Краткая история одного портрета

Борис ПОЛЯКОВ
Светлана САРЫЧЕВА

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ПОРТРЕТА
Низкий потолок комнаты, в которой жил Эдуард, казалось, вполне ощутимо давил на голову, вызывая навязчивую тошноту. Тусклый жёлтый свет одинокой лампочки только усиливал это ощущение. Лёжа в своей холостяцкой скрипучей кровати, Эдуард тоскливо изучал трещину на потолке, которая змеилась почти через всё давно не беленое пространство.
Мысли его, конечно, были устремлены не в глубину этой самой трещины и даже не в её траекторию, думы холостяка были куда глобальнее и значимее (как считал он сам). Колесо депрессии всё время возвращалось к почти суицидному мироощущению, так как Эдуард был твёрдо уверен в собственной никчёмности и бесполезности. К счастью для него, всегда находился аргумент, который не подпускал его к фатальной черте, за которой – тьма: невыполненные обязательства перед кредиторами, ненаписанные письма далёким-предалёким друзьям, недописанная картина… невымытая посуда, в конце концов! Вот и сейчас, лёжа в кровати, соизмеряя сделанное с тем, что он мог бы сделать, Эдуард отчаянно искал очередной весомый аргумент, который обязательно должен заваляться в одном из уголков памяти… Но не находил.
В дверь постучали.
- Между прочим, там звонок есть! – крикнул Эдуард.
Его бодрый и радостный голос не соответствовал состоянию его внутреннего мира. Впрочем, и не мир это совсем, не планета… Остывший метеоритный осколок, плывущий в пыльном космическом хаосе. Но она не должна этим проникнуться. Она и так много знает. Точнее, знает-то она как раз мало, но много чувствует. И рано или поздно эти ее ощущения перерастут… Впрочем, Эдуарду совсем не хотелось думать о смутном «потом». Тем более что она опять стучит и смеется из-за двери:
- А мне не нравится твой звонок, он не совпадает с тобой!
«Ну-ну, в таком случае со мной совпадает разве что хвост ослика Иа с колокольчиком», - подумал Эдуард… И неожиданно для самого себя открыто-откровенно улыбнулся. И первое, что Вера увидела, впорхнув к нему в коридор, - эту улыбку. Девушка улыбнулась в ответ. Расцвели розовые губы… «Словно распустившийся бутон, - промелькнуло в голове Эдуарда. – У ТОЙ было не так. Алый рот можно сравнить с крошечной магической шкатулкой… Хотя это как-то глупо – целовать шкатулку. Скорей, это было просто пирожное. С колдовским зельем».
- Приветик, - сказала Вера.
- Я ночью пил, не обращай внимания.
- Да? Для вдохновения, что ли?
Вере кажется, что мир полон сказочного волшебства, и всё, что происходит с нею, вокруг неё, и даже вне – всё подчинено этому волшебству. И даже вполне приземлённые, а то и вовсе низкие вещи неизменно должны быть связаны с чудом творческого озарения или с чем-то иным особенным и необыкновенным. Разве ж Эдуард мог пить просто так?! Нет, конечно! Его «погружения» в алкоголь наверняка связаны с музообщением – всё равно как шаман или медиум перед священнодействием воскуривает таинственные благовония или пригубляет обрядовый напиток.
- Ну, типа того, - уклончиво ответил Эдуард, глянув на холсты, прислонённые лицевой стороной к стене. Их было не много, так как почти все работы художник дарил направо и налево, считая, что созданное не может принадлежать творцу, оно должно жить собственной жизнью у тех, кто этого захочет.
- А когда ты, наконец, украсишь свою комнату собственными картинами? – Вопрос застал Эдуарда врасплох. Он думал сейчас не о творческих достижениях, а в очередной раз сравнивал Веру с ТОЙ своей женщиной и, даже не находя ни малейшего сходства между ними, не мог с полной уверенностью сказать, кто был лучше или хуже и, самое главное, кто ему нужен. Всё-таки они были разные – настолько разные, что трудно сформулировать сравнительные критерии. Как можно сравнивать живопись Леонардо да Винчи и Сальвадора Дали? Каждый хорош (и слаб) по-своему.
В самом деле, в квартире Эдуарда не было на стенах его собственных картин, если не считать маленького пейзажика на кухне в стиле раннего французского импрессионизма – его первая «взрослая» работа, которой он особенно дорожил.
- М-м-м… - замычал Эдуард, лихорадочно соображая, что бы ответить.
- Вероятно, «м-м-м» означает полное твоё согласие подчиниться моему замыслу.
- И что же ты замыслила? – Эдуард улыбнулся, представив, что Вера наверняка повесит все обнаруженные в комнате картины. Их, конечно, было не много, но всё равно это стало бы излишеством и несуразностью в жаждущей ремонта однокомнатной «хрущёвке».
