Под водой

Вот что бывает, когда в море выходит
изнывающий от любви идиот.
Р.Сабатини



       Я ему сказал:
- Послушай, не надо волноваться. Сосредоточься. На самом деле, в этом нет ничего сложного, нужно лишь уловить ощущение, как будто ты учишься плавать или танцевать, прочувствовать возникающее в момент движения напряжение мышц, величину усилия, запомнить звук и сохранить в себе. Некоторые вещи на первый взгляд кажутся сложнее, чем есть на самом деле, это происходит, как правило, от того, что нет возможности тренировки, - повторить несколько раз и запомнить, как положение пальцев при письме, как прыжок через канат.
       Он поднял глаза и посмотрел виновато, не зная, какого наказания следует ожидать: его взгляд подернулся влагой, а кровь отлила от лица.
Вероятно, его тошнило и, в тоже время он был возбужден – часто в нем одновременно проявлялись состояния, соседства которых трудно ожидать.


       Впервые я встретил его на трамвайной остановке. Точнее, не так: по внезапно возникшим делам я направлялся в сторону безобразной городской окраины с высокими уродливым домами и торговыми монстрами для убогих потребителей всего того, о чем круглосуточно скандирует неутомимая телереклама. Одна мысль наблюдать эти гетто дистрофии сознания тяжело угнетала, впрочем, во многом я сам был виноват: имея накануне немного свободного времени, я в порядке образовательной дисциплины нашел в себе силы ознакомиться сразу с несколькими киноопусами, которые нынче принято было часто упоминать в беседах. Наблюдая молодых героев, интересующихся только спортивными победами неких команд, довольно вялым сексом и однообразным продвижением по службе, созерцая неправдоподобно круглые силиконовые сиськи, забавно торчащие на пережаренных в соляриях тельцах, щетину, небритые подмышки, слюни, гамбургеры, пускающих ветры толстяков, глубокомысленных наркоманов, мудрых негров, героинь, восклицающих «Все будет хорошо!» у постели тех, кому только что ампутировали ногу, героев, умильно говорящих «Ты обязательно поправишься!» раковым больным или с видом оптимистичных дебилов спрашивающих «С Вами все порядке?» каких-то агрессивных зомби - я полностью расстался с содержимым своего желудка. Так что настроение было не из лучших.

       И вот они – надо думать, школьники выпускного класса - стоят на задней площадке дребезжащего трамвая, облокотившись на поручни, пока я спрашиваю у кондуктора стоимость проезда, ибо слишком давно не…


ПИСЬМО.
Любовь Моя…
Я отключу все провода, выйду на ледяной ветер, сдирая слизистую коросту сна.
Протягивая щупальца, ископаемый Амур машет металлическими крыльями.
Запах озона кружит недействительную голову,
Кинопленка съеживается, втягиваясь внутрь безнадежного панциря.
Посмотри: атомное северное сияние окрасило небеса для тебя.
Синим и зеленым.
Тело помнит каждый выстрел, каждую рану,
Точно это изысканный танец перемещения сквозь времена.
Если вогнать стилет в твою ладонь, у меня потечет кровь.
Как ты думаешь, остались ли еще в Парке нерасстрелянные мишени?
По парку гуляют Парки и любуются в медные подзорные трубы
на прелести и тайны твоего внутреннего космоса.

Это так невыносимо, стремительно и необходимо для жизни.
Но заслуживает ли такая жизнь путешествия
сквозь ее отравленные обманом надежд невыносимые дни?
Спрячь лицо в моих ладонях.
Сложи мозаику и утоли жажду.
Надейся и не верь никому, даже мне, если попытаюсь отрицать.
Я сохранил твой ментальный пистолет
В несгораемом шкафу собственного сердца.
Моя принадлежность вырезана в глубине костей.
Сиамская экзотика изувечила нас под свои неотразимые нужды.
Вечность не отпускает свою добычу.
Расскажи, каково это:
Вкушать ежедневный страх и блевать неумирающей надеждой?
Я должен знать, каково это для тебя –
истории не отпускают, поднимая безжалостные флаги.
Позволь же вылизать твой сломанный хребет.
Оставь следы кровоточащих пальцев на моей гуттаперчевой роговице.
Что может быть нежнее пережитого предательства
и вивисекции войны под покровом тяжелого мрака темных штор?
Мы знаем, как терпелива твоя кожа.
Тоска воска и металла достигает кристальной концентрации,
Превращаясь в бесполезные самоцветы…
Не прощаюсь.
Всегда Твой
А.


