О немцах

    Я всегда думал, что те, кто, в силу тех или иных причин, оказался «под немцами» и пережил ужас оккупации, должны с ненавистью относиться к ним. Слишком много горя и слёз принесли  людям воспитавшего нас поколения эти весёлые парни, что с молодой беззаботностью, честно и открыто смотрят с архивных фото через снимавшие их когда-то объективы армейских корреспондентов. Для нас – вражеских фотокоров.
    Может, это общее правило. Но ведь в любом правиле есть исключения. Типа цыгана, который, почему-то стоя на цыпочках, кормит цыплёнка…
Наверное, и мой отец был таким исключением. Никогда, за всю свою, не такую уж и долгую, как я теперь понимаю, жизнь, не сказал он о немцах ничего плохого. Может потому, что у каждого из тех, кто хоть краюшком, маленьким-маленьким краюшком, пережил «ту» войну, были свои воспоминания и своя память о ней.
    Свои были и у отца.

  * * *
    Как только заходила речь о военном лихолетье, он вспоминал то пехотное подразделение Вермахта, которое зимой 42-43-его стояло в их селе.
    Фронт был где-то там, не очень далеко, на сотню-другую километров восточнее. Потому в хате у отцовой матери оказались не закалённые в боях ветераны Польши, Бельгии и Франции, а призывники старших сроков. Люди оставившие где-то там, за бескрайними, занесёнными снегами полями и лесами России свои семьи.
    Нет, там, далеко-далеко, в горах Тюрингии или на равнинах Вестфалии, дома не были крыты соломой, в них не было земляных полов и, оставшиеся в них жёны, не ставили на стол, достав его из печи ухватом, чугунок с ещё исходящей паром, горячей и такой вкусной картошкой…
    Всего этого, там не было. Нет.
    Но… Там оставались вот такие же, как этот - худой, светлоголовый с покрытыми цыпками руками… Самый маленький из большой детской команды, пугливо прятавшейся от незнакомцев то в тёмном нетопленном чулане, то на холодном чердаке, под соломенной стрехой.
    И никто из этих солдат, волей судьбы и слепого случая одетый в форму одной из враждующих армий, не знал, что каждому из них уготовано переменчивой и капризной военной судьбой. Вернётся ли кто к своим дорогим и любимым живым-здоровым. А если и вернётся, то как долго ещё этого ждать… Вот уже четвёртый год, кто-то крутит ручку страшной людской  мясорубки и, такое ощущение, что в ближайшие годы останавливать её не собирается.
    Отец не знал, кем были эти большие и взрослые, младше меня нынешнего, мужчины… Докерами Гамбурга, силезскими шахтёрами или металлистами с крупповских заводов Рура. Не знаю этого и я.
    Да и так ли это важно сейчас?
    Тем более неважно было тогда. Когда на простую деревянную столешницу, рядом с чугунком горячей отварной картошки, ставилась вынутая из солдатского ранца банка армейской тушёнки или ложилась выпеченная в походной пекарне буханка хлеба. Когда вместе с клубами морозного воздуха ввалившись в заиндевевшей шинели в дом, первое, что делал постоялец – это доставал небольшой кусочек прессованного, крепкого, как мел, рафинада, с прилипшими к нему крошками сигаретного табака той пачки, что соседствовала с ним в кармане.
    И по протянутой чуть вниз и навстречу, раскрытой ладони без слов было понятно:
    - Бери…
    Долго.
    Очень долго, почти до самой армии, не будет в жизни моего отца того рафинада. Но не только за сладкое и мясное, со скрытым  теплом, вспоминал он тех немцев. Нет, он вспоминал их за то, что каждый, из того небольшого подразделения… Ну, сколько можно втиснуть в малую русскую хату с одной комнатой и кухней? Три – четыре? Максимум – пять человек…
    Пусть даже три! Но эти трое, несмотря на кружившую рядом смерть, на кровь, грязь, большие и малые ужасы войны, смогли сохранить в себе толику душевного тепла. По чистой случайности доставшейся не их родным и близким. А вот этому – светлоголовому и сероглазому, который чуть меньше, чем через двадцать лет станет моим отцом.
    Тепло – оно такое... Греет почему-то. Кто его знает почему, но греет! И не остывает. Долго-долго... Как та русская печь. Которую топят утром и до следующего утра.
    Вот так, холодной зимой 43-го протопили и моего отца. Один раз и на всю жизнь. Не было у него к ним ненависти. А тепло – было.
    Конечно, было и другое. Когда немецкие лётчики в недалёкой прифронтовой зоне сбрасывали не бомбы. Нет… Яркие, красивые детские игрушки, которые было не достать в магазинах военной поры.
    Дети – они всегда дети. Им хочется бегать, прыгать, играть. И зачем тряпичной куклой с нарисованными химическим карандашом фиолетовыми глазами, если можно с этой? Красивой… В тряпичную мама положила клок соломы, а здесь?
    Вот только «что здесь» лучше было не узнавать. Потому что «игрушки» были не простые. С «сюрпризом», который при малейшей неосторожности просто и неотвратимо взрывался. Прямо в руках…
    Именно такую игрушку у младшей маминой сестры вовремя вырвала другая моя бабуля. И тётка осталась в живых. Чтобы в 74-ом, уже в мирном Таганроге, её всё-таки догнало и достало то далёкое фронтовое эхо…
    Но отец не видел. Тем более, не держал в руках таких «игрушек». Кусочек армейского рафинада с прилипшими к нему табачным крошкам, – вот и всё, или почти всё, что помнил отец с той войны. И эта память не позволяла ему смотреть на немцев с ненавистью…

