Эффект пирамиды

«Мне захотелось прилечь, но спальню заняли танки…
Сколько, считаю в уме, осталось долларов в банке…»

Сильный звенящий голос заполнял пахнущий дорогой кожей салон, отдавался в мозгу.

«Надо же, как в тему», - мрачно подумал Сергей. И ощутил на губах злую усмешку.

Мимо проносились почтительно согнувшиеся фонари, отбрасывавшие оранжевые отблески на блестящем асфальте.

Он сильнее сжал баранку, и, прищурившись, уставился вперед, сквозь застланное водяной пленкой стекло.

На душе было паскудно.

Дела в принадлежащей Сергею строительной корпорации шли все хуже. Квартиры в новостройках, еще недавно разлетающиеся как горячие пирожки, ныне пустовали. Клиент не шел - впереди маячил призрак финансового кризиса.

Плюс камнем на шею - пять недостроенных объектов по городу. Закончить их он не мог. Не было покупателей – не было и денег.

Да еще эти чертовы газетчики, предсказывающие скорый обвал рынка жилья. Чтоб они все передохли, с-суки…

В висках застучал отбойный молоток.
Тра-та-та их всех. Тра-та-та.
И контрольный в голову.

Барометр настроения чуть – чуть приподнялся.

«Я их всех сделаю, - с задорной злостью подумал он. – Раньше делал – и сейчас сделаю. Прорвемся как-нибудь. Все проходит – и этот гребаный кризис пройдет».

Он посмотрел в зеркало заднего вида, усмехнулся своему отражению.

Я – победитель.

Впереди тревожным маяком замигал желтым светофор.

Да пошли они все.

Сергей решительно утопил акселератор в пол. И гоночным болидом пронесся через перекресток, успев заметить, как сбоку взвизгнул тормозами потрепанный черный «бумер».

Несмотря на бешеную скорость, ему показалось, что он разглядел искаженное злобой лицо водителя – молодого парня лет двадцати пяти. И даже увидел, как беззвучно шевелятся его губы, выплескивая матерные слова.

«Дорогу старшим надо уступать. Сынок, бля», - довольно подумал Сергей.
Кто смел – тот и съел. Вот она – простая философия жизни.
Будто в доказательство тому, в кармане мягко завибрировал мобильник.

- Котик, ну сколько тебя еще ждать? – послышался в наушнике женский голос с капризными нотками.

- На работе задержался. Уже мчусь к тебе на всех парах, - ответил он, вложив в голос все доступное тепло и нежность.

- Давай скорее, твоя киска изнывает от нетерпения…

Короткие гудки.

Воображение живо нарисовало ему разметавшееся на простыне молочно – белое тело, черную полоску кружевных трусиков на бедрах…

Низ живота обожгла горячая волна.

Виолочка была настоящей находкой для компании. И обязанности секретарши выполняет на «отлично», и английским владеет в совершенстве. И… много чего еще умеет.

А его Анечка сидит дома. Совсем одна. И думает, что он до сих пор на работе. Проверяет строящиеся объекты.

Возможно, сейчас она сидит у окна на кухне, с горячей чашкой чая в холодных руках. Прижимается лбом к холодному стеклу, до рези в глазах вглядывается в хлещущую дождем осеннюю темень.
Ждет тебя, сукин ты сын.

Сергей ощутил, как грудь изнутри кольнуло.
Нет, он не должен так с ней поступать. Но…
Но имеет же он право расслабиться после гребаной рабочей недели!

Да еще этот дерьмовый кризис на носу. Будь он трижды неладен…
Он сжал зубы – до ломоты в челюстях.
Ничего. Как-нибудь прорвемся.

 ***

«Когда-то жил – жил, и дожил до своих двадцати, или двадцати пяти, или тридцати…»

Из динамиков усыпляющим речитативом бормотал Гришковец. Салон наполняла ритмичная монотонная музыка, погружающая в тягучую дремоту.

Черт, надо было что-нибудь пободрее поставить. Ну да хрен с ним.

Игорь упрямо встряхнул головой, прищурился, сильнее сжал баранку. Сквозь ресницы свет от уличных фонарей вытягивался длинными причудливыми лучами – спицами.

На душе было погано.

«А у тебя такой жизненный период, когда глаза твои все время прищурены, и вечерние фонари от этого дают такие длинные – длинные лучи…»

Ха. А ведь точно. Лучи.
И очень, очень дерьмовый жизненный период.

Он – молодой, вроде бы успешный менеджер отдела оптовых продаж компании, торгующей мобильными телефонами. Работает по десять часов в сутки. Стабильно зарабатывает больше «тридцатки» в месяц. Но из-за ипотечной кабалы едва концы с концами сводит. Две трети зарплаты отдает в банк.

