Диптих или Вариации на тему

Диптих или ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ.

 
МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ.



Настал день ее рождения. Он выпал на начало второй недели после зарплаты. Это означало - денег ни копейки. Она старалась не думать о том, что есть женщины, которые получают в этот день нежные поздравления, букеты цветов, подарки. Ведь срезанные цветы она не любила, вернее она их слишком любила, чтобы спокойно смотреть на их медленную, а иногда очень быструю смерть. Что касается подарков, то ее и ценили за то, что она не "корыстна". И все же: она подошла к зеркалу, чтобы убедиться, что красива; разыскана в своем архиве университетский диплом, разыскала для того, чтобы опять же вспомнить, что она умна,- ее оппонент тогда все приставал к ней, загоняя в темные углы филологического факультета старого еще Университета на Моховой: "Ну, поверьте мне, поверьте, я никому не скажу. Кто написал за Вас т-а-к-о-й диплом?" Она смеялась тогда в ответ, сначала не понимая, потом, поняв, сердилась - в его понимании девушка, столь красивая, не могла написать "т-а-к-о-й" умной работы. Теперь она вспомнила это с удовольствием. Да, она умна и красива.
Стоя опять перед зеркалом, она думала с горечью о том, что лучшие ее качества оборачивают против нее же самой. Чувство собственного достоинства не позволяло ей выклянчивать или требовать проявлений любви, бескорыстие - выклянчивать или требовать конкретных ее проявлений: заботы или помощи, хотя бы тех же цветов и подарков. Хитрость совершенно отсутствовала в ее характере. Очень "удобная" женщина, очень. И даже врожденное благородство было против нее: оно не позволяло сразу осознавать всю низость и подлость его поступков в отношениях с ней. Она не "узнавала" подлости, потому что сама никогда не была подла. А раз не "узнавала" сразу, то не было и сиюминутной защитной реакции. А было даже в ответ отстраненное чувство юмора, как будто не всерьез и не с ней это происходило. Зная это про себя, она наклеила те 25 рублей на зеркало в маленькой комнате, куда он никогда не заходил, а она ходила туда все чаще и чаще, теперь каждый день и выходила оттуда дрожа от ужаса, но вооруженная: она никогда больше не откроет ему дверь.
Сейчас было одиноко. Хотелось цветов, музыки, общества, подарков. Несмотря ни на что, женственность ее не была убита до конца. Но денег нет. У нее день рождения. Она прошла в маленькую комнату, подошла к зеркалу и стала смотреть на наклеенную 25-рублевую бумажку. Месяц назад, в такой же день ее экономического кризиса, он, зная, что она продает иногда книги из своей библиотеки, когда нет денег, небрежно бросил, что у него они, деньги, как раз появились и что он мог бы купить у нее один альбом.
"Какой?" - смеясь, спросила она, не веря ушам своим.
"Модильяни". Моди, ее любимый Моди, издательства "Ашэт". Он предложил ей 25 рублей. Ей нечего было есть. Он собирал, книги, покупая прекрасные книги в разных провинциальных городах, где бывал на гастролях со своим театром. Оглохнув и став косноязычной от ужаса, она взяла 25 рублей и отдала альбом. Она "узнала", но защититься еще не смогла.
Вдруг она отклеила бумажку. Положила ее в кошелек, кошелек в сумку и вышла из дома в метель февральского дня. Она купила себе билет в Музей имени Пушкина. Моди там не было, но была Афина, прекрасное лицо Афины, которое так притягивало ее всегда и заставляло стоять около себя часами. Божественно спокойное, ясное, сильное, гордое, не знающее унижений и поражений - оно вдохновляло ее. Она не испытывала зависти, о нет, только восхищение. Вышла она из музея уже в темноту. Чувство голода и желание чем-то порадовать себя вывело ее на Арбат, в маленькое литовское кафе. Она съела горячий бутерброд с сыром, кусок очень вкусного торта, выпила чашку горячего кофе. Выйдя, закурила сигарету и неожиданно для себя купила букетик цикламенов - они были так красивы, сиренево-фиолетовые, нежные . трогательные, среди заснеженной улицы. Она спросила, который час, ей ответили - восьмой. Спектакль только начался. Она успеет. Сегодня играли "Ромео и Джульетту". Зная, что не должна этого делать, она все же добралась до театра, прошла за кулисы - ее знали как "его" женщину - и, держа букетик в руке, смотрела, на него.
" О милая! О жизнь моя! О радость!
стоит, сама не зная, кто она.
Губами шевелит, но слов не слышно.
Пустое, существует взглядов речь!
О, как я глуп! С ней говорят другие.
Две самых ярких звездочки, спеша
по делу с неба отлучиться, просят
ее глаза покамест посверкать.
 Ах, если бы глаза ее на деле
переместились на небесный свод!
При их. сияньи птицы бы запели,
принявши ночь за солнечный восход.
Стоит одна, прижав ладонь к щеке.
О чем она задумалась украдкой?
О, быть бы на ее руке перчаткой,
перчаткой на руке !"

Он прекрасно играл.
Во рту у нее пересохло - от гнева, от обиды, от ужаса. Ничего не видя, уходя из театра, она споткнулась за кулисами на виду у всех без конца острящих актеров, выронила букетик и не стала его поднимать.
На улице она вытащила из кошелька остатки денег, выбросила их в урну для мусора, скрылась в метро.
Холодной непримиримой ненавистью закончился для нее ее день рождения.

1990г. Молдавия



ИРЭН.

