Мой сад камней

1. ЛОПАРСКАЯ КРОВЬ

Мудрые японцы говорят, что у камня есть сердце. Только бьётся оно в своём – каменном – то есть медленном – ритме. Один удар примерно в пятьдесят-шестьдесят минут. Не хочется рассуждать о том, как опрометчиво мы называем чёрствого человека человеком с каменным сердцем.
Я - о другом. На моей книжной полке – сад камней. Биения сердец. Движения душ.

***
Вот этот камень похож на скалу. Или на часть горы. Он и есть часть горы Кольского полуострова – Хибин. Мне подарил его чумазый от угольной пыли шахтёр, когда мы спустились в самое сердце рудника, где стоял грохот отбойных молотков, - такой, что тишина наверху потом показалась непроницаемо-ватной.

В штреке, где вкалывал – а точней, откалывал куски руды от чёрной почти горы – этот весёлый парень, было очень темно. Светили только лампочки на наших касках (сейчас-то я уж точно знаю, что это была единственная шахтёрская каска, увенчавшая мою голову за всю жизнь, ибо других не предвидится. Хотя… кто знает! Ещё не вечер)). Вдруг луч как-то так скользнул по чёрной блестящей породе, что я увидела красную розу. Сфокусировавшись, то есть направив свет поточнее, я поняла, что к стенке прикреплена прозаическая обёртка от шоколадки. А на ней – яркая роза. И кажется она живой в силу
непредставимого контраста. Непредставимого, ибо ничего подобного мною никогда не было видано.

Что-то трогательное было в этом. И посейчас, когда беру в руки этот камень, вижу чёрные поблёскивающие каменные неровные стены, розу, сияющие глаза парня, выбравшего камушек мне на память.

Камушек, словно вобравший историю Кольского полуострова: в тёмно-серой породе – вкрапления крупнозернистого и мелкозернистого апатита. Первые похожи на крупные иглистые искры инея, вторые – на россыпь снежка в морозный солнечный день.

В моём саду камней этот камень лежит так, что снежная шапка – на вершине горы. На склонах – крупные вкрапления багрово-малинового эвдиалита, похожего на рубин. А ещё его называют, с лёгкой руки живших здесь в незапамятные времена саами-лопарей, «лопарская кровь».
Встречается камушек «лопарская кровь» лишь в трёх местах на нашей планете, так что мне повезло. Мой сад камней – четвёртое, можно сказать, место.

Вместе с камнем Хибины подарили мне красивую легенду.
…В средневековье саамские племена страдали от набегов скандинавов – чуди. Чудь на протяжении столетий разоряла стойбища, забирала пушнину, разгоняла стада оленей, убивала…
Однажды в большом сражении враги стали одолевать саамов, и те призвали на помощь своих духов. Духи в одном из ущелий завалили врагов камнями. Теперь это ущелье называется Мёртвым.
А кровь саамов, раненных в сражении, застыла в камне. Потому и называется эвдиалит «лопарской кровью». В другом варианте той же легенды эвдиалит – кровь одного-единственного богатыря, который победил врагов в смертельной схватке, а потом шёл по родной земле, истекая кровью, пока не умер.…
Если у осколка Хибин из моего скромного сада камней есть сердце, много в нём живёт любви и боли, много в нём свёрнуто-сжато-сконцентрировано времени и пространства…
Но, с другой стороны, если эти мысли, эмоции живы, то где же они живут, как не в сердце камня? Стало быть, есть оно, есть…
Круг замкнулся.

2.ГАЛЕЧКА И ЧЕРЕПОК

…Маленькая, белая, почти идеальной шарообразной формы галька – хочется сказать – галечка – с побережья Чёрного моря. Наверное, её сердечко бьётся чаще, чем сердце Хибин, ритм которого сформирован суровым Заполярьем.

Эта галечка смирно лежит на черепке старинного сосуда времён Римской империи, найденного на винограднике Керченского полуострова в знойный полдень. Кто знает, почему они так гармонично сочетаются друг с другом. Может, их общая прапамять хранит какое-то близкое обоим воспоминание?

А на него наслаиваются уже мои живые – такие же живые, как это древнее, - воспоминания о любви – о любви вообще, избранниками которой становятся немногие.

