Атмосфера

А Т М О С Ф Е Р А

В темной квартире бушевал страх, на форточке окна в детской сидел черный кот, а в кроватке билась в рыданиях трехлетняя Таша. Это длилось несколько бесконечных часов.
Мама с папой пришли домой поздно – они были в гостях. Они включили свет, прогнали черного кота, Таша успокоилась в таких любимых маминых объятиях. С тех пор она стала заикаться – у неё нарушилось дыхание – и всю жизнь страдала от острой впечатлительности.
- « –

«В бананово-лимонном Сингапуре –пуре…»
Таша стояла в большой прихожей их квартиры. Она провожала маму с папой на концерт. Будет петь – Вертинский! Таша с обожанием смотрела на свою красивую маму – в черном длинном атласном вечернем платье, в шубке, с большой муфтой из черно-бурых лис. А папа, как всегда, в кителе. За родителями зашли папины коллеги – все они шли в офицерский клуб слушать Вертинского. В этот сибирский город часто приезжали знаменитости.
Но о чем они говорят, папины друзья?
«Он уже давно страдал манией преследования».
«Он ходил всегда оглядываясь».
«Повесился. Пришел с работы и повесился».
При этих словах мама поднесла к лицу муфту. Казалось, она вдыхает запах духов, исходящий от пушистого меха.
Таша слушала и смотрела. Что такое повесился? Что такое мания преследования?
Таша не могла знать, что через тридцать лет после смерти Сталина про неё будут говорить –«у неё мания преследования» – и что она умрет, выпив две упаковки тазепама.
«В бананово-лимонном Сингапуре-пуре…»
- « -

Таша не ходила – она танцевала. Она танцевала всегда и всюду. Ее рано начали возить в оперный театр. Она пересмотрела весь балетный репертуар. О, как она хотела быть – балериной! Легкая, тонкая, грациозная – она летала по квартире, а если звучала музыка – она вела ее, подсказывая па ее гибкому телу, вызывая чувства –необъяснимые. Но, тяжело раненная смертью первого ребенка, мама не могла преодолеть страха перед большой сибирской рекой: они жили на одном ее берегу, рядом с папиным заводом, а театр и училище были на другом. Зимой моста не было, приходилось пересекать покрытую льдом реку на машине. И именно перед этим мама испытывала непреодолимый страх. Можно ли упрекать ее за это? Девочка стала бы гениальной балериной, она танцевала потом всю жизнь, танцевала не балетный сюжет, а музыку, но – река… Так разбилась Ташина первая жизнь.
- « -

Ташу нельзя вывести из игры честно. Когда она играла в лапту во дворе с детьми, в неё невозможно было попасть мячом. Она любила эту игру, носилась танцуя. Но всегда наступал момент, когда кто-то не выдерживал и врал, что видел, как Ташу коснулся мяч. Это было неправдой, и все это знали, но вруна поддерживала не только другая команда, но и свои – свои! Ими двигала зависть и желание играть самим, пусть плохо, пусть вылетая с первого же мяча, но самим. Ну, не смотреть же весь вечер на эту неуязвимую, неуловимую бабочку! Таша, задыхаясь от обиды, со слезами на глазах, выбывала из чудесной игры. Она бежала к маме, в спальню, на огромную кровать, где, уютно устроившись, лежала мама и читала книгу.
- « -

Таша сидела на кухне. Тяжело сипел закипающий чайник на плите. Из транзистора мучительно звучал горький, как несчастье, голос Эдит Пиаф.

Таша училась в женской школе. Это была чудесная школа. На переменах девочки парами чинно гуляли по огромному коридору, с большими светлыми окнами. Зимнее солнце празднично светило в эти окна. На улице мороз, сверкали сугробы, а здесь тепло, на подоконниках стояли цветы. Пахло свежестью, чистотой.
Таша тоже гуляла – с Лией. Это спокойная, хорошо воспитанная девочка. И, вообще, все спокойно, хорошо. Кроме одного – почему-то мучительного для Таши. Учительница очень строго относилась к своим ученицам, но Лию она выделяла. Она завышала ей отметки, в её отношении к ней не то что сквозило подобострастие – оно очень сильно проявлялось. Это видели все, и Таша тоже. Сама Таша была отличницей. Но её мучило, почему учительница так несправедлива? Однажды, на последнем уроке, она встала и задала этот вопрос. После уроков девочки окружили её и восхищались её смелостью: «Какая она молодец!» А Таша искала глазами Лию, но та уже ушла. Таша хотела ей сказать, что любит её, не считает её виноватой в происходящем, что её протест не против Лии, а против несправедливой учительницы. Таше – семь лет. Она училась в первом классе.
- « -

