Командировка в прошлое

Май, 1985 г. – поезд «Москва-Алма-Ата»

       За окнами вагона второй день видится степь. И сама степь и небо с облаками молочного цвета в который раз подтверждают незыблемую истину о том, что из всех времён года весна в этом крае самая благодатная пора. Именно в это время над пространством не довлеют ни мучительный зной, ни жгуче-песчаные бури, правда, эта весна уже подходит к концу, и скоро, совсем скоро нещадное солнце сделает своё дело, и короткая весенняя прелесть исчезнет, а на смену ей придёт однообразный песчаник с перекати-поле, колючие шары которого, подхваченные ветром, будут мчаться друг за другом или застывать на месте в ожидании очередного порыва. И так – всегда.

       За время моего, почти десятилетнего отсутствия, здесь ничего не изменилось: и казахи в национальной одежде, и юрты, не часто разбросанные по степи, и флегматичные верблюды, жующие жвачку, и мелкосопочник – всё осталось без изменений. Но я с жадностью впитываю в себя волнующие впечатления, будто вижу всё в первый раз. А вот и берег обмелевшего Арала, – море, или то что от него осталось, вижу как раз впервые. Прибрежный край обнажившегося дна навевает печаль, но ещё большую печаль навевает развалившийся баркас, сиротливо лежащий на боку метрах в двадцати от предполагаемого берега. От этой картины щемит сердце.
Зачем я согласилась на эту поездку, – чтобы вспомнить юность?

Август-ноябрь, 1975 г. – Казахстан

       Жаркий августовский день. К подъезду административного здания горно-металлургического комбината подъезжает скорая, на ней увозят меня.
Дежурный врач центральной городской больницы диагностирует аппендицит и тоном, не терпящим возражений, произносит: «Операция!» Правда, к вечеру надобность в ней отпадает, потому что исчезает сама боль (да и был ли приступ?), но врачу об этом не говорю и от операции не отказываюсь, ибо во мне всегда жил дух исследователя, так что испытать скальпель хирурга в девятнадцать лет – самое время, хотя главной причиной того, что я отправляюсь на хирургический стол, является не это, а широко распространённое мнение о том, что аппендикс нужно удалять чуть ли не с самого рождения.
       В операционной прохладно. Белая простыня в виде небольшой занавески отделяет меня от медицинского персонала, и я вижу перед собой только её. Но нет, под самым потолком вижу яркий светильник, он своими глазищами направлен прямо на меня, ещё вижу огромный карагач в окне справа. Всматриваюсь сначала в окно, потом в зеркальную поверхность светильника в надежде увидеть отражение того, что будут творить со мной эскулапы, но разобрать ничего не могу, зато чувствую, как сестра обкалывает новокаином живот, а хирург через паузу делает надрез. Чувствую, как под скальпелем трещит замороженная кожа и по ней холодными струйками стекает горячая кровь. Ощущение не из приятных, и я запоминаю его на всю жизнь.

       Через три недели я снова на работе. В моей любимой экспресслаборатории ничего не изменилось: на подоконниках всё те же цветы, ученица Леночка по-прежнему восторгается химическими реакциями, а Соломон Шапшалович – наш начальник – всё так же суров. Но мы-то знаем, что его суровость – всего лишь внешняя сторона медали, на самом деле – это добрейшей души человек. Вот и сегодня, не раздумывая, он подписывает распоряжение о моём направлении в военкомат*, продлевая тем самым мою послеоперационную реабилитацию. Я разумеется в восторге: во-первых, уйдут в прошлое ночные смены, пусть и ненадолго, во-вторых, не будет ужасной давки в транспорте, а в третьих, – меня будут окружать только мужчины. Не сказать, что наши дамы мне надоели, – нет, но всё-таки их занудству иногда нет предела.