- Ты прочел моё письмо?
- Да, конечно, - ты лежал на кровати с очередной книгой, и сейчас обернулся ко мне через плечо. Ты улыбался…мягкий, едва заметный блик на желтоватой коже…как восхитительно, когда ты улыбаешься…я коснулся твоих волос….
- Не трогай…. – зная, что ты лукавишь, убрал руку…. немедленно облачко недовольства пронеслось в твоих глазах…
Пустынная комната, сбитое белье, книги, разбросанные по полу, по столу – всюду…из привезенных на заказ художественных альбомов ты грубо вырывал страницы и делал коллажи…когда ты нарисовал печать Beleth’а на животе ботичеллиевского Святого Себастьяна, я лишь поцеловал кончики твоих пальцев…

       Сейчас мой взгляд тяжелеет, ощутимо сгущая воздух…осторожно касаюсь твоего бедра….ты переворачиваешься и, раздвигая ноги, пристально смотришь мне прямо в глаза….багровый выпуклый шрам на идеально гладком лобке…четыре глубоких разреза, вместе образующих ромб…ты медленно произносишь:
- Тебе не кажется слишком откровенным, что Inguz представляет собой, по сути, всего лишь символическое изображение женских половых органов?


       Школьники выпускного класса стоят на задней площадке дребезжащего трамвая, их однообразная болтовня о девчонках и футболе отвратительна, но громкие голоса навязчиво доносятся сквозь музыку в миниатюрных наушниках… Украдкой рассматриваю их… Один мог бы быть интересным…. Сморю прямо в глаза, пока он не краснеет и не отворачивается, сбившись в середине реплики…
Вынимаю визитку и, подчеркнуто игнорируя всех прочих, приглашаю поучаствовать в фотосессии. Демонстрация одежды, ничего непристойного.
…потом, когда подростков кто-то начнет расспрашивать, они не смогут вспомнить что-либо определенное - я говорил тихо и пространно, а они думали о футболе…их головы устроены таким образом, что постоянно ищут сходства и так запоминают, я же существую на другой стороне реальности…детали моей головоломки чужды им и потому рассыпаются в неумелых пальцах… и это верно – баланс миров в НЕпересечнии…оно возникает только искусственно и подконтрольно, как прививка или каменный сад…
Этим же вечером раздается звонок….неуверенный недоломавшийся голос задает корявые вопросы….он не знает, что надо спрашивать и как…приглашаю его в студию для тестовой съемки….прошу прийти в однотонном, черном и тех же высоких тяжелых ботинках…

