ПАРК

Я зашел в парк часов в семь вечера. Был август, и солнце еще не село. Ветерок вяло играл в листве, чего нельзя было сказать о детях, которые с криками проносились мимо меня на велосипедах и роликах. Я гулял по асфальтовым дорожкам, оцепленным кустами и редкими деревьями, останавливался возле аттракционов. Из-под купола ротонды доносилась музыка: духовой оркестрик играл там стоя. Рядом, на площадке, в вальсе или медленном танце кружились пожилые пары, вспоминая свою боевую и трудовую молодость. Пары в основном составляли женщины. Их мужья, по всей видимости, пали в бою или сражались в шахматы и домино. А нынешняя молодость ходила и сидела неподалеку – влюбленными парами, компаниями – разговаривала, курила, пила пиво.

Я присматривался к аттракционам. Хотя мне сравнительно немного – 33 года, - меня уже не волнуют все эти разновидности движения по кругу. Я чувствую в них что-то ущербное, и предпочел бы просто гулять и созерцать. Но последнее позволялось только пенсионерам, и по закону парка мне нужно было выбрать какую-нибудь карусель, чтобы прокатиться. Мне не нравились ни скамейки, подвешанные на цепях, ни автомобили, тычущиеся друг в друга, как слепые котята, ни кружение стоя, когда центробежная сила прижимает тебя к стенке. Уж если выбирать, подумал я, то надо остановиться на “Чертовом колесе” или “Петле Нестерова”. И тут я поймал себя на том, что горизонтальному кружению предпочел вертикальное. “Петля Нестерова” дает возможность увидеть мир вверх ногами. Впрочем, необычному взгляду мешает скорость, и за короткие мгновения, в которые занимаешь нужную позицию, ничего нельзя толком разглядеть. С другой стороны, необязательно повисать вниз головой, подобно летучей мыши, чтобы показалось, что мир перевернут. Руководствуясь этими соображениями, я направил шаги к “Чертову колесу”. Пусть медленно (так даже лучше) оно поднимет меня на высоту птичьего полета, и предо мной раскинется весь или почти весь город, и я получу представление о том, где живу. Недаром этот левиафан среди аттракционов носит еще одно имя – “Колесо обозрения”.

У кассы – деревянной синей будки – никого не было. Я протянул в открытое окошечко деньги и попросил один билет. Но, заглянув внутрь, увидел только темноту.
- Есть тут кто-нибудь? – спросил я.
- Есть. Но билетов нет, - донесся из будки старушечий голос. – Подождите, пока Колесо сделает круг.
Я подождал минут 15. За мной выстроилась очередь.
- Давайте деньги, - наконец сказала старуха.

Наверно, в темноте она отдыхала, и теперь включит свет, подумал я. Но этого не произошло. Однако сдача мне была отсчитана точно. И тут я вспомнил, что уже слышал о темных кассах парка. Причину их неосвещенности объясняли просто: дирекция экономит на электричестве. И чтобы глаза успели привыкнуть, кассирши запираются в будках за час до открытия.

Карусельщик, проверив билеты, стал рассаживать нас. Мне повезло. Я попал за один столик с красивой девушкой. За столом, рассчитанным на четверых, мы оказались двое. Мысленно я поблагодарил карусельщика, хотя поначалу он внушил мне своим внешним видом неприязнь. Конечно, вряд ли он посадил меня с девушкой сознательно, так получилось само собою, но все же я испытал к нему некоторую симпатию.

Тем временем Колесо тронулось, и наша корзина, люлька (не знаю, как это называется), в общем, наш стол с нависшим над ним тентом медленно пополз вверх. Мы сидели друг напротив друга и смотрели друг на друга, не отрываясь. Посудите сами, как мне было не полюбить эту девушку, если ее волосы до плеч цвета червонного золота, если очертания ее носа и губ отмечены благородством. Правда, я знал, что внешность в наши дни чаще всего обманчива, и стоит какой-нибудь “принцессе” открыть рот, как сразу понимаешь, что ее мать или бабушка переспала с лакеем. Вот еще почему я боялся заговорить с девушкой, а не только оттого, что был очарован и смущен. Впрочем, наши выразительные взгляды не нуждались в словесных комментариях. Однако без слов к делу не перейдешь, и главное, мне необходимо было знать ее имя, чтобы конкретно (а не общим словом “любовь”) назвать то обновленное мироощущение, которое у меня появилось в связи с ее присутствием.