Таша подошла к дому Лии. Она очень хотела объясниться.Уже стемнело – зима. Это был другой дом, не такой, в каком жила она, хотя её дом называли «директорским». Но это был совсем другой дом. Двери подъезда двойные, застекленные, с массивными деревянными ручками. Там, внутри, ярко горел свет, освещая широкую лестницу, выплескивался на улицу, высвечивая маленькую фигурку девочки.
Дверь распахнулась, на улицу выбежала веселая стайка подростков. Таша увидела среди них старшую сестру Лии. Она подошла и сказала, что хочет видеть Лию. «Она в гостях. Я тоже туда иду. Беги домой. Уже темно». Она говорила вежливо, но сухо. Очень вежливо и очень сухо. Во внимательных глазах её Таша увидела удивление, осуждение и враждебный интерес. Это вызвало у Таши неосознанное, смутное, ответное чувство враждебности.
Таша пришла домой, забралась к маме на постель, где, как всегда, мама читала книгу, прижалась к ней и молча лежала, пока не уснула.
- « -

Таша любила сидеть в гостиной, на большом кожаном диване с высокой спинкой, закутавшись в теплый платок, и слушать по радио, как Николай Литвинов или Мария Бабанова читают сказки Андерсена. Особенно любила она «Снежную королеву». На диване спал кот, по полу топал ежик, бегала в колесе просторной клетки белка Рыжик. Стояла дневная тишина. Потом, вечером, Таша перед зеркалом в прихожей проигрывала услышанную днем сказку. Она так увлекалась, что не видела, как из приоткрытой двери комнаты на нее смотрят мама и папа.
Играть она любила не с куклами – ведь кукла это всего лишь кукла. А вот вилки и ложки могут быть чем угодно, всем, что подсказывало Ташино воображение.
Но больше всего она любила – Новый год! Елку наряжали мама с папой за закрытыми дверями. Потом наступал такой желанный миг – и Таша бежала к елке, такой красивой и таинственной. В комнате стоял удивительный запах – запах зимнего, спящего, волшебного леса. На елке висели на ниточках игрушки, мандарины, конфеты. Елка жила своей сказочной жизнью, и Таше так хотелось туда, в елкину сказку. Она подолгу сидела возле неё, всматриваясь, вслушиваясь.
К вечеру приходили гости. Сбрасывались шубки, шапки, и Таша ахала: «Ах, какие красивые карнавальные костюмы!» И у Таши был любимый костюм, сшитый мамой, - ромашка. Таша была ромашкой. Белые лепестки – юбочка – так сильно накрахмалены, что стояли, как балетная пачка, Это-то и нравилось Таше больше всего.
- « -

Мама с папой стали подолгу сидеть за чайным столом и обсуждать одну и ту же тему. Что делать? Папа получил предложение – на выбор: или генералом на Дальний Восток – сейчас он был полковником – или в том же чине, с понижением в должности, но в Подмосковье: всего в часе езды от Москвы на электричке. Таша – их поздний ребенок, и они делали все, исходя только из одного – что для Таши лучше. В конце концов, они решили – в Подмосковье. Таша необычный ребенок, в Москве гораздо больше возможностей, больше выбора. Таша радовалась: в Москву! В Москву!. О, если бы они все трое знали…
Поезд тронулся. Они оставляли свое счастье в этом большом сибирском городе. Но они не знали этого. Ночью в вагоне Таше приснился городской сад около их дома, через дорогу, с большими старыми деревьями, песочными дорожками, и – арка их дома, наполовину освещенная майским солнцем. Там она играла в мяч. Таша плакала во сне.

