***

повесть-киносценарий
Посвящается людям, предки
которых оставили им в наследство
смешанные русско-японские гены

ББК 84(2Рос=Рус)6-4
П 25
Ф. И. Пеньков

ПРОСТИ МЕНЯ, ДОЧЬ... Киноповесть. — Новосибирск. —
2006. — 216 с.
© Ф. И. Пеньков

Уважаемый Федор Иванович!

Мне хотя и коротко удалось познакомиться с Вашей киноповестью
«Прости меня, дочь», но я все же скажу о ней несколько слов.
1. Бесспорна актуальность ее на сегодняшнее время.
2. Обычаи, законы преступного мира описаны совсем по-иному,
чем изображены они в современных книгах, кино (вплоть до «Калины
красной» В.Шукшина) на эту тему.
3. Тема наркомании в молодежной среде показана впечатляюще —
страшно и поучительно.
4. Но много и юмористических сценок.
5. А сценка, произошедшая в Японии двести лет назад, напо-
минает оперу Пуччини.
Только в опере подлец-офицер, соблазнив мадам Баттерфляй,
бросил ее с сыном и уехал. Ваш же русский морячок отказался от кня-
жеского титула, от богатства, забрал свою Чио-Чио-Сан вместе с
сыном и увез в Россию.
6. А вообще-то киноповесть подтверждает слова (и дела)
А. С. Макаренко, что неисправимых преступников нет.
Желаю творческих успехов.
Ваша случайная читательница.

Глубокоуважаемый Федор Иванович!
Мы с большим интересом прочли Вашу повесть «Прости меня, дочь…».
Благодаря ей, мы обсудили многие серьезные вопросы, касающиеся челове-
ческой психологии и системы ценностей.
Особенно хочется отметить не только значимость поднятых в книге
проблем, но и Вашу искренность и смелость. Не так много людей нашло бы в
себе достаточно внутренних сил, чтобы открыто рассказать о своей судьбе,
особенно учитывая то, что она была такой непростой. Вопрос о том, где следует
проводить грань, между добром и злом, чем человек руководствуется, переходя
ее — это вечный вопрос. Каждая попытка ответить на него, каждое решение,
принятое в этой сфере, принадлежат не только к личному опыту, но и к опыту
всего человечества. И наибольшей силой и убедительностью для других об-
ладают не абстрактные рассуждения, реальные, выстраданные, самой жизнью
подтвержденные убеждения.
Автор повести подкупает именно тем, что пишет о себе, подводит итог
собственным размышлениям, опирается на уже понятое и пережитое.
То же самое можно сказать о затронутых в повести более конкретных
проблемах, вышедших на первый план особенно в последние годы — таких
как криминализация общества, наркомания, «потерянность» молодого поко-
ления — автор говорит о том, что знает не понаслышке, о том, с чем столкнулся
лицом к лицу и что его волнует.
Стоит также отметить, что широкий хронологический охват: от довоенных
лет и до настоящего времени тоже представляет чрезвычайную ценность,
поскольку проследить этическую эволюцию человека на протяжении такой
длинной и бурной жизни очень и очень интересно.
И, наконец, то, что нам показалось самым главным, это Ваша активная
жизненная позиция, социальная инициатива, конструктивный подход и общая
позитивная установка. Все это вызывает искреннее уважение и заслуживает
всесторонней поддержки.
Директор полилингвистического
клуба «Атриум» БЫКОВА Елена
Член правления
молодежного театра
«Интрига» ОДИНОКОВА Дарья

По «легкому» пути
Повесть поражает достоверностью деталей деревенского быта, городской
жизни.
Порой становится больно от беспощадно правдивых описаний условий,
порядков, традиций уголовной жизни. Начинаешь задумываться: а как так жить?
И можно ли жить вообще? Как быть, когда люди вокруг, как волки, готовы пе-
регрызть друг другу горло, когда всюду царят ненависть и бесправие?
А люди жили, старались верить в лучшее. И Виктор Понедельник стремился
к лучшему, только вот не всегда получалось: не успел выйти на свободу — опять
преступление, суд, заключение. Казалось, утрачена вера во все: в государство,
партию, ее вождя, в Бога — «… деяния самой церкви изобилуют страшными
преступлениями. Только… православная сожгла в скитах заживо двадцать тысяч
староверов».
Лишь в глубине души тлела искорка надежды на самого себя, на свою силу
воли, мужество, совесть; да еще и на госпожу-удачу.
Май 1945 года — всеобщее счастье для советского народа: закончилась
страшная война, в которой люди жертвовали собой во благо Родины, а на-
градой за это им были преследования власти, тюрьмы, лагеря.
Виктор Понедельник стал бригадиром (кстати, с его приходом самая худшая
из бригад стала образцовой), воспитывал дочь.
Уже в новой квартире, которую Виктор получил благодаря работе, он ре-
шился рассказать четырнадцатилетней дочери всю правду о самом себе, о своем
уголовном прошлом. Боялся: а вдруг она не поймет? Вдруг не простит за то,
каким он был раньше?
Герой повести отдает дочери свой дневник и начинает исповедь.
«Окончив повествование, он сказал, тихо вздрогнув:
— Вот так и прошла моя жизнь.
… Маша никак не могла найти нужных слов, только и сумела произнести:
— Эх, папка, папка, ну как же ты так, а?
Виктор благодарно обнял Машу. Его душили слезы, и он только и смог
выговорить:
— Прости, прости меня, дочь, прости».
Так заканчивается повесть. Несмотря на серьезность и обилие трагичных мо-
ментов, произведение читается легко, на одном дыхании. Язык автора очень простой,
близок к просторечию; встречается много диалектных и жаргонных слов и выра-
жений, без которых повесть была бы лишена яркости, некой изюминки.
Эта книга может прекрасно дополнить учебник по истории СССР 20-х—60-
х годов — настолько искренне и правдиво переданы события тех лет.
«Прости меня, дочь…» Федора Ивановича Пенькова — это не только ув-
лекательный, самобытный рассказ о трудной судьбе, но и правдивое предосте-
режение об опасности «легкого пути в жизни человека», и опыт преодоления,
и урок нравственности.
Ольга ЯКОВЕНКО.

Счастье — в преодолении
Второй переработанный вариант, который я прочитала в компьютерном
варианте, представленном автором, заставляет задуматься уже над другими
вопросами. Заканчивается эта новая книга совсем по-другому. Дочь героя,
вроде бы все понявшая девочка, поступает в университет и становится нарко-
манкой. Падение ее описано точно так же, как и все остальное в книге, —
правдиво и страшно. Вопрос, который задает герой и автор книги — почему?
— так и остается без ответа. С намеком, который содержится в последней главе,
на то, что само общество бросает свое будущее и детей на произвол судьбы,
трудно не согласиться. И все же…
Не все спиваются и становятся наркоманами. Не все попадают в тюрьму и
выбирают путь легких удовольствий. Что удерживает тех, кому не интересна
эта жизнь? Как воспитывались и жили те, для кого не удовольствие — безделье,
наркотики, алкоголь, воровство? Откуда берутся силы у тех, кто смог, несмотря
ни на что, подняться?
Ни в России, ни в мире ответов на эти вопросы нет. Но это — важные
вопросы нашего времени. Именно их решение определит существование или
несуществование — нации, государства или конкретно взятой семьи и рода.
Рискну произнести на сегодня крамольную в нашей стране мысль:
— Благополучие — ни индивидуальное, ни общественное — целью быть
не может. Оно всегда не более чем знак правильности выбранного пути. Точно
так же, как и счастье. Иначе необъяснимо появление героев и рождение детей,
существование научных открытий и подвигов, потому что все они — и всегда!
— результат отказа от благополучия, житейских удовольствий, продукт
проблем, тяжелого труда, неудач и переживаний.
История нашего народа упрямо доказывает, что есть кое-что поважнее сы-
тости и жизни ради себя и своего персонального счастья. Именно оно в конечном
счете приносит плоды побед, свершений и улучшения жизни, причем для всех.
Определить словами эту подводную, невидимую часть (которая движет пос-
тупками лучших) и сделать доступной для всех — вот задача нашего времени.
Опыт СССР в этом неоценим. Хотя бы потому, что социализм доказал: лозунг
«Удовлетворение всех духовных и материальных потребностей человека» — не-
правилен. Он не работает! Людям нужно больше… Только вот что?
Лариса РАКИТЯНСКАЯ

(«Советская Сибирь», 27.08.2005 г.)
Есть такой человек
Я хочу рассказать о человеке сложной судьбы, монтажнике Пенькове
Федоре Ивановиче.
С ним я встретился несколько лет назад. Федор Иванович написал не-
большой сценарий, название которого «Прости меня, дочь…».
Мои замечания Федор Иванович учел. Ровно год работал он над темой, и
вот в августе 1986 года была завершена повесть с одноименным названием.
Как говорит сам автор, «Моя повесть почти биографична».
Кто же он, автор?
Он освободился из мест лишения свободы в 1967 году, где провел более
20 лет за тяжкие преступления.
Осознание своего положения, места в жизни к нему пришло не сразу. В
молодые годы не думал, не представлял, куда его заведет тропа тюремной
романтики.
В 1955 году Федор впервые задумался о своей судьбе. Но признать оши-
бочность своего пути сразу не смог. Для полного прозрения ему потребовались
еще годы.
Первое, чего он добился, — это размежевался с «друзьями», сказав им
честно, о чем он думает, куда идет. Все обошлось благополучно, так как в своих
поступках он был искренен. За хорошую дисциплину, работу его перевели на
облегченный режим, а затем в колонию-поселение. Работал лесорубом, стро-
ителем, шофером. Трудился добросовестно, не жалея сил. Товарищи уважали
его за доброту, заботу, бескорыстность и строгость во взглядах на жизнь. В
колонии-поселении он окончательно увидел цель и смысл своей жизни и
стремился, шел к ней, не виляя.
Нормальная жизнь взяла над Федором верх. Он не плыл по ней, не прятался
от людских глаз. Он шел в жизнь, шагал в ногу со временем. На своем жиз-
ненном пути Федор повстречал женщину, которая стала его женой, матерью
его любимой дочери Любушки. Он стал счастливым человеком.
Главная забота Федора Ивановича — как помочь людям. В школе № 80 до
сих пор вспоминают Федора Ивановича как первого помощника классного
руководителя. Он на протяжении ряда лет состоял в родительском комитете.
Недавно он прислал в колонию письмо: «Желаю всем осужденным, —
пишет Ф. И. Пеньков, — найти в новом году ту звездочку, тот лучик, который
осветил бы ваши ожесточенные души, заставил бы вас поверить в свои силы,
человеческий разум, доброту».
Г. МАТЕРУХИН,
подполковник в отставке,
служивший в ИТУ
в г. Новосибирске

Я хочу, ребята, чтоб мои ошибки
Вы не повторили никогда.
Александр МЕТЕЛИЦА
Автобиографического элемента в
моем настоящем труде очень мало; он
представляет собой просто-напросто
свод жизненных наблюдений, где чужое
перемешано со своим, а в то же время
дано место и вымыслу.
М. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН
о «Пошехонской старине»
9



Виктор Сергеевич Понедельник был книгочеем, что называется
запойным. Имел небольшую домашнюю библиотечку, постоянно по-
полняемую «новинками», и свободное от житейских работ время всегда
коротал с книгой.
Вот и сейчас, управившись по квартире, он взял только что куп-
ленный им томик стихов, Расула Гамзатова, раскрыл его на середине,
уткнул лицо в разворот и вожделенно вдохнул аромат книги, только
что сошедшей с печатного станка, аромат сладкий и приятный для
истовых книголюбов, и стал читать:
— Откуда ты, молодость?
— Я отовсюду.
— Кем будешь ты миру?
— Днем завтрашним буду.
— А кто твои, молодость, в жизни герои?
— Всех стран вольнодумцы со времени Трои.
— Чем в мире дороги твои знамениты?
— Они не пологи, они не избиты.
— А где начинаются эти дороги?
— А там, где отцов отпечатались ноги.
Он сел в кресло и стал читать молча, «про себя», похмыкивая и
почмокивая.
Но вдруг одно стихотворение задержало его внимание, и он про-
читал его вслух:
Трудно ль стать предателем иль вором?
Миг паденья краток, но потом…
Тяжело стереть клеймо позора
Или жизнь прожить с таким клеймом.
10
Прочитав четверостишие, Виктор Сергеевич положил книгу на
колени, тяжело выдохнул слова «с таким клеймом», на какое-то время
задумался, встал с кресла, прошелся по комнате, снова сел. И только
было принялся читать дальше, как открылась дверь и на пороге поя-
вилась его дочь Маша. Ее лицо светилось радостью, в поднятой руке
она держала только что полученный паспорт.
— Смотрите и завидуйте! — нарочито торжественно провозгласила
Маша и, подойдя к отцу, села на подлокотник кресла, обняв своего
родителя.
— Ну, теперь ты у меня настоящий гражданин Советского Союза, —
в тон дочери сказал отец, рассматривая паспорт.
Маша вспорхнула с кресла и закружилась по комнате.
— А знаешь, пап, вышла я из паспортного, иду по улице, вижу, стоит
постовой. И мне так захотелось, чтоб он спросил у меня документы. И
я решила обустроить это дело так: возьму и перейду сейчас улицу в
неположенном месте! Постовой остановит меня и строго спросит:
«Ваши документы». Я и покажу ему свою паспортину. Он посмотрит,
козырнет: извините, гражданочка» — и я пошагаю дальше.
— А я полагаю, это произошло бы по такому сценарию: постовой
остановил бы тебя, разъяснил бы, что нарушать правила дорожного
движения опасно как для пешеходов, так и для водителей, выписал бы
квитанцию и пожелал бы тебе счастливого пути.
— У-у, папочка, вечно ты своим здравым смыслом портишь на-
строение. — Маша надула губки и пошла в свою комнату.
Открыв дверь, она увидела там блестевшее лаком темно-вишневого
цвета пианино. Посмотрев удивленно на отца, Маша подошла к инс-
трументу, приподняла крышку, пробежала пальцами по клавишам и
спросила:
— Это мне?
— Ну, разумеется. А что, разве такая безделушка не стоит благодар-
ности?
— Извини, папочка, спасибо. Но ты же пообещал купить мне пи-
анино к моему восемнадцатилетию?..
— А я решил выполнить свое обещание досрочно.
— Так, так… А где ты взял такие деньжищи? Насколько мне из-
вестно, в нашем семейном бюджете таких денег не водилось…
11
— Достал.
— Угу, достал?.. — Маша подозрительно посмотрела на отца, по-
дошла к серванту, вытащила шкатулочку и, не обнаружив там того, что
хотела увидеть, спросила:
— А куда делась твоя путевочка?.. Ты ее сдал обратно в бюро путе-
шествий и на эти денежки купил мне пианино?.. Ох, балуешь ты свою
дочу… Нехорошо, папочка, нехорошо… А в общем-то, ты у меня самый
лучший в мире папка! — Маша обняла отца и расцеловала.
— Ну-ну, расподхалимничалась, — добродушно сказал Виктор
Сергеевич, не без удовольствия принимая ласки дочери.
— Правда-правда, папка!.. Даже наша классная дама Людмила Ан-
дреевна говорит: «У Понедельник Маши самый правильный родитель,
он всегда активно помогает классу по ремонту, не зря мы его выбрали
председателем родительского комитета». Да, папка, она же задала нам
сочинение на дом.
— А на какую тему?
— «Биография моего папы». Уж теперь-то, папочкин, ты все рас-
скажешь мне о себе, — щебетала Маша, не замечая, что у ее отца эти
слова вызвали беспокойство.
Виктор Сергеевич подошел к окну и, не глядя на дочь, сказал:
— Маша, мы же с тобой договорились, как только тебе исполнится
восемнадцать лет, я все расскажу о своей жизни.
— Да? А Людмила Андреевна будет ждать еще два года? Ты же
пианино обещал купить к моему восемнадцатилетию, а купил до-
срочно. Вот и о себе рассказывай сейчас.
— Ну что ж, коли так стеклись обстоятельства… — Он достал из
кармана брюк ключик, подал его Маше: — Открой вон тот ящичек и
возьми оттуда папку — в ней вся моя жизнь.
— А я-то все время думала-гадала: что это мой папуля прячет от
меня в этом загадочном тайничке? — приговаривала Маша, открывая
ящичек. — О, дневничок! — И, развязав тесемочки на папке, она бойко
стала читать: «Приговор. Именем Российской Советской Федеративной
Социалистической Республики, Понедельник, он же Вторник, он же
Сере… — Маша осеклась, огромными глазами взглянула на отца, потом
судорожно стала перелистывать документы, надеясь увидеть что-то
12
другое, но со всех страниц на нее рычало и визжало: «Пр-р… вор-р…
Он же…»
Она почувствовала себя летящей в бездну, как было это с ней не
раз во сне. Но этот страшный полет был наяву. И, перевернув пос-
ледний листок, она замерла. Ей вдруг стало трудно дышать, оцепенели
руки и ноги, и лишь мозг ее еще переворачивал страницы, а глаза и
сердце девушки упорно не хотели верить прочитанному.
— Это ты? Это все твое?.. — прошептала Маша и, увидев, как вздра-
гивает ссутулившаяся спина отца, что ее надежды услышать что-то
лучшее рухнули, она схватила папку, прижала ее к себе и, сначала по-
лушепотом, а потом почти закричала:
— Нет! Не-ет! Не-е-ет! — и выбежала из квартиры.
Отец закрыл ладонями уши, но через минуту, открыв их, он опять
услышал:
— Не-е-ет!
И, чтобы заглушить этот пронзительно звенящий голос дочери, он
опять закрыл уши ладонями.
* * *
Людмила Андреевна проверяла тетради, когда Маша влетела в ее
квартиру. В огромных глазах девушки плескалось большое горе и от-
чаяние, щеки горели ярким румянцем, а губы хотели что-то сказать и
не могли. Встревоженная Людмила Андреевна встала из-за стола и
подошла к ней.
— Маша, что с тобой?.. Что-нибудь лучилось?
— Мой отец — бандит, вор!.. — выпалила Маша.
— Что ты говоришь, Маша!.. Что ты!..
— Вот! — и Маша подала Людмиле Андреевне папку.
Перелистав и вчитавшись в смысл содержания папки, Людмила
Андреевна недоверчиво-удивленно спросила:
— Это… его?..
— Да, да!.. его, его!.. Я не только Понедельник, но и Середа, и
Пятница, и… и… Я — дочь особо опасного рецидивиста!.. Людмила
Андреевна, что мне делать?.. Жить не хочется!.. — закатилась в истерике
Маша и упала на кушетку.
13
— Машенька, девочка моя! Ну что ты… успокойся… на-ка, выпей
водички… Вот так… А теперь давай разберемся, — успокаивала де-
вушку Людмила Андреевна. — Он же не сказал тебе: «Да, это мое»?
И Маша, вспомнив, что отец ей на такой же вопрос ничего не от-
ветил, наивно питая еще какие-то надежды, сказала:
— Н-н-нет…
— Ну вот… видишь… Мы сейчас пойдем к нему, и все прояс-
нится…
* * *
Войдя в квартиру Понедельников, Людмила Андреевна и Маша
застали хозяина в таком же положении, как его оставила дочь. Виктор
Сергеевич стоял у окна, обхватив голову руками, и не сразу заметил
вошедших.
— Виктор Сергеевич, мне Маша принесла вот эту папку… — начала
Людмила Андреевна. — Виктор Сергеевич, вы меня слышите? Я
хотела…
И тут Людмила Андреевна увидела бледное лицо Понедельника, ей
показалось, что он даже постарел, и, окончательно убедившись, что
надежды на лучший исход иллюзорны, невольно вспылила:
— Виктор Сергеевич, ну как же так… А мы вас в свой родительский
комитет?..
— Я что, просился в ваш родительский комитет?! — разразился
Виктор Сергеевич в ответ, делая ударение на слове «ваш». — Ваши
родители от этого комитета, как черти от святого причастия: этой
некогда, этому недосуг! А их детей пусть воспитывают добрые дяди
или хорошие тети!.. А потом, когда ребенок станет «трудным», начи-
наете искать, кто виноват: семья, школа, улица!.. А я не хочу… не хочу,
чтобы моя дочь…
— Виктор Сергеевич, — перебила Людмила Андреевна, — я говорю
не то… извините меня… Ну, как же это могло случиться?..
— Как это могло случиться… — повторил Виктор Сергеевич вслед
за Людмилой Андреевной. Воспоминания нахлынули на него, и он
начал рассказ о своей жизни.
Учительница и дочь слушали его не прерывая.
14
* * *
Домой возвратились мужики, парни; пошли сватовства, свадьбы,
и, как предусмотрено природой города, и веси стали пополняться
рождающимися гражданами, коих население встречало с радостью.
Вот и к Сергею Ивановичу Понедельнику сбежалась вся деревня,
когда узнали, что у его жены начались роды.
— Ну, как Марфа-то, а, Иван? — участливо спрашивали бабы. — Как
роды-то проходят? У нее же это первые.
— Не знаю, — смущенно, показывая на дверь горницы, отвечал
счастливый отец. —Там вон бабки-повитухи хлопочут…
А мужиков интересовал другой вопрос.
— Кого ждешь-то, Сергей Иванович, поди «самурайчика»?
— А кого Бог пошлет. — Серега даже не обиделся на «самурайчика»,
так как на Руси искони все имели прозвища, и в это время открылась
дверь в горницу, откуда высунулась голова повитухи.
— Сын!
Следом вышла другая бабка, неся на ладонях багровый комочек,
развернув его так, чтобы никто не усомнился, что родился мужик, и
он тут же разразился звонким криком: «У-а! у-а! у-а!» Отец подошел к
сыну и прислонился губами к его крохотным ножкам.
И тут грянуло: «Ур-ра! Ур-ра-а! Ур-ра-а-а!»
Откуда-то появилась «четверть» самогона, а за нею — стаканы,
кружки, ковши и прочие атрибуты к этому делу.
— Молодец, Серега! После войн империалистической да граж-
данской нашим бабам надо лет десять, чтоб только мужиков и
рожали, — кто-то одобрил Серегу.
— А как сына-то назовешь, Сергей Иванович?
— Я предлагаю его назвать Иваном, в честь деда… — высказал свое
мнение старичок древнего обличия. — От гарный був казак мы, с ним
ще «турку» воювалы! — начал было рассказывать «Турка».
— Хватит тебе про «турку», дед, — урезонили старика, усевшегося
на любимую, по-видимому, тему. — Белая контра была почище твоей
«турки», а мы ей рога обломали и победили.
— Вот и назовем мальца в честь победы над «беляками» — Вик-
тором! Победа означает — «Виктория»!
— За Виктора Сергеевича! — Ура!
15
— Ура!
— Ура!
Вот так незатейливо, по-деревенски, отмечено было появление на
свет человечка.
* * *
Рос он и воспитывался, как и все его сверстники, в деревенской
среде. Главным воспитателем у него была мать, у которой по малогра-
мотности, да и по «некогдам», так как на ней лежало большое домашнее
хозяйство, а в летнее время еще и работа на колхозных полях, до при-
смотра за сыном руки не доходили. У нее было всего два воспита-
тельных стимула: за хорошие поступки она ему говорила: «Молодец,
сынок», а за непослушание, за шалости, за баловство ругала. Ну, а если
уж «выведет» из терпения, а так бывало, и нередко, получал он от нее
и «материальные стимулы»: подзатыльники и шлепки.
Научившись читать, Виктор пристрастился к книгам. Читал он их
запоем, увлекался Конан Дойлем, Фенимором Купером, Вальтером
Скоттом, Аркадием Гайдаром — «Сказом о Чапаеве». Под впечатлением
от прочитанного деревенская ребятня делилась на «красных» и «белых»,
и опять продолжала грохотать гражданская война в детских играх.
Однажды Виктору дали почитать роман Джованьоли «Спартак» с
условием, что он вернет книгу на другой день. Виктора книга увлекла,
и он, не успев прочесть ее в дневное время, когда уснули мать с отцом,
залез на русскую печь, зажег коптилку и продолжил чтение ночью.
Посреди ночи проснулась мать и, увидев, что Виктор читает, зару-
галась:
— Ты все еще не спишь, чертенок! А ну, сейчас же ложись!
— Я еще маленько, а, мам? — умоляюще просил Виктор.
— Я те дам маленько. Ослепнешь — кто с тобой будет маяться?
Спи. — И она задула коптилку.
Подождав, пока мать уснет, Виктор опять зажег огонь и продолжил
чтение.
А на другой день, рассказав своим друзьям о том, как легендарный
Спартак поднял рабов на борьбу с римлянами, он предложил разде-
литься на рабов и римлян и разыграть бой. Все ребята вооружились
мечами, копьями, дротиками, щитами, выстроились стенка на стенку.
Один из пацанов, пробив в железном ведре две дырки для глаз, надел
16
его на голову. Кто-то заметил, что в этом ведре он больше похож на
средневекового рыцаря, а не на римлянина. Но большинство разрешило
такой исторический сдвиг — и сражение началось.
О, ежели б битву сию увидел автор «Жития Александра Невского»!
Он описал бы ее так же, как описал он «Ледовое побоище»: «И бысть
сеча зла, и треск копий ломление, и звук от сечения мечного».
«Спартаковцы» яростно наступали, «римляне» отчаянно защи-
щались. И неизвестно, кто бы победил, не случись неожиданное. Кто-то
ударил мечом «рыцаря» сверху по ведру так, что «доспех» осел на
голове. Он упал на землю, стал кричать благим матом, пытаясь стащить
с головы ведро. «Война» сразу прекратилась, и все кинулись на помощь
пострадавшему.
— Держите его за ноги! — крикнул Виктор. — Да не визжи, ты! —
Он уперся «рыцарю» ногами в плечи, ухватился за края ведра и сдернул
его с головы.
— Да, вон как больно — продолжал всхлипывать «рыцарь». На лице
у него были видны царапины с кровью.
— А если на настоящей войне тебя ранят, ты тоже нюни рас-
пустишь? Пойдем на речку, там и смоешь все, — сказал Виктор.
— На речку! Купаться! — закричали ребята.
И вся ватага побежала на речку. Подбежав к реке, все быстренько
разделись и один за другим стали прыгать в воду. Весь омут закипел
от кишащих мальчишеских тел, над рекой покатился ребячий гвалт и
визг. Наигравшись, накричавшись, уставши до изнеможения, наголо-
давшись до рези в животе, ребята разбрелись по своим домам, где их
с тревогой ждали мамы.
— Ну, где ты целый день пропадаешь? — встретила мать Виктора. —
Ведь с утра ничего не ел. Кожа да кости остались, — она поставила на
стол крынку молока, подала ломоть хлеба. — Опять, поди, в войну
играли? Какую книгу-то ночью читал?
— «Спартак». А знаешь, мам, какой он был храбрый? Он поднял
рабов и выступил против римлян почти без оружия, — с азартом стал
рассказывать Виктор о Спартаке.
— Чует мое сердце — накличете вы беду этими вашими войнами. —
И она, повернувшись к «образам», стала молить Всемогущего: —
17
Господи, не дай разразиться этой проклятой войне! Отведи ее от наших
детей.
А Виктор, скептически оценив действия матери, сказал:
— И что ты перед ним лоб-то расшибаешь? Никакого Бога вовсе
нет. Это все опиум да сивуха!
— Цыц, паршивец! — замахнулась мать на Виктора полотенцем. —
Я те дам сивуху! Ишь, начитался! Грамотный больно стал!
Виктор проворно нырнул под стол и был таков.
* * *
Cобравшись на окраине деревни, ребята стали разрабатывать план
налета на колхозные бахчи.
— Я пойду к «Турке» в сторожку и буду заговаривать ему зубы, а
вы в это время налетайте. Да берите, какие покрупнее! — проинструк-
тировал Виктор.
— А Верный? Он же погонится за нами.
— Я Верного буду держать, ответил Виктор.
Приблизившись к бахчам, вся ватага залегла в кустах, а Виктор
пошел к сторожке.
— Здравствуйте, дедушка! — поздоровался он со сторожем, который
сидел на лавочке и из-под руки всматривался в Виктора.
— Здорово, здорово. Ты чей будешь-то?
— Понедельников.
— Постой, постой, не Сережки ли Понедельника сын?
— Его, дедушка, его.
— Не признал. Глазами стал совсем слаб. Да цыть ты, окаянный!
Разбрехался, як на лиходея какого! — приструнил дед Верного.
— Я его, дедушка, сейчас угомоню.
Он взял Верного за ошейник и стал крепко держать. Ребята, увидев,
что Виктор держит Верного, налетели на бахчи. Собака еще больше
стала рваться из рук Виктора.
— Вот шельмец, не даст спокойно поговорить. Закрой его в сто-
рожку, — сказал старик.
Виктор быстро закрыл собаку, которая и в сторожке отчаянно
пыталась подсказать своему хозяину, что с ним разыгрывают коварную
шутку.
18
— Значит, ты Ивана Понедельника внучек? Дружки мы с ним были
закадычные. И Сережку-то, отца твоего, я крестил. Стал быть, с твоим
дедом мы еще и кумовья были. Ивану-то уж почитай пятый десяток
пошел, когда он из турецкого плену возвернулся и женился на твоей
бабке. А тут вскорости и Сережка у них родился. Так вот Иван и при-
гласил меня в крестные.
— Дедушка, расскажи, как вы с моим дедом «турку воевали».
— Так я тебе надысь рассказывал. А кто-то вроде бы по бахчам
шастает? А ну, посмотри, у тебя глаза вострые. Может, Верного
спустить?
— Что вы, дедушка! Он опять разбрешется тут. А на бахчах никого
нет. Это тень от туч. Наверное, дождик будет.
— Ито верно — быть дождю. Болят мои стариковские кости и раны
от «турка» ноют, — закряхтел дед.
— А чем он вас, турок-то, штыком или из пушки?
— Штыком… Да разве кто сравняется в штыке с русским солдатом?
Ить бывало, турок, только увидит русский штык — враз падает за-
мертво! А ты — «штыком»… Помню, как скомандует генерал Гурко:
«Солдаты! Сыны России! Вызволим из-под туретчины братьев наших
болгар! Ур-ра-ра!» Да тут хоть сам Вельзевул со всем своим войском
сатанинским будь — не устоит.
Прослушав рассказ деда, как он воевал «турку», Виктор спросил:
— Дедушка, а почему нашу семью в деревне прозывают «саму-
раями»?
— Так вы же и есть «самураи».
— Как?
— А тебе рази твой дед не рассказывал?
— Так я еще не родился, когда он помер. Ты что, не помнишь
разве?
— Ох, да-да. Совсем обеспамятовал. Ну, тогда слушай. Он мне
однова поведал предание о своем роду-племени.
Россией-матушкой когда-то правила царица Екатерина Вторая
Великая. И однажды она повелела снарядить корабль и увезти на ем
на самые дальние окраины нашей страны несколько семей людишек,
своих подданных, чтобы заселить имя тамошни края. Погрузили их на
корабль со всем хозяйственным скарбом и живностью и отправили.
19
В числе команды корабля находился и ваш далекий предок. А в
путю, где-то в море-окияне, он возьми да и заболей. И когда корабль
зашел в Японию, его там и высадили на излечение.
Взял же его к себе тамошний князь. А их там прозывают «саму-
раями». Ухаживала же за вашим пращуром дочка князя-самурая.
И вот, стал быть, ухаживала она, ухаживала, и полюбились оне друг
другу. А где любовь, там и дитё.
Ну, князь-самурай рассвирепел, повелел посадить их всех троих и
отправить в море-океан. Но потом охолонулся. Родился-то внук, на-
следник.
И он стал уговаривать вашего предка перейти в их веру: мол,
возведу тебя в самураи. Отдам тебе половину своих богатств. Но успеха
не добился.
А вскоре возвернулся и корабль. И узнав, что их товарищ оказался
с приплодом, команда стала хвалить, поздравлять его: «Ну, молоток!» —
«Наш пострел и тут поспел!»
И тут же было решено устроить свадьбы и по-японски, и по-
русски.
По-японски — это так: возле каждого нашего моряка посадили по
японочке, которые угощали их кушаньями и прочими японскими яс-
твами.
А потом свадьба пошла по-нашему. На стол выставили из трюмных
запасов копченых поросят, рыб-осетров и прочее. А также бочонки с
медовухой.
А на корабле был боцман, мужчина огромадного росту. И вот ему
капитан говорит: «Михаил Иванович, давай руководи пиршеством».
И когда боцман встал, жена твоего пращура прижалась к мужу, затре-
петала и залепетала: «Я его боюсь…» — «Не бойся, моя ласточка, он
добрый», — успокоил жену твой родственник. А боцман? Подняв бо-
чонок с медовухой и пригубив глоток, сказал: «Горько…»
При переводе князь-самурай послал слуг за сладким, но ему тут же
растолковали о русском свадебном обычае. А наши уже орали: «Горько!
Горько!»
А потом князь хлопнул в ладоши, и ему принесли внука. Взяв его
на руки, он обратился к капитану: «Ну что, коли богам угодно, чтоб
мой внук уехал в другую страну — значит, так тому и быть. Пусть он
20
будет залогом нашего доброго соседства. И скажите ему, что он по-
томок древнего рода самураев. — И передал внука нашему капитану. —
Князь еще хлопнул в ладоши, принесли меч. — И передайте ему вот
этот самурайский меч. Этим мечом пусть он защищает свою новую
родину, как защищали его предки свою родину».
Поцеловав и передав меч нашему капитану, который, приняв меч,
тоже его поцеловал, он зачерпнул ковшом медовухи из логушка, при-
губил глоток и сказал: «Колико… Коли-ко!» И застолье его поддержало:
«Горько! Горь-ко-о!»
— Вот такое у вас семейное предание, — закончил рассказ Турка.
Виктор, увидев, что его дружки уже убрались с бахчей, прервал
старика:
— Дедушка, вы извините меня, я побегу, а то дождик скоро
пойдет.
— А ты в сторожке у меня переждешь.
— Да нет, дедушка, меня мамка искать будет.
— И то верно. Пойдем-ка, я тебе арбузик дам на дорожку. Помню,
когда мы с твоим дедом были пацанами, ох и любили шастать по чужим
бахчам. А вы, небось, тоже шастаете?
— Нет, дедушка, мы — нет. Нехорошо это… по чужим бахчам
шастать, — откровенно насмехался Виктор над стариком.
— А где ж арбуз? Вот тут он был. Я его сегодня видел. Большой
такой… — недоумевал дед, ища арбуз.
— А может, его Верный съел? — не без лукавства заметил Виктор.
— Тьфу тебе. Да ты нешто не знаешь, что собаки арбузов не едят?
Ну ладно, возьми вот эти два. Кланяйся отцу с матерью.
— Спасибо, дедушка, поклонюсь. До свидания! — и Виктор побежал,
радуясь ловкости своей проделки.
* * *
За ужином отец сказал Виктору:
— Ну что, не набегался еще по деревне?
— А что?
— Завтра наша бригада выезжает на сенокос. Поедешь с нами?
Копны будешь возить на Карьке.
— Конечно, поеду, — ответил Виктор.
21
— Только ты опять там, как в прошлый год, не вздумай органи-
зовать кавалерийский бой, — предупредил отец.
* * *
И вот колхозный сенокос! Кто из деревенских ребятишек не мечтает
об этом времени? Здесь они помогают взрослым, своим отцам и ма-
терям, заготавливать сено для колхозного и личного скота. Им до-
веряют колхозных лошадей, на которых они возят копны. И тут уж их
никто не ограничивает и не ругает за то, что они гоняют лошадей.
Наоборот, поощряют тех, кто больше вывезет копен.
Виктор на Карьке подвозит копны своему отцу, подающему вилами
сено на стог, на котором стоит мать и укладывает граблями сено.
— Сколько копен привез уже? — спросил отец у Виктора, когда тот
подвез очередную копну.
— Пятьдесят седьмую. А ребятишки — кто пятьдесят, кто пятьдесят
четыре.
— Молодец! Еще копешки хватит завершить стог? — спросил отец
у матери.
— Хватит, — ответила мать.
— Давай-ка, сынок, привези еще одну. Завершим, да на обед.
— А вот как раз повариха белый флаг подняла — зовет на обед, —
сказала мать.
— Ну что ж, на обед, так на обед. Спускайся!
Мать спустилась в объятия отца. Он обнял ее и поцеловал.
— Да будет тебе. Люди кругом, а он… — засмущалась мать.
Виктор искоса поглядывает на их ласки — усмехается.
— Витька, хомут положи войлоком кверху, пусть подсохнет.
— А если дождик? — высказал сомнение Виктор.
Отец посмотрел на небо.
— Не будет. Карьку поставь под навес. Да положи ему травы по-
сочней. А когда поведешь на водопой, искупай его хорошенько.
И все рабочие потянулись на бригадный стан, кучкуясь по звеньям.
Каждое звено затянуло песню: кто про обманутую Галю, кто про гуля-
ющего по Дону казака или «Катюшу», только что зазвеневшую по
стране.
На бригадном стане после обеда взрослые колхозники залезли в
балаганы, отдыхают. А молодежь, неугомонная молодежь, поскидав с
22
себя одежонку, а так как в те поры не было ни купальников, ни плавок,
прикрыв руками «срамные» места, бултыхаются в озеро, на берегу
которого располагался бригадный стан. И никто не стесняется, не
смущается обнаженности тел, не вожделяется похотью. Далеко вокруг
разлетается шум, гам, крики, смех и нет-нет резанет пронзительный
девичий визг. Это визжат девчонки, когда кто-нибудь из парней под-
ныривает к ним и норовит цапнуть. Девки отбиваются от охальников,
называют их дураками, не испытывая при этом недовольства, а скорей
наоборот.
И, несмотря на такие «вольности», не было оснований, чтоб кто-то
из родителей удостоился, встав поутру, лицезреть, что к их воротам
собралась вся деревня посмотреть рисунки, исполненные дегтем.
В «этом деле» деревенские девчонки были строгие и недоступные.
И ежели какой-то шустряк вздумает какую-то приголубить, приласкать,
она ему грозила пальчиком и пела: «А мне мама, а мне мама, целоваться
не велит». А то и запросто, по-деревенски, показывала фигушку и го-
ворила: «А вот накося выкуси, распишемся — тады хоть ложкой
хлябай».
А Виктор непременно исполнял свой коронный номер. Он стано-
вился во весь рост на спину Карьке, разгонял его в галоп и, когда
Карька, подскакав к берегу, останавливался, Виктор слетал с него.
Сделав двойное сальто, он ласточкой уходил в воду. Все зрители, вос-
хищенные его трюком, гадали, где он вынырнет — в камышах или на
том берегу. А Виктор выплывал у них под ногами и, откинувшись на-
взничь, плыл по озеру, зовя своего напарника:
— Карька, Карька, иди ко мне!
И Карька послушно выполнял команду: опускался в воду и, пофыр-
кивая, шел за хозяином.
Закончив сенокос, колхозные бригады переезжали на полевые
станы, чтобы убирать осенний урожай.
Колхозная ребятня и тут на уборочных работах оказывала большую
помощь своим родителям: ребята в качестве «верховых» жали пшеницу,
овес, рожь лобогрейками; подвозили на конях снопы на тока, где
взрослые укладывали снопы в скирды.
А если колхоз не поспевал с уборкой, то председатель колхоза
просил директора школы отложить начало занятий для седьмых-де-
23
сятых классов с первого сентября на пятнадцатое-двадцатое, и ребята
продолжали работать в колхозе до конца уборочной страды.
* * *
По успеваемости в школе Виктор относился к разряду хорошистов.
А по таким предметам, как история, литература, география, напротив
его фамилии в классном журнале стояли преимущественно только
«очень хорошо».
А вот дисциплина… Живой, энергичный характер приводил его к
частым конфликтам с преподавателями.
Бывало, учительница рассказывает новый материал, а Виктор вер-
тится, мешает ей, отвлекает внимание учеников.
— Понедельник! — раздраженно говорит учительница, — у меня
терпение лопнуло! Давай сюда книги и отправляйся за родителями.
Виктор быстро схватывает сумку с книгами и пытается убежать из
класса. Но учительница успевает ухватиться за сумку, и между ними
происходит борьба. Силы оказываются явно неравными. Учительница
одолевает Виктора и выталкивает его из класса.
* * *
Домой приходит с болезненно-смертельным видом.
— Ты чо это так рано? — спрашивает его мать с тревогой в
голосе.
— Заболел… Голова… — смущенно пряча глаза, отвечает Виктор.
— А книги где? Уж не мне ли опять за ними идти? Натворил что-
нибудь?
— Нет. Книги Васька Бессонов принесет, — врет Виктор, вероятно,
надеясь на авось, а скорей всего, оттягивая время расправы.
— А ты так разболелся, что не в силах был принести их сам? Ну,
если опять меня вызовут — испорю тебя, как паразита! Помоги вон
Глаше домашнее задание сделать, а я пойду за водой.
Через некоторое время в избу вошла учительница и с нею несколько
учениц.
— Понедельник, а почему твои родители не пришли в школу? —
спросила учительница.
— Их нет дома. Они в Ильинке. Там бабушка наша заболела.
24
— Врет он, Полина Федоровна, — разоблачает Виктора одна из
учениц, — тетка Марфа воду из колодца носит. Вон на полу вода с ведер
накапала. Она сейчас придет.
Виктор исподтишка грозит ей кулаком.
— Не грози, не грози, врун-городун, я тебя не боюсь.
В это время в избу вошла мать.
— Так и знала, опять мой чертушка что-то натворил. Она вылила
воду из ведер в кадушку.
— Я не знаю, что с ним делать. Все учителя отказываются идти в
наш класс из-за него, — сокрушенно разводит руками Полина Федо-
ровна.
— Ну, окаянный! — мать бьет Виктора обледенелой рукавицей.
Девчонки хихикают.
— Ой, что вы, что вы! Разве можно так воспитывать?! — всполо-
шилась Полина Федоровна.
— Его бы, паразита, голыми коленками поставить на горох да на
соль, как раньше в школах ставили, так он бы сразу поумнел, — пред-
лагает рецепт воспитания мать.
— Нет, нет! Телесные наказания у нас запрещены. И вы уж пов-
лияйте на него как-нибудь так… До свидания, — протестует учи-
тельница.
— У, паразит! Всю душу из меня вымотал! — и мать ударила Виктора
по голове рукой. — Ох! Все ручушки об его, об дьявола, пооббивала, а
ему хоть бы хны! — она заплакала, замотала рукой.
Виктор подошел к матери, стал гладить ее по голове, жалеть:
— Мам, а ты больше не бей меня… голой рукой.
— Сынок, ну мне же тебя жалко. Все дети, как дети, а ты? Ну, когда
ты за разум-то возьмешься? — умоляюще вопрошала мать.
— Это последний раз, мам, честное слово, — клянется Виктор.
— Да сколько ты давал уже таких честных слов, а, сынок? — усом-
нилась мать в клятвенных заверениях сына.
— Много… Но вот это — честное-пречестное, расчестное! —
обещает Виктор. И сам верит в искренность своих обещаний.
Что ж толкало его на нарушение клятв и обещаний? Скорей всего,
обостренное чувство тщеславия, лишь бы быть в центре внимания.
Некоторые люди тешат свое самолюбие тем, что о них говорят: «Вот
25
отмочил», «вот отчебучил», поддерживая эти «отмочил» и «отчебучил»
поощрительным хохотом.
Но нашелся человек, который покорил Виктора. Им оказался Степан
Иванович, новый преподаватель геометрии. А началось это все с
первого же урока.
* * *
Придя в класс, Степан Иванович начал со знакомства:
— Ну что, сначала давайте познакомимся. Меня зовут Степан Ива-
нович, я буду преподавать у вас геометрию и черчение. Вы же сейчас,
начиная с первой парты, по порядку поднимайтесь и называйте свою
фамилию и имя, а я «буду посмотреть» на вас и отмечать в журнале.
Итак: Подковырова Тая, Попова Маруся, Бранчукова Надя, Милосердов
Миша…
Все ученики поднимаются и называют себя. Но когда очередь дошла
до последней парты, где сидел Виктор, которого в это время там не
оказалось, раздался его голос из-под стола учителя: «Тпрутпрун-
кевич».
Весь класс грохнул в хохоте. Но Степан Иванович, не смутившись
и не подав вида, продолжал урок.
— Так. Спасибо. А теперь кто мне скажет, что вам задавали на
дом?
Поднялся лес рук.
— Все знаете. Молодцы. Ну вот, ты, Тая, скажи, — попросил Степан
Иванович Подковырову.
— Равенство треугольников, — бойко ответила Тая.
— Правильно. А кто нам докажет теорему о равенстве треуголь-
ников? У-у-у, и опять я не знаю, кого вызвать к доске. Тогда сделаем
так: знакомство мы начали с первой парты, а доказательство теоремы
мы предоставим честь тому, кто сидит на последней парте. Кто у нас
там обитает? Кажется, Тпрутпрункевич? Давай, Тпрутпрункевич, блесни
своими знаниями.
В классе опять задребезжали в окнах стекла от взрывного хохота
учеников.
А у Виктора где-то под ложечкой екнуло, и он почувствовал, что
становится уже не героем смеха, а посмешищем. Ну а это уже в его
расчеты не входило. Но, не подавая виду, что его встревожило то вни-
26
мание, которое уделил ему Степан Иванович, он шустро выскочил
из-под стола и стал доказывать теорему:
— Если две стороны и угол, заключенный между ними, одного
треугольника равны двум сторонам и углу, заключенному между ними,
другого треугольника, то такие треугольники равны. Берем два треу-
гольника ABC и АБС…
Доказав теорему, Виктор повернулся от доски к классу, ожидая, что
скажет Степан Иванович.
— Молодец, Тпрутпрункевич, садись на свое место, — похвалил
Степан Иванович Виктора, нажимая в голосе на словах «на свое место».
И Виктор, хотя и почувствовал это, пошел к задней парте. Но Степан
Иванович, встав у него на пути, сказал:
— Я же сказал: «на свое место», — и наш герой, уже окончательно
сраженный и посрамленный, под хохот учеников, залез под стол.
Смирился ли, признал ли себя побежденным Виктор? И удалось ли
Степану Ивановичу угомонить этот необузданный характер с первой
встречи? Да нет, конечно. Стычки и еще были.
Однажды Степан Иванович писал на доске задание для контрольной
работы. А Виктор, пользуясь тем, что учитель не видит его, попытался
карикатурно изобразить Степана Ивановича, отвлекая учеников от
занятий.
— Понедельник, — обратился Степан Иванович к Виктору, не от-
рываясь от доски, — ты, когда вырастешь, кем думаешь быть?
— Кавалеристом, как мой папка, — ответил Виктор.
— А мне кажется, из тебя мог бы получиться хор-роший шут.
Весь класс хохочет над Виктором. Он же, обсмеянный и униженный,
сжался и притих.
Степан Иванович отлично понимал, что возбудителем шалостей
Виктора является непреодолимое желание отличиться. И он нашел
верную методу угомонить его страсти: бил по его тщеславию, чего
Виктор боялся больше материнских подзатыльников и отцовского
ремня, который тоже иногда, когда уже мать выбивалась из сил, как
она говорила, принимал участие в «воспитании» сына.
И, как ни странно, Виктор из всех учителей больше всех уважал
Степана Ивановича. Он преклонялся перед его умом, сильным харак-
тером, проницательностью. Ему казалось, что Степан Иванович видит
27
насквозь его детскую душонку. Виктор стал испытывать перед ним
какой-то мистический страх и робость. Неглупый от природы, Виктор,
в конце концов, стал даже заискивать перед ним, старался войти в
доверительные отношения, подружиться. И однажды, после уроков,
когда Степан Иванович шел из школы домой, Виктор увязался за ним.
Степан Иванович, почувствовав, что за ним кто-то плетется, обернулся
и, увидев Виктора, спросил:
— Ты что это увязался за мной?
— Так, Степан Иванович, я домой.
— А с каких это пор твой дом стал в этой стороне? Вы что, сюда
переехали?
— Степан Иванович, разрешите, я вам помогу тетради нести.
— Спасибо. Помоги. Только помощь я принимаю от самых близких
друзей. А к друзьям у меня чрезвычайно строгие требования.
— А какие, Степан Иванович?
— Чтоб справедливые были, честные, смелые.
— А я, Степан Иванович, знаете, с какой крутой горы могу скатиться
на лыжах! Даже большие пацаны боятся с такой горы кататься. И
ныряю дальше всех… А на сенокосе в колхозе всегда всех больше копен
привожу.
— А вот дисциплина в школе у тебя хромает.
— Да мне только захотеть, и ни один волос у меня на голове не
шелохнется. Вот у вас же я сижу тихо.
— А почему у других учителей шалишь?
— Не знаю… Я хочу тихо сидеть и у них, но не получается что-то.
Они не такие, как вы.
— Ну, это не оправдание. Ты ведь учишься в седьмом классе и
должен понимать, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Аркадию
Гайдару в гражданскую было только на два-три года больше, чем тебе
сейчас, а он командовал полком. Причем командирские должности
тогда были выборные.
— Меня тоже пацаны всегда выбирают командиром, когда мы
играем в войну.
— В какие же войны вы играете?
— В Чапаева, в Спартака. А вы читали про Спартака?
28
— Разумеется. Древний Рим был богат героями. Но больше всех я
восхищаюсь Муцием Сцеволой.
— Расскажите про него, Степан Иванович!
— Однажды Рим осадил этрусский царь Порсена. Защитники Рима
оказались в критическом положении: сдаться на милость победителя
или бороться до последнего. Гордые римляне выбрали второе. И тогда
сто римских юношей вызвались пробраться в стан Порсены и убить
его. Первому выпал жребий Муцию. Телохранители царя схватили его.
И когда Порсена узнал, что Муций пришел убить его, то он приказал
казнить юношу. Муций тут же положил правую руку в костер и держал
ее там до тех пор, пока кисть руки не отгорела напрочь. После этого
Муций сказал: «Вот таких нас сто человек поклялись пробраться к тебе
и убить тебя, царь, если ты не уйдешь от Рима».
— Парсена убил Муция? — спросил Виктор взволнованно.
— Нет. Царя-варвара восхитило мужество юноши. Он его отпустил.
Осаду Рима снял. А Муция соотечественники возвели в ранг спасителя
Рима. И с тех пор он стал Муцием-Сцеволой-левшой. Ну, мы уже
пришли. Спасибо тебе.
Степан Иванович взял у Виктора тетради, пожал ему руку и вошел
в свой дом.
* * *
На колхозном дворе двое крепких мужиков держали под уздцы
породистую кобылицу. Их окружила толпа мужиков. Все любуются ее
статью, красотой. И кобылица, как бы чувствуя повышенное внимание
к себе, вроде бы рисуется перед зрителями: сверкает зелеными зрачками,
копает передними копытами землю, выгибает крутую шею, по ее телу
пробегает нервная дрожь. От роду ей всего три года, она впервые по-
чувствовала на своей голове узду.
— Ну, мужики, — обратился председатель колхоза к окружающим, —
кто желает прокатиться на этой красавице? Может, ты, Сергей Ива-
нович? Вспомни молодость, поджигитуй!
— Да что-то страшновато, — ответил отец Виктора. — Уж больно
резвая она.
— Папка, дядя Паша, — умоляюще попросил Виктор, вынырнувший,
как из-под земли, — разрешите мне! Дайте я на ней!
29
— Да ты чо? Это тебе не наши монголки, — предостерегающе сказал
председатель. — Убьет!
— Не убьет! Я не боюсь! Разрешите, а?
— Ну, как, Сергей Иванович, может, разрешишь сыну?
— Да я-то в его годы таких объезжал, — ответил отец Виктора.
— Папка, я тоже эту обкатаю! Разрешите!
— Ну, смотри — убьешься, матери на глаза не показывайся, — пре-
дупредил отец.
Виктор обратился к мужикам, державшим кобылицу:
— Поставьте ее задом вот к этому ящику и закиньте ей поводья на
шею! — и, разбежавшись, он с ящика вспрыгнул на спину кобылице.
Та оторопела, но, придя в себя, взвилась свечой, свирепо заржала и
понеслась.
— Ох, быть беде! — тревожно заговорили мужики.
«И зачем разрешили?», «Не удержится!», «Смотрите, как она его
кидает!» — стали раздаваться реплики.
— Да хватит вам каркать! — возмутился отец Виктора.
А в это время кобылица птицей летела по полю. Она прыгала через
канавы, кустарники. Бросалась в одну сторону, в другую. Виктор и не
пытался ее удерживать, управлять ею. Он вцепился в нее, как клещ,
слился с нею. И никакая сила не смогла бы его стащить с лошади. Ко-
былица, умаявшись и почувствовав свое бессилие, через некоторое
время пошла спокойным галопом. И только теперь Виктор натянул
поводья и пустил ее шагом.
— Ну, ну. Ох, ты, моя хорошая, — Виктор потрепал лошадь по шее
и повернул ее обратно на колхозный двор.