Словно читая мои мысли, она сказала:
- Меня зовут Даша.
- Очень приятно. А меня – Толя, - сказал я. – Вы впервые, Даша, катаетесь на Колесе?
- Да.
- Я тоже. Но у меня такое ощущение, что это уже было.
Она улыбнулась.
- Не хотите ли Вы сказать, что и меня прежде видели?
- Нет, не видел, но я Вас искал.
Ветерок шевелил ее волосы. Поскольку мы поднялись выше деревьев, мы заговорили об искусстве. Наконец, я произнес:
- На земле существуют предисловия, предбанники и прочая суета. Но мы уже достаточно оторвались от земли. Поэтому я резко перейду к главному. – Голос мой дрогнул. – Даша, будьте моей женой!
- Но ведь мы почти не знакомы, - сказала она, перестав улыбаться. – И Вы даже не спросили, замужем ли я.
- Простите, поторопился. Никогда не знаешь, в какой момент сделать предложение. Несколько раз я опоздал.

Я сидел, понурив в смущении голову. Видя мое состояние, Даша протянула мне руку, которую я поспешил поцеловать. Успокойтесь, я не замужем, и Вы мне нравитесь. Она пересела ко мне на колени.

Не успели мы насладиться близостью, как проголодались. Я потянул за металлический обруч, окружающий наш столик – сантиметров 20 от края. Мы поехали вокруг стола, но на нем ничего не появилось. Я недоумевал. У соседа выше, который так же вращал обруч, снедь все прибывала и готова была уже посыпаться за край. Осторожно! – крикнул я ему, Вы убьете кого-нибудь своими бутылками и тарелками. Столы не пустовали и у других соседей. Тогда я взялся за обруч двумя руками. Я менял скорость и направление вращения. Но все было безрезультатно.
- Карусельщик! – крикнул я вниз. – Вы посадили нас за неисправный столик. Мы крутимся, а он все пустой!

Но не поднял головы карусельщик. То ли не услышал, то ли сделал вид.
Мне было крайне неловко перед своей возлюбленной, словно это я виноват, что нам нечего есть. А когда я взглянул на нее (она уже снова сидела напротив), я ужаснулся. В ее глазах и поджатых губах залегала горючая смесь ненависти и презрения. Такая горючая, что я усомнился: не я ли, в самом деле, придумал эту карусель, и теперь за все в ответе?
Даша добила меня словами. Она сказала раздраженно:
- Тебе не кажется, что дело не в столике, а в тебе?!
И стала смотреть на упитанного, холеного соседа выше. Впрочем, он не был уже выше, он ехал вниз. Он давно шарил взглядом по Дашиному телу. И теперь, когда и она обратила на него внимание, радостно скалил зубы. Его не могли отвлечь от Даши ни дочь, ни жена, которые находились с ним рядом и что-то ему говорили.

Клин вышибается клином, боль перебивается болью. Я встал с твердым намерением выброситься из люльки. Мы как раз находились в зените. На прощанье я огляделся. Я думал увидеть множество светло-серых каменных коробок, лежащих на боку или поставленных на попа, сверкающих окнами, увидеть заводские трубы, телевышку, купола церквей и колонны дворцов. Но ничего этого не было. В ПРЯМОМ смысле, а не в том, что город скрадывал туман. Повторяю, вечер стоял ясный. Солнце, наливаясь закатной краснотой, клонилось к горизонту. За деревьями и черной чугунной решеткой парка лежала пустота. Даже земли там не было. Казалось, что парк взлетел и висит в воздухе.

Потрясение от увиденного спасло мне жизнь, по крайней мере, отодвинуло развязку на неопределенный срок. Я сел и уже почти не обращал внимания на молчаливый флирт соседа и Даши. Я смотрел на него снисходительно, как смотрит пастух на случку овцы и барана: эх, вы, мол, животные! Я понял, что в мире есть вещи поважнее любви. Например, стремление узнать, где живешь.