Четыре больших кирпичных дома красновато-коричневого цвета, окруженные так называемыми «шлаковыми» низенькими двухэтажками и бараками, рядом железная дорога, по которой грохотали бесконечные товарные поезда и шли электрички в Москву, за дорогой лес, где всегда прекрасно, в любую погоду, в любое время года, где всегда спокойно, интересно и можно утолить эту жажду – видеть красоту; лес, где хорошо, как дома, - вот то место, где теперь жила Таша.
Люди здесь другие. Атмосфера другая, чуждая их семье.
«Хорошо, как дома» Но дома теперь нехорошо. Таша не знала, что сделал папа, чего мама не могла простить ему. Они жили теперь в разных комнатах: мама в спальне, папа в своем кабинете. Потом стало еще хуже. Папа вел себя ужасно. Он бил посуду в кухне и плакал. Мама рыдала. Таша тоже плакала Однажды мама убежала в спальню, и там Таша увидела, как мама будто качала ребенка на руках, она плакала, и выражение лица у нее было непереносимое, лицо ее сморщилось в непонимающе-жалкой гримасе. Ташу пронзило понимание: мама ушла на мгновение в счастливое прошлое, качала на руках ее, маленькую Ташу, когда все было так хорошо, все любили друг друга, а теперь она не понимает, почему все это ушло? Ташу как будто ударили – это был жесточайший удар жалости, страха и – впервые – ненависти к отцу. Она бросилась на кухню, где он бушевал – весь пол в кухне был в осколках, сковородках, крышках – и молотила слабыми кулачками по груди когда-то любимого, родного человека.
Потом у папы появилась мания – что его отравят дома. Они стали есть отдельно. Папа готовил себе сам, а маме выдавал каждое утро по два, по три рубля. Мама рассказала Таше, что когда-то в детстве в казачьей станице, откуда был родом папа, он видел, как по белой пыли станичных улиц волокли за волосы женщину, отравившую своего мужа. Это произвело на папу такое сильное впечатление, что вот теперь…
Прошлое, и правда, не покидало папу. Жестокость в нем сочеталась с тонкой нервностью, нежностью и жалостью. У него были горькие глаза. Иногда, очень редко, ему снилось что-то такое, отчего он выскакивал из кабинета с шашкой наголо, которая всегда висела над его кроватью, - его боевая шашка, - долго смотрел непонимающими глазами на маму с Ташей, потом глаза его скользили по квартире, по привычным вещам и мебели, он приходил в себя и молча уходил в кабинет. В Красной Армии он служил мальчиком в семнадцать лет. Потом учился в Артиллерийской академии в Ленинграде, потом уехал главным инженером на военный завод в Сибирь, где встретил маму и долго добивался ее любви.
Мама пропала. Это время, с утра до вечера, когда ее принесли в дом, было для Таши одним мгновением ужаса. Ужас так поглотил ее, что она не замечала времени. Время исчезло. Был ужас. После очередного скандала мама ушла в лес, там ей стало плохо, она упала в кусты, в какую-то яму; задыхаясь, исцарапала себе всю грудь. Её чудом нашли. Когда ее привезли и положили на кровать, Таша бросилась к ней, целовала ей ноги и руки, истерически рыдая, бегала около врачей, чтобы они скорей сделали маме укол, чтобы она, наконец, перестала задыхаться и так страшно выгибаться всем телом.
После этого случая, когда мама куда-нибудь надолго уходила или уезжала в Москву за продуктами, Таша сидела на корточках около двери и тихо плакала.
Мама страдала гипертонией третьей степени. В сорок лет ей предлагали пенсию по инвалидности, но папа сказал – это было после войны – что стыдно, когда столько бедности вокруг, брать эту пенсию, ведь он так хорошо обеспечивает всем свою семью. Мама отказалась от пенсии и, совершив этот благородный поступок, попала в полную материальную зависимость от папы. Она не работала. В Сибири у них всегда была домработница, и мама могла себе позволить отвлекаться от воспоминаний о с в о ё м прошлом чтением книг. Мама очень скупо говорила о своем прошлом. Таша потом уже узнала, что дедушка с бабушкой были дворяне, но разорившиеся, что дедушка был вынужден служить управляющим у очень крупного, богатого помещика, а после революции стал мелким служащим. Тогда же Таша только удивлялась, как эта хрупкая очаровательная женщина с портрета, её бабушка, могла пасти корову, заснуть ранним утром на траве, мокрой от росы, простудиться и умереть от скоротечной чахотки. Корова… сон на траве… Дедушка был очень красивым, высоким, с породистым лицом. Он женился после смерти бабушки на простой женщине, ведьме, как говорила мама. Эта ведьма по ночам выгоняла четырех дедушкиных детей на улицу, даже зимой. И дедушка это терпел. Почему?!
Опять же много позже Таша узнала, что мама любила всю жизнь только своего первого мужа, поляка, тоже офицера. Просыпаясь по утрам, она знала, что обязательно найдет под подушкой какой-нибудь милый подарок от него. Его уже нет дома, он на службе, но его любовь с ней всегда. Их мальчик умер младенцем. Маминого мужа арестовали, отправили в Сибирь, в лагерь. Мама поехала следом. Как она жила, только ей известно. Но она молчала. В лагере он умер. Мама устала навсегда, как устали навсегда многие русские люди. Эта усталость историческая, генетическая. Не терпение, ниспосланное богом, а усталость от творимого земными «богами» и просто окружающими тебя людьми. В папе, как ей казалось, и так оно тогда и было, она нашла защиту и опору.
