Евгений

       Открыв глаза я обнаружил себя в давно известной обстановке гостиной залы. За окном уже стемнело, был вечер. Ничего в этой комнате, казалось, не менялось уже тысячу лет. Кирпичную стену закрывали все те же полотняные обои темно-красного цвета с полу стертыми золотистыми полосами, что ровно тянулись от потолка до пола, покрытого старым, кое где потрескавшимся и ссохшимся сосновым паркетом. Небольшой, сложенный из красного кирпича камин и ружье, висящее над ним. Мебель тоже уже опостылела. На полках высокого книжного шкафа продолжали стоять потрепанные и изрядно запыленные фолианты бессмертных авторов: Гете, Мольера, Диккенса, Данте, сочинения Грибоедова. Слабые лучи света доставали до тахты, покрытой клетчатым английским пледом, туда же падали тени двух молодых людей, сидящих в больших креслах друг напротив друга, этими людьми были я и моя младшая сестра Софья. Нас разделял журнальный столик, на котором вольготно расположились шахматная доска и две армии резных деревянных фигурок. Над столиком горел торшер. Я знал, что после того как похожу ферзем, Софьюшка заговорит, расскажет о батюшке, о том как он серчает на меня. Не думая не о чем я взял необходимую фигуру и передвинул ее на несколько клеточек вперед.
       - Евгений, братец мой любезный,- заговорила Софья, подняв на меня свой полный неподдельной нежности взгляд – батюшка наш очень серчает на тебя за вчерашнее непослушание. Сегодня за обедом он хочет поговорить с тобой об этом, а еще об Ольге. Она, по его словам, не подходит тебе, плохо на тебя влияет и поэтому он мечтает разлучить вас. Но ты не печалься раньше времени, есть средства все исправить, попробуй сегодня поговорить с ним, а я подержу тебя.
       - Не знаю, Софьюшка, мне не хочется сегодня ни с кем ни о чем спорить, а отцу нашему скажи, что приболел я и нет у меня аппетита.- я встал с продавленного своим тело кресла, подошел к шкафу и неживым взглядом уперся в корешки книг. Я помнил, что теперь должен прогнать сестру, так и сделал – Иди сестра моя, я хочу побыть один, не мешая и без того не достаточно плавному ходу моих мыслей. А что до вчерашнего происшествия, так я повторяю в очередной раз, что не люблю театров, и никогда не любил, никогда не понимал твоего с отцом страстного им увлечения. Там все как в жизни, там одни люди выдают себя за других. Что в этом удивительного? Разве не встречаем мы такого каждый день, где бы не находились? Чтобы увидеть лицедейство не обязательно платить деньги и просиживать часами в душных залах, для этого достаточно выйти в люди и оглядеться. Я все сказал, а теперь иди.
       Софья ушла, а я остался стоять лицом к лицу с книгами. Я помнил, что надо пойти к столику на свое прежнее место. Я всегда знал что будет впереди и делал то, что должен был делать. Всегда, но только не в этот раз. Рука непроизвольно потянулась к «Фаусту» Гете коснулась переплета, потянула на себя и в этот момент мир рухнул, все, что было прежде рассыпалось в пыль. Куда-то исчезли воспоминания будущего, замолчал внутренний советчик. Вместе с воспоминаниями будущего стерлись и воспоминания прошлого. Та книга, которую я тянул, не поддалась моему усилию. Я не сразу понял, в чем дело, книг не было, была лишь бутафорная видимость книг – склеенные вместе переплеты. Они напоминали мертвецов, у которых еще оставались тела, но уже, напрочь, отсутствовало содержание. Я очень удивился этому, я всегда считал, что любил эти книги, а теперь выяснилось, что я их даже не мог прочитать. Внутренний советчик молчал, воспоминания, вопреки обыкновению, отсутствовали.
Налив себе из графина вина я пододвинул кресло к камину, но прежде чем сесть подошел к стене и взял в руки висевшее на ней ружье. На счастье ружье было настоящим, в стволе даже был один заряд. Я улыбнулся, хорош из меня любитель охоты, который ни разу не стрелял, пороха не нюхал. Возвращать оружие на место не стал, его близость успокаивало неожиданно нахлынувшие тревогу и страх.
       Было зябко, даже у камина, его огонь не согревал. Огонь? Не было ни запаха дыма, ни потрескивания поленьев, которое раньше успокаивало. Меня не удивило, что, присмотревшись, я обнаружил разрисованный кусок картона вместо проворных лепестков живого пламени. Жизнь таяла на глазах, все либо исчезало, либо обретало истинную, далекую от моего представления, сущность. То, что находилось в стеклянном, а не в хрустальном бокале на проверку оказалось кислейшим компотом. Я протянул руку, расслабил пальцы и бокал разлетелся на сотни осколков, разбившись о покрытый удушливой старостью паркет. Теперь стала ясна причина страха, я боялся себя, точнее, отсутствия себя. Потерявши все: семью, которая никогда не была мне родной, любимую, облик которой не могу вспомнить, друзей, не зная, даже их имен, увлечения, я потерял и память, не столько о будущем, сколько о прошлом. Как меня звали, Евгений? Это не мое имя, а имя персонажа, судьбу которого прорисовала не опытная и совсем не талантливая рука. Своего имени мне не суждено вспомнить. Зачем жить, если жизни, своей собственной, по сути, и нет.
       Напоследок судьба оставила подарок. Я нагнулся, расшнуровал ботинок на правой ноге, поднял ружье, единственно настоящую вещь во всей моей бутафорной жизни, опер приклад о пол, прижал дуло к подбородку и был уже готов нажать пальцем ноги на спусковой крючок, когда услышал недалеко от себя тихое перешептывание. Перед тем, как совершить первый и последний выстрел, на моей памяти, я сделал то, что никогда не осмеливался совершить – я взглянул туда, где по логике должна была быть стена, противоположная камину, взглянул, чтобы убедиться в своих подозрениях. На том месте была чернота, в глубине которой просматривались театральные кресла и множество зрителей, занимавших их.
       Раздался выстрел.