тем более что туфли на «платформе» с годами стали его утомлять и он перешел на обычную обувь, став еще ниже ростом. Английский язык Вовочке не пригодился, но это скорее всего из-за того, что буквально через несколько месяцев Галочка решила, что лучше ребенка учить не английскому, а какому-нибудь редкому языку, и Овсянников, рассчитавшись с англичанкой и успокоив Галочку, что она ни в чем не виновата, нашел для мальчика преподавателя-японца, который работал на радио в японской редакции. Однако, спустя еще полгода, Галочка, посоветовавшись с Соней, сообщила мужу, что сейчас все учат своих детей арабскому языку, поскольку мусульмане плодятся на земле со страшной силой, и скоро весь мир будет объясняться на арабском. В итоге Вовочка окончил институт физкультуры, и отчим устроил его наборщиком в издательство «Физкультура и спорт», для чего английский язык был вовсе и ни к чему – только зря мучили бы ребенка. Так что всё получилось очень хорошо и правильно.
И тем не менее, когда в доме Овсянниковых собирается молодежь и Галочка входит на секундочку в комнату, где гремит музыка, чтобы подать чай с яблочным пирогом, на лице у нее всегда блуждает виноватая улыбка. Ей неудобно перед этими юными красавцами за то, что она немолода, а им так вообще, небось, кажется старухой и портит своим видом все веселье. И она прячет взгляд – точно так же, как когда-то не смотрела в глаза старикам, чувствуя себя безмерно виноватой перед ними из-за того, что молода и все у нее впереди.
       1999