Хотя у мамы не было тесных связей с офицерскими женами здесь, в поселке, она вынуждена была подчиняться их законам. Здесь не было принято иметь домработницу. Это вызывало неприязнь, враждебность со стороны всех. Мама многое стала делать сама, но мыть пол и окна приходила соседка с верхнего этажа, уборщица. За это мама учила её дочь музыке, игре на фортепьано, бесплатно. Денег своих у нее уже не было. И она пришла к мысли, что надо давать уроки музыки. И когда Таша прибегала из школы, она слышала за закрытой дверью гостиной гаммы, этюды, пьесы, хорошо знакомые ей по своим занятиям в музыкальной школе. Таша прибегала из школы, потому что обязательно после уроков за ней гнался какой-нибудь бандит из класса. Школа была адом. Мрачная, тесная, темная, пахнущая хлоркой, немытыми телами мальчишек и едким потом девочек. На переменах некуда деться. Мальчишки сталкивали девочек с верхних ступеней лестницы, дергали за волосы, толкали, давали пинка. Могли даже плюнуть. Девочки сдавали сдачи. Ор, крики, беготня. Звуки сливались в сознании Таши в один истошный, звенящий вопль, а дикие для неё телодвижения ввергали её в панику. Таша сидела в классе за своей партой, а вокруг нее в кружок собирались эти, казалось Таше, чудовища, от которых не знаешь чего ждать, и глазели на неё, и молчали. Но за этим молчанием Таша чувствовала столько! Ей было страшно. Отвечая на уроках, она заикалась, и это вызывало бурную реакцию класса. Но странно, девочки подражали её заиканию. Потом, спустя несколько лет, кое-что изменилось, но Таша все-таки не стала своей. Она переходила из класса в класс, из школы в школу, но ничего не менялось. Она была другой.
Редкие часы возвращенного счастья. Таша не помнила ни одной встречи Нового года в поселке. Но первомайские утра – чудесны. К десяти часам утра – все за столом, покрытым белой праздничной скатертью, уставленным деликатесами, из которых самым вкусным были мамины пироги. В хрустальном графине никогда не было крепких напитков, только легкое вино – папа перенес три инфаркта во время своей работы в Сибири. Он сидел в парадном кителе. Горделиво поблескивали ордена. Их так много, что, казалось, нет места для новых. Новых не предвиделось. Папа ушел в отставку, очень переживал это, был теперь все время дома и поводов для скандалов стало больше. Но сейчас все хорошо, спокойно. Таша смотрела через праздничный стол парад по телевизору. Она не боялась этих танков, пушек, шеренг военных людей – ведь она родилась в год Победы, и даже в том же месяце, мае. Спокойствие за столом, уверенность и защищенность с экрана телевизора, потом – демонстрация, большие, яркие, искусственные цветы на деревянных палочках в руках у веселых людей, воздушные шарики, знамена.
Мама сидела за столом в красивом платье, большой белый кружевной воротник скрепляла камея - белая женская головка на розовом сердолике. Она даже называла папу Алешей, а он её Надей. И они даже улыбались друг другу, они даже шутили.
Завтрак кончался. Мама шла мыть посуду на кухне, папа уходил к себе. Тонкая ниточка счастья рвалась, а Таша долго сидела одна за столом.
Прекрасны были редкие летние дни, которые Таша ждала с нетерпением, когда они все вместе ехали на дачу к московским друзьям ещё по Сибири. Дача была расположена по той же железной дороге, недалеко от их поселка. От станции до дачи шли трепещущим осиновым лесом. Уже от ворот слышался в доме легкий стук посуды, оживленный разговор жизнерадостной семьи, смех Натальи Андреевны. Их ждали к завтраку. Сколько воспоминаний за столом! А сколько комплиментов выслушивала мама! В пятьдесят пять лет она была ещё очень хороша: тонкий нос с легкой горбинкой, большие серые глаза, копна пышных пепельных волос, обрамлявших бледное лицо. Мама никогда не загорала.
После десерта – клубника в свежей сметане с сахаром или со сливками – Владимир Иванович с папой уходили в сад играть в шахматы. Мама с Натальей Андреевной сидели за столом на террасе, пили чай и тихо, но оживленно беседовали. Большие окна в комнате раскрыты, и каждое было для Таши изумительной картиной: одно было затенено цветущими ветками чудесно пахнущего жасмина. На зелени жасминовых листьев красиво смотрелись в медлительном своем полете желтые изящные осы с прозрачными крылышками; из другого окна был виден золотой от солнца сад, песчаная дорожка, уходящая к темнеющему вдали сосновому лесу. Но Андрей и Костя, сыновья Натальи Андреевны и Владимира Ивановича, уже звали Ташу в сад – есть клубнику с грядки, это же интереснее, чем в тарелке, даже если со сливками. Мальчики учили Ташу ездить на велосипеде по дорожкам сада. У Таши не очень хорошо это получалось, но было очень весело.
Вечером сладко, до непонятной дрожи, пахли флоксы.
Надо было уезжать. Таша уходила одна в сад, вдыхала запах флоксов, слушала в темноте негромкий уже разговор за прощальным ужином, позвякивание бокалов столовых приборов о тарелки, смотрела на освещенные теплым светом окна дачи, прикладывала прохладные пальцы к векам, горячим от невыплаканных слез.