- Для начала я сварю кофе. А потом ты покажешь мне свою последнюю картину.
- Вера, знаешь… - начал что-то вроде оправдания нахмуривший брови Эдуард.
- Ты не хочешь кофе? – перебила его девушка.
Кофе он хотел. Но не хотел показывать ТУ САМУЮ картину, которую закончил буквально пару дней назад.
А впрочем… Жизнь и так представляется бессмысленной, и хуже уже не будет! Какая разница?
- Я поняла, - вдруг просияла Вера. – Во-первых, кофе ты все-таки желаешь, а во-вторых, мы же собирались рассматривать твою работу на Синем мостике! Ну, помнишь, говорили – мол, ты закончишь картину и принесешь её туда, где тебе в голову приходят самые яркие идеи…
- Ага, там часто настигает вдохновение… - отстраненно произнес Эдуард.
- Ну так вот. Сегодня мы вряд ли окажемся на мостике, ибо я к тебе ненадолго, а надо еще взбодриться с помощью кофе – и не только! – прозвенела Вера. – Но скоро, желательно на закате… Тебе же будет не трудно принести туда картину, да? Можно без рамы… Она не очень тяжелая? Я могла бы помочь…
«Какой-то бред, - подумалось Эдуарду. – Но, наверное, я и впрямь намеревался устроить ей показ какой-нибудь картины. А Вера сейчас еще больше похожа на сказочного персонажа. Готовит кофе, достает из сумочки шоколад… Играет в добрую фею – хозяюшку. Да… А я не умею рисовать волшебниц. Даже маленьких. А вот ведьм – более-менее научился».
Кофе с густой пенкой пах, как летняя ночь перед грозой. Как колдовская ночь…
Картина, которую он якобы обещал показать Вере, была портретом. Но не совсем обычным. Женщина, изображённая на фоне готически мрачного строения, воплотила в себе черты сразу двух колдуний – светлой и тёмной. Вера и Люба…
«Для полного комплекта мне не хватает Надежды», - хмыкнул про себя Эдуард, но, видимо, «хмыканье» его слегка просочилось из мыслей в ароматно пахнущую реальность, потому что Вера незамедлительно спросила:
- Чему ты ухмыляешься?
- Думаю, какая малость нужна, чтобы вернуть человека к жизни – глоток хорошего кофе. – Эдуард не врал, но девушка всё равно уловила, что он что-то не договаривает. Тем не менее, она не стала продолжать допрос с пристрастием (и именно этим выгодно отличалась от ТОЙ – от Любы), а просто (но тоном, не терпящим возражений!) заявила:
- Ладно, поторопись окончательно воскреснуть, а то у меня всего десять минут, а кроме арабики существуют и другие увлекательные вещи.
Эдуард совсем уже искренне рассмеялся, выкинув из головы (на время?) похмелье и мрачные мысли. В том числе он забыл и о злополучном портрете.
И только глубокой ночью… или уже под утро? Эдуард точно не помнил, сколько было времени, когда он резко проснулся.
Последнее время к нему приходили сны исключительно о воде и еде. Хотя плавать он умел, ни в какие «нештатные» ситуации на воде ни он, ни его близкие не попадали, и уж тем более он не голодал, напротив - питался вкусно и разнообразно – во многом благодаря Вере. Так вот, вода и еда… А сегодня вдруг сон о том, как он рисует.
Эдуард не смог вспомнить, что именно он изображал на картине из сновидения. Художник осторожно, словно в чужой квартире, встал, включил свет и начал рассматривать произведения. Действительно, а если из-за всех передряг он стал лунатиком и теперь пишет во сне?
Однако картины не изменились.
Эдуард особенно пристально вглядывался в портрет колдуньи. Кажется, он считал свое странноватое творение завершенным. А зря! Чего-то не хватало. Рука Эдуарда словно сама собой потянулась к палитре и кистям.
Это состояние творческого озарения можно было сравнить с навязчивой идеей душевнобольного, но именно в такие моменты одухотворённой «лихорадки» он чувствовал себя наиболее полноценным, целостным. В такие мгновения ни одна сумеречная мысль не могла достичь его разума, ибо если и существует истинное человеческое счастье, то таинство творчества – одна из его ипостасей наряду с победой, случайной находкой и, конечно, любовью. Пожалуй, именно любовь является наиболее близким сравнением с тем, что овладевает художником, поэтом, музыкантом. Разумеется, имеются в виду истинные творческие «приступы», а не ремесло, коим грешил и Эдуард, создавая рекламные вывески и прочую чепуху на заказ (художники тоже должны на что-то жить). Впрочем, ради «халтуры» он никогда бы не соскочил среди ночи с постели с решимостью измазаться масляными красками с ног до головы.