Пока мы медленно спускались. Даша так больше и не заговорила со мной, но я не страдал от этого. Выйдя из люльки, я подал ей руку; она презрительно поджала губы и предпочла обойтись без моей помощи. Прости и прощай! – сказал я и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало, поспешил вон из парка. Мне не терпелось убедиться, что улицы и дома (в том числе и мой дом) целы. Ведь не пришел же я в парк из пустоты!
Однако, пройдя метров 20, я почувствовал крайнюю слабость и вынужден был сесть на скамью. Голова моя слегка кружилась. Я закрыл глаза. Так было немного лучше. До слуха моего доносились звуки шагов, обрывки разговоров, хохот, девичий визг, гудение аттракционов, детские крики и шуршание велосипедных шин. Весь этот шум поначалу раздражал меня, но постепенно притупился. Кажется, я задремал, потому что, когда открыл глаза, уже стемнело. Аллея, освещенная редкими фонарями, была пуста. Я поднялся и направился к выходу. У меня отсутствовали часы, и я не знал, сколько времени. Судя по безлюдью и тишине (лишь несколько раз поодаль гавкнула собака, и шелестели листья), было довольно поздно. Я испугался, что парк уже закрыли и мне придется искать сторожей. Перспектива перелезания через трехметровые чугунные копья мне не улыбалась.

По моему предположению, ворота от скамейки, где я отдыхал, находились метрах в двухстах, и я давно уже должен был их достичь, поскольку прошел никак не менее километра. Однако ни ворот, ни вообще ограждения передо мной не появилось. Только все те же кусты, деревья и асфальтовая дорожка, пересекающаяся другими, ей подобными. Я подумал, что, может быть, незаметно для себя свернул с центральной аллеи и двигаюсь в неверном направлении. Надо вернуться к исходной позиции – к Колесу – и попробовать еще раз. Черный силуэт Колеса, возвышаясь над деревьями, служил хорошим ориентиром. Минут через 10-15 я был у цели.
Определив, как мне показалось – точно, центральную аллею, я вновь пошел по ней. Но история повторилась: время текло, а ворота не показывались. Я решил идти до конца. Главное, никуда не сворачивать, и тогда непременно упрешься в забор. Так я прошагал час или больше. Ветер усилился. Набежавшие тучи скрыли звезды. Вскоре закапало и полило. Я встал под ближайший клен, но он не долго защищал меня от дождя. Я промок и замерз. Впрочем, продолжать путь тоже не хотелось. Я устал и с тоской смотрел на аллею, уходящую в даль. Это было похоже на кошмар. За час можно пересечь из конца в конец, по крайней мере, два таких парка. Вытягивается он, что ли? Или дело, может быть, не в парке, а во мне? Обычно чуждому суеверий, мне вдруг припомнился леший, который развлекается тем, что кружит людей по лесу. Но здесь не лес. Здесь место вполне культурное с хозяином – человеком. Или все же и сюда затесался какой-нибудь дух, какой-нибудь ПАРКОВЫЙ? Послушай, парковый, отпусти меня! Что я тебе сделал? Смотри, я иду промокший и уставший, как будто у меня нет дома, и нет конца моему пути. И ни души вокруг, хотя я нахожусь в центре города. Поверь, это не смешно. Так я взывал к духу, но не было мне ответа. Тогда я обратился к людям. Сторож! Милиция! – кричал я. – Кто-нибудь, наконец! “Кто-нибудь” появился. Ко мне подбежал пес, нечистокровный, лохматый, близкий к ньюфаундленду. Подбежал тихо. От неожиданности я немного испугался и остановился. Пес тоже встал, затем сел. Мы смотрели друг на друга.
- Послушай, - сказал я ему, - не знаю, как тебя зовут, отведи меня к своему хозяину. Понимаешь, со мной происходит что-то странное: я заблудился в трех соснах. И милиция куда-то пропала. Обычно шагу нельзя ступить, чтобы не натолкнуться на блюстителя порядка. А тут – никого. Поневоле начинаешь испытывать чувство ненужности и заброшенности….Ну, пошли. Где твой хозяин? Наверно, он здесь служит сторожем. Впрочем, кем бы он ни был, все равно пошли к нему.

