Гоголь-Белинский. Дружба и разрыв

«Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!..
В.Г.Белинский


Читая критические статьи Белинского, невольно создаётся впечатление, что общаешься с давним хорошим знакомым. Настоль-ко подкупает открытость и крайняя эмоциональность его стиля, что забываешь о немалом временном отрезке, разделяющем критика Бе-линского и современного читателя. Недаром ещё его современники подметили важную черту его критического и человеческого дара, которую, к примеру, Герцен в «Былом и думах» определил так: «…В этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гла-диаторская натура. Да, это был сильный боец! Он не умел пропове-довать, поучать, ему нужен был спор…Когда он чувствовал себя уязвлённым, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щёк и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необы-чайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль» . По-моему, замечательный портрет.
Естественно, что человек, натуре которого свойственны такие неприемлемые серой массой качества как принципиальность, ис-кренность и вызывающая откровенность настраивает против себя немалую рать врагов. Так было и у Белинского. Но, не смотря ни на их количество, ни на их силу – он всегда был готов броситься в бой. Без ложной скромности говорил о себе: «Я в мире боец». Что же ка-сается его работы критика - подкупает его взгляд на саму цель кри-тики, которая, по его мнению, бывает двух родов – уклончивая и прямая. Именно к критику прямого рода он себя и причислял, не бо-ясь первым произнести имя поэта, только возникшего на литератур-ном горизонте. Боящиеся высказывать своё мнение уклончивые кри-тики, по суждению Белинского, скорее вредят, нежели помогают по-нять читателю то или иное произведение, тем более нового автора, имя которого пока не на слуху у публики. «Мы не можем победить нашего отвращения к уклончивой критике», -- пишет Белинский и далее. Описывая своё понимание прямой критики он говорит, -- « Не такова критика прямая и смелая: заметив в первом произведении молодого автора исполинские силы, пока ещё не сформировавшиеся и не для всех приметные, она, упоённая восторгом великого явления, прямо объявляет его Алкидом в колыбели, который детскими рука-ми мощно душит завистливые мелкие дарованьица, пристрастных или ограниченных и недальновидных критиков… Тогда на бедную «прямую» критику сыплются насмешки и со стороны литературной братии и со стороны публики» .
По всей видимости, его скорее заводило наличие противников. Спор вдохновлял его, давал сил идти вперед. Даже благодаря этим бойцовским качествам уже заранее интересно читать то, что вышло из под пера критика. В отличие от многих бумагомарателей, с их чрезмерным академизмом, тягой к избыточной терминологии и ум-ничаньем от которых клонит в сон, Белинского же, напротив, увле-кательно читать. С его помощью приятно открывать, казалось бы, в давно знакомых писателях новые, ранее не замеченные подробно-сти, либо с детской непосредственностью радоваться, находя парал-лели в собственном понимании того или иного произведения.
К чему это говорю? Да к тому, что когда-то давно, ещё в средней школе мне не повезло с учителем русской литературы, на что с присущим тому возрасту юношеским максимализмом, после-довал нормальный отказ читать то, что предлагал прочитывать этот «синий чулок». Да, это беда многих наших школ – неумение заинте-ресовать детей творчеством наших великих писателей. И – «О, сча-стье!» Только теперь, когда насильно не заставляют, а главное – умеют заинтересовать (честь и слава преподавателям литературного института!), я наконец-то начинаю открывать для себя то, чего ранее была лишена, по выше названным причинам. Теперь, хотя и с опо-зданием (но лучше поздно, чем никогда), я открыла для себя Белин-ского и была поражена общностью взглядов, в данном случае, ка-сающихся темы контрольной работы о творчестве Гоголя. Возможно поэтому, вступление может показаться несколько сумбурным и вос-торженным. Реакция нормальная, сказал бы любой психиатр. Доста-точно вспомнить, как в детстве мы впервые разглядывали мир через осколки цветного стекла. Вспомните это ощущение чуда! У некото-рых и сейчас остаётся такое же восприятие новых для себя откры-тий. Да, и мне не стыдно в этом признаваться – то, что многие пыта-лись открыть в школе, я открываю только сейчас. И какое счастье, что я заглянула не во все «цветные стёклышки»! Сколько их ещё уп-рятано в тайниках мироздания! Будет чем заняться в отпущенный Срок…



«Я почитаюсь загадкою для всех,
никто не разгадает меня совершенно».
Н.В. Гоголь
Личность и судьба Николая Васильевича Гоголя окутана тайнами и легенда-ми. Даже «наше Всё» - Пушкин не создавал таких мистических фантазий, как Го-голь. «Вий» и «Страшная месть» являются, пожалуй, единственными в русской литературе, по силе и яркости фантастичности вымысла, повести.
Несмотря на огромное количество толкований, смысл его творений постоянно ускользает от читателей, словно он сознательно желал его скрыть «за семью печатями». За свою «гениальную и преступную клевету» Гоголь, по мнению Розанова, понес заслуженную кару (ко-нец его жизни). Розанов, опровергая (так же как и Набоков) мысль о том, что Гоголь является основателем реализма в русской литерату-ре, упоминает некоторые другие произведения Гоголя: «Гоголь - какой-то кудесник. Он создал третий стиль. Этот стиль назвали «на-туральным».
