Рассказ ранняя версия

 Все мы любим детей. Сначала он был такой маленький неожиданно-трогательный, возникший будто из пустого места, кричащий всему миру о том, что он есть.
       А ведь состоял он всего из двух строчек...
       Двух строчек великого писателя в его дневнике на 2 августа 1914 года.
       Великий писатель всю свою жизнь не понимал самых обыкновенных вещей. Но обидно, что и необыкновенных он тоже иногда не понимал... Как, например, не понял того, что Это у него вышел самый настоящий рассказ.
Поэтому можно сказать, что рос он сиротой. Тяжело было, конечно, но, видимо, береженого Бог бережет.
       Постепенно он вырастал и две эти строчки превратились скорее в его воспоминания, будто некие ранние черновики, он помнил о них, но не помнил, что в них - и это его мучило.
       Ему удобно было быть когда-то маленькой притчей, простой и многозначной... Ему не нравилось быть новеллой. Это были переломные годы его жизни...
       Чем отличается новелла от повести?
Тем, что новелла хочет как можно быстрее и ярче кончиться, а повесть никогда не хочет кончаться.
       Чем отличается комбинационное мышление от позиционного?
Тем, что при первом игрок хочет как можно быстрее закончить, выиграть партию: пару ходов со знаками !,!? или !! у тебя, и пару ходов со знаками ?,?!,?? у соперника, и все - исход партии решен в твою пользу - ты герой. При втором игрок настраивает себя на долгую безошибочную игру.
       Так и в нашем случае. Самое противное животное для орла, это, вероятно, верблюд. Но не проходит и года, как вдруг "великий комбинатор", безусловно, живущий в каждом из нас, понимает, что все что он может - это лишь упрочнить позицию... И разница между тем, кто "не должен ничего" и тем, кто "должен работать в поте лица" становится минимальной.
       Так он начал редактировать себя, удалять лишние фразы, создавать нужные... Он понял ту роль, которую играют музы. Когда-то он с трудом признавал их реальность, теперь же он видел, что без них реальность невозможна... В свою очередь и они стали испытывать к нему интерес.
       
       У рассказа была совесть.
Он не раз слышал о таких рассказах, что обладали красотой образа или силой идеи и могли как угодно проявлять себя в материи человеческого духа. Но в тайне он не верил, что такие есть.
       Он слышал, как мерно у него внутри бьется совесть и думал, что именно она - двигатель всего.
       Ты ешь растущие на благоухающих ртах слова, совершенно не думая, что там внутри тебя с истинностью их и ложью бьется совесть.
       Ты смотришь, как плавно, как красиво плывут по времени самые разнообразные формы, иногда складываясь в целые поэтические грезы, и по ним опять-таки бьется совесть, так, что приходится лишний раз глубоко вздохнуть.
       И наконец, ты бросаешь восторженными репликами в необъятное время, которое слепит тебя и обжигает грехом, ты не понимаешь и даже не чувствуешь, как при этом внутри тебя, как индикатор, беспокойнее начинает биться совесть.
       Это с одной стороны.
С другой стороны, образы и идеи, считал он, прежде всего, составляющими само искусство, и только через это, являющимися данность рассказов.
       Он был одним из тех первых рассказов, которым были чужды исторические заблуждения. Он не отождествлял себя с искусством. Он чувствовал, что, да, - то, что отражается в зеркалах читающих глаз это и есть его образ, то есть, это он как образ. Также он был склонен рассматривать себя и как нескончаемое спотыкание, одна об другую, идей. И понятно, что если он вообще не мог себя представить как-то вне искусства.
Многие другие принимали подобное как праздник, многие другие, которым просто было необходимо представить себя как часть чего-то, и если у них это получалось, они даже (дикие нравы) не знали, что с этим делать.
       В нем же это представление только обостряло интерес к самому себе, к своему особому сюжетному решению. Ведь он чувствовал в себе развитие.
       Любопытно, что в эпоху первых саморазвивающихся рассказов, каждый имел внутри себя совесть, и каждый берег ее, сам не зная почему, чувствуя ее, прежде всего, как тяжесть, а не как ценность. Наверное, потому и была тяжела, что еще не принимали ее как ценность, а следствия этого считали чудесами. Еще интересно то, что каждый из них считал себя единственным в своем роде, несмотря на то, что они иногда во многом совпадали друг с другом. И это последнее, что, как может показаться еще более утяжеляло их жизнь, придавало им сил. Заставляло их не только нести свою совесть, а не вырывать ее или как-то более тонко от нее избавляться, но и развиваться.
       Эпоха дикая и героическая.
       
       Жизнь его в своей основе будет довольно прозаична... Он выберет себе именно ту музу, которая выберет его, которую не выбирали другие потому, что не хотели или потому, что не были достойны, которая не выбирала их по этим же самым причинам. Так возникнет важнейший мотив в их жизни. Вместе они наживут много и счастливых и тревожных страниц. Муза, как это часто бывает, породит конфликт - новую художественную реальность, в зависимости от способа повествования, рассказ или музу.
       Наш рассказ усердно займется его воспитанием все больше и больше посвящая ему страниц. Вскоре, когда он поймет, что хватит, что большего уже не дать, он замолчит на некоторое время и вдруг займется дописыванием себя - это будет последняя редакция.
       И вдруг все кончится... Для кого-то это будет конец песни, для кого-то порвется струна. Кто-то скажет что струна порвалась и это единственно возможный конец Этой песни...
       Настанет безрадостный день, когда его, наконец, напечатают.
       Грустно пропоют рецензии, отозвутся с сожалением первые критические отзывы. А он будет лежать, уже старый солидный роман, в черной стильной обложке, в белоснежном костюме... Еще как будто целый, но уже невидимо разложенный на тысячи, миллионы знаков и их комбинаций, которые попав в человеческий дух вырастут в множестве раскрытых ртов, вздохов, полувздохов, нежных задумчивостей, колючих научных покашливаний, цепких возражений...
       
Что такое все?
       Наш рассказ медленно подходит к логическому концу, к той границе, которую мысленно поставил для себя и то, что здесь написано, только его слепок, его вчерашнее, уже сегодня живущее только в его памяти, "я". Он проводит по этой границе рукой, словно по стеклу окна. Он смотрит так словно что-то забыл. Он представляет, что у него есть рука, гладит ею представляемого кота и смутно что-то чувствует. Скоро он научится представлять и воплощать больше.
А пока он самый настоящий рассказ, уже переставший быть новеллой, но еще не ставший повестью.
 
 зима 2007 - лето 2008