Но не тронулась с места собака. А что если она бродячая, и нет у нее никакого хозяина, подумал я. И мне ничего не оставалось, как побрести по аллее дальше. Пес шел за мной следом. Я почему-то вспомнил стихи Сельвинского:

Ночь как год,
как черный наговор.
Я и кот,
и больше никого.
До зари
в бокал звенит струя.
О, Мария
милая моя!

Со мной, правда, был не кот, а пес, и струя звенела не в бокал, а текла за шиворот, но в общем все было похоже. Даже Мария откуда-то взялась, словно по щучьему веленью.
Разумеется, я еще не знал, как ее зовут. Молодая женщина сидела на скамейке и держала над собой зонт. Мне запомнились короткая кожаная юбка, замшевая куртка, хрипловатый голос курильщицы и довольно большой рот, полный красивых зубов.
- Простите, - сказал я, - Вы не подскажите, где выход из парка?
- Ты что, пьян? - спросила она.
- Вроде того, хотя вина я не пил.
- Так бы и сказал, что хочешь познакомиться, а то – “выход”. Знаем мы ваши выходы!

Тут я заметил, что дамочка сама “под мухой”.
- Ладно, садись рядом, - продолжала она, - но не прислоняйся ко мне, ты весь мокрый…Ну, что же ты молчишь?
- Мне приятно видеть Вас и разговаривать с Вами, - сказал я, сев на скамейку, - но я немного устал и замерз, полночи гуляя в этом красивом парке. Пойдемте куда-нибудь отсюда.
- Нет, ты сначала скажи, чем я тебе понравилась.
- У Вас замечательная улыбка и… (я слегка помедлил) ноги.
Она усмехнулась.
- То-то… Ладно, пошли. На, неси зонт… А куда мы идем?
- В бар в таком виде меня не пустят, - сказал я. – Лучше всего – ко мне. Я переоденусь. Мы сварим кофе. Есть коньяк.
Она засмеялась.
- А ты ничего: шустрый!
- Это от робости и отчаяния, - заметил я.

Мы прошли метров сто, когда в кустах неподалеку послышался треск и мужской голос: “Машка, ****ь, где ты?” Лицо женщины исказилось полунедовольством-полуиспугом.
- Это мой “медведь”, - сказала она. – Надоел он мне, спасу нет. Сбежала бы от него, да не с кем. Может, с тобой? Но не сейчас. Поздно. Вот что, сверни-ка ты в другую аллею, а я его здесь встречу. – И на мою реплику, что не боюсь я ее “медведя”, поспешно добавила: - Нет, иди-иди, очень прошу. Позвони мне. – И назвала номер телефона.

Так я снова остался один. Дождь иссяк. Стало тише, и мне послышались за спиной чьи-то легкие мягкие шаги. Готовый ко всему, я обернулся. Пес! Все тот же пес сопровождал меня. Наверное, когда я встретил Марию, он тактично ушел в сторону, не выпуская, однако. Меня из виду, а теперь вновь приблизился ко мне. Ну что ж, дружище, я рад. Я, признаться, забыл о тебе… Но как прикажешь к тебе обращаться? Если ты не против, я так и назову тебя – Друг.

Мы шли и мило, хотя несколько односторонне, беседовали, пока на нас не упала огромная тень. Мы стояли возле “Чертова колеса”. Видно, мне не уйти от него, подумал я. Ну что ж, здесь и проведем остаток ночи. Я снял с себя бархатную куртку, рубашку, вельветовые брюки, носки – все это хорошо отжал, снова надел и проделал ряд гимнастических упражнений. Стало немного теплее. Я лег на дощатую площадку под Колесом и позвал собаку: “Друг, согрей меня”. Пес послушно подошел и лег рядом. Я обнял его.
И вот, согревшись, я начинаю забываться. И злоключения, пережитые мной, уже не кажутся мне такими ужасными. И надежда, как нянька, убаюкивает меня, напевая, что утром взойдет солнце, парк наполнится людьми, и откроются ворота. Но безошибочный внутренний голос говорит мне, что избавиться от парка я смогу только ценой своей смерти. И сон мой отравлен тревогой.

2000 г.