— Смотрите, Витька едет! — закричали мужики.
Из-за сарая, стоя на крупе кобылицы, выехал Виктор.
— Ну и молодец!
— Джигит!
— Вот это казака ты вырастил, Серега!
— Ну, как лошадка, Витя? — спросил председатель.
— Как пчелка! — ответил Виктор.
— Пчелка, говоришь? Ну вот, Пчелкой мы ее и назовем.
— А ты почему не в школе? — спросил у Виктора отец.
Виктор виновато насупился, зашмыгал носом:
30
— Меня из школы выгнали.
— Как выгнали? За что?
— Говорят, надоел я им. Все учителя заявили директору, что не
пойдут в наш класс, если я буду там. Только Степан Иванович не от-
казался.
— Ну что мне с тобой делать? Сегодня четвертое мая. Через не-
сколько дней семь классов бы закончил.
— Задаешь ты задачки, — сказал председатель. — Не прибрать тебя
к рукам сейчас — ох и наломаешь ты дров, парень. В армию бы тебя,
но мал еще. Да, чуть не забыл. Из района пришла разнарядка: отправить
из колхоза пять мальчиков с семилетним образованием в город, в ФЗУ.
Поедешь? А насчет того, чтоб тебя допустили до экзаменов, я с дирек-
тором школы договорюсь. Сдашь?
— Конечно, сдам, — ответил уверенно Виктор. — У меня только
дисциплина хромает маленько.
— Ничего себе «маленько»! Его из школы выгнали, а ему — «ма-
ленько»! — сокрушается отец.
* * *
— Вот здесь будешь жить. Вот твоя койка, — сказал Виктору ко-
мендант общежития ФЗУ и вышел из комнаты.
В комнате находилось человек пятнадцать ребят, примерно такого
же возраста, как и Виктор. Все они были какие-то тихие, смирные, за-
битые. Некоторые из них играли в домино, в шашки, читали книги или
просто лежали на постелях.
Только в переднем углу в группе из пяти-шести человек было
бурное веселье. На коменданта они даже не обратили внимания, про-
должая играть в карты. Среди них выделялся вожачок, которого они
называли Тыквой.
— Эй, фраерок! — обратился этот самый Тыква к Виктору. — Подь-
ка сюда. И сидорок свой прихвати. Наверное, он у тебя полон ба-
лабаса?
— Никакого тут балабаса, только мед, сухари да сало, — ответил
Виктор.
Вся компания дико заржала:
— Во, штымпяра, мочит!
— Ну, дает! Уморишь ты нас!
31
— Балда, «балабас» — это же и есть сало! — назидательно подсказал
Тыква. — Ну а коли у тебя нет балабаса, мы у тебя заберем медок и сало.
А ты пока попитайся мандрой — сухариками. Иди на свое место.
И вся группа стала пожирать Викторовы продукты. При этом они
еще и острили:
— Штымпок, а добрый у вас в деревне медок!
— Да и балабас ничтяк, в натуре!
— Ты напиши своим паханкам, пусть они побольше тебе при-
сылают — ты не один здесь. Ха-ха-ха! — заливались они нагловатым
хохотом.
Нажравшись, компания шумно вывалилась из комнаты.
— Пацаны, — обратился Виктор к оставшимся ребятам, — а кто это
такие?
— Блатные, — ответили пацаны.
— Они у вас также забирают?
— А то как же? Тебе хоть сухари оставили.
— Вы берите, ешьте сухари. А почему они забирают чужое?
— Положено, — ответил один из ребят с оттенком печального
юмора.
— Вас же больше, а вы их боитесь, — не унимался Виктор.
— Храбрец нашелся. Они с ножами, с бритвами.
— У них в городе дружков полно.
— Мы тогда из общежития носа не высунем, — посыпались от ребят
оправдательные реплики.
— Тогда я один буду с ними воевать. Пусть только кого еще тронут
при мне, — с решительностью в голосе сказал Виктор.
* * *
И вот однажды, после занятий в классах, ребята отдыхали в красном
уголке. Четверо играли в бильярд, а остальные занимались другими
играми.
В комнату ввалилась компания Тыквы. Они забрали кий у ребят, и
один из них стал устанавливать шары, а Тыква приготовился раз-
бивать.
Виктор подошел к Тыкве сзади и потребовал:
— Тыква, отдай кий пацанам!
В помещении наступила звенящая тишина.
32
Тыква, секунду выждав, резко отбросил руку взад и кием ударил
Виктора в лицо. Все кругом одобрительно-торжествующе захохотали.
У Виктора из носа, рта брызнула кровь. Он взглядом обвел комнату, и
ему на глаза попалась табуретка. Схватив ее, Виктор изо всей силы
грохнул ею Тыкву по голове. И тот, как подкошенный, шмякнулся на
пол.
— Убил!
— Врача!
— Милицию! — закричали все вокруг.
А Виктор, видя, что в двери ему уже не выбежать, вспрыгнул на
подоконник.
— Держите его! — крикнул кто-то.
Но Виктор, долго не думая, высадил ногой раму и со второго этажа
прыгнул на улицу, со второго этажа.
В красный уголок сбежались начальство, врач, участковый мили-
ционер.
— Опять ЧП, и опять с новеньким. Пока не привыкнут к нашим
порядкам, так и смотри, чтоб не натворили чего, — сокрушенно развел
руками директор ФЗУ.
— И правильно делают, что не привыкают к «вашим» порядкам, —
сказал участковый, нажимая на слово «вашим». — К чему у вас тут
привыкать? Развели блатной притон, не пресекаете дедовщину, чем и
поощряете мародерство, грабежи средь бела дня. Ну а ты, Тыква, схло-
потал на орехи. А ведь я тебе не раз говорил: не блатуй. Ребята, а Витьку
этого я знаю?
— Нет, Афанасий Афанасьевич, он новенький!
— Найдите его и скажите, чтоб он возвращался в ФЗУ, ничего ему
не будет. А то как бы он под откос не ушел с перепугу. Парнишка-то
он, видать, отчаянный.
* * *
Прибежав на железнодорожный вокзал, Виктор спрятался в самый
темный угол и стал оттуда наблюдать за залом.
Вскоре к нему подсели еще два пацана. Они развязали сумку, вы-
тащили оттуда продукты и стали есть.
— А ты чо здесь сидишь? Ты откуда? — спросили они у Виктора.
— Из «фазанки» сбежал.
33
— Мы тоже оттуда намылились. Подсаживайся к нам, ешь.
— А сейчас вы чем занимаетесь?
— «Щиплем» помаленьку, «по отвертке бегаем, бухарей
шмонаем».
— А что это такое?
— По карманам лазаем, чемоданы воруем, пьяных обчищаем, —
нимало не смущаясь, ответили пацаны.
— Но ведь нехорошо воровать. Поймают — в тюрьму посадят.
— А… куда кривая вывезет. Смотри, как мы вон того бухаря сейчас
общипаем.
Они подсели к пьяному мужику, который лежал на полу.
— Ну, когда ты проснешься?.. Ведь нам домой надо идти, там мамка
ждет… Ну, вставай, папка, вставай…
— Мальчики, это ваш отец? — спросила у ребят одна пассажирка.
— Да. Нажрался, а теперь мучайся с ним.
— А мать-то где? — все любопытствовали пассажирка.
— Дома. Мы ездили в деревню к дяде Гоше, и вот он у него дорвался
до самогона! Из поезда кое-как доплелся сюда, а тут упал и отклю-
чился.
— Папка, пойдем!..
— Вы обратитесь к милиционеру, он вам поможет, — посоветовала
пассажирка.
— Верно, давай обратимся, а?
— Он же папку заберет, а потом на работу сообщат.
— Ну, тогда один останься здесь, а другой сбегай за матерью, —
предложила тетя.
— Правильно. Беги ты.
— А если мамка на работе?
— Давай тогда сделаем так: ты — домой, а я — на работу.
— А папку здесь обчистят.
— Тетенька вот посмотрит.
— Нет, нет, мне скоро на поезд, — замахала руками пассажирка. —
А вы заберите у него деньги, документы, чемодан с собой.
— Спасибо, тетя. Мы так и сделаем. — Они обирают пьяного.
34
— Часы-то не забудьте снять. А то здесь столько мазуриков всяких
шныряет, то и гляди, у трезвого-то все уворуют, — дала последний совет
пассажирка.
— А вы, тетя, все же посматривайте за ним, — и пацаны исчезли из
вокзала.
* * *
Обладая живым энергичным характером, склонный к крайнему
риску, граничащему с авантюризмом, и не имея жизненного опыта и
устойчивого взгляда на жизнь, попав вот в такую экстремальную си-
туацию, Виктор принял предложение своих новых дружков безогово-
рочно. Более того, бесконтрольная, бесшабашная, полная приключений,
острых ощущений жизнь увлекла его, затянула.
Неглупый от природы, инициативный, он вскоре выходит в лидеры,
и все, по сути, здоровые, положительные человеческие качества, зало-
женные в нем, он бросает на алтарь преступности.
А ведь такие люди, совершают они поступки положительные или
отрицательные, вполсилы их не делают.
И правильно говорил писатель-декабрист Бестужев-Марлинский,
что, если умный, способный человек борется за благо своего отечества,
то он принесет ему большую пользу. А ежели он будет злодеем, то
Отчизне он принесет неисчислимые бедствия.
Это определение в полной мере относится к Виктору. К двадцати
годам он шагает уже в первой пятерке, а тюрьма для него стала «домом
родным».
И вот он со своими приятелями на базаре обмозговывает, как ог-
рабить мужика, который сидел на возу и продавал стаканами табак-
самосад, а деньги клал в мешочек и прижимал его ногой.
Виктор что-то объяснил пацанам, а сам подошел к телеге позади
мужика и стал якобы снимать колесо.
— Эй, дядя, смотри, — показали пацаны на Виктора, — у тебя колесо
снимают.
Дядя повернулся к Виктору и закричал:
— Брось! Брось, я тебе говорю! Или я тебя бичом огрею! — и он
ударил Виктора, приподняв ногу, под которой лежали деньги.
А пацанам только этого и надо было: они выхватили мешочек из-
под ноги и растворились в базарной толпе, под громкий хохот завсег-
35
датаев барахолки, скалящих зубы над несчастным мужиком, который
кричал на всю барахолку:
— Караул! Рятуйте! Обокрали! Держите!
Забежав в один из подвалов, пацаны стали считать деньги. Вдруг
они увидели, что кто-то спускается по лестнице к ним.
— Атас! Рвем! — крикнул Виктор.
— Ничтяк, пацаны! — проговорил хриплым басом незнакомец, — не
кипишуйте!
— Да это дядя Саня, Бурлак! — с восхищением в голосе проговорил
один из пацанов.
— А откуда ты меня знаешь?
— Я видел тебя на сходке, где Лису замочили.
— Ну и душа с него вон. Другим будет неповадно возле вот таких
пацанов хмыря давать, долю брать, стирагонить: жуликов в карты
обыгрывать. А ловко вы этого жлоба… Я бы и то так не сообразил. Кто
это у вас придумал? — спросил Бурлак.
— Витька! Он всю дорогу у нас придумывает.
— Молодец, Витек, — Бурлак одобрительно потрепал Виктора по
волосам. — Будешь со мной портнировать? — предложил Бурлак.
— А пацаны? — спросил Виктор.
— Канай, Витек! Это же дядя Саня Бурлак! — стали уговаривать
Виктора пацаны с какой-то вроде бы завистью.
— Тогда пошли ко мне на хату, — сказал Бурлак.
— Дядя Саня, возьми грошей, — предложили пацаны.
— Не надо. Я не хочу, как Лиса попасть на балку. Витьке отдайте его
долю. А я пока сам себя способен прокормиться. — И они с Виктором
вышли из подвала.
* * *
На квартире, куда привел Виктора Бурлак, их встретила женщина
лет тридцати.
— Лелька, — обратился к женщине Бурлак, — сходи в магазин и
купи Витьке лепень, бобич, в общем — все тряпки.
— Саша, а лепушок ты вчера принес точно на него, — сказала
Лелька.
— Дура, это темный. Возьми там бутылек, закуски. А ты, Витек, в
ванную, — распорядился Бурлак.
36
Помывшись в ванной, переодевшись во все новое, Виктор вышел
в зал, где уже был накрыт стол и Лелька расставляла закуску. Бурлак
разлил по стаканам водку.
— Ну, дай Бог не последнюю, — поднял тост Бурлак. — А ты водку
пил?
— Немного, с пацанами, — ответил Виктор.
— А много пить и не надо. Так, чтоб быть на подогреве. А вот ширку,
ну там морфий, симплекс, опий, не гони. Уркачу нельзя увлекаться
наркотиками. Блатные наркоманов даже на серьезные сходки не до-
пускают. Заловишься ментам — в ломку мать родную в солдаты сдашь.
А ну, давай еще стебанем — за тех, кто там. Лелька, дай-ка семи-
струнную.
Эх, вы кони, а сани, а сани!
Словно чёрт вас на землю принёс!
В залихватском лихом разгоне
Колокольчик хохочет до слёз.
Ни души, ни собачьего лая,
Далеко в стороне, в пустоте,
Эх, вернись, моя юность младая,
Я ещё не совсем постарел, —
спел он пару куплетов из Есенина.
— Ну, вы тут кимарьте, а я пробегусь по сонникам, пока фраера
спят.—
Дядя Саня, я с тобой, — попросился Виктор.
— Еще успеешь. Ложись вон с Лелькой, спите. Ты с бабами-то спал
когда-нибудь?
— С мамой спал.
— «С мамой», — сыронизировал Бурлак. — Ты вон с Лелькой пе-
респи и про маму забудешь. Лелька, научи его, как надо с бабами спать.
Эх, еще одну для храбрости. Ну, бывайте. Я поканал.
— Ну чо, Витя, будем ложиться, — и Лелька, сняв с себя платье, стала
разбирать постель.
Виктор уставился на обнаженные Лелькины прелести, раз за разом
то оголявшиеся, то прикрывающиеся ночной сорочкой. У него, как у
молодого лосенка, вступающего впервые в своей жизни на тропу гона,
37
вожделенно раздувались и вздрагивали ноздри, все тело налилось
какой-то упругой энергией, неведомой ему доселе.
— Ну что ты, раздевайся, — пригласила Лелька, обернувшись к
Виктору.
— Потуши свет, — попросил Виктор едва слышным голосом.
Лелька, лукаво усмехнувшись, выключила свет и, подойдя к Виктору,
села к нему на колени, положив его руку на заветное пушистое
место.
— Девица ты моя красная, — нежно улыбаясь, сказала она, обвив
рукою Викторову шею и приросла своими губами к его губам.
Виктор, сграбастав Лельку, поднес ее к кровати и бросил в постель.
Раздевшись, он нырнул к ней под одеяло.
— Да ты не торопись, не торопись. Вот так… молодец… умница… —
поощряла учительница ученика, выполняя указания Бурлака.
Натешившись и насладившись, Виктор развалился в постели.
— Умотался, мой мальчик, — приговаривала Лелька, лаская и об-
дувая разгоряченное Викторово лицо. — Вот теперь ты настоящий
мужчина.
— А дядя Саня ругаться не будет? — спросил Виктор.
— Так он же сам сказал. И я же ведь ему не жена. У меня их знаешь
сколько было: до Саши — Серега Руль, до Руля — Санька Зверь, Славка
Красюк, Леха тигр, Витька Барсик, даже один тезка был — у одного
кликуха была Лелька. Они меня по акту сдают.
— По какому акту?
— Ну вот, живет кто-нибудь со мной, и его садят. Он там дает мой
адрес. Я с этим живу, пока его не посадят. А теперь у меня вас аж двое.
Но такого хорошенького у меня еще не было. — При этом Лелька стала
страстно целовать Виктора, постанывая и приговаривая: — Витенька,
какой ты сладенький… Мы-ы-ых…
Проснувшись утром, Виктор, приоткрыв глаза, увидел, что Бурлак
лежит на диване курит, а Лелька хлопочет у плиты.
— Ну как, жених, переспал? — спросил Бурлак, увидев, что Виктор
проснулся. — Да ты не стесняйся, рви, пока есть возможность. К хо-
зяину попадешь, да на штрафняк — там этой дешевки не увидишь.
Поднимайся, хавать будем.
38
Виктор прыгнул с кровати на пол, ноги у него подкосились, он
присел, быстро вскочил и убежал в ванную. Бурлак захохотал:
— А я тебе что говорил!
Лелька захихикала.
Виктор, преодолевая смущение, вышел из ванной, все сели за
стол.
— Ну, давайте обмоем мою вылазку. Я ночью сонник молотнул.
Сейчас вот эти гузики волоките барыгам. Ты, Витек, постоишь с мешком
где-нибудь на стреме, а Лелька будет брать у тебя по паре тряпок и
толкать их. Лелька, ты только не рядись там, не жадничай. Сколько
дают, за столько и отдавай. Не свое продаешь — ворованное!
Лелька вытряхнула из мешка вещи.
— Ой, какой красивый халатик! Сашенька, разреши, я его себе ос-
тавлю?
— Я тебе, быдле, оставлю! Колом по седелке. Сколько раз говорил:
темные тряпки не оставляй, покупай в магазине.
— У нас в магазинах таких не бывает — это заграничный.
— Видал? Лярва, заелась. Она уже рыбу за мясо не считает.
— Саша, ну что ты все время «лярва», «быдло» — ведь я все-таки
женщина.
— Ха, «женщина»! — иронически хохотнул Бурлак. — Какая ты
женщина? Женщины фраерам детей рожают и щи варят, а ты? Работать
не хочешь, вот и крутишься с нами, стерва наглая. Витек, пока Лелька
разбирает, что к чему, давай-ка я тебя в стирки лакшить научу.
— Меня пацаны учили в буру.
— Эта игра для малолеток. Я тебя научу в рамс, в терц, третьей. Бери
колоду, мечи, а я буду гадать. Так, правые карты твои, а левые — мои.
Есть цветной валет. Цветной — это значит такой же. Вот у тебя буб-
новый, и у меня бубновый. Цветные забирают полностью ставку. По-
луцветные — червовый и бубновый, крестовый и пиковый — полс-
тавки. А простенькие — крестовый и червовый, то есть разномастные
треть ставки.
Вот так старый волк натаскивал молодого волчонка, вступающего
на скользкую тропу.
— Лелька, подай воды!
— Я подам, дядь Сань, — угоднически рванулся Виктор.
39
— Сядь, и запомни: никому, никогда, ничего не подноси и не по-
давай и не делай никаких услуг. Одному ты поднесешь воды, а другой
тебя заставит чистить сапоги. И так превратят в шестерку, — поучал
Бурлак.
— Но ты же старше меня, — сказал Виктор.
— Это фраера делят друг друга на старших и на младших. А у нас
все равные. И никому палец в рот не клади: зажуют враз по локоть.
Закон джунглей: не съешь ты их — они тебя сожрут. Канай по жизни
смело. Ты вор, и нести это звание должен достойно, а потребуется — и
умереть ты должен вором, — растолковывал Бурлак Виктору этику
воровской жизни. — А насчет стирок — научись лакшать хорошенько:
у хозяина ими всегда добудешь кусок хлеба — дураков там под завязку.
На свободе же не вздумай жить картами: зарежут, как стирогана. На
свободе вор должен жить только ворованным и никак иначе.
* * *
А вскоре Виктор получил от своего наставника и практические
уроки. Проходя по улице, они остановились возле одного дома.
— Сейчас войдешь вот в этот подъезд, — сказал Бурлак Виктору, —
и пробежишь по этажам, постучишь в квартиры. Если из какой
квартиры отзовутся, то предложи что-нибудь купить или еще что
придумай. А если не отзовутся, значит, хозяев дома нет, — возвращайся
и скажи мне… Ну, канай.
Вбежав в подъезд, Виктор позвонил в одну из квартир — никто не
отозвался, он позвонил еще раз, придержав кнопку звонка подольше.
И из соседней квартиры, открыв дверь, выглянула бабушка. Их дома
нету, — осведомила она Виктора.
— А где они?
— На работе. Придут в шесть часов. А ты кто им будешь?
— Племянник, — пояснил Виктор. — Я из деревни приехал.
— Ну, иди тогда у нас посиди, пока они придут, — добродушно
пригласила бабушка Виктора.
— Спасибо, бабушка, я потом приду. А сейчас пока погуляю по
городу.
— Смотри, не заблудись. Наш город-то большой.
— Не заблужусь, бабушка, — и Виктор выбежал из подъезда. По-
дойдя к Бурлаку, сказал:
40
— В одной квартире дома никого нет. Бабушка соседка сказала, что
они на работе — придут в шесть часов.
— Пошли, — сказал Бурлак, и они вошли в подъезд.
Сначала Бурлак попробовал несколько ключей, а потом вытащил
из свертка «фомич», заломил им дверь, и она тут же открылась.
Виктор снял с шифоньера хозяйские чемоданы и стал торопливо
складывать в них вещи.
— Да ты не кипешуй, не суетись, работай спокойно, — по-хозяйски
уверенно орудовал Бурлак. — Сначала надо пошмонать по ящичкам,
поискать заначки, может, есть деньжонки, рыжье, драгоценности
какие.
Обобрав квартиру, они вышли на улицу.
— Сейчас прямо на барахолку, — сказал Бурлак. — Пока менты не
шурнулись, мы все растолкаем. Я со своими чемоданами в одном месте
буду толкать, а ты на другой стороне, чтоб не стремно было. И не рядись,
сколько будут давать барыги, за столько и отдавай. По-быстрому сбагрим
и отвалим. А если менты схватят, отказывайся от всего в наглую.
* * *
И Виктор, зайдя на барахолку, открыл торговлю, как заправский
торгаш:
— А ну налетай — подешевело! — вытащил он из чемодана женское
платье.
— Сколько за платье? — тут же нашлись покупатели.
— Сколько не жалко, — ответил Виктор.
— Тридцать рублей.
— Бери! — не торгуясь, отдает он.
Виктора тотчас же окружили барыги и начали за полцены скупать
у него вещи. К толпе подошли несколько человек мужчин.
— Иван Арсеньевич, краденое продает, — сказал один из них, об-
ращаясь к другому.
— Правильно. Окружите эту толпу и ни одного спекулянта не вы-
пускайте, — дал указание Иван Арсеньевич и обратился к Виктору:
— Ну, как торговля, купец морской?
Виктор моментально сообразил, с кем он имеет дело, и тут же про-
демонстрировал, как мастерски он усвоил наставления своего
учителя.
41
— Какая торговля? — и он рванулся бежать.
— Постой, постой. А вещички-то, товар свой, почему бросаешь?
— Это не мое! Я эти чемоданы первый раз вижу! Мне домой надо!
Меня папка ждет! Мы с ним пойдем на рыбалку! Я сюда удочки приехал
покупать! — врал «купец» (а с легкой руки Ивана Арсентьевича это
слово останется за Виктором на всю последующую жизнь как кличка),
и попытался выбросить наторгованные им деньги.
— Ты что это такими деньжищами-то разбрасываешься? — заметил
Иван Арсентьевич проделку Виктора, попытавшегося избавиться от
неопровержимой улики.
— Это не мои деньги! — отказывался Виктор от денег.
— А где твои? На что ты хотел удочки-то покупать? — спросил Иван
Арсентьевич.
Виктор делает вид, что ищет по карманам у себя деньги.
— Нету… У меня их, наверно, жулики вытащили, а может быть, я
их дома забыл или потерял. Пойдемте ко мне домой, спросим у
папки.
— Сразу видна школа Бурлачка, — заметил один из сопровож-
дающих Ивана Арсентьевича.
— Никакого Бурлака я не знаю, — проговорившись, стал выкручи-
ваться Виктор. — Я сам.
— А он, между прочим, где-то здесь, — оглядывая барахолку, сказал
Иван Арсентьевич. — Ну, ничего, изловим и его. Следуйте вперед, —
приказал он всей «капелле».
— А нас-то за что? — завопили барыги.
— За скупку краденого, за спекуляцию, — пояснил Иван Арсен-
тьевич.
— Откуда мы знаем, что он продает ворованное? — не менее нагло,
чем Виктор, выкручивались барыги.
— Не прикидывайтесь. Вы — злостные спекулянты и скупщики
краденого. Мы вас неоднократно здесь задерживали. Настала пора и
ответ держать. Вперед! — И процессия двинулась по указанному Уго-
ловным кодексом пути.
* * *
После суда Виктора с группой пацанов привезли в колонию несо-
вершеннолетних правонарушителей.
42
У вахты их встретили воспитатели и активисты колонии из отбы-
вающих срок наказания. Вскоре вышел и начальник колонии.
— Здравствуйте, ребята, — поздоровался он, подойдя к этапу. — Вы
прибыли в нашу колонию для отбывания меры наказания, вынесенной
вам за ваши правонарушения. Колония наша одна из лучших в стране.
Здесь вы сможете получить такие специальности, как столяр-красно-
деревщик, токарь по дереву и металлу, есть у нас и общеобразова-
тельная школа. Это все пригодится вам на свободе, когда вы отбудете
свой срок. За хорошее поведение, за активное участие в общественной
жизни мы представляем колонистов к досрочному освобождению.
— А вот наш актив, — и начальник указал на группу ребят, которые
были все, как на подбор, здоровяки с упитанными, гладкими лицами.
Волосы на голове у них были пострижены под «бокс», одеты они в
униформу со всевозможными нарукавными нашивками, на которых
были указаны занимаемые ими должности: «председатель совета ко-
лонии», «командир 1-го отряда» и т. д. У всех активистов в руках были
точеные палки от лопат.
— Они вас сейчас отведут в баню. Вы там помоетесь, переоденетесь
в колонистскую форму, а свою вольную одежду сдадите в каптерку.
После освобождения из колонии вы ее получите или же передадите
своим родственникам, которые приедут к вам на свидание.
После бани вас покормят, потом вы пройдете медосмотр и вас
распределят по отрядам. Ребята расскажут вам о наших порядках,
традициях колонии, о ее истории. Если у кого из вас есть вопросы, я
вас слушаю… Ну что ж, до свидания. Ребята, принимайте своих новых
товарищей.
И начальник в сопровождении воспитателей ушел на вахту.
— А ну, орлики, поканали, — скомандовали активисты и повели
вновь прибывших в баню.
Активисты в колониях несовершеннолетних в те годы были пре-
имущественно такие же воры, как Виктор, но под пытками они отка-
зались от воровского звания. О них говорили, что их «загнали в актив».
Делалось это все с ведома руководителей колоний, так как, не умея
организовать воспитательную работу, как делал это Макаренко, а дис-
циплину-то держать надо, они и прибегали к помощи «активистов»,
закрывая глаза на беспредел этих «сук», что, кстати, перенесено сейчас
43
и в армию, где подобный беспредел называется дедовщиной. Приведя
этап в баню, активисты сказали:
— Фраера — направо, урки — налево…
Виктор и еще двое его приятелей, с которыми он когда-то встре-
тился на вокзале после побега из «фазанки», а потом промышлял по
базарам, где его «подкнацал» Бурлачок, отошли налево.
С фраеров активисты тут же сняли все хорошие вещи и забрали
себе, и погнали их мыться, для острастки огрев кое-кого палками, а
урок завели в комнату, где на столе были разложены всевозможные
продукты и даже бутылка водки.
— Ну что, Купец, присаживайтесь, разделите с нами наше скромное
пиршество, — пригласили активисты Виктора и его пацанов.
Но Виктор и его дружки на приглашение не прореагировали.
— Да чо вы стойку-то держите? Все равно же ведь сдадитесь, —
стали «суки» убеждать урок переходить к ним. — Мы тоже держались.
Но нам отбили печенки и мы сдались.
— Купец, ты думаешь, что мы уже больше и воровать не будем, что
мы, как говорит начальник, «твердо встали на путь исправления»? Да
это мы их дурим, чтобы и здесь, у хозяина, жить припеваючи, и грабить
фраеров.
— А на свободу выйдем, опять будем воровать.
— А когда попадем во взрослый лагерь — и там устроимся наряд-
чиками, комендантами, хлеборезами, в столовую, чтобы облегчить себе
жизнь.
— Ну, ты посуди сам, Купец, почему мы должны хлебать жидкие
щи в «бурах», в «зурах», на «штрафняках», как сейчас гнутся за растрату
во взрослых?
— Да мне один паханок рассказал, что в Польше воры тоже сотруд-
ничают с ментами и вешают им лапшу на уши.
Вот так по очереди «ссучившиеся» воры убеждали Виктора из-
менить ортодоксальным воровским канонам. А надо сказать, что были
такие воры, которые умирали под пытками «сук», были зарезаны ими
или пристрелены администрацией лагерей, но так и не сдались.
Виктор оказался тоже из таких же стойких. И когда ему надоела
болтовня активистов, он заорал:
44
— Суки вы поганые! — ухватил стол и перевернул его вместе со
всеми яствами.
И тут активисты взревели, устроив ворам дикий самосуд:
— Ах ты, тварь поганая!
— Бей их, паскуд!
Они сначала били этих трех пацанов кулаками, ногами, палками,
тем, что под руку попалось. Потом, разделившись человека по четыре-
пять, они повалили их и, поднимая вверх, бросали об пол. При этом
кричали:
— Кинули!
— Еще!
— Еще разок!
Вскоре один из пацанов не выдержал:
— Все, сдаюсь.
А за ним и другой.
— Давно бы так! — обрадовались «суки». — Бейте Купца по
морде!
И пацаны, подойдя к Виктору, попросили прощения:
— Прости, Витя, — ударили его по щеке.
— Идите в баню! — приказали активисты сдавшимся. — Ну а ты,
стерва, долго еще будешь держаться?
— Убивайте, суки! Умру вором! — ответил им Виктор.
— Давай сюда щит!
И, принеся сбитый из досок щит, они положили его Виктору на
грудь, стали прыгать на него с подоконника. У Виктора изо рта, из носа
пошла кровь. Потом они стали бить по щиту кувалдой. При этом
орали:
— Сдавайся, падаль!
В комнату вошел активист кавказского обличия. На нарукавной
нашивке у него было написано: «Председатель совета колонии».
— Магеррам! — обратились все активисты к вошедшему. — Купец
не сдается!
— А как нам учительница говориль в школэ? — сказал Магеррам. —
Еслы враг нэ сдается, ми его рэзим.
И он, вытащив из грудного кармана пиджака нож, встав рядом с
Виктором на колени, приказал:
45
— Дэржите его за руки и за нога.
— Да не надо, не держите, — сказал им Виктор. — Вот воровское
сердце — режь, увидишь, как блатяки умирают.
Взвизгнув по-кавказски, Магеррам размахнулся и воткнул нож в
пол рядом с Викторовой грудью.
Виктор криво усмехнулся и сказал:
— Что, паскуда, очко-то не железное — жмет. Дайте мне нож, я вас
тут всех перешинкую.
И, собравшись с силами, он размахнулся и ударил Магеррама в лицо.
Магеррам опрокинулся навзничь, соскочил и заорал:
— В тумбочку!
— В тумбочку! — заорали вслед за Магеррамом все активисты и,
подхватив Виктора, потащили. Поднявшись на второй этаж обще-
жития, они затолкали Виктора в тумбочку, вытащили его на балкон
и сбросили вниз. Тумбочка с треском разлетелась, ударившись о
землю.
К лежащему без сознания Виктору подбежали «суки».
— Живой?
— Да живой, паскуда, чо ему сделается?
К активистам подошел дневальный из штаба и сказал:
— Магеррам, начальник колонии велел привести Купца к нему.
Начальник сидел за столом, когда к нему привели Виктора. Он встал
из-за стола, подошел к вошедшим ребятам и какое-то время оцени-
вающе смотрел на Виктора.
— Магеррам вот тоже долго держался, а потом понял, что смысла
в этом никакого нет, и сейчас он председатель совета колонии, по сути,
моя правая рука. Но он скоро освобождается, кстати, досрочно, по
ходатайству администрации колонии, так как мы уверены, что он
твердо встал на путь исправления. И я бы хотел, чтоб на его месте был
ты. Согласен? — и начальник протянул Виктору руку.
Виктор руку начальника не принял, так как по воровскому закону
пожатие ментовской руки для вора недопустимо. И он, набрав слюны
с сукровицей, плюнул начальнику в лицо.
Активисты кинулись на Виктора. Но начальник поднял руку и
остановил их. Магеррам стал платочком вытирать лицо начальнику.
Через некоторое время начальник сказал:
46
— Уведите его в больницу и скажите заведующей, чтоб положила
его в отдельную палату.
* * *
Ночью Виктор услышал, что кто-то стучит в окно и зовет его:
— Витя, это мы!
Подойдя к окну, Виктор увидел двух своих дружков.
— Витя, валим, мы тут дыру нашли.
— Где? — спросил Виктор.
— Они пристраивают к вахте комнату свиданий, забор сломан. Мы
тут и прошмыгнем. Там должны дежурить активисты, но они сейчас
пьянствуют у Магеррама в кабинке, продали тряпки вольняжкам, ко-
торые они забрали у пацанов с этапа, и пьянствуют на эти деньги.
— Но я в одних трусах, — сказал Виктор.
— Мы тебе принесли твои тряпки: лепень, корочки и бобич. Мы
все это украли из каптерки, — и пацаны передали вещи Виктору.
Виктор оделся, вылез через окно, они подошли к вахте, бесшумно,
как ящерицы, прошмыгнули через «запретку» и помахали ручками так
негостеприимно принявшей их колонии.
* * *
Прошли годы, и предположения Ивана Арсентьевича оправдались
самым наихудшим образом. К двадцатилетнему возрасту Виктор уже
имел несколько судимостей и побегов из мест заключения, и каждый
раз при новом аресте фамилию свою называл очередным днем
недели.
«Науку» Бурлака он усвоил в совершенстве и с избытком.
Как-то в трамвае у одного старичка он «намацал лопатник» во
внутреннем кармане пиджака. Держась за поручень одной рукой, он
прикрывал ею лицо старичка, а другой расстегнул пуговицы пиджака
и стал вытаскивать кошелек. Но старичок «шурнулся» и ухватился за
свой кошелек. Он смущенно, заикаясь, сказал:
— Мм-м-молодой чел-ло-век… М-м…
И не дав договорить старичку следующую фразу, Виктор рванул
кошелек и громко изрек:
— Наглая рожа! А еще очки напялил! Под профессора выря-
дился!
— А что такое, молодой человек?
47
— Что случилось? — стали расспрашивать Виктора пассажиры.
— Вот этот тип хотел у меня кошелек вытащить, — и Виктор по-
казал пассажирам старичков кошелек.
Старичок, буквально парализованный наглостью этого ворюги,
только и мог выговорить:
— Тов-тов-товарищи!
— Ах ты, наглец!
— Он еще нас товарищами называет! — раздались со всех сторон
крики.
— Бей его!
И кто-то тут же ударил старичка по голове сеткой, в которой была
завернутая в газету печень. По голове, по лицу старичка потекла сук-
ровица.
— Товарищи, товарищи! Не надо самосуда! — призвал другой пас-
сажир. — Давайте уведем его в милицию.
— В какую милицию?! — возмущенно закричал другой пассажир. —
Им, негодяям, надо на месте кражи руки ломать!
— Из-за этого жулья уже на улицу стало страшно выйти.
— Правильно, он у меня за прошлый месяц всю зарплату вытащил!
Где мои деньги? Отдай! Или я тебе сейчас глаза твои бесстыжие выца-
рапаю! — предъявляли претензии к старичку пассажиры, при этом
непременно норовившие его рукоприкладить.
И Бог ведает, что бы пассажиры сотворили с этим бедным и не-
счастным старичком, но тут трамвай остановился, и вагоновожатый
объявил остановку. Вся публика, схватив старичка, потащила его в
милицию. А настоящий ворюга, скаля зубы, сказал:
— Ну и дурные же эти фраера, — и покатил дальше.
Ввалившись в милицию, толпа продолжала и здесь толкать старичка
и оскорблять:
— Иди, иди, ворюга проклятый!
— У, рожа бандитская.
— Граждане, в чем дело? — спросил дежурный. — Прекратите са-
мосуд! А вы, гражданин, пройдите сюда, — и он поместил старичка к
себе за барьер.
— Это же вор-карманник! — загалдела толпа.
48
— Он у меня неделю назад всю получку вытащил из вот этого
кармана!
В дежурку вошел Иван Арсентьевич.
— Что тут происходит?
— Да вот, говорят, карманника поймали, — ответил дежурный.
Иван Арсентьевич изумленно смотрит на старичка.
— Илья Ильич! Что с вами? Кто это вас? За что?
— А вот спроси у них, — указал Илья Ильич на толпу. — Хотели
еще руку отрубить.
— У кого он неделю назад всю получку вытащил из кармана? — об-
ратился Иван Арсентьевич к толпе. — У вас?
— Да, д.. — заикаясь ответил мужчина. — Я, собственно, не ут-
верждаю, что именно он. Я уже хватился дома, что кошелька нет. А вот
сегодня в трамвае он вытащил кошелек вот у молодого человека. Это
вот все видели. Молодой человек, молодой чел… Товарищи, а где же
этот молодой человек?
И все стали искать Виктора, спрашивать друг у друга о «молодом
человеке».
— Какой он из себя? — спросил Иван Арсеньевич.
— Да такой обыкновенный молодой человек, каких много. Симпа-
тичный. Никаких особых примет, — пожимали плечами люди.
— Этот? — Иван Арсеньевич показал фотокарточку.
— Он. Да, да, это он! — наперебой свидетельствовали пассажиры.
— Это вор-рецидивист по кличке Купец Морской. Сбежал опять
из колонии, — сказал Иван Арсеньевич, — и я прошу, товарищи, если
кто из вас встретит этого человека, сообщите по «02». Илья Ильич, что
он у вас украл?
— Портмоне, а в нем пенсия, — ответил Илья Ильич. — Да Бог с
ней, с пенсией. Там у меня пенсионная книжка, ключи от квартиры.
Иван Арсеньевич обратился к дежурному:
— Сообщите всем участковым, чтобы они попросили дворников
на своих участках тщательно осматривать все урны и темные углы. А
квартиру, Илья Ильич, вам помогут открыть мои ребята.
* * *
А Виктор уже в это время сидел в ресторане. За одним столом с ним
обедали два матроса.
49
— Ну что, зови официантку, — обратился один матрос к своему
товарищу. — Девушка, подойдите к нам. Сколько с нас?
— Вы брали два супа, две котлеты с гарниром, два компота… — два
рубля семьдесят восемь копеек.
Матросы выгребают из карманов деньги. У них падает монета. Один
полез под стол.
— Зажги спичку, — попросил он товарища.
Матрос зажигает одну спичку, вторую… Виктор достал пять рублей,
зажег их от спички матроса:
— На, посвети своему другу! — поднявшись из-за стола, он бросил
официантке десять рублей и вышел из ресторана. Официантка угодливо
ему подхихикнула.
Матросы на улице догнали Виктора.
— Эй, ты, подожди! Что ты хотел этим показать?
— Ничего. Просто помог вам найти пятак, — съехидничал
Виктор.
— Ах ты, сволочь! Смеешься! — они стали избивать Виктора, сбив
на землю, пинать ногами.
Тут засвистел милиционер. Матросы убежали.
— За что они вас? Кто такие? — участливо спросил милиционер,
помогая Виктору подняться.
— О чем вы, товарищ милиционер? — сделав удивленную физио-
номию, спросил Виктор. — Я шел, поскользнулся, упал.
Тут Виктора обступили прохожие и стали сочувственно его уп-
рекать:
— Молодой человек, ну зачем вы скрываете этих хулиганов? Мы же
видели, как вас избивали два матроса. Будем свидетелями.
Виктор, увидев, что милиционер достал из кармана фотографию и
смотрит на карточку и на него, крикнул:
— Вон они!
Все повернулись в ту сторону, куда показал Виктор. Он же бросился
в противоположную сторону.
— Стой! Стой, стрелять буду, — закричал милиционер, вытащив на
бегу наган и производя сигналы свистком.
Виктор кинулся в толпу. Ему подставили ногу, он упал и, вскочив,
выбежал на открытое безлюдное место. Милиционер еще несколько
50
раз крикнул «стой», и, видя, что беглец может убежать, вскинул наган,
прицелился и выстрелил.
Виктор, как подкошенный, грохнулся на землю. К нему подбежал
милиционер и поднял ему голову. У Виктора из угла рта текла кровь.
— Молодец, начальник, не зря тебя нарком хлебом кормит, — про-
говорил, улыбаясь, Виктор.
— Не подходить! — подняв наган, приказал милиционер окру-
жившим их зевакам. — Вызовите кто-нибудь «скорую».
* * *
В оцепленном конвоем участке тайги заключенные валят лес. По-
минутно раздаются крики: «Бой-ся! Бой-ся!», а вслед за криками с
характерным треском падают деревья, поднимая клубы пушистого
снега.
Валят лес, конечно, фраера, зарабатывая себе пайку и зачеты, если
таковые есть в этом лагере. А надо сказать, что зачеты были хорошим
стимулом производительности труда, укреплением дисциплины в среде
заключенных. Ну а кому не хочется отбыть срок наказания за один
день — три дня, или, как говорили заключенные: «Один свой и два
хозяйских»? А на строительстве моста через Ангару даже, говорят,
давали кессонщикам «один за восемь».
Блатные же руки не пачкают. Они сидят у костра, одетые в шубы, в
кожаных шапках, пьют чифирь, играют в карты. Среди них и Виктор.
Он уже идет как «авторитетный уркаган», в «первой пятерке».
Вокруг них крутятся шестерки, это своего рода барские холопы.
Они служат каждый своему «барину»: носят им из столовой обеды,
стирают белье, чистят сапоги, варят чифирь. Одним словом, холопс-
твуют и небескорыстно, конечно: с «барского стола» падают и им
кости.
Вот такой, поставленный «на стреме» шестерка, крикнул, когда
увидел, что к оцеплению подъезжает начальство:
— Атас! Менты!
Всех блатных от костра как ветром сдуло. Все они разбежались по
оцеплению. Виктор подбежал к одному из вальщиков, отдал ему свои
шубу и шапку, оставшись в одном пиджачке, надел рваную шапку
вальщика, взял у него лучок и стал пилить сосну.
51
— Бойся! — крикнул Виктор, как заправский вальщик. И дерево,
подтолкнутое «толкачом», пошло в нужном направлении. А Виктор
подбежал уже к другой сосне и, обтоптав вокруг нее снег, принялся ее
пилить.
Подъехавшее начальство, возглавляемое начальником управления
«Краслага», подошло к оцеплению и стало наблюдать (а Виктор умыш-
ленно рисовался перед начальством, заняв участок поближе к краю
оцепления), как ловко Виктор орудует лучком и топором.
— Кто этот орел и за что он у тебя на штрафном? — спросил на-
чальник управления у начальника лагпункта.
— Товарищ начальник, это вор-рецидивист Понедельник по кличке
Купец. Он хотел совершить… — рапортовал начальник лагпункта. Но
начальник управления перебил его:
— Позови его сюда.
— Понедельник! — крикнул начальник лагпункта. — Подойдите к
начальнику управления.
И Виктор подобострастно подбежал к начальнику управления, по-
солдатски отчеканил:
— Гражданин начальник, заключенный Понедельник по вашему
приказанию явился!
— Здорово, орел! Да ты оденься, а то простудишься, — добродушно
сказал начальник управления.
А Виктору уже его «толкач» нес бушлат.
— За что в штрафной-то попал? — спросил у Виктора начальник
управления.
— Да понимаете, гражданин начальник, в общем лагере я работал
бригадным баландером. Бригада у нас была дружная, зарабатывали
хорошо, хлеб всегда оставался. И я из этого хлеба сушил сухари. Ла-
комств-то у нас тут особых нет, гражданин начальник, сами понимаете.
Ну вот, иной раз мужики и погрызут этих сухариков. И скопилось у
меня их с полмешка, будь они неладны. А тут одному из бригадников
захотелось побаландерить. Он взял да и стукнул начальству, якобы я
хочу бежать. Начальство нашло у меня сухари (а я их и не прятал),
составили постановление, что я готовлюсь к бандитскому побегу и
отправили сюда.
52
— Безобразие, — сказал начальник управления. — Перестра-
ховщики! Обижают тебя здесь блатные?
— Конечно, гражданин начальник, они кого хочешь обидят, — от-
ветил Виктор, сделав кислую рожу.
— В какой лагерь хочешь отсюда поехать?
— К вам, на головной, гражданин начальник.
— Добре. Поставлю тебя бригадиром грузчиков, лес будешь грузить
в вагоны. А вы, — обратился он к начальнику лагпункта, — заготовьте
приказ на него: «За хорошую работу переводится из штрафного в
общий». А ты иди-ка, погрейся у костра.
— Спасибо, гражданин начальник, доверие ваше оправдаю. А насчет
погреться — лучше чем за работой ни у какого костра так не согре-
ешься, — и Виктор опять скинул бушлат, схватил лучок и стал пилить
дерево.
— Бойся! — закричал он, свалив сосну.
— Каков орел, а! — с восхищением заметил начальник управления,
любуясь Виктором.
— Товарищ начальник, этот субъект… блатной. Он неоднократно
совершал… — попытался еще раз охарактеризовать Виктора начальник
лагпункта.
— Довольно, — оборвал начальника лагпункта начальник управ-
ления. — Блатные, к вашему сведению, когда разговаривают, вот так
жестикулируют руками, доказывают. А этот стоял, как солдат. По-
больше бы таких блатных. Мы бы планы всегда перевыполняли. Вон,
видите, — показал начальник на Виктора, который орал во всю глотку:
«Бойся! Бойся!», сваливая одно дерево за другим и стараясь быть
поближе к начальникам.
* * *
И вот уже Виктор едет в купе пассажирского поезда. Он лежит на
нижней полке, закрывшись одеялом до глаз и делая видок, что крепко
спит. В купе он пока один.
На одной из станций в купе к Виктору вошел военный. Положив
чемодан, он протянул Виктору руку:
— Здравствуйте, молодой человек. Меня зовут Григорий Григо-
рьевич.
— Олег, — соврал Виктор.
53
— Извините, Олег, я чертовски голоден, а вагон-ресторан закры-
вается через час. Может быть, продолжим наше знакомство за рю-
мочкой коньяка? — предложил Григорий Григорьевич.
— Спасибо, я только что поел. Тут носили по вагонам, — слукавил
Виктор. Григорий Григорьевич пристально посмотрел на Виктора.
— Вы не ели, по меньшей мере, суток двое. Ведь я же по профессии
психолог и обязан видеть человеческие души насквозь. У вас нет
денег, — и он вынул из кармана френча «тридцатку» и положил на
столик. — Возьмите в долг. Появятся у вас деньги, вышлете по этому
адресу. Он написал на листке свой адрес и подал его Виктору. А сам
пошел в ресторан.
Через некоторое время Григорий Григорьевич вернулся в купе.
— А зря вы, Олег, не пошли: граммов двести армянского коньячку
и вам бы не помешало пропустить на сон грядущий. Простите за лю-
бопытство, вы студент, я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— А на каком факультете?
— На юридическом.
— И какая же служба вас больше всего привлекает: прокуратура,
суд, милиция?
— Уголовный розыск, — ответил Виктор с оттенком иронии в
голосе, который Григорий Григорьевич не заметил.
— Я тоже до революции учился на юрфаке и тоже мечтал стать
Шерлоком Холмсом. А судьбе угодно было сделать меня политическим
комиссаром Красной Армии. Ну ладно, давайте-ка вздремнем. После
всех вокзально-посадочных треволнений да двухсот граммов коньячка
глаза что-то сами слипаются, — он разделся и лег спать.
Через некоторое время Виктор поднялся, посмотрел на Григория
Григорьевича и, убедившись, что он спит, подошел к френчу, вытащил
из его кармана пачку «тридцаток», повертел их и опустил обратно в
карман, сказав про себя: «Есть же такие люди». Он осторожно открыл
дверь и вышел в коридор. Виктор подошел к соседнему купе и, вытащив
вагонный ключ, открыл дверь. Пассажиры в купе спали безмятежным
сном. Виктор снял с полки чемодан и только хотел выйти из купе, как
вдруг увидел, что одна женщина проснулась и смотрит на него. Виктор
направил на нее вагонный ключ как пистолет. Женщина испуганно
54
укрылась одеялом. И только Виктор вышел из купе, женщина закричала
душераздирающим криком:
— Караул! Милиция! Воры!
А Виктор, открыв вагонную дверь, выбросил чемодан и сам прыгнул
вслед за ним с подножки мчавшегося в темноту поезда. В коридор
вагона высыпали пассажиры, прибежал милиционер. А женщина ис-
терично кричала и отчаянно взывала:
— Ну что вы смотрите?! Остановите поезд! — она бросилась к стоп-
крану.
— Гражданка, успокойтесь, — удержал потерпевшую милиционер. —
Остановка поезда невозможна, это может привести к опасным пос-
ледствиям.
— Да плевать мне на ваши последствия! Меня обокрали! В вашем
поезде едут одни бандиты! Он меня чуть не застрелил вот из такой
пушки!
Милиционер обратился к пассажирам:
— Граждане, посмотрите, у кого из вас нет попутчика.
— Товарищ милиционер, моего попутчика нет, — сказал Григорий
Григорьевич.
— А у вас ничего не украдено? — спросил милиционер.
— Вроде нет. Вот во френче деньги. И даже «тридцатку» не взял,
которую я дал ему взаймы. Я принял его за студента.
— Опишите его внешность, — попросил милиционер.
— Никаких особых примет. Только вот на пальцах правой руки
татуировка «Леля», — рассказывал Григорий Григорьевич.
Милиционер показал фотографию.
— Он?
— Да он, Олег, — сразу узнал Григорий Григорьевич.
— Никакой он не Олег, а вор-рецидивист по кличке Купец Морской,
сбежал из лагеря, — пояснил милиционер.
— Что же вы его не взяли? — возмущенно сказала потерпевшая
женщина. — В поезде едет беглый каторжник, а милиции до лам-
почки.
— Его фотографию мне передали только в предыдущем городе уже
в двенадцать часов ночи, — ответил милиционер.
А Григорий Григорьевич спросил:
55
— Но почему он меня не обокрал?
— Да потому, что вы с ним одна шайка-лейка, — зло сказала
женщина.
— Гражданка, вы не имеете права так оскорблять человека, —
одернул женщину милиционер. — Давайте составим протокол. Что
было у вас в чемодане?
— Что толку в вашем протоколе? Все равно не найдете, раньше надо
было заботиться о том, чтобы в вашем поезде не ездили бандитские
шайки, — она выразительно посмотрела на Григория Григорьевича и
ушла в купе.
А Виктор тем временем отряхнулся от снега, разыскал чемодан,
открыл его и увидел в нем ходовые вещи, используемые спекулянтами:
хозяйственное мыло, швейные иголки, платки…
— Барыга. На первый случай пригодится…
* * *
Проходя по улице, Виктор увидел под светящимся уличным фо-
нарем женскую фигуру.
— Витя, Купчик, — окликнула его женщина.
Виктор остановился. Всмотревшись, удивленно сказал:
— Леля? Что ты тут стоишь? А-а, фраеров ловишь.
— А ты куда поканал? — спросила Лелька.
— В клуб, на танцы, — ответил Витька.
— Пойдем ко мне, а Вить…
— Извини, Леленька, я лучше на танцы. Возьми-ка вот червонцев
пять денег и «Мишку на севере». Думал какой-нибудь Марухе подарить.
До свидания, Леленька, — и он скрылся в темноте ночи.
Лелька проводила его униженно-обескураженным взглядом…
* * *
Войдя в танцевальный зал, Виктор увидел там танцующие парочки.
А у стены стояла пятнадцати-шестнадцатилетняя девушка. Она ску-
чающе-грустно смотрела на танцующих и отказывала приглашавшим
ее кавалерам.
Виктор пристально уставился на девушку, и их взгляды скрестились.
Он подошел к девушке, взял ее за руку, и они тоже закружились в
вальсе. После танцев Виктор пошел ее провожать. Ему интересно было
слушать, как она беззаботно щебетала.
56
— Ох и задаст мне трепку сегодня моя мамочка.
— Она у тебя строгая, наверно?
— Да не так чтобы. Но время-то уже два часа, а она мне разрешала
гулять только до десяти. Ну и пусть. Мне сегодня хорошо, как никогда!
Им преградили дорогу три грабителя.
— Попались, пташки! А шубка-то на ней ничтяк.
— Да и на нем кожушок добрый. Раздевайтесь, раздевайтесь, ждать
нам некогда — холодно.
Виктор делает вид, что стаскивает рукав, а сам, вытащив из кармана
складной нож, раскрывает его за спиной и говорит:
— Вы что, свой не свой, на дороге не стой?
— Милашка, да если такие, как ты, будут все свои, то мы с голоду
сдохнем — нам грабить некого будет, — развязно изрек один из гра-
бителей.