После публикации гоголевских книг, “миром” были предприняты попытки дать определенное толкование его творениям. В соответствии с одной из теорий, которая существует и в наше время, творчество писателя является творчеством социальным. Сторонники подобного подхода видели в произведениях Гоголя сатиру на общество, на господствующие в те времена нравы и пороки. Но даже в рамках подобной теории не наблюдалось единства мнений. Одни читатели и критики считали, что в своих книгах, таких как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь очерняет Россию и изображает злостную карикатуру на ее действитель-ность. Другие же признавали, что Гоголь прав в своей сатире. Однако в любом случае, подобная интерпретация гоголевских книг крайне ограниченна и не от-ражает всей их глубины.
Среди столь распространенных общепринятых трактовок гоголевских творений находятся и такие, которые идут в разрез с ними. Примером подобных точек зре-ния на книги Гоголя могут служить мнения русского писателя-эмигранта В. В. Набокова и писателя и публициста В. В. Розанова. Набоков вообще считал про-изведения Гоголя «сновидческими», чья реальность существует по законам сна, то есть не поддается обычной логике.
 . В результате негативного восприятия обществом его произведений, Гоголь на протяжении всей своей оставшейся жизни предпринимал попытки объяснить читателям и критикам свою позицию и смягчить гнетущее впечатление, возни-кающее после прочтения его книг. Это стало причиной того, что он взялся за на-писание «Развязки «Ревизора», «Выбранных мест из переписки с друзьями», за-думал 2-ой том «Мертвых душ», в котором, помимо Чичикова, вводились поло-жительные персонажи.
       Белинский предпринимал попытки проникнуть внутрь гоголевских книг и раз-гадать их загадку. Взгляд критика на творчество писателя приоткрывало читате-лям завесу, за которой становится виден совсем другой Гоголь, не известный ра-нее. Личность Гоголя всегда представляла для него огромный интерес. «Из су-ществующих теперь журналов «Отечественные записки» первые и одни сказали и постоянно, со дня своего появления и до сей минуты говорят, что такое Гоголь в нашей литературе… Как на величайшую нелепость со стороны нашего журнала , как на самое темное и позорное пятно на нём, указали разные критиканы, сочи-нители и литературщики на наше мнение о Гоголе…»
       Он восхищается языком и лиризмом Николая Васильевича Гоголя, его фанта-зией, создавшей неповторимый мир его книг. Существует знаменитое вы-сказывание, относящееся к творчеству Гоголя: "смех сквозь слезы". Гоголевский смех.… Почему он никогда не бывает беззаботным? Почему даже в "Сорочинской ярмарке", одном из самых светлых и веселых произведений Гоголя, финал неоднозначен? Празднество по случаю свадьбы молодых героев завершается пляской старух. Мы улавливаем некоторый диссонанс. Эту удивительную, чисто гого-левскую особенность грустно улыбаться первым заметил В.Г. Бе-линский, давая дорогу в большую литературу будущему автору "Мертвых душ". Но к гоголевскому смеху примешана далеко не од-на печаль. В нем есть и гнев, и ярость, и протест. Все это, сливаясь в единое целое под блистательным пером мастера, создает необыкно-венный колорит гоголевской сатиры. Смех Гоголя может быть доб-рым и лукавым - тогда рождаются необыкновенные сравнения и стилистические обороты, которые и составляют одну из характер-ных особенностей поэмы Гоголя. Все это удивительно остроумно и смешно, но…, оказывается, способен вызвать не только смех, но и отвращение, возмущение протест.
       Даже в религиозности Гоголя не могли не проявиться его странности, что за-ключалось в настоящей фанатичности с одной стороны, и боязнью не столько Бога, сколько Дьявола – с другой.
       «Русские критики социального направления видели в «Мертвых душах» и «Ревизоре» обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и из-за этого упускали главное. Гоголев-ские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значе-ния.
Именно раздвоенность делает Гоголя столь загадочной личностью в нашей ли-тературе. Его творчество представляет тайну, ключ к разгадке которой едва ли можно вообще подобрать. О многом говорит и разрыв его с Белинским, кото-рый, по большому счёту и открыл миру поэта Гоголя. Критик не сумел понять книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», обличив его в том, что под покровом мнимой религиозности Гоголь «проповедует ложь и безнравствен-ность как истину и добродетель» и назвал книгу плодом его «гордости или сла-боумия» . «Или Вы больны и Вам следует лечиться, или – не смею досказать мо-ей мысли…». В заключение письма Белинский пишет: «И вот моё последнее, заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы ваши прежние».
