По лезвию ножа

…А, ведь, еще во время прохождения медицинской комиссии в Октябрьском райвоенкомате Новосибирска, Седино, можно было прозреть, и попытаться избежать позорной участи - службы в стройбате. Сославшись на свое плохое самочувствие (выпавший диск в позвоночнике). Чтоб это громкое пропагандистское клише: «Служба в вооруженных силах - почетная обязанность каждого гражданина Союза Советских Социалистических Республик», - сменилась на вполне приемлемое выражение: «Такие люди - нужны в тылу».
В свое оправдание, Седино, тогда даже не подозревал, поселив себя во многом в выдуманный литературный мир, что за невзрачной армейской вывеской «строительный батальон», - куда его настоятельно впихивали существа в белых халатах из тамошней призывной комиссии, - кроется самое обыкновенное, средневековое постылое рабство.
Такой себе, современный филиал «Архипелага ГУЛАГ», где за  скудную пайку, в нечеловеческих условиях выживания, придется вкалывать до потери человеческого обличия. Этот дармовой труд, в условиях знойной пустыни, сам по себе тяжелое психологическое потрясение для молодого человека и романтика. Ну, а там сконцентрировались все человеческие пороки советского общества, от пресловутой дедовщины и побоев, до скудного пропитания и рванных обносков, в которых приходилось выживать в лютую стужу и адову, байконуровскую, жару.
Воспоминания о знаменитом космодроме Байконур, так были прочно запрессованы в память Седино, что даже по прошествии многих лет, он мог многое рассказать о самом знаковом для СССР, сакральном месте то настоящее, чего не хранила ни одна газета или книга. Это были рассказы о падении страны задолго до ее исчезновения из географической карты мира. В его памяти, она прекратила существование намного раньше, чем на самом деле, в 1991 году.
…А ведь многое уже в Новосибирском военкомате, указывало на эти мрачные перспективы...
Большинство из его будущих сослуживцев по космодрому, когда их сверстники усердно постигали многие премудрости образования, - в это время «били на киче», в специальных заведениях для малолетних преступников. За грабеж, насилие и иные преступления против человеческой личности. А, самые шустрые из них, успели насладиться плодами блатной романтики уже на взрослых зонах. Что легко было интерпретировать по их характерным наколкам.
Некоторые татуировки напоминали многие фрагменты картин художников-передвижников.
На их раменах, были вытатуированные облики каких-то юных дев. Это должно было бы, на своем языке, что-то означать в их тюремной иерархии?..
Седино мало разбирался в том. Проходя каждый раз призывную комиссию, он мог наблюдать скопление бывших уголовников под дверями кабинетов врачей, их разукрашенные тату тела, представляющие собой филиалы картинных галерей!..
Один из них, имея на своем плече вытатуированный воровской эполет, все время отрешенно бродил по длинному коридору, показывая всем вытатуированную на спине в тенях и мельчайших подробностях знаменитую картину Александра Бубнова: «Поединок Чолубея и Пересвета». Шевеля по ходу движения лопатками, он словно бы оживлял картинку на своей спине: витязи продолжали свой поединок. "И вечный бой…", - как у того поэта, Александра Блока, в его знаменитом стихотворении «На поле Куликовом».
Для этого ушлого контингента призывников, советская власть придумала безупречный стимул послужить родине: служба в стройбате, обещала им по окончанию обзаводкою «почищенных» документов, как бы избавив бывших уголовников от довлеющего прошлого. 
Проще говоря, аборигены из многочисленных тюрем, передислоцировались через военкоматы, обживать свои новые обиталища. Через два года, они будут снабжены индульгенциями, с которыми  можно будет смело вливаться в (не)стройные ряды строителей коммунизма. Выданные в строительном батальоне характеристики, позволят бывшим уголовникам, учится по-новому качать свои права в рабочих коллективах.
За что же горбатились те, кто попался служить в те же места токмо по состоянию своего (не)здоровья?..