— Ах ты, пес! — Виктор бьет ножом в живот одного, другого в
спину, хватает девушку, и они убегают.
За спиной у них в ночной тишине раздались крики: «Убили! Убили!
Милиция! Милиция!»
Виктор с девушкой, запыхавшиеся, остановились у дверей ее
квартиры.
— Вот здесь я и живу. А чем это ты их?
— Кулаком.
— А ты, случайно, не свой? — спросила девушка.
— Свой, свой, детка, — ответил Виктор и убежал.
* * *
И вот уже Виктор опять в тюрьме. Он вошел в камеру, обвел ее
взглядом и увидел сидящего на нарах Григория Григорьевича. В камере
чувствовалась какая-то гнетущая атмосфера.
— Тю… знакомые все хари! — на его реплику никто не ответил. —
Что вы головы повесили, соколики? Или выпить захотели, алко-
голики? — шутливо сказал Виктор.
— Витя, Купец, — услышал он в ответ хриплый бас Бурлака и за-
скочил к нему на нары.
— Дядя Саня? Что с тобой? Ты заболел? Я сейчас лепилу вызову.
— Не надо, Витя. Я сам из больницы попросился сюда, чтобы с
тобой проститься. У меня какое-то предчувствие было, что я тебя здесь
57
встречу перед смертью, — проговорил Бурлак уже безжизненным,
дрожащим, прерывающимся голосом.
— Да ты что, дядя Саня, мы с тобой еще порысачим.
— Нет, Витя, я уже отрысачил, всё… Витя, ты прости меня… я не
хочу, чтоб и ты, как й… йа… — но безжалостная смерть не дала ему
договорить даже звук «я». И оборвала его жизнь, как он был, с от-
крытым ртом.
— Дядя Саня! Лепилу! — закричал Виктор, тормоша Бурлака.
Григорий Григорьевич слез с противоположных нар и подошел к
Виктору.
— Молодой человек, лепила вашему другу уже не поможет, — он
подошел к дверям и, вызвав надзирателя, сказал ему о смерти
Бурлака.
В камеру вошли санитары и, положив на носилки покойника, ушли.
Виктор обратился к Григорию Григорьевичу:
— А вы как сюда попали?
Григорий Григорьевич развел руками.
— А, понял, по ведомству Лаврентия Павловича Берия. Многовато
они с Иосифом Виссарионовичем вас сюда собрали. И за что же
вас? — спросил Виктор.
— В кругу друзей сказал, что не верю, чтоб маршал Блюхер Василий
Константинович был врагом народа и японским шпионом, — ответил
Григорий Григорьевич. — Ведь я же с ним прошел всю гражданскую, и
на озере Хасан воевал под его командованием.
— А почему вы в таком виде?
— Да вон тот, — он показал на Тыкву, который лежал на нарах, а
вокруг него крутились шестерки. Один из них, одетый в поповскую
ризу, с длинными волосами, с крестом на шее, делал ему на спине
массаж. — Предложил мне избавиться от робы и прохарей. А то, го-
ворит, они тебе в коленках жмут.
По всему было видно, что Тыква был в «куражах». Он обыграл всех
в камере, и его тряпки услужливые шестерки укладывали в мешки.
Виктор, позаимствован у сокамерников карты, предложил Тыкве:
— Эй, ты, куражист, иди, катим.
— А что ты мне проиграешь?
— Вот, кожушок
58
— Зачем он мне? Сейчас лето.
— Дура ты бестолковая, на Колыму едем, а там шуба на вес золота, —
привел убедительный довод Виктор. — А я у тебя играю чоботы и
робу.
— Чоботы и роба не играются, — пояснил Тыква. — Ставлю пока
вот корочки.
— Поехали. Кожушок за триста, — оценил Виктор шубу.
— За двести, — не согласился Тыква с оценкой шубы Виктором. А
корочки за сто.
— Да ты что, тварь поганая! Шуба почти новая, а туфли уже но-
шенные-переношенные, — стал рядиться и Виктор.
— Дело хозяйское — было бы предложено.
— Ну иди-иди, паскуда ты наглая, — обругал Тыкву Виктор.
И они, сев в «мертвую зону», не просматриваемую надзирателем,
положив между собой «думку», стали играть.
Первому «гадать» выпало Виктору, и он сказал:
— Мечи. Пятнадцать рублей… — есть простенькая. Еще пят-
надцать… — есть цветная. Дели корочки… — есть полуцвет. Имею
шестьдесят рубчиков.
— Теперь мечи ты, — говорит Тыква, так как по правилам этой игры,
«третьёй» полагается чередовать через три раза и делать ставки —
гадать и метать.
— Поливай… — есть цветная, есть, есть, — то и дело гадал Тыква.
И вскоре на Викторе остались только сапоги, трусы и «правилка».
Он прекратил игру и сказал:
— Все. А это оставим «на раскрутку».
— Тогда возьми вот на память, — и Тыква подал Виктору карту, на
одной стороне которой был напечатан король, а на другой — дама.
Посмотрев карту, Виктор сказал:
— «Вертуна» протолкал. Я уже это забыл, — и, спрыгнув с нар на
пол, сказал: — А ну, урки, играйте!
И под «музыку», произносимую голосами урок — «тра-та-та-та-та»,
и под их хлопки в ладоши, он стал бацать, пропев воровскую час-
тушку:
Все за стол дома садятся,
Не хватает одного —
59
Эта буйная головка
В Соловках уже давно.
— Витя, сбацай, как жулик валит от мента, — заказали урки.
И Виктор в пляске изображает эту картину, да так мастерски, что,
окажись здесь хореографы-пародисты, лопнули бы от зависти. Изоб-
ражая жулика, он выбивал чечетку, сыпавшуюся легкой трелью, огля-
дываясь назад, вертя головой вправо-влево — далеко ли от него мент.
Последний изображается, конечно же, бегущим, как ломовая лошадь:
он тяжело бухает своими сапожищами, задыхается под тяжестью своей
амуниции и непрерывно свистит в свою свистульку. Ну и где ж ему
догнать такого шустрого жулика?
Все зрители покатываются со смеху — уж больно по нраву при-
шелся этот концерт.
«Отбацав», Виктор прыгнул на окно и, вцепившись в решетку,
запел:
И заржали мои вороные,
Я им мордочки гладил в ответ,
Ох вы, кони мои вороные,
А хозяйки-то дома ведь нет.
А хозяйка сидела в остроге,
Проклиная злодейку-судьбу,
Эх вы, кони мои вороные,
Выручайте хозяйку свою.
Устелю свои сани коврами,
В гривы алые ленты вплету,
Пролечу, прозвеню бубенцами,
И тебя на лету подхвачу.
Мы летели, а пули свистели,
Но догнать они нас не смогли…
В это время из соседней камеры хрипловатый бас спросил:
— Почему?
Потому что, как вихрь, летели…
— Хто?
Черногривые кони мои.
Мы ушли от проклятой погони,
Перестань, моя радост, рыдать,
60
Нас не выдали черные кони,
Вороных им теперь не догнать.
— Витя, Купчик! — зазвенел по тюрьме радостный девичий голос. —
Я тебя люблю!
— Лариска! — отозвался Виктор. — Ты мне снишься по ночам!
— А я? — спросила другая девица.
— Веруся! Да ты у меня одна на белом светике!
И кто знает, сколько бы еще зазноб объяснилось Виктору в любви,
не прерви эти признания надзиратель который, открыв форточку в
дверях, сказал:
— Ну, вы, куропатки, глушите — дайте людям поговорить.
— Здорово, Барабуля! — поздоровался Виктор.
— Привет, Купчина! Ты когда приплыл и на сколько? — спросил
Барабуля.
— Да вот только что. «Восьмерик» выписали, — ответил Виктор.
— За что так много? — удивился Барабуля.
— Штопорил подрезал. Я же только что из «Сиблага» вальнул, —
семь дней пробыл на свободе.
— Да ты что? Зачем они тебе сдались?
— А, так получилось. Понимаешь, Барабулька, пошел я на танцы и
познакомился там с одной Марухой. Эх, Леша, если бы ты видел эту
штучку.
— Лучше Лельки? — спросил Барабуля.
— Да ты что, Леша? Приходилось тебе видеть годовалую жере-
бушку-стригунка и старую дряхлую верблюдицу?
— Ну, приходилось, — ответил Барабуля.
— Так вот сравнение примерно будет такое же, — определил
Виктор.
— А звать-то как ее? — спросил Барабуля.
— Тамарочка. Гуляем мы с ней после танцев по улице, чирикаем,
воркуем. А навстречу штопорилы. Я им, тварям, намек лукаю, а они:
«Раздевайся, раздевайся». А у меня, как на грех, складешок в кармане
оказался. Ну и пришлось отмахиваться. Складешок я тут же бросил. А
на нем — отпечатки пальцев. И когда их Ивану Арсентьевичу показали,
я, говорит он, твои отпечатки не только невооруженным глазом, а с
закрытыми глазами определю.
61
— Валил бы от них, — посоветовал Барабуля.
— Да ты что, Леша! А Маруху оставить этим шакалам? Да я б тогда
на первой балке повесился.
— Смотри-ка, ты, рыцарь! Ну, вот и парься теперь.
— Ничтяк, Барабулька, «зеленый прокурор» поможет, — оптимис-
тически ответил Виктор.
— Вот на Колыму упрячут, так там тебе сам Господь Бог не по-
может.
— Леша, еще в ГУЛАГе такого забора не придумали, в котором бы
я дыру не нашел.
— Ну, ты, делец в чунях. А как там Бурлачок себя чувствует? —
спросил Барабуля.
— Так он же «хвоста кинул», — ответил Виктор.
— Когда? Где? — удивился Барабуля.
— Сегодня. У нас в камере, у меня на руках. Вот так и мы когда-
нибудь секанем, если в побеге не шмальнут. У тебя газета есть на
стирки? Меня тут Тыква обыграл.
— У вас же в камере сидит комиссар, а ему начальник все время
дает газету, забери у него, — посоветовал Барабуля.
— Леша, я этого мужика знаю по свободе. И прошу тебя, если он
где будет с тобой, то ты его в обиду не давай, — попросил Виктор.
В дверях открылась форточка, в ней показалось лицо надзи-
рателя.
— Купец, опять пришел баламутить? Слезь с окна или я тебя в
кондей упрячу суток на десять, — пообещал надзиратель.
Виктор спрыгнул с окна и подбежал к форточке:
— Дядя Гриша, друг родной! Сколько лет, сколько зим не виделись,
а ты — в «кондей», на десять суток, ы-ы-ых! А еще другом называ-
ешься.
— Брянский волк тебе друг. Не видеть бы тебя еще раз сто по
столько. Отойди от форточки, — и он стал вызывать по фамилиям: —
Фомин…
— Есть, есть, Геннадий Васильевич, тысяча девятьсот седьмого года
рождения, срок — десять лет, — заученно ответил Фомин.
— От кого ждете передачу? — продолжал спрашивать надзи-
ратель.
62
— От Фоминой Екатерины Николаевны.
— Распишитесь вот здесь, — и подал передачу.
— Гарин. Степан Гаврилович. От жены, Гариной, — уже не ожидая
вопросов надзирателя, стал называть свои данные другой заклю-
ченный.
— А, знаю. Знаю. Распишитесь, — и надзиратель закрыл форточку,
передав Гарину передачу. Через дверь, так как передача была целый
мешок.
Блатные, ополовинив передачи у Фомина и Гарина, сели уплетать
ограбленное, похвалив при этом последнего:
— Вот это жулик, так жулик! Один цимус! И конфискация не вы-
гребла. Припрятал, видать, изрядно, прохвост.
— А у этого фраера одна черняшка. Интересно, за что его по-
садили?
— Мужик! А за что ты сидишь?
— За долото, — ответил мужик.
— За какое долото?
— Я работал на мебельной фабрике и, уходя с работы, забыл вы-
ложить из кармана это долото. А на проходной его у меня обнаружили.
Составили акт. Судили. По закону от 7.08.32-го дали 10 лет, как за
хищение государственного имущества.
— Ну, Ёська Ус «мочит»… Вон тому прохвосту за пятнадцать тонн
муки десять рокив, а этому червонец за долото…
Тыква обратился к блатным:
— Урки, я дам мандры отцу Онуфрию. Может, пригодится. Отец
Онуфрий, лови! — и он бросил кусок хлеба старичку, который делал
ему массаж.
— Спаси вас Бог, — низко поклонился отец Онуфрий.
Виктор подошел к Григорию Григорьевичу и предложил:
— Григорий Григорьевич, закурите «Казбека».
— Спасибо, Виктор, не надо.
— Не желаете ворованное брать? Так мы ж у него взяли, — и он
показал на Гарина. — А этот ворюга похлеще нас!
— Вот поэтому-то я и не беру.
— Дело хозяйское, — и Виктор отошел от Григория Григорьевича. —
Ну, как там стирки?
63
— Сейчас, Витя, трафарет напечатаем, — ответили изготовители
карт.
— Дайте-ка я сам кое-что мастырну.
* * *
Попав в столь сложную жизненную ситуацию, незаслуженно об-
виненный, ошельмованный Григорий Григорьевич Саратовкин, как
убежденный коммунист и дисциплинированный партиец, и здесь, в
заключении, в меру своих возможностей разъяснял окружавшим его
людям те или иные политические и идеологические вопросы, часто
он вступал в споры с теми, кто пытался, спекулируя на происходящих
в стране произволе и беззаконии, опорочить ВКП(б), Советскую
власть и, в конечном итоге, поставить под сомнение возможность
построения социализма и коммунизма как социальных систем, объ-
ективно непреходящих в историческом развитии человеческого об-
щества.
А постоянный оппонент у него был его сосед по нарам, бывший
директор хлебозавода, матерый взяточник, казнокрад-лихоимец и
растлитель человеческих душ — Гарин Степан Гаврилович.
Насытившись передачей (по справедливому замечанию Виктора,
ворованной), Гарин обычно первый начинал «диспут», примерно таким
образом:
— Ну и как вы, Григорий Григорьевич, оцениваете межлюдские
отношения данного контингента?
— А что, отношения естественные для этой среды, по Дарвину:
более приспособленные питаются менее приспособленными. Но серь-
езность вопроса тут в другом. Вы посмотрите, какими героями вы-
глядят эти урки. Молодежь-то прямо-таки льнет к ним. Так и норовит
попасть в их общество. Вот где рассадчик по выращиванию воровского
мира. А объединяет блатных «кешер». Стоит только лишить возмож-
ности блатным терроризировать общую массу заключенных, отнять у
них «кешер», а для этого надо их изолировать от остальных заклю-
ченных, и эти урки пожрут друг друга, — прокомментировал Григорий
Григорьевич.
Виктор прислушивается к разговору Григория Григорьевича. От-
зывает его в сторону и говорит:
64
— Григорий Григорьевич, советую вам прекратить такие раз-
говоры — это небезопасно.
— Спасибо, Виктор. Извини за любопытство, откуда у тебя вот это
пулевое ранение?
— Где? — как будто не понимая, спросил Виктор.
— А вот пуля вошла в спину рядом с позвоночником и вышла возле
левого соска. Сердце не задела?
(А надо сказать, что на спине у Виктора к тому времени уже была
татуировка «Собор», а на груди — орел.)
— Ну и глазастый вы. Это я от милиционера убегал, и он меня
подкоцал. Пуля прошла в двух миллиметрах от позвоночника и в мил-
лиметре от сердца, — ответил Виктор.
— Виктор, мне вот не понятно, тебя же Тыква нечестно обыграл?.. —
спросил Григорий Григорьевич.
— Ха-ха! — рассмеялся Виктор. — Ну какая в картах может быть
честность? Кто кого обдурит. Я тоже сейчас замастырю одну примочку
и обдеру этого беса так, что его и мама ридна нэ взнае, — и он пошел
«мастырить» карты.
Гарин же, как только Григорий Григорьевич лег на нары, опять стал
выяснять «справедливость»:
— Григорий Григорьевич, я полагаю, вы со мной согласитесь,
что Уголовный кодекс у нас несправедлив. Вот смотрите. Я осужден
за взятки, за хищение пятнадцати тонн муки, и мне дали десять
лет (а прокурор просил «вышку» по закону от 7.08.32 г.). Ну что
такое пятнадцать тонн муки для нашего государства? Капля в море.
А вот каждый из этих «скокарей», «щипачей», «майданщиков»
обокрал десятки людей, утащив у них последнее. Срок же они
получают всего лишь год пост. 162 «в», независимо от суди-
мостей.
— Конечно, Уголовный кодекс у нас далек от совершенства, в этом
я с вами согласен. И в будущем, надо полагать, советская юстиция
устранит этот недостаток. Ну а в том, что вы менее опасны, согласиться
не могу. К тому же, вы были в партии.
И правильно требовал Ленин тройной кары преступникам-комму-
нистам.
65
А поэт Маяковский в стихотворении «Взяточник» о таких, как вы,
сказал:
Он
к нам пришел,
чтоб Советскую мощь
на кабаки
разбазаривать!
И дальше:
Для нас,
полусытых и латочных,
страшней
и гаже
любого врага —
вяточник!
А Ленин еще за месяц до Октябрьского переворота писал из под-
полья питерским большевикам на III партконференцию: «Если мы
будем принимать в партию без разбора, то в нее налезут всякие ма-
зурики, и наша партия превратится в поганое стойло карьеристов».
И уже в 1918 году Феликс Эдмундович Дзержинский в письме
своему сыну говорил: «Мы, большевики, считаем себя слугами народа.
И нам надо жить так, чтобы широчайшие массы трудящихся видели,
что мы действительно слуги народа, а не новая, дорвавшаяся до власти
каста, ради личных интересов».
В это время открылась дверь, и в камеру вошел начальник
тюрьмы.
— Здравствуйте, граждане заключенные, — поздоровался на-
чальник.
— Здравствуйте, гражданин начальник, — начали вразнобой здо-
роваться заключенные. — Угостите папиросочкой. Спасибо.
— И мне, гражданин начальник, — и коробка «Казбека» вмиг опо-
рожнилась.
— Григорий Григорьевич, закуривайте, — предложил начальник. —
Да заберите всю коробку.
Тут обратился к начальнику тюрьмы один заключенный. Он сидел
на нарах, свесив ноги, на одной из которых не было ступни:
66
— Гражданин начальник, неужели в честь семидесятилетия со дня
рождения Володьки так-таки и не будет «гуманного акта»? Неужели
Советская власть не проникнется жалостью хотя бы к несчастным
инвалидам?
— Простите, а вы…
И «несчастный инвалид», очевидно, поняв, какой вопрос сейчас
задаст начальник тюрьмы, решил упредить его: он спрыгнул с нар и,
встав на здоровую ногу, артистически произнес:
— Когда я служил под знаменами герцога Кумберлендского, я по-
терял эту ногу. — Он пошлепал по инвалидной ноге ладошкой и по-
махал «култышкой». — Жду следующего сражения, чтобы потерять и
последнюю!
Вслед за этой декламацией, конечно же, последовал взрыв всека-
мерного хохота.
— Я смотрел ваше дело — продолжил разговор начальник. — И не
обнаружил там ни единого слова о герцоге Кумберлендском. А вот о
том, что вы «спалились» на «садильнике» и, убегая от ментов, попали
под трамвай, где и оставили свою несчастную ногу, там зарегистри-
ровано.
Кстати, вот вы ждете «гуманного акта» в честь семидесятилетия со
дня рождения Владимира Ильича Ленина. А вы знаете, что он сказал
о жуликах?
— Знаю, знаю, — ответил «несчастный инвалид», — у нас в
«Сиблаге» висел плакат с его цитатой, что жулик и капиталист одна и
та же монета.
— Ну вот, видите? Запомнили. Молодец! — похвалил его на-
чальник. — А не лучше ли было не шастать по «садильникам», не бегать
от ментов, не терять ног под трамваями, а спокойно ездить в этих
трамваях на работу, в кино, в театры и вообще по любым надобностям,
честно жить на свободе, а не сидеть в тюрьме в ожидании амнистии?
— Да я хотел вязануть, но не получается. Плохо воспитываете, —
нашел оправдание «несчастный инвалид».
— А как надобно? — спросил начальник.
— А это уж вы думайте — вам за это деньги платят.
— А тут мудрости много не надо, — сказал начальник. — Просто
надобно взять себя в руки и всё.
67
— А я уже беру себя в руки, — задорно проговорил выскочивший
на середину камеры небольшого ростика мужичонка.
Он обхватил себя за талию руками и повернулся на одной ноге,
показав, что средние и большие пальцы его рук сомкнулись. А так как
он был в одних трусах, то тело его предстало во всей красе: оно было
у него испещрено всевозможными рисунками и письменами на ногах:
«Они устали», на плече: могилка с крестом и надпись: «Не забуду мать
родную», на груди распластал крылья орел, несущий в когтях женщину,
а на спине — голова Сталина, покуривающая трубку. А худющий он
был… Толщина ноги ниже колен и выше была одинаковая. Ребра все
напересчет. Но дистрофовидная худоба его была не от голодного ис-
тощения, а просто у него была порода такая.
— Копченый, покажи начальнику свою богатырскую стойку! — поп-
росил один из сокамерников.
И Копченый, положив левую руку на бедро, а правую сжав кулак и
вскинув вверх, торжественно произнес:
— Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь!!!
Тут в разговор встрял отец Онуфрий.
— А я считаю, без помощи божьей, без церкви Христовой, вы не
изведете лихоманство. Вот если бы на грешника батюшка наложил
эпитимию после покаяния… Да, если бы…
— Простите, отец Онуфрий, — перебил начальник. — Но вы-то
верующий человек, а обокрали райпотребсоюз…
— Так я же был три года под властью дьявола, — отпарировал отец
Онуфрий.
— Вы знаете, Григорий Григорьевич, о каком он дьяволе говорит? —
стал пояснять начальник слова отца Онуфрия. — До этой тюрьмы отец
Онуфрий работал председателем райпотребсоюза, где и пролез не без
помощи своих дружков районного масштаба в нашу партию, пробыв
в ней три года. Осужден за хищение госимущества.
Это сообщение начальника вызвало громовой хохот всей камеры,
сопровождаемый репликами такого похвалительного оттенка:
— Ну, мочит.
— О, прохвост!
— Ну и хлюст… — и прочее.
А начальник продолжал пояснение:
68
— А теперь вот он «щиплет» под святого. Нет, отец Онуфрий,
церковь никогда не боролась с преступностью. А скорей наоборот, ей
выгодно, чтоб люди совершали греховые поступки, ибо она обога-
щается за счет подаяний грешников. И даже считает самым злостным
грешником того, кто заявляет, что он безгрешен. Да и в воспитатели
церковь навряд ли годится. А гениальный немецкий философ-идеалист
Гегель говорил примерно так, что «церковь уже сколько раз обещала
сделать нас праведными, но делала таковыми только тех, кто уже был
праведен».
Да и деяния самой церкви изобилуют страшными преступлениями.
Только исповедуемая вами истинно православная сожгла в скитах
заживо двадцать тысяч староверов.
А сколько пролила крови и загубила невинных душ римско-като-
лическая? Ее «святые»: Доминик, Франциск, Игнатий Лойола, «великий
Тарквемада» и тысячи других — достойны более называться матерыми
преступниками. Не помню сейчас, дай Бог памяти, какой по счету папа
Иннокентий, внушавший пастве, что мы, люди, на этой грешной земле
только гости, а вечная и благостная жизнь нам уготована там, у Господа
нашего, сам туда не торопился. И чтобы продлить себе жизнь и от-
тянуть встречу со Всевышним, каждое утро вместо стакана чая вы-
пивал стакан детской крови.
Их же «истинная церковь Христова» почитает и говорит своей
пастве, что это отцы, которых надо брать за образцы.
Нет, церковь никак не может претендовать на роль воспитателя, и
нам она в этом деле не помощница.
Главной причиной возникновения преступности является соци-
альная несправедливость. И нарушения социальной справедливости,
как, например, в нашей стране, осуществляемые некоторыми нашими
руководящими деятелями.
Вот послушайте, что на этот счет говорится в сегодняшнем номере
газеты «Правда»: «Агрессивность мелкобуржуазной, потребительской
психологии приводит подчас к тому, что наиболее яростные и безза-
стенчивые носители ее вступают в прямое противоречие с законом, со
справедливыми и гуманными принципами ее: «Кто хочет жить лучше,
тот должен больше и лучше работать». Сегодня для нашего общества
жизненно необходимо усиление, ужесточение контроля за мерой труда
69
и мерой потребления. Нужно всеми организационными, финансовыми,
юридическими средствами накрепко закрыть всякие щели для туне-
ядства, взяточничества, спекуляции, для нетрудовых доходов, любых
посягательств на социалистическую собственность.
Такова наиважнейшая задача и потребность времени. Надо со-
здавать в обществе такой правовой и нравственный климат, чтобы
хапуги, воры и стяжатели чувствовали себя, как тараканы в морозной
избе».
— Статья интересная, поучительная, и я бы посоветовал вам про-
честь ее и обсудить. Григорий Григорьевич, под вашу ответствен-
ность, — и начальник, подав газету Григорию Григорьевичу, выходя из
камеры, сказал:
— А за вас, отец Онуфрий, я буду Бога молить, если вы кого-нибудь
из этих «овец заблудших» вернете на путь истины. Вот вам крест, — на-
чальник перекрестился и, попрощавшись, вышел из камеры.
— Ну что, жулье проклятое, — ерничая, сказал Виктор, спрыгивая
с нар, когда вышел начальник из камеры. — Будете еще воровать?
И, сбацав пару колен, он обратился к Тыкве, направив на него
колоду карт:
— Эй, ты, вражина, становись к стенке, я сейчас буду тебя расстре-
ливать! Как врага народа!
— Иди-иди! — ответил Тыква.
И, усевшись в угол, они возобновили «сражение».
— Есть дама цветная! Есть король полуцвет! — раз за разом гадал
Виктор.
Тыкве на этот раз не везло. Он страшно облаивал Виктора и орал,
не жалея своих голосовых связок:
— Тварь ты поганая! Боже мой, чо он со мной делает! Он чо-то мне
тулит, а чо — не пойму. Ой, мамочка моя родная! Да ты чо, сволочь?
Маленьким наверно г.. но жрал! — как можно побольнее старался
кусануть Тыква, чтобы вывести Виктора из спокойного состояния.
Но на Виктора это не действовало, и он в ответ ехидно напевал:
Никогда не будет рыба
На березке гнезда вить.
Никогда не будет Тыква
В куражах уже ходить.
70
— Да не мотай хоть душу, гадюка ты наглая! — заорал Тыква и
ударился головой о стенку так, что у него потекла по щеке кровь.
— Во, стерва, за тряпку готов убиться, поганец, — прокомменти-
ровал поступок Тыквы Виктор.
И после последнего «гадания» Виктора Тыква, прислонившись к
стенке, опустил руки, ослабев, сказал:
— Всё… больше нечего ставить…
— Играю медяшку, — предложил Виктор, указывая на крестик из
рыжего металла, болтавшийся на шее у Тыквы на цепочке из металла
такого же цвета.
— Тварь ты поганая! — взорвался Тыква. — Какая медяшка? Да это
рыжье самой высокой пробы! Ты такого и в руках никогда не держал.
— Ну ладно «рыжье», «рыжье», — снизошел Виктор. — За сколько
ставишь свое «рыжье»?
И Тыква, немало не смутившись, сказал, показывая на гору тряпок,
которые он только что проиграл Виктору:
— А вот… за все эти гузики.
Сидевшие вокруг болельщики даже ахнули в осуждение Тыквы:
мол, «креста на тебе нет», но Виктор рядиться не стал. Только пред-
варил условие:
— Я гадаю!
— Гадай, гадай! Убить легче, чем угадать, — согласился Тыква.
Взяв в руки нужную карту, Виктор сказал:
— Поливай, — что означало: «на всё, что поставлено».
У Тыквы душонка дрогнула. Он еще тусанул карты.
Виктор повторил ставку.
Тыква попытался вырвать из руки Виктора карту, но не удалось.
Тогда он перевернул колоду и все увидели, что в «лоб» был король
крестовый.
Виктор взглянул на свою карту и у него был король крестовый.
Значит, Тыква «убил» цветную. И Виктор проиграл?..
И Тыква это интуитивно почувствовал, а скорей всего, ему этого
страшно хотелось. И он сказал:
— Ну, убил же.
Виктор незаметно провел ногтем по краю карты и вместо короля у
него уже была крестовая дама, и он сказал:
71
— Мечи, мечи.
И когда Тыква сдвинул короля, то под ним оказалась дама крестей.
Виктор открыл свою карту и с торжественной иронией сказал:
— Вытряхайсь.
Тыква, пораженный таким разгромом, машинально снял крестик
со своей шеи и положил на «думку» перед Виктором. Безвольно при-
валился к стене и заскулил, как побитая собачонка.
А Виктор, не испытывая к своему противнику ни малейшего сожа-
ления и решив добить его окончательно, подал Тыкве «замастыренную»
карту и сказал:
— Вот видишь — дама, а вот здесь ноготочком чуть-чуть под-
винешь — король получается. Это называется «галантинка». Дарю на
память.
Тыква, взяв карту, какое-то время тупо смотрел на нее и дергал за
рычажок, наблюдая, как меняется дама с королем, а потом, задыхаясь
от злости, выговорил:
— Урки, он меня ограбил. — Тыква вскочил, сунув трясущиеся руки
прямо к лицу Виктора, и заорал: — Ты же меня ограбил, сволочь!
Виктор спокойно до этого наблюдавший, тасуя карты, за Тыквой,
вдруг вспрыгнув, стал на колени и рявкнул:
— Мразь! Убери свои грабли, или я тебе их поотшибаю, — и он,
взмахнув рукой, попытался ударить по Тыквиным рукам.
Но тот вовремя руки убрал за спину и удар Виктора не попал по
цели.
— Падаль поганая! Я же тебя сожру без соли! — взревел Тыква.
— Только начинай вот отсюда, животное! — и Виктор, ухватив
руками свою ширинку, стал совать ее Тыкве.
— Не суй мне в рожу свою мотню, скотина! — и Тыква так при-
близил свое лицо к лицу Виктора, что они невольно вцепились друг в
друга зубами и стояли некоторое время, рыча друг на друга, руки же
при этом они держали за спиной.
Но, отстранившись, они продолжали лаяться. При этом у Тыквы
изо рта летели брызги слюней и попадали на лицо Виктора.
— Не брызгай лапшой, сволочь, или я тебе харкну в твою поганую
рожу! — предупредил Виктор.
— Ты мне?! Да я тебя!..
72
— Тьфу, падаль! — и Виктор исполнил свое обещание.
Тыква ударил по лицу ладошкой Виктора.
А Виктор в оборотку тут же ударил ногой в грудь Тыкву. И Тыква
грохнулся на пол со второго этажа нар. К нему подбежали его дружки
«шестерки», подхватили и уложили на нары.
Оклемавшись и придя в себя, Тыква поднялся и, обращаясь к уркам,
сказал:
— Воры, все видели, как эта падаль чуть меня не убил?
— Но ты же первый ему в рожу заехал, — возразили блатяки.
— Так ведь Купец мог убить вора, — нашлись сторонники и у
Тыквы.
— Ну вот, если бы убил, тогда бы спрос был как с убийцы, — под-
держали опять Купца. — А у них произошла обоюдная, и Купец должен
«отдержаться», так как он переборщил.
— Не согласен! — возразил Тыква. — Он поступил со мной не по-
воровски. И я его удавлю!
Но поименный опрос показал, что большинство блатяков — за то,
чтоб купец «отдержался».
Виктор слез с нар, встал посреди камеры и, положив руки себе на
затылок, сказал:
— Прикройте волчок, чтоб надзиратель не засек.
Тыква, взяв за голенище сапог, стал дубасить Виктора по бокам
каблуком сапога. Да с таким остервенением, что вскоре головка сапога
оторвалась от голенища. Тыква ухватился за другой сапог. Но на него
закричали:
— Да ты чо, самосудом, убить вора хочешь? — его схватили не-
сколько человек и оттащили от Виктора.
— Пустите! Я его убью, паскуду! — орал Тыква.
У Виктора из угла губ показалась кровь. И он, шагнув вперед, упал
на пол. Его тоже уложили на нары.
На другой день, оклемавшись, Виктор подошел к двери и постучал.
Форточку открыл надзиратель.
— Гражданин начальник, а когда будут собирать белье в стирку?
— Уже собирают, — ответил надзиратель. — Девушки, подойдите к
двести семнадцатой.
И тут же в форточке показалась женское лицо.
73
— Леля! И ты попалась? За что и насколько?
— Здравствуй, Витенька! — обрадовалась не меньше и Лелька. — Да
все собрали: и притон, и скупку краденого, и проституцию, и пятерку
всунули. А я знала, что ты здесь сидишь, слыхала, как ты песни пел. Все
хотела как-нибудь к тебе, да все не получалось.
— А дядя Саня-то…
— Я знаю. Я его в морге обмыла и надела чистое белье.
— Молодец, Леля, — похвалил Виктор. — А почему ты ост-
рижена?
— Так здесь же венерических стригут.
— Как?.. — смутился Виктор от такого ответа.
— Так меня же Борька Трехпалый наградил сифилюгой, а Мишенька
Меченый трепаком, — пояснила Лелька. — Хорошо, что ты тогда ко
мне не пошел. Я уже в то время две тяги волокла! Но сейчас я уже не
заразная — прошла шесть курсов, сейчас прохожу седьмой, конт-
рольный. Если хочешь, я тут с ментами дочирикаюсь?
— Ну ладно. Это потом. А сейчас возьми вот эти чоботы и унеси их
в сапожную. Найди там Мишку хромого и скажи ему, что я просил,
чтоб он эти чоботы надраил до зеркального блеска. А вот эту робу
вояцкую сама почисти и погладь, пришей пуговицы, в общем, приведи
в божеский вид. А лепушок вот, бобич и корочки — тебе: приедешь к
Хозяину — подлапишь нарядиле, чтоб он тебя пристроил где-нибудь
в зоне на теплое местечко: ну там — на кухню, в лепком, в каптерку.
Ну, а вот тебе лично — тут платье, туфли и еще кое-какие бабские
репехи. Будешь в лагере фраеров марьяжить! А вот эту штукенцию
давай-ка повесим тебе на шейку, — и Виктор повесил крестик на
Лелькину шею.
— Будешь отмаливать грехи, да за меня скажи словечко Аллаху.
— Спасибо, Витя, — поблагодарила Леля. — А военный костюм для
побега? Ох, Витя, убьют тебя, чует мое сердце.
— Ничтяк, Леля! Раньше смерти не умрем, — рассеял Виктор ее
опасения. Дай-ка я тебя за сисеночку помацаю для сеанса.
— Ох, Витя! Какой ты стал большой.
— Расту, Леленька, расту.
— Витя, как я по тебе соскучилась, — ластясь щекой по Викторовой
руке, прошептала Лелька.
74
— Ну ладно, уговорила, уговорила, — снизошел Виктор.
— Спасибо, Витя! Я к тебе в камеру после отбоя лукнусь…
— Леля, — послышался голос надзирателя, — что-то ты задержалась
у двести семнадцатой, уж не женишка ли там нашла себе?
— Бегу, начальничек, бегу! — и Лелькины каблучки зацокали, уда-
ляясь, по коридору.
А Виктор, «сбацав» несколько колен, изображая танец победителя,
пропел:
Эх, мы не сеем да мы не пашем
Волга-матушка река,
Из тюрьмы платочком машем,
Заливает берега!
И, «сбацав» пару колен, пропел еще частушку:
А вон он, вон он, задержите,
Вон он, вон он побежал.
Десять лет ему вломите,
Он на груди моей лежал.
* * *
Виктор, Григорий Григорьевич и другие сокамерники, как шли
вместе одним этапом, так и попали на Колыму на один золотодобы-
вающий прииск.
Технология добычи золота на Колыме в те времена была такая: всю
зиму до весны бригады готовили для себя «полигон», строили «про-
мывочный прибор». Выполняли все эти работы, конечно, мужики,
«фраера», а урки кантовались за счет их: выйдя на работу, они раз-
жигали костер, играли в карты, пили чифирь и не брезговали
спиртным.
А как же смотрело на это начальство? Водворяло их в ШИЗО, от-
правляло на «штрафняк», а в войну некоторых из них судили по статье
пятьдесят восьмой, пункт четырнадцать — саботаж, и не какой-нибудь,
а контрреволюционный.
Но блатата выходила из ШИЗО, возвращалась со «штрафняков» по
отбытии срока и опять «сачковали», грабили «фраеров», уходили «во
льды», играли в карты (а надо сказать, что на Колыме, да и во всем
ГУЛАГе, заработок платили по ЕНиРу СССР, и в игре крутились
75
большие деньги), обыгрывая мужиков-дурачков. В результате чего у
некоторых «куражистов» подушки были набиты не ватой или пером,
а деньгами. А деньги тогда выдавали на руки. Ну а за деньги покупались
руководители производства, выдававшие процентовки.
А вот непосредственно среди лагерного начальства «лапошников»
в то время было мало, ибо тогда схлопотать статью Уголовного кодекса
РСФСР начальству за связь с заключенными было легче, чем два пальца
обмочить в воде. Да и моральный уровень у начальствующего состава
мест заключения держался на достаточно высоком уровне.
Некоторые «пятьдесятвосьмяки» сейчас пишут, что начальство в
лагерях имело гаремы из женщин-заключенных. Позволю себе усом-
ниться. Ибо я порядки в ГУЛАГе и жизнь в нем знаю не по учебникам,
к сожалению.
Таким враньем является и то, что якобы уголовников начальство
называло «социально близкими», «друзьями народа» и вместе с ними
угнетало «политических».
Не могли они быть «друзьями народа», сотрудничать с ментами,
ибо им это делать запрещал их неписаный воровской закон. И автор
показал это на примере Виктора, попавшего «на малолетку», где его
под пытками пытались склонить к сотрудничеству с «мусорами». Для
начальства в лагерях «блатяшня» была костью в горле и держали их в
штрафных лагерях, где они даже больше, чем так называемые «поли-
тические» (называя политических «так называемые», я вовсе не хотел
их принизить, ибо они на самом деле не были политическими, а были
невинными жертвами сталинского произвола и беззакония), подвер-
гались репрессиям и всегда при смене «дубаков» на вышках слышали:
«Пост врагов народа сдал!» — «Пост врагов народа принял!».
А вот «политические» с лагначальством сотрудничали: Солженицын
был начальником карьера, бригадиром, Разгон — нормировщиком,
Шаламов — «лепилой». И тут ничего удивительного нет. Вольнона-
емного инженерно-технического состава не хватало, и поэтому при-
влекались специалисты-заключенные.
И Григорий Григорьевич по прибытии на прииск был поставлен на
должность начальника полигона. Назначение произошло благодаря
начальнику прииска Потапову Ивану Васильевичу, который был на-
чальником пересылочной тюрьмы, когда там находились Виктор и
76
Григорий Григорьевич. Он сопровождал их этап до Нагаево, а тут его
переназначили на Колыму. В то время в «Дальстрое» были произведены
масштабные аресты «врагов народа» во главе с начальником «Даль-
строя» Берзиным.
Бригада, с которой работал Григорий Григорьевич, была далеко не
из лучших. Она состояла преимущественно из «бытовиков», а среди
этой публики, в отличие от «политических», были такие архаровцы,
которые предпочитали иметь «лучше маленькую пайку и большой
костер».
Вот и эта бригада, не заработав себе на пайку, решила добыть ее
воздействием на Григория Григорьевича силовым методом.
Они прижали его ножом бульдозера к стене карьера и стали тре-
бовать:
— Григорий Григорьевич, ну что тебе стоит подписать процентовку?
Не похудеет твоя советская власть от этого! Все равно ведь и ты
сдохнешь здесь вместе с нами, как «враг народа»!
Григорий Григорьевич взял наряд и стал писать что-то на нем, по-
ложив бумагу на нож бульдозера.
— Ну, вот и добренько, — обрадовались бригадники. — Чо, подпи-
сывает?
— А куда он денется? Кому охота подыхать здесь, в вечной мер-
злоте?
А в нескольких метрах от происходившей драмы сидели вокруг
костра блатные. Они играли в карты, пили чифирь. Среди них и Виктор.
К ним подошел Тыква.
— А что это там фраера кипишуют? — спросил у него один из
урок.
— Да начальник полигона, этот коммуняка, наряды им не подпи-
сывает, —ответил Тыква. — А я им подсказал, чтоб они его даванули
бульдозером.
— Ты что, пес! — вскрикнул Виктор и побежал к карьеру. — Стой!
Стойте! Сволочи!
А Григорий Григорьевич, закончив писать на наряде, подал его за-
ключенным и сказал:
— Ребята, я прошу вас — отправьте вот это, пожалуйста, по адресу,
который там написан.
77
Один из заключенных берет наряд и читает:
— Мужики, слушайте, что он тут написал: «Дорогой сынок, знай,
что я умер, как коммунист, и партийной принципиальностью не пос-
тупился. Береги маму».
И дальше — адрес сына.
На мгновение все остолбенели. Потом страсти взорвались и забу-
шевали:
— Ты что делаешь, фанатик? — Мы же тебя раздавим. — Ну что вы
его уговариваете? Дави его! Дави! — и бульдозерист нажал на газ.
В этот момент из-за отвала выскочил Виктор. Схватив лом и под-
бежав к бульдозеристу, заорал:
— Стой! — и вскочил на бульдозер. — Назад!
И ударил ломом по ветровому стеклу. Бульдозер сдал назад, Виктор
с него спрыгнул на землю.
— Вы кого давить вздумали, животные?
— А чо он не подписывает наряд на пайку?
— Работать надо! У вас на лбу написано — работать, а на спине —
без выходных! — заорал Виктор.
— А сам?.. — попытался кто-то перечить.
— Что сам! Что сам! Поушибаю, скоты наглые! — и Виктор пошел
с поднятым ломом на бригаду.
К нему сзади подошел Григорий Григорьевич и, положив ему на
плечо руку, сказал:
— Правильно они тебе говорят, Витя.
Виктор, немного вроде опешив, ответил:
— Григорий Григорьевич, они бы вас раздавили.
— Возможно, — он берет Виктора под руку и уводит от бригады. —
Но, как говорил древнегреческий философ Аристотель: «Платон мне
друг, а истина дороже». Какое право ты имеешь заставлять их работать,
если сам тунеядствуешь?
— Ну что вы за человек, Григорий Григорьевич! Сейчас вы не
подписали наряд на несколько десятков рублей, поставив свою жизнь
на карту, и не своих, государственных. А ведь это государство уп-
рятало вас за решетку ни за что ни про что. А тогда, в вагоне, у вас
было несколько тысяч и вы доверились мне, как будто знали меня сто
лет.
78
— Ну, во-первых, я бы перестал себя уважать (да и ты, наверное,
тоже), ежели б я струсил перед ними, выражаясь вашинским языком,
я «миньжанул». И, во-вторых, о государстве, которое, как ты выразился,
упрятало меня ни за что ни про что за решетку. Грош цена была бы
мне, как коммунисту и человеку, если бы я строил свое отношение к
советскому государству, исходя из своих интересов. Государство — это
машина. И как эта машина будет работать, зависит еще и от тех, кто
стоит у её руля. Любые вопросы надо рассматривать объективно и
справедливо. Вот ты обижаешься на того милиционера, который тебя,
«подкоцал»?
— А что мне на него обижаться? У нас с ним жизнь такая: мое дело
убегать, его дело догонять. А там уж на чей нос муха сядет. Или вот
начальник угрозыска, Иван Арсеньевич Мальцев. Он меня несколько
раз прятал на «тегулевку», а я его уважаю. Справедливый мужик.
— Это хорошо, что ты не утратил еще чувство справедливости. Ну
и в-третьих: почему я тогда доверил тебе тысячи рублей, а сейчас по-
жалел десятков? Видишь ли, будь у меня лично сейчас возможность, я
бы отдал им последнее. Но это же не моё. И еще. Третий год идет война.
Весь народ, даже дети, живут впроголодь. Женщины, подростки прямо
у станков падают в голодный обморок. И в такой обстановке имею ли
я право заниматься приписками? Да в этом и нет никакой необходи-
мости. Нормы и расценки здесь общесоюзные. И все бригады у нас на
прииске выполняют задания на 150–200 процентов. А эта бригада тя-
нется в хвосте. Не можем найти хорошего бригадира. Вот почему бы
тебе не взять эту бригаду?
— Григорий Григорьевич, давайте не будем об этом.
— Ну почему, Виктор? Ведь ты же хороший организатор. Ребята за
тобой пойдут.
Виктор, не желая говорить на эту тему, так его жизнь была огра-
ничена строгими рамками воровского закона, и не считая нужным
объяснять Григорию Григорьевичу, перевел разговор на другое.
— Григорий Григорьевич, а что, это правда, что вы с начальником
лагеря, Иваном Васильевичем, друзья еще на свободе?
— Да. Мы с ним еще до революции учились на юрфаке Казанского
университета. В Гражданскую войну вместе воевали в одном полку под
79
командованием Рокоссовского Константина Константиновича, ныне
маршала Советского Союза.
— Я слышал, что вы из своего заработка отчисляете партийные
взносы, как член ВКПБ, и отправляете их в помощь фронту.
— И не только партийные взносы, но и половину месячного зара-
ботка отправляем в Фонд помощи фронту. Нас тут несколько человек
коммунистов. Есть и беспартийные, которые осуждены по 58-й
статье.
— А что вам ответил Рокоссовский?
— Пока ничего, — сказал Григорий Григорьевич.
— А я бы на вашем месте давно убежал на фронт.
— И все у тебя — трах, бах — поехали.
Из-за пригорка показался лагерь. И Виктор спросил:
— А почему мы в лагерь-то идем?
— Меня срочно вызывает начальник прииска.
И когда они стали подходить к лагерю, то увидели что у вахты стоят
музыканты, выстроилась охрана лагеря.
Начальник махнул рукой, и музыканты заиграли марш. Охрана
лагеря взяла винтовки на караул. Виктор остановился.
— Пойдем-пойдем, — подтолкнул его Григорий Григорьевич. — Ты
же спас жизнь человеку.
К ним строевым шагом подошел начальник прииска и, обращаясь
к Григорию Григорьевичу, отрапортовал:
— Товарищ полковник…
— Не понимаю, — недоуменно проговорил Григорий Григо-
рьевич.
— Реабилитировали тебя, дорогой ты мой Григорий Григорьевич, —
радостно воскликнул начальник и обнял своего, теперь уже бывшего,
подчиненного. — Вот тебе пакет из Генштаба. Пойдем ко мне в кабинет.
Там у меня лежит и посылка тебе же. А мне из ГУЛАГа дано строгое
предписание объявить тебе о реабилитации, с оказанием всех воинских
почестей. Ну как, справился я со свой задачей?
— Спасибо, Иван Васильевич. Главное, что поеду воевать, а ос-
тальное — мишура.
Когда они вошли в кабинет, Иван Васильевич стал вскрывать по-
сылку, а Григорий Григорьевич читать пакет.
80
— Тут не только документы, но и предписание следовать на 1-й
Белорусский фронт, — сказал Григорий Григорьевич.
— Ух ты, новая форма! С погонами! И даже с твоим орденом
Красного Знамени. Одевайся! А ну, сынку, повернись! Экий ты стал
статный казачина! — поздравил Иван Васильевич Григория Григорь-
евича на манер Тараса Бульбы.
— Иван Васильевич, — вызови сюда Понедельника, хочу с ним
проститься.
— Дневальный! — крикнул начальник, — позови-ка Понедельника.
— И еще у меня к тебе будет просьба. Иван Васильевич, не оставляй
его без внимания, поработай с ним — из него может получиться хо-
роший и полезный человек для нашего общества.
— Сам вижу. Главное — отбить его от этого блатного стада. Но
как? — ответил Иван Васильевич.
— Мне кажется, — высказал свои соображения Григорий Григо-
рьевич, —вся беда тут состоит в том, что вы не изолируете всех этих
блатарей-урок от общей массы заключенных, которых они беспощадно
терроризируют и живут за счет их.
В дверь кабинета постучали, и вошел Виктор. Увидав Григория
Григорьевича в военной форме, он сказал:
— Вот это да! Вы сейчас похожи на офицера старой армии.
— Быть похожим на таких офицеров, как Суворов, Кутузов, Баг-
ратион — большая честь и для советских офицеров.
— Тогда разрешите поздравить…
— Полковник, — поясняет Григорий Григорьевич.
— Разрешите поздравить, гражданин полковник.
— Ну, зачем же «гражданин»? Надеюсь, мы с тобой всегда останемся
товарищами. Спасибо тебе за все, Виктор. Желаю тебе быстрее осво-
бодиться и навестить своих родителей. Переписку-то ведешь с ними?
— Нет. Раньше у меня не было постоянного адреса. А сейчас они в
оккупации.
— Ты дай мне их адрес. Я как раз еду в те места, где живут твои
родители. Постараюсь навестить их, как только выгоним оттуда немцев.
И напишу тебе о них, — сказал Григорий Григорьевич.
— Зайдите, пожалуйста, Григорий Григорьевич. Только имейте в
виду, они не знают, что я… — попросил Виктор.
81
— Не беспокойся, Виктор. Я им ничего не скажу. Ну что ж, до сви-
дания. Что же тебе подарить на память? Иван Васильевич, ты не будешь
возражать, если я подарю ему свою старую форму?
— Пожалуйста. Только я предупреждаю тебя, Понедельник, что
ношение военной формы заключенным запрещается. Хранить
можешь.
И Григорий Григорьевич подал свою старую форму Виктору.
— Возьми, тут шинель, фуражка, сапоги и мундир. Ну, бывай,
Витя!
И эти разные по своему образу жизни люди, но имеющие что-то
общее в характерах, расстались по-товарищески, крепко пожав друг
другу руки.
* * *
В бараке, в углу между нарами, Тыква избивал человека:
— Убью, фуфлижная рожа!
— Прости! Прости меня, Тыква! — умолял избиваемый. — Я рас-
считаюсь! Уплачу! Отдам!
В барак вошел Виктор.
— За что ты его? Прекрати! — закричал он на Тыкву.
— Не лезь! Он мне фуфло засадил! Я его убью! — рассвирепел еще
больше Тыква.
— Да ты что, варвар, за тряпку готов убить человека! Садись, я
отыграю то, что он тебе проиграл, — и Виктор с Тыквой садятся играть
в карты.
В барак вошел дневальный и подал Виктору письмо. Виктор взял
письмо, взглянул на конверт.
— От матери. Наверно, Григорий Григорьевич заходил к моим. Ты
иди, потом доиграем, — и Виктор стал читать письмо.
«Милый сыночек, Витя. Наконец-то я узнала твой адрес. У нас был
один военный и рассказал, что находишься тына очень важной стройке.
Я допытываться не стала — может, это — военная тайна. Но я рада,
хоть ты нашелся, дорогой сыночек. Теперь душа моя немного успо-
коится. Я уже думала, останусь под старость одна-одинешенька. Витя,
сыночек, нашего отца и доченьку Глашу сгубили проклятые фашисты.
Пришли они к нам осенью сорок первого. И в нашем доме поселился
немецкий офицер. Однажды этот зверюга приказывает отцу: «Рус-Иван,
82
а ну сними с меня сапоги». А отец ему: «Запомни, немец, русские у
прусских холопами не были и не будут». Фашист позеленел. Он встал,
вытащил пистолет и сказал: «О, я уважаю кортый человек. Кортый трук
корошо, гут. А кортый врак плёх».
Я бросилась к офицеру в ноги. Но он отшвырнул меня и выстрелил
в нашего отца. И повалился он, как срубленный дуб…
Офицер приказал отдать Глашу солдатам, а дом облить бензином и
сжечь вместе с отцом и мною. И пока солдаты глумились над Глашей,
повар этого офицера (оказывается, и среди немцев есть хорошие люди)
вытащил меня из горящего дома и опустил в погреб. Так я и осталась
живой.
А Глашенька наша очнулась, увидела, что дом горит, не захотела,
видно, жить с позором и под пьяный хохот озверевших бандитов бро-
силась в горящий дом.
Так что теперь мы с тобой, сынок, остались вдвоем. А знаешь, Витя,
мы с отцом иногда думали: уж не по тюрьмам ли ты шатаешься? Как
уехал тогда в ФЗУ, так и сгинул. Ни одного письма не прислал. Но отец
не верил, что ты можешь быть вором или еще каким-нибудь по-
донком.
Да и сейчас, когда нашу страну терзает людоед-фашист, который
жжет дома, насилует наших дочерей, можно ли в такое время воровать
у своего народа, хапать, шкурничать? Такие люди хуже фашистов.
Ведь фашистов так воспитывали. Это их ремесло. Они с этой целью
и пришли к нам, выполняя указания своего главного людоеда-фюрера,
который говорил им: «Убивайте, убивайте и убивайте каждого русского:
мужчин, женщин, стариков, детей».