Паузы между решительными, но точными мазками его кисти кроме раздумий заполнялись ещё и никотином, поэтому к рассвету, когда работа была закончена, плохо проветриваемая комната была окутана сигаретным дымом настолько, что напоминала промышленный район города в разгар рабочего дня – когда чадят все до одной заводские трубы. И в этой сизой пелене, прямо на полу, сидел совершенно счастливый художник, глядя с обожанием (хотя и с некоторым испугом) на собственное творение, которое зачаровывало не хуже опытного гипнотизёра.
Чтобы счесть портрет абсолютно законченным, Эдуарду понадобилось добавить состояние. «Состояния ощущений и настроений», - сказал внутренний голос Эдуарда, - однако художник отмахнулся от него: мол, хватит запутанностей и нагромождений терминов. На самом-то деле всё почти просто… Если взглянуть с одной стороны – женщина смотрела на художника, снисходительно улыбалась ему, соглашаясь позировать. Ей нравилось, что ее изображают. Если же поглядеть под другим углом зрения – взор женщины устремлен к чему-то. Художника светлая волшебница не видит. Он, можно сказать, поймал ее как папарацци и рисует себе тайно. И еще – она не улыбается! Совсем. Никак.
То есть Эдуард, может быть, и стал целостным, - но вот образ раздвоился окончательно.
Теперь он хотел показать обновлённое творение Вере, хотя ещё вчера эта мысль вызывала некую неуютность, неловкость (как если бы девушка застала его за ковырянием в носу… или за чем-нибудь более интимным). Художник знал, что девушка не станет лгать, оценивая его произведение и выскажет свои соображения предельно открыто; вместе с тем, суждения её были напрочь лишены стереотипности («ходячий парадокс» - прозвище, которое Эдуард мысленно прилеплял к Вере достаточно часто).
«А что бы сказала Люба?» - Мысли художника непроизвольно обратились к прошлому. Тут всё предсказуемо. Одно из двух: либо сцена на почве банальной ревности (Что это за баба? Ты с нею спишь?), либо скольжение равнодушным взглядом, а потом оскорбительное: «Ну, неплохо».
«Да уж, - отметил про себя Эдуард, - у меня просто талант портить самому себе настроение». Но потянувшиеся сознание и руку к холодильнику (где была бутылка водки) он всё же успел вовремя остановить. Хватит! Вместо этого (чего совершенно от себя не ожидал), впервые за год или даже больше, сделал интенсивную зарядку, после чего не без удовольствия смыл все сомнения и недосып под контрастным душем.
Потом были какие-то бытовые заботы… Сероватая суета. То ли день, то ли неделя. Но вряд ли месяц. И, вроде бы, водка так и осталась в холодильнике. Но несколько пивных бутылок художник выкинул в мусорный контейнер в аккуратном мусорном пакете – непонятно откуда взявшемся.
Эдуард так завертелся-закрутился, что почти не слышал телефонные звонки (а ведь, скорей всего, искала его Вера). Он плыл – даже не по течению, - а в течении. Казалось, он сам был этим мутным и кисловатым течением. И, вынырнув (т.е. очнувшись), художник обнаружил себя практически на подступах к Любе. Говоря прозаически – на пороге.
- Привет, - несколько ошалело (от себя самого) сказал Эдуард.
Люба, поздоровавшись, впустила его в квартиру, будто бы ничуть не удивившись его приходу. Более того, на столе тут же появились крепкий кофе и горький шоколад, к коим художник испытывал особую слабость.
- Я хочу показать тебе свою новую картину, - неожиданно выпалил Эдуард, как будто бы совсем недавно не размышлял на эту тему: Люба вряд ли оценит.
Лёгкая улыбка (намёк на улыбку) проскользнула по лицу сидящей напротив женщины, наблюдавшей с неким любопытством (или с любовью?) за поглотителем кофейно-шоколадного угощения.
- Что это за картина? О чём она?
- Это портрет.
- Я люблю портреты, - сказала Люба, окончательно запутав клубок сумбурных мыслей в голове своего визави. Он только подумал: «Вера тоже любит угощать меня кофе».
- Ты принёс картину? – спросила Люба.
- Нет. Да… - отозвался Эдуард.
Действительно, он не собирался брать портрет. И лучше бы не приносил его!.. Не факт, что Люба отправилась бы к художнику. А может… И впрямь пошла бы «на просмотр», а по дороге Эдуард стал бы воспринимать эту женщину так, как надо. То есть не так, как сейчас. Но если бы Люба столкнулась с Верой?
- Так нет или да? Ты стал еще более рассеянным! – звонко улыбнулась Люба. Не рассмеялась, а именно звонко улыбнулась. Вера тоже так умеет.