       В студии нет никого кроме нас…огромные фоны, разбросанные куски красивых тканей, обилие изящных аксессуаров на полках и, главное, множество осветительных приборов и металлических конструкций под потолком, внушают ему доверие, уважение и будят любопытство…предлагаю выпить кофе, чтобы согреться и поговорить немного, чтобы расслабиться перед съемкой…. он соглашается и, наблюдая за тем, как он держит большую кружку двумя руками я отмечаю, что у него тонкие, длинные пальцы, гораздо красивее и тоньше, чем у тебя, но это ничего не значит…совсем ничего…..он замечает, странный горьковаты привкус на кромке чашки и наивно произносит это вслух, в ответ я равнодушно улыбаюсь, замечая, что он просто забыл положить сахар в кофе, поэтому горечь блуждает во рту…он соглашается, кладет одну ложку сахара, другую, третью, четвертую – и я понимаю, что он просто сбился со счета…его глаза становятся влажными, он судорожно облизывает губы и смотрит куда-то вверх, точно внезапно увидел нечто потрясающее, нежное, желанное, спускающееся к нему с небес….пока я раздеваю его, он лишь покорно улыбается, потом начинает помогать мне…
       За фоном в глубине студии, где все предусмотрительно затянуто черным полиэтиленом, лежит отходящая от наркоза девочка лет семи-восьми…у нее вырезана почка, взята часть косного мозга и что-то еще…вторсырье, оставшееся после извлечения нужных кому-то органов…мальчик глупо улыбается…я даю ему нож и предлагаю вырезать улыбку на лице девочки….он соглашается и я снимаю медленную возню, разворачивающуюся на тускло отсвечивающем полиэтилене – голые тела, перемазанные красным, вскрытие грубых хирургических швов на детском животе, сонное вращение ножа в глубоких ранах, проникновение внутрь уже мертвого тела…потом он отключился, и я, оставив все как есть, сел скачивать и обрабатывать фотографии…потом, поразмыслив, на время прервал свои занятия и на всякий случай связал ему руки и ноги, что существенно облегчило мне задачу общения после того, как он пришел в себя…
       За окном давно была ночь – скорее всего она пахла легкой грибной сыростью и еще чем-то особым, витающим в воздухе весной и осенью, тем, что всегда напоминает мне и тебе…
Мне пришлось объяснить ему, что да…действительно все это сделал он, показать снимки с некоторого расстояния и наигранно подивиться тому, что он ничего не помнит…пришлось сочинить некую историю, дать понять, что мы останемся друзьями до конца дней в виду того, что имеем теперь нечто общее, одну скромную тайну…
Осталось только научить его чисто убивать…


Любовь к тебе чем-то подобна Смерти –
Это граница и преодоление.
Голод, который никогда не может быть утолен.
Жар внутри тебя заставляет сердце пропускать удары.
Я затягиваю на твоей шее шарф.
Судорожно ловишь воздух, все сильнее сжимая меня бедрами.
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…..
Ты слышишь, как скулят тощие псы под звездами?
Как небо выплевывает осколки костей?
Медленная влага растекается,
наполняя воздух густым животным запахом…
Под веками горячо.
Твои губы соленые.
Твой печальный рот имеет вкус слез.
Самый незабываемый вкус…


       Он оказался способным учеником, легко внушаемым и хорошо чувствующими добычу, свежую, содержащую себя в чистоте плоть…его жизнь стала более упорядоченной и наполненной дисциплиной – судя по его словам, ему стало неинтересно общаться и пропадать, слоняясь без дела с недавними друзьями, теперь он вовремя приходит на школьные занятия, четко выполняет задания, в его одежде и поведении появилась лаконичность и законченность, а лицо превратились в обаятельную лживую маску….словом даже его родители почувствовали себя счастливее…правда иногда он пропадал по вечерам и даже не приходил ночевать, но всегда предупреждал заранее, аккуратно отзванивался, являя пример отличного воспитания…моего…

- Не спеши и не волнуйся. Как видишь, все довольно просто – главное следи, чтобы кровь не попала на одежду. Не думай, что делать, если они закричат или бросятся бежать, делай немедленно и без размышлений. Ты замечаешь, как быстро твое тело запоминает оптимальные движения? Как танец, как фехтование – память, остающаяся в глубине мышц.
- А если нас поймают? – неуверенно проговорил он.
- Нет ни тел, ни свидетелей. Всегда сохраняй спокойствие и верь. Уверенность скрывает человека, как защитная броня. Она может делать тебя невидимым.

       Поначалу я помогал ему разделывать туши, но теперь он уже неплохо справлялся сам, поэтому сейчас я спокойно читал газету, пока он, голый, перемазанный кровью и жиром, возился на кафельном полу… Временами, отрываясь от чтения, я сосредоточенно кормил глаза, находя зрелище невероятно волнующим….

       Однажды он спросил, для чего все это….зачем столько плоти, куда уходят лучшие куски…рано или поздно он должен был спросить – и я ждал момента, когда он будет готов услышать объяснение, увидеть то, ради чего я нашел его, учил, ласкал, перекраивал, вытаскивал наружу скрытое….