Об этом парадоксе, небожители из призывной комиссии, не хотели распространяться. Их производственной задачей было: удовлетворить потребности военных на ненормированную рабсилу, отмерив им по два года рабства в самой дикой пустыни страны токмо для построения их руками посадочной полосы для советского челночного космического корабля, поскольку высохших соленых озер в стране развитого социализма не существует. 
Американцы в то время уже вплотную подошли к разворачиванию в ближнем космосе элементов знаменитых «космических войн».
Предстояла самая грандиозная и необузданная по своим экономическим и политическим масштабам: «Битва за Космос». С одной стороны - «Шатлы»; с другой - «Бураны». Советский Союз, в спешном порядке, разворачивал строительство нового космического порта для своих челноков.
Военком спросил у Седино:
- Хочешь, служить?
Проходя ежегодную медицинскую комиссию в военкомате, имея при этом лишь смутное представление об армейской службе, с вбитыми в голову советской пропагандой клише…Седино внутренне был уже готов задолго до этого: выбросить из своей жизни два года службы, чтоб только поскорее расквитаться с: «почетным долгом советского гражданина».
- Хочу, – соврал Седино военкому, подкрепив свой ответ высокопарными словами, из висящего в коридоре плаката: «Служба в армии почетная обязанность каждого советского гражданина».
Несмотря на всю фальшивость его заверения, ответ очень оживил гнетущую атмосферу всего медицинского собрания.
Уставшие от монотонного «штампования приговоров», эскулапы, отреагировали на выходку призывника, веселым смешком. До этого, жуткий конвейер, работал бесперебойно, тупо загоняя людей: «на лопату», как они выражались между собой.
Они выскребали «по сусекам» нижних полок своих шкафов, хранящийся в папках «Личное дело», тот человеческий материал, который никак не подходил к службе в строевых частях, - но и этого «шлака» не хватало. Аппетиты военных постоянно росли: от призыва, к призыву. Запросы, практически, никогда не удовлетворялись на все сто процентов. От врачей требовалось – как отыскивать, кем массово заполнить казармы по всей Восточной Европе, БАМе, Афганистане, а теперь еще и на Байконуре, в Средней Азии. Страна не могла использовать труд заключенных для строительства космодрома? Было принято спонтанное решение: слать туда уже отпущенных заключенных. Ну, и – остальных, болезных… 
-  Служи! – напутствовал тогда, военком.
- У него появилась такая возможность, – поддел безразличный женский голос. И, та же, женщина уточнила, для пущей выразительности: - На лопате!
- БСЛ? Знаешь, что это такое? – спросил военком и тут же расшифровал  аббревиатуру для ясности: - Большая совковая лопата!
…Наспех распитые две бутылки водки на кухне двухкомнатной квартиры, в районе Восход города Новосибирска, где обитали холостые молодые специалисты из Березовской геологической экспедиции.
Недолгий переход в военкомат, под падающими снежинками.
Их встречали два архаровца, с синими наколками на руках, стоящие на крыльце военкомата. Их необычный вид, невольно заставил провожатых Седино переглянуться.
- Ты не в тюрьму собрался? – подозрительно спросил, знакомый Леха.
- Нет, - отвечал Седино, уклончиво: - В «Команду 220».
- А, что это такое? – спросил уже бывший коллега.
- Да… я… Собственно… Даже сам не знаю! - Начиная юлить юноша, в своем ответе.
- Военная тайна, - догадался, бывший сослуживец, Миша.
Сопровождающие быстро прощались – и ушли. Седино тут же обрили «под ноль», чтоб он не смог никак передумать служить. Отобрали у него паспорт, и выдали ему настоящий военный билет.
Среди ночи, к зданию военкомата, подогнали промерзлые уже автобусы, и отправили призванных, на городской сборный пункт.