  * * *
    А вот американцев отец не любил…
    И не из-за тех двух негров, что, приехав на Московский Фестиваль молодёжи, видимо уж так по хамски вели себя в одном из столичных кафе, что даже парный милицейский наряд, а ментов, как обычно в дни таких мероприятий, было более чем, подойдя к столику, за которым сидел отец с компанией, тихо и сквозь зубы процедил:
    - Мы тут минут на десять выйдем... Парни, вам хватит?
Хватило.
    Не скажу, чтобы драться отец любил. Нет. Но умел. А вот подставлять левую, после того, как получал по правой, не мог. Предпочитал, чтобы нашим врагам было за что нас прощать. Этим, да и не только этим, я, наверное, в него. В кого же ещё?
    Так что парням тогда «хватило». Драться отец умел.

  * * *
    Именно за драку с местными, он вылетел с третьего курса Тбилисского артиллерийского.
    Только-только 22-ой Съезд принял решение о выносе тела Вождя из мавзолея, что естественно, не могло не огорчить, грузинскую составляющую братской семьи. Положение в Грузии было очень неспокойным. Так что Министерство обороны вкупе с училищным начальством, решило не дразнить… Нет, нет! Каких гусей? Откуда только такие мысли? Ну, не дразнить… Просто отчислить.
    На память о Тбилиси и 26-и Бакинских комиссарах* осталась небольшая чёрно-белая фотография, на которой ещё молодой отец в парадке старого образца. Со стоячим воротником и парой золотистых пуговиц на каждом из обшлагов кительного рукава, с артиллерийским палашом у пояса. Он стоит на фоне какого-то, залитого ярким южным солнцем, фонтана рядом с чужой девушкой. Не мамой. Та самая фотография, которой сейчас у меня нет…

  * * *
    Срочную отец дослуживал там же, в ЗакВО**, корректировщиком огня одной из гаубичных батарей..
    Может быть, и дальше он ничего не слышал бы и потому продолжал относительно ровно дышать в сторону тех парней... Из-за Океана. Но… Вся наша жизнь соткана из непрерывной цепочки порой невидимых и неосязаемых для нас, но, как потом оказывается, таких важных случайностей.
    Почему-то получилось именно так, что год отцова дембиля наложился на окончание срока действия Ленд-лизовских договоров. И их Правительство потребовало от нашего, что бы всё, оставшееся к тому времени в живых из поставленного, было возвращено. Дядюшке Сэму не нужно было советское золото, предложенное взамен. Ему нужно было вернуть. Вернуть то, что, по американским стандартам, к тому времени было, наверное, полным барахлом.
    Перед тем, как гнать в Поти студебеккеры, использовавшиеся на батарее в качестве механизированной тяги, по непонятному ещё приказу с машины сняли всё деревянное. Борта, кузовные сидения для расчёта.
    Зачем, стало понятным уже там, у моря.
    В порту стоял большой американский Либерти***. Внутрь трюма, по аппарели****, студер шел своим ходом. И становился…
    Становился под большой мощный пресс.
    Бу-у-уух!!
    И вместо живой машины в трюмную глубину летел уже бездушный плоский металлический блин.
    Рядом с прессом, механически вытирая запачканные моторным маслом руки вытащенной в последний момент из под водительского сиденья  чистой ветошкой, стоял отец.
    Он смотрел на это американское жлобство, а перед глазами стояли ещё живые картинки послевоенного деревенского детства, когда при вспашке ли, при перемещении ли чего на неблизкое расстояние, самой востребованной тягой была бабская… Материна…
    И вот…
    Только-только что-то начало получаться, только захотели вздохнуть чуть посвободней, да рассупониться манёхо...
    - Эх, Студер… Братишка. Тебя бы щас к нам, на село… Цены б тебе, дорогой… Кормилец… Не было бы. А Этим-то блин железный. Зачее-еем?! Сссс… Га-аады…
 