ПИСЬМО.
Моя Мертвая Звезда!
Пишу, чтобы сказать: я почувствовал, что все кончено.
Мы непрерывно звали друг друга годами –
и вот механизм сломался, еще одна шкатулка замолчала.
Моя Прекрасная Кукла, сломанная балерина осеннего сна!
Жизнь без тебя пустынна, как коварная страница,
пожирающая, поглощающая любой
написанный/НЕнаписанный на ней текст –
внутрь, в глубину своего белоснежного тела!
Прости меня за каждую из этих строчек,
за каждое прикосновение к тебе, преступно украденное у вечности,
за каждую частицу тепла твоей желтоватой, как пергамент, кожи,
за каждую каплю лживой крови, извлеченной из тебя,
как из источника тайного дыхания.
Богоматерь Всех Отравленных, Надежда Предрасстрельного Рассвета –
Тебе молюсь я, зная всю бессмысленность слов!
Передай ему мои треугольные конверты,
из которых вместо писем высыпается лишь бурая ржа запекшихся истечений!
Расскажи, как невыносим мир, не уловленный сетью его волос,
как призрак его запаха все еще режет мои легкие
теплыми, прозрачными лепестками!….
Я почувствовал, что все кончено сразу –
это повисло в воздухе, подобно холодному свисту сабельного удара.
Морская звезда безнадежности присосалась к ломким ребрам,
пар от дыхания, морозный узор и слезы в темноте.
Последний отблеск света растворился, как взмах невидимой руки,
пока черная вода уносила цветы на своей чешуйчатой спине.
Но я продолжаю всматриваться в пустоту.
Даже чувствуя, что все кончено
Я все еще здесь.
И пока это так – приди.
Приди и опровергни.
Не прощаюсь.
Всегда Твой,
А.


- Да. Я покажу. Прибери здесь все. Упакую кисть руки – тонкую и без крови. И еще кусок мякоти – самой лучшей. Не должно быть ни капли жира. Потом одевайся.
Мы вышли из дома, поймали машину и отправились в сторону окраин. В длинных черных пальто и белых, застегнутых на все пуговицы рубашках, походили на успешных клерков – сомневаюсь, то кому-то пришло бы в голову, что один из нас везет в красивом кожаном кейсе не проект контракта. Единственное, что не вписывалось в эту благообразную картину – мои пропирсованные уши и массивные серебряные перстни на всех пальцах, но у обывателей не принято обращать внимание на детали и вообще пристально всматриваться в окружающее.
Мы практически выехали за черту города – мутное сероватое марево стелилось над землей, а новые многоэтажки выглядели слишком чужеродно. Остановив машину на перекрестке, я вышел и повел его сквозь сгущающиеся сумерки к одному из домов – не слишком новому пятиэтажному зданию, с продольной витиеватой трещиной на тускло-желтом фасаде, с разбитым, невзирая на защитную сетку, фонарем над дверью.
       Внутри пахло сыростью, дверь в подвал распухла – последние дни было дождливо – и открывалась трудно, медленно, шумными рывками. Снизу, из темноты ударил неожиданно густой запах прокисшей крови, разложения и почему-то цветов – думаю это удивило моего спутника – к густой, почти невыносимой вони примешивался совершенно явственный цветочный аромат с горьковатой нотой гречишного меда. Привычным движением, я нашел выключатель, со стены посыпалась чешуя облупившейся краски, сбитая резким движением, одинокая слабая лампочка вспыхнула тусклым вздрагивающим светом.
Когда мы спустились вниз, где уже никаких ламп не было, я быстро нашел нужную дверь и в неверных отблесках света из коридора стал отпирать ржавый висячий замок, потом со скрежетом отодвинул металлический засов, и, предварительно прислушавшись, приоткрыл дверь: сначала совсем немного, но, удостоверившись, что все тихо, позволил моему спутнику войти.