В так называемом «Холодильнике», сером, двухэтажном здании с наружной железной лестницей, ведущей на второй этаж, на сколоченных нарах, на вылежалой соломе, кто спал, кто сидел, кто возлежал с открытыми глазами. В ноздри ударял кислый запах пьяной отрыжки. На всем, на что падал только взор, лежала печать какой то обреченности судьбе, что ли?..
Людей мурыжили. Время от времени, подрывали командами с места, выгоняли во двор и начинали многочасовые проверки всего личного состава. Над многоликой толпой, тогда, поднимались облака морозного пара.
После этого рутинного мероприятия, «служивый люд», снова загоняли по наружной лестнице обратно, в помещение со спертым воздухом. И, это повторялось с завидной последовательностью – до самого раннего утра.
От этой ночи, остались неизгладимое впечатление какой-то бесконечной возни, сопровождающейся гулким топотом ног по железной лестнице.
В то же время, внутри помещения какая-то гоп-компания, собравшаяся в углу в тесный кружок, слушала как поет, с характерной гнусавинкой, песни из репертуара моднейшей на то время группы «Машина времени» Андрея Макаревича, скорчившись над гитарой, перевязанной на грифе голубой лентой, пацанчик, в потрепанной черной фуфайке, по характерным наколкам на пальцах, нетрудно определить, что из недавним тюремным прошлым: невысокий, неприметный, голова как будто бы выпросталась из нешироких плеч.
Этот концерт, прерываемый только потреблением спиртного, длился до самого утра.
В рассветный час, всех усадили в автобусы и доставили прямо на перрон железнодорожного вокзала.
Пока проводили обязательную проверку – окончательно рассвело.
Седино попал в один вагон, вместе со всей гоп-компанией. Гитара, перевязанная на грифе голубым бантом, проникла через вагонное окно.
С шумом размещались в отсеке. Предводителем, как определил Седино, был среди них некто, белобрысый паренек, откликающийся на перекличках на фамилию: «Подольский».
Как только эшелон тронулся в путь, Подольский спустившись со второй полки, вытряхнул в подставленную, железную кружку, с флакончика какую-то подозрительно-пенистую, ядовито-зеленую жидкость.
На правах вожака стаи, он начал причащать этим эликсиром жизни, каждого из членов своей закрытой секты. Со стороны это выглядело: словно инициацию, какой-то обязательный ритуал посвящения в тайное общество.
На их всех, этой жидкости, едва ли хватило по капле. 
Подольский, на какое-то мгновение, призадумался. Всегда подвижное белобрысое лицо его изображало, в эти затянувшиеся секунды, напряженную работу мыслительного аппарата. Через мгновение, по лицу пробёг какой-то импульсивный тик, он, с ловкостью ручной обезьяны, забрался на вторую полку, и, выдержав некоторую паузу, артистически, попросил у собравшейся публики надлежащего внимания. Ему активно помогали его дружки. «Тише. Тише. Что вы за люди. Эй, ты там, а ну заглохни! Я, кому сказал?..». Дождавшись необходимой консистенции тишины, он, достаточно сносно, играет «Шарабаном на горле» мелодию полонеза Огинского: «Прощание с родиной». Вызывая этим, бурную овацию со стороны своих попутчиков.
- Цветов не надо! – расшаркивается на словах, изображая всеми повадками «тронутость всеобщим вниманием», заявляет «маэстро»: – Прошу, деньгами!
- Деньги у тебя есть? За музыку! – эхом, пронеслось по отсеку.
Некто, Байер, – хрякоподобный малый, из этой гоп-компании, лихо сорвал со своей головы сильно замусоленную шапку-«разпи*дяйку», запуская ее по кругу.
Позвякивая, падали в заяложенную жиром материю, медяки, словно капельки чьего-то грязно- рыжего пота.
- Кто сколько может. Сколько не жалко. За музыку. – Проговаривает Байер, при виде падающих монет. 