Ну а наши-то, почему грабят, вымогают взятки, хапужничают, на-
силуют, хулиганят? Кто их учил этому? А потому и спрос с них должен
быть строже, беспощадней. Их надо давить, как клопов и гнид». И чтоб
в тюрьмах они чувствовали себя, как тараканы в морозной избе…»
Виктор, обхватив голову руками, со стоном произнес:
— Ох, мама, мама!.. Что я наделал?! Животное! Повесить меня
мало… Четвертовать поганца…
* * *
В кабинет начальника прииска вошел надзиратель.
83
— Ну, как в зоне? Все в порядке? Все заключенные легли спать после
отбоя? — спросил начальник у надзирателя.
— Да. Только один Понедельник в каком-то, видать, тяжелом со-
стоянии ходит за столовой. Мы решили его не трогать пока.
— Правильно сделали. Пусть успокоится. Он получил тяжелое
письмо из дому. Немцы у него отца и сестренку убили.
* * *
В лагерной бане собрались блатные на сходку.
— Кто сходняк-то собрал? — спросил один из урок.
— Купец, — ответили ему.
— Опять, наверно, конфликт с Тыквой?
— Да нет, — ответил Тыква. — Мы вчера с ним лакшили, тут дне-
вальный принес ему письмо от матери. Купец бросил играть и стал
читать письмо. Я потом приходил к нему, но он лакшить не стал.
В баню вошел Виктор.
— Ну вот что, урки, собрал я вас сюда, чтобы сказать, что с сегод-
няшнего дня я не вор — всё, вяжу. Кому должен — можете получить
сейчас.
Он вытащил нож и воткнул его в скамейку. Сам отошел в угол. В
бане наступила тишина.
— Купец, а почему ты вяжешь? — обратился к Виктору один из
блатных.
— Так надо, — не стал объяснять Виктор.
— Ну что ж, дело хозяйское, — сказал другой блатяк, — у меня
лично к тебе нет ничего. Вором ты был справедливым, хвостов за тобой
нет. Иди, живи с фраерами.
Другие воры молча согласились.
Виктор подошел к двери и толкнул ее ногой.
— Эй, пацан, дай-ка сюда, — он взял у пацана мешок с вещами и
наволочку и вытряхнул из нее деньги. — Тут сорок две тысячи, а тут
тряпки. Это я выиграл у вас. Отправьте всё на штрафняк.
— А комиссарская роба? — алчно вскинулся Тыква.
— Робу не отдам, — твердо ответил Виктор. — Можете зарезать.
Прощайте, урки, — и он вышел из бани.
Тыква взял Викторов нож.
— Надо было зарезать.
84
— Иди, режь, — ответили ему урки. — Тебе за него никто ничего
не скажет. Он же фраер теперь.
— А почему я? Можно исполнителя найти, — предложил Тыква. —
Он же сейчас всю раскладку даст ментам.
— Когда даст, тогда и зарежем. А за то, что он завязал, мы не будем
его резать, — возразили Тыкве блатяки.
* * *
— Можно, гражданин начальник? — спросил Виктор, входя в ка-
бинет начальника прииска.
— Входи, входи, Виктор. Садись, — пригласил начальник, указывая
на стул. — Читал я твое письмо. Искренне соболезную тебе. Да-а, сло-
жилась у тебя судьба — не позавидуешь.
— Иван Васильевич, а куда надо написать, чтобы попасть на
фронт? — спросил Виктор
— С Колымы, да еще с такими судимостями, как у тебя… Не раз-
решат. Давай-ка лучше подумаем, как здесь помочь Советской Армии
разгромить врага, — ответил Иван Васильевич.
— Ну что ж, тогда будем работать, — смирившимся голосом сказал
Виктор. — Отбуду срок — и к матери.
— У меня есть предложение. Ты знаешь бригадира Минина? Он
скоро освобождается, и я хочу предложить тебе его бригаду. Бригада
у него хорошая, все там подобрались работяги.
— Ну, если уж вы хотите доверить мне бригаду, то дайте ту, которую
предлагал Григорий Григорьевич, — сказал Виктор.
— А справишься? Половина из них сейчас сидит в штрафном изо-
ляторе и другая половина туда же смотрит, — подзадоривая, спросил
начальник.
Виктора это задело.
— Иван Васильевич, так ведь плохих рабочих нет, есть плохие ру-
ководители. Давайте попробуем, — полушутя-полусерьезно ответил
Виктор.
— Ну что ж, попробуй, попробуй.
— Только у меня к вам будет просьба: вы сейчас всю бригаду ам-
нистируйте из ШИЗО, выдайте им новое обмундирование и пять дней
выдавайте усиленное питание. Все это мы отработаем с лихвой, — пред-
ложил Виктор.
85
— Добре, — согласился начальник. — Пойдем амнистировать твоих
будущих подопечных.
Когда Иван Васильевич и Виктор вошли в ШИЗО, все штрафники
поднялись на нарах и поздоровались с начальником прииска.
— Здравствуйте, здравствуйте, орелики. Ну как, не насиделись
еще?
— А вы пришли амнистировать нас, гражданин начальник? — на-
перебой загалдели обрадованно штрафники. — Давно пора. Хватит
нам сидеть.
— А почему бы не амнистировать? Тем более что вот Виктор согла-
сился взять вашу бригаду и поручился за вас, — ответил начальник.
— Это правда, Витя? — спросили штрафники у Понедельника.
— Да, правда. А чем вы хуже других? Да и Григорий Григорьевич,
помните, в тот день просил меня быть у вас бригадиром. Возьмете?
— Какой разговор. Давай Витя, бери нашу бригаду. Будем работать.
И закрываться будем. Да мы и всегда бы работали, но всю дорогу у нас
бригадиры были фраера какие-то — заработанное бригадой не могли
отстоять, а не то, чтоб там что-то где-то прихватить еще.
Все «отказчики», «мотыли», «фитили» как-то взбодрились, ожив-
ленно, наперебой изъявляли доверие новому «бугру».
Специальность «бугра» — не простая профессия: надо уметь орга-
низовать рабочих и уметь ладить с начальством, чтобы хорошо «за-
крываться», т. е. оформлять наряды так, чтобы получать хорошую за-
рплату. И если на свободе закрытие нарядов происходит «на честность»,
то в ГУЛАГе применялись и «колунные» приемы — бригады ходили
закрывать наряды с колуном.
А такими способностями обладали не все. Не всякий мог «отглот-
ничать» даже свое. И не зря же те сорок рублей, которые выплачи-
ваются бригадирам за руководство, называются «горловыми».
Были случаи, когда в ГУЛАГе ставили бригадирами бывших коман-
диров полков, комбригов, которые командовали когда-то тысячами, а
вот с ГУЛАГовской бригадой в количестве двадцати-тридцати человек
не могли сладить. И «пятьдесятвосьмики», и даже пленные немцы,
содержащиеся в лагерях вместе с советскими заключенными, просили
лагерное начальство, чтоб им поставили бригадиром «блатяка».
Вот почему штатные обитатели ШИЗО пошли за Виктором.
86
— Ну что ж, тогда в баню, — сказал Виктор. — Только сначала в
каптерку — получите новые «тряпки». А после бани в столовую.
И все штрафники вывалились из «кондея». Но один остался.
— А Филон не желает воспользоваться добротой начальника? —
спросил Иван Васильевич у оставшегося.
— Нет, гражданин начальник, давайте я вам лучше спою песенку:
Расстреляй, но за вахту не выйду,
Потому что морозы стоят.
Эх, зачем же мне ваша работа?
Лучше в теплом бараке лежать.
— Ну, попой, попой, — сказал Иван Васильевич.
На другой день Виктор со своей бригадой вышел на развод. И тут
со всех сторон посыпались на них насмешки, иронические взгляды.
— Ну, Купец, с этими работничками ты за один промывочный сезон
все колымское золото сгребешь.
— Бригада ух, работает до двух! — и прочие упражнения в ост-
роумии.
Придя на полигон, где бригада должна была готовить себе промы-
вочный прибор и производить вскрышные работы — убирать верхний
слой грунта до золотистого слоя, Виктор спросил:
— Ну что, мужики, греться будем за тачкой или у костра?
— Да у костерка оно вроде бы приятней, — ответили мужики.
— Ну что ж, погрейтесь у костерка. А чтоб не скучно было, вот вам
нате-ка, заварите, — и Виктор подал чай. — А я погоняю тачку.
И, скинув бушлат, он стал работать. А по его примеру взялись за
лопаты, за тачки и другие бригадники.
— Витя, — позвали бригадира оставшиеся у костра, — чифирок
поспел, идите, глотните.
И вся бригада, усевшись вокруг костра, пустили по кругу кружку с
колымским эликсиром бодрости. А надо сказать, что наслаждались
чифирем на Колыме только лагерная аристократия, элита, имеющие
материальную возможность приобретать чай у барыг за головокружи-
тельную цену, и «блатяки».
«Чифирение» — это своего рода ритуал, располагающий к компа-
нейству, к откровению, к раскрытию души, чем Виктор не преминул
воспользоваться.
87
— Ну что ж вы, мужики, наглеете-то? В изоляторе говорили, что
будете работать. И начальник нам пошел навстречу. Ведь сдохнете же
вы тут, если не будете хотя бы сносно жрать. А хлеб вы здесь сможете
добыть только пахотой. Да и освободиться можно пораньше по зачетам.
Заработанного нами я не упущу, не сомневайтесь. Я ж вас не гоню
палкой — сколько кто может, столько и делай. Постепенно втянетесь,
и пойдет все по норме.
Вот такими политбеседами, а еще более своим примером, Виктор
убедил бригадников, вселил в них веру и спас, может быть, кого-то из
них от верной смерти. И даже Филон вышел из ШИЗО и стал работать
не хуже других.
Промывочный сезон для колымчан всегда был радостной порой.
Радовал он их не только тем, что наступало долгожданное скупое и
короткое колымское лето. Но и потому, что весенняя пора венчала
собой тяжелый труд золотодобытчиков, готовивших всю зиму по-
лигоны, промывочные приборы для добычи золота.
И бригада Виктора, приготовив за зиму все необходимое, теперь
давала рекорды.
— Ну, как снимается золотишко? — уже в который раз за день
спрашивал Виктор у Филона, которому доверена самая ответственная
операция на промыве золота.
— Хорошо, Витя, — ответил Филон. — План уже схвачен. Вторая
смена будет снимать на перевыполнение.
— Воды немного? Золото не уносит в отвал?
— Нет. Все в норме. Всё проверил сейчас только, — уверенно от-
ветил Филон.
Незадолго до окончания промывочного сезона в столовой состо-
ялось собрание. В президиум избираются передовики производства и
среди них называют Виктора Понедельника.
Начальник прииска, выступая с докладом, сказал:
— Итоги работы сезона у нас хорошие. План по сдаче золота прииск
перевыполнил и занял первое место по управлению.
Все бригады прииска перевыполняющие. Но особенно мне хотелось
бы отметить бригаду Понедельника Виктора Сергеевича. Вы все знаете,
что Виктор Сергеевич взял бригаду из одних «отказников». А теперь
это одна из лучших бригад «Дальстроя». За хорошую работу бригада
88
Понедельника награждается Похвальной грамотой и денежной
премией, а бригадир поедет в Магадан на слет передовиков произ-
водства «Дальстроя».
* * *
Много уже написано о произволах и беззакониях в ГУЛАГе. Было,
все было.
Но вот о том, что были в лагерях замечательные агитбригады, в
которых участвовали прославленные артисты Советского Союза, на-
ходившиеся в заключении по ложным обвинениям, никто не го-
ворит.
Будучи в агитбригадах, они ставили концерты и классические спек-
такли, тем самым скрашивая тяжелую жизнь своим товарищам по
несчастью.
На слеты, которые проходили в «управленческих» ОЛПах, свозили
не только передовиков производства, но и коллективы художественной
самодеятельности, которые соревновались в своих способностях.
И вот ведущий объявил Виктора:
— Авторская песня! Исполняет бригадир прииска «Пятилетка»
Понедельник Виктор Сергеевич!
И когда Виктор окончил песню словами:
Я стал стахановцем чекистской волею,
И труд ударный я полюбил, —
весь зал Магаданского Дома культуры наградил его бурными ап-
лодисментами.
* * *
В Магадане после слета Виктор, переодевшись в мундир Григория
Григорьевича, зашел в одну из столовых, где познакомился с общевой-
сковым офицером, командиром маршевой роты, отправляющейся на
фронт на пароходе.
— Как же ты отстал от своей роты? — спросил офицер у Виктора.
— Ну как. Сказали, что пароход отойдет в четыре часа. Я отпросился
у командира роты и решил еще раз проститься с женой, с детьми,
прихватить еще баклажечку спирта. Жена-то моя работает на спирт-
складе, его у нее навалом. Думал, успею — сколько тут от Магадана до
бухты Нагаево? И успел бы. Но совсем недалеко от порта машина, на
89
которой я ехал, сломалась. Я бегом. И только подбежал к пирсу, «Даль-
строй» концы отдал, — Виктор подлил из фляжки спирта в стакан
офицера.
Офицер выпил спирт.
— Да-а. Положение у тебя хуже, чем у дезертира. А документы-то у
тебя какие-нибудь есть? — спросил офицер.
— Какие могут быть документы у красноармейца? Красноармейская
книжка. Так их у нас всех забрал ротный.
— Так положено. Я тоже у своих забрал. Ha каких фронтах
воевал?
— На Донском. Громили группировку Паулюса в Сталинграде с
Рокоссовским. Тут меня и накрыло, — беззастенчиво врал Виктор.
— А домой как попал?
— По контузии, по ранению.
— Куда ранен? — допытывался офицер.
— В спину. Пуля прошла возле позвонка и вышла вот сюда, возле
соска, — Виктор еще подлил в стакан офицеру спирту и показал на
ранение.
— Почему в спину?
— Я же был в разведке. Взяли мы «языка», идем домой, и фриц засек
нас в нейтралке. Нам бы, дуракам, падать и по-пластунски, а мы под-
нялись и бежать — нервы не выдержали. И вот тут меня настигла не-
мецкая пуля. А когда немцы шурнулись, что мы украли у них офицера,
то стали палить по нас из минометов, из пушек. Здесь-то меня и кон-
тузило еще.
— А что это за слово «шурнулся»?
— А-а, у нас в разведке был один «блатняк», вот мы у него и нахва-
тались. «Шурнулся» — это значит хватились, догадались, — ловко
выкрутился Виктор.
— А почему на тебе форма старого комсостава? И почему без
погон?
— Да понимаете, — продолжал врать Виктор, — у нашего ко-
мандира, Григория Григорьевича Саратовкина, была такая царская
причуда: если кто из разведчиков притащит «языка» офицера, то он
этим разведчикам выдавал офицерскую форму. И мне он, по-видимому,
при отправке в медсанбат положил свою старую форму, так сказать, со
90
своего плеча. А что без погон, так меня же увезли с фронта еще до
введения новой формы, — он налил еще спирта офицеру.
— Сам-то почему не пьешь?
— Контузия. Вредно мне пить спиртное.
И, по-видимому, убедившись в правдивости вранья Виктора, сдоб-
ренной изрядной долей спирта, офицер согласился провезти его со
своей командой.
— Ладно. Возьму я тебя в свою команду и провезу до Находки.
Только там сразу иди в комендатуру и расскажи всё, как было. А то
попадешь в дезертиры и привезут тебя обратно на Колыму уже под
конвоем.
Из бухты Нагаево Виктор отбыл на теплоходе «Джурма». А когда
они вошли в японские территориальные воды, Виктор вышел на палубу
и стал смотреть в сторону «страны восходящего солнца». В его со-
знании возбудились ностальгические мысли и предположения: «А ведь
там, вероятно, живут мои дальние родственники? А что если бы при-
ехать туда и поискать их? В исторических архивах, возможно, найдутся
какие-нибудь документы, свидетельствующие о том, что двести лет
назад русский морячок увез в далекую Россию японочку, принадле-
жавшую древнему роду самураев, а я являюсь прямым потомком этого
рода...»
Его мечты вдруг прервал капитан «Джурмы», сказавший по мик-
рофону:
— Товарищи, мы вошли в японские территориальные воды. И
сейчас к нам на палубу поднимутся японские пограничники. Ведите
себя с ними достойно и вежливо.
И в это время «Джурма» замедлила ход и остановилась, и в тот же
миг из-за борта поднялся японский офицер-пограничник, а за ним —
его команда. Офицер на чистейшем русском языке представился ка-
питану, попросил его вывести всех пассажиров на палубу, и чтоб у всех
были документы, а своей команде приказал производить осмотр
«Джурмы».
Командир команды призывников всех построил и подал список,
держа в руках «Красноармейские книжки».
Офицер выкликал по списку, командир показывал книжку на-
званного призывника.
91
Подойдя к Виктору, офицер пристально всмотрелся в него и
спросил:
— Вы японец?
— Мои предки были увезены в Россию двести лет назад, — ответил
Виктор.
— Не желаете вернуться на Родину предков? Могу сейчас забрать
вас и увезти в Японию.
— Моя Родина Советский Союз, — ответил Виктор. А на него напал
враг. И я еду свою Родину защищать.
— Ну что ж, как это у вас у русских говорится? — «Родину за-
щищать — святое дело», — сказал офицер. — Желаю победы. Кстати, у
нас, у японцев, Родина — тоже святое.
Выслушав доклад своего помощника, что при осмотре судна ничего
недозволенного не обнаружено, офицер скомандовал своему отряду
покинуть корабль, козырнул капитану, пожелал «семь футов под
килем!» — и скрылся за бортом.
* * *
И хотя, очевидно, подробно изучив военную жизнь, обычаи, Виктор
все же не до конца познал все ее тонкости и атрибуты.
Прибыв в Находку, он поблагодарил офицера за услугу, отдал ему
последний спирт с фляжкой и, закинув солдатский вещевой мешок на
правое плечо, опираясь правой же рукой на палочку, пошел в город.
На первой же улице ему навстречу попался военный патруль, которому
он козырнул… левой рукой. Командир патруля машинально отдал ему
честь. Но от рядового, молодого паренька, неправильное приветствие
Виктора не ускользнуло.
— Товарищ лейтенант, — обратился солдат к своему командиру. —
Он поприветствовал левой рукой.
— Ну и что? Не видишь — он раненый?
— И все равно левой рукой не положено. Товарищ лейтенант, да-
вайте проверим документы.
— Ох уж, как тебе хочется шпиёна поймать. Ну, проверь, проверь, —
отмахнулся офицер.
— Эй, товарищ, стойте! Товарищ! — Но «товарищ» бросился
бежать. —Стой! Стрелять буду! Стой!
92
Убежать от патруля Виктору, конечно же, не удалось. И ему при-
шлось предстать перед Военным трибуналом.
* * *
— Подсудимый, — обратился с вопросом к Виктору председатель
трибунала. — А чем вы докажете, что сбежали из лагеря, чтобы попасть
на фронт?
— Отправьте на фронт, там докажу, — ответил Виктор.
— Товарищ председатель, разрешите? — поднялся прокурор. — На
наш запрос из лагеря пришел вот это ответ.
Председатель взял у прокурора бумаги, поговорив с заседателями,
предоставил последнее слово подсудимому.
— Прошу отправить меня на фронт, — сказал Виктор.
И после того, как прокурор согласился удовлетворить просьбу
подсудимого, трибунал ушел на совещание.
* * *
Глухие разрывы снарядов, гул пролетающих самолетов говорили о
том, что барак, в котором находился сейчас Виктор, располагался в
прифронтовой полосе. На нарах сидели солдаты. Кто-то чинил обмун-
дирование, кто-то пришивал подворотнички или, собравшись в кучу,
солдаты слушали анекдоты и наиболее смешные награждали взрывами
хохота.
Анекдот.
— Что называется сверхнаглостью?
— Это когда человек, дезертировав с фронта, сожительствует с
женой офицера-фронтовика, пропивает его офицерский денежный
аттестат и ищет себя в списках награжденных.
Виктор лежал на верхнем ярусе нар и бренчал на гитаре, напевая
тихим голосом:
Двери скрипнули, встал на пороге
Бывший вор, гулеван и вожак,
Что недавно по дальней дороге
На семь лет был отправлен в «Дальлаг»
В это время в барак вошел Иван Арсентьевич Мальцев. На нем была
военно-полевая форма с погонами майора. Он проходил мимо нар и
спрашивал у бойцов, кем они работали на гражданке, давно ли на
93
фронте, в каких частях воевали. Заинтересовавших его он записывал
в блокнот. Подойдя к Виктору, он спросил:
— Ну а вы, гитарист, кем работали на гражданке?
— Пожалуй, вам, командир, моя гражданская специальность навряд
ли пригодится, — ответил Виктор и повернулся лицом к Ивану Арсе-
ньевичу. — Гражданин нача…
— Тс-с-с, — приложив указательный палец к своим губам, прого-
ворил Иван Арсеньевич. — Пойдем на улицу.
Иван Арсеньевич и Виктор идут по лесу, беседуют.
— Из штрафного-то сюда попал по ранению? — спросил Иван
Арсеньевич у Виктора.
— Да нет. Приехал к нам в штрафбат командарм Батов и говорит:
«Товарищи, вашему батальону предстоит взять сильно укрепленную
высоту у немцев. Возьмете, обещаю от имени командующего фронтом
Константина Константиновича Рокоссовского — все до одного будут
амнистированы и восстановлены в званиях». Ну мы и даванули. Через
пятнадцать минут немцев с сопки, как Фома метлой смел. Курс, за-
данный им их фюрером «дранг нах ост», они изменили и поперли в
противоположную сторону — «дранг нах вест».
Да чуть обратно немцы нас не выбили. Наши оболтусы ворвались
в один блиндаж, а там оказался немецкий офицерский бордель. Ну
наши перестреляли всех офицеров, а сами к фрау в постели. Тут уж им
не до войны. Немецкое командование очухалось да в контракту. Но
хорошо, что наше командование вовремя двинуло на занятую нами
высоту регулярные войска. А нас отвели в тыл.
Посмеявшись над историей, рассказанной Виктором, Иван Арсе-
ньевич предложил ему:
— Пойдешь ко мне? Мне нужны люди с твоей гражданской «спе-
циальностью».
— Вы что, смеетесь надо мной, Иван Арсеньевич? Я же завязал, —
обиделся Виктор.
— Это хорошо, что завязал. Но дело в том, что я командую раз-
ведкой дивизии.
— А, понял, понял! Фрицев воровать, лазить за «языком», — дога-
дался Виктор.
94
— Слушай, Виктор, а фамилия у Григория Григорьевича не Сара-
товкин? — спросил Иван Арсеньевич.
— Да, Саратовкин. Он на нашем фронте?
— У нас армейской разведкой руководит. Я скоро поеду к нему с
отчетом, могу тебя взять, — предложил Иван Арсеньевич.
— Сейчас не надо. Передайте ему привет. Вот когда приволоку
«языка», тогда можно будет съездить. А когда пойдем за «языком»?
— Сначала еще надо научиться его брать.
— А что тут учиться? — не унимался Виктор. — Я его как хомутну,
стерву, так он у меня только сблэмкает, — и он показывает как «хо-
мутнет»: правую руку кладет себе на левое плечо и локоть правой руки
вздергивает вверх.
— А ну пойдем, покажи, как ты умеешь «хомутать» — пригласил
Иван Арсеньевич.
Они вышли на поляну в лесу, где разведчики Ивана Арсентьевича
отрабатывали приемы по взятию «языка».
— Вот видишь, — указал Иван Арсеньевич, — мои разведчики
тренируются. Обстановка близкая к боевой. «Хомутни» вон того
«фрица». Он стоит к нам спиной и нас не видит.
Виктор по-кошачьи подкрался к часовому и только завел ему руку
за шею, как оказался распластавшимся на земле и увидел над собой
штык немецкой винтовки.
— Стой, я же свой! — закричал он.
— Это тебе не «фраеров хомутать», — рассмеялся Иван Арсе-
ньевич. — Пойдем-ка еще в одно место.
И он привел Виктора на полигон, где разведчики отрабатывали
приемы по нейтрализации собак. На разведчика спускают собаку, и
она хищно-остервенело бросается на него, пытаясь вцепиться в горло.
Разведчик спокойно отходит в сторону и бьет пинком в пах собаке. Та,
взвизгнув, падает на землю и на животе, поскуливая, уползает в сторону
собачника.
— Вот этих собачек мы месяц назад захватили у немцев. «Фрицы»
их дрессировали специально для борьбы с нашими разведчиками, и
несколько пленных отдали на растерзание этим псам. Спустить на тебя
одну?
95
— Да вы что, Иван Арсеньевич, она меня сожрет, эта тигрина, — и
Виктор даже отступил за спину Ивана Арсеньевича, будто уже бежала
на него собака.
И пока Виктор осваивал ремесло фронтового разведчика, фронт
неумолимо катился на Запад, приближаясь к концу войны.
И однажды ранним майским утром Виктор сквозь сон услышал
выстрелы из винтовок, автоматов, пистолетов и крики: «Ура! Ура!
Победа!»
Он выскочил из помещения и увидел всеобщее ликование. К нему
подошел Иван Арсеньевич.
— Виктор! Поздравляю! С победой!
— Иван Арсеньевич, а как же за «языком»?
Показывая на колонну пленных немцев, Иван Арсеньевич сказал:
— Вон они, на выбор, от солдата до фельдмаршала, будут лопотать,
только успевай записывать. Но нам сейчас это ни к чему. Перед нами
стоят поважнее задачи: надо отстроить разрушенные города, села,
утереть слезы матерям, потерявшим сыновей, помочь вдовам воспи-
тывать осиротевших детей, наладить в стране дисциплину и порядок.
Надеюсь, Виктор, ты уже…
— Иван Арсеньевич, я же твердо…
— Я верю тебе, — перебил его Иван Арсеньевич. — После демоби-
лизации к матери поедешь?
— Нет у меня теперь и матери, — и он подал Ивану Арсеньевичу
письмо.
Тот, взяв письмо, стал читать: «Витя, три дня назад твоя мама по-
гибла. Обвалился погреб, где она жила после того, как фашисты сожгли
ваш дом. Могилку копать было некому, так как в деревне остались одни
старики да дети. Приедешь — перехоронишь».
— Да, наделала бед эта проклятая война, — с грустью произнес Иван
Арсеньевич.
— После демобилизации съезжу домой. Похороню по-человечески,
родственников попроведаю своих деревенских, деда Турки, поди, уже
и в живых нет, а потом махну в Сибирь на лесоповал. Я ведь могу лес
валить, шоферить немного умею. Только вот прав у меня нет, — сказал
Виктор.
96
Права выдадут. Поучишься — сдашь, — подсказал Виктору Иван
Арсеньевич.
* * *
У конторы леспромхоза стояла группа шоферов. Все смотрели на
«молнию»:
— Вот это они работнули.
Один из шоферов читает «молнию»:
— «Звено шоферов в составе Кондратьева и Понедельника, рабо-
тающих на один наряд, 7 июня вывезли 93 куб. м.! Что составляет 228 %
выработки. Слава передовикам производства, применившим прогрес-
сивный метод организации труда!»
— Витька вывез 60 кубических метров, а Михеич — 30, зарплату же
пополам! Неплохой «почин» придумал наш секретарь партии.
— Так это же не Михеич предложил, а Витька.
— Тихо. Михеич идет.
Подошел Михеич, стал читать «молнию». Вдали показался лесовоз.
— Витька гарцует, — и к шоферам подъехал Виктор.
— Здорово, мужики! Здорово, Михеич!
— Ты вчера сколько ходок сделал? — поздоровавшись с Виктором,
спросил Михеич.
— Пять, — ответил Виктор.
— А я три. Но здесь выходит, мы с тобой сработали поровну…
— Все правильно. Ты вчера во сколько выехал?
— В десять, — ответил Михеич.
— Почему? — спросил Виктор.
— Машину ладил. Ты тягу порвал, а мне пришлось ремонти-
ровать…
— И на два воза привез меньше из-за меня, — он обращается к
шоферам. — А тебе на той неделе, Михеич, помогал, когда у тебя «воз»
развалился? А тебе? Тебе? Я не знаю случая, чтобы Михеич кого-то
объехал на трассе, кому-то не помог. Так что, братцы, нам надо всем
организоваться в бригаду и работать на один наряд, чтобы не быть в
долгу у Михеича.
— Подсчитал, математик! — сказал Михеич добродушно. — Же-
ниться-то когда будешь? Смотри, сколько хорошеньких вдовушек на
тебя, шалопая, заглядываются.
97
— Как много вдовушек хороших! И я их всех, всех-всех люблю! —
пропел Виктор и побежал к машине.
Виктор, подожди, — остановил его Михеич. — Ты читал приказ
директора? Он тебя берет к себе личным шофером.
— Кучерить?! — возмутился Виктор. — Не пойду! Мне и здесь
хорошо!
— Ну, ну, «кучерить»… — сказал Михеич. — Он тебя ценит. Мне
говорит, вот такого лихого шофера и надо.
— Михеич, ты же не знаешь, почему он берет меня к себе. Мы же с
ним… В общем, он прохвост! И я удивляюсь, почему до сих пор им не
займется прокуратура?
— У тебя всё так: трах-бах — и в дамки. На той неделе соберется
партком, будем и его обсуждать.
— Партком! Райком! Его надо колом моченым, а вы обсуждать! — с
возмущением сказал Виктор.
* * *
Но в послевоенных два-три года к соблюдению дисциплины на
производстве применялись законы военного времени и приказы ру-
ководителей предприятий не обсуждались.
И, подчиняясь приказу директора, Виктору пришлось пересесть с
лесовоза за руль директорского «виллиса», который был добыт «шефом»
в результате всемогущей сделки — «ты мне — я тебе». «Виллис» был
оформлен по всем законам номенклатуры, с шофером по штатному
расписанию, с определенным окладом.
Свои махинации от Виктора, как отличного шофера, директор не
скрывал. Виктор же, как ни противны ему были директорские сделки,
сдерживал, как мог, свои истинные чувства, которые, естественно, рано
или поздно должны были взорваться.
Однажды, как всегда, Виктор уже поздно вечером сидел в машине
у конторы леспромхоза и читал книгу. Окна конторы были ярко ос-
вещены электрическим светом, а из помещения вылетали пьяные
выкрики. Дверь конторы открылась, и оттуда вывалилась пьяная ком-
пания во главе с Гариным. Он обнимал размалеванную девицу.
— Ну, как, довольна? — похотливо осклабясь, спросил Гарин у
девицы.
98
— Мне еще никогда не приходилось так отмечать свой день рож-
дения! — ответила девица.
Компания собутыльников подняла тост:
— За именинницу! Ура! Ура!
Гарин усадил девицу в машину:
— А ну, прокати-ка мою любовь, да по-купецки! — сказал он
Виктору с намеком.
Развалясь на заднем сиденье, девица ногой толкнула Виктора в
спину:
— Эй, кучер, пшёл!
Виктор резко обернулся к девице и крутанул ее за ногу:
— Ах ты, шлюха! — и машина рванула и унеслась в темноту.
— Догоните! Догоните его! Он ее убьет! Я его знаю, — вопил Гарин.
А Виктор, промчавшись несколько километров по лесной дороге,
на одном из поворотов, не справившись с управлением, перевернулся
под откос. Машина вспыхнула и загорелась. Он с усилием открыл свою
дверцу, выбрался из машины и поспешил выручать девицу и стал
тушить. Но огонь уже охватил всю машину, и потушить ее было не-
возможно. А вскоре взорвался и бензобак. Виктор снял с себя пиджак
и пошел к девице.
— Не подходи! — испуганно завизжала девица. — Не тронь меня!
Тебя за меня в тюрьму посадят!
— Заткнись! Лярва! И без тебя червонец всуропят по указу, — и он
бросил пиджак девице. Сам отошел и сел невдалеке, обхватив голову
руками: — Ну что за судьбина выпала на мою долю!? Такая поганая…
* * *
Вот уж воистину — гора с горой не сходятся, а человек с чело-
веком…
Григория Григорьевича Саратовкина после окончания Великой
Отечественной войны партия направила на работу в МВД СССР, в
ГУЛАГ.
И вот он, уже в звании генерал-майора, совершая инспекционную
поездку по местам лишения свободы, посетил одну из колоний. Его
сопровождала группа работников УВД во главе с начальником управ-
ления полковником Потаповым Иваном Васильевичем, с прииска
которого когда-то сбежал на фронт Виктор.
99
Войдя в зону, Григорий Григорьевич остановился перед огромным
красивым стендом, на котором были помещены социалистические
обязательства колонии, «Доска показателей» и фотографии передо-
виков производства колонии. На одной из фотографий он задержал
свой взгляд, ибо это был портрет его давнишнего знакомого, Виктора
Сергеевича Понедельника.
Григорий Григорьевич, удивленно кивнув на портрет Виктора,
сказал:
— Не угомонился?
— Да я бы не сказал, — ответил Иван Васильевич. И, обращаясь к
начальнику колонии, спросил: — Где он сейчас?
— В клубе-столовой, — ответил кратко начальник.
И свита направилась к столовой.
А здесь, в столовой, которая использовалась и как клуб во время
показа кинофильмов и концертов художественной самодеятельности
колонии и других общественных мероприятий, в данное время вру-
чались колонистам аттестаты зрелости.
В тот момент, когда Григорий Григорьевич стал из-за кулис смотреть
в зал, на сцену, где располагался почетный президиум, состоящий из
воспитателей, учителей колонистской ШРМ и передовиков произ-
водства колонии, поднимался Виктор.
Получив из рук директора аттестат зрелости, Виктор сказал:
— Ирина Ивановна, вот эту неказистую шкатулку я смастерил сам
и прошу вас принять ее от меня на память. Конечно, это не бог весть
какой «шедевр», но от души, Ирина Ивановна, честное слово. И поз-
вольте мне поцеловать вашу благородную ручку. — И только Виктор
прикоснулся губами к руке Ирины Ивановны, она поцеловала его в
лоб и сказала:
— Спасибо вам, Виктор Сергеевич, за то, что помогали нам по
школе. И тут из зала кто-то крикнул:
— Витя, толкни речугу!
Виктор сделал жест руками: «Да вы что?»
Из зала сначала стали настойчиво просить:
— Давай, давай!
А потом все встали и зааплодировали. Президиум тоже под-
держал зал.
100
— Уважаемые наши учителя и воспитатели, — сказал Виктор. —
Сегодня у нас с вами праздничный день — первым выпускникам
школы рабочей молодежи нашей колонии вручаются аттестаты зре-
лости. Мы знаем, вас одолевают сомнения: а не используют ли они
полученные у нас знания во вред советскому обществу? От имени всех
выпускников я заверяю вас, что переданные вами знания мы ис-
пользуем только на пользу своему народу. А о введении общеобразо-
вательного обучения в местах лишения свободы не может быть двух
мнений. Еще великий кубинский революционер Хосе Марти говорил:
«Кто посеет учебу, тот пожнет людей». Спасибо вам!
В ответ раздались громовые аплодисменты.
* * *
И только Виктор пришел из клуба в барак и лег на кровать, рас-
сматривая свой аттестат зрелости, его позвали к начальнику ко-
лонии.
Постучав в дверь кабинета и услышав «войдите», Виктор вошел в
кабинет.
— Гражданин начальник, заключенный По… — и, увидев Григория
Григорьевича и Ивана Васильевича, он стушевался и хотел улизнуть
из кабинета.
— О, да ты что-то трусоват стал. Проходи, садись, — Григорий Гри-
горьевич подал Виктору руку. — Уже не тот юноша, которого мы знали,
а, Иван Васильевич? И волос что-то стал покидать эту буйную голо-
вушку.
— Так ведь бурьян-то растет только на навозе — парировал
Виктор.
— Уж не сам ли придумал этот афоризм? — вмешался в разговор
Иван Васильевич.
— Сам, — ответил Виктор и даже загордился, подумал: «Есть, ока-
зывается, и у меня «масло» в голове…» Но однажды, читая книгу о
Юлии Цезаре, я там вычитал, что нечто подобное говорила еще слу-
жанка гениального полководца. Цезарь, оказывается, так же, как и я,
был лысым, но в отличие от меня стыдился своей лысины. И чтобы
избавиться от облысения, он по совету Клеопатры стал мазать макушку
мазью, состоящей из меда, ягод можжевельника и полыни. И однажды
за этим занятием его увидела служанка. Узнав, для чего это ее господин
101
мажет лысину, она сказала: «Я знаю одно: у мужчин бывают либо мозги,
либо локоны, но не бывает и того, и другого. И если бессмертные боги
наделили вас здравым смыслом, значит, они не пожелали, чтобы у вас
были локоны». И Цезарь собирался произвести эту женщину в се-
наторы.
— Как это тебя опять угораздило? — спросил Григорий Григо-
рьевич.
— Вы помните, с нами сидел Гарин?
— Помню, — ответил Григорий Григорьевич.
— Этот прохвост после освобождения опять устроился директором
леспромхоза, где работал и я… — стал рассказывать Виктор.
— И ты решил пужануть его моченым колом? — перебил Виктора
Григорий Григорьевич.
— А что с этим животным делать? — ответил Виктор.
— Так и знал. Ну разве можно в таких делах партизанить? Им это
только на руку: пересадят они всех таких в тюрьму и все. Я помню,
даже в вашей «организации» не допускалась анархия в исполнении
ваших «законов». У нас же есть правоохранительные органы — разбе-
рутся. Кстати, а как сейчас чувствуют себя «блатари»?
— А, все вымерли, как динозавры.
— Так-таки все и вымерли? — допытывался Григорий Григо-
рьевич.
— Остались, так… ящерицы, — ответил Виктор.
— В общественной жизни-то участвуешь?
За Виктора ответил начальник колонии:
— Понедельник, товарищ генерал, руководит секцией внутреннего
порядка. Оказывает администрации помощь в борьбе с нарушителями
режима колонии.
— Ну а что читаешь? — спросил у Виктора генерал.
— Сейчас увлекся политической литературой. Перечитал все тома
В. И. Ленина. Только «Капитал» Маркса три раза прочитал.
— И все понял в «Капитале»?
— Во всяком случае, то, что «Маркс поймал с поличным грабивших
прибавочную стоимость», я понял, — ответил Виктор цитатой В. Ма-
яковского.
— Увлекаешься Маяковским?
102
— Да, конечно, и считаю, что Владимир Владимирович есть и ос-
тается гениальным поэтом всех времен и эпох, — ответил Виктор.
— Когда освободишься, куда думаешь поехать? — спросил Иван
Васильевич
— Куда пошлете. У меня же еще три года ссылки. Хотел бы на стро-
ительство Братской ГЭС.
— Вот тебе мой адрес, если что, пиши. Будешь в Москве, заходи. До
свидания, Виктор, — и Григорий Григорьевич крепко пожал Виктору
руку.
* * *
Колония, в которой находился Виктор Сергеевич Понедельник,
дислоцировалась в областном сибирском городе. И большинство
бригад колонии были заняты на строительстве жилых домов, зданий
соцкультбыта, промышленных объектов.
Руководство города полностью доверяло строительство зданий,
объектов, колонии, так как колонисты под руководством своей адми-
нистрации всегда в срок выполняли договорные обязательства и
сдавали объекты под ключ Государственным комиссиям на «хорошо»
и «отлично».
Застраивая город при помощи заключенных, руководство города
тем самым выполняло и другую не менее важную задачу: помогало
администрации колоний приобщать правонарушителей к полезному
труду.
В колониях администрация организовывала всевозможные ве-
черние бесплатные курсы: каменщиков, газоэлектросварщиков, маши-
нистов башенных кранов и др. И заключенные на объектах закрепляли
на практике теоретические знания, полученные на курсах.
А те заключенные, которые твердо решили покончить со своим
преступным прошлым, и если их не обуяла лень, охотно повышали
свой общеобразовательный уровень в ШРМ колонии, приобретали
специальности и, выходя на свободу, поступали в вузы и техникумы,
устраивались на работу в любую строительную организацию, на заводы
города, где их беспрекословно брали, не допуская даже намека на не-
доверие к ним.
Ну а если все же происходили случаи, что кто-то из руководителей
предприятий откажется брать к себе на работу «освободившегося» или
103
напомнит кому-то из таких о его прошлом (а такое позволяли только
те руководители, у которых, как правило, у самих совесть была нечиста),
то таких «поправляла» прокуратура. И эти руководители становились
предельно вежливыми и внимательными.
Бригаде Виктора было поручено строить склад заполнителей и
бетоносмесительный цех на заводе железобетонных изделий.
Руководство колонии всегда поощряло инициативную работу своих
подопечных, старалось привить им самостоятельность мышления,
чувство гражданственности, что, хотя они и изолированы от советского
общества, но явление это временное, и по выходе из мест лишения
свободы они будут, как все советские люди, пользоваться плодами
своего труда.
И будучи на свободе, проходя мимо построенного ими когда-то в
неволе здания, скажут, может быть, и с оттенком горечи, но все же с
гордостью:
Радуюсь я —
это мой
труд,
Вливается
в труд
моей республики!
Звено Барабули Виктор поставил на строительство трехбункерного
устройства. И Барабуля, взяв чертежи, стал разбирать со своим звеном
армирование колонн, на которые будут устанавливаться металлические
балки для навеса.
— Если мы сплетем эту паутину, то как же будем бетонировать? —
рассуждал Барабуля.
— Арматура из «пятерки», ячейка пятьдесят на пятьдесят, глубина
опалубки три метра, — включились в разговор два других Барабулиных
напарника. — Тут и вибратор не пролезет.
К ним подошел Виктор.
— Витя, — обратился к нему Барабуля, — смотри, что они тут
сплели.
— Да-а. Подождите, не варите, — сказал Виктор. — Вон мастер
идет.
— А тут что за совет богов? — с иронией в голосе спросил мастер.
104
— Смотрите, — показал Виктор. Как тут бетонировать? Мы пред-
лагаем армировать колонну из арматуры большего диаметра… и…
— Делайте по чертежу. Обойдемся без ваших «рацей», — перебил
мастер.
— Но ведь наше предложение лучше, надежней, проще, с меньшей
трудоемкостью. Я думаю…
Виктора опять перебил мастер:
— Ваше дело выполнять, что другие придумали. Вы всего лишь
исполнители инженерной мысли!
— А если эта инженерная мысль, — вспылил Виктор, — скажет нам
тащить корову на баню? Мы что, тащить должны?
— Если вы не будете делать так, как я сказал…
Тут уж Виктор взорвался и не дал договорить мастеру.
— Знаете что, пойдемте к начальнику участка. Я уверен, он нас
поддержит.
— Я напишу на вас рапорт начальнику отряда, — пригрозил
мастер. — И вас посадят в ШИЗО.
Все засмеялись, а Барабуля сказал:
— Не надо пужать бабу-то, чем ни попадя…
— А вот, кстати, и начальство ваше идет, — показал мастер.
К ним подошел начальник отряда.
— Здравствуйте, что тут происходит?
— Да вот, — кивнул мастер. — Вместо того чтобы работать, они
ра-це-я-ми развлекаются.
— Почему вы уперлись? — сказал Виктор. Так мы сделаем быстрее,
качественнее, заработаем больше.
— Вы здесь не на заработках, — не без ехидства заметил мастер.
В разговор вступил Барабуля.
— А мы хотим совместить полезное с приятным. И «голый вассер»
нам гонять ни к чему. Тоже мне мастер — ни украсть, ни покараулить.
Все расхохотались.
— Да, такого по миру пошли — хрен, а не кусочки, — добавил
другой заключенный цыганского обличия.
— Алексеев, — повысив голос, сказал начальник отряда, — пре-
кратите сыпать своими воровскими афоризмами. А вы, Понедельник,
идите к начальнику участка. Мы там будем.
105
И начальник с мастером пошли в прорабскую.
— Ну и воспитаннички у вас, — сказал мастер. Вашей работе не
позавидуешь.
На замечание мастера начальник ответил:
— А я ими доволен. Вот это и хорошо, что они не равнодушные
исполнители. Насчет нашей работы: у нас в стране писателей принято
называть «инженерами человеческих душ». А вот нас, работников
правоохранительных органов, следовало бы называть слесарями, —
«слесарями по ремонту изломанных человеческих душ». А ремонт всего
изломанного — работа грязная, неблагодарная, но всегда нужная
людям.
* * *
Работы на строительстве завода железобетонных изделий под-
ходили к концу. Все бригады колонии устраняли недоделки, произ-
водили отделочные работы. Бригада Виктора столярничала на адми-
нистративно-бытовом корпусе, построив до этого досрочно склад
заполнителей.
Виктор поднялся на второй этаж корпуса, чтобы проверить, как
работает звено Барабули, а тот вышел из одной комнаты, направляясь
обедать.
— Ты в этой комнате всю «скобянку» поставил? — спросил Виктор
у Барабули. — Мастеру сдал?
— Конечно, сдал! — лихо ответил Барабуля. — Я этому бесу и не
такую «люзию» прокручу. Иди, спокойно подписывай наряды.
— А ну пойдем, посмотрим.
— Что тут смотреть? Все на «мази»!
Войдя в комнату, Виктор ударил пальцем по раме окна — стекла
задребезжали. А когда дернул за оконную ручку, то шурупы, крепящие
ее на раме, легко выдернулись.
— Стекло поставлено без замазки. Шурупы «засандохал» молотком,
без отвертки.
Барабуля удивленно уставился на Виктора.
— В обеденный перерыв ты что собираешься делать? — спросил
Виктор.
— Полускаю и в домино…
106
— Так вот, сейчас иди «полускай», и чтоб до конца обеденного пе-
рерыва свою «люзию» исправил. Работу сдашь мне.
— Ну ты «мочишь»… — совсем очекистился.
— Леша, у меня страдает самолюбие, когда я представляю в своем
воображении, как придут сюда люди и, обнаружив нашу «туфту»,
скажут: «Это делали зэки».
— Ха! А ты думаешь там все «хрустали»? Еще почище нашего
«люзии» крутят, — отговорился Барабуля.
* * *
На ХХI съезде КПСС был категорически поставлен вопрос о поли-
тическом образовании населения нашей страны.
И в местах лишения свободы в связи с решением съезда было
введено положение, по которому раз в неделю проводился один час
политзанятий, обычно по пятницам, после ужина. Политзанятия, как
правило, проводили начальники отрядов.
Поужинав, бригада Виктора расположилась на нарах в ожидании
начальника отряда, который вскоре и вошел к ним в общежитие.
— Внимание! Встать! — скомандовал бригадир. — Гражданин на-
чальник, бригада к политзанятиям готова. Отсутствуют два человека:
один — дежурный на кухне, а второй — на личном свидании: жена с
детьми приехала.
— Садитесь, Понедельник, вот вашей бригаде письма, раздавайте.
И Виктор стал раздавать письма:
— Это тебе, это — тебе, это… — он стал кого-то искать.
— Наверно, мне, — протянул руку один парень.
— Тебе еще пишут… — ответил Виктор. — Хоменко! Где Хо-
менко?
— А вон в углу сидит, сумку домолачивает, кендюх набивает, — пос-
лышались реплики.
— Ну, що вам? — отозвался из угла Хоменко, выглядевший, мягко
говоря, импозантно.
— Письмо тебе от матери. Возьми, — и Виктор подал ему конверт.
— Хоменко, а вы не могли бы нам прочесть свое письмо? — поп-
росил начальник отряда.
— Ось туточки ничього интересного нэмае.
— Я бы не сказал… — настаивал начальник.
107
— А ну дай, — выхватил у Хоменко письмо Барабуля и стал читать:
«Здравствуй, мий коханий сынку. Ты пышешь, що в тоби осталысь
водны кистки».
Все бригадники захохотали:
— Во, прохвост!
— Да твою харю за неделю на тракторе не объедешь.
— Читай дальше, послушаем, что он там намалевал.
«Слэзиночка, ти моя, — продолжал читать Барабуля, — и за яки
таки грэхи тоби наказав бог? Лучше бы мэни терпэти твое лихо. И чем
тилько помочь бы тоби? Учера я получила пэнсию, накуловала масло,
сала, сахару, як ты просыв, и послала тоби посылку. А сама я уж як-
нибудь пэрэбьюсь: гдэ добры люды подадуть, кому дэтыну покохаю.
Правда, мэни сейчас тяжко, я вжэ восьмий дэсяток доживаю, умирать
пора. Да уж дуже хочется тэбя побачиты, тилько и живу этой на-
деждой».
— О, гадюка, придумал! — стали еще больше возмущаться бри-
гадники. — Этого пса только кремация исправит!
— Сколько у тебя денег на квитке? — спросил у Хоменко Ба-
рабуля.
— Да трошки, Леша!
— Говори, прохвост! — угрожающе двинулся к Хоменко Ба-
рабуля.
— Усего семьсот карбованьцов.
— Вот тебе бумага и ручка — пиши:
«Начальнику колонии от заключенного Хоменко
Заявление
Гражданин начальник, прошу Вас («Вас» — с большой буквы) все
мои деньги с моего лицевого счета отправить моей матери по
адресу…»
— Так.
И еще: «Прошу Вас впредь каждый месяц всю мою зарплату от-
правлять…»
— Леша, то ж разве можно! — взмолился Хоменко.
— Можно, можно. Пиши дальше: «Отправлять по тому же адресу».
А в письме матери напишешь так: «Дорогая мамочка, я живу хорошо.
И посылок, которые я у тебя вымогал, мне больше не посылай!» И
108
смотри, Хоменко, я у тебя кендюх вытряхну, если ты вздумаешь крутить
«люзию», — предупредил Барабуля.
— Леша, усэ сдилаю, як ты казав, — трусливо-заискивающим го-
лосом пообещал Хоменко.
— Ну а теперь после такой вот замечательной «воспитательной»
работы, займемся политзанятиями, — сказал начальник отряда. — Я
вижу, многие из вас не слишком-то охотно воспринимают полити-
ческие знания. А зря. Ваш бригадир недавно дал мне вот этот роман —
«В гору», написанный латышской писательницей Анной Саксе. И вот
тут есть поучительные слова о политике. Понедельник, возьмите книгу
и прочитайте, пожалуйста, это место своей бригаде.
Виктор книгу не взял, а стал читать цитату наизусть, попросив
начальника отряда проверить, верно ли он прочтет.
— «Политика — интересное занятие. Она сама жизнь, и в тоже
время — оружие, помогающее правильно понимать и направлять
жизнь.
Человек, не разбирающийся в политике, а стало быть, и в жизни,
запутывается, как курица в пакле. Он ждет чудес с неба и верит всяким
сплетням и слухам, не понимая, что сплетни и слухи есть тоже по-
литика — политика врага».
— Молодец! — похвалил Виктора начальник отряда. — Таким по-
литическим знаниям, как у вашего бригадира, можно только позави-
довать. Правда, в чтении есть кое-какие неточности, возьмите вашу
книгу, Виктор Сергеевич, подучите — а в общем, «отлично».
* * *
В советском судопроизводстве предусмотрена такая мера наказания
за содеянное преступление, как ссылка. Она может быть определена
только судом, как отдельно, так и дополнительно к такому виду нака-
зания, как лишение свободы, то есть преступник, закончив срок ли-
шения свободы, направляется в ссылку. Место ссылки определяется
УВД облисполкомов.
И Виктор, закончив срок лишения свободы, был направлен в ссылку
в Братский район.
Вместе с ним в райотдел милиции прибыли три сектантки, которым
тоже была определена нарсудом ссылка. Две сектантки были уже по-
109
жилыми женщинами с угрюмым видом, смотревшими на всех и вся
исподлобья, зло.
И когда Виктор зашел к ним в комнату, то эти две сектантки, по-
чувствовав в нем опасность для своей третьей подруги, заслонили ее
от Виктора.
Но он, приметив необыкновенную красоту молодой сектантки,
бесцеремонно отодвинул старуху и восхищенно сказал:
— Вот это «штучка»!
— Сгинь! Изыдь, сатана! — зашипели старухи.
Виктор, не обращая внимания на сектанток, озорно и нагловато
рассматривает молодую.
— И как это тебе угораздило попасть в одну компанию с этими
курами?
Старухи схватили Виктора и вытолкали из комнаты.
Войдя в кабинет начальника милиции, Виктор спросил:
— Можно, гражданин начальник?
— Войдите. Только теперь уже не гражданин, а товарищ. Ссыльные
пользуются всеми правами советского человека. Только определенный
вам приговором срок вы будете находиться под нашим контролем. Что
вас ко мне привело?
— Товарищ майор, там в комнате три сектантки. Так вот, та, молодая,
моя жена. Честное слово! Случайно вот здесь встретились. Не могли
бы вы нас отправить в одно место?
— Изменять место ссылки в мою компетенцию не входит. А куда у
нее направление, сказать могу. Фамилия?
— Понедельник. А-а… ее? Сейчас спрошу! И он хотел выбежать из
кабинета.
— Подожди, — остановил его начальник. — Ты ей такой же муж, как я
жених нидерландской принцессе. Скажи, что влюбился. Да, хороша Маша,
да не наша. — Взяв одно дело, он сказал: — А тебе куда направление?
