Витя Пелевин - мой сосед
Едва ли Леха мог гордиться своим трудовым стажем – через неделю-другую его выгоняли с очередного места работы за пьянку и за следовавшие за ней прогулы, а то и за банальный мордобой с коллегами по ремеслу. На хлеб насущный и ядреные напитки сосед зарабатывал тем, что сдавал квартирантам одну из своих двух комнат. Однако из-за скверного характера хозяина и его верности идеалам Бахуса, постояльцы у Забубенного не задерживались. А этот – новый – квартировался аж второй месяц, что само по себе уже являлось достижением и своеобразным рекордом. Жилец даже сдружился с Лехой, вызывая у меня некое подобие ревности: периодически то у одного, то у другого на опухшем лице фигурировал смачный синяк, что сообщало о безоговорочном мужском сближении.
Однажды я заметил квартиранта в ближайшем пивном баре. Похоже, он меня тоже узнал. Едва заметно кивнув, жестом пригласил к своему столику. Глаза его, как всегда, прикрывали черные очки. «Наверное, очередной фингал скрывает», – подумал я и не ошибся.
– С вишни упал, – постоялец снял очки и пальцем осторожно прикоснулся к заплывшему глазу.
«С вишни… Какого хера на ней в конце октября делать»? – хмыкнул я, но деликатно промолчав по этому поводу, спросил:
– А хозяин ваш где? В смысле, Леха? – уточнил я, заметив недовольную гримасу на лице квартиранта.
– Хозяин у меня один – господь Бог, – не без доли сарказма ответил он, вернув очки на переносицу.
Официант вовремя принес пиво, разрядив тем самым возникшую неловкую паузу. С одинаковым вожделением мы сделали по внушительному глотку спасительного напитка. Лицо моего нового знакомого уже не виделось мне таким хмурым и неприятным. Более того – оно показалось мне очень знакомым. Во всяком случае, этого человека я не единожды где-то видел еще до того, как он поселился у Забубенного. Лехин квартирант, словно почувствовав мою некую озабоченность, протянул мне руку.
– Витя, – представился он и добавил: – Пелевин.
Я, поперхнувшись пивом, уставился на собеседника.
– Пелевин? – я вытер губы салфеткой. Ну конечно, это был он. Умеренно-дерзкая физиономия, с вечно темными на ней очками, тщательно скрывающими бесспорный интеллект великого русского писателя. Или очередной синяк? – я замер в страшной догадке.
Мое изумление, надо полагать, произвело определенный эффект на автора «Священной книги…»
– Вам знакомо мое имя? – спросил он, привычно кокетничая.
– Кто же не знает Пелевина! – с похмельной убежденностью ответил я. – Во всяком случае, в литературном мире.
– А вы к нему тоже имеете отношение? – спросил Витя, оторвавшись от кружки.
– Не, Бог миловал… – я, словно отбиваясь от невидимых насекомых, замахал руками. – Уж лучше сторожем, охраняя овощную базу, приносить пользу Отечеству.
– Да, – с моей категоричностью согласился Пелевин. – Гаденький мирок, скажу вам по секрету, – он зачем-то взглянул на часы. – Я уже два года, как с ним покончил.
– Как покончил? – в очередной раз изумился я. – А как же «П5»?
– А… – скривил лицо писатель. – Негры пишут… Точнее, негр, – он снова снял очки, и тут его сходство с Пелевиным пропало, словно пивная пена в наших кружках.
«Врет, наверное, – подумал я. И про негра, и, собственно, про Пелевина»…
– Вы мне не верите? Может, паспорт показать? – мой собеседник полез в карман замызганной вельветовой курточки.
– Верю, верю, – я удивился его прозорливости, которой он не раз поражал воображение читателей в своих романах. «В своих ли»? – червь сомнения продолжал точить мой мозг.
– Про негра, кстати… Минаев сейчас для меня пишет, – вздохнул Витя. – Слышали о таком?
– Какой Минаев? – улыбнулся я. – Их же трое… Певец, футболист и, говорят, такой писатель есть. Я, правда, не читал.