- Наверное, все-таки нет, - еще одна звонкая улыбка.
- Да.
И Эдуард достал из вместительного пакета портрет колдуньи.
Люба внимательно его «отсканировала», а затем зыркнула на самого художника.
- Она тебе нравится? (Ты с нею спишь?)
- Кто? – Эдуард сделал непонимающее лицо.
- Эта, вторая женщина (Что это за баба?).
- Вторая?.. – Мужчина прекрасно осознавал, что «включил дурака», - Люба разглядела, что изображённая на портрете женщина на самом деле воплощает двух, - но что он мог сказать?.. Сказать правду? А в чём она – правда? Если б только знать…
«А ведь я обещал показать картину Вере! – подумал Эдуард. – Уже давно! На Синем мостике…
- Ты куда? – Казалось, Люба даже не злится, несмотря на то, что портрет ей явно не понравился.
- У меня срочная встреча, - буркнул Эдуард, спешно запихивая картину обратно в пакет.
- С нею? – Ледяная улыбка, пронзительный взгляд.
В ответ – тоже взгляд. Но – другой: «Я могу встречаться, с кем пожелаю. Ты мне – не жена».
На прощанье короткое:
- Увидимся.
- Конечно, увидимся, - уверенно сказала Люба, и было понятно, что она действительно уверена.
Почему мостик через небольшой вялотекущий ручей назывался Синим – одному Богу известно. Никаких красок кроме серой в его облике не наблюдалось, но именно это место стало романтической «явкой» Эдуарда и Веры. Здесь они беседовали о живописи и о друг друге, слушали природную «почти тишину», любовались закатами…
- Ты пришла. – Эдуард увидел Веру, опирающуюся на перила мостика.
- Мы же договаривались.
- Да, - сказал художник, хотя не был уверен, на этот ли день и час они договаривались о встрече.
Вера внимательно и серьёзно посмотрела в глаза Эдуарда, и только потом – так же внимательно и серьёзно – на картину.
- Она сильнее, - заключила девушка.
- Что? – не понял Эдуард.
- Вторая женщина на картине. Она сильнее…
Что нужно говорить в подобных случаях? Эдуард не знал, поэтому молчал. Вера тоже молчала. И так длилось несколько минут.
- Ты хороший художник, - наконец произнесла Вера, после чего попрощалась с Эдуардом, сославшись на какое-то срочное дело, и ушла. Он понял, что больше никогда её не увидит.
Время превратилось в неопределённую субстанцию, подверженную влиянию сумбурных мыслей художника, поэтому неизвестно, сколько он провёл на мостике, глядя в лениво перемещавшийся из точки ? в точку 2? поток ручья. Портрет стоял рядом, прислонённый к перилам Синего (серого) мостика.
- А у вас есть другие, менее мрачные картины? – Эдуард услышал за спиной женский голос, который вывел его из состояния прострации. Обернувшись, он увидел перед собой веснушчатое лицо, обрамлённое рыжими локонами.
- Есть, - несколько смущённо ответил художник, изучая облик незнакомки и пытаясь понять, с чего это вдруг она так бесцеремонно разорвала его покой (от слова «покойник»?) и почему решила, что портрет – именно его картина, он ведь мог оказаться кем угодно, на лбу (на спине) не написано, что он – художник.
Женщина была уже не молода, но ещё не вошла в тот возраст, когда говорят «в годах» - лет сорок-сорок пять. Первое, что бросалось в глаза – её рыжие кудрявые волосы, притягивающие не только взоры, но и солнечные лучи. Хотелось прикоснуться к ним, убедиться, что такое сочетание красок возможно не только в живописи, но и в жизни…
- Меня зовут Надежда. – Женщина протянула руку для знакомства.
- Эдуард, - автоматически ответил художник, рефлекторно пожав руку, а в голове пульсировало имя: «Надежда!.. Я ведь недавно шутил по этому поводу: Вера, Любовь, не хватает Надежды… И вот она – Надежда!»
- Я хотел бы написать ваш портрет, - выпалил Эдуард, сам удивляясь своей наглости. Что-то сильно «зацепило» его в этой женщине, что-то неодолимо влекло к ней.
- А я хотела бы посмотреть ваши картины. – Надежда совершенно не смутилась.
Глуповатая (влюблённая?) улыбка распустилась на губах Эдуарда, и вместе с улыбкой росла уверенность, что Надежда – не просто имя красивой женщины, а надежда обрести себя в потоке лиц, дел, рутины… Надежда состояться.
И они ушли – ещё малознакомые, но уже не чужие. Ушли постигать живопись, окружающую действительность, друг друга…
А портрет двуликой колдуньи так и остался на Синем мостике, прислонённый к перилам.
       2007-2008 г.г.