Когда засаленный головной убор достиг возвышающейся среди прочих призывников персоны Седино, матерчатое дно его едва прикрывала «презренная медь». Чтобы не дать мероприятию завянуть на самом корню, Седино пришлось выудить из прорехи, сделанной в своем кармане почти нового демисезонного пальто, червонец. (За подкладкой покоилась большая часть не такой уж и маленькой зарплаты геолога).
Воцарилась гробовая тишина.
В момент, пока червонец, словно над пропастью порхая красным мотыльком с большим узором вождя мирового пролетариата на крыле, опускаясь в западню чужой, засаленной шапки, Седино отчетливо услышал, как хрякобразный Байер (заворожено наблюдавший за курсом падения доминантной купюры), громко сглотнул накопившуюся слюну.
Схватив за уши свою шапку, Байер тут же переправил ее Подольскому. Тот быстро сосчитал выручку и, прищелкнув пальцами, что-то прикинул в своем уме.
 Его складная фигурка, тут же скрывалась в отсеке, в котором следовали сопровождающие их сержанты и зачем-то? проводник.
Оттуда приволок, пряча за пазухой, две бутылки водки. Его тут же плотно облепила сопровождающая его свита.
Водку делили по самим строгим тюремным правилам.
Когда железная кружка, наконец-то, достигла гордо возвышающейся головы Седино, терпеливо дожидавшегося своей участи, на донышке алюминиевой кружки каталась всего-навсего скромная горошинка «живительной влаги». Он, привычно, вбросил ее в горло – и она покатилась дальше, своей горечью наполняя его сознание.
После чего, болезненно гордый человек, отсев к боковому окну вагона, приказал себе отказаться от массового участия в этом обязательном харакири.
…За подкладкой у Седино все еще хоронилось соблазнительных 150 рублей. Эти «несметные сокровища», должны будут сыграть еще свою историческую роль в его нелегкой доле байконуровского пофигиста. А пока, он просто – сделал свои выводы: больше не связываться с гоп-компанией.
Возле бокового окна, Седино очутился тет-а-тет с лопоухим парнишкой, схожего сильно оттопыренными ушами, на «обыкновенного зайчишку». Его звали Андрей. Как и все зайцы, ехавшие рядом помимо гоп-компании, он откликался на все доброе, будучи ко всему готовыми, словно приговоренные к расстрелу.
…Спать пришлось «валетами»...
…Утром, за окном вагона, потянулась голая, как колено, казахская степь. Они находились где-то в районе Семипалатинска. Рядом, за видимыми голыми сопками, которые медленно проплывали за окном вагона, еще проводились испытания ядерных зарядов.
Обед выдали сухим пайком, который тут же отправлялся в закрома спитой компании. 
То есть, Подольский получал пайки, из них отобралось самое питательное, остальное выдавалось «зайцам», вроде, рисовой каши в жестяных банках. Холодная спрессованная каша, застревала в горле. 
Седино стоило небольших усилий, чтоб забрать полностью причитающуюся ему пайку (на двоих с Андреем). Он уже приучил себя, драться за каждую свою калорию в этом бедламе.
Двигало им врожденное чувство справедливости, подкрепленное боксерскими навыками, некогда приобретенными в одной из спортивных боксерских секций, славного города Киева.
Облизывая ложку в конце трапезы, Андрей признался Седино, что у него отобрали банку консервированного лосося.
- Она у них, - сказал Андрей, кивнув левым ухом в сторону гоп-компании.
- Что же ты молчал до сих пор? Я еще никогда не пробовал лосося. Тащи его сюда, - сказал Седино. – Будем кушать.
- Вон она стоит, - сказал Андрей, уставившись на столик, за которым колбасилась блатная компания.
- Вот… забери ее, – сказал Седино, тем равнодушным тоном, который, впрочем, оставляет человеку некоторый выбор социального поведения.