Честно говоря, нельзя односторонне смотреть на этот вопрос. С каждой сторо-ны можно усмотреть свою правду. Ситуация и с тем, что хотел сказать Гоголь в этой книге и восприятием её Белинским и другими не может быть понята одно-значно. Слишком уж загадочен Николай Васильевич… И не верится, что всё может быть так просто объяснено. Что, видите ли, один не то написал, а другой не так понял. Я скорее склоняюсь к мистическому объяснению, но если взять науч-ное суждение на вопрос, то в данной части этой работы хотелось бы представить взгляды такой науки, как психолингвистика, которая открыта мной не так давно, но, тем не менее, весьма меня заинтересовавшая. Как известно, в человеческом мозге находятся определённые участки, отвечающие за речевую и мыслитель-ную деятельность. Взяв за истину данный факт, в психолингвистике, несомненно, можно найти зрелое зерно.
Автор данной работы далеко не специалист в этой области, но, тем не менее, считает, что загадка творчества такого неординарного и, несомненно, талантливо-го писателя как Гоголь таится в его сложной личности. И взглянуть на его творче-ство с точки зрения психолингвистики довольно интересно.
       А когда речь касается всевозможных «странностей» загадок и тайн чрезвычай-но любопытно подойти к ним с разных сторон, и особенно с точки зрения объе-динившихся в одно целое психологии и лингвистики, которые, в принципе, род-ственны.
       Итак, по мнению учёных, изучавших творчество Гоголя в этом ключе, выска-зываются достаточно разнообразные и порой противоречивые выводы. В част-ности, звучат предположения о том, что у него были расстройства ассоциативно-го аппарата и произвольного мышления» . И « на основании свидетельств и ме-дицинских документов делалось заключение о его шизофренической психике» ..
 Кстати, Белинский в письме Гоголю не единожды упомянул о расстройстве его психики. «Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились, было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержа-щим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему рас-пространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника» . Создаётся впечатление, что Белинский сам не мог разобраться в понимании этой книги, ибо обвинительная мысль его идёт от подозрений в сумасшествии до обвинений в трезвой продуманности, чтобы на-сладиться земными благами, якобы прикрываясь религиозностью и напускной святостью. Не правда ли, велика разница меж этими полярными понятиями?
А чего стоит возмущение Белинского фразой Гоголя «Дрянь и тряпка теперь стал всяк человек». « Что за язык, что за фразы!», -- негодует критик, вопрошая в письме писателя. А разве не бывают у каждого из нас моменты, где мы от любви ко всему человечеству доходим до полного презрения и ненависти к нему же. Почему же Гоголь не имел права высказать и такое своё мнение. Имел. Особен-но, если он раздумывал об этом «не день, не неделю, и не месяц».
Но прежде, чем разбираться во многих умозаключениях дадим слово самому Гоголю и послушаем воспоминания его друзей, с которыми он встречался, либо состоял в переписке.
В 1846 году Гоголь написал статью “Значение болезней», в которой много ав-тобиографического. С начала 1840-х годов Гоголь постоянно болел, о чем неод-нократно писал в письмах. 20 февраля 1046 года Гоголь писал П. А. Плетневу из Рима: “Тяжки, тяжки мне были последние времена, и весь минувший год так был тяжел, что дивлюсь теперь, как вынес его. Болезненные состояния до такой сте-пени (в конце прошлого года и даже в начале нынешнего) были невыносимы, что повеситься или утопиться казалось как бы похожим на какое-то лекарство и об-легчение. А между тем Бог так был милостив ко мне в это время, как никогда до-толе». Слова этого письма перекликаются с началом статьи: «Часто бывает так тяжело, так тяжело, такая страшная усталость чувствуется во всем составе тела, что рад бываешь, как Бог знает чему, когда, наконец, оканчивается день и добе-решься до постели ‹…›. Но потом, когда оглянешься на самого себя и посмот-ришь глубже себе внутрь – ничего уже не издает душа, кроме одних слез и благо-дарения. О! Как нужны нам недуги» В письме к М. П. Балабиной, написанном в феврале 1842 года из Москвы Гоголь так описывал свое болезненное состояние: «... Болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда еще со мною не было; но страшнее всего мне показалось то состояние, которое на-помнило мне ужасную болезнь мою в Вене, а особенно когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетающий в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно-приятное чувство превращало в та-кую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворялось в печаль, тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки; наконец, совершенно сомнамбулическое состояние».
Один из таких припадков, случившийся в Италии за день до похорон знакомо-го Гоголю молодого русского архитектора, умершего в Риме от лихорадки, опи-сывал в своих воспоминаниях П. В. Анненков: “Едва только заметили мы друг друга, как Гоголь, ускорив шаги и раздвинув руки, спустился ко мне на площадку и начал с видом и выражением совершеннейшего отчаяния: “Спасите меня, рады Бога; я не знаю, что со мною делается... Я умирав... Я едва не умер от нервическо-го удара нынче ночью... Увезите меня куда-нибудь, да поскорее, чтоб не было поздно...”. Автор воспоминаний отвез Гоголя в Альбано, где он стал покоен.
Несмотря на лечение за границей, болезненное состояние не оставляло Гоголя. Трудно точно сказать, в чем состояла тогда болезнь Гоголя. Он чувствовал сла-бость, “обмирания”, “нервические припадки”.