В свитке времени – лето, галечный пляж, наслаждение от неожиданного прикосновения твоей руки – вскользь, ненарочно – как, бывает, ветер или дождинка коснётся.

Или – если развернуть свиток ещё дальше - я лежу на пляже, вдруг горячего от солнца тела касается что-то приятно прохладное и влажное; открываю глаза – розы!
И ты! Ты стоишь надо мною, слегка нагнувшись, и кладёшь мне на грудь букет! На нежных тугих алых лепестках - роса.
Откуда ты взялся, если ты сейчас должен быть за сотни километров от этого знойного пляжа?! И как нашёл меня среди множества полуголых тел?
А ты, оказывается, соскучился - и прилетел на три дня…
Полпляжа – не меньше - смотрит на нас с любопытством, но нам не до этого.
Как я любила в тебе это умение творить счастье каждую секунду!

И в том же свитке – другое лето… Почему они рядом? Ведь эта лавстори не имеет ко мне никакого отношения. Странная любовь - свершалась? разворачивалась? рождалась? - на моих глазах.

Он и она. Уже не Ромео и Джульетта. Обоим за тридцать. Он – бабник, весельчак, тракторист местного совхоза. Семья-дети ему не мешали крутить романчики с приезжими… ну, допустим, дамами. Она – москвичка, подвизается в каком-то столичном НИИ. Привезла на лето детей – поработать на винограде, позагорать, отдохнуть - и – влюбилась в этого пустого ловеласа, Казанову в комбинезоне.

Она будто с ума сошла. Ни сплетни, ни взывания к совести, ни обращение к здравому смыслу – ничего не могло остановить её. Как девчонка, бегала на свидания. Похорошела. Помолодела. А он, когда её не было, - он, с вечной своей белозубой улыбкой, с чёртиками в синих глазах, не прочь был потискать всё, что попадалось; всех существ женского полу галантно приглашал прокатиться на тракторе и, если какая-то наивная девица или любительница, скажем мягко, секса на свежем воздухе соглашалась и вскарабкивалась к нему на сиденье, – увозил подальше от глаз людских, а через пару-тройку часов возвращал на исходную точку.

Потом лето кончилось, героиня нашей лавстори уехала, герой остался – и остался верен себе. Она же и много лет спустя жадно искала известий о нём.
Расспрашивала каждого знакомого, побывавшего в тех местах: не видел ли, не знает ли чего? Дамочки, её сослуживицы, осуждали её: «совсем стыд потеряла из-за такого дурака» - и жалели ни о чём не подозревающего положительного мужа. Только одна из них вздыхала и говорила:

- Зачем вы так, девчонки… Это любовь… С любовью надо осторожно…

Вот тебе и камушки… Осколки вечности. Вечность-то ведь из наших с вами движений и складывается. Моргнул глазом – всё, уже создал миг вечности. Как в буквальном, так и фигуральном смысле. Умыл руки - … Да что говорить… Вон один из нас умыл руки давным-давно – и кто сегодня не знает этого? «Бог сохраняет всё…».

Когда я беру в руки черепок, я, конечно же, воображаю себе
и юного римлянина со смуглым торсом,
и ясноглазого беспечного тракториста Васю, гостеприимно распахивающего дверцу своего колёсника: «Хотите, на тракторе прокачу?»,
и бесконечные ряды виноградных лоз,
и рыхлую горячую землю, в которой мягко утопает босая нога…
Были ли здесь виноградники при боспорских царях? А при Тибериях Юлиях?

… Я слышу, как ровно и успокаивающе шумит вечернее море… Мне хочется раствориться в этом шуме, стать частью вечности, и я не сомневаюсь:
у нас общая душа –
у редкого камня, сохранившего для нас капли крови, солёной, как океан;
у скромной галечки, почти невесомой и всегда тёплой на ладони;
у черепка древней амфоры…
Не зря же они собрались здесь, на книжной полке, в тысячах километров от своей прародины.