По-иному трудно расценить последовавший после произнесенных слов – этот героический поступок. Заец уверовал, что с ним едет в компании Сын Божий? Честно признаюсь, что Седино, даже, не ожидал от него такой прыти.
Обычно на лицах обывателей, должны, какое-то время, отображаться следы какой-то напряженной, внутренней борьбы. Или, особый пример, по вытаскиванию, Седино, ежедневно, пищи из пасти тигра, для Андрея оказался столь заразительным? Он решил и себе стать смелым и решительным добывальщиком еды, чтоб отблагодарить, наконец-то, своего кормящего?.. 
Что бы там не было, но Андрей, подорвавшись со своего места, мигом подскочил к чужому столику, и, растолкав толпу, забрал свою банку консервов! 
Этот поступок отчаянной храбрости, сопровождался взглядами врагов, в которых, застыли вызванные недоумением, вопросы: «Как ты смеешь? Кто ты такой?» 
Ничего более приятного на вкус, Седино больше никогда не пробовал в своей жизни, что можно было подцепить вилкой в простой, консервной баночке. (Он немало вкушал лососевых, вытаскивая их живьем из сибирских рек). Но, разве ту рыбу можно было сравнивать с добытым в честном бою трофеем? Его попутчик хотел отблагодарить его за ежедневные трапезы? И, тогда, это ему удалось это сделать!
Когда, Седино, вернулся с очередного перекура, все тот же Байер, отвернув крышку сидения, рылся в его вещах. Он был сильно похож на большого и жирного борова, роющуюся в чужих апельсинах. Из-под крышки нижнего сидения, торчала его, обширная корма. Его сотоварищи, очевидно, прозевав неожиданный возврат Седино, теперь, с нескрываемым любопытством, следили за разворачивающейся драматургией момента. Седино, же, только за ковыряющимся в его вещах воришкой.
Вот, он внимательно изучал содержимое его дорожного рюкзака. Сопровождающие Седино, во всех путешествиях книги, – наибольшее его богатство, - бесцеремонно сваливалось в сторону, как не годящийся не на что хлам. Фотоаппарат «Смена-8М», он, тщательно, взвесил на ладони… Вроде, приглянулся…
- А, теперь, сложи все обратно, – спокойным голосом, сказал Седино.
От неожиданности, тот выхватил голову из ящика, зацепив поднятую над ним крышку сидения, однако, не выпуская фотоаппарат из своих рук. С упреком бросил бегающий взгляд на лица своих товарищей: «Что ж вы, мол, не предупредили?», - и застыл перед Седино. 
Но, пойманный уже ободряющий знак главаря, успокоил его.
- На…а! Подавись, им! – он картинно швырнул фотоаппарат в руки Седино.
…Фотоаппарат отправился на надлежащее ему место в рюкзаке...
За вагонным окном, тянется голое пространство пустыни, на котором не за что вцепиться взглядом. Лишь разбросанные сухие клубки перекати-поля.
На вторые сутки, за окном стали попадаться полустанки, сплошь забитые людьми (эшелон надолго застрял под Ташкентом, на станции Арысь).
Халаты…тюбетейки…верблюды…
Женщины облеплены чумазыми детьми. Они меняют на дешевое вино, какие-то обноски, которые подают им прямо из открываемых окон вагонов.
Этот восточный базар, не вызывает у Седино ничего – кроме приплыва брезгливости ко всякому убожеству. Он обитал в других условиях, это показалось ему дикостью.
Подольский и компания, полностью раздев своих попутчиков, с головой ушли в эти торги с узбечками. Туда отправлялось все, чем можно было хоть как-то прикрыть человеческий срам. Взамен, раздеваемые, получали совсем уже тряпье, которое доставал из своих запасов проводник. Тот, очевидно, был связан с каптёрщиками, которые под их заказ, поставлял им гражданскую одежду из всех этих поездок за духами? Вот, зачем нужны здесь проводники, догадался Седино! После очередного бартера, в не испачканном, демисезонном пальто, и приличном, небесном, костюме, Седино выглядел, словно Иисус Христос в аду, среди неисправимых грешников!