Без сомнения, болезнь Гоголя отражалась на его душевном состоянии, одно было связано с другим. В частности, возможность или невозможность творить сильно влияла на здоровье писателя. Так, в статье “Исторический живописец Иванов” Гоголь писал о себе: “Когда, послушавшись совета одного неразумного человека, вздумал было заставить себя насильно написать кое-какие статейки для журнала, это было мне в такой степени трудно, что ныла моя голова, болели все чувства, я марал и раздирал страницы, и после двух, трех месяцев таковой пытки так расстроил здоровье, которое и без того было плохо, что слег в постель…”
Однако Гоголь пытался не падать духом и отыскать смысл в своей болезни, на-ходя убежище в христианстве. Все это давало Гоголю возможность видеть в сво-их болезнях милость Божию и за все благодарить Творца. Поэтому в конце статьи это настроение и вылилось в радостные строки: “Слыша все это смиряюсь я вся-кую минуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь» (т.6, с.18).
Познакомившись со статьёй Гоголя и воспоминаниями его окружения можно продолжить знакомство с психолингвистикой и её сторонниками. Важным в плане нашего исследования представляется психолингвистический подход к ху-дожественному тексту. Как известно, в творчестве Гоголя нередки автобиогра-фические моменты и потому, пытаясь разгадать загадки его творчества невоз-можно обойти вниманием его внутренний мир, (чем в частности и занимается эта наука) который, как и у подавляющего большинства творческих натур далеко не-однозначен.
«Поскольку основой художественного текста является построение вымышлен-ного мира, текст неизбежно становится объектом и такой дисциплины, как пси-хиатрия, которая исследует не только специфику, но и «адекватность субъектив-но отражательной деятельности» человека.
Следует, однако, отметить, что вопрос о постановке диагноза творческой лич-ности представляется неоднозначным, прежде всего с точки зрения общеприня-той морали. Более глубоко к этому вопросу подходит известный психиатр М.И.Буянов: «Поэт Пушкин,- пишет он, - не может быть объектом психиатриче-ского изучения, но человек по фамилии Пушкин может быть таким объектом, независимого от того, талантлив он или нет, но при условии, разумеется, что имеются основания для психиатрического исследования».
В ряде случаев исключительно в целях научного анализа можно говорить о наличии психического отклонения у творческой личности. Так, основатель биосоциологической теории Ломброзо приводил многочисленные свидетельства медицинского характера о наличии у ряда писателей психических отклонений. Продукты их творчества рассматриваются учёным как подтверждение мед. диаг-нозов.
Исследования в области психолингвистики, приоткрывают завесу над тайнами подсознательных истоков творчества и восприятия его плодов. Здесь ху-дожественный текст рассматривается как семантический объект, как очищенный от эстетического содержания текст. Это недопустимо лишь на первый взгляд, но знание всех «подводных камней и течений» необходимо любому человеку, по-святившему себя, свой духовный мир творчеству. Предупрежден – значит защи-щен, говорили мудрые. Именно речевые сигналы, их семантика (смысл) и мо-дальность (отношение к ним) указывают на проблемы личности.
Но, видимо, не зря же говорят, что «за все надо платить», и за данную «от-меченность» Высшими Силами – особенно.
За разными текстами стоит разная психология. Читатель имеет право на собственную интерпретацию смысла художественного текста. Эта трактовка за-висит не только от текста, но и от психологических особенностей самого читате-ля. Максимально адекватно читатель истолковывает тексты, созданные на базе близких ему как личности психологических структур.
Важным постулатом психолингвистики, идущим от Л.В. Щербы, являет-ся утверждение о том, что «текст не существует вне его создания и восприятия» (Леонтьев, 1968, 15). Подход к тексту как к стимулу для читателя, создающего собственную проекцию текста в своем сознании, предполагает, что эта проекция может отличаться от авторского представления о тексте и смысле (впрочем, это же относится и к профессиональным критикам). Вот, где можно предположить, что восприятие Белинским книги Гоголя было не вполне верным. Можно выра-зить благодарность Белинскому за поддержку Гоголя в начале его писательского пути положительной критикой. Но в итоге, мировосприятие у них было совер-шенно разное. Белинский больше боец, а Гоголь всё же – мистик. И здесь умест-но упомянуть, что основополагающим для психолингвистического анализа тек-ста, результата восприятия художественного текста является положение о подо-бии интеллектов (А. Шафф). Из него следует, что текст воспринимается наиболее адекватно тем читателем, психологические особенности которого наиболее близ-ки авторским. Читатели и почитатели действительно схожи с автором.
Искусство способствует смягчению реальных жизненных конфликтов, т.е. выступает в роли своеобразной терапии, ведущей к устранению болезненных симптомов (психологи довольно активно и успешно используют этот прием). В психике «человека искусства» это достигается путем творческого самоочищения и растворения бессознательных влечений в приемлемой творческой деятельно-сти. Так, Гоголь писал, от скольких своих гадостей он избавился, наделяя ими своих героев.