– И правильно, что не читали, – засмеялся Пелевин, видимо подумав, что я пошутил. – Х…ево пишет мужик.
– Дык ежели х…ево, то почему именно его вы выбрали своим литературным негром?
А кого?! – Витя пьяно сверкнул глазами. – Донцову? Или, может быть, Акунина?
– Да, – удрученно кивнул я. – Кризис прозы, мать ее… А если Улицкую?
– Еврейка… – вздохнул Пелевин. – Я думал об этой кандидатуре, но, понимаете ли, отечественная литература нуждается в национальной идее, – он допил пиво и зычно выкрикнул: – Официант! Повторить!
– И мне! – возопил я.
Писатель изящно сдунул пену с вновь принесенной кружки и, отхлебнув, продолжил.
– Дело в том, что нынешнее общество испытывает нехватку художников с русскими именами – Иванов, Сидоров, Петров... На худой конец, Минаев. Наша литература в неоплаченном долгу перед Россией, – Пелевин шарахнул ладонью по столу.
– Да хер с ним, с Минаевым, – примирительно сказал я. – Давайте поговорим о вещах более приятных.
– О чём же? – икнул Витя и вдруг спросил: – У вас не будет пятидесяти рублей? До выхода моей следующей книги?
– Конечно, – ответил я. Порывшись в карманах, извлек оттуда четыре мятые десятки и шесть рублей мелочью. Протянул деньги Пелевину.
– Отлично! – обрадовался писатель и снова заорал: – Официант!
– Скажите, а почему ваши произведения так отдалены от жизни? – я попытался вернуть разговор в лоно литературы.
– Понимаете, юноша, – Витя покровительственно похлопал меня по плечу. – Правда и вымысел только на первый взгляд кажутся противоположностями. А на самом деле они замыкают круг одной и той же иллюзии, неизменно перетекая друг в друга, – он недоверчиво посмотрел на опустевшую кружку, то ли сожалея о ее нежелательной Пустоте, то ли пытаясь на дне рассмотреть смысл сказанного, затем решительно отставил кружку и завершил мысль: – Отсюда следует, что правда и вымысел есть одно и то же. – Вдруг Пелевин резко придвинулся ко мне и азартно выдохнул: – Всякая реальность имеет право на истинность. А кто докажет обратное? – Многозначительно подмигнув, он выпрямился и несколько вальяжно, продолжил: – Только посредственный писатель стремится описать жизнь именно такой, какая она есть. Истинный художник создает свою, неповторимую картину мира, мало заботясь о ее фотографическом совпадении с реальностью, а выдающийся к тому же выстраивает собственную философию, нравственное или, – мой собеседник осклабился, – безнравственное учение, которое, по его убеждению, поможет понять, как устроен мир, человек и как их изменить к лучшему.
– Или к худшему, – предположил я.
Витя проигнорировал мою реплику и продолжил:
– И то и другое – основополагающие качества современной изящной словесности. Подчас связь между писателем и его произведением непредсказуема. Вот, например, Битов… – Пелевин неожиданно замолчал. Взгляд его словно застыл и устремился в одну точку – на дверь. Я повернул голову. У входа, уперев руки в бока, стоял хозяин писателя. Нет, не господь Бог, а Леха Забубенный. Весь его вид говорил о том, что пришел он сюда не с миром, но с мечом.
– Ты куда, сука, вафельницу дел? – выкрикнул он и кинулся на постояльца. Однако тот, с завидной для трех кружек пива проворностью, увернулся от Лехи и выскочил в дверь. – От гад! – пробормотал Забубенный и подошел к моему столику. – Пылесос пропил, затем DVD-шник, вот теперь вафельницу с…издил, – Леха устало опустился на стул.
«Да, – вздохнул я. – Все великие отбрасывают не только свет, но и тени».
– Слушай, – сосед тронул меня за рукав. – У тебя полтинника не будет? Завтра квартирант обещал за комнату расплатиться.
Свидетельство о публикации №208102300183
Я просто это себе вживую представила :)))
Юлия Хабарова 24.05.2015 17:58 Заявить о нарушении