       Неоспоримым преимуществом военкомата по сравнению с горно-металлургическим комбинатом является его весьма выгодное расположение в городе: близко от центра и слегка на окраине. Так что и впрямь – не нужно трястись в переполненном транспорте, что после операции немаловажно, да и место здесь спокойное: шум не долетает и пыли меньше, а крона развесистых карагачей, надёжно укрывающая здание от палящего солнца, создаёт в его кабинетах ощущение прохлады и комфорта.
       О моём назначении военком Голубь был предупреждён заранее. Когда я вошла к нему в кабинет, он стоял у окна и что-то насвистывал. Даже со спины он производил благоприятное впечатление: среднего роста, крепкий, подтянутый, с лысинкой на макушке и песней на устах мой новый начальник показался мне приветливым и добрым, в чём я позже и убедилась. К тому же он оказался ещё весёлым и разговорчивым.
Голубь взял моё направление и пригласил сесть.
- О, Натэлла, - пробежав глазами первые строчки, воскликнул он. - Какое красивое имя! А почему вас так назвали, можно спросить?
Я улыбнулась, – моё имя всегда производило впечатление, я это знала.
- Можно, - не без гордости ответила я (моё имя всегда производило впечатление, я это знала). - Так меня назвал отец, потому что в юности он был влюблён в девушку по имени Натэлла. А у вас фамилия необычная.
       Майор взглянул на меня, тоже улыбнулся и открыл объёмистую папку с документами.
- Об этом мы ещё поговорим, а сейчас я должен ознакомить вас с обязанностями, потом и рабочее место покажу.
       Рабочее место мне понравилось. Просторный кабинет с двумя большими окнами, занавешенными портьерами тёмно-бордового цвета, огромный письменный стол, покрытый зелёным сукном, – всё произвело соответствующее впечатление. Майор показал, как нужно заполнять бланки призывников, рассказал пару приличных анекдотов и удалился в свой кабинет.
       Работа, как выяснилось, ничего сложного собой не представляла: требовалась лишь внимательность, а у меня с ней было всё в порядке. И потекли дни за днями. Василий Иванович ежедневно по нескольку раз навещал меня, интересовался делами, улыбался, говорил комплименты и через неделю перешёл на «ты». Почему – догадаться не трудно: наверняка я понравилась ему, но меня это не тронуло, потому что тридцатипятилетний майор показался мне едва ли не стариком. Чувствуя это, он вряд ли на что-то надеялся, зато его друг – Алексей, – каждый день захаживающий к нему по каким-то делам, с завидным упорством мелькал мимо открытых дверей кабинета, где я работала, будто хотел загипнотизировать. И надо сказать, ему это удалось, потому что перед Василием Ивановичем Алекс (этот ник придумала ему я) выигрывал по всем статьям, был моложе на девять лет и совершенно неотразим: высокий, стройный, волосы как смоль чёрные, брови густые, ресницы длинные, а глаза… Глаза карие с поволокой, и я влюбилась в него по уши, ещё до знакомства с ним.


- Ну что, Натали, как дела? – это майор Голубь. Сегодня, на десятый день моего пребывания в военкомате, он с утра заглянул в кабинет и как-то задумчиво посмотрел на меня. Мне даже показалось – в его глазах мелькнуло нечто, похожее на грусть. 
- Всё в порядке, - отвечаю.
- Зайди ко мне.
- Хорошо, бланк вот закончу…
- Можешь не заканчивать, потом доделаешь.
Ничего особенного в его просьбе я не заметила, ибо, получая очередное задание, мне и раньше приходилось бывать в его кабинете, только на этот раз заданием и не пахло. На этот раз у него сидел молодой красивый мужчина лет двадцати шести, – тот самый, с гипнотизирующим взглядом. Это был Алекс.
- Вот, - сказал Василий Иванович, слегка приподнявшись, - хочу представить моего друга, – вы тут знакомьтесь, а я отлучусь на минутку.
       Пока майор отсутствовал, Алексей расспросил меня о самочувствии, об учёбе в институте (оказывается, он уже знал обо всём – наверняка от Василия Ивановича), потом  сказал, что я очень красивая, что нравлюсь ему, и попросил, если не возражаю, назначить время и место нашего первого свидания. Я не возражала и, выбрав кинотеатр «Октябрь», была на седьмом небе от счастья. Как же, – из всех девчонок, работавших в военкомате, этот красавец выбрал именно меня!
       Во время фильма Алекс держал мою руку в своей и молчал. «Почему-то он сегодня какой-то странный, - вдруг подумалось мне, - сосредоточенный, скованный, будто и не он вовсе... И улыбка его куда-то подевалась. Что с ним? А может, показалось? Интересно, какой он на самом деле?»
Его напряжение разрядилось лишь тогда, когда после фильма мы заглянули в кафе, – там в лёгком полумраке выпили немного шампанского и с удовольствием танцевали, он даже пытался поцеловать меня. Потом гуляли по ночному городу, потом он проводил меня.