По своему смыслу такая терапия напоминает «катарсис» Аристотеля. Но если у Аристотеля средством духовного очищения выступает только трагедия, то основатель психоанализа видит в этом специфику всего искусства. Как полагал Фрейд, даже в небольшом по объему тексте можно увидеть «глубинные душев-ные процессы и скрытые мотивы поведения» (стр. 35). Есть и у Аристотеля нечто похожее: «Поэт остается собой, не изменяя своего лица».
В данном исследовании интересными представляются слова Э. Крамера, автора книги «Гений и помешательство»: «Душевно здоров тот, кто находится в душевном равновесии и хорошо себя чувствует. Такое состояние не есть, однако, состояние, которое двигало бы человека на великие дела». Эти слова несколько оправдывают якобы «безумство» гениев в глазах как бы «нормального общест-ва». Хотя… Нужны ли им оправдания… Они и живут ярче, и любят ярче, и стра-дают ярче, и горят ярче, и … уходят ярче, чтобы бесконечно воскресать в своих бессмертных творениях. А «нормальные» всю жизнь тихо чадят и незаметно ис-чезают в небытие. Так что критерии нормальности – ненормальности сдвинуты. Как и всё в этой жизни. Кто скажет – что есть норма? То-то же…
Ломброзо писал: «Отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры» и «отличие гениального человека от обыкновен-ного заключается в утонченной и почти болезненной впечатлительности первого. Гений раздражается всем, что для обыкновенных людей кажется просто була-вочным уколом, то при его чувствительности уже представляется ему ударом кинжала» (Ломброзо, с. 18).
Словно в подтверждение этих слов многие психиатры приводят немало фактов, свидетельствующих о «странном» поведении творческих личностей и при этом обсуждают вопрос о квалификации этой особой психической организа-ции всех творцов. Сходную основу творчества видит много пишущий на эту те-му М.И. Буянов: «Хотя все творческие личности отличаются друг от друга бес-конечным множеством личностных свойств, у большинства из них имеется одна общая особенность – все они печальны, тревожны, довольно мрачно смотрят на мир. Это свойство многих людей литературы и искусства. Среди тех писателей, поэтов, живописцев, которые попадали в поле зрения психиатра, преобладали люди с печальным взглядом на жизнь… Одержимость художника безысходным чувством печали и есть одна из решающих особенностей душевной жизни вы-дающихся людей из мира искусства и литературы» (Буянов, с. 36).
Ломброзо отмечал, что творческая личность «…во всем находит повод к глубокой, бесконечной меланхолии», указывал также на ее «способность пере-толковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования» (Ломброзо, с. 24). Он видел в писателе как «депрессивность», так и «паронойяльность».
«В то же время наблюдения показывают, что поэты и художники отлича-ются, прежде всего, экзальтированным темпераментом» (Леонгард, с. 129), писа-тели тоже «… часто обладают в известной мере порывистой, лабильной психи-кой и склонны к алкоголизму, а у поэтов чаще встречается маниакально-депрессивный психоз» (Там же, с. 339).
Наблюдения психологов подтверждает и астрология (хотя ее и считают лженаукой, причем те, кто ее и не пытался изучать). Так вот, одним из важней-ших аспектов, указывающих на творческие способности, является сильное поло-жение в космограмме высшей планеты Нептун, который уже не является плане-той септенера, а выводит на другие уровни. В лучшем случае Нептун может дать прекрасные творческие способности, высшую любовь, ясновидение, но если че-ловек не справляется с тонкими энергиями этой планеты, возможны проявления с обратной стороны Нептуна, а это и будут так смакуемые психоаналитиками и обществом «сопутствующие детали» людей искусства, т.е. всевозможные фобии, склонность к суициду, алкоголизм, наркомания.
Следует отметить, что такое углубление в психику автора, на первый взгляд кажущееся бесцеремонным, не является изобретением последнего време-ни, а ведет свои традиции от биографического метода в литературоведении, ос-нователем которого считается французский литератор Ш.О. Сент-Бёв.
«Поскольку основой художественного текста является построение вы-мышленного мира, текст неизбежно становится объектом такой дисциплины как психиатрия, которая исследует не только специфику, но и неадекватность субъ-ективной отражательной деятельности человека». (Портнов, с. 5).
Разумеется, для проверки подобных гипотез нужны более серьёзные изыска-ния, чем контрольные или даже диссертационные работы, но, допустив возмож-ность психолингвистического подхода к тексту, следует согласиться с соображе-ниями Г.О.Винокура о возможности реконструкции личности автора художест-венного текста с помощью филологического анализа. Рассматривая понятия «языка писателя» и отличия его от «языка лит. произведения», исследователь по-лагал, что оно может быть применимо с целью раскрыть психологию писателя, его «внутренний мир», его «душу». Такая возможность основывается на том, что «в языке говорящий или пишущий не только передаёт то или иное содержание, но и показывает, как он сам переживает сообщаемое». Из этого высказывания следует, что и филологический анализ может предполагать обращение к тому, что стоит за словом. Наличие разных типов построения текста, по мнению Вино-кура, «не может не заинтересовать того, кто хочет увидеть в языке писателя от-ражения его внутреннего мира» .