  * * *            
    Отец не воевал с ними…
    Да и вообще, никто из моих не смотрел через прорезь прицела на тех парней, что верно исполняли свой воинский долг под многозвёздным и полосатым флагом. Даже у старшего отцова брата, дядь Вани, было редкое для человека в погонах право выбора. И он выбрал Новую Землю.
    Хрен редьки не слаще, но шанс выжить на Севере всё-таки был, что уж тут лукавить, повыше. Во Вьетнаме шел как раз тот период войны, когда нашу установку накрывали практически после первого залпа. Ну и, - «кто не спрятался,- я не виноват»!
    Дядька был ракетчиком…
    Да, отец не воевал с ними. Но, когда он рассказывал про Поти, тяжёлые кулаки сжимались так, что на серой от въевшейся глубоко в поры тыльной стороны ладони несмываемой краске шахтёрского сурика -  угольной пыли, отчётливо проступали побелевшие костяшки пальцев. Непроизвольно, но крепко сжимавшиеся зубы издавали хорошо слышимый в тишине и страшный скрип.
    Нет, он не плакал, мужчины не должны этого делать, но уходившие из незрячих в данный момент глаз куда-то туда, вниз, на уровень груди, слёзы не могли потушить бушующее и сжигающее его изнутри пламя большой ненависти. Ненависти не к американскому империализму вообще, а конкретно, к тому молодому сверстнику в чужой, чистой и хорошо отглаженной формёнке, который, ничего не испытывая, нажимал на красную кнопку…
    После чего, твой родной, мощный трудяга с ровно работающим и верным бензиновым сердцем в считанные секунды превращался в безликую плоскую металлическую лепешку, стремительно летевшую дальше в глубину необъятного трюма, чтобы лечь сверху в огромный, аккуратно выровненный штабель таких же, как и она.

                * * *
    Только теперь, оглядываясь назад, вдруг до ясности отчётливо понимаешь… Как многое в нашей жизни… И в нашем отношении к людям зависит от маленькой и случайной мелочи. От небольшого кусочка твёрдого армейского рафинада.
    Или красной круглой кнопки мощного пресса внутри старого, много чего повидавшего на своём железном веку, транспорта…
_______________________
       *26-и Бакинских комиссарах - полное название училища. Тбилисское высшее военное командное артиллерийское училище имени 26-и… .. и далее по тексту..
       **ЗакВО – Закавказский Военный Округ
       ***«Либерти» (англ. Liberty Ship) — типовой проект транспортного судна Второй мировой войны
       ****Аппарель (франц. appareil — въезд) - наклонная платформа (иногда передвижная механизированная) или пологая насыпь, сооружаемая для погрузки самоходной техники в железнодорожный состав или на переправочное средство.


26-27.05.2008


Рецензии
Константин, очень сильно написано, за душу берет. Важно о чем писать, но не менее важно как писать. Вы пропустили через душу, вот и получилось у Вас!
А о немцах, у мамы когда спрашивала , как они себя вели в одной из их комнат. Она отвечала: "Да обычно. Они были простыми мобилизованными. Правда угощений от них не было.
Но среди них были и звери. Говорили, что в Ростове румыны отличались жестокостью.
Очень хорошо Вы рассказали и об американцах. У меня есть рассказ "Дрезден - символ ковровых бомбардировок" Там уж они во всей красе...
Спасибо Вам за искренность и за правду.
Всего самого доброго,

Людмила Нор-Аревян   07.08.2023 20:07     Заявить о нарушении
У нас в селе стояли мадьяры. Бабушка с мамой и её младшей сестрой. были в эвакуации. Прадедушка перед приходом немцев ушел из села, опасаясь, что его, как активиста, могут свои же выдать. На хозяйстве оставалась прабабушка со старшим сыном свое младшей дочери, тогда ещё дошкольником. Вот она очень не любила венгров. О небольшом эпизоде, который показывает, как они вели себя у меня есть небольшой рассказ - http://www.shkolazhizni.ru/prozazhizni/articles/97741/

Константин Кучер   08.08.2023 11:07   Заявить о нарушении
Спасибо большое, обязательно почитаю.

Людмила Нор-Аревян   08.08.2023 11:58   Заявить о нарушении
На это произведение написана 31 рецензия, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.