"Мерзкая тварь", - в очередной раз отметила она, вслух говоря "Добрый вечер" открывшему ей дверь мужчине, конечно же, в синих тренировочных штанах, обтягивавших, огромный, по ее понятиям, живот, и в майке - покатые жирные плечи, мохнатая грудь. "Подождите. Сейчас она придет", -убегая в комнату, бросил он. И уже из комнаты донеслось: "Проходите". Она прошла, села в угол на тахту. Хозяин дома в кресле жадно, прямо - таки плотоядно приник к телевизору - показывали " Сагу о Форсайтах ". Бая у Роджера, поездка в Ричмонд, Соме, Босини, прекрасное лицо Ирэн. Все это сопровождалось понимающим покачиванием головы, возгласами "Вот это женщина!", "Ах, какая женщина!", и тихо, как бы про себя: "Да, вот это чувства, вот это любовь ...", и совсем откровенно; " Н-да-а, вот это жизнь ". С холодной ненавистью наблюдала она эту сцену, наконец, резко встала, чтобы уйти, но в ту же минуту раздался щелчок в входной двери, вошли, отряхивая снег с обуви, хозяйка дома и девочка, лет 12, ее дочь.
На телеэкране шла сцена объяснения Джун и Ирэн в квартире Босини. "Тихо вы, коррровы! Топают, как слоны! Тут, понимаешь, такое ... А они топают, как слоны!" - заорал: вдруг хозяин, весь побагровев от злобы. У двух вошедших женщин, большой и маленькой, вешающих свои пальто, погасли приветливые улыбки, обращенные к гостье. У матери, после секундной растерянности, на закаменевшем лице промелькнула ответная злоба, и напряженные серые глаза вызывающе уставились на гостью. Та поспешила в прихожую, закрыла дверь в комнату, вполголоса спросила; " Еще не готово?" Хозяйка, отыгрываясь, раздраженно бросала, снимая сапоги с полных ног : "А когда мне? Не видите, во сколько я пришла? то собрание в школе, то одно, то другое".
- " Да, да, я понимаю. Просто холодно очень. А у меня один свитер, старый, выношенный весь. Я жду этого нового, как …’’
- "Ну, на следующей неделе приходите, во вторник". - " Хорошо. Спасибо. А сколько я Вам должна буду? " - с холодком в груди спросила она. " 45. Устроит? " - " Да, да, конечно. Значит, до вторника. Спасибо. До свидания, Ирочка ". "До свидания", - буркнула та, закрывая за ней дверь.
Гадко чувствуя себя, но все же с огромным облегчением она вошла в свой дом, приняла ванну, с радостью согревая свое вечно зябнущее в эту зиму тело, потом долго кормила черепашку - под настольной лампой - белым хлебом, вымоченным в теплом молоке, тонко срезанным розовым кусочком колбасы, чисто вымытым зеленым листом капусты. Потом нежно ласкала ее, гладила милую, изящную головку, выгибающуюся от наслаждения шейку, поцеловав .ее и пожелав спокойной ночи, опустила в мягко выстланную итальянскую корзинку.
Потом она, как всегда, выпила крепкого чая с мятой, выкурила сигарету, приняла две таблетки снотворного, легла, прочитала несколько стихотворений Кокто на французском языке - ничего не помогло, она чувствовала себя гадко. Набросив на настольную лампу пестрый платок - как волшебный фонарь - попыталась уснуть. Засыпая, невольно вспомнила сцену у вязальщицы. В голове, одурманенной снотворным, вертелось: "Странно это, странно это, мой дружок"...
Она заснула. Разбудил ее длинный, настойчивый, неумолкающий звонок, в дверь. Так мог звонить только он. "О, господи!" - с отчаянием, громко сказала ока, встала не сразу, успокаивая забившееся от внезапного пробуждения сердце, устало поднялась, подошла к двери, прислонилась к ней. "Кто там?" Звонок прекратился. "Я. Открой, пожалуйста". - "Иди домой. Три часа ночи. Ты знаешь, что я пью снотворное, и все равно приходишь в три часа ночи! Иди домой!" - " Ну, пожалуйста, открой". - " Нет. Ты пьян. Я не открою. Ты приходишь, только когда тебе плохо, раз в несколько месяцев. Ни в дни рождения, ни в новогодний ночи ты не вспоминаешь обо мне. Ты не понимаешь, что это оскорбительно?" - "Я понимаю. Ты только открой, пожалуйста ", - продолжался скулеж за дверью. Она вспомнила, как не выдержала в последний раз, как он вполз к ней в прихожую на четвереньках, как гнусно пахло водкой, как он также скулил, этот художник., из "хорошей" семьи, как пытался приставать к ней со своей мерзкой любовью, - прошедшая ее любовь, как она уложила его спать в маленькой комнате, а утром, выставив его, проспавшегося и снова уверенного в себе, абсолютно спокойного, надменного, нисколько ничего не стыдящегося, итак, выставив его, она с ужасом обнаружила на диване мокрую простыню и выбросила ее, трясясь от отвращения.
Переживая прошлое сейчас с той же силой, она оторвала взгляд от пола: со стен комнаты, с фотопортретов, на нее смотрели Блок, Хемингуэй, Вольтер, чей бюст стоял на письменном столе, насмешливо улыбался. Она вспыхнула и закрыла свое прекрасное лицо руками. "Открой, Ирэн", - проскулили за дверью.
В ту же минуту перед ней возник вдохновенный лик Христа на одной из его картин.
Руки её отчаянно колотили по двери.
"Я ничего не понимаю! Я ничего, ничего не понимаю!!! Оставьте меня в покое!!! Я ничего не понимаю!!! "
"Ирэн… Ирэн…не кричи так", - доносилось из-за двери испуганное бормотанье.
"Мерзкая тварь", - обессилено прошептала она и пошла спать.

1990г. Молдавия