Снова всю ночь у кубрике, рекою, лилось спиртное и бренчала гитара. Гнусавый гитарист, перепевал хиты, «Машины времени».
 …Утром, пришло время опохмеляться...
Подольский снова куда-то, ненадолго, исчез.
После своего чудесного возвращения, его лицо светилось безудержной благодатью. Он собрал вокруг себя всю гоп-компанию, чтоб поделиться с нею какой-то благой вестью от сопровождающих, стало быть, сержантов.
- Сержанты забирают меня к себе! – торжественно произнес Подольский сакральные слова, обводя всех своих чад, своим, победоносным взглядом.
 «Что ж так? А, мы? А, нас? О нас, забыл? Мы с тобой, на край света, согласны!» - Глаза его попутчиков, излучали невысказанную грусть этих вопросов. Все было в этих взглядах: падение с высоты птичьего полета, крах великих надежд, весть об, изменившей их ожиданиям, Але Пугачевой… 
Выдержав необходимую паузу, Подольский подает блестящую надежду:
- Кто пойдет служить со мною?
- «Я…а…а»! – мощным, протяжным звуком, протянулось крещендо, от всей гоп-компании, в апофеозе исполнения армейского хора, имени Александрова.
- Тогда, слушайте…
Пригнув им головы, они начали шушукаться.
Пообщавшись, они разошлись по всем отсекам, задавая один и тот же вопрос:
- Сколько часов?
- Одни.
- Снимай…
Было такое ощущение, что бойцы торопятся на какое-то важное задание.
Скоро стал понятен и замысел этой армейской операции. Сержанты сподобили их собрать из вагона все наручные часы. Это такая армейская фишка – «деды» «получали» дембельский подарок. Каждый экземпляр часов, должен означать, что кого-то из этой гоп-компании, сержанты возьмут служить в свою воинскую часть. Часов, на всех, понятно, не хватило.
Чтоб еще больше побесить Подольского, Седино выставил свою кисть в проход, на которой красовался блестящий, металлический браслет с часами «Слава». Седино, рисковал? Скучно стало жить? Возможно. Он был уверен, что его не тронут. Слишком уверен. Как может быть уверенным в себе человек, который еще не встречался с уголовниками на их поле брани. Он, еще не понимал: куда занесла его судьба!..
Подольский, скрылся в купе у сержантов. Вернувшись, голосом дельфийского оракула, он провозгласил:
- Мы едем на Байконур!
- Ух, ты! – не скрывая какого-то животного восторга, воскликнул впечатлительный Байер. - Хоть на ракете накатаемся!..
- На члене, - большом и толстом, - ты верхом накатаешься! – сказал, появившийся в отсеке, строевой сержант. - За сколько, ты, готов продать мне свои часы? – обратился он к Седино, присаживаясь напротив.
- Они не продаются, - ответил Седино.
- Их, все равно, снимут у тебя. Или украдут, - сказал сержант.
- Ладно, поговорим на эту тему потом, - сказал Седино.
- Как знаешь. Я дело говорю, - сказал, вставая, сержант. – Я жду тебя в своем купе.
Сержант ушел.
Подольский снова куда-то исчез. Вернулся, он, потирая ручонки. Что-то новое просквозило в его взгляде, когда он мельком взглянул на Седино. 
Впрочем, Седино, почему-то, не страшился никакой злокозненности. Он, даже, не допускал мысли, что с ним может что-то случиться. Страх куда-то подевался, или он, в самом деле, считал себя бессмертным. Седино, словно представил себя под божественной эгидой! Но, это было совсем не так.
Вечером, Седино, развалившись, восседал в полудреме на своем месте.
Вдруг, кто-то ударился о его далеко вытянутую в проход ногу. И тут же, в проход обрушилось чье-то грузное тело, зависнув, будто в последнее мгновение, на поручне. Расправившись в пояснице, оно превратилось в крепко сбитого верзилу.