«Психолингвистический анализ,- по мнению профессора кафедры психолин-гвистики Московского Гос. Лингвистического Университета Белянина,- показы-вает, что депрессивность проявляется в частности, в творчестве таких писателей как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Бунин. Иными словами, большая часть русской классической литературы оказывается «печальной» на основании сходства вербализованной в них картине мира с мироощущением депрессивной личности». В художественной литературе выявлены типы текстов по эмоцио-нально-смысловой доминанте и многие произведения Гоголя психолингвистика характеризует как «печальные».- «Старосветские помещики» пронизаны пред-чувствием смерти и кончаются смертью Пульхерии Ивановны. Классической стала фраза из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Ники-форовичем»: « Скучно на этом свете господа!». Погибают оба сына Тараса Буль-бы – Андрей и Остап, убивают и Тараса. Целиком связана с мотивом смерти по-весть «Вий». «В «печальном» тексте и обнищание, и трудности. И смерть неиз-бежны. Всё фатально предрешено».
Гоголя с раннего детства поразила мысль о смерти, о загробной участи челове-ка. Эта мысль запала в его душу после рассказа матери, о чем он писал ей. Самого Гоголя память смертная никогда не оставляла. Недаром книга “Выбранные мес-та из переписки с друзьями” начиналась “Завещанием”. О нем Гоголь писал в письме и матери от 25 января 1847 года: “… Завещание мое, сделанное во время болезни, мне нужно было напечатать по многим причинам в моей книге; сверх того, что это было необходимо в объясненье самого появления такой книги, оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, о которой редко кто помышля-ет из живущих” . Белинский увидел иначе, о чем писал в «Письме Гоголю»: «Вы только омрачены, а не просветленны. Вы не поняли ни духа, ни формы хри-стианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, чёрта и ада веет от Вашей книги» .
По представлению психолингвистики, помимо навязчивых размышлений о смерти, автор «печальных» текстов наделяет своих героев проблемами в матери-альном плане. Они либо бедны изначально, либо лишаются средств к существо-ванию, нищают по ходу сюжета. Чувствует себя нищим Плюшкин, у которого, кстати, Чичиков отказался от чая и угощения (сухаря из кулича). Отнимают ши-нель у отдавшего за неё сэкономленные 150 рублей Башмачкина («Шинель»). Так и не смог обогатится Чичиков («Мёртвые души») в отличие от приехавшего в уездный город без денег Хлестакова («Ревизор»). В « Портрете» изображается судьба молодого художника Чарткова, начавшего трудиться над своими этюдами и рисунками в бедности, почти нищете. Эта бедность была хорошо знакома и молодому Гоголю. В письме к матери от 30 апреля 1829 года он рассказывал, что ему не хватает денег на проживание в четырехэтажном доме “ каретного мастера Иохима”, поэтому он и решил взяться за литературные труды (“Как в этом случае не приняться за ум, за вымысел, чтобы добыть этих проклятых, подлых денег <…> вот я и решился….” .
Последние годы жизни Гоголь провел в доме графа А.П. Толстого, не имея соб-ственных средств к существованию. Но он видел смысл бедности в большей сво-боде духа, не привязанного ни к каким земным вещам. В письме к сестре Елиса-вете пишет о бедности(... Полная бедность гораздо лучше средственного состоя-ния...›.»Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат. Истину говорю тебе, и чем далее живу, тем более ее чувствую. Недаром Бог не хочет, чтобы иные люди бы-ли богаты: трудно богатому спастись». (Т.9,с.5О2) .
«Обращаясь к психологической доминанте депрессивности – отметим, что эти идеи напрямую связаны с мыслями о якобы имеющем место обнищании, возни-кающем при депрессиях». Сопряжённость «юности», «смерти», «бедности», равнодушия» и «немоты», сопутствующие депрессии, а в психолингвистике от-несённые к « печальным» текстам отчётливо звучат в «Мёртвых душах»: «Преж-де, давно в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равно-душно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне… и безучастное молчание хра-нят мои недвижимые уста. О, моя юность! О, моя свежесть!».
В « печальных» текстах част и такой семантический компонент, как «холод»: « Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, стал кричать, но голос казалось, и не думал долетать до концов площади» («Шинель»).