А на остальное – ни в чем себе не отказывай.
Он вспомнил надутые губки Юлии, когда сказал ей, что в Европу в этом году они не поедут.
И не смогут поехать еще долго.

Он стиснул зубы – до боли в челюстях.
****ская ипотека. ****ские застройщики, дерущие за квартиры немыслимые деньги.
****ские банки, дерущие несусветные проценты.
Суки. Рвачи и хапуги кругом.

Впереди тревожно замигал желтый глаз светофора.

«И ты мчишься… прибавляешь скорость… мчишься… и вдруг чувствуешь… совершенно спокойно чувствуешь, что где-то рядом, в потоке машин мчится твоя… СМЕРТЬ».

Внезапно Игорь ощутил странный толчок изнутри, а голову словно обдало ледяным душем.

СМЕРТЬ.

Он успел ударить по тормозам за доли секунды до того, как увидел несущуюся сбоку хищно – обтекаемую тень.

Черный «мерс» молнией пролетел мимо. Игорю показалось, что он видит скривившиеся в презрительной усмешке губы водителя.

Наверняка какой-нибудь нувориш. Успевшая вовремя хапнуть гнида. Или папочка - чиновник наворовал.
Да какая на хрен разница.
Теперь эти суки носятся по улицам как угорелые на своих тачках за сотню «косых». И чувствуют себя полноправными хозяевами жизни.

Багровая пелена схлынула с глаз. Игорь обнаружил, что до сих пор стоит на перекрестке, до белизны в костяшках пальцев вцепившись в руль, и отчаянно матерится. Сзади нетерпеливо сигналила «газель».

Подождешь, мудила, не развалишься.

Он зло рванул рычаг передачи, ударил по педали газа. Шины пронзительно завизжали, как в дешевом криминальном боевике. Машина рванулась вперед.

Мутный свет фар вырвал из темноты бредущую у тротуара сгорбленную фигурку. Блеснула отраженным светом фонарей огромная лужа у обочины.
Отлично.

Он чуть – чуть подправил рулем – ровно настолько, чтобы правое переднее колесо проехало аккурат посередине лужи.

Вздыбившийся столб грязной воды окатил фигурку с ног до головы.

Вот так-то, дружок. Свою тачку иметь надо.

Довольный собой, Игорь весело рассмеялся. Мрачные мысли стремительно отступали, изнутри бурлило пьянящее веселье.

«…и поэтому вы спокойны. Хотя где-то рядом, с той же скоростью что и у вас, всегда едет ваша… СМЕРТЬ».

Он искоса глянул в зеркало заднего вида. Нелепая фигурка стремительно растворялась в темноте плаксивого осеннего вечера.
Юленька. Его ждет дома любимая Юленька. Такая мягкая, такая домашняя. Всегда поймет. Всегда простит.
Ничего. Прорвемся.

***

Иногда так бывает. Ты идешь темным осенним вечером по улице, вороша ногами гниющие в грязи листья. И тебя настигает острое осознание подлости окружающего мироустройства.

Хищный порыв ледяного ветра застал его врасплох. Андрей зябко передернул плечами, поднял воротник. В насквозь промокшей летней курточке дрожь пробирала до костей. И во всем огромном холодном мире не было очага, способного обогреть его в эту минуту, униженного и оскорбленного.
В его мире шел бесконечный мерзкий дождь. Который никогда не кончится.

Ты не видишь перспектив для себя. Не видишь себе места в этой серой, скучной реальности. Ты отчаянно хочешь поменять свой путь, соскочить с обрыдших рельс тусклого бытия. Заняться чем-то настоящим, полезным, нужным людям. Но ты знаешь, что это никто не оценит. И, живя для других, ты обречен на вечное полунищенское существование – от получки до получки.

Вперед – вперед, скользкими, жирными от грязи дорожками темных дворов. Как лабиринты его неудавшейся жизни. Когда он ступил на этот тупиковый путь? Когда решил стать газетным журналистом? Да, возможно. Зеленый студент журфака, тогда еще он наивно полагал, что в сегодняшних газетах есть место творчеству.

А хочешь – становись офисным рабом в безликой пластиковой клетке. Давай, посади себя на цепь, с девяти до шести, сдави шею удавкой галстука. Возможно, когда-нибудь ты будешь при деньгах. Возможно, когда-нибудь ты будешь зарабатывать достаточно, чтобы ездить с Ней в Европу два раза в год и не думать о расходах.
Все покупается, все продается. И ты продашься. Этой участи никому не избежать, дружок. И будешь отрывать от себя по кусочку, день за днем. И в конце концов станешь сам себе противен. И когда ты по утрам будешь смотреть на себя в зеркало, изнасилованная душа будет смотреть из твоих глаз с немым укором.

За то, что променял Мечту на сытое мещанское благополучие.
Ведь жизнь - одна.