«Где только, - подумалось Седино, - они откопали этакого «амбала»?».
Некоторое время, этот монстр изучал Седино самым бесцеремонным способом. Наконец, взгляд его упёрся о металлический браслет. Рука его потянулась к нему.
- «Котлы»! Котлы! – приговаривал он, стонущим голосом, нащупывая холодными пальцами, застежку часов.
Седино выдернул руку.
Верзила, неожиданно, обиделся на это.
- Котлы, - простонал он в последний раз, и затих.
Выдерживая его недобрый взгляд, Седино поднялся и вышел в проход.
- Мокрые губы верзилы задрожали от желания что-то сказать. Слов не было слышно.
 Он не знал, что необходимо делать в случаях неповиновения. Ему и в голову не приходило, что кто-то может пойти против него силой. Он привык, только, к беспрекословному подчинению своей воли. Он значился для окружающих авторитетом, наделенным определенной властью в этом вагоне. Смотрящим. И этот высокий статус необходимо поддерживать не столько на словах, сколько поступками и делами. От него ждали развязки. А здесь: пахло крупной дракой. Он был явно не готов драться с этим крепким на вид, симпатичным утырком стоящим, напротив, с застывшей, ледяной решимостью в фосфорическом взгляде.
Глаза, грязно-синего цвета февральского льда, в Седино, действительно, имели, в этот момент, какой-то метафизический, инфернальный отблеск близлежащего ада. Они излучали тот холодный огонь, которым можно обжечь, словно от газовой конфорки.
Из глубины отсека, сверкая белками воспаленных глаз, их  буравила взглядами, в полном составе, гоп-компания. Они предчувствовали смерть, как это случалось не один раз в их жизни. Кто-то должен в эту минуту погибнуть; не обязательно это будет настоящая смерть. На их глазах уже не раз опускали людей в малолетних тюрьмах и на зонах, но они были готовы наслаждаться этим диким зрелищем снова и снова.
Оба противника, словно дикие звери, упёршись один в другого холодными взглядами, готовясь к схватке не на жизнь, а на смерть. Отступать было поздно, да и, по сути дела, некуда. Оба были повязаны друг с другом ненавистью. Ситуация, вырисовывалась, зашедшей в тупик, выход из которого был один – смертельная схватка.
Вдруг, между ними вырос сержант и, схватив Седино за рукав пальто, поволок его в сторону своего купе. Верзила, словно воскрес, дал волю своим эмоциям:
- Я порву его на китайские звезды! Я выброшу его с вагона! – Рванул на себе рубаху.
- Ты зачем дразнишься? Тебе что? Жить надоело? – допрашивал, Седино, взволнованный сержант: – Их, таких, тут едет не один вагон! Ты не доедешь, если будешь так себя вести с ними!
Седино, молча выслушивал его истерики, не обременяя себя ответами. Он, еще не вышел из смертельной ситуации, поэтому гневные интонации сержанта не доходили до его понимания.   
В этот момент, поезд начал притормаживать. Где-то в стороне, за окном вагона, блеснули огни Тюра-Тама...
Седино, словно очнувшись от прострации, снял часы, и уложил их в руку сержанта.
- Носи. На здоровье. Они мне не скоро понадобятся. Возможно, ты спас сейчас чью-то жизнь. – Сказал он чужим голосом, словно Седино, только сейчас, пришло понимание произошедшего с ним.
- Может тебе что-нибудь принести? Водки? – спрашивал, опешивший, сержант. – Снимешь стресс?
- Не надо. Это – дембельский подарок! – сказал Седино.
- На выход! - закричал сержант. – Вылезай! Приехали!
Седино сделал свой первый шаг в воскресшую реальность. Эта новая реальность – был всемирно известный космодром – Байконур.
Полный текст повести здесь: