И снова начинается дождь

И снова начинается дождь. Дождь идет здесь не так часто и не так редко. Он всегда затапливает меня, но в последнее мгновение вся вода уходит под пол. Куда-то, к кому-то.
Мне очень хотелось бы узнать к кому, но я никогда не узнаю. Не увижу, что там подо мной внизу, и куда текут серые потоки и, что с ними потом будет. Я много размышляю над этим, но догадок очень мало. И все это теряет смысл.
Гораздо больше меня занимает вопрос: зальет ли дождь меня с головой, чтобы я захлебнулся? Он все приходит и уходит, не оставляя после себя ничего. Разве что зеленоватую плесень.
Я живу в четырех стенах с одним окном, дверей нет, нет и потолка. Я могу видеть небо двадцать четыре часа в сутки – оно обычно пепельное, или свинцовое, но дни короткие и небо быстро темнеет. Я люблю, когда темно, в углу стоит торшер – он зажигается сам по приходу сумерек. Не знаю, как это происходит… кто или что зажигает его, какая сила. Но мне важно лишь то, что он дает тусклый свет и от этого уютно и часы проходят быстрее. И так же людям все равно, кто создал луну и солнце и зачем. Главное, что солнце им дарит тепло и свет, а луна – уныние и ночное очарование.
Луна. Луна часто светит на небе, я представляю и, порой, даже четко вижу какое-то лицо на ее поверхности. Но это длится недолго, что только не увидишь от одиночества проведенного здесь. От того, что циклы дня уже теряют счет. Недели, месяцы, годы. Я не знаю, что это такое. И на моих старых часах, что стоят в другом углу, нет стрелок. Знаю только, что часы эти старше меня, так как у каждых часов когда-то были стрелки, а стрелок на них я не помню. Но они красивые, эти часы и радуют мой уставший взгляд. Еще здесь как назло нет зеркал, и я не могу узнать, каков я на вид. Это, впрочем, и не важно – никто не увидит меня никогда, и видел ли когда-нибудь?
За маленьким окном творится много забавных вещей, каждый день что-то новое. Это мое окно. Только мое и я вижу, их так, как они есть. Они забавные и странные. Сложные они эти люди, как рисунки из радужной пленки керосина – переливаются, пестрят, меняются так часто. Идет красивый человек по улице и натыкается на другого прохожего, страшного – они ссорятся и тот, что был красив, теряет облик, съеживается, коверкается. Люди идут дальше, тот, некогда красивый, становится прежним только, когда почти полностью исчезает из моего поля зрения и то сохраняет на себе какие-то следы мерзости. А, бывало, я видел уродов, что идут среди толпы и, встретив кого-то, вдруг становятся чуть менее уродливыми, но только спереди. Странно, со спины они такие же уродливые, но только я вижу их полностью, а говорящие с ними не видят спины. Жалко – окно не раскрывается, я бы мог крикнуть им, чтобы они присмотрелись… но, увы. Еще есть странные люди, в толпе - натыкаясь друг на друга, они кланяются, и бегут в тень, подальше от толпы. А там они становятся уродливыми и шепчутся, хихикают, иногда даже плюются в большую толпу. Но прохожие слишком заняты, они не замечают этого. Я вижу, как уродливым людям страшно, но они смеются и плюют, плюют и смеются.
Я только один раз видел и ни уродливого, и ни красивого человека. Странный бродяга с мандолиной. Это было ночью. Там были еще двое. Мужчина и женщина. Человек играл на мандолине и не видел ничего вокруг, он, может, поэтому и был ни тем, ни другим. Мне понравился он. Он совсем не сложный, он не притворяется. А вот двое были обыкновенные. Они танцевали, мужчина – со спины некрасивый, женщина красивая полностью. Мне жалко ее, ведь стоит ей уйти и мужчина, незнакомый мне, станет другим. Совсем другим. Женщина рада сейчас, но не может увидеть его со спины… только через долгое время и тогда придет разочарование. Почему я могу видеть их так, а они друг друга нет? Может быть, им просто все равно, а я живу не по их законам? Живу ли я?