3. ПУСТАЯ ПОРОДА

- Ой, как море… А что это за камень? –

осторожно беру в руки шлифованный камушек размером с ладонь, формой отдалённо напоминающий пароходик, каким его рисует неуверенная и неокрепшая, неточная рука трёхлетнего карапуза. А может, малыш рисует пароходик именно таким – нечётким, неправильным, потому что знает шестым чувством: любой предмет не исчерпывается тем, что мы видим? Мы же, взрослые и скучные, часто забываем эту простую истину.

- А… Это просто пустая порода, -

отвечает, не поднимая головы от своих сокровищ, привезённых из разных экспедиций, мой друг-геолог. Ну вот! Мне становится так обидно за отшлифованную с двух сторон каменную пластинку, которую держу в руках, что в первый миг даже слов не нахожу. Мой друг рассказывает мне, как он сделал это чудо, как сначала резал, потом шлифовал – и вот проявилась красота, скрытая внутри обычного камня.

Сумею ли я описать её так, чтобы вы увидели штормовое море? Баллов в пять. Неспокойные тёмно-зелёные волны… нет! Там сотни оттенков. Они так причудливо и стихийно перетекают один в другой, то становясь барашками пены на гребне волны, то отливая благородным малахитовым светом, перемежаясь тончайшими прожилками, что кажется: камень живёт. Выписан каждый завиток, каждое из сонма движений.

Ещё одна тайна камня – Художнику удалось воплотить мощь и глубину океана: смотришь и чувствуешь - там, под изумрудно-тяжёлыми волнами, дышит, ворочается тяжкое, живое, стихийное, неподвластное тебе. Захочет – покачает, как в колыбели, в своих ладонях, захочет – вышвырнёт, как песчинку.

В этих волнах столько энергии и жизни, что, когда я смотрю на них, мне кажется, я кожей чувствую мириады мельчайших лёгких солёных брызг, вдыхаю их влагу.
Там, за волнами, - силуэт чёрных скал. Они мокрые, оттого что волны захлёстывают их, они никогда не тускнеют. А ниже, условно говоря, на берегу, откуда я любуюсь штормом, - белый песок. Или это прибитая штормом к берегу, к самым ногам невольного зрителя, бахрома пены?

Художник, создавший картину, замуровал её в камень. Зачем? Наверное, чтобы человек потрудился, извлекая это буйство природы на свет. А потрудился – так вот тебе ещё подарок: на другой стороне каменной пластинки новый морской пейзаж!
На нём тоже море, то же самое море, но секунды спустя. Волна уже разбилась о черные скалы и откатывается назад, прямо мне под ноги, чтобы набрать силу перед новым мощным прыжком-нападением-накатом.

Думаю, вы уже догадались, как появился в моём саду этот камень. Да. Так и было. Увидев моё благоговение перед Чудом, друг подарил мне его. И это тоже было Чудо!

Друга моего звали Саша. Александр Андреевич.
Впрочем, его мало называли по имени-отчеству.
Он погиб в одной из экспедиций. Ему было двадцать шесть.

4. МОЙ САД КАМНЕЙ, ГАРМОНИЙ ЛЁГКИЙ МИГ...

       Небеса, земля и я – у нас всех одни корни.
       Вещи, которым десять тысяч лет, и я –
       Сделаны из одного и того же.

       Соджо (384 -414 гг.)



Мой сад камней, гармоний лёгких миг
И мир
Гармонии, почти недостижимой…
Мой гость,
Шагни в его струящийся покой
И сквозь
Тенёта мнимой
Реальности - прорвись
В таинственную жизнь
И стань собой
Среди утёсов дней,
Веков осколков.
И будет не больней,
А проще и ясней
Читать на сколах
Про мир,
В котором каждый – миг:
Миг – ты и я, миг – алый пульс граната…
Читать и знать: вовеки не прейдёт –
Он нас с тобой земных переживёт
В классических и чистых формах сада
Камней…

Примечание
ГРАНАТ – излюбленный камень путников: оберегает от превратностей судьбы вдали от дома. Говорят, что гранат помогает своему обладателю не заблудиться ночью, когда другие ничего не видят.
Есть предание, что гранат освещал Ною путь в безграничной водной пустыне Великого потопа. В христианской традиции красный гранат символизирует кровь Христа, жертву, принесенную им во спасение мира.