Выпадал и дома счастливый денек. Таша с папой шли в лес за грибами вместе с их собакой, любимым Джимом, пойнтером. Они выбирали теплый серенький день с мелко моросящим дождем. Папа ходил по сумеречному лесу в военной плащ-палатке, а Таша в прозрачном плаще с капюшоном. С тихой радостью, с такой же тихой, как шум дождя в лесу, любовались они маленькими белыми грибочками с темно-коричневыми лакированными шляпками, только что вылезшими из земли. Если встречались опята, папе приходилось снимать плащ-палатку, в которой помещалось это огромное по количеству богатство. Набрав грибов, они садились на пенечки и съедали походный завтрак, приготовленный мамой, поделив его на три части: бутерброды с сыром, холодное отварное мясо, а иногда и волшебные мамины пироги, и запивали крепким сладким горячим чаем из термоса. Лицо мокрое и такое свежее от дождя, как будто искупалась в чистой речке. Уходить не хотелось. Джим лежал у Ташиных ног и уплетал мамины пироги. Еще бы. Дома по-прежнему плохо, хотя сегодня, может быть, будет и хорошо. «Будем есть жареные грибы, - думала Таша, - рассказывать маме о нашем походе. Может быть, будет все хорошо».
Трагизм в семье, одиночество в школе. Что же было смыслом её жизни в то время? Книги – поздними вечерами под уютной настольной лампой и темные залы кинотеатров. И когда она кончила школу, она знала, что хочет жить только кино, но сначала надо стать по-настоящему образованным человеком, и она поступила в Университет.

1998г.