Музыкант играет и ему все равно, наверное, это большое счастье. Я не могу так, хотя рад бы был попробовать. Часто впадаю в безумие, когда смотрю на всех них день и ночь. Я уже не знаю, кто из них красив и уродлив. Кто есть кто. Наверное, на бродягах с мандолинами держится мир. Наверное, только благодаря этой странной редкой породе мир еще не сошел сума.
       Не могу всего вспомнить. Я много писал об этом, за низким столом, что стоит подле окна, но дождь, все превращает в плывущие каракули. Досадно, хотя все равно никто никогда не прочтет тех строк, что могли бы и сохраниться. Дождь неумолим, его прихода не угадать под час. Он, как некоторые люди, приходит и уходит, когда вдумается. Приходит и моя комната наполняется водой, я стою по плечи в ней, смирно, как перед расстрелом. Сначала я боялся, что могу утонуть, что уровень воды поднимется слишком высоко, потом даже надеялся, что так случится, потом мне стало интересно, сколь долго будет так продолжаться.
Вот и сейчас дождь начинается, а на моем столе лежат листы. Несколько исписанных бумаг. В столе всегда есть свежие листы, и есть перья, и чернила в чернильнице никогда не засыхают и не вымываются дождем. Чья-то злая шутка, чья-то странная игра. Давать и отбирать. Почти сразу…
…И только сейчас я подумал о том, чтобы постараться сберечь написанное. Написанное о людях и потом писать еще и также спасать это от воды. Пусть никто не прочтет этого, но пусть оно будет. Метнулся к столу и схватил рукопись, поднял руку вверх, будто дразня дождь, что никогда не поднимался выше, чем мог бы или хотел. И я улыбаюсь в лицо летящим каплям, пока комната превращалась в озеро. Вода поднималась все выше, вот и стол принялся лениво плавать, ударяясь о подоконник. Вот и почти полностью исчез под водой.
Да, дождь был не глуп, дождь все знал. Он поднимался выше обычного. И вода уже билась о мой подбородок, но отдать свой труд бессердечной стихии я не собирался. Слишком много было поражений и торжества воды надо мной. Нет, не в этот раз.
Вот. Теперь лишь мой рот и ноздри торчат из-под воды и рука. Рука с охапкой бумаги, как мачта с несуразным флагом погибающего корабля, уходит подводу. Дождь хочет меня доканать, но решено, сначала уйду я - потом моя работа. Я не могу дышать под толщей воды, мутнеет сознание, рука слабеет. Но я держу прямо мою конечность, хотя та беспомощно трясется. Скоро буду вынужден сделать вдох. Вдох будет одним и коротким, а потом?..
Внезапно дождь перестал и вода, как никогда быстро ушла в щели досок под ногами. Я держал уцелевшие рукописи, прижимая их груди, перечитывая отрывки, ликуя и смеясь тому, что обманул дождь. Так просто и безыскусно. Я думал о том, сколько еще напишу, пока не увидел то, что заставило меня пожалеть о том несделанном вдохе, что наполнил бы мои легкие мутной водой.
Окна теперь не было. Не было будто никогда. Ровные стены. Четыре гладких. Одна… вторая… третья… четвертая! Где окно?! Где МОЁ окно?!
И я роняю листы на пол - цена им теперь невелика. И подхожу к стене, глотая слезы разочарования, досады, жалости к самому себе. Злость на самого себя и на жестокость дождя, но дождь был честен и справедлив. Он был, как достойный и даже великодушный противник. Это я был нечестен и глуп. Имея так мало – окно; и так много - целый мир! И попробовал взять еще больше, хотя знал, что не в праве, и лишился того малого, что имел.
Я скребу грубую стену ногтями, не зная, что будет дальше… никто не в силах обмануть дождь. Вернется ли он?..