       Через два месяца после нашего знакомства Алик (так называли его домашние) задумал отметить свой день рождения. На праздник, кроме меня, была приглашена его сестра Лена, но она не пришла, сославшись на занятость. Мы с Клавдией Ивановной – мамой Алика – поздравили именинника с двадцатишестилетнем, к нам присоединился и его пятилетний сын Мишутка. Забыла сказать, Алексей вдовец: его жена Кира, умерла от криминального аборта, но отчего она решилась на этот шаг, для меня так и осталось загадкой.
       Мишутка через некоторое время незаметно сползает под стол и принимается трогать мою юбку, Клавдия Ивановна, заметив моё смущение, берёт его за руку и вместе с ним уходит в спальню. Мы остаёмся одни.
       Алик – само обаяние: он зажигает свечи и выключает свет, причудливые тени на стенах мгновенно ассоциируются с загадочными знаками, – их хочется прочесть и не заметить одновременно. В такт их пляске льётся музыка – моё любимое танго. Скрипичные звуки резонируют с мелодией души, и кажется, – это сама душа поёт в унисон скрипке. Алик обнимает меня, целует, что-то шепчет… опять целует, и вдруг, подхватив на руки, уносит на диван.
- Не бойся, всё будет хорошо, вот увидишь… всё будет… мы поженимся… обязательно… - его шёпот переходит в беспорядочные слова.
 
       Из смежной комнаты, куда ушли Клавдия Ивановна с Мишуткой, слышится лёгкий кашель, но он тут же стихает. Этот звук выводит меня из транса – в мою голову огненным вихрем врываются слова: «ведь он же… ведь я же… » и, вцепившись ногтями в Алексея, я сдавленно, почти задыхаясь, сиплю:
- Отпусти, или я закричу!
Минута отчаянной борьбы, и он замирает, потом резко встаёт, не глядя в мою сторону, цедит сквозь зубы:
- Ну, и проваливай отсюда.
       От неожиданности на меня наваливается ступор, через мгновение прихожу в себя, хочу ударить его, но сдерживаюсь. Краешком скользит мысль: «а тот ли это человек, с которым я познакомилась два месяца назад, и вообще – кто он?» И там же, в едва уловимых лабиринтах разума, признаюсь себе в том, что таким вижу его впервые, а он, ни слова не говоря, подходит к столу, наливает рюмку водки, выпивает, нервно закуривает и, облокотившись на спинку кресла, устремляет взгляд на улицу.
Поправляю на себе платье (моё любимое – чёрное со стеклярусом), выхожу на середину комнаты и, обращаясь будто в пустоту, говорю:
- Но, Алик, ты что – хочешь…
- Я ничего не хочу – оставь меня! - резко, не оборачиваясь, бросает он.
- Тогда выпусти меня из квартиры, - пугаясь его раздражения, прошу я.
Он молча швыряет ключи от входной двери и уходит на кухню, – надеясь на его благоразумие, спрашиваю:
- Ты не проводишь?
- Нет!
- Но мне ведь на другой конец города.
- Это твои проблемы.