— В Осиновку.
— И ей туда же.
— Значит, Бог есть, — рассмеялись они.
— Товарищ майор, а за что ее судили?
— Распространение антисоветской литературы, спекуляция
иконами, валютой.
110
И, когда машина увозила от милиции двух сектанток, они кричали
оставшейся молодой:
— Смотри, сестра! Это бес! — и они указывали на Виктора, который
стоял тут же. Виктор показал им «роги».
Проводив молодую сектантку в комнату милиции, Виктор спросил
у нее:
— Как тебя звать-то?
— Манефа, — ответила она и стала самозабвенно читать Библию.
— Да брось ты дурью-то маяться, — и он прикрыл Библию. — Лучше
скажи, как по-человечески-то тебя звать?
— Маша. Подайте, пожалуйста, воды попить.
Виктор продал ей воды.
— Такое прекрасное имя! А ты «Ма-не-фа», — передразнил
Виктор. — Ну вот, что, Машенька, едем мы с тобой в Осиновский лес-
промхоз. Давай-ка твои вещички.
* * *
Осиновка, куда прибыли в ссылку Виктор с Машей, представляла
собой большое сибирское село, состоящее из нескольких сотен доб-
ротных бревенчатых домов.
Проходя по улице, Виктор остановился напротив одного дома, во
дворе которого старик-хозяин рубил дрова.
— Подожди-ка, Машенька, спрошу вот у этого деда, не надо ли
ему квартирантов, — сказал Виктор и, толкнув калитку, направился
во двор.
— Бог в помощь, дедушка, — поприветствовал он хозяина.
Дед, воткнув топор в дровосек и проведя по вспотевшему лбу, ру-
кавицей, ответил:
— На Бога надейся, а сам не плошай.
— Экий вы, оказывается, безбожник. А ну, давайте-ка я тогда вам
помогу! — и Виктор, скинув пальто, стал рубить дрова.
Рубил дрова он с азартом играючи. И даже дед, залюбовавшись его
работой, покрякивал восхищенно, мотал головой, притопывал ногами.
А когда Виктор закончил, сказал:
— А и ловко же ты, паря, шинкуешь! Молодец! В наши-то края
приехал — уж не с Ангарой ли силушкой померяться? Непокорная она,
ох, непокорная, и норовитая.
111
— Покорим и ее, дедушка! Не таких «укорачивали». А сейчас вот
квартиру ищу. Не пустите? Я с женой, вернее, с невестой. Пока. Так что
нам надо две комнаты.
Пустуют у нас две комнаты. Надыть поговорить с моей старухой,
поди согласится. Парень-то ты, видать, бедовый. Зови свою жену-не-
весту в избу. Уж не сектантка ли она у тебя?
— А как вы угадали?
— Да ить сразу видно — не наша вертихвостка. Путьние оне все.
Последнее время эвон сколько их сюда нагнали. Тунеядками их об-
зывают.
* * *
Присев на кровати, Виктор прислонил ухо к стене и несколько раз
по-тюремному постучал в нее рукой. И не получив отзыва, он оделся
и вышел в зал, где на русской печи спали хозяева. В это время поднялся
дед и спросил:
— А что, Витя, видать дятлы тебе спать не дают?
— Я их, дедушка, сейчас прогоню, — ответил Виктор и вышел из избы.
Дед придвинулся к старухе, обнял ее рукой и сказал с тоской:
— Эх, молодость, молодость! Где, ты?!
Старуха, отшвырнув дедову руку, не поворачиваясь к нему, от-
ветила:
— Да лежи уж… кобель… не набегался.
Дед, приподнявшись на локте, посмотрел не то удивленно, не то
обиженно на старуху, махнул рукой и отвернулся от нее, лег спать,
почесав друг о дружку ноги, высунувшиеся из-под кожушка.
А Виктор, подойдя с улицы к окну комнаты Маши, постучал в него.
Не получив ответа, он протаял своим дыханием лед на стекле и увидел
через проталину, как Маша перед зажженной свечой читает Библию.
Поняв, что достучаться до Маши ему сейчас не удастся, он пошел
спать.
* **
На другой день прибывшие ссыльные собрались у конторы Оси-
новского леспромхоза.
Встретивший их директор сказал:
— Ну что, товарищи, давайте знакомиться: меня зовут Станислав
Николаевич Федоров. Мы с вами будем работать на очистке зоны за-
112
топления Братского водохранилища. Наша основная задача — пилить
лес и отправлять его по разным районам страны. А все отходы: сучья,
валеж и прочее — сжигать. И к моменту затопления на месте вот этой
вековечной тайги должно быть футбольное поле.
— А теперь скажите мне, кто из вас пилил лес?
Руки подняли Виктор и Барабуля.
— Не густо, — сказал директор и обратился к размалеванной
девице: — А вы вот чем занимались до осуждения?
— Я?.. Хм… — она закатила глазки, кокетничая.
В разговор вмешался Барабуля:
— Чем занималась… У «Метрополя» фраеров марьяжила.
— Ах, «Метрополь»!.. Рестораны!.. Кафе!.. Где ваша сладость? —
упоенно пропела девица.
— Пройдет какое-то время, — сказал Станислав Николаевич, — и
сладкая мечта ваша может осуществиться вот на этом месте. Да, да! На
сем месте, выражаясь словами нашего великого предка, будет город
заложен. А вот тут, где мы с вами стоим, по генплану будет построено
молодежное кафе. И, возможно, вы будете хозяйкой заведения с на-
званием…
— «Голубая волна» — ответила девица.
— Примем к сведению. Ну а вы, — обратился директор к двум цы-
ганам, — чем вы занимались на свободе, цыгане?
— А конями, браток, конями, — ответили цыгане. — Однажды прем
табун из одного колхоза, а навстречу ихний председатель. И только он
с нами поравнялся, они как закукарекали, подлюки.
— Что-то не пойму — кони… закукарекали?..
— Да не слушайте вы их, Станислав Николаевич, — вмешался в
разговор Виктор. — Егор, расскажи, за что судили вас с Володькой в
последний раз?
— За квартиры, — стал рассказывать Егор. — Знаешь, начальник,
не все ведь люди могут жить в шатрах, как мы, цыгане. Им подай
квартиры, да еще и благоустроенные. Подваливаешь к таким, — так,
мол, и так, можем устроить…
— И клевали? — удивился Станислав Николаевич.
— Эх, начальник, — сказал Володька. — Да как в песне: «На нашу
долю еще хватит дураков».
113
— Не надоела кочевая жизнь? — спросил у цыган директор. — Не
пора ли самим обзаводиться квартирами?
— Да пора-то оно пора, начальник. Но только не здесь. Что тут
хорошего? Одни пенья да коренья, да вечная мерзлота.
— Не только пенья да коренья. Вывозка леса с лесосек у нас будет
осуществляться пока что на конях. Нужны нам возчики, конюхи. Потом
получим автомашины, трактора. Так что есть возможность найти
лучшее применение лихой цыганской душе. А сейчас нам надо орга-
низоваться. Может быть, вас раскидать по старым бригадам?
— Нет, — ответил за всех Барабуля. — Мы лучше свою бригаду
создадим. И бригадир у нас есть. Вот Витька. Он и лес валить всех
научит.
— Не возражаю — свою, так свою. Закрепим за вами лошадок,
сбрую, всю требуемую оснастку для вывозки леса: топоры, пилы и
прочий инвентарь. Будем выделять вам деляны леса, на которых уже
определено, сколько там «деловой» древесины, дровяника и прочего.
Заключим с вами договор вроде подряда, чтоб вы чувствовали себя
хозяевами, а не наемными рабами. А у себя, как известно, не воруют,
свое берегут и приумножают. И это отразится на вашем материальном
благополучии, то есть: сэкономите, сбережете, сработаете лучше — по-
лучите больше. Ну а если наоборот — не обессудьте.
Одним словом, вы будете работать на хозрасчете, а хозрасчет, как
сказал Антон Семенович Макаренко «является не только организатором,
но и воспитателем… он как будто закончил три педагогических вуза!!»
Договорные отношения будем строить на равных: руководство, то
есть мы — служба обеспечения, — подчиненные, сиречь вы — испол-
нители. И каждая из сторон будет нести ответственность друг перед
другом. И платить соответствующую неустойку. По рукам?
— Согласны!
— Только у нас к вам будет просьба, — обратился Виктор к Ста-
ниславу Николаевичу. — Помогите нам с деньгами. Из колонии наши
деньги придут не скоро.
— Правильно. Прежде чем спрашивать с людей работу, их надо
накормить. Деньгами поможем — выпишем аванс, а кстати, пред-
ставляю — секретарь нашего парткома и председатель профкома —
одолжим вам еще и личные деньги.
114
Виктор обратился к девице.
— Вероника, пока здесь нет еще «Голубой волны», я тебя назначаю
бригадным поваром. Соберешь у всех деньги, закупишь продукты в
магазине и будешь на лесосеке варить нам обеды.
* * *
На другой день на лесосеке Вероника оказалась в краховом со-
стоянии: уже время обедать, а мясо у нее в котле еще не сварилось,
картошка не начищена, крупа не промыта. А с делянок уже подходят
лесорубы и кто «лучком», кто топором разрубают, распиливают бу-
ханки хлеба и с солью, с луком, с колбасой едят. Все возбуждены, веселы,
смеются. В стороне стоят Станислав Николаевич с Виктором и на-
блюдают за происходящим.
— Вероника, — острят лесорубы, — если ты в «Голубой волне»
будешь нас так гудуваты, то заводи сразу десять жалобных книг.
И еще сыпятся шутки в таком же духе. Подходит Барабуля. Он
рычит:
— За пять часов она не смогла начистить полведра картошки.
— Ну, если я не умею, — оправдывается Вероника.
— А чо ты умеешь? Возле «Метрополя» шоркаться? Завтра только
не свари, я тебя самую без соли слускаю, — и он зло вгрызается зубами
в буханку хлеба.
Ему подают в кружке чифирку.
— Я смотрю, ты просишь жрать, будто полтайги свалил, — ирони-
чески замечает Виктор Барабуле.
— А ты, может, больше сделаешь?
— За час, понимаешь, за час, я завалю столько, что ты и за полдня
не сладишь. И положу вершинку к вершинке, а комелек к комельку. А
не как у тебяу — одну пустил на Хановей, другую Лабытнангу.
— А ну, покажи свою прыть, — и Барабуля бросил Виктору свой
«лучок» и топор. Виктор скинул с себя телогрейку, остался в одной
рубахе.
— Толкач, пошли, — и он ловко, без единого лишнего движения
стал орудовать «лучком», топором. Толкач помогает ему «вилкой» за-
валивать деревья в нужную сторону. И деревья ложатся лентой прямо
на волок. (А надо сказать, что это искусство дается не каждому
115
вальщику, и такие вальщики ценятся, так как чрезвычайно облегчается
трелевка леса).
По тайге понеслись, обгоняя друг друга, крики: «Бойся! Бойся!»,
сопровождаемые характерными треском падающих деревьев.
А люди возле «столовой» с восхищением наблюдают за работой
Виктора. И даже деревья, и те, кажется, как-то подтянулись, приобод-
рились и, махали головами, вроде бы подзадоривали его: «А нуте-ка,
посмотрим, как ты с нами сладишь».
К Виктору подошел Барабуля.
— Ну ладно, могешь, могешь.
Виктор отдал «лучок» и топор Барабуле, а сам, вспотевший,
взмокший, сел у костра. Маша накинула ему на плечи телогрейку.
— Ты меня извини, Вероника, что я тебя одну поставил поварить-
кухарить, — сказал Виктор. — Разве ты одна прокормишь этих же-
ребцов? С завтрашнего дня будете варить с Машей.
* * *
Виктор с Машей часто засиживались в ее комнате и спорили. Маша
с Библией в руках доказывала:
— Все люди должны жить по заветам спасителя нашего, по законам,
которые записаны вот в этом откровении. Вот слушай: «Не убий, не
укради. Не говори: «Око за око, зуб за зуб».
— А до Библии разве люди не по этим законам жили? И сейчас
народы, исповедующие другие религии, точно так же презирают убийц,
жуликов. В законах нашего государства тоже ни в одном не говорится
обратное. В Библии записано: «Не работает, да не есть». А в Консти-
туции СССР: «Кто не работает, тот не ест». Это же общечеловеческая
мораль. И этой морали, кстати, далеко не все служители культов при-
держиваются. Я тебе дам одну книжку, называется она «Священный
вертеп» французского писателя Лео Таксиля. В ней описывается жизнь
римских пап. Это же что-то кошмарное!
— Не буду я читать сатанинские книжки и слушать дьявольские
речи. Только вот в этом божественном откровении можно получить
правильные советы, как спастись от страшного суда, — запальчиво
проговорила Маша.
— А разве будет суд? — не сдавался Виктор.
116
— Будет! И скоро, скоро наступит этот страшный час»!.. Спустится
на землю великий судия и будет судить живых и мертвых. И содрог-
нутся сердца врагов христовых от страшных мук.
— А ты же сама читала в Библии: «Не суди, да не судим будешь.
Люби врагов своих…» — подметил Виктор.
— А, тебе не понять, потому что в тебя вселился бес, — не найдя
что ответить, отговорилась Маша.
* * *
Войдя в кабинет директора совхоза, Виктор сходу начал:
— Станислав Николаевич, ну что мне с ней делать?
— Если бы это было так просто, — сказал директор, приглашая
Виктора сесть, — то давно бы на земле не существовало ни одной ре-
лигии.
— А галиматья, которой изобилует Библия, нисколько не смущает
даже «ученых» мужей от богословия. Более того, один из этих «ученых»
мужей достопочтенный отец Тертуллиан сказал даже так: «Верую,
потому что абсурдно».
Ну вот возьмем хотя бы то, как описано в библии сотворение мира
Богом — он достает Библию и читает: — «И сказал Бог: да будет свет.
И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош». А до этого всевидящий
Бог не знал, что свет хорош!?
— Выходит, он смастерил мир наобум? — заметил Виктор.
— Еще как выходит. Читаем дальше: «И отделил Бог свет от тьмы. И
назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, было утро: день один».
— А что же послужило источником света по священному пи-
санию? — спросил Виктор.
— Молодец, догадался. А вот верующие и не задумываются задать
такой вопрос.
— Когда же он создал солнце, луну, звезды?
— На четвертый день.
— А как он определил дни? Солнца-то не было? Вот «чер-
нушники».
— Как, как ты сказал?
— «Чернушники». Аферисты. В войну, после войны на базарах, на
улицах некоторые субъекты дурили ротозеев на «три карты», на «вере-
вочку». Это они раскидывали «черноту». Их называли «чернушниками».
117
— Ну, тогда Библию, да и все религии надо назвать сплошной «чер-
нотой», — определил Станислав Николаевич.
— А вот как с моральной стороны эта Библия? Там же Бог учит: не
убий, не укради, не прелюбодействуй?.. — спросил Виктор.
И Станислав Николаевич привел такие доводы:
— Не убий? Не укради? Весь путь, пройденный за сорок лет от
Египта до земли обетованной богоизбранным народом под водитель-
ством Моисея, устлан погромами и уничтожением целых городов
вместе с населением. И все это делалось по воле всевышнего.
Возьми-ка вот это самое «священное писание», «Библию для ве-
рующих и не верующих» Емельяна Михайловича Ярославского, под-
куйся хорошенько и борись за Машу с этой Библией ею же самой.
Только упаси тебя Бог от оскорблений Машиных чувств верующей. —
И Станислав Николаевич подал Виктору книги.
* * *
Весна! Благоуханная пора в природе. После зимы все живое на земле
стремится продолжить свою жизнь. И, как говорится в пословице:
«Даже щепка со щепкой норовят в любви… объясниться».
Виктор с Машей вышли на лесную поляну, похожую на яркий ковер,
сотканный непревзойденной мастерицей — природой. Они подошли
к огромному кусту черемухи, густо покрытому белоснежными цветами,
как невеста целомудренной фатой.
Маша присела на землю, а Виктор подошел к черемухе, наклонив
ветку к лицу и вдохнув ее пьянящий аромат, сказал:
— Какой приятный запах.
— И все это создал творец, — пояснила назидательно Маша.
— Почитай Библию, — попросил Виктор.
Маша, удивленно посмотрев на Виктора, открыла Библию и стала
читать:
— «И сказал Господь Моисею, говоря: как будешь делать счисления
сынов Израилевых при пересмотре их, да пусть каждый даст выкуп за
душу господину».
— Так вот откуда, оказывается, пошли взятки-то, — прокомменти-
ровал Виктор данный библейский стих.
— Витя, если ты будешь богохульствовать…
118
— Извини, извини…
Маша некоторое время молчала, перелистывая Библию. По-ви-
димому, раздумывала над тем, а стоит ли тратить усилия на то, чтобы
вернуть эту «овцу» в стадо Христово. Но христианская обязанность
бороться с дьяволом за души людские, поборола в ней всякие сомнения.
И она, найдя такой стих в Библии, который, по ее мнению, не мог вы-
звать у ее оппонента хотя бы скепсиса, прочитала:
— «И сотворил Бог человека по образу своему, по образу божью
сотворил его, мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог,
и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…
И Виктор, не дослушав до конца читаемый Машей стих, повернулся
от черемухе к Маше, спросил:
— Что, что сказал Бог!?
— Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю… — недо-
уменно проговорила Маша, не понимая, что так взбудоражился
Виктор.
— Ну, вот видишь, Маша! Бог-то, оказывается, и создал людей для того,
чтоб жили и любили друг друга и чтоб род людской приумножился!
И, взяв у Маши Библию, он стал ее торопливо перелистывать. Найдя
нужное место, он сказал:
— А вот послушай, что сказал Бог Ною после потопа: «И благословил
Бог Ноя и сыновей его, и сказал им: плодитесь и размножайтесь и на-
полняйте землю». А Целибат, безбрачие Бог нигде в Библии не реко-
мендует. Это все выдумки богословов, теологов, озлобленных своей
немощью, вспоминающих свою молодость, изобилующую развратом и
гнусной похотью! И всякая природа дышит любовью, страстью и говорит
нам: «Дети мои! Любите друг друга! Я вас и создала для любви!»
Маша, сраженная горячими чувствами Виктора, расслабленная и
безвольная, повалилась навзничь, закрыв лицо Библией…
Конечно, напор убедительных доводов Виктора повлиял на Машину
волю, но главную роль все же здесь сыграли обстановка, где они нахо-
дились, время года — весна. Все это определило ее согласие поступиться
принципами…
И вот она, стыдливо прикрыв рукой побледневшее лицо, еще не до
конца сознавая, что произошло, лежит на земле, а рядом с нею Библия,
ее листы небрежно треплет ветер.
119
Рядом с Машей, опершись на локоть, лежит Виктор. На его лице
блуждает озорная улыбка.
— Ну вот видишь, Маша, — говорит он, — и земля под нами не
треснула, и небо на нас не рухнуло.
Маша на мгновение оцепенела, напряглась вся, как пружина, и,
вскочив, побежала прочь.
— Маша, куда ты?! — закричал Виктор, вскакивая с земли. — Ма-
шенька, прости меня, я пошутил! — не ожидая, что так получится,
Виктор растерялся. Но, увидев Библию, схватил ее в руки, закричал:
— Маша, Библию-то, Библию!
Но Маша, оглушенная таким коварным оскорблением и насмеха-
тельством, уже ничего и никого не слушала.
Придя домой, Виктор сразу же заглянул в комнату к Маше. И, не
обнаружив там хозяйку, спросил у бабушки:
— А где Маша?
— А как только вы ушли с ней гулять, тут же вскорости приехала
ее мать. Увязала все ее вещи, унесла их в машину, в легковушку, и стала
ждать Машу, — рассказывала бабушка, при этом лицо у нее было какое-
то встревоженное, а голос переходил в жуткий шепот. — Как только
Маша подошла к калитке, мать схватила ее за руку и затолкала в
машину. И даже не дала с нами попрощаться. Ох, и старуха, я скажу
тебе, Витя! Чистая сатана!
Выслушав бабушку, Виктор тут же отправился в контору лесп-
ромхоза. Войдя к директору в кабинет, он сходу обратился к нему:
— Станислав Николаевич, а почему Машу забрала мать?
— А вот из области пришла бумага — перевести в район, передать под
опеку матери, — и он подал Виктору эту бумагу. — Да не кручинься ты,
найдем тебе невесту, не хуже Маши. Посмотри, вон сколько девчат к нам
понаехало, на любой вкус. Расскажи-ка лучше, как ребята-то, не скучают?
— А что им скучать? К Володьке с Егором цыганки с цыганятами
скоро приедут. У Барабули скоро ребенок родится — надо квартиру
дать, — меланхолически ответил Виктор и вышел от директора, ко-
торый сочувственно посмотрел ему вслед.
* * *
Однажды под вечер, после рабочего дня, бригада возвращалась из
леса, а впереди бежала Егорова собачонка.
120
— Витя, — обратился Егор к бригадиру, — ты не знаешь, почему
мой Шарик чо-то последнее время шибко растолстел?
— Так твой Шарик тебе скоро шаричат принесет, — ответил
Виктор.
— Каких шаричат?.. Ведь он же…
— Выходит, не он, а она…
— Ну, подлюка, попадись он мне еще раз! — стал грозить Егор кому-
то под оглушительный хохот бригады, который сдабривался еще и
язвительными остротами, больно ранившими гордое цыганское само-
любие.
— Кому это ты грозишь? — спросил Барабуля.
— Да тому, кто мне этого щенка втулил, — ответил Егор. — Ну вот
эти, как их, обезьяны, которые по столбам лазают… веревки натя-
гивают.
— Монтажники-лэповщики, — догадался Барабуля. — Это как же
ты им заловился?
— Да, понимаешь, Леша, пасу я коней, а они едут на вездеходе. Ну,
я их как путних чаем угостил. А у одного из них кутенок на руках. Ну,
я ему говорю: «Продай щенка». А он мне: «Ставь бутылек и забирай». —
«Да, если кобелек, и на два не пожалею». — «А кобель и есть. Шариком
зовут». — Я и взял, а под хвост-то не поглядел, поверил этой обезьяне.
Ну, тварюга!.. — пригрозил еще раз Егор.
— Ну что ты расстраиваешься? — попытался успокоить Егора Ба-
рабуля. — Денег жалко?
— Да не денег, Леша, не денег, обидно: цыгана выдурили, — сокру-
шенно ответил Егор. — Как же мне теперь ее называть?
— Шаркой — предложил Виктор. — Шарка! Шарка! Вот, видишь,
отзывается, машет хвостом. В это время из окна конторы крикнула
секретарша:
— Виктор Сергеевич, вас Станислав Николаевич! — и Виктор ушел
к директору. К бригаде подошла Вероника и попросила:
— Ребята, помогите нам, пожалуйста, в прачечной расставить ска-
мейки, а то для нас, для женщин, уж больно тяжелы они.
— Пошли, братва, — скомандовал Барабуля. — Поможем нашим
бабенкам, куда им без нас. — И он, обняв за плечи Веронику и положив
руку на ее кругленький животик, впереди бригады направился в банно-
121
прачечный комбинат, заведовала которым его Вероника. Пройдя не-
сколько шагов, Барабуля вдруг остановился, встал на колени, приложив
ухо к Вероникиному животу, послушал минуту, а потом, погрозив
пальцем тому, кто находился в животике, сказал:
—Стучит, шельмец, — и поцеловал «шельмеца» через животик.
Под хохот бригады Вероника, шлепнув Барабулю по затылку,
сказала:
— Вот, дурачок, — конечно же, испытывая приятные эмоции от
незатейливого внимания любимого человека.
Войдя в прачечную, Барабуля подал плитку чая Веронике, чтоб та
заварила чифирку, а бригада принялась расставлять скамейки. Упра-
вившись с работой, все расселись в ожидании чифира. Барабуля взял
со стола «Огонек».
Володька-цыган, увидев на обложке фотографии двух собак,
сказал:
— Какие красивые собачки! А чо это их тут нарисовали?
— Балан ты не кореный! — ответил ему Барабуля. — Это же Белка
и Стрелка! Они в космос летали!
— В космос? — удивился Володька. — А чо это они собачек в космос
отправили?
— А может, тебя туда забросить?
— А чо, я бы слетал. А чо туда не слетать: посадили, закрутили,
нажали кнопку и гарцуй вокруг шарика. Так я бы хошь рассказал этим
ученым, чо там на небу делается, есть ли Бог?
— Да ты бы на первом же витке и сдох!
— Это чо бы я сдох? Собачки не сдохли, а я бы сдох? Чо я, хуже
собачек ли чо ли?
—Нет, Володька, это не так просто, — вмешался в разговор еще один
человек. — У нас в колонии был лектор из Москвы и рассказывал: как
закроют в барокамеру на несколько суток — и не всякий выдер-
живает.
— Ха, на несколько суток, — скептически проигнорировал эту
реплику новоявленный кандидат в космонавты. — Да я в камерах всю
жизнь парюсь и ничо, выдерживаю.
— А в центрифуге выдержишь? — попытался еще кто-то охолонуть
цыганскую лихость.
122
— Конечно, выдержу!
— Давай тогда закроем тебя вот в эту бочку, — Барабуля показал
на стиральную машину, — и крутанем, и посмотрим, чо из тебя полу-
чится (стиральная машина была сделана «умельцами-кулибиными» из
железной бочки).
— А ничо не получится, давай, — и Володька, долго не раздумывая,
влез в «стиралку». Барабуля закрыл за ним крышку, нажал кнопку
«пуск», и «космонавт» наш закрутился.
К этому времени поспел чифирок. Налив его в стакан и отпивая из
него по два глотка, пустили стакан по кругу.
За этим священным ритуалом и застали их бригадир и директор,
вошедшие в прачечную.
— Что они тут делают? — спросил Виктор у Вероники.
—Володьку в космонавты готовят.
— А где он?
— А вон в бочке крутится.
— Вот балбесы! Что-нибудь да отмочут!
— В какой бочке? В центрифуге? — всполошился Станислав Нико-
лаевич. — Остановите сейчас же! Он же там погибнет!
И, подбежав к центрифуге, он нажал на кнопку «стоп». Барабуля
открыл крышку и сказал:
—Ну, чо ты тут, черноголовый?
— А ничо, а вы чо? — ответил ему Володька, встав на ноги. — Дайте-
ка чифирку глотнуть. Испытание пройдено. Космонавт готов.
* * *
Прошел год, как бригада лесорубов, руководимая Виктором Серге-
евичем Понедельником, трудилась на очистке зоны затопления для
Братского водохранилища. Конечно же, не все сразу у всех получалось
с работой, тем более что люди никогда ранее не были знакомы с лесо-
повалом, а половина из них вообще никогда не работала, добывая себе
хлеб насущный неправедным промыслом.
Но руководство леспромхоза, понимая, сколь важно для общества
хотя бы сократить преступность, так бурно взвившуюся после ам-
нистии тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, делало все, чтобы
создать условия, в которых бывшие правонарушители не чувствовали
бы себя людьми второго сорта. Некоторые из бригадников были из-
123
браны в общественные организации, такие как профсоюз, а Вероника
даже удостоилась быть избранной лидером женсовета лесхоза, и она
активно исполняла возложенные на нее обязанности: приструняла
пьяниц-мужиков, мирила жен с мужьями, способствовала организации
художественной самодеятельности, куда были вовлечены, не без ее
участия, и цыгане.
На производстве тоже дирекция совхоза не обделяла бригаду
Виктора, предоставляя ей, как и другим бригадам, все необходимое,
чтобы люди могли заработать приличные деньги, цену которым они
только тогда и узнали, когда начали добывать их своим горбом.
Предварительные итоги работы бригады за месяц Виктор всегда
«подбивал» за два-три дня до закрытия нарядов. Вот и сейчас, в обе-
денный перерыв, у костра он подсчитывал, сколько кубов лежало на
лесосеке и сколько вывезено на склад, и сколько еще надобно, чтобы
заработок был хорошим.
Бригада тоже не была безучастна.
— Ну, как там, бугор, план-то в этом месяце схватим? — поинтере-
совался Барабуля.
— Да по вывозке плоховато. Вот еще бы пару лошаденок, но ди-
ректор не даст, — ответил бригадир. — Скажет, ищите внутрибри-
гадные резервы.
— А какие тут резервы? — сразу же отозвался Володька-цыган. —
Чо мы должны эти бревны на себе таскать?
— Резервы-то можно найти, — не согласился с Володькой Ба-
рабуля. — Вот ты, например, на своей Ноточке мог бы возить соток по
тридцать-сорок. А ты бросишь жердину, чтоб она у тебя не утомилась,
а вечером гарцуешь на ней, с ветерком, тешишь свою душу цы-
ганскую.
— А может, ты на ней, Барабуля, и куб уволокешь? — задал спорный
вопрос Володька.
— И увезу, — уверенно ответил Барабуля.
— Ну, это ты загнул… Леша, — усомнились бригадники.
— Ноточке самый предел — пятьдесят соток.
— А я на ней куб утащу, — входил в амбиции Барабуля.
— Спорим! — сказал Володька, ударив шапкой о снег. — Если ты
на моей Ноточке хошь с места сдернешь куб, тогда я на нее меньше
124
сорока соток ни одного балана не положу. Но если не сдернешь, то ты
Богатыря отдашь мне!
— Согласен! — не отступая, дерзко ответил Барабуля. — Бугор, а
ну смеряй этот балан. Виктор измерил балан, посмотрел в куботурник
и сказал:
— Куб и пять соток.
Барабуля взял под уздцы Ноточку, подвел ее к саням, запряг и,
подъехав в балану, с помощью мужиков завалил его на сани, обвязал
и понужнул:
— Ну, Ноточка, поехали.
Ноточка дернула раз, дернула другой, но воз, как примерз.
Барабуля, взяв стяжок, стал помогать Ноточке, подталкивая им сани.
Он тянул и за оглоблю, и за поводья, дергал за вожжи, но воз — ни с
места. Он пытался уговорить Ноточку:
— Ну, Ноточка! Ну, еще маленько, ну! — Но Ноточка как ни ста-
ралась, осилить положенный на нее груз не смогла.
А кругом в адрес Барабули летят «сочувственные» реплики, от
которых у него переворачиваются кишки.
— Леша, да ты лучше сам впрягись и волоки!
— Да ты ее сначала своди в кузню подкуй, видишь как она
скользит.
А Володька только что не катается по снегу от смеха и радости, что
он так запросто выдурил своего лучшего друга.
Барабуля, исчерпав все меры воздействия, подошел к Веронике и
спросил:
— У тебя есть сахар?
— Ну что ты за трепло? — подавая сахар, сказала Вероника. — Бол-
танет всегда, а потом…
— Да ладно тебе, ты еще, — ответил Барабуля и, подойдя к Ноточке,
подал ей сахар. А это опять повод для острот:
— Смотрите, как он ее малинит.
— Веронику так не обхаживал, — и хохот.
Но это Барабулю не останавливает, из намеченной колеи не вы-
бивает.
Пока Ноточка хрумкала сахар, он подправил ей шлею, подтянул
чересседельники, и опять они вместе взялись тащить воз.
125
В это время подъехал Станислав Николаевич. Подойдя к Виктору,
он спросил:
— Что это они делают?
— Сейчас увидите.
Ноточка, по-видимому, измотав все свои силы, остановилась. Она
была вся мокрая, как мышонок, вытащенный из воды, мышцы ее
дрожали.
А Барабуля, видя, что потерпел поражение, прибег к последней
возможности понудить Ноточку — он упал перед ней на колени, бросил
шапку на снег, сложил руки и чуть ли не плачущим голосом взмо-
лился:
—Ноточка, ну я же проспорю!..
И Ноточка, пофыркав, посмотрев на Барабулю, помотав головой,
будто сказав: «Подожди, Леша, сейчас еще попробуем», перебрала
ногами вроде бы, примериваясь, потом, твердо встав на ноги, всем
корпусом подалась вперед: натянулись гужи, до предела сжалась дуга,
затрещали и зазвенели оглобли.
Вся бригада замерла. А Барабуля протянул к Ноточке руки, как
делают родители, обучающие ходьбе своих малышей, чуть слышным
голоском лепетал:
— Ну, ну, Ноточка, еще чуть, еще.
И воз сдернулся!.. Ноточка пошла и пошла!
Шапки, бывшие доселе на головах людей, взлетели в воздух! По
тайге прокатилось мощнейшее «Ура! Ура!», регистрируя победу Ба-
рабули.
А он кинулся на голову Ноточки и стал целовать ее морду. А потом
подошел гордой поступью победителя к своему визави, нахлобучив
ему шапку на глаза, сказал:
— Ну, чо, черноголовый, а может, тебе лучше пойти с цыганками,
гадать?
— А я и без цыганок угадаю, — ответил Володька.
— А чо ты угадаешь?
— А вот давай, я сейчас отвернусь, а ты становись в любую позу, и
я угадаю, как ты стоишь.
— Угадаешь? — усомнился Барабуля.
— Угадаю, — твердо ответил Володька.
126
— Отворачивайся, — и, обратившись к Егору, который оказался
впереди Володьки и смотрел на Барабулю, сказал:
— Эй, ты, ром, а ну канай отсюда, а то будешь там своему братке
цинковать.
— Да не надо мне твоего цинка, — сказал Володька. — Если хочешь,
я свою морду вот шапкой закрою, — и он, сняв с себя шапку, закрыл
ею свое лицо.
А Барабуля стал устраиваться в позу.
— Да ты не так, — помогали ему, подсказывая со всех сторон. — Так
он сразу угадает. Левую ногу вот сюда. А правую руку вот так. А голову-то,
вот сюда поверни. Пусть теперь угадает, — и все замерли в ожидании.
А Барабуля сказал:
— Ну?
— Чо «ну»? — ответил Володька, хотя и знал, о чем «ну».
— Ну, как я стою?
Помедлив немного, делая вид, что он думает, Володька ответил:
— Как дурак! — и, повернувшись, он убрал шапку с лица, стал по-
казывать на Барабулю и хохотать.
Вся бригада присоединилась к хохоту Володьки. Тайга и та закаты-
валась в смехе.
И тут только Барабуля начал понимать, как он коварно заловился
и что его победа оказалась Пирровой. Он стал медленно распрямляться
и одновременно соображать, как же выйти из создавшейся ситуации.
И, встав на обе ноги, он взревел:
— Ну, цыганская образина, все — мочу! — и он бросился за Во-
лодькой.
Догнав, он повалил его и стал толкать ему снег в лицо, за шиворот.
На выручку Володьке кинулся Егор. А за ним и вся бригада, устроив
кучу-малу.
Наигравшись, навалявшись, все расселись вокруг костра, пустив
кружку по кругу, смакуя «божественный напиток».
— А ты, Леша, правильно подошел к Ноточке, — сказал Егор. —
Лошадь, она как баба: погладь ее, приласкай, дай клок сена — и она
будет пахать, хоть не выпрягай.
— Ну надо же, — не стерпела Вероника, — казаки-наездники выис-
кались.
127
Реплика вызвала у мужиков хохот.
* * *
После отъезда Маши Виктор уже несколько раз наведывался в
район и пытался увидеть ее. Но ему удалось только найти дом, в ко-
тором жила мать Маши. Дом был отгорожен от мира и людей высоким
трехметровым дощатым забором, а во дворе бегал огромный волкодав.
Его хозяйка днем держала на цепи такой длины, что он доставал и до
калитки и до двери, а на ночь она его спускала с цепи, и «цербер» пре-
данно исполнял свою роль сторожевого пса.
Доски забора были так плотно подогнаны, что Виктору пришлось
потратить несколько дней на обследование его, чтобы найти малю-
сенькую щелку, через которую он смог увидеть внутренность двора и
сам дом. Двор был чистый, ухоженный. И ему даже пару раз удалось
увидеть старуху-сектантку во дворе. С Машей у них было разительное
сходство. Различие же у них было только возрастное и в угрюмости, в
нелюдимости матери.
Была ли Маша в доме, ему определить не удалось, так как все окна
были наглухо закрыты ставнями. Попытка однажды поговорить со
старухой к успеху не привела. В беседе с соседями ему тоже ничего не
удалось узнать, так как сказали, что старуха живет замкнуто, с соседями
не общается и какой-либо молодухи они у нее не видели.
Тогда он попросил свою хозяйку сходить к старухе. Побывала она
пару раз в этой крепости и вроде бы вошла в доверие к старухе, а вот
Машу увидеть так и не удалось. Но она чуяла, что Маша в доме и, по-
видимому, находилась в горнице.
И вот однажды, в конце первой половины дня, когда Виктор лежал
на диване и читал книгу, в избу вошла бабушка, которая ездила в район
продавать яйца.
Виктор поднялся с дивана и спросил:
— Ну, как съездили, бабушка? Машу не видели?
Но бабушка на вопросы не отвечала, сделав вид, что не слышала их,
стала искать то, не знаю что:
— Ну, куда она запропастилась? Вот тут же утром лежала…
Виктор сразу понял, что с бабушкой творится что-то неладное. И
он уже, предчувствуя беду, взволнованно спросил:
— Вы Машу видели?
128
— Ох, Витя, сокол ты мой! — горестно заговорила бабушка. — Не
увидит теперь никто нашу голубку.
— Почему? Что с ней случилось?
— Прибрал ее Господь. Царство ей небесное, — перекрестилась
бабушка. — Умерла она при родах. Мать в больницу ее не повезла, роды
принимала сама. И вот… третий месяц ее уже нету. Оставила она тебе
дочку.
— А где дочка?
— Да у нее, у старухи. Я было заикнулась о тебе, так она как распа-
лилась… чистая ведьма, я скажу тебе, а не старуха…
— Но дочка-то моя, моя! Я ее заберу! Украду! — и он выскочил на
улицу и побежал в сторону конторы. Из-за угла дома ему навстречу
вынырнул бензовоз, за рулем которого сидел Володька.
— Ты куда? — спросил у него Виктор.
— В район, за бензином.
— Я с тобой, — и Виктор заскочил в кабину. Приехав в район, они
подкатили к старухиной крепости.
Виктор выпрыгнул из машины и подошел к калитке. Толкнув ее, а
она на этот раз оказалась незакрытой, он шагнул во двор. Во дворе он
увидел старуху, которая колола дрова. Не входя в дипломатические
разборки, он сходу заявил:
— Я Машин муж, отдайте мою дочь.
Старуха выпрямилась, ее лицо от злобы и гнева стало восково-
бледным, и она изо всей мочи заорала:
— Изыдь, сатана!!! — и, подбежав к волкодаву, который в это время
захлебывался в зверином лае и рвался с цепи, она отстегнула его, и он
бросился на Виктора. Но Виктор, к счастью, не растерялся: он увернулся
от кабеля и ударил его пенделем в подбрюшие, как учили его когда-то
в разведке. Волкодав взвизгнул и грохнулся на землю.
— Душегубец! — взревела сектантка и, выхватив топор из дро-
восека, запустила его в Виктора. И только Виктор успел захлопнуть за
собой калитку, как топор врезался в нее.
— Вот ведьма, — сказал Виктор, не предполагавший такого
отпора. — Что же делать?
— Надо было по-хорошему, — дал запоздалый совет Володька.
129
— С кем по-хорошему? — не согласился Виктор. — Ее, стерву, колом
моченым по седелке, а ты «по-хорошему». Поедем в прокуратуру,
спросим.
Прокурором оказалась женщина необычайной красоты: о таких
обычно говорят: ни в сказке сказать, ни пером описать. Виктора больше
всего удивила ее коса. Она у нее спускалась по прокурорскому мундиру
по левой стороне груди и уходила под крышку стола.
Выслушав Виктора, прокурор спросила:
— А свидетели у вас есть?
— Товарищ прокурор, ну какие тут могут быть свидетели? — стал
убеждать Виктор. — Вы же взрослый человек.
— В таком случае закон вам бессилен помочь, — развела руками
прокурор. — Могу совет дать. Обратитесь к настоятелю их секты, отцу
Порфирию, он на сектантов имеет большое влияние. Поедете вот по
этой улице, и в самом конце ее возле леса стоит большой дом. Это
сектантская молельня и жилище отца Порфирия.
— Спасибо, до свидания, — поблагодарил прокурора Виктор и
вышел из кабинета.
— Пожалуйста, до свидания, — ответила ему прокурор и сочувс-
твенно посмотрела вслед.
Подъехав по указанному адресу, Виктор и Володька увидели ог-
ромный домище за высоким забором. Возле него стояла «Волга».
Виктор сказал Володьке, чтоб он ехал за бензином, а сам пошел к
«Волге», возле которой стоял спиной к Виктору мужчина и ругал убе-
гающих ребятишек.
— За что это вы их так страшно? — спросил Виктор.
— Так они же, сучата, всю машину облапали. А на той неделе на
капоте фашистскую свастику нацарапали, — ответил мужчина и по-
вернулся к Виктору.
Они сначала остолбенели, увидев друг друга. Да и кто бы не остол-
бенел, окажись на их месте? Ибо встретились опять Купец и Тыква!
Вот уж воистину, гора с горой…
И Тыква, оправившись от неожиданности, вытирая руки тряпкой,
подошел к Виктору и протянул ему руку. Виктор руки не подал и
спросил:
— Уж не ты ли будешь отец Порфирий?
130
Тыква утвердительно пожал плечами, развел руками:
— Пути Господни неисповедимы.
— Ну, ты мочишь… Интересно, вот… есть ли такая пакость, на
которую бы ты не был способен? — спросил Виктор.
Вместо ответа Тыква сам задал вопрос:
— Ты ко мне по делу?
— Да, по делу, — ответил Виктор.
— Ну, тогда прошу в мою скромную обитель, — пригласил Тыква.
«Обитель» представляла собой уютную квартиру, обставленную
дорогой и модной старинной мебелью. Шкафы были заполнены хрус-
талем и фарфором. Стены увешаны красивыми коврами. Пол застлан
мягким ворсистым паласом. Под потолком висела массивная хрус-
тальная люстра.
Искоса посматривая на Виктора и оценивая, какое же произвело
впечатление на него увиденное, Тыква сказал:
— Жизня, как видишь, скромная, но безбедная.
И, не увидев на лице Виктора ничего, кроме равнодушия, Тыква
крикнул:
— Отец Онуфрий, иди-ка посмотри, кого к нам Бог послал!
Вынырнувший из соседней комнаты отец Онуфрий, увидев Виктора,
минуту смотрел на него, а потом, перекрестившись, произнес:
— Господи, Иисусе Христе… да как это он нас разыскал?
— Вы мне и на хрен не нужны, чтоб я вас разыскивал, — полузло
ответил Виктор.
— А зачем же мы тебе понадобились? — спросил Тыква.
— Чтоб вы помогли мне забрать дочь у старухи, вашей сектантки.
— У какой старухи? — спросил Тыква.
— Так это ты совратил нашу сестру Манефу? — догадался отец
Онуфрий, с кем он имеет дело. — Грех на тебе тяжкий.
И Тыква, моментально что-то сообразив, сказал:
— Разговор, как я полагаю, предстоит суриозный. Отец Онуфрий,
ты тут что-нибудь сваргань-ка и подай наверх, мы поехали.
Подойдя к стене, на которой была нарисована как будто двуствор-
чатая дверь, Тыква нажал на кнопку в стене, и створки двери бесшумно
раздвинулись в стороны. Образовавшаяся ниша оказалась лифтом.
— Прошу, — пригласил Тыква.
131
Комната второго этажа представляла собой картинную галерею,
все стены которой были увешаны картинами с порнографическими
сюжетами. У одной из стен комнаты стояли четыре кожаных кресла,
обращенных друг к другу попарно сидениями.
И когда Тыква хлопнул три раза в ладоши, из-под пола между
креслами стал подыматься столик, заполненный всевозможными яс-
твами и питиями.
— Вот так и живем-маемся, — развел руками Тыква.
— Прошу к нашему шалашу, — слегла кривляясь, сказал Тыква. —
Не взыщите-с. Уж чем богаты… что Бог послал.
И, видя, что Виктор не собирается принимать приглашение, отец
Онуфрий сказал:
— Потчевать велено — насиловать грех.
И, помолясь да перекрестясь, они стали опрокидывать одну чарку
за другой, загрызая их черной и красной икрой, черпали которую на-
турально ложками, вожделенно при этом причмокивая и покря-
кивая.
Напившись да насытившись, Тыква спросил:
— Так что же ты хочешь от нас, друг любезный Купчина?
— Отдайте мне мою дочь.
— Помощь мы оказываем только своим братьям и сестрам по
вере, — вклинился в разговор отец Онуфрий.
— Да. Таков закон секты, — развел руками Тыква.
— В свою кодлу залучаете? — сделал вывод Виктор. — Но ты же
знаешь, Тыква, что душой кривить я не буду.
— Вольному — воля, спасенному — рай, — сказал глава секты.
В это время засигналил Володька. Виктор подошел к окну и, увидев,
что действительно за ним заехал цыган, подозвал Тыкву и сказал:
— Вот видишь бензовоз, — а со второго этажа «обители» он был
хорошо виден, — если вы не отдадите мне мою дочь, я подпасу, когда
вы соберетесь вот сюда на ваш собачий шабаш, подгоню вот этот бен-
зовоз, оболью вашу блатхату бензином и спалю вас, как гадов, спалю —
живьем!
Их взгляды скрестились, как шпаги непримиримых дуэлянтов.
Каждый понимал, что их разведет только сдача одного из них, кто
слабее духом.
132
— Что ты, что ты!.. — заметался, засикатил отец Онуфрий. — Тебя
же расстреляют!
— Замолчи! — прикрикнул на Онуфрия Тыква. — Позови сюда
бабку! Пусть ребенка принесет!..
Через некоторое время в комнату вошел посланец, а за ним и
старуха с ребенком на руках.
— Да я ее лучше своими руками удавлю, чем отдам этому ироду, —
грозилась бабка на ходу.
Виктор кинулся к дочке.
— Изыдь, диавол! — отстранила она ребенка от Виктора. — А ты
еще будешь алименты платить. Сам признался, что она твоя дочь, вот
свидетели.
— Да, буду, буду, — вырвалось у Виктора. — Только отдайте мне
мою дочь!
Сектанты переглянулись. Потом Тыква «цинканул» старухе и они
вышли в соседнюю комнату.
По выходе оттуда старуха сказала, подавая ребенка Виктору:
— Конечно, я могла бы подать в суд, но, думаю, обойдемся и по-
хорошему, если будешь высылать вот по этому адресу четверть своего
заработка, можешь взять свою дочь. Пеленочки можешь оставить.
— Добрые… яйцы сварили, сами слускали, а бульон нищим, —
оценил Виктор «гуманитарный» жест сектантов. — Не надо нам ваших
поганых гузиков.
И Виктор, положив девочку на стол, развернул одеялко, развязал
пеленочку. Сняв с себя пиджак, он расстелил его рядом на столе и,
разорвав на себе рубаху, постелил ее на пиджак. А когда стал снимать
с девочки распашонку, она проснулась и залилась в плаче. Укутывая
дочку, он приговаривал:
— Ну, не плачь, не плачь, моя хорошенькая!.. Сейчас приедем домой, и
у нас с тобой будет все хорошо, не плачь, — и девочка, то ли услышав
незнакомый мужской голос, то ли почувствовав голос предка, утихла и
стала таращить глазенки, раскрыв в улыбке ротик. — Вот так, поехали…
* * *
Въехав в поселок, первый, кого увидел Виктор, был Барабуля. Он
шел куда-то по улице. Поравнявшись с ним, они остановились, и
Виктор, открыв дверцу, позвал:
133
— Леша, иди-ка сюда.
Подойдя к машине и увидев на руках у Виктора ребенка, Барабуля
спросил:
— А кто это у тебя?
— Дочка моя…
— Где ты ее взял?
— Маша родила.
— А где Маша?
— Умерла при родах. Ладно, это потом, — не стал вдаваться в под-
робности Виктор. — А сейчас позови, пожалуйста, ко мне Веронику.
* * *
Дома девочка, как только ее раздели, «закатилась» и не внимала
никаким уговорам и обещаниям.
— Ну что мне с ней делать? — чуть не плача, уже растерялся
Виктор.
— Исть она хочет, — определила бабушка причину плача девочки. —
Пока скипит молочко, я ей вот дам жвачку. — И она, разжевав хлебный
мякиш, выплюнула его в тряпочку, завязала ее и стала совать девочке
в ротик.
— Какую жвачку? — и хоть Виктор знал, что такое жвачка, сам родился
и вырос в деревне, но когда увидел, что этим угощают его дочь, восстал:
— Нет, нет! Она от нее умрет!
— У меня поди их шашнадцать было, и всех жвачкой кормила! —
возмутилась бабушка недоверием Виктора.
— Ну и сколько выжило? — поддержал Виктора своим вмешатель-
ством дед. — Двое. А остальные померли. И все от этой жвачки.
В избу вбежала Вероника.
— А ну-ка дайте ее сюда. — Вероника взяла на руки девочку и дала
ей грудь. Но та отвернулась и от груди. — Ох ты, маленькая моя, не
привыкла к сисе. Скипело молоко? Налейте вот в эту бутылочку и
остудите, а я пока одену ее и запеленаю в Андрюшкины одежды. — А
теперь давайте-ка покушаем из бутылочки.
Но девочка, глотнув раз, отвернулась от нее. А что попало ей в
ротик, выплюнула, очевидно, посчитала, что ей подсунули «туфту» и
«контрафакт», и залилась еще большим криком.
134
— Подишь ты, кака модница-капризуля, — отреагировала бабушка
на поступок девочки.
— Витя, вылей ей все из бутылочки, помой ее и подставь вот сюда,
к соску, — указала Вероника и стала сдаивать из грудей молочко в
бутылочку. Наполнив ее, сказала: — А теперь одень на бутылочку соску
и покорми свою дочурку.
И папа, с замиранием сердца, не дыша, поднес бутылочку к губкам
своей крохотульки. А она, глотнув разок, на секунду остановилась,
будто оценивая новый продукт, посмотрела на отца, который сказал:
— Кушай, доченька, кушай.
Поняв, что продукт естественный, без примесей и добавок, девочка
стала сучить ножками, хватать бутылочку ручками и со смаком, с пе-
рерывами, чтобы передохнуть, опорожнила бутылочку.
Блаженно улыбаясь от приятных Вероникиных поглаживаний по
животику, девочка заснула.
— Витя, я в Машиной комнате приготовила постельку, уложи туда
дочку, — озаботилась сердобольная бабушка.
Папа взял дочурку, принес в мамину комнату и уложил в мамину
постельку.
А в избу тем временем ввалилось пол Викторовой бригады. И все
с любопытством заглядывали на девочку и спрашивали:
— Ну, как она?
— А на кого похожа?
— На деда, на деда, — ответила любопытствующим Вероника.
— Ох уж эти мужики! Вот уж воистину: свекровь потаскушка —
снохе не верит.
— Да ладно тебе, уж и спросить нельзя.
— Вы лучше сделайте вот что: сходите в магазин и купите там гар-
нитур для новорожденных, коляску детскую, пустышек, сосочек рези-
новых и пузырек, — распорядилась Вероника.
— Одного «пузыря»-то мало будет, — подкорректировал указания
Вероники Барабуля. — Вон нас сколько мужиков.
Почему его слова вызвали оглушительный хохот, Барабуля еще не
понял. А вот, когда сказала Вероника: «Ы-ы-ых. Кто про что, а шелу-
дивый все про баню», тут до него дошло.
— А понял, понял! Но вот… Витя, как дочку-то назовешь?
135
— Машенькой, — ответил Виктор.
— Машеньку-то надо же обмыть, — оправдывался Барабуля. — По-
канали, братва.
В избу вошла медсестра, которую вызвала Вероника, когда бежала
к Виктору.
— Здравствуйте. А где ваша малышка?
— Вот в этой комнате, — сказала Вероника и повела медсестру в
комнату, где когда-то жила Маша, теперь уже будем говорить —
старшая. — Я ее попоила молочком, переодела и девочка уснула.
Машенька-младшая лежала в маминой кровати, раскинув ручки и
приоткрыв ротик. Медсестра, послушав ее, сказала:
— Температура у девочки нормальная, дыхание хорошее, пусть спит.
А завтра принесете ее в поликлинику. Ваш участковый врач работает
после обеда, — все это медсестра объяснила Веронике.
— Извините, сестричка, я не мама девочки. У нее мама умерла три
месяца назад при родах, — объяснила Вероника. — Девочку сегодня
привез папа. Она жила у бабушки.
— Тем более, тем более, завтра обязательно принесите ребенка в по-
ликлинику. Дети, оставшиеся без мамы после родов, у нас на особом учете.
За такими мы закрепляем патронажных сестер, выписываем бесплатное
питание, — растолковала медсестра, обращаясь уже к Виктору.
— Зачем мне бесплатное? — проявил обидчивость Виктор. — У
меня, поди, деньги есть.