       Так я впервые увидел того, кого Хозяин называл в письмах Своей Мертвой Звездой.
Почти задыхаясь от невыносимого смрада,, источником которого, несомненно, служили разлагающиеся останки находящееся комнате, я вглядывался в темноту, зная, что в ней скрывается нечто очень важное и…опасное….каждый раз, когда мои легкие готовы были выблевать втекающую в них извне гниль вдруг каким-то странным образом в воздухе сгущался до почти осязаемой плотности запах полевых цветов – казалось, я отчетливо начинал ощущать аромат белых лепестков, над которыми кружат пчелы, и еще - тугую нотку золотисто-коричневого гречишного меда.
       Глаза после полумрака коридора довольно быстро привыкали к темноте. Где-то капала вода, и шелестели обрывками ветоши невидимые крысы.
       Посередине квадратного помещения над полом была подвешена клетка, показавшаяся мне огромной и пугающей, толстые цепи уходили куда-то в темноту. Я подошел поближе, чтобы понять, что же находится внутри, но света было слишком мало – все, что я смог рассмотреть выглядело как белесый сгусток, тускло выступающий из мрака. Волна внезапного и необъяснимого липкого ужаса вдруг накатила и заставила меня покрыться холодной испариной – инстинкт оказался на этот раз полезнее зрения, потому что лишь какое-то невыносимо длинное мгновение спустя я увидел движение внутри клетки и услышал лязгание металла.
       Тогда Хозяин быстро приблизился и, прижавшись лицом к прутьям, произнес несколько слов – почему-то мне показалось, что это бы нечеловеческий язык…оно, то, что было внутри, снова опустилось и замерло, а мой спутник стал торопливо отпирать клетку. «Придержи дверь», «теперь помоги мне вытащить его» - отрывисто командовал он. Когда он проходил к выходу, держа на руках бесчувственное тело, я с удивлением понял, что именно оно издавало тот изысканный цветочный запах, присутствие которого здесь казалось необъяснимым.
       Наверху мы вошли в одну их квартир - к этому моменту я уже догадался, что дом пуст –в нем нет никого кроме нас.
       Спальня насквозь пропиталась запахом сырости, разложения и цветов – сильнее всего цветами; Хозяин осторожно положил свою ношу на сбитую кровать и жестом дал знак приблизиться.

       На кровати лежал мальчик – совсем обычный, если не считать того, что у него не было кисти левой руки чуть выше запястья и правой ноги несколько ниже колена, на концах культей были надеты черные кожаные чехлы, расшитые старинными серебряными монетами и бисером из полудрагоценных камней, больше на нем ничего не было… волосы очень длинные и темные…кожа имела едва заметный желтоватый оттенок, на руках – множество грубых рубцов разной степени давности. Мне казалось, он спал - Хозяин осторожно убрал прядь со лба мальчика и произнес шепотом: «Будь очень осторожен. Не делай никаких резких движений. Приближайся не слишком и всегда так, чтобы видеть его лицо» - мне вдруг вспомнилась волна невыразимого ужаса, возникшая в подвале, и я понял, что тот, на кого я смотрю, почти невидимый тогда в темноте, и был причиной страха.
       Хозяин наклонился и что-то прошептал лежащему на ухо на том же странном отрывистом языке и через мгновение мальчик открыл глаза – меня не удивило, что они имели густой цвет темно-коричневого меда и уставились прямо на меня, пожирая несколько секунд, точно некий предмет, который надо непременно применить наилучшим образом. Волна страха и отвращения вернулась, смешанная с любопытством – я не мог понять, чем так опасен может быть этот субтильный калека, но инстинкт подсказывал, что следует быть настороже.
- Ты снова пришел? Я уже начал отчаиваться… - мальчик не без тайного ехидства улыбнулся, глядя на Хозяина, и принялся потягиваться, - я хотел отвернуться, но оказался не в силах отвести глаза: что-то нечеловечески гибкое и волнующее было в манере двигаться, невзирая на ампутации. Стоило Хозяину на секунду отвести взгляд, как мальчик каким-то невероятным, почти невидимым движением изменил позу, хищно вытянувшись по направлению ко мне и принюхиваясь – сильнее запахло цветами. Запаздывая всего лишь на долю мгновения, Хозяин закрыл меня собой и я услышал хлесткий звук пощечины. Затем Хозяин отошел в сторону, сел в кресло и, положив себе на колени кейс, принялся открывать его. Мальчик тихонько плакал, прижав ладонь к щеке, затем, снова принюхиваясь, проворно соскользнул с кровати и подполз к Хозяину, пока тот ставил на пол извлеченную из кейса металлическую емкость с мясом – мякоти было много, она имела почти непристойный, тающий, бледно розовый оттенок. С ужасом, я заметил, что огромные куски сырой плоти исчезают с пугающей, молниеносной быстротой – как будто их поглощает огромный хищный зверь. Вылизав опустевшую емкость и для порядка понюхав ее, мальчик растянулся на полу…тогда Хозяин развернул женскую руку, которую просил меня упаковать отдельно, и принялся играть с мальчиком, как с кошкой. Не думаю, что есть на свете кошка, способная двигаться так быстро – казалось, отсутствие конечностей не слишком ему мешает, и еще я опасливо подумал, каким он был до ампутации…
       Через несколько минут они уже оба возились на полу, вцепившись зубами в бледную мертвую руку, потом, не обращая на меня никакого внимания, забрались в кровать – я боялся уйти, да и куда я мог бы отправиться…боялся пошевелиться… боялся издать хоть какой-то звук, пока они с почти злобной яростью овладевали друг другом – до крови, до слез, не замечая ничего вокруг, порой - мучительно зажмуриваясь, временами, напротив - застывая на какое-то невыносимо долгое, электрическое мгновение и глядя друг другу в глаза.
       …много позднее я стал лучше понимать, что значит «вечность» и «отчаяние», но в тот момент мне было страшно, любопытно, немного стыдно и еще у меня затекла нога…