       Минуту назад я была с ним, – теперь одна на лестничной площадке. Прислонившись к перилам, вслушиваюсь в тишину, смотрю на часы: пол-первого ночи, добираться домой в окружную – километров шесть, напрямую – нужно  пересечь парк возле булочной, затем пустырь и железную дорогу, в парке недавно нашли, истерзанную девушку. Становится страшно. Обхватываю голову руками и сажусь на ступеньки, – так в этой позе и застываю, в ожидании чего, – не знаю. Нет, знаю – жду.
       Жду, что Алик всё-таки выйдет и проводит, ведь он обещал. Но тщетно: по ту сторону тишина, слышу только, как в прихожей щёлкнул выключатель. Всё – ждать больше нечего, нужно вставать и идти.
       Медленно спускаюсь по лестнице, ещё медленнее выхожу из подъезда, завернув за угол, попадаю на ярко освещённую улицу. Останавливаюсь, прислушиваюсь. Слева доносятся голоса. Поворачиваю голову, – группа пьяных парней движется на меня. Остаётся метров сто.
Первая мысль – убежать назад в подъезд, вторая – а дальше? Дальше некуда. Остаюсь на месте.

       Из-за поворота появляется мотоциклист, он едет быстро и скоро должен обогнать пьяную ватагу. Мотоциклист приближается. Неожиданно для самой себя выскакиваю на дорогу, поднимаю обе руки, и прижав их к груди, кричу:
- Остановитесь, остановитесь!
Мой облик – сплошное отчаяние, видя это, водитель резко тормозит.
- Куда?! - его голос прорывается сквозь гул мотора.
- В пятый микрорайон, пожалуйста!
- В люльку, - кричит он, - быстро!
И вот уже, круто развернувшись, мы летим мимо орущих и гогочущих парней и чуть медленнее едем по улице.
Около дома он сказал:
- А если бы я не задержался на смене, а если бы вместо меня был кто-то другой? Вы уверены, что всё закончилось бы хорошо? Так что делайте выводы, милая девушка.

       Моего отсутствия в доме никто не заметил, потому что у меня была собственная комната с отдельным входом, а жили мы тогда в стареньком доме под снос. Я вошла в комнату, заперла дверь, сняла платье и легла в постель, но сон не приходил. Пытаясь понять, что произошло, минута за минутой стала перебирать случившееся.
      
       Итак – знакомство. В этот день мы были в кинотеатре, потом в «Бригантине», потом он проводил меня, пытался поцеловать. А дальше? Дальше, – не заходя в мою комнату, он ушёл. Нет, не так, – хотел было зайти, но я не позволила. Вспомнила свой день рождения – месяцем позже (это было в октябре), – Алик был в числе приглашённых. Вспомнила его поведение, вспомнила своё.
Прокрутив всё это в памяти, задала вопрос: не являюсь ли я сама причиной того, что произошло сегодня? Неужели наше уединение в тот октябрьский вечер… О, Господи, но ведь он только целовал меня! Тогда почему сегодня он повёл себя так дерзко? И должна ли я простить его, если он попросит прощения?
Ни-за-что!!
       Через две недели он позвонил, и я простила его.

Май, 1985 г. – поезд «Москва-Алма-Ата»