— Молодой человек, это не милосердие и не гуманитарная помощь,
а выделенные нашим государством средства для этих самых целей.
— Спасибо, до свидания, — сказал ей вслед Виктор.
И тут же в избу ввалились бригадники. Впереди себя они толкали
коляску, а в руках внесли другие покупки.
— А ну, где наша Маша? — забасил Барабуля. — Пусть принимает
подарки.
— Да тише ты, — осадила его Вероника. — Спит она. Зачем коляс-
ку-то взяли для двойни?
— Для двойни? — посмотрели друг на друга мужики. — А мы вы-
бирали побольше, чтоб попросторнее было Машеньке.
— Сколько все это стоит? — спросил Виктор, доставая из кармана
кошелек. — Вот, возьмите деньги.
136
— Да ты чо, Витя? — обиделись ребята. — Это же от нас Ма-
шеньке!
— А вот это все нам, — и из коляски стали перекочевывать на стол
предметы, предназначенные для обмывания Маши.
— Что же здесь еще не хватает?
— Солонинки.
— Правильно. Дед, ты бы слетал в погреб за огурчиками да груз-
дочками.
— Ага, нашли летчика…
— Так у тебя ж, поди, там «гирька»?
— Да вас сюда стоко варначья нагнали, что без «гирьки» и сортир
нельзя оставить — враз обчистите.
— Ты, дедок, полегче с выражениями-то — мы ведь твердо встали
на путь исправления.
— Да ить пора, поди, будя, пошелопутничали, пора и за ум
браться.
В пикировку вмешалась Вероника:
— Кончай базар, — давайте пожелаем Маше счастливой и пре-
красной жизни.
* * *
Да, мир не без добрых людей. И Машенька, благодаря доброте, заботам
и ласкам Вероники, квалифицированным врачам и самому главному ее
ангелу-хранителю — бабушке, за три месяца окрепла, подросла.
Однажды, улегшись на кровать, Виктор положил Машу к себе на
грудь и, наблюдая за ней, как она мурлычет, пускает слюнки, теребит
ручонками его рубаху, испытывая блаженное чувство теплоты, исхо-
дящего от его родного комочка, он вдруг замер. Но тут же резко
вспрыгнул с кровати, держа Машу на вытянутых руках.
Маша, испугавшись такого резкого рывка, заревела, едва не задох-
нувшись в плаче.
— Ты, чо? Одурел никак!? — закричала бабушка, сидевшая за
пяльцами. — Ребенка-то уродом чо ли хочешь сделать?
Бабушка выхватила Машу у отца.
— Да она как-то неожиданно, — оправдывался Виктор, снимая с
себя рубашку, вымоченную дочерью.
137
— Неожиданно, — ворчала бабушка, успокаивая Машу. — Взвился,
будто она его кипятком ошпарила. Ну не плачь, не плачь, моя рыбонька,
о-о-о! Успокойся, успокойся.
— Подожди, Витя, еще не то будет… — улыбался дедушка, чи-
нивший в это время невод.
— Ух он, папка… неразумный… — все утешала бабушка Ма-
шеньку. — Давай ему погрозим пальчиком… вот так, вот так.
— Ну, прости меня, доченька, — извинялся отец перед Машей. — Ну,
иди ко мне, моя маленькая, иди.
И Маша, протянув ручонки к отцу, обняла его за шею.
Пожалуй, нет на всем белом свете родителя, который бы не гордился
способностями, развитостью своего отпрыска и не огорчался бы не-
дотепостью, неуклюжестью или другими его отставаниями в развитии
от своих сверстников.
У многих из товарищей Виктора тоже появились дети и уже были
примерно такого же возраста, как и Машенька. И сколько же было
похвальбы у них! Ну просто у каждого гений и супер!
— Ты знаешь, какой у меня Андрюшка! — и Барабуля часами мог
рассказывать, какой у него Андрюшка, если не перебивал его Егор,
хвастаясь своим Жоркой.
А вот Машенькой Виктор не мог похвалиться. И огорчала она его тем,
что в десять месяцев все еще передвигалась на четвереньках. А ему так
хотелось взять ее за ручку и пройтись с ней, услышать топот ее ножек. И
он усиленно старался помочь ей встать на ножки и побежать.
— Ну, Машенька, иди, иди ко мне, — подзывал Виктор Машу,
стоящую у стены, протянув ей руки.
Но Маша, пытаясь дотянуться своими ручонками до рук отца,
делает шажок-другой, приседает и на четвереньках бежит к отцу. Но
отец опять ставит ее к стене и говорит ей:
— Ну что ты садишься? Да ты не бойся! Топай ножками, топай, ну…
Но Маша опять делает два шага и опять падает… и опять…
И тут уж не выдерживает сердобольная бабушка. Не может уже она
видеть, как мучают ее любимицу:
— Да будет те ребенка-то маять. Ну, чо ты к ней привязался? Пойдет
она, поди, и без тя!
138
— Когда пойдет-то? — не соглашался Виктор. — Вон у Лехи Анд-
рейка в восемь месяцев пошел, а Машеньке уже десять, а она все еще
боится от стены оторваться.
— Всякому овощу свое время, — солидаризируется с бабкой
дед. — побежит и Машенька наша, дай срок.
Предсказания деда сбываются, и вот уже Маша в садике.
— Папка, папка! — радостно кричит Маша, когда в их группу входит
ее отец, чтобы забрать ее домой. — Она сначала прыгает ему на руки и
обнимает за шею, целует его. А потом спускается на пол, обхватывает ногу
отца, говорит: — Это мой папка, — и при этом смотрит на присутс-
твующих тут детей, их родителей таким взглядом, чтобы ни у кого не могла
возникнуть мысль, что кто-нибудь еще мог претендовать на ее папку.
Одевшись и выйдя на улицу из садика, Маша требует:
— На гайбуську, папка, на гайбуську! — а усевшись на горбушку,
понужает: — Но, коняга, но!
Придя, домой, раздевшись и умывшись, Виктор садится ужинать.
Но Маша, наскучившись за день по отцу, и тут не отходит от него. Она
садится ему на ногу и просит:
— Кач-кач, папка, ну кач-кач.
Тут уж вмешивается бабушка:
— Ты дашь отцу поесть? Отец пришел с работы, а она, — бабушка
берет Машу за ручонку и выводит ее из кухни. — Иди вон играй в
куколки, сейчас придет твой папка.
Поужинав, Виктор идет в комнату, где играет Маша, берет книгу,
ложится на диван и читает.
Машенька же в это время озабочена своими семейными делами. В
уголочке комнаты у нее свой семейный очаг, где она варит обед, кормит
своих детей и укладывает их в кроватку.
— Пи, Катя, пи. А ти со глазенки таласис? А ну, пите!
Усыпив своих детей, она смотрит на отца, а того тоже сморило. Он
спит, а книга его лежит на полу.
Маша взяла книгу, фломастер и стала чертить в ней каракули.
Проснувшись и увидев, чем занимается его дочь, отец с укором в
голосе сказал:
— Маша, ну что ты наделала?
— Я маму лисую, — пролепетала дочь.
139
— Книжка-то библиотечная. Как я теперь за нее отчитаюсь?
Но Машу в это время постигли другие заботы:
— Папка, гайсосик, папка! — ухватилась она за трусишки. Виктор
подал ей горшочек.
Усевшись на горшочек и помахав отцу рукой, Маша сказала:
— Папка, иди-иди, я сама.
Виктор врубил радио, из которого полилась чарующая мелодия и
песня, в которой девушка разговаривает с ивушкой о своей неразде-
ленной любви.
Зорька золотая
Светит за рекой.
Ивушка родная,
Сердце успокой.
Ивушка зеленая,
Над рекой склоненная,
Ты скажи, скажи, не тая,
Где любовь моя?
Помню с милым встречи
У твоих ветвей.
Пел нам каждый вечер
Песни соловей.
Ивушка зеленая,
Над рекой склоненная,
Ты скажи, скажи, не тая,
Где любовь моя?
Но ушел любимый,
Не вернется вновь.
Песней соловьиной
Кончилась любовь.
Ивушка зеленая,
Над рекой склоненная,
Ты скажи, скажи, не тая,
Где любовь моя?
140
И когда прозвучали последние слова песни, Виктор их тут же пов-
торил, напевая под музыкальный повтор: «Ты скажи, скажи, не тая, Где
любовь моя…» И Маша, уже игравшая в куколки, ответила, положив
себе ручку на грудь:
— Воть оня.
Виктор, подхватив Машу на руки и подбрасывая ее, стал пригова-
ривать:
— Воть оня, воть оня, воть любовь моя! — и Маша залилась в ра-
достном смехе.
— Папка, давай в коняжки! — и Маша, взобравшись отцу на спину,
стала понужать: — Но, коняга! Но, поехали!
И «коняга», как лихой скакун, понесся по комнате. Но вскоре у
«скакуна» силы иссякли, и он повалился в изнеможении на пол.
— Уф! Маша, загнала ты меня!
А Маша рада-радешенька, что так славно покаталась на своем папке.
Она положила головку ему на руку и стала рассказывать о своих мечтах
и заботах:
— Пап, а знаес, кем я буду, когда выласту больсая?
— Кем?
— Конфеталем. Наделаю много-много конфеток. Дам тебе, бабе,
деду и маме оставлю. Пап, а посему бозенька мамку мою «плиблал»? А
она сколо ко мне плидет? Пап, я хочу маму, — сыпала Маша один за
одним вопросики, на которые отцу только и удалось ответить:
— Придет, придет мамка, придет.
* * *
В ресторанах Виктор уже не был с тех самых пор, когда его «от-
буцкали» морячки. И вот однажды, приехав на слет передовиков про-
изводства в областной город, он решил посетить это увеселительное
заведение.
Усевшись за свободный столик, он стал ожидать официантку. В это
время он увидел, как в зал вошла дама. По ее жестам, взгляду, пове-
дению, он сразу определил, что это «ресторанная дама». Она, а Виктор
это сразу понял, пошла по проходу, где сидел Виктор, не без умысла…
Он решил пойти замыслам дамы навстречу. И, как только она порав-
нялась с его столиком, он поднялся и предложил:
141
— Мадам, вот за этим столиком нет хозяйки. Вы не изволите занять
ее место? — Дама изволила, Виктор подал ей меню: — Прошу.
Дама подошедшей официанте показала наманикюренным кого-
точком мизинца левой руки на блюда и напитки, которые она желала
бы откушать.
Опрокинув по лафитничку коньячку и запив его шипучим «Со-
ветским шампанским», дама спросила:
— А вы в этом ресторане впервые?
— Да, я приехал из района, — ответил Виктор. — И случилась не-
задача — ночлега не мог найти в гостиницах. Вы не могли бы помочь
мне в этом вопросе?
— У меня квартира двухкомнатная, могу одну комнату уступить вам.
— Тогда пойдемте, посмотрим вашу квартирку, — предложил
Виктор и, получив согласие дамы, попросил официантку рассчитать.
— Сто два рубля тридцать семь копеек, — сказала официантка,
пощелкав на счетах.
— Сколько? — почти вскрикнул Виктор.
— Сто два рубля тридцать семь копеек, — бесстрастно, с оттенком
недовольства повторила официантка.
— А у меня только сотня, — растерянно проговорил Виктор, вы-
тащив из кармана деньги.
«Ресторанная дама» резко встала из-за стола и, презрительно смерив
своего кавалера уничижительным взглядом сказала:
— Рыцарь печального образа! Чтобы посещать злачные места,
ходить по б… бабам, в кошельке надо иметь не сто рублей, сто раз по
сто. — И она, открыв сумочку, где показалась пачка сотенных купюр,
сдернула две и, небрежно бросив их на стол, величаво двинулась в
дальний угол ресторана, где сидела группа, по-видимому, ее знакомых,
которые тут же ей закричали:
— Чилита, да кинь ты этого беса, канай к нам!
Так позорно опростоволосившись, Виктор какое-то время сидел за
столиком и мял в руках свою злосчастную сотню. А потом тяжело
поднялся, бросил сотню на стол и пошел из зала.
— Молодой человек, за вас же рассчитались! — закричала ему вслед
официантка, ехидно улыбаясь.
142
Дойдя до выхода из зала, Виктор оглянулся, и ему показалось, что
откуда-то из туманной дали на него одна официантка показывает
пальцем, брезгливо держа за уголок его скомканную сотнягу, а другие
ее сотрудницы, взявшись за животики, хохочут. Из оркестра бас со-
чувствуя вздыхает, назидательно барабан тараторит: «Так и надо, так
и надо», а скрипка ехидно подхихикивает. Даже люстры, и те, пока-
залось ему, сокрушенно поджав губы, мотали головами и лукаво под-
мигивали.
Виктор «свалил» с лестницы и выскочил на улицу.
* * *
— Гостей не ждали? — загудел Барабуля, вваливаясь в избу со всей
своей семьей.
— У, Машенька, смотри кто к нам пришел! — обрадовался Виктор
гостям. — Ты давай раздевай Андрейку, а я поухаживаю за Вероникой.
— Спасибо, Витя, — поблагодарила Вероника. — Ну и морозяка!
Как это вы, дедушка, живете всю жизнь в Сибири?
— Живем, милая, живем! И хлеб жуем. И ни на какие Азии-Кавказы
свою матушку-Сибирь не сменяем.
Раздевшись, Барабуля берет Викторову ондатровую шапку, рассмат-
ривает ее, примеряет, а потом спрашивает:
— Где это такую взял?
— На слете передовиков производства в ларьке продавали, — от-
ветил Виктор.
— Хорошая. Я бы тоже купил такую.
— Да их на барахолке полно — съезди, купи, — подсказал Виктор.
— Да ты чо?! — возмутился Барабуля. — Чтоб я какой-то барыжной
роже отдал свои кровные!? Да я легче этого скота…
Но ему не дала договорить Вероника.
— Но, но, ты о легкой-то жизни забудь. Я ведь тогда тебе туда и
поганого окурка с помойки не принесу.
— Да ты чо, Вероника, я об этом даже и не думаю, — стал оправ-
дываться Барабуля.
— А тебе больше и думать ни о чем не надо, — она показала на свой
округлый живот. — Настрогал вот, теперь думай, как из них людей
сделать.
143
— Ну, пошла, пошла! Витя, угомони хоть ты ее. — Барабуля обра-
тился к деду: — Ну как, дедок, не подучила тут тебя бабка твоя в под-
давки играть?
— Ну трепачишка, ну трепачишка, — ответил на вызов дед. — Один
раз ему фарт клюнул, так он и хвост задрал трубой. Садись супротив.
Условия старые.
И два заядлых поддависта сразились.
— Ты знаешь, Вероника, — сказал Виктор, — ездил на слет передо-
виков и зашел там в ресторан. Если б знала, как меня там опарафинили!
Никогда я так не попадал.
— А зачем ты туда поперся? Ведь ты же знаешь, что с зарабо-
танными деньгами там делать нечего. — И Вероника прошла в зал. —
Здравствуйте, бабушка. Как здоровье?
— Здравствуй, голубушка, здравствуй, — ответила бабушка, по ее
лицу было заметно, что она благоволит к Веронике. — Слава Богу. А у
тебя как?
— Да тоже хорошо, спасибо. В декрет пошла. И вот решила связать
своим мужикам носки да рукавицы, и не знаю, как резинку делать.
Научите?
— Научу, а пошто не научить? Вот смотри, — и бабушка стала учить
Веронику вязальному ремеслу. — Так, говоришь, в декрет пошла? А
мы-ть никаких декретов не знали. Ребятишек-то рожали и под копнами,
и в снопах, а в зиму-ть на печи. Только ить они все боле помирали. Я
родила ить их шашнадцать, а выжили только двое.
— Неужели шестнадцать? — удивилась Вероника. — А почему
аборты не делали?
— Так ить врачей-ту не было. А от повитух эвон сколькя баб-то
померло. Да и грешно. Бог-ту дал тебе дите, а ты его убиваешь? Нет,
милая, нельзя убивать. Господь-ту, он все видит, все знает.
А Маша, поиграв с Андрюшей в прятки, стала уговаривать и своего
отца принять участие в их играх:
— Папка, ну давай с нами в плятки, давай, папа.
— Ну, давай, давай, — согласился отец.
— Ты голись! — обрадовалась Маша.
144
И они заметались по комнате, куда бы понадежней спрятаться.
Выручил Андрейкин отец. Он толкнул их под подол к Веронике. На
что та ответила:
— А дурней ничего не придумал?
— Папка, иси! — крикнула Маша.
Увидев откуда торчат ножонки спрятавшихся, Виктор укоризненно
сказал:
— Нет, мы так прятаться не договаривались.
В это время дед грохнул по столу кулаком и заиграл губами марш,
подстукивая по столу ладонями:
— Давай, Леша, под стол, под стол!
— Ну, давай еще партию-то сгоняем, — стал уговаривать деда Ба-
рабуля. — Дай отыграться!
— Под стол, под стол, и лай, и лай! — настаивал дед.
И Барабуле ничего не оставалось, как уплатить проигрыш. Он залез
под стол и стал оттуда лаять:
— Гав-гав-гав!
— Мамка, смотри-ка, наш папка — собака! — закричал Андрейка.
— Такому бы псу, да хорошего собаковода, ни один бы жулик не
смылся, — определила Вероника.
А бабушка принесла самовар, шанежки, поставила мед, конфеты и
всех пригласила к столу — чаевничать.
* * *
Шесть лет пролетели, как один день. Закончились работы по чистке
зоны затопления. На том месте, где стояла вековая тайга, строился
городу кафе уже построено. И хозяйкой его стала Вероника. Лесп-
ромхоз расформировался, и его руководство решило в этом кафе уст-
роить прощальный бал. Все рабочие с семьями пришли сюда и рас-
селись за столики.
С вступительным словом выступил директор:
— Дорогие товарищи! Ну, вот и пришло то время, когда мы с гор-
достью и великой радостью можем посмотреть на плоды труда своего.
А сделали мы большое дело. А ведь были и сомнения в начале нашего
пути. Правда, разноплановые, но были. Я вспоминаю сейчас тот первый
день, когда мы встретились с вами первый раз. Тогда Егор Егорович
образно сказал: «А что мы тут построим? Здесь одни пенья, да ко-
145
ренья». Я не сомневался, что будет очищено ложе от вековой тайги для
Братского водохранилища. А вот удастся ли нам очистить ваше со-
знание, ваши традиции, вашу психологию от пеньев-кореньев, я, от-
кровенно говоря, сомневался. Но благодаря общим усилиям, нам
удалось преодолеть и эту твердыню. Спасибо вам, дорогие мои! Но
особое спасибо и мою благодарность я все же выскажу вашему бри-
гадиру. Без вас, Виктор Сергеевич, я навряд ли сладил бы с этой воль-
ницей. Еще раз спасибо всем, дорогие мои товарищи! — закончил
Станислав Николаевич под бурные аплодисменты.
— Витя! Скажи-ка и ты чо-нибудь!
— Давай, Витя! — посыпалась со всех сторон просьба.
И Виктор, конечно же, не мог отказать своим товарищам:
— Уважаемый Станислав Николаевич! Долго и долго мы будем
вспоминать вас и благодарить судьбу, что на нашем пути встретился
такой человек. Мы всегда будем помнить вашу человечность. Были-то
мы далеко не ангелочки с крылышками. Мы и сами о себе думали, что
не будет на нас угомона. Да и вам мы, очевидно, показались в первые
дни неуправляемыми? А что еще может прийти в голову человеку,
увидевшему такую сцену, когда Барабуля грозится без соли «слускать»
Веронику?
Все смеются и смотрят на Веронику, семья которой уже состоит из
четырех человек, три года назад увеличившаяся еще на одного ма-
ленького человечка по имени Олеся. И она, услыхав имя своей матери
и что она у нее когда-то подверглась нападению какого-то страшного
зверя Барабули, спросила:
— Мам, а Балабуля стласней ведьмедя?
— Страшней, доченька, страшней.
— А он дикий?
— Был дикий, а потом приручился.
— Ну, вы, куры, расщебетались, — сделал замечание Барабуля.
А Виктор продолжал:
— А вообще-то, друзья мои, поработали мы хорошо и теперь нам
предстоит и место жительства, и работу по своему желанию и усмот-
рению выбрать.
Кто-то из нас останется здесь и будет строить город и комбинат, а
кто-то, полюбив профессию лесоруба, уедет организовывать новый
146
леспромхоз, чтобы впоследствии поставлять лес на наш ЦБК. А теперь
давайте отметим наше расставание по-человечески. Вероника, при-
нимай бразды правления по праву хозяйки «Голубой волны».
Поднявшись из-за стола, она сказала:
— В таком случае я от слова отказываюсь и предлагаю приступить
к делу: давайте поднимем бокалы за всех нас!
Потом Вероника, как опытный тамада, почувствовала, что уже пора
поразмять мускулы и дать волю голосовым связкам, скомандовала
оркестру:
— Бандуристы! Цыганочку! — и сама пошла по кругу, приглашая
цыган. А те, не заставляя себя ждать, с цыганским гиком «Эй, чавело»
пустились в пляс, и закружился, зашумел цыганский табор с цыганками
и цыганятами, вовлекая в свою орбиту и остальную публику.
Но пляска постепенно затихает, а у Вероники уже другой номер, и
она кричит оркестрантам:
— А ну, нашенскую, фирменную — «Матаньку»! — и зазвучала
задорная русская частушка.
Выходят Виктор, Барабуля и Вероника. И Виктор начинает:
Эх, Мотанечка-мотанька,
Ох, Мотаня-мотанек,
Загляну к тебе, Мотанька,
Как зажжешь ты огонек.
Вероника:
Мой мотанечка не глуп,
Завернул меня в тулуп,
Идет и прижимается,
Чавой-то домогается.
При этом она сует под нос Барабуле фигушку. А тот сокрушенно
отвечает:
По деревне хожу-брожу,
Как подстреленный кулик,
Со мной девки не гуляют,
А про сахар не скажу.
Виктор:
Эх, вы елки, ох, вы палки,
Елочки-моталочки,
147
Если милочка не любит,
Неча ей надоедать.
Вероника:
Ох, Мотанечка ты мой,
Дорогой милашка,
Ты меня не оммани,
Как Малашку Яшка.
Вероника Барабуле грозит пальцем. Барабуля:
По деревне мы идем,
Не ругайтесь, тетушки,
Дочерей мы ваших любим,
Спите без заботушки.
После частушек Вероника собирает всех в круг и запевает:
Вот кто-то с горочки спустился:
Наверно, милый мой идет…
И тут врывается рев Барабули:
На нем рубаха из лавсану
И джинсо-ватные штаны.
Виктора за свой столик пригласили цыгане.
— Витя, а почему ты не хочешь ехать в леспромхоз? — спросил
Егор.
— Да Машина учительница по музыке говорит, что у нее есть за-
датки какие-то.
— А мы поедем в лес, — сказал Володька. — Заведу себе пару во-
роных и буду своих цыганят катать.
— Приезжайте к нам с Барабулей в гости.
— А приедем, обязательно приедем.
— Внимание! Внимание! — хлопнула в ладоши Вероника. — Объ-
является конкурс: кто сочинит в течение пяти минут рассказ или
стишок, или еще что-то на тему о нашей теперешней жизни, тот по-
лучит приз — бутылку «Советского» шампанского с золотой го-
ловкой!
— Я уже сочинил, — поднял руку Барабуля.
— Чо ты сочинил? — строго спросила Вероника.
— Анекдот.
148
— С этим жанром иди в какую-нибудь рыгаловку и рассказывай
там своим дружкам-алкашам, таким же, как сам.
— А чо это ты тут раскомандовалась? — вступился за своего друга
Володька. — А может, публика хочет послухать.
— Так он же что-нибудь ляпнет, а тут дети.
— А чо дети, чо дети… Дети ешо маленькие, ничего не понимают.
Да им и не до анекдотов, — они вон в углу лускают мороженое да пи-
роженое. Давай, Леша!
— Давай!
— Давай!
И Леша выдал:
— Пришла одна бабка к попу на покаяние, а поп у нее и спрашивает:
«Ну, а с чужим мужиком-то спала?» — «Ы-ых, батюшка, да ты нечто ты
ня знаишь? Ды рази чужой-та мужик даст спать».
И публика взрывается хохотом…
— А вот тоже, — изъявил желание побороться за приз и Во-
лодька. — Пришла одна баба к врачу-гинекологу. Доктор осмотрел ее
и спрашивает: «А как вы моетесь?» — «А вот от селева и до селева». —
«Ну, а сели…»
— Да идите вы к черту со своим «селевом», дураки бессовестные, —
прервала Вероника Володьку на самом интересном. (А о том, что
дальше было самое интересное, свидетельствует хохот Володькиных
соседей, когда он досказал анекдот).
— Есть еще претенденты?
— Есть! Есть! — поднялся Виктор. (Он, пока шли выступления его
соперников, писал что-то на салфетке.)
Друзья, прекрасен наш союз!
И мы его не разорвем вовеки.
Ведь только здесь, вот в этом леспромхозе,
Мы стали жить, как люди-человеки.
А помните, когда мы появились тут?
Какие были толки, разговоры.
Теперь же все друзья и недруги в округе
Нам говорят: «О’кей у вас и гуд».
А наш директор Славка, Колькин сын,
В своей приветственной речуге сказал:
149
О, други! Спасибо вам за труд и за старанье,
Гулять мы будем хоть до третьих петухов.
Мы заслужили этого гулянья.
Работу сделали без всяких туфтухов!
— Приз! Приз! — закричали со всех сторон.
И тамада вручила торжественно под громовые аплодисменты приз
победителю.
— Друзья! Дорогие мои товарищи! Спасибо вам за столь высокую
оценку моего творчества. И давайте уж, как на Руси повелось: работать,
так работать, а гулять, так гулять! — И бригадир, болтанув бутылку и
сказав: «Делай как я!», открыл пробку, и в зале загрохотала канонада.
А ребятня с криком, с визгом стала собирать пробки.
* * *
В строительной бригаде, куда направлены были из отдела кадров
СМУ Виктор и Барабуля, они увидели такую картину: вся бригада рас-
пивала водку. А руководил попойкой сам бригадир, разбитной вертлявый
балагур. И вдруг один из бригадников, посмотрев в окно, сказал:
— Начальник участка — Бойков.
— Не кипишуйте, — успокоил бригадир. — С этим хлюстом можно
ладить.
— О, Валерий Александрович! На-ка, хлестани!
— Да вы чо? — вроде бы возмутился Бойков, но кружку с водкой
взял. — Скоро придет на участок начальник СМУ.
— А ты на-ка вот загрызи, — предложил бригадир. — Ни одна эк-
спертиза не унюхает — сосед из Пакистана привез.
— Но вы сильно-то не увлекайтесь, — предупредил Бойков, после
того как хлестанул и загрыз. — Сегодня бетон будет.
— Валера, будь спок. Все изделаем, все будет, как у Аннушки, —
уверил начальника бригадир, провожая его из «бытовки». — Вот про-
хвост, последнюю гамыру вылакал.
И, обратившись к новеньким, он спросил:
— А вы чо, мужики, не пьете?
— Мы — антабусники, — ответил Барабуля.
— Лечились? Плохо ваше дело, — посочувствовал «антабусникам»
бригадир. — Ну, давайте трояк до получки.
150
Виктор вытащил из кармана три рубля, подошел к бригадиру, за-
сунул трояк в нагрудный карман спецовки и сказал:
— Вот, возьми. А когда получишь получку, мне трешку не отдавай,
а клади ее опять сюда. И так крути ее до посинения, но ко мне не
подходи.
— Вот это артисты пришли к нам, — удивился бригадир, держа в
руках трояк, и спросил: — Ну, кто слетает за бутыльком? Давай-ка ты,
молодой.
И пьянка покатилась до последнего огурца. А в самый ее разгар в
«бытовку» вбежал Бойков.
— Вы чо, наглые рожи! Кран стоит, машины с бетоном пришли, а
они все гуляют.
— Вал-лера, — заплетающимся языком промямлил бригадир. — Все
из-зделаем. И кран, и бетон, и-и…
И он завалился в ящик для лопат.
— А вы чо? — накинулся Бойков на вновь прибывших. — Вы же
трезвые?
— А ты, начальник, видать, из тех, кто любит наваливать на таких,
которые везут, — ответил ему Барабуля.
— Хотел бы я посмотреть вас на моем месте, — оправдывался
Бойков. — Ну что я с ними сделаю?
— Каждый человек должен находиться на том месте, — сказал
Виктор, — которому он соответствует. А если хочешь выслушать совет,
то отправь их всех в вытрезвитель для их же пользы. Так как пьяный
человек — потенциальный преступник. А попадут на «Тегулевку» —
взмолятся, почему их вовремя не остановили. И надо помнить вам
народную мудрость: «Рыба протухает с головы».
— Но есть и другая, не менее народная, — ответил Бойков. — Рыбу-
то чистят с хвоста.
— А это смотря какую. Тухлую рыбу не чистят ни с хвоста, ни с
головы, ее выкидывают на помойку. Чистят же с хвоста рыбу свежую,
с чешуей. А вот селедку, помните, что писал Ванька Жуков на деревню
дедушке, Константину Макаровичу? «А на неделе хозяйка велела мне
почистить селедку. А я начал с хвоста. А она взяла селедку и ейной
мордой начала меня в харю тыкать». Пойдем, Леша, примем бетон.
151
* * *
Как бы ни была разложена бригада, в которую пришли Виктор и
Барабуля, здравомыслящие люди в ней были, и вскоре произошла
«смена власти», почти единогласно в бригадиры был избран Виктор.
А старый бригадир куролесить не перестал и вот его уже опять и
в который раз песочат на собрании.
— Ну и что мы будем с ним делать? — обратился Виктор к бригад-
никам.
— А чо ему последний раз выносили?
— Выговор. И он давал слово, что больше прогуливать и пьянс-
твовать не будет, — ответил Виктор.
— Ну сколько можно ему выговаривать и верить?
— Да гнать его из бригады!
— Он и нас спаивал!
— Ну и что из того, что мы его выгоним из бригады? — задал ри-
торический вопрос Виктор. — Он пойдет в соседний стройтрест, и там
его возьмут, даже если у него будет тридцать три тридцать третьих
статей в трудовой.
— Надо сделать в стране безработицу, тогда они порыскают-по-
рыскают и задумаются, как в следующий раз пьянствовать, — высказал
резонное соображение один из бригадников.
— А если он не захочет рыскать, а возьмет дубину, встанет под мостом
и будет поджидать тебя, когда ты пойдешь с получкой? — внес коррективы
Барабуля, имеющий в этом деле, как мы знаем, немалый опыт.
— Так он долго не напромышляет, его быстро приберут к рукам. А
там перевоспитают.
Но Барабуля так просто не мог уступить, тем более что этот предмет
он знал досконально.
— Вот видишь у него на руке выколота могила и надпись: «Не
забуду мать родную»? А оттуда он выйдет с такой наколкой: «Тот дурак
отныне и вовек, кто задумал тюрьмой исправить человека».
— Так как же тогда бороться с преступностью?
— А так, как сказал Маяковский, — решил пояснить Барабуля. —
Помнишь, Витька, ты еще в колонии в клубе читал, как при штурме Зимнего
один молодой хотел слямзить царевы часы, а паханок ему не дал?
152
И Виктор процитировал то место из поэмы «Хорошо!», о котором
говорил Барабуля:
Какой-то
смущенный
сукин сын,
а над ним
путиловец —
нежней папаши:
«Ты,
парнишка,
выкладывай
ворованные часы —
часы
теперича
наши!»
— Ну и что ты скажешь, приятель? — обратился Виктор к бывшему
бригадиру. — Все тобой недовольны.
— Виктор Сергеевич, ребята, ну поверьте еще раз, — стал угова-
ривать он бригадира. — Ну куда я потом пойду, если вы меня вы-
гоните?
— А может, тебе все же полечиться? — предложил Барабуля.
— Да нет, Леша, я и так брошу, вот увидите.
— Ну что, мужики, может, все же поверим еще раз ему? — пред-
ложил Виктор. — Если что, я первый в следующий раз проголосую за
изгнание.
И мужики, поворчав, согласились с Виктором.
* * *
Прожив у бабушки с дедушкой семь лет, Виктор наконец-то получил
свою квартиру в пятиэтажном доме. Получив ордер и ключ, они с
Машей пошли смотреть ее. Войдя в подъезд, они тут же увидели дверь
квартиры, на которой была написана цифра семьдесят семь. Такая же
цифра и в их ордере.
— У, на первом этаже, без балкона, — загундела Маша.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — в назидание сказал Виктор
и стал открывать дверь.
153
В это время с верхнего этажа сбегал мальчик, ровесник Маши, а за
ним спускались женщина и мужчина.
В женщине Виктор сразу узнал ту красавицу-прокурора, которая
адресовала его когда-то к сектантам. Только роскошная коса уже не
лежала на груди, а, как большая императорская корона, венчала ее гордо
посаженную голову.
— Здравствуйте, — поздоровался мужчина. — А вы никак наши
соседи. Мы живем выше. Давайте знакомиться: Камал Мажитович,
Людмила Тимофеевна и Вовка, вот тебе и подружка. Знакомься.
— Виктор Сергеевич и Маша, — ответил Виктор.
— А… — хотел спросить, по-видимому, Камал Мажитович еще об
одном члене семьи соседей. Но Виктор его опередил:
— К сожалению, семья наша неполная.
— Извините, — сказал Камал Мажитович.
— Ваша организация должно быть богатая? — определила Людмила
Тимофеевна. — На двоих и двухкомнатную квартиру?
— А это потому, что мы с папкой разнополые, — пояснила Маша.
— Что ты мелешь? — сказал Виктор — Откуда ты это взяла?
— Да, папочкин, у нас на старой квартире были тетеньки и дяденьки
с твоей работы и говорили, что нам надо выделить двухкомнатную
квартиру, потому что мы с тобой раз…
Но Виктор, не дав договорить своей развитой дочери, открыл дверь
и подтолкнул ее в квартиру.
— Откуда она взяла это слово? — будто извиняясь, сказал Виктор.
— Так ведь наши дяди и тети мелют языками и не оглядываются по
сторонам, — сказала Людмила Тимофеевна.
— А вы меня не помните, Людмила Тимофеевна? — спросил Виктор.
— А мы с вами встречались?
— Три года назад вы мне советовали обратиться к одному субъекту,
чтоб он повлиял на старуху-сектантку, отдать мне мою дочь.
— Машу? Вспоминаю, вспоминаю.
— А вы не знаете, где сейчас они?
— А вот Камал Мажитович как раз вел их дело. Помнишь? — об-
ратилась она к мужу. — Дело о сектантах?
154
— Ну как же, — ответил Камал Мажитович. — Этот отец Порфирий
в прошлом был особо опасным рецидивистом по кличке Тыква. В за-
ключении они встретились с таким же пройдохой…
— Извините, Камал Мажитович, я это знаю, — перебил Виктор. —
Расскажите, если не секрет, а где они сейчас?
— А какой тут секрет? Они внушили членам своей секты, что в
такой-то день спустится Армагеддон и, осудив всех грешников, их
заберет на небо. Ну а чтобы он их поднял туда, ему нужны подъемные.
Все, как в кино «Праздник святого Йоргена». Однажды утром сектанты
собрались на огородах своей молельни и давай звать Армагеддона. И
в такой вошли экстаз, что пришлось применять пожарную машину. А
когда разобрались, что к чему, то оказалось, что «отцы» секты, забрав
деньги, драгоценности, исчезли. И нашли их в Сочи. Был суд.
— И произошло это четыре года назад, — сказал Виктор. — Так вот
почему стали алименты приходить обратно.
— Какие алименты? — спросила Людмила Тимофеевна.
— Да они у меня выторговали алименты, когда отдали Машу, — от-
ветил Виктор. — Три года отправлял.
* * *
По вечерам, после работы или в выходные дни, в погожие дни все
население подъезда выходило на улицу. Кто-то играет в шахматы, а вот
бурно стучат «костяшками» доминисты, книголюбы уткнулись в по-
вести и романы, политики шуршат газетами и обсуждают — коммен-
тируют прочитанное.
Камал Мажитович, Людмила Тимофеевна и Виктор Сергеевич на-
блюдают за своими отпрысками, которые гоняют на великах, стараясь
обогнать друг друга.
И всегда впереди велокавалькады гарцевал Вовка. И не только
потому, что у него был велик двухколесный (на таких же катались и
другие велогонщики), а потому, что он был физически более развит,
так как посещал детскую спортивную секцию в Доме культуры.
А вот Маша всегда ковыляла самой последней на своем трехко-
лесном россинанте, самолюбие ее страдало, гордость ущемлялась, и
она в конце-концов попросила отца переделать ее велик на двухко-
лесный.
— Да ты сначала научись на Вовкином, — ответил отец.
155
— Нет, я хочу на своем, — настаивала Маша.
И вскоре ее просьбу уважили.
Сев на седушку и попытавшись поехать, она повалилась на другую
сторону. Другая попытка не увенчалась успехом. Ее взялся обучать
отец, и пока он удерживал велосипед — Маша ехала, отпускал — она
сваливалась. Устав, отец бросил обучение и сел, отдуваясь-отдыхиваясь
на лавочку. За обучение взялся Камал Мажитович — тщетно. Подклю-
чилась и Людмила Тимофеевна, Маша не поехала. И все советовали:
— Да ты держи равновесие!
А что такое «равновесие», Маша и не ведала. Она бросала велик,
пинала его, говорила, что он нехороший. Совету отца попробовать
прокатиться на Вовкином велике или еще на чьем-нибудь не внимала.
Пробовала опять на своем — падала вместе с ним, пинала его, и опять
пыталась поехать.
Потом за обучение взялся Вовка и другие велосипедисты. И они
переместились в конец дома, где была волейбольная площадка. И
вскоре оттуда появился табун велогонщиков, похожий на авторалли,
во главе которых несся Вовка, в позе победителя подняв руки и по-
ложив на руль ноги, а за ним, не отставая, мчалась Маша. Сложив руки
на груди, она радостно кричала:
— Папка, я уже без рук!
И только Маша проговорила, как колесо вильнуло и врезалось в
поребрик. Велосипедистка воткнулась носом в землю. Поднятое лицо
ее превратилось в сплошную грязную маску. И рев! Виктор подбежал,
схватил дочь и утащил домой. За ним пошла и Людмила Тимо-
феевна.
Вскоре на улицу вышел Виктор, а за ним и Людмила Тимофеевна с
Машей, лицо которой было в сплошной зеленке.
— Будешь еще ездить «без рук»? — спросил Виктор у Маши.
— Буду.
— А если попадешь глазом на какой-нибудь штырь, гвоздь? Кто
тебя одноглазую возьмет в жены?
— Вовка.
— Дядя Камал, тетя Люда, вам нужна будет косая-одноглазая
сноха?
— С двумя глазами-то лучше, — ответил дядя Камал.
156
— А мы с Вовкой будем жить отдельно, как жених и невеста, мы
уже договорились, — подвела черту своему жизненному пути и сев на
велик, покатила «без рук».
* * *
С начальником участка Войковым у Виктора с первого дня не за-
ладилось. А уж когда он стал бригадиром, не проходило дня, чтоб они
не схватывались.
И на очередной планерке, как только Виктор вошел к Бойкову в
кабинет, тот сразу же на него напустился:
— Ну что, «Макаренко», опять твоего подопечного нет.
— А почему это он мой подопечный, а не твой? — ответил Виктор. —
Это вы с ним крутили тут «порожняк»: строили гаражи — продавали,
начальнику СМУ в гараже пол сделали из украденной метлахской
плитки. Вы же стройку превратили в собственную вотчину, рабочие у
вас — несуны, сами вы — везуны. А ведь еще Ленин этому вопросу
уделял большое внимание и говорил: «Для советской власти именно
организация труда является главным коренным и злободневным воп-
росом всей общественной жизни».
* * *
Войдя в квартиру к бывшему бригадиру, Виктор с товарищами
увидели такую картину. На кухне, прижавшись друг к другу, сидели его
жена и сын, а из комнаты слышались пьяные мужские голоса.
— Здравствуйте, — поздоровался Виктор. — Что-то и дверь не за-
крываете? Не боитесь грабителей?
— А что у нас грабить? — ответила хозяйка. — Свой, домашний
грабитель, так уж ограбил, что скоро и спать не на чем будет.
— Как тебя зовут-то? — спросил Виктор у мальчика, потрепав его
по волосам.
— Яшка.
— Где твой папка-то?
— А вон там, в зале, гуляет уже три дня с такими же алкашами, как
и сам.
Войдя в зал, Виктор увидел такую картину: на полу лежал мужчина
и рыгал на пол. А с другим «бывший» сидел за столом и слушал, что
тот ему рассказывал:
157
— А ты знаешь, что раньше было две луны? Э-э-э, не знаешь? А я
точно помню, что было две… Одна была вот такая — руками не об-
хватишь. А другая… ну… вот… половина той. А где она сейчас? Пос-
мотри на небо — нету… а где она? Хапнули. Им все можно.
— Ну что, луноходы, приехали? — прервал задушевную беседу
дружков Виктор.
— О, Виктор Сергеевич, ребята! — обрадовался хозяин. — Смотри,
это наша бригада… это вот…
Но Виктор не дал представить своему приятелю поименно всю
бригаду.
— Этих выпроводите на улицу и позвоните в вытрезвитель, —
сказал Виктор.
— А ты, — обратился Барабуля к хозяину, — бери тряпку и убери
за своим приятелем.
— Эй ты, кобра! — заорал хозяин на жену. — Неси сюда тряпку!
И жена, как собачонка, прибежала в зал с тряпкой и уже хотела
вытирать, но Барабуля ее выпроводил из зала и сказал хозяину:
— Бери сам тряпку и вытирай.
— Да ты чо, Леша?!
— Вытирай, или я сейчас твоей мордой все вытру!
И бывший бригадир не стал дожидаться исполнения угрозы.
— И по какому горькому или радостному случаю ты опять нахле-
бался и не выходишь уже три дня на работу? — спросил Виктор.
— Пришел приятель и говорит: отцу девять дней, давай помянем.
Ну и загудели, — нашел причину хозяин.
— А может, что-нибудь поновей придумаешь?
— Да чо вы ко мне пристали, — видя, что ему уже ничем не отмо-
литься, закричал он. — А вы уже исправились? Да сейчас не пьют
только сова да заяц: заяц и так косой. А сова днем не видит, а ночью
магазины закрыты!
— Ну что ж, будем оформлять на принудительное лечение, — сказал
Виктор и, выйдя в коридор, спросил у жены:
— Вы не будете возражать, если мы его оформим на лечение?
— Да ведь мне его жалко. А нельзя как-нибудь еще?
— Мы к нему тоже не со злостью. Нам его тоже жалко. Ну а ты, Яша? —
обратился Виктор к Яшке. — Когда мамку-то будешь защищать?
158
— Да мне бы вот только подрасти.
— Ну, давай подрастай, подрастай! А сейчас пока, если папка за-
буянит, прибегай ко мне, я живу…
— А я вас знаю. Вы живете в доме через дорогу. И вашу Машу я
знаю. Она все время дает мне свой большой велик покататься. У меня
есть, но он уже маленький.
И буквально через час-два, когда Виктор шел из магазина, к нему
подбежал Яшка и плача стал говорить:
— Дядя Витя, папка мамку гоняет! Когда вы ушли, он взял мой
маленький велик и продал его за трояк. Выглотал бутылку и пошел ее
гонять!
— На-ка подержи, — передал Виктор Яшке покупку.
Вбежав в квартиру бывшего бригадира, Виктор подоспел к такому
моменту, когда он замахнулся на жену табуреткой и заорал:
— Убью, сука!
Виктор выбил у него табуретку. Тогда он завопил:
— Ага! Уже снюхались!
— Замолчи! Мразь! — и Виктор, заломив ему руки, потащил на
улицу. А он вопил:
— Не имеете права! Вы мне еще наставника не давали! Меня надо
лечить!
— Там тебя без антабуса вылечат, — ответил ему Виктор.
На улице им встретился Камал Мажитович.
— А в чем дело, Виктор Сергеевич?
— Да вот, над женой издевается.
— Давайте, я его уведу.
* * *
После расформирования Килтинского леспромхоза Станислав
Николаевич Федоров был направлен в СМУ начальником отдела
кадров, где его избрали и секретарем партбюро. И своих воспитанников
он не забывал. А когда бывал на стройучастке, всегда находил время
встретиться и побеседовать с Виктором.
Он знал, что в отличие от других рабочих и даже членов партии
Виктор никогда не покривит душой и честно расскажет об обстановке
на стройке.
159
Вот и сейчас, проведя на участке партийное собрание, он встретился
с Виктором, поздоровался и спросил:
— Ну, как дела?
— Да какие тут дела? — возмущенно ответил Виктор. — Одно без-
делие!
— Бригадный подряд-то оформляете?
— Ха! — скептически хохотнул Виктор. — Да они от этого подряда
шарахаются, как грешники от преисподней. С введением договорной
организации труда кончится их легкая жизнь, как сказал родона-
чальник бригадного подряда Мурманский бригадир Сериков. А я еще
добавлю: и кончатся их махинации. Тогда на стройке хозяевами будут
рабочие и не удастся увозить на свои дачи и гаражи все, что им забла-
горассудится, как будто это их законное наследство.
— Завтра в СМУ будет открытое партийное собрание, пригла-
шаются и бригадиры — приходи, выступи и расскажи о том, что ты
мне сейчас сказал
* * *
Первому слово предоставил Станислав Николаевич начальнику
СМУ.—
Товарищи, как уже объявил секретарь нашего парткома, в по-
вестке для собрания два вопроса: первый — пусковые объекты СМУ,
докладчик я, и второй — текучесть кадров, отчет начальника отдела
кадров…
Выполнение плана у нас, бесспорно, стоит на грани срыва, и
причины тут не только субъективные. И я думаю, об этом лучше всего
расскажут начальники участков, прорабы, бригадиры.
— Разрешите мне? — попросил слово Бойков. — У нас на участках
все упирается в кадры. Нет квалифицированных рабочих. Про-
гульщики, пьяницы. А еще наш начальник ОК умудряется принимать
на работу бывших зеков. Какие из них работники? Я бы хотел пос-
мотреть, как бы он сам поработал с такими работничками.
— Позвольте мне? — поднял руку Виктор.
— Ты, наверное, хочешь сказать про краны? — выдал тему
Бойков.
160
— Скажу и про краны, — ответил Виктор. — Но сначала о том, что
ты хотел бы посмотреть на Святослава Николаевича. Так надо бы тебе
приехать в леспромхоз, где он был директором. Там пол-леспромхоза
были зеки. И он не только с ними сладил, но и не допустил рецидива.
А что касается кранов — мы тебе предложили на той неделе остаться
во вторую смену и залить бетон, чтобы не простаивал кран. А ты не
согласился, потому что у вас был запланирован сабантуй, пьянка.
Единственной панацеей от всех бед является хорошая организация
труда. Сейчас по стране шагает бригадный подряд. Давайте введем его
у нас на стройке, и не будет никаких проблем.
* * *
На другой день Бойков встретил Виктора ехидными, провокаци-
онными словами:
— Не нравится тебе у нас?
— Не только мне, — ответил Виктор. — В СМУ текучесть самая
высокая по тресту — тридцать пять процентов.
— Мы никого не держим, подпишу увольнительную без отра-
ботки.
Виктор тут же написал заявление. Бойков без возражения его под-
писал. И Виктор пошел в отдел кадров. Войдя в ОК, он буркнул:
— Здравствуйте, — и, положив заявление, сел на стул.
— Здравствуй, Виктор Сергеевич, — ответил начальник ОК, за-
метив, что вошедший, как не в своей тарелке. Не открываясь от бумаг,
он прочитал заявление и, не расспрашивая ни о чем Виктора,
сказал: — Прокукарекал, а там хоть рассвет не наступай?
Не ожидая такого приема, Виктор сначала оторопел, но быстро
собрался, встал, забрал свое заявление и вышел из кабинета.
* * *
Бойков удивленно посмотрел на Виктора, когда тот положил ему
обратно заявление.
— Подожду до рассвета, — растолковал свой поступок Виктор.
— А ты, я смотрю на тебя, Понедельник, с какими-то причудами, —
сделал заключение Бойков. — Чем ты не доволен? Я тебе квартиру дал…
И, не дав договорить начальнику о том, какие он еще облагодействия
оказал, Виктор вспылил:
161
— Квартиру мне дало государство! Советское! А вот своей теще
действительно дал ты, зачислив ее в бригаду, а ее дом в деревне забрал
себе под дачу.
— Уж не занял ли ты «активную жизненную позицию»? — съехид-
ничал Бойков.
— Да, занял. Тебе это не по нраву?
— Ну почему же… Только вот не поздно ли? Да и не совсем, наверно,
этично: трудовая-то тебе выписана на сорок первом годочке твоей
жизни… и на первой страничке записано: «Трудового стажа не
имеет»… Как же так?
— Ты прекрасно знаешь как. Но у меня это все в прошлом… И еще
вот что я тебе скажу: как только на Земле появилась частная собствен-
ность, и одни люди стали эксплуатировать других, человечество раз-
делилось на «белых» и на «красных». И с тех пор «белые» норовят слаще
жрать и мягче спать… за счет «красных».
А «красные» с той поры бунтуют, совершают революции, чтобы
установить справедливую жизнь в людском обществе: чтобы распре-
деление всех благ и жизненных потребностей осуществлялось по
принципу: «От каждого по способностям, каждому по труду», «Кто не
работает, тот не ест». И борьба эта не остановима, пока «принцип» не
осуществится.
Так вот я… сейчас… в одних окопах с «красными».
* * *
Встретив однажды Яшку на улице, Виктор спросил у него:
— Ну как, папка-то пишет?
— Нет, — ответил Яшка.
— Скучаешь?
— Конечно. Какой никакой, а все же отец, — ответил совсем по-
взрослому Яшка, очевидно, по словам матери.
— Потерпи до воскресения, что-нибудь придумаем, — обнадежил
Яшку дядя Витя.
* * *
А в воскресенье Bиктор взял Яшку и поехал с ним в колонию, где
отбывал срок отец мальчика. И им повезло. Дежурным оказался старый
Викторов начальник отряда, который теперь уже занимал должность
зам начальника колонии.
162
— Сын? — спросил замначальника, показывая на Яшку.
— Не мой, а Барабанщикова. Как он тут?
— Работать не хочет. Проигрался в карты, прибежал на вахту, сейчас
сидит в ШИЗО.
— А я вот с его сыном приехал. Говорит, соскучился по папке, а он
и писем не пишет. Может, в порядке эксперимента дадите свиданку?
Он же ведь из нашей бригады ушел-то сюда.
— Что ж с вами делать? — задумался начальник. — Тут ведь пахнет
нарушениями всех правил и инструкций. Ну да уж ладно. Когда-то и
вы мне хорошо помогли — как говорится, долг платежом красен. Ка-
расев!
— Я вас слушаю, товарищ майор! — подошел надзиратель.
— У вас та маленькая комната свободна?
— Да, свободна.
— Приведите из ШИЗО Барабанщикова и дайте ему вот с ними
свидание, — и обравшись к Виктору, сказал: — После свидания, Виктор
Сергеевич, зайдите, пожалуйста, ко мне в штаб.
Открыв дверь в комнату свидания, Барабанщиков сразу увидел
Виктора и на мгновение встал на пороге. И уже хотел ретироваться, но
в это время зазвенел Яшкин голос:
— Папка! Папочка мой! — и Яшка бросился на шею к отцу.
— Яша, сынок! — всхлипывая, целуя, обнял сына Барабанщиков.
А когда эмоции улеглись, Яшка чуть отстранился от отца, стал его
разглядывать и гладить по лицу:
— Какой ты колючий, как дома после запоя.
— За это вон его надо благодарить, — кивнул Барабанщиков на
Виктора.
— А ты так ничего и не понял, — ответил Виктор. — Ты и здесь
куролесишь. Зачем в карты-то играешь? У кого ты хочешь выиграть
тут? — «Стирогон» и на «стирогоне».
— Если бы они играли на честность, — оправдывался Барабан-
щиков.
— Дура ты фраерская! Ну какая в карты может быть честность?
Они такими, как ты, питаются! Для них вы всего лишь «булки подо-
енные».
163
— Пап, а почему ты меня ничем не угощаешь? — перебил разговор
взрослых Яшка.
— Яша, так ведь… — Барабанщиков почувствовал, что ему что-то
сует Виктор. Он взял и подал Яшке. — А вот.
И Яшка увидел шоколадку.
— О, а вас, оказывается, тут шоколадом кормят. Когда вырасту
большой, тоже сяду в тюрьму, чтоб шоколад есть.
Барабанщиков посмотрел на Виктора с недоумением, растерянно
и обескуражено…
— Ничего, ничего, наши дети будут умнее нас, — успокоил его
Виктор.
— Как учишься, Яша? — спросил отец. — Наверно, балуешься?
— Балуюсь.
— А мамка что?
— Порет.
— Чем?
— Шлангом.
— Каким шлангом?
— От стиралки «Белка», — пояснил Яшка. — Как врежет-врежет,
так аж прилипает. И говорит, если б отец был дома, так он бы тебя
ремнем порол. А я ей говорю, пусть бы чем хошь порол, лишь бы был
дома.
— А ты почему шоколадку-то не ешь? — спросил отец.
— Я ее домой увезу. Половину мамке отдам, а половину сам съем
на улице, чтоб Эдик видел.
— Какой Эдик?
— В соседнем подъезде живет. Он всегда выйдет на улицу и жрет,
и жрет шоколад. А ты, говорит, никогда не будешь есть шоколад, потому
что твой папка тюремщик. А у нас, говорит, и машина есть.
— Ничего, Яша, я теперь пойду работать и буду вам с мамкой вы-
сылать деньги, — раззадорился Барабанщиков. — Виктор Сергеевич,
тебе, видать, начальник знаком? Не мог бы ты его попросить, чтоб он
меня перевел в бригаду к Боцману? Он всегда хорошо «закрывается».
— А Боцман еще сидит? — удивился Виктор
— Да он освободился и опять подсел. А ты его знаешь?
164
— Передай ему от меня привет и скажи, что я прошу его, чтоб он
взял тебя в бригаду. Да не балуй тут, тебя же сын ждет, жена. Да и мы
о тебе иногда вспоминаем.
— А в бригаду возьмете опять?
— Ну а куда от тебя денешься? Ты же наш кадр. Бывай.
* * *
— А песчища-то у нее в волосенках, — сокрушенно сказал Виктор,
затолкав Машу в ванную, перед тем, как уложить в постель… и стал ее
отпаривать, отскабливать и мыть.
— А это мне Эдик…
— Почему же Эдикова мать приходила и жаловалась на тебя?
— А мы с Вовкой в песочнице строили домики, а Эдик прибежал и
разломал их. Вовка ему сказал, а он опять. А когда я до него дотронулась
чуть-чуть, он нюни распустил, побежал к своей мамочке… Та при-
летела, на меня наорала, обозвала разбойным пельменем, — оттара-
торила Маша в свое оправдание.
— Племенем? — уточнил отец.
— Да, племенем.
— Ну почему вот Вовка сказал, а тебе надо «дотронуться»?
— Так он же слов не понимает.
— Но и тебе иной раз хоть кол на голове теши и как об стенку горох.
Я до тебя тоже когда-нибудь «дотронусь» — доведешь.
— Не дотронешься.
— Ты уверена?
— Да. Потому что ты у меня добренький, я у тебя одна, и ты меня
любишь, — объяснила Маша.
— Давай твои волосы укоротим, — предложил отец.
— Не-а. Я хочу косу, как у Вовкиной мамы, у тети Люды.
— Ну, тогда расчеши их, пока они мокрые, а то высохнут и опять
придется раздирать их, как тот раз. А я пойду приготовлю тебе пос-
тельку.
Придя в ванную, Виктор укутал Машу в полотенце, принес в
спальню и уложил в постель.
— Пап, расскажи сказочку про Мишку-воробьишку.
— Я ж тебе вчера рассказывал.
— Ну еще, а, пап?
165
— Ну слушай. Жили-были мама и папа, а у них была доченька,
которую звали Машей. Она была хорошенькая-прехорошенькая, маму
с папой она всегда слушалась. А добрая была… И вот однажды девочка
Маша вышла на улочку погулять. А на улице стоял такой морозяка…
Идет Маша по дороге и видит — лежит на снегу воробушек. Ножки
задрал вверх, крылышки растопырил, глазки у него были закрыты —
замерз. И Маше его так жалко стало. Она взяла его, затолкала за пазуху
и понесла домой.
Дома взяла воробушка в ручки и стала согревать его своим ды-
ханием. И воробушек ожил. Он зашевелил ножками, подобрал кры-
лышки и открыл глазки.
Маша поставила воробушка на стол и он, повертев головкой, про-
чирикал «жив-жив, жив-жив», взмахнул крылышками и полетел, и
полетел. «Мамка, папка! Воробушек ожил, летает! — обрадовалась
Маша. — Я его назову Мишкой-воробьишкой!» А Маша назвала воро-
бушка так потому, что у нее был кот, которого она тоже звала
Мишкой.
И этот котяра-Мишка, как увидел воробушка, алчно замяукал, за-
скреб когтями, а глаза у него хищно загорелись. Но Маша не давала в
обиду Мишку-воробьишку и на ночь брала его к себе в постельку и
спала с ним всю зиму.
Но вот пришла весна. Под горячими лучами солнца холодный снег
на улочке растаял и, звеня ручьями, убежал в море синее. А Мишка-
воробьишка все чаще стал биться в окно и проситься на улочку. Но
Маше было жалко расставаться со своим другом, и она не хотела его
выпускать, несмотря на то, что мама с папой ее тоже просили вы-
пустить воробушка на волю.
И вот однажды Мишка-воробьишка разлетелся и так треснулся об
окно, что упал замертво. Маша схватила его, стала откачивать, но во-
робушек не оживал.
Тогда Машина мама открыла окно и положила воробушка на подо-
конник. И он под лучами солнца ожил, встал на ноги и, посмотрев на
Машу, чирикнул: «жди-жди», взмахнул крылышками и улетел.
Маша расплакалась, стала упрекать маму за то, что она открыла
окно и Мишка-воробьишка улетел.
166
«Ну разве можно держать его в неволе? Его ж, наверно, детки дома
ждут, — успокоила Машу мама. — Прилетит он к тебе. Ты же слышала,
как он сказал: «жди-жди».
И с этого дня Маша каждый день ждала своего друга. А когда перед
ее окном на черемуховый куст, который посадил Машин папа в честь
ее рождения, садились воробушки, Маша звала: «Мишка, Мишка!» Но
воробушки вспархивали и улетали.
Но вот однажды, уже в конце лета, Маша рано утром сквозь сон
услышала воробьиное щебетание. Она открыла глазки и увидела
большую стайку воробьев и среди них своего Мишку-воробьишку.
Она его сразу узнала, так как он был без хвоста, который ему все же
выдрал котяра-Мишка.
Маша подбежала к окну, распахнула его, и Мишка-воробьишка тут
же сел ей на плечо и сказал: «Здравствуй, девочка Маша! Вот это все
мои детки, — и обратился к деткам: — Детки, мы в гостях у той девочки,
о которой я вам рассказывал, как она спасла мне жизнь».
И все воробушки вспорхнули и улетели. А вскоре они вернулись,
принеся в клювиках много-много цветов для Маши. И с того дня они
каждое утро до самой зимы приносили Маше цветы.
А когда наступила зима, Машин папа сделал кормушку для птиц и
прикрепил ее к форточке, куда Маша каждый день клала корм для
птичек. А по примеру Маши появились кормушки и у Вовки, и у Эдика,
и у всех, у всех ребятишек в их доме и в соседних домах. К этим кор-
мушкам слетались и воробушки, и желтобрюхие жуланчики, и крас-
ногрудые снегири и сороки- белобоки. И многие-многие из них бла-
годаря этим добрым девочкам и мальчикам пережили холодную зиму
и не замерзли. Вот и вся сказка. Спи.
— Папочка, подтыкай мне одеяльце под бочок и поцелуй, как мамы
целуют, — попросила Маша.
— А откуда ты знаешь, как мамы целуют?
— А когда ты был в командировке, я ночевала у тети Люды. Она нас
с Вовкой утуркивала и целовала… Тихо-тихо говорила: «Спокойной
ночи, деточки».
И отец, выполнив просьбу дочери, поцеловал ее, сказав:
— Спокойной ночи, доченька.
167
* * *
Те качества, которыми охарактеризовала Маша своего папку, не
оказались гарантами, и он все-таки до нее «дотронулся».
Однажды, придя с работы домой, он застал у себя в квартире и
соседского Вовку. Тот лежал на диване, а Маша фломастерами рисовала
ему на груди орла. Увидев отца, Маша хвастливо воскликнула, пока-
зывая отцу свой шедевр:
— Папка, мы — как у тебя!
По лицу отца Маша не заметила, что ее «художество» ему пришлось
по душе, и он сказал:
— Вова, ты иди домой, там тебе мамка с папкой дорисуют, — и
обратился к Маше: — А ты ложись… на животик.
— Пап, ты мне на спине?
— Немного пониже, — и, сняв ремень, он огрел ее по заднице.
Маша вспрыгнула и завизжала, закрываясь ручонками:
— Па-па, папочка, прости, я больше не буду! Родненький, миленький
папочка, прости!
— Замолчи… Или я с тебя шкуру спущу, — бросая ремень, со
злостью проговорил отец. — Нашла, с чего пример брать. Кроме этой
пакости у меня ничего нет хорошего?
Он оставил Машу всхлипывать, а сам пошел в ванную умываться.
Маша, пошмыгав носом, вдруг замолчала, посмотрела на потолок и
захохотала. Вошедший в комнату отец, недоумевая, уставился на нее.
— Вовку тоже порют, — сказала Маша, указывая вверх, откуда
доносился приглушенный крик Вовки.
Но Маше все-таки не понравилось воспитательное мероприятие
отца. И это обозначилось, как только он присел на диван. Маша
чуть-чуть отодвинулась и надула губки.
— Обижаешься? — спросил Виктор.
— Ты меня не любишь...
— Наоборот... Ты не раз видела, как некоторые жители домов вы-
носят на улицу ковры, паласы и выколачивают из них пыль, грязь, чтоб
они были чистые, красивые. Так же и родитель, наказывая своих детей,
выбивает из них... дурь.
В это время в квартиру вбежал Вовка, а за ним его отец.
Указав на ремень, валявшийся на полу, Камал Мажитович сказал:
168
— Полагаю, это премвознаграждение за успехи в изобразительном
искусстве?
А Вовка подошел к подружке, взял ее за руку и сказал:
— Маша, пойдем кататься на великах.
* * *
Вместо старой нормировщицы, Екатерины Ивановны, на участок
пришла новенькая. По возрасту, правда, она была уже бальзаковской
дамой, но еще очень привлекательной. Когда она в первый день пришла
на работу, все мужики, направлявшиеся на строительные площадки,
останавливались и глазели на нее. А Барабуля, вспомнив двустишие из
стихотворения Тютчева, посвященное британской королеве по случаю
открытия Суэцкого канала, торжественно продекламировал:
Всё склонилось перед нею,
Солнце с запада взошло!
И все начали интересоваться: как зовут, ее семейным положением.
Зовут Тамарой, не замужем. Второй пункт анкеты всех обрадовал, и в
головах у некоторых мужиков появились мечты. И все они то и дело
заныривали в прорабскую, где сидела Тамара, находя всевозможные
причины: то попить воды, то попросить листок бумаги для заяв-
ления.
Не остался равнодушным к ней и Виктор, и, улучив момент, когда
прорабская от донжуанья опустела, он вошел в нормировочную. Тамара
на калькуляторе обсчитывала наряды бригадам.
— Тамарочка, ну и по сколько же рубчиков у нас получилось за
прошлый месяц? — спросил Виктор.
Нормировщица подтолкнула их Виктору.
— По восемь рублей семьдесят две копейки.
— Не густо. Тамарочка, а нельзя там что-нибудь подхимичить?
— А кто потом на «химию» будет сухари носить мне?
— Тамарочка! Да не только сухариков, но и на личное свиданьице
приду, — обнадежил Тамару Виктор.
— А что это такое «личное свидание»?
— За добросовестный труд и примерное поведение, за участие в
общественной жизни будешь иметь возможность получить личное
свидание. Что это значит? В десять вечера в зоне: бум-бум-бум-отбой,
а вас это не касается. Вы в отдельной комнате гостиничного типа, в
169
чистой постельке воркуете, чирикаете, щебечете и наслаждаетесь тем
даром природы, благодаря которому населяется мир людьми.
— Какая прелесть! — восхитилась нарисованной картиной
Тамара. — Непременно надо испробовать.
— Но свидание дают только при условии, если у вас есть документ,
свидетельствующий о законном браке, — пояснил Виктор.
— Как жаль. А я ведь незамужняя, — сделав грустное личико, от-
ветила Тамара.
— Что ж так? С твоими-то данными должно быть от женихов отбоя
не было?
— Все было: и в меня влюблялись, и я любила, но хотелось так,
чтобы броситься в этот омут и утонуть, — с грустью поведала Тамара
о своей сердечной неустроенности. — Правда, встречался мне в пору
моей далекой юности один человек, и погуляли-то с ним один всего
вечерок, а вот до сих пор я его помню. Это, наверное, и была моя
любовь. А между прочим, Виктор, ты мне чем-то его напоминаешь.
— А может, это я и есть, — ухватился Виктор за сказанное Тамарой,
чтобы продлить с ней беседу. — А ну расскажи, ежели не секрет.
— Исполнилось мне тогда пятнадцать лет, и мне моя мамочка раз-
решила ходить на танцы, — начала рассказывать Тамара и, как можно
было заметить, не без удовольствия, нырнув в воспоминания своей
счастливой юности. — На личико я была девочка смазливая, и кавалеры
возле меня… один за другим, один за другим, и все предлагали дружить.
И это мне вскружило головку, я загордилась и однажды сказалась
больной, всем отказываю, ни с кем не танцую, стою у стеночки. И вижу:
открывается дверь и в зал входит он. По сторонам глазищами вот так
зырк, зырк, и наши взгляды скрестились. Он подошел ко мне и жестом,
не терпящим возражения, взял меня за руку, и мы закружились в
вальсе. А потом он пошел меня провожать.
— Так это!.. — как-то даже шагнул к Тамаре Виктор, как будто она
своим рассказом всколыхнула что-то в его памяти. Но он тотчас же
обуздал себя и сказал: — Извини, Тамара, я, кажется, забыл сварочный
аппарат выключить.
И он вышел на улицу.
Так это же она, «штучка»! — и успокоив эмоции, он вернулся об-
ратно к Тамаре.
170
— Ну и что же дальше у вас было с этим рыцарем?
Тамара продолжала рассказ, а перед Виктором проплывали кадры
того далекого прошлого, о котором напомнила ему Тамара.
После окончания рассказа Виктор сказал:
— Занятная история. В подобных романах мне бывать не прихо-
дилось, — страхуя себя, сказал Виктор.
— Не прикидывайся монахом, — усомнилась Тамара. — А с сек-
танткой-то у вас, как я слышала, был роман, достойный пера Шекспира.
Дочка-то как?
— Замучился я с ней, — посетовал Виктор. — Такая вредная.
Хорошо еще, по женским делам помогает Вероника да соседка по
квартире, Людмила Тимофеевна. А то бы не знал, что с ней и
делать.
— А можно посмотреть, как вы живете? — спросила Тамара.
— Конечно! Конечно! Тамарочка! — обрадовался Виктор. — Почту
за честь!
* * *
Войдя в квартиру, Виктор и Тамара услышали из зала детские
голоса:
— Вот ты и нарушил правила!
— Какие?
— Когда пешеход встал на «зебру», ты должен был остановиться.
Тут преимущество пешехода!
— Чо, из-за одного пешехода должны останавливаться десять
машин?
— Да хоть тысяча, хоть миллион! Еще раз говорю — преимущество
пешехода!
Войдя в зал, Виктор и Тамара увидели там толпу ребят и изрисо-
ванный мелом всевозможными автодорожными знаками пол.
— А это что тут за примочки? — ужаснулся Виктор, смутившись
перед гостьей. — Вы почему пол-то превратили в автодром?
— Да, папочкин, — начала оправдывать свои художества Маша. —
Завтра к нам в школу приедут дядечки из ГАИ и будут принимать
экзамены по «Правилам дорожного движения». Кто сдаст, тому будут
присваивать звание «Юный помощник ГАИ», выдавать форму гаишную
и брать с собой на дежурство.
171
— Могли бы на улице проводить свои тренировки.
— Там пацаны мешают.
— Ну ладно, пусть ребята идут домой, а ты помой пол, — сказал
отец Маше. — Пойдем, Тамара, на кухню, я тебя угощу чайком.
И после чаепития, когда Маша помыла пол, Виктор и Тамара пе-
решли в зал.
Тамара подошла к серванту и провела пальцем по полочкам, на
которых отметились полоски.
— Вот что значит нет хозяйки: неуютно, грязновато.
— Ну а что ты хочешь от меня, мужика? А Маша еще маленькая.
— Ну, что ж, спасибо вашему дому, — стала прощаться Тамара. —
Приходите и вы ко мне в гости.
— До свидания, Тамара, обязательно придем, — ответил Виктор,
проводив ее на улицу.
Вернувшись в квартиру и напевая «Ивушку», Виктор услышал
всхлипывания Маши, которые доносились из ее комнаты. Он открыл
дверь и увидел, что Маша уткнулась в подушку и рыдает.
— Машенька, что с тобой? Ты почему плачешь, доча?
— Ты ее любишь!
— Кого? А… Да откуда ты взяла?
—Любишь! Любишь! Я же видела, как ты на нее смотрел. А почему
ты запел «Ивушку»?
— Да просто…
— Нет, не просто… Ты на ней женишься и приведешь сюда… Она
нехорошая…
— Ну а чем она тебе не понравилась?
И Маша объяснила:
— Начала тут: «Грязно, неуютно, хозяйки нет». Нашлась хозяйка…
Ходит, навяливается.
— Ну вот… Первый раз в жизни увидела человека и определила. И
тебе же ведь уже нужна…
— Никого мне не надо! Нам и вдвоем хорошо!.. Вон у Лильки родная
мать, и то, как придем к ним, она так и смотрит, чтоб не зацапали да не
облапали. Мы уже и к Лильке из-за этого не ходим. И эта придет и
начнет тут хозяйничать. А у меня завтра здесь репетиция.
— Какая еще репетиция?
172
— У нас в школе проводится фестиваль: «Все народы — братья». И
каждый класс будет олицетворять какую-нибудь страну. Наш класс
олицетворяет Японию. И мне Людмила Андреевна поручила роль
«японской принцессы». У меня уже и реквизит есть. Показать?
— А ну...
Маша ушла в свою комнату . И вскоре вышла от туда, облаченная
в одежду «японской принцессы». Сложенные вместе ладони она де-
ржала перед лицом, и, семеня ножками, она пошла по комнате, лепеча
по-японски.
— Ну, ты совсем у меня артистка, — похвалил Виктор Машу.
— А знаешь, пап, какие я спектакли больше всего люблю? Где поют
и разговаривают, как на той неделе по телеку показывали. Там еще один
парень прислуживал сразу двум господам.
— А… «Слуга двух господ»? Карло Гольдони, — вспомнил Виктор.
— Пап, а ты мог бы что-нибудь сочинить?
— Запросто. Только нужна тема.
— Лучше знаешь что сделаем: сейчас покушаем и поедем на великах
туда, где вы с мамкой моей когда-то гуляли.
— Ну вот и тема. Ты иди кушай, а я посочиняю.
И когда Маша пришла из кухни, отец ей предложил сценарий:
— Вот это твои слова, я начинаю первый: «Синьорина, мне кажется,
у вас сегодня во рту и маковой росинки не бывало?»
— «Да, папочка, я голодна, как сто чертей, пойдем покушаем».
— Ну а, покушавши, потом что делать будем мы?
— Вдвоем на великах… поедем… туда, где вы когда-то с мамочкой
моей гулять любили!
— Я согласен!
— Поехали! — воскликнула Маша.
И вот они уже мчатся по лесу, Маша впереди, кричит отцу:
— Папка, догоняй!
Выехав на полянку, Маша быстренько разделась и бултыхнулась в
воду.
А Виктор подошел к черемухе, которая разрослась, распушилась,
ее ветки полоскались в воде рукотворного моря, поглотившего тот
ручей, который журчал когда-то у ног этой черемухи. На Виктора на-
хлынули воспоминания, и, как в тумане, всплыла последняя встреча с
173
Машей, и ему б хотелось, чтоб видение это продлилось как можно
дольше. Но вдруг раздался крик Маши:
— Папка, ну что ты, давай купаться!
Накупавшись, они развалились на песке, поставив свои бока ласкам
солнечных лучей.
— Пап, а ты ее приведешь?
— Кого?.. А… Нет, нет.
— Честное слово?
— Да, честное слово.
— Нет, ты поклянись так: честное слово, красная звезда, Ленина и
Пушкина обманывать нельзя, кто обманет, тот Гитлером станет.
Отец поклялся.
Маша обрадовалась, вскочила на спину папке и стала делать ему
массаж. Увидев рядом с позвоночником светлое пятнышко и углуб-
ление, она спросила:
— Пап, а чо это у тебя тут было?
— Чирей, — ответил отец.
— Нет, папочкин, у тебя тут была дырка, — безошибочно опре-
делила Маша.
Виктор, как ужаленный, вскинулся и стал убеждать:
— Что ты мелешь!? Говорят тебе, — чирей!
А Маша, и не подозревая, что задела слишком чувствительную
струну, стала резвиться, прыгать и хохотать, повторяя:
— Дырка! Дырка!
Виктор схватил Машу, и они прыгнули в воду.
* * *
Войдя в прорабскую, Виктор застал там всю свою бригаду. А за
столом сидела Тамара и обсчитывала наряды, будто не замечая, что на
нее взирают несколько пар глаз. А заглядеться была причина. Высокую
прическу, макияж обрамляла газовая косыночка. Чуть-чуть тронутую
солнечным загаром Тамарину шею, умеренно декольтированную грудь
оттеняла светлого тона кофточка.
— Кто это? — нарочито серьезно спросил Виктор, сразу уловив
ёрническую атмосферу у мужиков.
— Да сами вот гадаем, — приняли игру мужики.
174
— Похожа на ту египетскую царицу, что была на обложке
«Огонька».
— Нефертити, — уточнил Виктор.
— По-нашему — Фроська, — таковой перевод легендарной еги-
петской царицы не мог не вызвать хохот.
— Скалозубы вы несчастные, — ответила мужикам Тамара, собирая
орудия своего труда. — Все. Поезжайте без меня, а я решила сегодня
прогуляться по лесочку, и мне надобен кавалер.
— Тамара, вот смотри — не выкати-кати! — стали наперебой пред-
лагать себя в провожатые мужики.
— Тамарочка, да лучше рыцаря вы здесь не сыщете во всей
округе!
— Все вы, мальчики, хороши, но я выбираю Виктора Сергеевича.
— Тамара, да ты посмотри и сравни, — и один молодец встал рядом
с Виктором. — Тут красота, молодость и сила!
— А что это у тебя? — и Виктор показал пальцем на грудь молодца.
И, когда тот наклонил голову, чтобы посмотреть, бригадир ухватил его
за нос и потянул вниз. — Молодой ищо, подрасти маленько. Выме-
тайтесь, там вас автобус ожидает.
И вот Тамара с Виктором идут по лесу, слегка утомленные… про-
гулкой. Виктор свой пиджак держит за вешалку указательным пальцем
правой руки, перекинув через плечо.
У Тамары прическа немного помялась, в руке она держит косыночку
и помахивает ею. Догадываясь, что причиной охлаждения Виктора к
ней является Маша, она все же решила уточнить:
— Витя, а почему Маша не захотела меня?
— А так, детские капризы.
— Но ты же прислушался к ее капризам…
— Да, понимаешь, она вырвала у меня обещание, и я не могу его
нарушить. Извини, Тамара.
— М-да… видно, суждено мне остаться в вековухах, — с грустью
сказала Тамара. — Дай закурить. Ах, да, ты же не куришь.
— Ты меня извини, Тамара, но для меня целовать курящую или
пьяную женщину так же противно, как целовать помойное
ведро.
175
— И все-то у тебя хорошо, и все-то у тебя правильно, так правильно,
что кажется, уж не выдумываешь ли ты сам себя, а может быть, оправ-
дываешься перед жизнью?
— Возможен и третий вариант: был Савлом, стал Павлом.
—???
— В Новозаветные времена жил иудей Савл. Он был яростным
гонителем новой христианской веры. А потом на него снизошло, он
крестился Павлом и еще фанатичней и одержимей стал защищать и
пропагандировать эту веру. А некоторые богословы считали, что в
Павла переселился дух казненного Иисуса Христа.
* * *
Сказав Тамаре, что он испытывает со своей дочерью немало мороки,
Виктор не был далек от истины. Да это и понятно.
Во-первых, генное наследство сказывалось и на характере Маши,
на ее темпераменте, ее психологическом складе.
Во-вторых, отец свою дочь не то чтобы баловал, но многие ее пос-
тупочки ей сходили с рук. Откровенно говоря, злоупотребляла она
иногда добротой отца.
Нет, училась она, в общем-то, неплохо, была твердой хорошисткой
и нередко получала пятерочки. И когда получала их, не входила, а
влетала в дверь квартиры. И, бросив портфель в одну сторону, туфли
скидывала куда попало, показывала отцу растопыренную пятерню, а
потом подходила к нему, подставляла свою щечку и заставляла целовать
себя столько раз, сколько получила в этот день пятерочек. При этом
приговаривала: «Это заслужила твоя умная доча».
Но бывали случаи, далекие от вышеописанной идиллии.
Маша приходила из школы и, встав у порога, тщательно вытирала
ноги о тряпку, хотя они не нуждались в этом. И виновато, исподлобья
посматривала на отца. Отец сразу понимал причину такого скромного
поведения дочери.
— Тебя что, к дверям-то привязали? Стоишь там, швыркаешь
носом?
— Папа, — не разжимая зубов, одними губами проговаривала
Маша, делая ударение на последнее «а» и как бы с прононсом, — я
получила двойку по поведению.
176
— Опять, — сокрушенно сказал отец и обхватил свою голову
руками. — Ну что мне с тобой делать?
Маша подошла к отцу, гладя его по голове, сказала:
— Папочка, не плачь, я больше не буду получать двоек по пове-
дению, честное слово.
— Да сколько ты этих честных слов уже давала?
— Много. Но это вот честное, пречес…
Но отец не дал дочери договорить клятву и прервал ее на полу-
слове:
— Ладно, иди-иди! — и проводил Машу в ее комнату.
А на другой день, когда Виктор обедал на кухне, придя из школы,
Маша опять встала у дверей в ту же позу, что и вчера, и виновато пог-
лядывала на отца.
— Опять двойку отхватила по поведению? — последовал вопрос
Маше.
— Нет, кол…
Ну, уж такого!.. Отец никак не ожидал.
— А ну, давай сюда дневник.
Маша подошла к Виктору и подала дневник. И, раскрыв его, отец
прочитал: «Пинала сидящего впереди себя мальчика».
— Почему ты его пинала?
— А он меня тоже пнул.
— Как он мог тебя пинать, он же сидит впереди тебя?
— Да, он хитрый. Когда все сели за парты после переменки, а он не
сел. А когда Людмила Андреевна вошла в класс, он меня пнул и сел. А
я, по-твоему, сдачи не должна дать ему, да? — последнюю тираду Маша
произнесла даже наступательно.
Ну что мог ответить отец на такие веские доводы?
— Иди мой руки и садись обедать.
И Маша села за стол, чтобы разделить трапезу с отцом.
— Почему ты в рабочей одежде? — спросил Виктор.
— Мы металлолом собирали.
— Ну а сегодня-то вы обскакали «бэшек»?
— Не-а. Мы сдали восемьсот килограмм, а «бэшки» — три тонны.
— Что это, такая разница?
177
— А они вовсе и не собирали. У них в классе есть мальчик один,
Вадиком зовут. А у этого Вадика отец какой-то начальник. Так он у себя
на заводе нагрузил самосвал металлолома и увез прямо во «Втор-
чермет» и привез оттуда справку.
— Ну это же очковтирательство, — не одобрил действия Вадикова
папы Виктор.
— Вот, вот. А директор школы построил всех и велел в честь
«бэшек» орать троекратно «молодцы».
— И ты кричала?
— А что я сделаю? Один в поле не воин.
— Ну, это зависит от того, кто как скроен.
— Да? Ну, ты тогда на меня не обижайся, если тебя на педсовет
вызовут, — предупредила Маша.
— Почему?
— А когда все будут орать: «Молодцы! Молодцы! Молодцы!», я буду
кричать: «Очковтиратели! Очковтиратели!»
И отец был уверен, что именно так и произойдет.
— Пап, а что обозначает слово «взятка»? — спросила Маша.
— Ну, это некоторые называют «презентом»! А вообще-то возна-
граждение за незаконные услуги. А еще это называют «лапой», а бе-
рущих «лапу» называют «лапошниками», — пояснил Виктор. — А где
ты его услышала?
— Да там десятиклассники разговаривали. Один мальчик сказал,
что скоро выпускной бал, надо деньги собирать на подарки учителям.
А одна девочка ответила: «Никаких подарков не надо, потому что это
не что иное, как взятка, а взяточников привлекают к уголовной ответс-
твенности».
— Ну, к ответственности, допустим, привлекают не только взяточ-
ников, — сказал отец, — но и взяткодателей.
— Так тебя тогда тоже надо привлечь.
— За что? — ошарашенно проговорил Виктор, поперхнувшись
супом.
— А помнишь, когда у нас в садике был прощальный утренник, вы
нашей воспитательнице подарили хрустальную люстру. Ты вручал ее
и говорил: «Дорогая наша… спасибо вам за то, что вы так хорошо
воспитывали наших ребятишек. И позвольте мне от имени родителей
178
вручить Вам этот скромный подарочек». А она: «Ой, ой! Я не возьму
такой дорогой подарок!». А у самой глаза горят, руки трясутся, она
сграбастала эту люстру: наверно, боялась, чтобы вы не раздумали. —
Помолчав немного и не замечая, какие смятения она внесла в душу
отца, дочь спросила: — Пап, а сколько вы за ту люстру заплатили?
— Ты ешь, если села есть. И не балаболь, балаболка, — не нашел
лучшего ответа отец.
— Спасибо, папочка, я уже наелась, — поблагодарила Маша отца и
вышла из кухни.
* * *
Придя из школы в последний день учебного года, Маша плюхнулась
в кресло.
— Уф! Наконец-то свободна! Свободна! Свободна!
— Умаялась, бедняжка, — посочувствовал отец, раскрывая дневник
дочери на последней странице.
— Тебе бы так.
— Поведение «Уд»!? Девочка… И не стыдно?
— Зато по основным четверочки да пятерочки.
— А поведение — второстепенно? — не согласился отец. — Ну, вот
что, — с сегодняшнего дня я в отпуске и на завтра взял билеты. Поедем
на родину наших предков, куда я тебя давно обещал свозить.
— Ура-а-а! — возликовала Маша и закружилась по комнате.
* * *
Приехав на родину, Виктор Понедельник сразу же пошел с дочерью
в школу. В учительской ему сказали, что Полина Федоровна уже не
Юркина, а Ромашова. Да, да, того самого Ивана Романовича, который
до войны, придя с «финской», преподавал военное дело, а теперь он
физрук школы. А Полина Федоровна сейчас в 208-м кабинете зани-
мается с оставшимися «на осень».
Виктор сразу узнал свою учительницу, хотя она была уже и ста-
ренькая, и седенькая, и в очках. __________
* Му х а м е д ь я н о в Ша к и р з я н Юн у с о в и ч — подлинная фамилия Алек-
сандра Матросова (см. «Труд» от 17.10.92 г. «Попал в Уфимский детдом»).
179
— Здравствуйте, Полина Федоровна… Вы меня не узнаете?.. А
вспомните: кто вам докучал больше всех в вашей учительской
практике?
И Полина Федоровна стала напрягать память, ибо любому учителю
не так просто вспомнить всех тех лоботрясов, которые выматывали у
них душу за время их учительской практики.
Когда я была в эвакуации в Башкирии, меня там направили ра-
ботать в колонию несовершеннолетних правонарушителей. Колония
располагалась под Уфой возле деревни Отлят. И там у меня в классе
был очень недисциплинированный мальчик по фамилии Мухамедьянов
Шакирзян. Так он из колонии добровольно ушел на фронт и повторил
подвиг Александра Матросова*, — ответила Полина Федоровна.
— А Виктора Понедельника не помните?
— Витя! — и Полина Федоровна непроизвольно протянула к
Виктору руки. Он взял их и стал целовать.
— Вы простите меня, пожалуйста, Полина Федоровна.
— Ну что ты, Витя, да все вы у меня желанные, — и, обратившись
к своим ученикам, назидательно сказала: — Вот видите, а тоже был
оторви да брось, а теперь прощения просит, руки целует. А кто это у
тебя, внучка?
— Дочь, — ответил Виктор.
— Что это она у тебя такая поздняя?
— Да так в жизни получилось, Полина Федоровна.
— Учится-то как?
— На четверочки и пятерочки… по основным.
Маша одарила отца взглядом, поняв намек.
— Полина Федоровна, мы с нашим классом решили устроить
встречу-вечеринку у Кудрявцевых Федьки и Сашки. Будут Тайка Под-
ковырова, Маруська Попова, Таня Старовойтова, Таня Карпова, Васька
Бессонов, Пановы Сашка и Володька, Степанов Сашка и еще кое-кто.
Приходите и вы. С Иваном Романовичем приходите.
— Спасибо, Витя, что не забыл меня.
— Ну что вы, Полина Федоровна! Я вас никогда не забуду. Первую
учительницу не забывают. Кстати, на той неделе по Центральному
телевидению транслировалась передача из Кремлевского Дворца
180
съездов. В честь Дня советского учителя состоялся концерт. И один
«первоклашка» прочитал вот такой стишок:
Рласступитесь, Марлсы и Венерлы!
Я корлабль в космос поведу!
Именем учительницы перлвой
Назову открлытую звезду!
Приходите обязательно.
— Да, Витя, а Степана Ивановича-то немцы повесили. Он тут орга-
низовал партизанский отряд, и предатель его выдал.
— Знаю, Полина Федоровна, мы с Машей были в сквере Героев-
партизан, погибших в Великую Отечественную войну.
Выйдя из школы, Маша спросила:
— Пап, а ты шибко докучал?
— Докучал, доченька, докучал.
— Ну, вот…
— Что вот? Что вот? К чему это ты «воткаешь»?
— Ни к чему, — исчерпывающе ответила Маша.
Из переулка вышла старенькая-престаренькая старушка. Ее фигура
была так согнута, что, не опирайся она на палочку, так и клюнула бы в
землю.
— Пап, а почему бабушка такая? — спросила Маша.
— А это ее боженька наказал: училась в школе на «двойки», вот он
ее и согнул вдвое под старость…
— Не выдумывай, — усомнилась Маша.
— Ну, давай спросим. Бабушка, вот моя дочка не верит, что вас
наказал боженька за школьные двойки.
— Верно, верно, девонька, — ответила бабушка, поняв юмор. — А
за колы наказал меня Господь вот этой палкой. — И, вскинув взгляд до
неба, где обитает Всевышний, бабушка на полном серьезе закрестилась
и замолилась: — Прости меня, Господи! Господи, прости меня,
грешницу — и поковыляла дальше, крестясь.
— Вот так-то, — восторжествовал отец и, щелкнув дочь по носу,
добавил: — Заруби себе вот на этом месте.
Оглянувшись вслед бабушки, Маша сказала:
— Придумал ты все это, папочкин…
181
— Ничего не придумал. Да у тебя у самой вон уже тоже горбина
растет.
Маша машинально закинула руки за спину и, убедившись, что
«горбина не растет», стала колотить отца кулачками по спине и при-
говаривать:
— Не растет! Не растет! Не растет!
* * *
Разъехавшись после ликвидации леспромхоза, ребята не забывали
друг друга, часто навещали своих старых друзей.
Володька и Егор заскочили прямо на объект, когда Виктор со своей
бригадой закончили рабочий день и собирались в бытовку.
— Привет строителям от лесорубов! — приветствовали они, входя
в помещение. В руках они несли расписные дуги.
— О, цыганята!
— Братаны! — весело загудела бытовка, встречая цыган. Пошли
обнимания, пожимания рук и т. п.
— А где мой лучший друг, Барабулька? — спросил Володька.
— Сейчас придет — набирает цементу.
В бытовку ввалился Барабуля. В ведре он нес цемент и поставил его
за дверь. Увидев цыган, он обрадованно зарокотал:
— О, черноголовые, сколько лет, сколько зим! Ночевать ко мне.
Вероника уже несколько раз вспоминала вас, говорит, уже соску-
чилась.
— Спасибо, Леша, но мы на минутку, по пути. Как-нибудь в сле-
дующий раз, — сказал Володька. — А зачем это ты столько цемента
набрал?
— А Вероника где-то достала югославскую плитку — надо ванную и
кухню обляпать, вот и прихватил. А то она мне уже всю шею перепилила
с этим цементом, — ответил Барабуля. — Я же новую квартиру получил.
— А сколько комнат? — спросил Егор.
— Четыре. С одной стороны лоджия, а с другой балкон, на девятом
этаже.
— Ничего себе отхватил! Молодчик!
— Так у меня Олеся уже невеста. Все по путю.
— Отдашь свою Олеську за моего Жорку? — спросил Егор.
— Засылай сватов, будем посмотреть.
182
— Да ты же его знаешь. Помнишь, на «Богатыре» катал?
— Так он же тогда без штанов еще бегал.
— А где это вы такие красивые дуги взяли?
— Витькин дед подарил. Они у него где-то в гашнике хранились.
Он нам их обещал еще давно. Говорил, что, как только заведем коней,
так и подарит.
— Ну, как он там? — поинтересовался Барабуля о своем шашечном
партнере. — Мы у него не были с тех пор, как отметили сорок дней его
бабке — все некогда.
— Плохой уже. Как свою старуху схоронил, совсем зачивирил, —
ответил Егор, — навряд ли до весны дотянет.
Барабуля поднял дугу над головой и, погигикивая, пробежал по
бытовке.
— Вот бы тебе такого жеребчика в коренники, а, Егор? — кинули
реплику в адрес Барабули.
— Леша, — подал голос Володька, копавшийся возле ведра с це-
ментом, — Я тут за тобой пошестерю, ты не посчитай за подлянку, —
завязал ведро тряпкой, чтоб цемент не раздуло.
— Спасибо, Володя. Ты поступил, как и положено лучшему
другу.
— Ну, мужики, покедова, — стали прощаться цыгане. — Приез-
жайте к нам в гости, скоро шишка поспеет, шишковать пойдем в тайгу.
Леша, ты попроси кого-нибудь из мужиков, чтоб помогли, а то ведь
цемент же.
— Да ну, чо я ведро цемента не донесу? — ответил Барабуля на
заботу Володьки.
* * *
И не успел Барабуля переступить порог своей квартиры, как на него
накинулась Вероника:
— Ну, хоть сегодня-то ты принес цемент?
— Принес, принес, — ставя ведро, ответил Барабуля, отдуваясь. —
Вот, целое ведро. Пусть теперь твоя душенька успокоится. — Вероника
стала развязывать тряпку на ведре. — Цыганята были у нас на работе.
Тебе привет передавали.
— А чо они к нам не зашли?
183
— Да они по пути заскочили. Егор сватает нашу Олеську за своего
Жорку.
— Ага, не хватало, чтоб Олеся попала в цыганский табор.
— В какой табор? Он учится в Новосибирском университете, скоро
инженером будет.
— Ну вот, когда будет, тогда и разговор будет, — и, развязав тряпку,
Вероника потыкала пальцем в цемент. Ее палец уперся во что-то
твердое. — Тут какая-то железяка…
— Какая еще железяка? Чо ты мелешь? — усомнился Барабуля.
— Ну вот, смотри, — и Вероника вновь потыкала пальцем.
Барабуля засунул руку в цемент и вытащил оттуда огромную ку-
валду. Вероника упала навзничь и задохнулась в хохоте. Из зала в ко-
ридор вышли их дети. И Андрейка сказал:
— Над чем это так громко потешаются наши предки? Вероника,
хохоча и показывая на Барабулю, сказала:
— Вы посмотрите, дети, на своего тятю, что он опять у нас отче-
бучил!
Олеся сразу догадалась, в чем хохма, и упала на мать. А Андрейка,
удивленно и сочувственно посмотрев на отца, сказал:
— И ты эту балду тащил аж на девятый этаж и без лифта?
— Ну, батя, на юмор ты у нас не истощим.
А Барабуле, так коварно подкузьмленном своим лучшим другом,
ничего не оставалось, как сказать свой любимый афоризм:
— Ну, вот теперь эту цыганскую образину я точно примочу.
* * *
— О, она еще прихорашивается, — сказал Вовка, зайдя за Машей,
чтобы идти на танцы.
— Да, прихорашиваюсь… Чтоб тебе понравиться, — кокетливо
ответила Маша, наводя макияж.
— Вова, хоть ты меня поддержки, — обратился за помощью к Ма-
шиному кавалеру ее отец. — На улице морозяка сорок градусов, а она
вырядилась в сапожки.
— И что же вы прикажете мне обуть, дорогой папочка?
— Ну, вот хотя бы бабушкины пимы, — Виктор вытащил из дивана
валенки, которые когда-то подшивал еще дед.
— Вовка, держи меня! — и Маша упала на Вовку.
184
— Смейся, смейся, как бы не пришлось зарыдать, когда на костылях
окажешься, — не унимался отец. — Дойдешь до танцулек, а там пере-
обуешься.
Маша, всунув ноги в пимы прямо в сапогах, сделала пирует и со-
чувственно сказала отцу:
— Папуля, какой же ты у меня древний… Да ты посмотри, какой
век-то на дворе.
— А мои предки тоже, — включился в разговор и Вовка, — хранят
в кладовке свои модные реликвии. Спрашиваю: зачем они вам?.. «Что
ты зубы скалишь? Меня за брюки-дудочки чуть из комсомола не ис-
ключили,» — сказал отец. «А меня, как Ваньку Жукова, хозяин шпан-
дырем, твой дед ремнем отхлестал за мини-юбку. А я ведь тогда уже
училась на третьем курсе», — добавляет мать.
* * *
Предчувствия Егора сбылись: дед до весны не дотянул. И вот в один
из весенних дней Маша предложила отцу:
— Пап, сегодня старушки у подъезда говорили, что завтра Роди-
тельский день, давай сходим к нашим бабе и деду. Я им обещала.
— А что ты так говоришь? Конечно, сходим. Ты сегодня напеки
что-нибудь. Моя мама, а твоя бабушка, я помню, всегда на Родительский
день пекла «жаворонков», еще что-то. Навари яиц, возьми сладкого. А
я сейчас сбегаю в магазин и возьму бутылочку коньячку — угостим
там старушек. Да… краску не забыть бы, подкрасим оградку, кресты.
* * *
И на другой день, придя на кладбище, где покоились их баба и деда,
они принялись подкрашивать ограду, кресты и подправлять мо-
гилки.
— Пап, а давай мамку перевезем сюда и подхороним к бабе с
дедом, — предложила Маша.
— Да я уже пытался, — ответил отец. — Так в райисполкоме как
почали: «Да кто ты ей? Да кто она тебе? Давай доказательства». Впору
хоть в Москву обращаться. Мы будем ездить к ней. Сейчас подъедут
дядя Леша и поедем. А пока выложи-ка из сумки все на столик, вон
старушки идут — надо угостить. И подошедшие бабушки вспомнили
о покойниках, сопровождая разговор крестными знамениями:
185
— И тут они вместе упокоились, как голубки-лебедушки, царство
им небесное.
— А ить как они любили-то друг-дружку!
— Егорий-ту, бывало, на вечеринках на шаг не отставал от Лу-
керьи.
— А какие обое были голосистые! Как почнут, бывалочь, супротив
один другого «Подгорную» да частушки-т, да все с подковыркой, да
ернические.
— А ты помнишь, Апросенья, ихную свадьбу?
— Ну дык как не помнить. Мы ведь и готовили ее к выданью.
Смотрим в окно, а он, Егорий-ту, летит на своей тройке. О ту пору-ту
жили ешо единолишно. Сбруя вся на конях в медных бляхах золотом
горит! Под дугой ленты вьются, звенят колокольчики! Из-под шапки
у Егория-ту вот этакой чуприна вьется, барчатка подпоясана разно-
цветной опояской с кистями! А за ним его дружки-приятели верхами!
Да все с берданками! Влетел он в избу! А мы ему кричим: «Да погодь
ты, черт окаянный! Дай венок закончим! А он: «Не хочу годить! Моя!»
Сграбастал Лукерью и в кошеву. Укутал ее в медвежью доху, гикнул,
как разбойник, и полетел! А за ним его дружки на конях несутся, да из
берданок-ту палят, как варначье какое. Свадьба-ту на масляной неделе
была. После первой брачной ночи выходят молодые из горницы, а их
в зале ждет толпа гостей. Стоять отец Лукерьин, стал быть, тесть
Егория, и держить в руках бутылку с вином; и теща. А у нее — две
рюмки в руках: одна с дном, другая — без дна. И вот тесть подает
вторую бутылку. Егорий берет ее, смотрит на тещу такими ерническими
глазищами (надо сказать, она ить не хотела отдавать Лукерью за Егория,
— он же в молодости-ту шальной был, озорничал со вдовушками, да
и девчонки-ту обссыкались по ём: первый красавец в деревне, чуприна
из-под козька вьется; выйдет вечером на улицу с гармошкой, взыграет
«Подгорную» — все девки готовы расстелиться перед ём; но он любил
только Лукерью, и она души в ём не чаяла, и матери-ту так и сказала:
не позволите добром — убёгом оженимся), и он решил поизгаляться
над тещей. Заносит бутылку над рюмкой без дна. Все гости перестали
дышать, тещу вот-вот родимчик хватит. Поманежил немного и... бултых
вино в рюмку с дном. Гости взревели: «Ура! Ура!» Теща хрястнула
пустую рюмку об пол, расцеловала Егория, подала ему стакан и сказала:
186
«Пей, зятек, еще нальем!» А отец поцеловал Лукерью и сказал: «Спасибо,
дочка, что соблюла девичью честь и не осрамила, не опозорила своих
родителев». Всю неделю и гуляли всей деревней.
— Да уж гулять-ту в те поры умели.
— А и ноне-ту не уступают. Жить-ту стали побогаче, полутьше.
Поболе денег стало у людей зводиться, как леспромхоз-ту здеся объ-
явился.
— А хоть и полутьше, а гулять-ту так не могут. Я ить работаю в
клубе, дак вижу, как ноняшная молодежь-ту гуляет: врубят свою ма-
глитофолу хрипастую на всю катушку, и пошли дергатса: туды-суды,
туды-суды.
— Тьфу, прости ты меня, Господи.
— У каждого времени свои песни.
— Ну ить и старое-ту забывать не гоже. Ить так оне чего доброго
забудут, кто их родил-крестил, одевал-обувал да выходил. Не дурней
их мы, поди, были.
— Ну и так-ту нельзя. Ты же свою Дуську только шта на поводку
не водишь. Кажинный вечер, чуть смеркнется, токо и слышишь по
деревне, как ты базлашь: «Дуська, хватит шалаболить, пора домой. А
нето ща подол заголю да крапивой загоню». Позоришь девчонку перед
парнями. А она у тя на выданье. Пущай в девках погуляет, пока мужний
хомут на шею не одела. Я вот свовому Микихвору не запрещаю, поди
не маленький, понимаить, што к чему.
— Тебе-ть хорошо, у тя парень, а у мя девка, догляд да догляд нужон,
а нето враз ветром надуить, али вороты дегтем вымажуть какие-нибудь
охальники — опосля майся сымя. Хто ж яё с приплодом-ту
возьмёть?
— Это ты верно баишь, Апросенья. Женихи-т ноня готовы в
примаки пойтить да жениться на тёщиной фахтере, в которую яё
привел муж, как в песне тады пелось: «Молодой хозяйкой прямо в
новый дом». А как пропишется «зятёк» и почнёть выкомуривать да
условия выставлять. Перво-наперво скажеть жане: «Али я, али мать».
А та скажеть: «Ты, мама, уже отжила свое — устроишься где-нито, а
мне ешо жить да жить, а мужья-то ноня — сыскать не просто.
— Это уж знамо дело — куды иголка, туды и нитка.
187
И Бог знает, когда бы закончилась затянувшаяся дискуссия, если
бы не прервали ее подошедшие Вероника с Барабулей.
— А ну давайте-ка положим цветочки нашим старичкам, — сказала
Вероника. — А куда свечки надо ставить?
— А вот суда, милая, — подсказали старушки. — Да перекрестись,
да поклонись.
— А как надо креститься?
— А вот так вот: сложи три пальца щепотью и приложи щепоть-ту
сначала ко лбу, потом к животу, затем на правое плечо и на левое и,
поклонившись, скажи: «Царство вам небесное. Пусть земля вам будет
пухом».
И Вероника старательно выполнила все бабушкины указания. А
Маша в это время разлила коньяк по лафитничкам.
— Дядя Леша, вам коньячку?
Но дядя Леша, подняв правую руку, покрутил указательным
пальцем, на котором были надеты ключи от машины: мол, за рулем.
— Слава Богу, — не преминула съехидничать Вероника. — А я,
пожалуй, напишу Брежневу письмо и предложу ему выдать всем ал-
кашам по автомашине бесплатно. И они тогда, опасаясь, что их лишат
прав, будут воздерживаться, и дешевле обойдутся государству.
— Не боись, я ешо наверстаю, — успокоил Барабуля жену.
— Да уж не упустишь.
Маша открыла бутылку лимонада и налила в стаканчики дяде Леше
и себе.
— А ты чо это, девонька, лимонад-ту? — спросила бабушка у
Маши.
— Мала еще коньячками баловаться, — ответил за дочь отец.
— Чо эт ты так строжишься на дочь-ту? — сказала одна ста-
рушка.
— И правильно делает, — поддержала Виктора другая бабулька. —
Это парень в подолу не принесет, а за девками догляд да догляд нужон,
особливо за нонышнеми. То и гляди забрюхатят.
— Да и мы-то, небось, уж не такие девы непорочные были, — ре-
занула правду-матку ее приятельница.
— Ну, что, помянем наших старичков. Пусть земля им будет
пухом, — прервал разговор старушек Виктор.
188
— Вон идет батюшка, давай пригласим его к нам, а, пап? — пред-
ложила Маша.
— Ну пригласи, пригласи.
— Батюшка, зайдите к нам, пожалуйста.
— А кто это у нас тут нашел свой вечный покой? — подойдя к мо-
гилке, спросил батюшка. — Раба божья Лукерья? Добрая была прихо-
жанка. А вот Егорий был безбожник. И похоронен под красной
звездой.
— Воля усопшего, батюшка, — пояснил Виктор — Я, говорит, старый
партизан. Еще со Щетинкиным гонял Колчака, завоевывал Советскую
власть в Сибири. И хочу, чтоб похоронили меня по-советски.
— Ну, да Бог ему судья, — снизошел батюшка.
— Давайте, батюшка, помянем с нами усопших, — предложила
Вероника.
— Нет, милая, сначала надобно исполнить молитву. — И батюшка
возжег кадило и приступил к ритуалу: — Упокой, Господи, души
усопших рабов Твоих Егория и Лукерьи и прости им вся прегрешения
их вольныя и невольныя и даруй им Царствие Небесное. Во блаженном
успении вечный покой, подаждь, Господи, рабам Твоим Егорию и Лу-
керье и сотвори им вечную память. Вечную память. Аминь.
Старушки тоже подпели батюшке.
Во время молитвы Виктор подал Маше деньги, чтобы она оплатила
труд батюшки. Но Маша не смогла сообразить, как это сделать. И тогда
Виктор сам ловко опустил купюру в карман батюшкиной рясы.
— Ну вот, теперь можно и помянуть усопших: пусть земля им будет
пухом, — совсем по-светски сказал батюшка после молитвы. И, опро-
кинув рюмашку, на предложение Вероники закусить ответил: — После
первой не закусываю.
Батюшка с лукавинкой ширнул Веронику под бочок и пошагал
дальше упокоять души усопших.
* * *
День рождения Виктора выпадал на предвыходной день. И Маша
с Вероникой, наготовив, выставили все на стол и, запалив свечи, стали
ожидать юбиляра с гостями, которые почему-то задерживались. И это
у хозяек уже стало вызывать беспокойство.
189
— Тетя Вероника, ну где они? — с недовольством сказала Маша,
посмотрев в окно. — Папка в это время всегда уже был дома, а сегодня
как нарочно нету.
— Да не беспокойся, придут, — Вероника подошла к Маше и обняла
ее. — Может быть, задержались на работе, возможно, бетон принимают.
Они это часто делают.
И тут открылась дверь и ввалилась компания, во главе которой
шествовал Барабуля. Он еще с одним бригадником тащил под руки
«виновника торжества».
— Вероника, Маша, вот и мы, — обрадовал Барабуля.
— Явились, не запылились, — заворчала Вероника. — Зачем
Виктора-то споили?
— Да после работы решили всей бригадой отметить его день рож-
дения, не потащишь же сорок человек сюда, опрокинули там по ма-
ленькой, а он что-то «откинулся». — Они занесли Виктора в Машину
комнату.