       Ты совсем забыл о нем, - внезапно донесся до меня явственно растягивающий слова голос мальчика, - он повернул голову в мою сторону, блаженно улыбаясь происходящему внутри него, - знакомому и мне остаточному ощущению медленного вторжения…я знал, что оба они еще не здесь, а на границе своей потусторонней реальности, откуда я выгляжу едва различимым в полумраке силуэтом. Это был подходящий момент подумать, – а было ли правдой то, что я видел недавно: их лица, точно покрывшись рябью, дрожали в воздухе, меняя черты, мальчик высовывал длинный синий язык между заостряющимися зубами, а его рот растягивался в пасть гигантской мурены, пока глаза превращались в светящиеся желтым щели. Я не видел лица Хозяина, опущенного между ног местами покрывшегося серебристой чешуей тела мальчика, но мне хорошо были видны острые, похожие на акульи плавники, прорвавшиеся сквозь бледную кожу его спины, заканчивающиеся ритмично движущимися в такт тому, чем он занимался, вживленными в плоть скальпелями. Хозяин на секунду перестал облизывать шею своего любовника, и, посмотрев в мою сторону, произнес:
- Посмотри на свою ладонь… - я поднес руки к лицу и увидел, что ладони покрыты едва различимыми, плотными серебристыми чешуйками…
       Хозяин поднялся и сел на пол рядом со мной – он попросил не бояться, и мне хотелось верить: голос был таким уверенным, текучим, знакомым.
- Не советую доверять, - подал голос мальчик, - никогда не знаешь, чего от него ожидать, - неожиданно он подмигнул мне, как сообщнику. Хозяин же просто смотрел на него и улыбался. – Не стоит – я вот тоже пробовал верить в свое время. Пока он не скормил мне мою же собственную ногу.
- Заткнись, тупая, прожорливая мурена, - и Хозяин, склонившись к самому моему уху, зашептал:
- Ты очень нужен мне. Ты же видишь, как трудно оставлять его одного…ровно четыреста лет я люблю Мертвую Морскую Звезду, и это продлится вечность… он опасен даже сейчас – ты же не можешь не понимать, что я просто не смог искалечить его сильнее…ты же чувствуешь, что твое место здесь, со мной…с нами…иногда мне так одиноко…

       Что-то медленно плавилось в моей голове – я не мог сопоставить имя Мертвая Звезда и железную клетку в подвале, печально изогнутые, чувственные губы мальчика и стремительно исчезающее мясо, полные страдания глаза и акульи плавники, закачивающиеся синеватыми лезвиями, на какую-то долю секунды мне представилась небольшая хирургическая пила, рассекающая невероятно совершенную, гладкую голень…потом неожиданно наступила темнота…

       Первое, что я почувствовал, придя в себя, это прохладное прикосновение пальцев к своему лицу, медленно открыв глаза, я увидел прямо над собой лицо Мертвой Звезды.
Слегка пошевелившись, я понял, что Хозяин лежит рядом со мной с другой стороны и это его руку я ощущаю в себе. Чувство опасности внезапно ушло - и когда Мертвая Звезда наклонился ко мне, я без страха отдался мучительно тягучим поцелуям, уплывая в наркотических волнах запаха потусторонних цветов, источаемых его желтоватой кожей; почему-то, мне очень хотелось снять чехлы с его руки и ноги, чтобы прикасаться к местам срезов…

       Позднее, проснувшись в темноте, не ощущая холода, я вышел из комнаты, уже отчетливо понимая, что никогда не вернусь домой и почему-то нисколько не жалея об этом… вошел в ванную и посмотрел в зеркало: мои глаза лишись цвета, как у мертвой рыбы, горло пересекал бескровный порез, схваченный вместо нити тонкой леской, а в кончиках пальцев блуждали острые рыболовные крючки, с помощью которых, надо думать, мне предстоит научиться охотиться…набрав полную ванну холодной ржавой воды, я опустился в нее с головой и так пролежал до рассвета, пока не пришел Хозяин, не вытащил меня и не отнес на руках обратно в постель, где я и оставался до тех пор, пока моя кожа не научилась растворяться и глубоководные звезды не поселились под веками…




ПИСЬМО.
Моя Совершенная Любовь!
Многое со временем изменяется.
Кто-то меняет масть, кто-то – теряет жизнь.
Чьи-то волосы становятся длиннее, а чьи-то короче.
Сквозь глаза прорастают болотные цветы непрекращающегося ужаса
и мучительной надежды.
Появляется привычка продвигаться на ощупь в опасной темноте,
наполненной враждебными голосами.
Самое сложное – вычленить одну единственную, самую важную радиоволну,
расслышать сквозь непрекращающиеся ментальные помехи,
научить ее откликаться на тайные имена,
научить тела проходить сквозь стены отчуждения
и ловить энергетические ветры именно в тот момент,
когда они двигаются в нужном нам направлении.
Если ты закроешь глаза,
то сможешь увидеть красный огонь, разгорающийся на юге.
Открой карту и воткни несколько булавок в бумагу,
посмотри – это один из хорошо знакомых маршрутов.
Возьми колоду таро – Дьявол. Любовники. Bifurcatio.
Смерть…Permanentia in essential. Mors et Reincarnatio. Transmutatio virum.
Впрочем, предложен и другой вариант – Колесница и Преображение.
Насколько могу судить, для нас это не меняет смысла –
двойственность и путь против ясности и результата.
Перемещение в пространстве и физический выбор
против герметического преображения и духовного абсолюта.
Диагноз прост: изначально нам грозила ментальная бойня.
К сожалению, финал очевиден….
Все со временем истощается, истончается, приходит к концу –
то только не эти энергии, вытекающие из одной бесконечности в другую,
то, что они протекают именно сквозь нас – всего лишь случайность…
Ты хочешь спросить:
- И чем все это закончится?
- Разумеется, ничем…- надену маску, разыграю очередной перфоманс
про сердце из мяса, про кости из стекла,
а ты будешь смотреть из виртуальной темноты и улыбаться,,
наслаждаясь чувством болезненной неопределенности,
пока я веду кого-то не цепочке сквозь сценическую сыромятную реальность,
пока девочки, похожие на лягушек,
пробуксовывают в убогом вареве липкого юродства,
пока пирамиды возвышаются над землей,
пока во всех существующих мирозданиях,
когда мы проходим мимо друг друга, опрометчиво ускользая прочь,
невероятная электрическая дуга вдруг соединяет нас
и заключает в новорожденную, замкнутую в себе бесконечность,
точно два инцестуальных эмбриона…
Моя нестерпимая вечность принадлежит только тебе.
Не прощаюсь.
Всегда Твой
А.
       Мы прикасаемся друг к другу, и, вдыхая тепло, остаемся неподвижны, нам нет дела до третьего в этой комнате – он не мешает. Мы все трое спокойны и сосредоточены. Наши тела несут нас сквозь маниакальное время, как герметические корабли из мякоти и кожи, внутри которых так горячо и долго может мучится любовь.

октябрь 2008г.


(с)автор использованной иллюстрации Nonhuman