«Сам Гоголь, как известно, страдал циркулярным психозом, т.е. чередованием маниакальности с витальной депрессией. В частности, сожжение «Мёртвых душ» было совершено им во время приступа депрессии с болезненным сознани-ем своей виновности и греховности своего творчества» . К слову, однажды мне удалось побродить по комнатам дома Гоголя на Никитском бульваре. Это было ночью. И честно признаться, состояние было жутковатое. Но, многое стало по-нятно, ибо, придя в медитативное состояние, мне открылись запредельные ве-щи…
Гоголь очень взыскательно относился к личному творчеству. Начиная с первых своих произведений, он часто уничтожал их, сознавая их несовершенство, а позднее и глубоко раскаивался в них. Он раскаивался в своем творчестве, подоб-но художнику, описанному в “Портрете”. Когда художник понял, что, изобразив ростовщика, он поддался нечистому, то оставил мир и ушел в монастырь, где проводил время в трудах и подвигах покаяния. В 1845 году Гоголь сам хотел уй-ти в монастырь, оставив литературное творчество. Иной взгляд имел Белинский, о чём не преминул указать Гоголю в «Письме»: «… Вы столько уже лет привык-ли смотреть на Россию из своего прекрасного далека, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими их хочется видеть; по-тому что Вы в этом прекрасном далеке живете совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя, или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (до-вольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробужде-ние в народе чувства человеческого достоинства …». И здесь выходит, что Бе-линский понимает Гоголя довольно однозначно, хотя во многом и прав. Но, тем не менее, всё намного сложнее. Сложнее!
Ломброзо полагал, что в целом « мания писательства есть не только своего рода психиатрический курьёз, но прямо особая форма душевной болезни». (Так вот он к нашему брату…). Далее он продолжает: «Вся художественная литература соз-даётся людьми упорными, настойчивыми, способными на длительное и подчас многократное переписывание своего текста, людьми, готовыми к мелочной и де-тальной проработке каждого своего абзаца. А это, в свою очередь, коррелирует с определённой мрачностью и угрюмостью характера, с некоторыми другими ха-рактерологическими чертами личности писателя».
Вряд ли можно согласиться с тем, что в основе всего литературного творчества лежит только одна личностная особенность. Разнообразию типов литературных направлений, жанров и школ соответствует такое же разнообразие психологиче-ских типов личностей писателей. Но допустить и такой подход довольно любо-пытно.
Рассмотрев различные мнения, порой диаметрально противоположные, зреет уверенность, что основное, если не главное значение имеют «Духовное завеща-ние» и «Предисловие» к «Выбранным местам...», многое объясняющие в творче-стве и духовной жизни Гоголя. Хотя Белинский писал, что «Выбранные места ...» больше будут известны по статьям о книге, нежели по самой книге. «Автор-ская исповедь» рассматривается как своеобразный автокомментарий к произве-дениям писателя, в этих статьях автор раскрывается ещё ярче, чем в своих произ-ведениях. В «Авторской исповеди» Гоголь говорил об автобиографичности сво-его творчества, особенно это относилось к книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вышла в начале 1847 года. Гоголь был так уверен в успехе и необходимости своей книги, что просил Плетнева готовить бумагу для второго издания. Он писал: “Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека» . И, далее: “Как бы то ни было, но в ней есть моя собствен-ная исповедь; в ней есть излиянье и души и сердца моего» . Но разгорелись нешуточные споры, даже духовные лица отмечали в книге, прежде всего недос-татки. Архиепископ Иннокентий в письме к М. П. Погодину советовал Гоголю «не пародировать набожностью», а святитель Игнатий Брянчанинов писал о кни-ге: «...Она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного”.
Одна из особенностей «Выбранных мест...» заключается в том, что Гоголь сове-тует друзьям именно то, что было важно для него самого, что было глубоко пе-режито им. О том, насколько тесно творчество Гоголя было связано с его личной перепиской, говорит следующее: два места из отрывков письма, относящегося к «Четырем письмам по поводу «Мертвых душ» Гоголь повторяет в письме к гра-фине А.М. Вьельгорской от 29 октября 1948 года: « Хотел бы я, чтобы по прочте-нии моей книги люди всех партий и мнений сказали: « Он знает, точно, русского человека. Не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувство-вал наше достоинство. Хотелось бы также заговорить о том, о чем еще со дня младенчества любила задумываться моя душа, о чем неясные звуки и намеки бы-ли уже рассеяны в самых первоначальных моих сочинениях «.
       Не сказали… Не поняли…
В творчестве Гоголя прослеживается не только связь его произведений с внеш-ними событиями, но и отражение его собственной духовной жизни. Как только Гоголь осознал, что вся жизнь человека должна стать стремлением к Богу, со-вершенствованием себя ради Бога, он стал относиться к писательству как к опре-деленному служению. Гоголь старался отразить в своих произведениях собст-венный духовный опыт. Об этом он писал в «Авторской исповеди”: “Я поместил кое-что из этих проделок над самим собой из желания добра» .
Гоголь глубоко сознавал, что бес может проникнуть в самое вдохновение ху-дожника, и притом, что он отдавал всего себя своему делу, он понимал, что нель-зя обожествлять искусство. В повести «Портрет» выразилось осознание Гоголем того, что искусством можно служить Богу или дьяволу. Так, узнав о судьбе напи-санного портрета, художник “совершенно убедился в том, что кисть его послу-жила дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла, в самом деле, как-нибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с пути, порождая страшные терзанья зависти и проч., и проч.”
В своем “Завещании” он также высказывает мысль о высоком призвании ис-кусства: “Я писатель, а долг писателя — не одно доставленье приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям” . Для Гоголя художественное творчество было тесно связано с душевным очище-нием и духовным ростом человека. В “Портрете” художник, будучи в монастыре, прежде чем написать образ для церкви, сказал, что “трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу” (т. 3, с.103).
Интересны для нас суждения самого Гоголя о значении поэмы “Мертвые ду-ши”, благо мы имеем его переписку. Он писал А. О. Смирновой в 1845 году: “Вовсе не губерния, и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им при-писывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна, которая должна быть вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах” (т. 6, с. 78). Но, как мы теперь видим – эта, од-на из, чуть ли не самых великих тайн Гоголя так и осталась тайной «к изумлению всех», которую в силах разгадать лишь провидец.
Автор хотел, чтобы его поэма была полезна и для читателей, и для него самого. Изображая пошлость и убожество своих героев, он желал, чтобы читатели обра-тились на самих себя и увидели бы собственные недостатки. О себе он писал: “Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеял-ся надо мной” (т. 6, с. 78). И далее: “Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что передал их своим героям” (т. 6, с.81).
Однако Гоголь передал своим героям “Мертвых душ не только свои пороки и недостатки. Несмотря на эпичность и широту этого произведения, в нем отрази-лось множество личных черт автора. В “Мертвых душах” ярко выразилось ав-тобиографическое начало. В “Четырех письмах по поводу “Мертвых душ” Го-голь так писал об этом произведении: “ ‹…› герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души”. И далее— « С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных га-достей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изо-бразить его в виде смертельного врага” (т. 8, с. 78). Он предчувствовал прибли-жающуюся кончину мира и считал сатану уже “развязанным”. В одной из пред-смертных записей он писал: “Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственного силою неисповедимого Креста!” (т. 6, с.392). Это особенное духовное понимание автором происходящих событий присутствует во многих эпизодах поэмы. Гоголь сознавал свой высокий долг перед Богом, по-этому все, что ни видел он на Руси, напоминало ему об этом. Он писал: “Не знаю, много ли у нас таких, которые сделали все, что им следовало сделать, и которые могут сказать открыто перед целым светом, что их не может попрекнуть ни в чем Россия, что не глядит на них укоризненно всякий бездушный предмет ее пустын-ных пространств, что все ими довольно и ничего от них не ждет. Знаю только то, что я слышал себе упрек” (т.6, с. 75).
В завершении работы ко времени звучат слова Гоголя, которые он написал в «Предисловии» к «Выбранным местам...»: «В оправдание могу сказать только то, что намеренье мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни воору-жать против себя, но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в таком несо-вершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла» (т.6, с.8). Гоголь чувствовал, что в предыдущих сочинениях он не смог полностью высказаться, раскрыться, его до конца никто не понял. Книгу «Вы-бранные места...» Гоголь считал полезной для всех, и он был в ней предельно ис-кренен. Но, несмотря ни на что он так и ушёл, никем до конца непонятый…
Рассмотрев различные, порой противоположные мнения о творчестве и непро-стой судьбе Н.В.Гоголя с радостью делаю вывод, что его загадка не может быть постигнута человеческими методами, ибо он недосягаем для земного ума и в этом его прелесть.
Это – мистика, которая находится за пределами обычного мира. Возможно, именно Гоголь был первым писателем-фантастом в русской литературе. Здесь Гоголь реализовал себя с неожиданной стороны, представляясь истинным мис-тиком, обладающим богатым воображением и полетом фантазии. Жизнь этого Великого Мистификатора была окутана загадками, и жизнь после смерти мерца-ет ореолом магнетической таинственности. И, разумеется, подлинное искусство всегда больше, чем просто проявление сущности творца. Это – таинство, недос-тупное для непознавших его, но всё же необходимое. Для жизни души. Для про-рыва в иные миры и вселенные. Для расширения пространства. Реальное бытиё текста и реальные процессы восприятия текста многократно сложнее и глубже, чем упрощённые в научных целях представления о них.
 А тайна – должна остаться тайной.






Библиография

1. Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 9 т. /Сост. подг. текста и комментарий В. А. Воропае-ва и В. В. Виноградова. - М.: Русская книга, 1994.
2. Золотоусский И. П. Гоголь. Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвар-дия, 1984.
3.В. В. Набоков. Лекции по русской литературе. Москва, Независимая газета, 1996.
4. В. В. Розанов. Мысли о литературе. Москва, Современник, 1989.
5. Воропаев В. А. Духом схимник сокрушенный …// “Прометей”. - 1990.
6. Гиппиус В. В. Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. М., 1931.
7. Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. СПб. 1990.
8. Белянин В.П. Психолингвистические аспекты художественного текста. М. изд-во Моск. ун-та. 1988.
9. Гумбольт В. О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода. СПб. 1859.
10. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М. 1991.
11. Выготский Л.С. Психология искусства. М. 1987.
12. Буянов М.И. Лики великих или знаменитые безумцы. М. 1991.
13. Лотман Ю.М. Смерть как проблема сюжета. М. 1994.
14. Cd\ROM Русская литература. Дискавери, 2003.
15. Стр.20 В.Г.Белинский «Избранные статьи» М., 1978г.








В