— Да тебе по маленькой — это чем поят лошадей. Ну, куда теперь
все это? Коту под хвост?
— Все выпьем, все слускаем. У-у, а свечей-то сколько! А ну, братва,
налетай!
В это время в квартиру вошли соседи сверху.
— А, ну, где тут наш именинник? — спросил шутливо Камал Ма-
житович.
— А вон, дрыхнет без задних ног! — чуть не плача показала Маша
на свою комнату.
— Да ты не обижайся на папку, — стала успокаивать Машу Людмила
Тимофеевна. — С мужиками это случается. А мой, ты думаешь, лучше?
Другой раз так надюзгается, хоть в вытрезвитель отправляй.
А Барабуля ухватился за Камала Мажитовича:
— Давай знакомиться — меня зовут Леха.
— Ну а меня Камал.
— А по батюшке?
— Да зовите просто — Камал.
— Ну, брат Камал, давай за Витьку штрафную.
— Нет, нет, друзья мои, только бокал шампанского, так как идем в
оперу.
190
— В какую оперу? Вот в ету, чо ли: «О, дайте, дайте мне свободу! Я
свой позор сумею искупить!» — вытянул арию Барабуля.
— Ты угадал, Леха, в наш Дом культуры Новосибирский оперный
привез «Князя Игоря!
— Ну ты даешь, Камал! Нашел, чо смотреть — не разделил куль-
турные вкусы Камала Мажитовича Барабуля. — Ну, за Витьку все равно
надо. Ты знаешь Витьку?
— Да знаю, знаю! У меня работа такая, чтобы все обо всех знать.
Мне за это деньги платят, — пояснил Камал Мажитович. — Ну, друзья,
до свидания; Люда, пошли, а то опоздаем.
И, когда двери за ними закрылись, Барабуля вслед им проговорил
с превосходством в голосе:
— Камал… и чо ты знаешь, и чо ты понимаешь?
— Ну, уж, где им понять такую сложную личность? Если она всего
лишь прокурор, а он начальник уголовного розыска?
— Забожись?! А чо ты мне не цинканула?
— Да ты тут так раскудахтался, что тебя и на вожжах не
удержишь.
— Вот понтовитая баба, а ведь любит, — и, вспомнив: — Да, братцы,
мы же еще за любовь не пили! Давайте хряснем!
— Да хватит, хватит, — сказала Вероника, забирая бутылку у Ба-
рабули. — И когда вы только ею напьетесь? Ох-хо-хо.
— Оха, оха, ты моя дуреха, я твой дуралей, по рюмашке-т нам
налей, — срифмовал Барабуля.
В общем хоре засмеялась и Вероника.
— Вот, паразит, кого хошь уговорит, — и отдала бутылку.
А утром, на другой день после юбилейного сабантуя, когда Маша
убирала со стола остатки вчерашних торжеств, из ее комнаты вышел
отец. Голова его была обвязана полотенцем. Не глядя на Машу, он сел
в кресло. И, закряхтев, постанывая, сказал:
— Никогда я не справлял эти дни рождения и больше не буду.
— Дни-то рождения справлять можно, только не до такой степени,
чтобы двое тебя вели, а третий тебе ноги переставлял, — порекомен-
довала Маша.
Виктор встал с кресла, прошелся по комнате, а потом спросил:
— А ты не знаешь, откуда произошло слово «хамство»?
191
— Нет, не знаю, расскажи.
— В библейские времена жил старец по имени Ной со своим
большим семейством. Одного из его сыновей звали Хам. И вот однажды
папаша Ной пришел с работы под хмельком, а Хам возьми да заори:
«Смотрите, наш тятька-то пьяный!». Но люди того времени посчитали
поступок Хама неприличным и с тех пор подобные выходки стали
называть хамством.
— А не тот ли это Ной, именем которого назвали Всемирный
потоп?
— Да, он. Вот видишь, даже Бог, утопив все живое и мертвое, ос-
тавил одного Ноя, как самого праведного.
— Хорош же, видать, тип этот, отец небесный.
— Тебя удивляет жестокость Бога?! Но жизнь людей во время со-
творения богов была жестокой, а поэтому и богов они творили по
образу и подобию своему, — пояснил отец.
— Нет, папочка, богов люди создавали не по своему образу и по-
добию, а по образу и подобию своих владык? — царей, императоров,
султанов, фараонов. Но меня не это совсем удивило. Каков же он, этот
всевидящий, если допустил такое, что ему пришлось творения рук
своих утопить за грехи их тяжкие и оставить жизнь одному Ною, как
самому праведному, но который тоже оказался пьяницей, — научно
объяснила Маша.
* * *
Вот такую историю поведал Виктор Сергеевич своим слушатель-
ницам. Окончив повествование, он сказал, тяжко вздохнув:
— Вот так и прошла моя жизнь.
Маша молча слушала отца, но ее глаза говорили всё: они были то
испуганные, то опускались от стыда и боли, то вдруг заполнялись
тревогой в минуту опасности, то сверились радостью — вся гамма
чувств пронизывала все ее детское существо. Девушка повзрослела,
слушая историю своего отца, и она поняла, как безмерно любит этого,
вдруг ссутулившегося человека, что имеет право даже гордиться им.
Ведь далеко не каждый может найти в себе силы и смелость, чтобы
вырваться из того порочного круга, в который попал ее отец.
Маша подошла к отцу, положила ему голову на грудь и никак не
могла найти нужных слов, только и сумела произнести:
192
— Эх, папка, папка, ну как же ты так, а?..
Виктор благодарно обнял Машу. Его душили слезы, и он только и
смог выговорить:
— Прости, прости меня, дочь, прости.
* * *
После погрузки вещей в контейнер настало время прощаться.
— Ну, Мажитыч, — обратился Барабуля к Камалу Мажитовичу,
пожимая ему руку. — Теперь будешь бороться с проклятым жульем аж
в областном масштабе.
— А куда денешься, приходится, — таким же шутливым тоном
ответил Камал Мажитович. — Ведь Никита Сергеевич так и ушел в
отставку, не показав последнего преступника. — Давай, береги нас.
— Спасибо за доверие — постараюсь оправдать. Но вы молодцы,
ребята. Так и держите. Будете в Иркутске — заходите, не стесняйтесь.
Вот вам наша домашняя «визитка». А служебный мой адрес, я полагаю,
вы еще не забыли. Эй, молодые! — крикнул Камал Мажитович Вовке
и Маше, которые стояли в стороне и уже не один десяток раз сказали
друг другу: «Маш, ну ты будешь писать мне? — «Если ты напишешь
первый, то я отвечу» — Вы скоро там распрощаетесь?
— Маша! Да поцелуй ты его, он же стесняется, — подсказал Ба-
рабуля молодым выход из создавшейся ситуации.
И Вовка, подзадоренный Барабулей, обнял Машу и поцеловал.
А потом, под одобрительные реплики «Молодец», «Давно бы так!»,
«Вот это по-нашенски!» — сопровождаемый смешками и хохотом, он
подбежал к «Волге» и нырнул в нее. Камал Мажитович дал прощальный
сигнал, и они умчались вдаль.
* * *
Отворив дверь на звонок Маши, которая пришла с танцулек, Виктор
увидел на лестничной площадке стайку ребят, друзей дочери.
Все они неестественно хохотали и «дербанили» булку хлеба, по-
жирая ее. Виктор сразу понял причину их «зверского аппетита».
— Ты тоже обкурилась? — строго спросил он у Маши.
— Ой, пап, ну, мальчики угостили меня, и я два раза курнула «не в
себя» — объяснила Маша, — ну что ты на меня так смотришь?!.. Это
же легкий наркотик… И в цивилизованных странах…
193
— Дуры вы бестолковые!.. В каких цивилизованных?.. В каких
цивили… — задохнулся в гневе Виктор. — Да они вплоть до прези-
дентов через этот «легкий наркотик» все пересели «на иглу» и позара-
зились гепатитом, СПИДом, сифилисом! Да их более пристало бы на-
зывать «сифилисованными»!!! Нашли цивилизованных…
После окончания школы Маша поступила в Новосибирский госу-
дарственный университет. Приехав после сдачи вступительных экза-
менов домой, Маша целыми днями рассказывала отцу, как она удачно
сдала экзамен, и даже без единой «шпаргалочки».
— А знаешь, пап, в каком красивом месте располагается Академго-
родок! Кругом тайга и вековечные сосны, березы, осинник. По деревьям
прыгают белки, и, как в сказках Пушкина, почти все ручные… Правда-
правда, папка! — Маше показалось, что отец сомневается в ее рас-
сказах. — Я сама видела и не раз, как одна тетенька на автобусной
остановке утром приходит, а там ее уже ждет белочка. Тетенька вынет
орешки из кармана, белочка вспрыгнет тетеньке на плечо, потом на
ладонь, наберет в ротик орешки — и в лес. И так каждое утро. И что
интересно, белочка берет только у этой тетеньки. А однажды мы по-
ехали в Новосибирск, в Оперный. Ой, папка, какой он красивый, какой
огромный!
— Город? Оперный? — уточнил отец.
— Да и тот и другой. Новосибирск раскинулся над Обью широкой
и тянется вдоль неё, кажется, ни конца ему не будет, ни края. Возле
железнодорожного вокзала, на площади Гарина-Михайловского взмыла
в небо высотная гостиница. Между прочим, самое высокое здание за
Уралом. И мы упросили директора гостиницы пустить нас на крышу.
И когда я взглянула оттуда на город, у меня возникло сравнение. Но-
восибирск — это огромная птица, распластавшая крылья по обеим
сторонам Оби. Шеей и туловищем служит река. А голова — это Обьгэс
и Академгородок. И летит эта огромная птица-город навстречу своему
далекому и славному будущему. А Оперный так прямо-таки кра-
сотище… И я не берусь его описывать, чтобы не принизить.
И вот выехали мы на «восьмерке» с остановки «Цветной», а на
перекрестке «Морской бульвар» и «Цветной проезд» сгрудились ав-
тобусы. Там, оказывается, развалился прямо на проезжей части дороги
огромный лосище. Рожище — во! Сам, как гора. Шоферня гудят, сиг-
194
налят, а он даже ухом не ведет. Потом один водитель подъехал к лосю
и толкнул его бампером. Лось поднялся и как махнет рогами по пе-
реднему стеклу автобуса, и оно все оказалось на водителе. А лось, будто
сделал праведное дело, спокойно подался в лес. Да, папка, чуть не
забыла, в нашем университете существует такая традиция: новый
учебный год начинается с концерта, и ставят его первокурсники; меня
в нашей группе выбрали художественным руководителем, и мы уже
подобрали репертуар, вот только надо бы еще частушек. Ты не по-
можешь?
— А пародия подойдет?
— А ну?
— Мы решили, друзья, не влюбляться
Даже в самых красивых девчат.
Почему?
Потому что мы студенты.
И общага для нас дом родной.
Первым делом, первым делом сдать зачеты.
Ну, а девочки?
А… опосля.
— Папка, ты у меня гений! — воскликнула Маша и расцеловала
отца.
* * *
И через месяц Маша прислала кассету, на просмотр которой
пришли Вероника с Барабулей. Начиналась кассета приветствием
Маши:
— Здравствуйте, дорогие мои и родимые папка, тетя Вероника, дядя
Леша, Андрюша и Олесенька! Живу я хорошо, не болею, учусь на пя-
терочки. Папка, за концерт наша группа забрала все призы и премии.
А твоя пародия бисировалась бессчетное количество раз. Посмотрите
сами.
И на экране телевизора появился номер, предложенной Виктором
пародии, только осовремененной артистами, где мальчики пели:
«Первым делом, первым делом сдать зачеты…» А девочки — подзадрав
выше коленочек подольчики, вопрошали лукаво: «А это?» И мальчики,
вожделенно-похотливо вперив взоры в девичьи прелести, выдыхали:
«Ды хо ща!»
195
И Барабуля прокомментировал увиденное на экране:
— Ну, нонешняя молодежь дает: я и то сгораю со стыда.
Особенно когда посмотришь это самое «Про это», — включилась в
разговор Вероника. — Опусти тебя после телепередачи в прорубь —
вода закипит.
* * *
На зимние каникулы Маша приехала веселая, жизнерадостная и
хвасталась, как у нее с учебой все ладится, идет без «хвостов». В худо-
жественной самодеятельности все лучшие роли ее, и она всегда ходит
в «примах». В результате чего Маша погостила только недельку и
укатила, объяснив это тем, что они готовят концерт и надо усиленно
репетировать, ибо концерт чрезвычайно ответственный, — это будет
фестиваль вузов всей Сибири и Дальнего Востока.
Первое время Маша присылала письма еженедельно и изредка
просила денег: то на покупку необходимого ей платья для спектакля,
ведь они ставят «Гамлета», а она играет Офелию; или на покупку
чешских сапог; а то еще сообщала, что один профессор уезжает в США
и распродает свою библиотеку. «И я, папочка, решила купить тебе
двухтомник Есенина, «Избранное» в настольном исполнении А. С.
Пушкина, двухтомник Лермонтова и «Полное собрание сочинений» в
двенадцати томах, о чем ты всегда мечтал, кстати, твоего любимого В.
В. Маяковского».
Просимые Машей деньги Виктор всегда посылал, да еще и с до-
бавкой, наказывая лучше питаться, чаще ходить в театры, заниматься
спортом и, конечно же, одобрял ее участие в университетской самоде-
ятельности.
Но вот уже прошло два месяца, а от Маши ни одной строчки. И на
письма отца Маша тоже не отвечала. И вдруг «нарисовалась» сама…
От ее вида у Виктора аж дрогнуло сердце и захолонуло под дыхом:
о таких говорят: «краше в гроб кладут». Маша выглядела вся съежив-
шейся, скукожившейся, почерневшей, в глазах не было веселья, былого
блеска, на месте пухлых румяных щечек с симпатичными ямочками
уже были провалы. А привлекательная, «точеная» когда-то фигурка
смотрелась пугающей, худой и даже костлявой.
196
— Маша! Доченька! Что с тобой! — весь задрожав и схватив Машу
за руки, которые были как ледышки, испугавшись, спросил Виктор. —
Ты заболела?!
— Ой, пап! — каким-то хрипловатым голосом ответила Маша, —
чуть не «сыграла в ящик». У Виктора на миг мелькнуло в мыслях:
откуда она знает эту «феню»? Он при ней жаргонных словечек никогда
не употреблял, да и вообще старался говорить по-человечески, хотя
заменить их нормальными словами было не так-то просто. И он часто
при этом вспоминал начальника отряда майора Киященко, который
говорил, что надо уже сейчас, здесь избавляться от блатняцкой шелухи,
тогда и на «свободе» прижиться будет легче.
— Машенька! Но что случилось? Ты два месяца не писала и на мои
письма не отвечала…
— Поехали мы с концертом в подшефный колхоз, и я там под-
хватила пневмонию. Лежала под капельницей. Вот, смотри, все руки
искололи, — объяснилась Маша.
— Поживешь дома с недельку и поправишься, — предложил отец.
— Да ты что, папка!.. — воскликнула Маша. — Я прилетела сюда со
знакомыми летчиками, которые привозили геологическую партию в
Братск. Через три часа они улетают, и мне надо поторопиться. Вот
сейчас соберу кое-какие платья, которые я носила два-три года назад,
они мне как раз будут впору. А эти, смотри, все на мне болтаются.
— Ну ладно, — не усомнился в Машиных словах Виктор. — Ты тут
собирайся, а я сбегаю в магазин.
* * *
После отъезда Маши прошло недели две. И как-то Виктору пона-
добились деньги. Он сунулся в ящичек, где они обычно хранились. Но
денег там не оказалось. Виктор открыл второй, третий, четвертый
ящички, хотя знал, что деньги он вот уже много лет держит в одном
месте. Потом он открыл Машину шкатулочку, в которой она сохраняла
свои подарочные украшения: кольца, серьги, кулоны, но и шкатулка
была пуста.
Он сразу вспомнил Машину фразу из жаргона. Пред глазами у него
поплыли кругами Машины руки на сгибах локтей — все исколотые, в
шишках иссиня-желтого цвета.
197
Его шатнуло из стороны в сторону. Ноги стали ватными и непос-
лушными. Опираясь о стену, Виктор подошел к дивану и плюхнулся
на него.
Обхватив голову руками, он, застонав, с болью вымолвил:
— Машенька, доченька моя, что ты наделала… — Отдышавшись,
оклемавшись, Виктор взял телефонную трубку: — Вероника, Маша
подсела «на иглу».
— … … … … … …
— Нет, не ошибся, и я сегодня же лечу в Новосибирск.
* * *
В университете один руководящий молодой человек, по-видимому,
из бывших комсомольских «вожаков», не только не стал объяснять и
сочувствовать Виктору, а с откровенным цинизмом изложил новые
«демократические прописи» воспитания подрастающего поколения:
— Никто и ни с кем не обязан нянькаться. Они сами будут уже
через пять лет руководителями.
— Но вы могли бы сообщить мне о ее поведении, — осторожно
возразил Виктор. — Не в одночасье же она стала заниматься нарко-
манией. Я бы увез ее от вас.
— Вы знаете, папаша, — по-видимому, задетый последний фразой
Виктора, повысив голос, сказал «вожак». — Я был в некоторых циви-
лизованных странах, например, в Соединенных Штатах, так там с
детских
лет вольны все вести себя так, как они найдут нужным. И
никто не в праве вмешиваться в их права.
— Поэтому у них президенты ходят в «планекешах», — сказал
Виктор и хлопнул дверью.
* * *
Девочки, с которыми жила Маша в одной комнате в общежитии,
рассказали Виктору, что они сначала жили «коммуной», не считая, у
кого больше, у кого меньше. Маше отец всегда присылал деньги и хо-
рошие посылки.
— И нам даже иной раз было совестно за то, что Маша больше, чем
мы вкладывала в фонд нашей «коммуны». А кстати, это была ее идея
жить «коммуной». И не только продукты, но и деньги у нас клались в
«общий котел». Вещи мы тоже носили сообща. От Маши всегда излу-
чалась доброта. У нее и в учебе были лучшие успехи, и она всегда нам
198
помогала. А какие роли она играла в университетской самодеятель-
ности!
Ее обаяние, красота очень привлекала ребят. И они буквально
вились возле нее. И не раз из-за нее были у них конфликты. Это, по-
видимому, вскружило ей голову, она стала посещать рестораны, «ту-
совки», покуривать травку. Все реже стала ночевать дома, все чаще
пропускать занятия. Появились «хвосты».
Мы ее уговаривали одуматься, бросить своих «приятелей». Но
Маша только хохотала на наши просьбы и предупреждения. За наши
отказы разделить с ней «компанию» обзывала нас «несовременными»,
«совками». И даже однажды назвала нас «приживалками», намекнув,
что она в наш «общаг» больше нас вносит. И мы с ней после этого
разошлись. Потом ей «легкого наркотика», как она называла анашу,
стало мало, и она перешла на героин. И Маша прямо на глазах у нас
стала терять человеческий облик. Все, что можно было, она с себя
продала. Потом съездила домой и привезла из дома все отцовы золотые
подарки и тоже отдала за наркотики. Поназанимала у многих студентов.
Несколько раз нас обворовывала. За «дозу» отдавалась ребятам. И, в
конце концов, ее отчислили, а из общежития выселили. Где она
сейчас — не знаем.
Виктор обратился в Советский РОВД, где ему сказали, что числится
у них в «отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков» особа
по фамилии Понедельник Мария Викторовна, и «дело» показали ее. Но
после отчисления из университета она из Советского района исчезла
и сейчас по агентурным данным обитает где-то в «Нахаловке». И на-
звали несколько адресов наркопритонов.
Полазив по «Нахаловке», Виктор встретил знавших его Машу, ко-
торые сказали ему, что ее «угнали» в Ташкент за «ханкой».
* * *
Пожалуй, не осталось ни одной чайханы в Ташкенте, в которой бы
не побывал Виктор. И, уже потеряв надежду, решил зайти еще в одну.
При входе в нее он вдруг услышал, что его окликают:
— Купец, Витька!
Вглядевшись в окликавшего, Виктор его узнал:
— Назар! Здорово!
199
— Привет! Ты какими судьбами в наших краях оказался? Приса-
живайся, — гостеприимно пригласил Назар. — «Чилим»? «План»?
— Нет. Разве, что пивка.
— Эй, чайханщик! Пива! Плов с молодым барашком! Шашлык!
Кумыс! И все, что есть самое вкусное! Хорошего человека встретил!
Гулять будем!
И вскоре стол был завален и дынями, и арбузами, и виноградом, и
всеми южными сладостями. После рассказа Назару о своем несчастии
с Машей Виктор спросил:
— Назар, ты не знаешь, кто тут из барыг торгует ханкой?
— Щербет! Канай сюда! — Щербет трусцой подбежал к столику. —
У тебя с Новосибирском есть связь?
— Есть. Три дня назад отправил килограмм с одной профурой.
Зарядили ее во все «дыхательные» и «пихательные», а один баллончик
лопнул у нее в тухляке. А она, стерва, оказалась на пятом месяце бере-
менности. У нее начались преждевременные роды прямо в самолете.
И ее с аэропорта прямо на тегулевку. Сейчас опасаемся, чтоб не впру-
денила всю малину нашу, — отчитался Щербет.
— Она? — Виктор показал фотокарточку Маши.
— Вроде она, — рассматривая фото, сказал Щербет. — Но здесь она
смотрится красавицей, молодая, а сейчас — замызганная, дряхлая
шлюха.
При этих словах Щербета Виктор изо всей силы наотмашь саданул
его кулаком.
— Джяляб! Аллах Акбар! — завизжал Щербет.
— Аллах Акбар! Аллах Акбар! — вскочили все обитатели чайханы,
выхватывая ножи, поднимая пистолеты и прочее оружие.
Виктор же спокойно поднялся и вышел на улицу.
— Атас! — рявкнул Назар, и установилась тишина.
— Ты чо? — недоуменно уставившись на Назара, спросил Щербет.
— Ты его не узнал? Это же Купец.
— «Морской»?!.. Витька?!.. А чо он?
— Это же его дочка…
— Да?.. Но я же не знал. — Взяв фото и рассматривая его, Щербет
сказал: — Красивая, но я бы свою — на одну ногу наступил, а за другую
дернул.
200
* * *
И Машеньку суд за доставку наркотиков, применив смягчающие
вину обстоятельства, — первая судимость, молодость, — приговорил
к году лишения свободы, с отбыванием срока в колонии «общего»
режима и принудительным лечением.
Через полгода ей с отцом разрешили «личную свиданку» на
сутки.
Открыв чемодан, в котором Виктор привез ей продуты, Маша стала
со смаком их вкушать:
— Ум-м-м! Какая вкуснятина!
— А это тебе все наготовила тетя Вероника. А вот этот тортик ис-
пекла Олеся. Она здесь, в Новосибирске. Учится в консерватории имени
Глинки по классу фортепьяно. Мать ей сняла квартиру, и я остановился
у нее.
— А Андрейка не женился еще?
— Нет. Говорит, что подожду Машу, — хочу, чтоб она на моей
свадьбе была тамадой.
— Передай ему спасибо.
— Машенька, ты тут разбирайся, что к чему, а я пойду на кухню за
кипяточком. И, как только отец вышел из комнаты, Маша из кармана
его пиджака вытащила кошелек, взяла оттуда деньги, свернула их в
трубочку и, оттянув резинку трусов, затолкала купюры в самое ин-
тимное женское место…
Ну, вот сейчас, Машенька, мы с тобой чайку попьем, — сказал
Виктор, принеся кипяток.
Но Маша не изъявила желание разделить с отцом трапезу, сказав:
— Пап, ты пока попей один, а я пойду в «зону» и угощу там девочек.
Виктора, хотя и кольнуло немножко такое отношение Маши к нему,
но он все же сказал:
— Ну ладно, сходи и передай им привет от меня…
Из «зоны» Маша пришла примерно через час. И на приглашение
отца выпить кофейку или чайку как-то вяло ответила, повалившись
на койку:
— Пап, ты меня извини, мы сейчас с девчонками так набесились,
натанцевались, что я валюсь с ног. — И Маша закрыла глаза и момен-
тально уснула, повалившись на койку.
201
А Виктор смотрел на дочь и, по-видимому, перебирал в памяти все
годы их жизни с того дня, когда он забрал ее у сектантов; как не чаял
в ней души, нянчился с ней, отдавая ей свою душу и, почитай, жизнь
всю без остатка. А в итоге что получилось? Виноват ли он в столь по-
ганой судьбе Маши? Что случилось с ней?
И, глядя на Машу, которая в это время повернулась на бок, он вдруг
увидел под ее коленом свежую красную крапинку, похожую на укол
иглы. Он весь покрылся холодным потом, догадываясь о ее происхож-
дении; он пытался отогнать от себя ту жуткую догадку, но крапинка
все более расплывалась в багровое пятно.
Виктор тяжело поднялся, вынул из кармана кошелек и, не обна-
ружив в нем денег, ушел со «свиданки».
* * *
В день освобождения Виктор приехал за Машей, и, получив справку
об освобождении, выйдя из «спецчасти» на улицу, они увидели черную
«иномарку», а возле нее трех «бритоголовых» лоботрясов с ухмыляю-
щимися рожами.
И Виктор тут только понял, что эти негодяи с Машей и не пре-
рывали связь и «грели зону», когда она находилась здесь и была пос-
редником, продавая «ханку» своим подругам по несчастью. Маша
сначала вздрогнула, остановилась и прижалась к отцу. Но это был
только миг. Она тут же встрепенулась, как бы взяла себя в руки и
сказала:
— Пап, я подойду к ребятам.
— Маша, не ходи, — умоляющим голосом попросил отец, — прошу
тебя, Маша. Поедем домой.
Но удавьи глаза негодяев по-удавьи влекли к себе Машу.
— Да я на минутку. Поздороваюсь и все.
И она пошла к «бритоголовым». Поздоровавшись с ними и минуту
поговорив, Маша крикнула отцу:
— Папка! Ты иди, а мы за тобой!
И Виктор, как на закланье, пошел к автобусной остановке, которая
находилась недалеко от колонии, предчувствуя беду и перебирая ва-
рианты, как отбить Машу от ее «приятелей». А она шла с ними сзади,
о чем-то весело беседуя и радостно хохоча, а за ними двигалась «ино-
марка».
202
И только они подошли к остановке, как подъехал автобус, один из
«бритоголовых» пошел к водителю автобуса и стал о чем-то с ним
говорить, суя ему деньги, а другой, будто бы прощаясь с Машей, под-
водил ее к Виктору.
Виктор же, сначала намеривавшийся пропустить Машу в автобус
впереди себя, сказал:
— Маша, садись скорей! А то водитель сигналит!
И уже поставил сам одну ногу на подножку салона, как вдруг по-
лучил сильный удар в спину, оказавшись в автобусе. Створки дверей
салона тут же закрылись, и автобус тронулся.
Виктор вскочил и через заднее стекло увидел, как его Машу «бри-
тоголовые» затолкали в «иномарку» и пошли на обгон автобуса.
— Остановись! Сволочь! — истошно стал кричать Виктор, отжимая
двери. Створки вскоре поддались, и он вывалился из автобуса. Но одну
ногу он не успел выдернуть, и она оказалась зажатой дверцами. В ре-
зультате Виктор несколько метров тащился за автобусом, водитель
открыл створки дверей, освободив ногу. Виктор вскочил с земли и стал
голосовать, пытаясь остановить проходящие автомашины. Но все же
одна «Волга» — такси остановилась.
— Друг, выручай! — взмолился Виктор, садясь в машину, выложив
все деньги, какие у него были. — Догони «иномарку»!
— Зачем она вам? — поинтересовался шофер.
— Негодяи дочку увезли! Гони, друг! Подъезжая к автозаправке,
Виктор увидел «иномарку». Она стояла у бензоколонки.
— Вон они! — и Виктор выскочил из машины.
Но «бритые» тоже его увидели и, бросив бензозаправочный шланг,
«рванули» наутек. Виктор стал их преследовать. После «барахолки»
«иномарка» свернула в поселок частного сектора и закрутилась по его
улицам и переулкам. Машины мчались на повышенных скоростях,
оглашая ревом своих моторов поселок, разгоняя собак, копошащихся
в навозе кур, барахтающихся в дождевых лужах гусей, а не расторопных
и давя.
И хотя «Волга» по скорости, по маневренности уступала «ино-
марке», но за ее рулем находился мастер своего дела, и были моменты,
когда преследователи уже перекроют дорогу убегающим. Но «ино-
марка» неожиданно сворачивала в переулок, «Волга» проскакивала,
203
разворачивалась обратно, упуская время, догоняла опять: и так гоняли
они, пока не наступили сумерки и не кончился бензин у «Волги».
— Все, батя, — сказал, остановившись, таксист. — Бензин на исходе,
не знаю, доеду ли до гаража. Забери свои деньги, а я поехал, извини.
Но Виктор денег не взял.
— Спасибо, друг. — Виктор пожал таксисту руку, вышел из машины
и пошел по ночному поселку, облаиваемый бродячими собаками, от-
биваясь от цепных псов. Он обошел почти весь поселок, заглянул в
каждое светящееся окно, но что-нибудь похожее на наркопритон не
нашел.
И уже отчаявшись в поиске, побрел из поселка, как на окраине его
увидел двухэтажный кирпичный дом, огороженный тоже кирпичным
забором, по верху которого торчали острые штыри-пики и был про-
брошен козырек из колючей проволоки. У Виктора сразу мелькнуло
сравнение: «Как ГУЛАГовская зона».
Виктор интуитивно почувствовал, что в этой «крепости» он найдет
то, что ищет, и стал искать «дыру», через которую он бы мог пробраться
вовнутрь «крепости». И нашел. Рвущегося с цепи барбоса Виктор
угомонил моментом. И стал осматривать через светящиеся окна
комнаты первого этажа. Он сразу понял, что наткнулся на наркопритон,
ибо обитатели его кто варил «ханку», кто кололся, а кто, уже «впо-
ровшись», «ловил кайф». Виктор обошел дом и, войдя в него, стал
спрашивать у «хануриков» (а все они молодые, как Маша, и даже дети),
не знают ли они Машу. Все мотали головами. И только одна сказала:
— Так она же на киче, на девятке. Я же оттуда две недели как отки-
нулась. Машка-Понеделка еще там была, — (у Виктора в сознании
мелькнула мысль: вот и у Маши появилась «кликуха»), — а наркоманка
продолжала: — Если Машка в этом кильдыме появится, то ее заберут
к себе на второй этаж центровые. Она еще пока котируется, не как мы.
Нас уже измызгали и выбросили, как гандоны.
Виктор попытался подняться на второй этаж, но двери туда были
заперты, и на его стук никто не отозвался.
Тогда он нашел лестницу и приставил ее к светящемуся окну. Под-
нявшись по лестнице, он увидел такую картину: на кровати лежал
голый мужик лет этак пятидесяти, а девочка лет четырнадцати-пят-
надцати, тоже в «костюмчике», какой носила в раю человеческая прап-
204
рабабушка Ева, лизала ему пятки. И вдруг мужик ударил девочку ногой
в лицо. Отлетев от кровати, девочка заплакала, изо рта у нее текла
кровь, и, выплюнув на ладонь зубы, она сказала:
— Ну, чо ты? Зубы вот выбил…
— Вот и хорошо… Теперь не опасно, что плешкарь откусишь…
Лижи, сука, да понежней. — И девочка опять стала ублажать этого
извращенца. В комнату вошел другой мужик.
— Ну ты «кейфуешь»!..
— Пристраивайся сзади…
И второй мужик стал раздеваться. А Виктор подумал: «Вот так
сейчас такие негодяи измываются над его Машенькой».
* * *
Маша исчезла, как испарилась.
И куда бы Виктор ни обращался, куда бы ни ездил, чтобы проверить
слухи, что она находится там-то, все его старания шли прахом. И так
прошло несколько месяцев. Но вот однажды он получил письмо из Но-
восибирска, из Советского РОВД, а в нем лежали «повестка» и пояснение
к ней, в коей говорилось: «Уважаемый тов. Понедельник B. C. Ваша дочь
находится у нас в РОВД в тяжелейшей форме депрессии на почве хрони-
ческой наркомании. По заключению врачей-наркологов, ее спасет только
принудительное лечение в лечебно-трудовом профилактории. Но тре-
буется Ваше согласие. И мы Вас приглашаем приехать к нам в Новоси-
бирск, или прислать письменное согласие, заверенное Вашим РОВД».
Виктор в этот же день улетел в Новосибирск, а утром следующего
дня пришел к начальнику СЛО Советского РОВД и дал согласие на
лечение Маши в ЛТП. Суд состоялся незамедлительно. Сначала Нарсуд
заслушал врача-нарколога, затем другие стороны, согласие отца.
Затем Нарсуд обратился к Маше:
— Мария Викторовна, может быть, вы добровольно поедете в ЛТП
и полечитесь там?
— А что это я там забыла? — дерзко ответила Маша. — Я не
больная.
— Но врачи заключили…
— Вот пусть они и лечатся, — перебила судью Маша.
Тут в диалог вступил Виктор:
— Маша, ну как ты себя ведешь?.. Они же тебе добра желают.
205
— Ничего себе, добряки… На два года хотят за колючую проволоку
упрятать…
— Но ты же погибнешь, Маша! — воззвал к рассудку дочери
Виктор.
И чем больше убеждали Машу взяться за ум и пойти лечиться, тем
больше она раздражалась и, войдя в раж, стала всех оскорблять.
И Нарсуд, исчерпав все доводы, вынес решение: отправить Машу
на два года в ЛТП. Она разразилась скверной бранью, а отца даже
обозвала зверем, не жалеющим свою дочь, и забилась в истерике.
* * *
Полгода Маша не могла простить отцу за его согласие отправить
ее на принудительное лечение в ЛТП, в Евсино.
Но в результате курса лечения нервы ее успокоились; под воздейс-
твием работы с ней администрации, врачей она, в конце концов, стала
отвечать на письма отцу и согласилась на «свиданку».
При первой встрече Маша сразу же повинилась перед отцом:
— Папочка, ты меня прости, пожалуйста…
— Ну-ну, Машенька, давай забудем про это. Ты лучше расскажи,
как вы тут живете, где работаешь, чем занимаешься в свободное от
работы время, какие читаешь книги? Ты же раньше читала запоем.
— Какие книги, пап?!.. Да у меня с подъема и до отбоя минутки
свободной нет! Тут у нас в замполитах такой дядька добрый, Киселев
Владимир Васильевич. Создал такую самодеятельность!.. Меня он сразу
ввел в штат клубных работников на должность замзаведующего
клубом. И наша агитбригада ездит по окрестным селам на самоде-
ятельные фестивали: в Искитим, в Черепаново, в Бердск, даже обещают
свозить в Новосибирск.
Виктор Машу навещал чуть ли не каждый месяц; привез ей про-
грамму для поступающих в вузы, всякую литературу. Попроведовали
Машу и тетя Вероника с дядей Лешей, когда приезжали к Олесе, ко-
торая уже заканчивала консерваторию.
А уж Олеся почти каждое воскресенье гостила у Маши, благо от
Новосибирска ходила электричка.
И эта невольная идиллия продлилась год. А по прошествии года
администрация ЛТП, после заключения врачей, могла представить в
206
Нарсуд ходатайство о досрочном выводе из больницы вылечившегося.
Что заслужила и Маша.
И за ней, конечно же, приехал отец. Провожали ее главврач, медсестры,
товарищи и друзья по несчастью, клубные работники, самодеятельные
артисты. А замполит Владимир Васильевич даже предложил Маше
остаться у них завклубом, так как прежнего, Коробкова Александра Ва-
сильевича, забрали в Новосибирск редактором газеты «Зона и человек».
Но Маша не согласилась и уехала домой. А главврач посоветовал отцу:
— Как только заметите, что она колется, сразу везите ее сюда.
* * *
Андрейка свое слово сдержал. И Маша на его свадьбе блестяще
провела ее в роли тамады.
Отдохнув месячишко, Маша стала готовиться для поступления в
Новосибирское театральное училище. Она стала общаться со своими
школьными друзьями, подругами, и все у нее пошло хорошо. И отец
уже успокоился и стал мечтать о внуках.
Но из паучьих тенёт наркомании, попав единожды туда, не так-то
просто выпутаться. Тут уж как нигде более оправдывается поговорка:
«Коготок увяз, всей птичке пропасть».
Однажды Маша поехала в Братск, чтобы купить кое-какую одежду,
обувь, так как вскоре надо было ехать поступать в училище. И она, все
закупив, шла на автовокзал, чтобы ехать домой, как вдруг рядом с ней
зашуршала шинами «Вольво». А из машины ухмыляющаяся рожа
прохрипела:
— Манюня, не признала старых друзей? Садись, подвезем.
У Маши ноги стали ватными. Ее сознание кричало и взывало о
помощи, но язык не поворачивался. Переведя дух, она взмолилась:
— Ребята, не надо… Я лечилась… завязала…
— Машенька, и мы лечились, и мы «вшились» и «вязанули»… А ты
что-то подумала? Да нет же. Видим, идет знакомая дамочка, и решили
по-рыцарски подвезти тебя, а ты?.. Ребя, ведь мы же рыцари? Ну, по-
могите дамочке сесть в нашу «лайбу»…
И Маша приехала домой аж на третий день, вся изможденная, из-
мотанная и опустошенная.
Виктор все эти дни излазил весь Братск, обращался в милицию, но
«кильдым» найти ему так и не удалось.
207
Маша, придя домой, упала перед отцом на колени и взмолилась:
— Папочка, прости! Это случайно! Но Виктор, конечно, знал, что
Машу уже не остановить, и предложил ей:
— Доченька, ты сама не справишься, давай опять полечимся в
ЛТП.
Но разве так просто переломить гордыню. Тем более что на при-
шедших в ЛТП повторно, да тем более на «активистов», а Маша была
таковой, смотрели с презрением. Врачи-наркологи в Братске, получив
из Евсино из ЛТП Машину «историю болезни», определили, что ле-
читься ей надо только в больнице-диспансере, так как и прежнее за-
болевание у нее было тяжелым, а уж повторное тем более.
В милиции тоже посоветовали отправить Машу как можно быстрее
в ЛТП, так как она, по их агентурным сведениям, должна быть от-
правлена наркодельцами в оплату за наркотический должок за «ханкой»
в Душанбе. А это опять тюрьма. Но лучше уж второй раз в ЛТП, чем
повторная судимость и на гораздо больший срок.
И Виктор решился.
Однажды вечером, когда Маша стала одеваться, чтобы отправиться
к своим «друзьям», Виктор сказал:
— Маша, ты сегодня никуда не пойдешь.
— Это почему же? — не без ехидства спросила Маша.
— Потому, что завтра пойдем в Нарсуд, чтобы тебя определили на
принудительное лечение в ЛТП, вот повестка.
— Ничего себе!.. Вот это папаня!?
— Маша! Ну, ты же погибнешь! — стал умолять Виктор дочь. —
Мне в милиции сказали, что тебя отправят за «ханкой» в Душанбе. И
всю вашу «кодлу» прихлопнут. И тебя уже упрячут лет на пять.
— О, он уже и у ментов в доверии, — опять съерничала Маша,
продолжая одеваться.
— Доченька! Ну, ты же у меня одна, — попытался отец воззвать к
родственным чувствам Маши. — Я уже старый, скоро умру — кто мне
закроет глаза и проводит на погост? Кто навестит мою могилу хоть раз
в год?
— Да уж похоронят; у нас общество доброе.
— Ну почему ты так ожесточилась? Вспомни, как мы с тобой жили
дружно, счастливо. Я же, почитай, всю жизнь свою отдал тебе. А ты?
208
Но до Машиного сознания уже не доходили отцовские слова, — у
нее началась «ломка». А в таком состоянии наркоманы не в состоянии
услышать ни голос разума, ни голос совести, а только требование от-
равленного организма — «уколоться».
Виктор это вскоре понял и взял телефонную трубку:
— Алло! Это милиция? Какой номер телефона по борьбе с нарко-
тиками?
В это время вылетела в коридор Маша. Взъерошенная, она за-
орала:
— Ты что задумал, гад ты этакий?! Убью! — и Маша схватила те-
лефон и грохнула его об пол. — Все, ухожу навсегда! Ты мне не отец!
И Маша стала одеваться.
— Уйди, тварь, со своим лечением! Надоел ты мне со своей заботой
и добротой! — и еще похабнее выражаясь и визжа, как поросенок под
ножом.
Виктор содрал с нее шубу, сапоги. И, чтобы хоть как-то заглушить
машин рев, он заткнул ей рот половой тряпкой, валявшейся у порога.
И вдруг она дико захохотала:
— Он хочет меня! На-на-на… — Поняв, что с отцом ей не сладить,
Маша сорвала с себя платье, бюстгальтер, трусы и, бросив все это в
лицо Виктору, истерично злобно проревела: — На, возьми!.. Это все
твое!.. Это все ты мне справил! Гад ты!! Гад!!! — и убежала в свою
комнату, вопя: — Мамочка моя родная!.. Ну почему… почему ты не
забрала меня с собой, почему не удавила в ляжках при родах?
— Дура!.. Эх и дура же ты! — сказал в ответ Виктор и, раздевшись,
лег на диван, горестно перебирая в памяти свою жизнь и стараясь
найти, где и когда он просмотрел Машу, что послужило поводом так
его возненавидеть?
Но сон его не сморил. И он, приоткрыв дверь в комнату Маши,
увидел, как она извивалась под одеялом, кусала руки и рвала зубами
подушку, упав на пол, лезла под кровать, извиваясь и скуля, как соба-
чонка, которую ударили чем-то тяжелым; потом вспрыгнула на стену,
карябая ногтями по ней, обдирая обои. Не в состоянии более смотреть
на самосуд Маши, Виктор Сергеевич закрыл лицо руками. Маша же в
это время схватила полотенце и, обмотав им шею, взяла за концы, стала
209
душить себя. Открыв лицо и увидев, что глаза дочери вылазят из орбит,
а изо рта высунулся язык, отец закричал:
— Маша! Что ты делаешь? Остановись!
Он выхватил у нее из рук полотенце, приложился ухом к ее груди
и стал делать искусственное дыхание «изо рта в рот». Вскоре у Маши
из груди вырвался с шипением воздух, глазки закрылись, губы сомк-
нулись, личико порозовело, она стала ровно дышать.
Укрыв Машу одеялом, отец сел на кровать и беззвучно зарыдал.
Потом поднялся и ушел в свою комнату.
А Маша вдруг услышала мягкий, глухой стук в окно. Поднявшись
с постели и подойдя к окну, Маша увидела «иномарку» и возле нее трех
своих «приятелей». Они «промаячили» ей, чтобы она открыла фор-
точку, и спросили:
— Почему ты не пришла?
— У меня пахан забрал всю одежду и завтра повезет в Нарсуд,
чтобы отправить в ЛТП.
— Да вали ты от него.
— А как? Я же голая…
— Выпрыгивай в окно. А мы тебя поймаем, укутаем в шубы, в лайбу
и рванем.
Маша какое-то время колебалась. Но когда ей показали пакетик с
«дурью», она тотчас вытащила шпингалеты, распахнула окно и
прыгнула в объятья этих негодяев, которые, подхватив ее, укутали в
доху и затолкали в машину.
Виктор, спавший тревожным сном, шестым чувством уловил, что
в Машиной комнате что-то происходит. Он спрыгнул с дивана и вошел
к Маше. Увидев, как Машу заталкивают в машину, он бросился на
«иномарку» и вцепился в «дворники».
— Гады! Паскуды! Сучня поганая! Стойте! — кричал он, стараясь
кулаком разбить лобовое стекло. Но машина, сделав несколько резких
маневров, скинула Виктора с капота и умчалась в пургу. Маша, выглянула
в заднее стекло и, увидев, как ее папку заносит снегом, сказала:
— Ребята, он же замерзнет…
— Ну и душа из него вон, — ответили ребята, — давай-ка вот впо-
ремся лучше.
210
И Маша закайфовала, забыв и про своего лучшего в мире папку, и
про свою жизнь.
И все же Бог есть… А кто еще кроме него мог послать Виктору двух
ангелов-спасителей в образе патрульных милиционеров?
Подъехав к снежному бугорочку и разгребя его, они обнаружили
совершенно голого человека.
— Живой?
— Да вроде еще теплый.
— Пьяный?
— А кто его разберет. Он почти не дышит.
— А не с той ли «иномарки», что промчалась нам навстречу, его
выкинули?
— А вон, смотри, на первом этаже окно открыто.
Укутав Виктора в шубы и уложив его в машину, командир сказал:
— Ты гони в реанимацию, а я посмотрю эту квартиру.
* * *
— Доктор, не надо, прошу вас, не спасайте! — умолял Виктор врача-
реаниматора, наполнявшую капельницу. — Не хочу больше так жить!
— Кому это жизнь надоела? — спросил Барабуля, входя в палату
вместе с Вероникой.
— Да вот, ваш товарищ, — ответила врач, — срывает капельницу,
пришлось привязать его к койке.
— Да ты чо, Витька?
— Леша, ну сколько можно тащить эту «рикшу»?
— Но жить-то все равно лучше… Туда всегда успеешь… Там тебя
черви «слускают» и всё… — привел логический довод Барабуля.
— Ничего, ничего, — подсев к кровати, сказала Вероника. — Мы
еще поживем и Машу спасем. А сейчас давай-ка вот, бульончика ку-
риного покушаем.
* * *
После выхода из больницы Виктор как-то скукожился, ссутулился,
состарился и потускнел. У него стали подрагивать, слегка потрясы-
ваться руки. Обладая всю жизнь отличной памятью, он стал замечать
за собой забывчивость: захочет сделать что-то и пойдет уже и вдруг
забудет: а что? И он даже стал замечать, что знакомые, которые его
долго не видели, встретившись, смотрели на него удивленно, очевидно
замечая его постарение.
Он даже все реже и реже вспоминал о Маше. А если кто-нибудь
проявлял сочувствие, и спрашивал у него о ней, то это его даже раз-
дражало.
И его уже стала посещать мысль: а увидит ли вообще он свою Ма-
шеньку? Уже давно ему не удавалось хоть что-то о ней услышать.
На звонок в квартиру Виктор пошел открывать равнодушно, думая,
что, наверное, пришел Барабуля или кто-то из товарищей. Но ока-
залось — почтальон с телеграммой.
Расписавшись, он прочитал: «Папка, я Иркутск, наркодиспансер,
приезжай, обязательно. Скорей. Маша».
Он прочитал телеграмму еще и еще раз, присел на диван, обдумывая
случившееся и что делать дальше. Потом схватил трубку, ответил Ан-
дрейка.
— Андрюша позови маму!
— Ма, дядя Витя.
— Вероника! Маша прислала телеграмму! Она в Иркутске! Я сейчас
же в аэропорт, в Братск!
— Подожди, я позвоню Леше, и мы тебя увезем!
— Да нет, я на автобусе.
— Возьми ей одежду: то розовое платье, что я ей подарила на вы-
пускной бал, белые туфли, белье. Мы приедем на аэродром. Передавай
ей привет.
* * *
Кассир в окошке сказала:
— Билетов на Иркутск нет. Только на завтра в это же время
И Виктор услышал:
— Товарищи пассажиры, отправляющиеся в Иркутск, прошу по-
дойти ко второй стойке.
— Как нет?! — требовал Виктор у кассира. — Но у меня же теле-
грамма… вот… Дочка лежит в больнице…
— Идите к администратору, может, он поможет.
Но администрация и начальник аэропорта тоже не могли ему
помочь. Виктор упал в кресло и не знал, что же предпринять еще. В это
время в зал ожидания влетела Вероника:
212
— Ну что?
— Билетов нет, а уже объявили посадку, — ответил упавшим го-
лосом Виктор.
— Подожди. У меня тут в ресторане работает директором подружка.
Давай паспорт, — и Вероника убежала.
И не успели Виктор с Барабулей перекинуться парою слов, как
появилась Вероника, помахивая билетом.
— Передавай Машеньке привет, целуй ее и вези скорее домой, — на-
казала Вероника. — Мы ее тут лучше подлечим.
— А к Мажитычу-то зайдешь? — спросил Барабуля. — Поздравь
его с генеральской звездой.
— А ты откуда взял, что он уже генерал? — поинтересовалась Ве-
роника.
— По «ящику» же передавали. Его теперь на «управу» поставили.
— Передай тогда поздравление ему и от меня и привет Людмиле
Тимофеевне, — завершила наказы Вероника.
* * *
— Что с ней? — спросил Виктор у главврача, представившись, что
он Машин отец.
— Гепатит, СПИД, сифилис, — ответила врач. — Весь «букет» бо-
лезней — спутники наркоманов и неразборчивых поклонников Эроса.
Живет она еще только на капельнице и надеждой, что приедет папа.
Сын, кстати, здоров.
— У нее есть сын?
— Да, шесть месяцев ему. Родился еще до заражения матери. И лежат
они в одной палате.
От вида Маши вошедшего в палату Виктора аж шатнуло. Египетские
мумии, захороненные за тысячу лет до рождения Христа, выглядят
свежее, краше. И только Машины глаза, лихорадочно блестевшие,
свидетельствовали, что она живая. Отец припал на колени перед уми-
рающей дочерью и прижался губами к ее руке. У него по щекам текли
слезы.
— Спасибо, папа, — скорей догадался, нежели услышал Виктор по
еле-еле шевелящимся губам последние слова Маши. И свет в ее глазах
стал медленно затухать, как бывает, затухает нить накаливания в элек-
трической лампочке при падении напряжения.
Виктору показалось, как Машина душа, подхваченная двумя анге-
лочками, покинув ее бренное тело, вылетела из него и, пролетая над
сыном, задела его крылом — сын в кроватке завозился, закряхтел,
раскрыв глазки. Виктор сложил Машины руки на ее груди.
Дед подошел к внуку, взял его на руки, поднес к матери и сказал:
— Вот твоя мама. — Сгорела, как свеча на ветру. Давай закроем ей
глазки.
* * *
Дверь открыла Людмила Тимофеевна.
— Камал, смотри, кто к нам пришел! А где Маша?
— В морге, — ответил Виктор.
— В каком морге? Бог с тобой!
Виктор кратко рассказал.
— Камал Мажитович, у меня к вам будет одна просьба: не поможете
мне отправить Машу домой?
— Помогу, конечно, — ответил Камал Мажитович. — Давайте-ка
ваш плащ сюда, Виктор Сергеевич.
— Камал, кстати, завтра наши следователи из областной проку-
ратуры повезут в рефрижераторе труп в Братск, возьмут и Машу, —
подсказала Людмила Тимофеевна.
— Ты собирай на стол, а я помою мальчика.
И, управившись с Викторовым внуком, Людмила Тимофеевна
вышла в зал.
— Мальчика я накормила, уложила в Камальчикову кроватку, и он
уснул.
— В честь деда назвали сына? — спросил Виктор.
— Да. Целый месяц они гостили у нас.
— А где Вова живет?
— В Черемхово. Он работает следователем, а его жена адвокатом.
К этому времени Камал Мажитович уже «разлил» и «поднял».
— Выпьем за Машу. Пусть земля ей будет пухом.
Одной, конечно, не обошлось. Да и Бог, как говорится, любит
троицу. А захмелевших людей всегда тянет на откровение. И Виктор
решил воспользоваться случаем.
— Камал Мажитович, давно меня мучает такой вопрос: почему
наша страна, наша жизнь так низко пали? Почему всё в одночасье
рухнуло, и жизнь стала строиться по принципу «каждый сам за себя,
один Бог за всех?» Человек человеку — волк. Ведь раньше хоть и были
сталинские произволы и беззакония, но было и такое, что если человек
«падал», ему подавали руку и помогали подняться, особенно после
смерти Сталина. На корню пресекалась наркомания и другие откло-
нения. И вели с этим борьбу не только правоохранительные органы,
но и общественность: партия, профсоюзы, комсомол, другие обще-
ственные организации. И это давало полезные результаты. А сейчас
брошено все на самотек. Убивает муж жену, а соседи даже в милицию
не позвонят. Неужели этот беспредел не закончится? Раньше даже
«урки», «блатяки», воры-рецидивисты понимали, хотя и со своей точки
зрения, пагубность наркомании и относились к ней отрицательно. А
теперь даже по телевидению пропагандируют: «В цивилизованных
странах легкий наркотик…»
А что мог ответить Виктору Камал Мажитович при его служебном
положении? Наступило молчание. Разрядила обстановку Людмила
Тимофеевна:
— Давайте выпьем за то, чтобы наших внуков минула судьба
Маши...

Ф. И. Пеньков
ПРОСТИ МЕНЯ, ДОЧЬ
Повесть-киносценарий
Формат 60х84/16. Бумага офсетная.
Заказ 727. Тираж 40 экз.
Отпечатано в типографии
Издательского Дома «Сибирская горница»
Новосибирск, ул. Котовского, 20 Тел. 353-68-11