       Сгустившиеся сумерки внезапно окутали степь. Свинцовые тучи, распластавшиеся над нею, поглотила густая вязкая темнота, и только железнодорожные огни, – то возникая, то пропадая, – с завидным упорством всё ещё продолжали разрывать её.
       Аральское море осталось позади. Поезд, замедлив ход, приближался к очередной стоянке, выходить из вагона не хотелось, и я вернулась к воспоминаниям. Мне надо было понять, что за чувства владели мною тогда, с чем я связывала свои надежды. Почему тот год, что мы знали друг друга, не стал одним временем для двоих? Неужели Олег видел во мне лишь объект для своей собственной услады и, наконец, почему случившееся не послужило для меня уроком?
       Тогда этих вопросов я не задавала себе, да и вряд ли задумывалась над этим. Тогда мне хотелось одного, – чтобы у меня появился верный спутник жизни, добрый и мудрый, любящий меня и наших будущих детей, это желание пересилило всё, в том числе и разумные доводы. А поступок Алексея... Ну что ж, – ведь он же сказал, что мы поженимся, значит, любил. Хм… любил? А я сама... любила? Говорят, настоящая любовь не требует взаимности. Ещё говорят, самый лучший учитель – это собственная душа: она всё чувствует и понимает, нужно только услышать её знаки. Но чтобы научиться любить, – кто-то же должен преподать первые уроки любви? Или… не должен?
И мне вспомнился эпизод из детства.

       Тогда в один из жарких июльских дней от какой-то болезни у нас разом умерли две здоровенные хрюшки. С отвислыми животами они лежали у стены деревенского амбара, а я металась возле них в отчаянии.
       Когда мама приехала из райцентра, она отстегала меня верёвкой так больно, что я долго не могла прийти в себя. А ведь мне было только семь лет, и я так хотела, чтобы меня любили, и в первую очередь моя мама. Тогда мне казалось – она не любила меня, потому что любящие мамы так не поступают. Своим детским разумом я пыталась понять её, но так и не смогла, и не догадывалась, что ровно через восемнадцать лет почти так же поступлю со своей маленькой дочкой. Хотя нет… я всего лишь отшлёпаю её и поставлю в угол, но она будет долго плакать, а я в приступе гнева так же долго не позволю ей выйти оттуда, и этот поступок с тех пор тяжёлым камнем будет висеть у меня на сердце.
       Ещё я думала, что меня не любит не только моя мама, – я почему-то считала, что меня не любят все люди на земле. Это потом, – много лет спустя, – я поняла, что мама здесь ни причём: её саму в своё время не научили любить. А пока я не знала, как вести себя с ней, как разговаривать с людьми и, главное, – о чём. С тех пор я полюбила уединение. Небо, деревья, цветы и наш рыжий кот Васька были частью моего уединённого мира, я любила этот мир, потому что он был моим, потому что этот мир любил меня тоже.
       Я часто смотрела на облака, на их причудливые формы и мечтала улететь с ними куда-нибудь далеко-далеко. Часами наблюдала, как неуловимо и сказочно менялось небо. Бывало, между облаками ближе к горизонту, оно вдруг окрашивалось в светло-голубые тона с примесью нежно-зелёного оттенка, а к центру, постепенно меняя цвет, становилось почти ярко-синим. Иногда на перламутровую кипень облака неожиданно набегала серая дымка, и я видела, как не задевая самого облака, она проплывала мимо. Иногда же, цепляясь за его клочковатые выступы и темнея на глазах, она вместе с ним превращалась в маленькую серую тучку.
       С деревьями я разговаривала: спрашивала, как они поживают и как чувствуют себя. Мне представлялось, что они такие же существа, как и люди, только говорить не умеют. Ещё я думала, что у каждого дерева, как и у человека, есть своя судьба. Одни могучи и раскидисты и смотрят на мир гордо и величаво, другие выглядят тщедушными и жалкими, а третьи и вовсе умирают: или сами – по какой-либо причине, известной только им, – или же от руки человека. Наверное, умирающие деревца, - думала я, - тоже лишены чьей-то любви и ласки, но чьей? Своих собратьев, людей, или бога?
       Иногда мне представлялось, что где-то далеко-далеко, в какой-нибудь точке нашей маленькой планеты, возможно в Индии, а может и в России, живёт человек, чем-то похожий на меня. Наверное он так же, как я, любит природу и животных, любуется небом и звёздами, и так же, как я, ждёт сокровенного счастья – того самого, что должно быть даровано каждому человеку на Земле, а иначе, зачем было создавать этот мир? И своим детским воображением я выстраивала нашу с ним встречу.