Сгорбившись под грузом горьких мыслей, Андрей быстро шел по плохо освещенной улочке. В эту минуту ему очень хотелось, чтобы кто-то теплой мягкой рукой забрал его из этого фальшивого лицемерного мира. В другой, лучший. Где не надо каждый день думать, откуда достать деньги на оплату съемной квартиры. Где тебя не окатывает брызгами лужи незнакомый урод на иномарке - просто так, забавы ради.

В наушниках плеера с хриплой искренностью надрывался Сергей Бабкин.

Забери
Меня к себе
Я так устал бежать
За тобою вслед…

И до жути хочется взорвать эту унылую предсказуемую реальность, где за тебя все давно определено. Где выше головы все равно не прыгнешь. Чтобы разлетелась она на мелкие части, миллиардами миллиардов стеклянных осколков.
А за ней - иной мир. Разноцветный. Настоящий.
Где живут, а не выживают.

Я однажды проснусь - а вокруг мир другой
Светел, чист, бесконечно прекрасен…

Господи, как же прекрасен голос Носкова.
В носу у Андрея сильно защипало, как от запаха нашатыря, а падающий от фонарей неверный свет искривился и задрожал.
Сквозь линзу слез мир сильно преломляется. Становится зыбким, аморфным, подрагивает шаткими гранями бытия.

Заберите меня отсюда кто-нибудь. Пожалуйста.

Андрей поднял голову и невольно замедлив шаг.
Навстречу ему шла девушка. Впереди себя она катила инвалидную коляску. В ней сидел некто, похожий на ребенка.

Когда она подошла ближе, Андрей разглядел сидящего. Это был молодой еще парень, его возраста, с несоразмерно маленьким туловищем и огромной головой.
И еще у него не было ног.

Инвалид посмотрел прямо в его глаза. И вдруг улыбнулся.
В этот короткий ослепительный миг его изнутри ошпарила горячая волна стыда.
Душа словно отделилась от тела, и Андрей увидел себя со стороны – совсем еще молодого человека с сутулой фигурой, угрюмым лицом и пустыми злыми глазами.

Он вдруг вспомнил, что ему нет и тридцати. Что у него есть здоровые руки – ноги – голова. Что есть какая-никакая работа. И пусть платят унизительно мало, но с голоду он не умирает.

У него есть любимая девушка, которая его любит и ждет дома. И есть целая куча планов на будущее…
Написать свой роман, например. Когда-нибудь он его обязательно допишет.
Все не так уж плохо.

Побарахтаемся еще. В этой реальности.
Андрей остановился, распрямил спину, расправил плечи. Поднял лицо к темному небу, ощутил, как ласково щекочет лоб моросящий осенний дождь.

И твердым целеустремленным шагом двинулся дальше.
С каждым шагом тело наливалось необыкновенной легкостью.
Точно за спиной выросли крылья.

 ***

- Дождь, - сказал Антон. И подставил ладонь под теплые капли.
- Да, - согласилась сестра. – Может, домой уже? Вымокнешь, заболеешь…
- Не надо, - попросил он. – Не хочу возвращаться… Так быстро. И так целый день взаперти сижу.
- Ну, как знаешь, - вздохнула сестра. – Маме сам объяснять будешь…

Он ничего не ответил. Лишь улыбнулся.
Ему сейчас было необыкновенно хорошо.

Да, у него давно нет ног. Он не может прогуляться по асфальту, перепрыгивая через озерца луж. С ловкостью канатоходца пройтись по узкому поребрику, хулигански пнуть ногой залежалую кучу мокрых гниющих листьев…

Зато у него есть целый мир. Который никому не отнять.
Есть это низкое питерское небо. Этот щекочущий ладонь осенний дождь. Эта жирная грязь под колесами его коляски.
Весь этот мир принадлежит ему.

Он вдруг вспомнил эпизод из мемуаров одного русского путешественника, полтора века назад взошедшего на вершину пирамиды Хеопса. Путешественника до глубины души потряс эффект пирамиды – когда стоишь на середине лестницы, и не видишь ни верха, ни низа гигантского сооружения. И кажется, будто ты завис где-то на полпути между небом и землей. И становится жутко от одной мысли, что навсегда останешься пленником этой бесконечной лестницы, ведущей в раскаленные небеса.

После тех мемуаров ему часто снилось, как он поднимается к вершине египетской пирамиды, преодолевая ступень за ступенью. Своими ногами.

Вся наша жизнь – восхождение к вершине пирамиды, вдруг подумал он. И пока мы по ней идем, с нашей точки не видно ни тех, кто наверху, ни тех, кто под нами.

И наши проблемы кажутся нам центральной точкой мироздания.
Но какое право мы имеем так думать?

- Может, домой уже? – робко спросила сестра.
- Поехали, - пожал плечами Антон.

Он задрал голову, открыл рот. И поймал на язык крошечную капельку Вселенной.