Декабрь, 1975 г. – Казахстан

       Мне почему-то кажется, что я встретила того, о котором мечтала в детстве, и что мы с Аликом не только друзья, – мы ещё и любим друг друга. Вернее, я люблю. А он – любит? Тот его поступок…
Тот поступок время от времени всплывает в моей памяти и тревожит, тревожит меня. Но он же попросил прощения, и мы по-прежнему вместе. Разве я виновата, что люблю? Правда, настораживает то, что в ответ на моё признание он промолчал, а мне так хотелось услышать от него три заветных слова, так хотелось… И я спросила его:
- Почему ты промолчал?
- А я боюсь произносить эти слова, - сказал он.
       О, боже, - подумала я, - почему мужчины такие бесчувственные? Неужели они не понимают, как важно девушке или женщине слышать нежные слова от любимого человека! Ведь эти слова – это один из способов языка любви, почему люди должны стесняться этого? Разве я должна стесняться своей любви? Но иногда я всё же спускаюсь с неба на землю и спрашиваю себя, – а нужно ли так привязываться к нему? Но эти вопросы – и даже не вопросы, а скорее мысли, – мелькают  где-то на интуитивном уровне и, не успев оформиться, тут же исчезают, а я продолжаю отдаваться своему чувству безропотно, безоглядно, продолжаю любить так, будто люблю в последний раз. Люблю и верю, что Алик тоже любит. Ну, конечно любит! Вот и Новый год скоро, а там и до весны не далеко, а весной мы поженимся. Не зря же он хочет видеть меня каждый день, ну… почти каждый день.

Апрель, 1976 г. – Казахстан

       В один из тёплых весенних дней, когда степь была расцвечена алыми тюльпанами, мы с Алексеем решили навестить его казахского друга Кобжана, юрта которого находилась в пятидесяти километрах от города. Я давно мечтала побывать в казахской юрте, мне хотелось соприкоснуться с жизнью казахов, ощутить их быт.
       Нас ждали, – это было заметно ещё издали: недалеко от юрты полыхал костер, вокруг него суетились люди. Пока мясо молодого барашка варилось в котле, распространяя аромат по всей округе, мы, сидя в юрте на полу на подушках, пили чай.
Чай в пиалах подавала жена Кобжана, она же подала и бешбармак на большом блюде. Кусочки мяса с лапшой мы брали руками и запивали шурпой из пиал, водку мужчины пили после бешбармака. Впрочем, все подробности этой трапезы я теперь вряд ли припомню.
       Стояла ночь, когда ужин закончился. Мы поблагодарили хозяев и засобирались домой, Кобжан вышел проводить.
- Смотри, друг, не забудь про балку, - напутствовал он.
      
       Отъехав километров пятнадцать, Алик остановил машину. Мы вышли.  Бескрайняя степь дышала прохладой. И степь, и чёрное небо, и мы посреди этого мира, будто посреди Вселенной, – всё было торжественно и складно, всё было великолепно. Захваченные этим странным очарованием мы смотрели в ночное небо, на его тёмном полотне при полном безмолвии сияли звёзды, – одна из них дугообразной траекторией летела над нами.
- Смотри-ка, ракета летит, - догадалась я.
- Точно, вон и ступень отделилась, - воздев руку над головой, подтвердил Алик.
- А вот и вторая, - в тон ему воскликнула я. - Как интересно!
       Летящую ракету я видела впервые, хотя от нашего города до Байконура – рукой подать, и многие мои знакомые уже имели счастье наблюдать подобное зрелище и даже хвастались этим.
- Пора в машину, - сказала я, – а то вдруг какой-нибудь скорпионище подползёт и укусит нас.
- А что, если… - Алик засмеялся, - что, если я и есть тот самый скорпион, которого ты боишься?
Мои брови удивлённо поползли вверх.
- Шутка, - сказал он, - не бери в голову.

       Благополучно миновав опасную балку, мы также благополучно выехали на жёсткую грунтовку, Алик молча крутил баранку, молчала и я. В этот момент почему-то вспомнились слова моей близкой подруги о том, что он изменяет мне. Маша утверждала, что недавно видела его с другой, но тогда я не поверила ей. А вот сейчас, после его загадочно-«скорпионьих» слов, её утверждение почему-то не выходило у меня из головы. Когда, наконец, на горизонте показалась панорама города, я вымолвила:
- Слава богу, - приехали.
- Почти приехали, - поправил он.
       Город стоял посреди степи, как огромный корабль. Сверкающий огнями на фоне звёздного неба он раскинулся перед нами на многие километры, а трубы ТЭЦ, похожие на мачты, удачно дополняли картину. И было что-то мистическое в этом зрелище. Я смотрела на город с его далёкими сияющими фонарями, на высокое небо с мигающими звёздами, и необъяснимо-загадочное чувство, приходящее ко мне всегда в такие минуты, постепенно заполняло моё сердце, даже Маша с Алексеем больше не занимали меня, потому что в такие минуты реальность для меня переставала существовать. В такие минуты я погружалась в сказочно-мечтательный мир, о котором не рассказывала никому. Этот мир был знаком с детства.
       Через полчаса «Волга» остановилась около общежития, мы сдержанно попрощались, и я поднялась на крыльцо. Реальность снова была рядом.

       В течение недели мы не звонили друг другу, – слова Маши трансформировались в снежный ком обиды, и этот «ком» не давал покоя. Наконец я решила, что отношения с Аликом необходимо прояснить, да и Маша поддержала.
- Звони немедленно, - сказала она, - лучше на работе, когда никого не будет.
Улучив минутку, когда из лаборатории все вышли, я набрала номер, – трубку взял он.
- Алик, - голос мой дрогнул, - мне кажется…
- Что тебе кажется?
- Мне кажется, – нам нужно разобраться в наших отношениях.
На том конце провода повисло гробовое молчание, – оно длилось целую вечность. Я не выдержала:
- Алик, ты слышишь меня?
- Слышу, не глухой.
- Ты обещал, что мы будем вместе, – я люблю тебя, и мне плохо одной.
- Я ничего не обещал! Не впутывай меня в свои дурацкие проблемы, и вообще, – оставь в покое!
- Алик, а как же…
- Ты слышала, – в по-ко-е! И не звони больше.

       Понимала ли я, что события, происходящие со мной, имеют некий смысл и что без причины ничего не происходит? Скорее – нет. Но разве мне не хотелось идти по жизни с тем мужчиной, который появляется в жизни всего лишь раз, и мечтала ли я о счастье? Конечно, да. Но зачем судьба послала именно этого мужчину, зачем я влюбилась в него? Ведь одно предупреждение уже было, когда уходила от него в ночь. Почему игнорировала его, где был мой разум? Боялась, что никто, кроме Алика, не предложит руку и сердце? Как же хрупок и розов тот мир, что я выстроила в своей душе ещё недавно! И теперь я ненавидела его. Ненавидела за то, что он оказался предателем, при этом вряд ли осознавала, что эта ненависть, согласно законам мироздания, способна перетянуть ту чашу весов в его судьбе, которая может привести к роковым последствиям, хотя ближе и понятнее для меня было утверждение о том, что всё совершается по воле божьей и что у каждого человека своя судьба.

Начало сентября, 1976 г. – Казахстан

       Первая смена вот-вот закончится, – осталось каких-нибудь полчаса. Скоро я выйду на улицу и вдохну в себя запах очаровательной осени, правда, это уже другая осень. Я пойду в магазин, куплю себе туфли на шпильке, о которых мечтала давно, – надену их и, не спеша, пройдусь по площади Металлургов. Может, встречу его? Но зачем? Неужели после его предательства у меня остались какие-то чувства? Ладно, хватит рассуждать, пора заносить последние записи в журнал, – скоро должна прийти Люба, моя сменщица. Я потянулась было к журналу, но тут зазвонил телефон.
- Экспресслаборатория, - сняв трубку, проговорила я.
- Здравствуйте, - послышался знакомый голос, – это был майор Голубь, я узнала его. - Натэлла, – это ты? Я не ошибся?
- Так точно, Василий Иванович, - бодрым голосом отрапортовала я. - А вы, помнится, называли меня… - я хотела сказать «Натали», но запнулась, потому что в его словах ощутила тревогу, и мой шутливый тон, здесь был не уместен.
       И действительно, на том конце провода повисла пауза.
- Алло, Василий Иванович, слушаю вас.
- Ната, ты что, – ничего не знаешь?
- А что я должна знать?
- Алексей погиб.
От неожиданности у меня едва не выпала трубка из рук, я замолчала.
- Ната, ты слышишь меня?
- Слышу, Василий Иванович… Как погиб, когда?
- Вчера.
- А что случилось?
- Возвращался с Галей от Кобжана… машину вёл водитель...
«Мне не интересно, с кем он возвращался» - чуть было не выпалила я, но осеклась.
- Балку они проехали, - продолжал майор, - и на ровном месте водитель потерял управление, машина понеслась в степь и, наткнувшись на валун, стала переворачиваться. Алик попытался выпрыгнуть и выскочил уже, но она накрыла его.
- Какой ужас! А Галя?
- У Гали множественные переломы и тяжёлая травма головы, лежит в реанимации в коме. Придёшь завтра на похороны?
- Н-нет, Василий Иванович, не приду – не вижу необходимости – извините.
- Обижаешься на него?
- Теперь уже нет.

Май, 1985 г. – самолёт «Алма-Ата-Москва»

       Самолёт только что взлетел, и я удобнее устраиваюсь в кресле. Из-под прикрытых век некоторое время рассматриваю пассажиров, но это занятие вскоре надоедает, и я поворачиваюсь к иллюминатору, прижимаюсь к нему и всматриваюсь в облака, что проплывают мимо. Командировка моя закончилась, но я думаю не о ней, а думаю о том, что новая любовь (если она придёт) ничего не возьмёт из опыта прошлого: как в новой песне, в ней прозвучат другие слова и другие ритмы. Всё будет как в первый раз, и так же, как в первый раз, чувства могут победить разум, и время – одно на двоих – может распасться на индивидуальные составляющие, векторы которых, некогда стремившиеся друг к другу, больше не пересекутся.
Странно, – почему я думаю об этом? Наверное, потому что надеюсь на встречу с тем, вектор которого обязательно пересечётся с моим. Ну-ну… (улыбаюсь). Снова смотрю на облака, – их замысловатые фигуры напоминают те, за которыми я любила наблюдать в детстве, только сейчас вижу их рядом. Кажется, открой иллюминатор, протяни руку, и нежная мягкая прохлада тут же завладеет ею, ещё вижу, как далеко внизу жёлтыми складками убегает назад мелкосопочник. Но вот самолёт входит в плотную кипень беломраморных облаков, и мы несколько минут летим в сплошной белой мгле, потом машина прорывается сквозь неё, и теперь вокруг – только синь неба и те же облака под нами. Их крупные букли, тесно прижавшись друг к другу, вызывают в душе ощущение неразгаданной тайны, а сама степь, песчаная и сухая, остаётся далеко внизу. И я говорю:
- Прощай, степь, – и прощай, Казахстан.



* В советскую эпоху на время воинских призывов предприятия обязаны были направлять в военкоматы своих сотрудников.

Фото в шапке Nikolai Adolfo из Интернета.